- Но к тому моменту уже состоятся выборы, - