Тринити

      - Как сказать. Если бы ты устроил тут хорошую дратву, может быть, и спасло бы. Я одного не пойму - где логика? - продолжил допрос Артамонов. Сначала ты придумал идею безбумажной технологии, мы на нее поддались, потом ты велел срочно организовать персональные рабочие места, мы, как дураки, согласились, а сам спустил все за неделю...
      - "Спустил за неделю"... - повторял Артур последние слова собеседника. - Не за неделю! Свой побег от нас "Смена" задумала гораздо раньше и только выжидала момент. Редакция раздобыла себе нового партнера, который явно ничего не смыслит в журналистике. Чтобы не доставал правилами русского языка, - обнародовал он свои явно давнишние мысли. - Вы замотали "сменовцев" ценными указаниями! Вели бы дела попроще...
      - Получается, Артур, ты как бы на их стороне? - попал в самую точку Артамонов. - Это очень поучительно. Значит, удобной для противника является ситуация, когда ты здесь, а мы отсутствуем. Правильно я мыслю?
      - Входные ворота инфекции, - сказал Макарон отвлеченно и в воздух.
      - Не знаю, - не обратив внимания на высказывание Макарона, ответил Варшавский Артамонову. - Может, просто, договоры издательские надо грамотнее составлять...
      - С этим, пожалуйста, к Нидвораю! - отбил ложный довод Артамонов. - А я задал другой вопрос: правильно я мыслю?
      - Не знаю, - вполголоса произнес Варшавский.
      - А ты знай. И когда разговариваешь с нами, ставь перед собою какой-нибудь артикль, желательно определенный... А то тебя фиг поймешь, сказал Артамонов. - Мудришь с нами, как с клиентами. А что касается указаний, то именно ты и советовал Фаддею всякую муру!
      - "Советовал всякую муру"... - как всегда в диалоге, в минуты напряга Варшавский повторял последнюю фразу собеседника. - Ничего я не советовал! Я сокращал невозвратные вложения!
      - И досокращался! - выпалил Артамонов.
      - Ничего страшного не произошло. Даже наоборот - меньше расходов! попытался свернуть в переулки Варшавский. - А чтобы не простаивал комплекс, можно заняться выпуском визиток! Очень даже неплохо идут. От клиентов нет отбоя.
      - Визитки пусть шьет швейная фабрика! - перебил его Артамонов.
      - Фабрика... А жить на что прикажешь? - тонко поднывал Артур. Повседневно.
      - В любом случае, мелкобюджетной ерундой мы заниматься не планировали! - напомнил Артамонов о цели прибытия в регион. - А "Смена" хоть и глупая была, но все же газета! Средство массовой информации!
      - Газета... Не желают они с нами сотрудничать, неужели не ясно? убеждал сам себя Артур. - Ненавидят они нас! Терпеть не могут! И воспользовались брешью в договоре.
      - А за что нас любить? За то, что мы их содержали? За то, что правили за ними тексты?! За то, что заставляли их быть в матерьяле?! - загибал пальцы Артамонов. - За это не любят. Ты не мог этого не знать! За это ненавидят! Причем не только у нас, но и там... - махнул Артамонов в ту степь, из которой только что вернулся с Макароном и Прореховым, - но и там, где правит чистоган! Где их уровень смерти - наш уровень жизни! Все полезное для народа можно ввести только силой. Ты же читал старика Нерона!
      - Ну и скатертью им перо! - заходил петухом Варшавский. - Пусть катятся!
      - Это мы катимся, они-то остаются, - не мог успокоиться Артамонов и запустил в Варшавского набор слов грубого помола. - Развел тут гондонарий! Курьеров каких-то понабирал!
      - А что, мне самому по городу бегать?! - начал оправдываться Варшавский.
      - Ведешь себя, как двухвалютная облигация! - намекнул Артамонов. - И нашим, и вашим!
      - А ты - как последний бланкист! - нашелся Артур.
      - От андердога слышу! - сделал еще один укол Артамонов.
      - Не раздражай мою слизистую! - высказался Варшавский.
      - А ты не делай из меня истероида! - произнес Артамонов на полном взводе. Он заводился редко, зато на полную катушку. Декремент затухания его спорадических вспышек был невелик, поэтому выбег из обсуждаемой темы в таких случаях мог продолжаться сутками.
      - Скажи мне, кто я, и я тебе скажу, кто ты, - шуточно заключил Прорехов, стараясь успокоить друзей.
      Галка выскочила в коридор с мотком пряжи, курьер, боясь попасть под горячую руку, свернулся клубком в кресле, а Нидворай, сказавшись больным, отправился в поликлинику. На шум потянулись гостиничные служащие, и ничего лучшего, как поминутно заглядывать в дверь, они не придумали. Соседи по номерам выключили телевизоры и замерли, вслушиваясь в перепалку.
      - Мне, конечно, все по гипофизу, - неожиданно заговорил Макарон, - но все это юмор низкого разбора, господа. - Он решил взять контроль над зрелищами и протиснулся между Варшавским и Артамоновым. - Предлагаю тормознуть войну Алой и Белой розы. Давайте будем жить дружно и умрем в один день. Иначе на хрена мы сюда съехались?! - И сам себе ответил: - Чтобы помогать, а не вместе печалиться.
      - Печалиться... Это ведь твоя мысль - присосаться к "Смене"! Варшавский обвинил Макарона и бросил на него укоризненный взгляд. - Ты придумал весь этот саксаул!
      - Все правильно, - согласился Макарон. - Но из "Cмены" можно было бы высечь лишнее.
      - "Высечь лишнее"... - повторил клаузулу Артур.
      - Или просто высечь! - сказал Макарон. - На площади Славы! Связать вместе Фаддея и Кинолога и высечь у музея имени комсомолки Лизы Чайкиной! Разложить плашмя на тротуарной плитке и - по чреслам, по чреслам! по черпаловидным хрящам! Получилось бы очень даже кинематографично! А город бы подумал, что ученья идут.
      - Или что имажинисты медитируют, - прикинул Прорехов. - Или что флагелланты разминаются.
      - А кто такие флагелланты? - спросил Макарон.
      - Это те, которые достигают полового возбуждения путем бичевания партнера и самобичевания, - провел ликбез Прорехов.
      Все представили картину наказания Фаддея и Кинолога и задумались.
      - И самое интересное, что таким способом все это не купируется, сказал Макарон.
      - Хорошо хоть технику вернули, - сказал Прорехов отвлеченно. - И то дело.
      - Не всю, - сообщил вдогонку Варшавский. - Сканер зажали. Обещали отдать через неделю.
      - Уроды! Дегенетивные сосальщики! - выругал "сменщиков" Артамонов. Сблёвыши! Без нас им действительно будет лучше! Тля и пепел!
      - Ну и картридж им в руки! - искал, где поставить точку в разговоре Прорехов, которому стала надоедать перебранка друзей. - Пусть играют сами! Возиться с ними - себе дороже. - По мнению Прорехова, уже давно можно было идти в "Старый чикен" и приступать к омовению горя. - Что ни делается - все к лучшему. Откроем свою газету!
      - Конечно! Откроем свою газету! - Варшавский почувствовал поддержку Прорехова и облегченно вздохнул. - Какие проблемы?!
      - Газета газетой, понятно, мы ее откроем. - не унимался Артамонов. - Но мы упустили время! - Он острее других ощущал четвертое измерение, словно был горловиной колбы, через которую сыпался песок, отпущенный на всю компанию. Какой дядя вернет нам вложенное?! Ты понимаешь, Артур, что в твоем лице наша фирма имеет брешь?! Через нее можно проникнуть вовнутрь и разрушить!
      - Кто поедет за сканером? - спросил Прорехов, чтобы сбить темп беседы.
      - Могу и я, - согласился Макарон. - Хочется посмотреть, на кого этот негораздок Фаддей похож при жизни.
      - И передай ему алиментарным или воздушно-капельным путем, что он чмо! - озвучил просьбу Прорехов.
      - От кого передать? - уточнил Макарон.
      - От лица и других поверхностей общественности! - заговорил Прорехов голосом председателя комиссии по похоронам. - И пусть это еще раз напомнит нам о том, что информационную бдительность нельзя терять ни на миг... Мы надеемся, ты нас понимаешь, сам-Артур...
      Варшавский не понимал или не хотел понимать. Вопрос о том, кто в дальнейшем будет директором "Ренталла", больше не поднимался. Варшавский помалкивал. Покинуть кресло ему никто не предлагал. И он его не покидал. Артамонову было не по себе. Он вынашивал идеи, добывал деньги, а платежки подписывал Варшавский. Прорехов старался чаще курить. Что происходит с партнерами, понимал даже Нидворай. Но никто не подавал виду. Не думалось раньше, что и в "Ренталле" придется заводить министерство внутренних дел. Из дасовской закалки вытекало, что компании ничего не грозит и что для решения проблем достаточно ведомства внешних сношений, а внутри все так и останется - дружественно и взаимообразно. Но в кожу треуголки уже втыкались колья какой-то новой человеческой геометрии.
      - На "Смену" нужно подать в суд, - предложил Варшавский. - И привлечь Фаддея с Кинологом к субсидиарной ответственности.
      - Цивилист из меня, как из Нидворая шпагоглотатель, - дал понять Макарон, - но тащиться в суд, по-моему, не имеет никакого смысла. И тем более не имеет смысла выиграть его. Ну докажет Нидворай документарно, что "Смена" - это контора, какую мало где встретишь, и что заправляет там паноптикум старьевщиков с чердачной страстью к нафталину. Ну и что? К такому выводу можно прийти и без апелляционных инстанций.
      - В этой стране, похоже, и впрямь, - произнес, затихая и успокаиваясь Артамонов, - чтобы сказать громко и вслух, надо заводить свой личный орган прямой речи.
      Глава 7
      ПОСЛЕДНЯЯ РОМАНТИКА
      ЛАЙКА
      Лотерейные выгоды быстро подтаяли, и для пополнения бюджета "Ренталл" был вынужден приступить к реализации очередного пункта своего Устава продажи с молотка картин местных живописцев.
      Региональное отделение Союза художников с упорством отбойного молотка тащила на своих хрупких плечах секретарь Бойкова. Она была живописцам и администратором, и матерью, и источником вдохновения, и натурщицей. Все женщины на холстах окрестных мастеров походили на Бойкову. Единственное, чем она не занималась, так это продажей картин. Не было в ней этой синей торговой жилки.
      В показательном выставочном зале на Советской улице она устраивала нешумные экспозиции, а в просмотровых коридорах художественного фонда вывешивала творческий винегрет.
      Коммерция с картинами осуществлялась прямо в мастерских. Авторы затаскивали туда заезжих иностранцев и предлагали им свои сочинения. Порой было унизительно наблюдать, как какой-нибудь залетный финн покупал шедеврального пошиба картину задаром всего лишь из-за того, что она, как он изъяснялся на ломаном карельском, в гадкой рамке и про нее ни слова не замолвлено в каталогах. То есть процесс продажи не обставлен, как положено, а он-то и составляет в цене картины больше половины.
      Обыкновенно художник мялся, но ничего поделать не мог, поскольку это святое место - мастерская - не есть торговая точка. Положение обретало подпольный оттенок, будто сбывалось не искусство, а самогон в песцовых бурдюках.
      Существовал и другой вариант изъятия у художников их творений. Для насиживания музы маэстро арендовал у города угол за небольшую плату. Это обязывало его одаривать делегации. Позже, напомнив о подарке, художник имел право тупо просить у чиновника от культуры отрез казенного холста. Или горсть кистей из беличьего хвоста. Вместо холста давали мешковину, вместо беличьих хвостов - свиные, но результата это не меняло.
      Сначала Бойкова свела "Ренталл" с графиком Фетровым. Он закончил Государственный институт зарисовок и работал исключительно в технике "сухая игла". В своем жанре он был достаточно продвинутым. Обыкновенно, сотворив металлическую форму, Фетров разрезал ее на квадраты, смешивал на столе водоворотом, как домино, и делал первый оттиск. Потом опять смешивал и опять тискал. И так до синевы. Получалась некая диверсификация бизнеса, чтобы не класть яйца в одну корзину. Фетров был настолько плодовит, что в городе не оставалось стены, на которой бы не висели его офорты.
      А потом Бойкова привела к "ренталловцам" художника с птичьей фамилией Давликан.
      - Я думаю, он впишется в затею, - сказала она. - Это как раз то, что вам надо.
      - Становится даже интересно, - вымолвил Артамонов, оглядывая маэстро.
      Давликан занимался исключительно плотью. Его безнадзорные животные были не кормлены и безводны, усохшие собаки походили на коз, увядшие рыбы летали в чуждой им воздушной среде. А люди... людей он вообще не рисовал. То ли не умел, то ли считал ниже своего достоинства. Разве что фрагменты. Свою суженую, чтобы слишком не докучала, Давликан изобразил в виде зонтика. Это был единственный случай, когда женщина на холсте не имела сходства с Бойковой.
      - Не соцреализм, и то приятно, - заключил Артамонов.
      - Что, не подходит? - испугался Давликан, когда осмотр картин закончился.
      - Маловысокохудожественно, - пояснил Артамонов, покрутив творения еще раз, - но на условиях консигнации мы готовы взяться.
      - На условиях чего? - извинился Фетров.
      - На условиях консигнации, - не поленился растолковать Артамонов. Сначала продаем третьим лицам, а потом покупаем у вас.
      - Почему третьим? - спросил Давликан, поскабливая виски лопаточкой для растирания красок.
      - Потому что вторым это без надобности, - пояснил Артамонов. - Не тот коленкор.
      - А-а... - смекнул живописец.
      - Мы выпустим плакаты, закажем стаканы с изображением всех этих ваших собак и литорд, - раскрыл смысл затеи Артамонов. - И для раскрутки вывезем ваши работы за рубеж. Если вас умело подать, вы пойдете на ура.
      - Я сейчас заплачу! - скривился Варшавский. - Прямо ренессанс!
      Художникам идея понравилась. Правда, с поправкой - Фетров засомневался, что ему с Давликаном затраты на поездку следует делить пополам с организаторами. Пусть бы организаторы все взяли на себя, подумалось ему.
      - Да вы просто не уверены в своем творчестве! - подзадорил его Артамонов. - Дело в том, что еще со времен лотереи у нас выработался принцип: все расходы - пополам с партнерами! Макарон не даст соврать.
      - Не дам, - подтвердил Макарон.
      - Ну что ж, если традиция, тогда мы согласны! - сдался график.
      Сколотили первую выставку. На складах существует такое понятие пересортица, вот оно и легло в основу экспозиции, которую характеризовало еще и то, что вся она была свежая, текущего года выпуска. Погрузили ее, болезную, на двухосный с иголочки прицеп "Тонар", примкнули его к "Волге" и стали искать на карте Амстердам. Имелось в виду подавить европейскую школу живописи непосредственно в логове. Экспедиции вменялось поверить гармонию художественных воспарений Давликана и Фетрова алгеброй продаж.
      На отхожий промысел отрядили Прорехова, Артамонова и не выездного доселе Макарона для обкатки. Варшавского назначили звеньевым и оставили на хозяйстве. Должность и. о. директора "Ренталла" ему понравилась - он исписал два листа бумаги своими пробами первой подписи.
      Для правдоподобности решили прихватить в путешествие какого-нибудь художника, которого, ежели что, можно было бы предъявить в качестве вещдока. Фетров с Давликаном бросили жребий. Дорога выпала Давликану.
      Макарон извлек из своего вещмешка плащ-палатку и изящный чемодан с инструментом, походивший на футляр от виолончели. Как в готовальне, в нем имелось все необходимое для дороги - ключи, струбцины, дрель. Откуда только у него все это имелось!?
      Галерейный вояж, как и все длительные затеи, чтобы не спеша отчалить в дорогу, принял высокий старт у парадного подъезда гостиницы "Верхняя". Проводы были нешумными, но рассказать о них на газетной полосе "Смены" планировалось.
      - Ну, ни пуха вам, ни хера! - пожелали вояжерам Артур с Галкой, Нидворай, Бек и унылый от непрухи Фетров.
      - Пекитесь о нас! - велел Макарон. - Но больше пекитесь о Беке. Голодный, он вас почикает.
      Когда выруливали на окружную дорогу, Артамонов пожурил зевак:
      - Сидят и не подозревают, что в метре от их завалинки проходит дорога на сам Амстердам.
      - Люди привыкают к великому, - обобщил переживания Макарон.
      Колеса с удовольствием подминали под себя трассу Е-30. Из бортового приемника истекала чужеземная песня, бесконечная, как академический час. Народ успел и выпить, и покурить, а она все длилась. Вслушавшись в припев, Прорехов проникся:
      - Вот не понимаю, о чем поет, но чувствую - переживает певец, отдается.
      В природе ощущалось напряжение, словно вокруг менялись авторитеты и смещались ценности. На середине дороги ветром задувало как в аэродинамической трубе. Парусность прицепа была убийственной, его мотало словно тростинку. Наконец за спиной что-то хрустнуло, и в зеркале заднего вида мелькнул прицеп, пикирующий в кювет. От взметнувшегося снопа искр чудом не вспыхнула привязанная к форкопфу канистра с бензином. Случайно уцелел и летевший навстречу "Рафик", которому искрящееся искусство неожиданно пересекло дорогу. Прежде чем затормозить, Макарон успел выкрикнуть несколько междометий. Все выскочили из "Волги" и с ужасом взглянули вниз. Прицеп, как обнюхавшееся насекомое, лежал в канаве на брюхе и дрыгал единственным уцелевшим колесом. Фанерные ящики с картинами раскололись, кругом по откосу валялись стаканы, каталоги, плакаты.
      - Приехали, - пощурился Давликан.
      Прорехов заковылял вниз ревизовать обломки, а Макарон принялся вычислять причины катастрофы. Оказалось, что ветром на форкопфе сорвало резьбу, словно она была из сливочного масла, а не из стали.
      - В домны и мартены не докладывают руды, - обвинил Макарон металлургов тоном хазановского попугая.
      - От советского Информбюро... - сообщил Прорехов, вылезая из кювета. Выжило несколько стаканов. Для презентации не годятся, зато перестанем пить из горла.
      - А картины? - с ужасом вопросил Давликан.
      - Почти все, - доложил Прорехов сухо, как музейная сиделка.
      - Что "все"?! - углубил гримасу художник.
      - Целы почти все, - сообщил он. - Продырявилось две-три, не больше.
      - Ничего страшного, - успокоил Макарон. - Такие картины я бы делал левой ногой...
      - Так уж и левой! - обиделся Давликан. - Попробуй, а потом говори!
      - Надо будет - попробую! - пообещал аксакал.
      - А заштопать их можно? - поинтересовался Артамонов.
      Давликан хихикнул.
      - Кто ж картины штопает? - сказал он, давая понять, что продавцы картин взялись явно не за свое дело.
      - Когда у Венеры отбились руки, ее ведь не выбросили на помойку, объяснил свою идею Артамонов. - И картины можно починить. Только это уже другой стиль.
      - Кто ж дырявые купит? - усомнился Давликан и опять хихикнул.
      - Да кто угодно! - сказал Артамонов. - Главное - развить поветрие, что заплатки на холсте - это новое в искусстве!
      - В жизни есть две позиции, которые ни при каких обстоятельствах нельзя штопать, - углубленно произнес Давликан и расшифровал: - Это презервативы и картины.
      - Придется разобрать подрамники и свернуть холсты, - сообразил Макарон, - тогда все поместится на багажник, и мы обойдемся без прицепа. Он достал чемоданчик, после чего приступил к перекомпоновке груза. Главное - ни в коем случае не возвращаться назад!
      - Может, сообщить Варшавскому, чтобы поднял прицеп и утащил его на базу? - предложил Прорехов. - Пригодится еще.
      - Он скажет, что получится себе дороже. Да и зачем повергать близких в уныние? Пусть думают, что у нас все хорошо, - твердо заявил Артамонов. Он помог Макарону скрутить обтянутый плащ-палаткой груз, о негабаритности которого оповещали красные трусы, одолженные у Давликана.
      Машина с картинами отправилась дальше.
      - Минск - прямо! - озвучил указатель освоившийся в салоне Давликан и вытянулся в кресле.
      В способе загрузки багажника первый попавшийся белорусский гаишник никаких деликтов не обнаружил.
      - А вот за превышение скорости придется заплатить, - сказал он вояжерам по дружбе.
      - У вас радар в чем, в рублях или в зайчиках? - спросил Макарон и сделал вид, что начал копаться в портмоне.
      - А что? - спросил дорожный смотритель.
      - А то у нас спидометр в милях, товарищ капитан, - Макарон прибавил служивому сержанту на погоны полнеба звезд. - Экспортный вариант "Волги", сами понимаете.
      - В милях? - переспросил гаишник, пытаясь сообразить, в какую сторону пересчитывать скорость, в сторону увеличения или наоборот . - Ах, в милях... Ну да, конечно...
      Заминки хватило, чтобы разговор увести в сторону.
      - За нами "Ауди-сто" идет под сто! - сказал Артамонов. - Но мы ее обошли!
      - Роверовский движок все же, - подтянулся к повести Прорехов, - не хухры-мухры...
      - "Ауди" идет? Спасибо за справку! - гаишник навел радар на пригорок. Сейчас мы возьмем ее тепленькую!
      - До покедова, товарищ сержант! - разжаловал служивого на место Макарон.
      - Брест - прямо! - доложил Давликан, успевший пропустить для согрева пять капель из неприкосновенного запаса.
      Очередь на брестскую таможню растянулась на добрые полкилометра. К разделительной полосе пришлось пробираться огородами. Легковая бежевая "Волга", плутающая среди грузовых фур, была сразу вычислена дежурным таможенником. Не успели заскочить в отстойник, как таможенник спросил:
      - Что везем? - ткнул он стеком в красные трусы на негабаритном грузе.
      - Выставку! - отважился на пафос Давликан.
      - А упаковали, как покойника, - подозрительно осматривал машину таможенник. - Саван какой-то. Что за выставка?
      - Последняя романтика лайка, - сказал Давликан.
      - Собаки, что ли? - не понял служитель таможни. - На конкурс?
      - Да нет, лайк - от слова "нравиться", - объяснился Давликан. - А не от слова "собака".
      - Едем проконсультироваться, - помог ему быть до конца откровенным Артамонов, - а то рисуют, что попало, - принизил он значение груза и пустил его по тарному тарифу. - Посмотрите, разве это полотна?! - И, откинув тент, Артамонов открыл миру холст, исполненный женских прелестей в пастельных тонах. Протащенные сквозь мешковину проводки изображали волосы. Оплавленная спичками их пластмассовая оплетка придавала объекту соответствующую кучерявость.
      - Да, действительно, - согласился служитель таможни. - Аж в дрожь бросает. Рубенсу бы и в голову не пришло. С проводами понятно - эффект многомерности, а вот прорыв да в таком месте - это уже слишком...
      - Попали в аварию, - попытался объясниться Давликан. - Часть картин пришла в негодность.
      - Да ладно вам, в аварию. Экспериментируете все... Лишь бы пошлину за свои пошлости не платить, - сказал таможенник и строго спросил: - Кто автор конкретно вот этих работ?
      Давликан кивнул на Макарона - все должно было соответствовать легенде. Практикующий таможенник осмотрел Макарона и брезгливо поморщился.
      - Подполковник в отставке Макарон! - представился аксакал. - Балуюсь немного. По выходным.
      - Н-да, - сказал таможенник, приняв доклад отставника к сведению. - А что, российские картины на западе опять пошли в рост?
      - Не знаем, - признался Макарон. - В первый раз едем.
      - Странно, - заключил дежурный.
      - Что "странно"? - не поняли вояжеры.
      - Тут проходят только постоянные клиенты, - закрыл калитку, к счастью, таможенник и вяло спросил: - Декларация на груз есть?
      - Конечно, - с готовностью показать все бумаги произнес Макарон.
      - Выкладывайте товар на траву, - дал команду таможенник.
      - Ну, все, кина не будет, - заволновался Давликан и попытался убедить таможенника не провоцировать порчу картин: - Трава мокрая! - сказал он.
      - Товарищ... - Макарон решил по привычке сыграть на повышение и чуть не обратился к лейтенанту: "Товарищ капитан!", но вовремя осекся, потому как тот был настроен не на шуточки. - Картины и впрямь могут отсыреть.
      - Сказано выкладывайте, значит, выкладывайте! - повторил таможенник и отошел в сторону по другим делам.
      Пришлось все распаковывать и располагать в списочном порядке. Полотна укрыли половину территории мытного двора, включая пограничную полосу. Нескольким картинам не досталось свободного места, и Макарон, подсунув под колючую проволоку, уложил их под углом на свежевзрыхленной земле.
      - Интересно пишут, эти художники-переростки, - дежурный лейтенант по рации передавал обстановку начальнику смены, - но очень уж подозрительные.
      - Отправляй назад, раз подозрительные! - послышалось в динамике.
      - Как "назад"? - подслушал Давликан и вмешался в разговор досмотрщиков. - У нас выставка горит!
      - У вас нет трипликатов, - спокойно ответил лейтенант и продолжил отвлеченно просматривать набор документов.
      - Каких трипликатов? - спросил Давликан.
      - У вас при себе должно быть по три фотографии каждой работы, - начал проводить разъяснительную работу таможенник. - Чтобы сличать картины при обратном ввозе. Одна фотография остается у нас, вторая - у поляков, а по третьей - производится сверка.
      - А мы и не собираемся ввозить обратно, - проговорился Давликан.
      - Тем более, друзья, - вообще перестал разговаривать таможенник. - Тем более. Тогда у вас получается торговая сделка, а в декларации не указаны цены.
      - А если фото скопировать прямо здесь на возмездной основе? - догадался Артамонов.
      - У нас нет ксерокса, - развел руками служитель. - Денег на оргтехнику почти не выделяют.
      - Нам, кстати, тоже, - сказал Артамонов. - Приходится крутиться самим.
      - Мы смотаемся в город, - предложил выход Прорехов.
      - Дело, собственно, не в ксероксе, - признался таможенник. - Просто товар у вас без оценочной ведомости, - объяснил он, продолжая разглядывать картины. - Невозможно вычислить размер пошлины.
      - Это личный груз! - выпалил Макарон.
      - Вот и ехали бы с ним на велосипедах на частный пограничный переход, сказал служитель. - А здесь - товарный.
      - Но у нас имеется грузовая декларация! - продолжал ломиться в открытую дверь Макарон.
      - Все! - гаркнул таможенник. - Прошу покинуть таможню!
      - Да у меня эти фотографии, - вспомнил Прорехов. - Совсем из головы выскочило. Вот они!
      - А что ж тогда молчите? - удивился таможенник, понимая, что его приловили. - Показывате.
      Третьи экземпляры фотографий не были предъявлены таможне сразу намеренно, по замыслу, чтобы проверяющие сконцентрировали претензии именно на этом нарушении. А когда стало понятно, что других причин не пропустить выставку нет, Прорехов вынул их как решающий документ. Деваться таможеннику было некуда. Он лихорадочно перебирал фотографии и понимал, что прокололся и что добыча уплывает из рук. Но мастерство и опыт, как говорится, за один день не пропьешь. В голове проверяющего мгновенно созрела очередная кознь.
      По таможенному кодексу художнику разрешалось провезти беспошлинно пять своих работ, а остальные облагались налогом. Поэтому часть картин Давликана по легенде экспедиции принадлежали кистям Прорехова и Артамонова. Несколько картин согласился на себя повесить и Макарон. Все контрабандные работы были подписаны вензелями новоявленных художников и документально оформлены соответствующим образом. Благородные лица Артамонова и Прорехова, судя по поведению таможенника, хоть и отдаленно, но все же напоминали физии старых мастеров, а вот внешность Макарона сразу вызвала у проверяющего целый шлейф сомнений.
      - Минуточку, - обратился он к Макарону, который тщательно свертывал холсты, как древние свитки. Взгляд таможенника был заточен, как карандаш графика. - Скажите, это ваши работы?
      - Мои, - не задумываясь, ответил Макарон.
      - Ей-богу? - пытливо вопрошал таможенник.
      - Конечно, - ни на секунду не расслаблялся Макарон. - Ей-пра.
      - Неординарные решения, согласитесь? - загонял его в клетку таможенник.
      - Как вам сказать, масло, оно... дает свой эффект, - как мог, выкручивался Макарон.
      - Вот и я говорю, - сказал таможенник и озвучил просьбу: - А вы не могли бы что-нибудь нарисовать?
      - Мог бы. Конечно. Раз надо, - почувствовал начало провала Макарон. Но у меня с собой ни масла, ни рашкуля.
      - Нарисуйте карандашом, - предложил таможенник. - Простым.
      - Если дадите, - согласился Макарон. - У меня с собой ничего нет...
      - И это тоже странно, - сказал таможенник - художник, а с собой ни красок, ни карандаша.
      Таможенник принес горсть тупых карандашей фабрики имени "Сакко и Ванцетти".
      Макарон мог выплавить золото из любого точного прибора, мог отреставрировать какой угодно дряхлости мебель, мог проспать на голой земле двое суток, но рисовать он не умел, хоть убей. Руки росли не оттуда. И не туда.
      - А что вам изобразить? - спросил Макарон, затягивая время.
      - Что придет в голову, то и нарисуйте, - дал понять таможенник, что не собирается давить на мозоль творческой мысли.
      Макарон впал в легкое художественное уныние. В его памяти всплыло, что он никогда в жизни ничего не рисовал. По просьбе начальника гарнизона ему доводилось подновлять портреты Ленина на транспаранте, а так - нет. На всю жизнь врезались тогда в память усы и лоб вождя. Но особенно Макарону запомнилось, что в Средней Азии изваянный кормчий походил на туркмена, в Казани - на татарина, в Индигирке - на чукчу. Ильичи на сносях - говорилось о таких памятниках времен разбрасывания камней.
      Макарон набросал на листе бумаги абрис вождя и скис. Собственно, это были просто усы и лоб сами по себе. Ильич в исполнении Макарона смахивал на Мао Цзэдуна, хотя по месторасположению таможенного поста должен был походить на Шушкевича.
      - Вроде, похож, - заключил таможенник. - А теперь нарисуйте сторожевую собаку.
      Макарон задумался - как раз собак он не умел рисовать еще больше, чем Ленина. Но выхода не было. Перед глазами Макарона встал во весь рост его любимый Бек, а руки.., руки непроизвольно выводили нечто вроде игуаны. Таможенник внимательно наблюдал за проявляющимся на бумаге зверем, то и дело менявшим облик, и сравнивал его с собаками, которые вповалку лежали на холстах и походили больше на тапиров, чем на себя.
      - Ну что ж, почерк угадывается, - признал таможенник и поинтересовался содержимым сумки: - Что там у вас под каталогами?
      - Это? - переспросил Макарон. - Это ксерокопии. Везем показать экспертам, задел на будущее. - И, вынув из чемодана стопку офортов Фетрова, разорвал их в клочья. - Кому они нужны, эти копии!
      - Вывозите всякую дрянь, - сказал таможенник. - Страну позорите!
      - Мы трудимся в противостоянии академическим жанрам, - пояснил Макарон.
      - Модернисты, что ли? - спросил служитель.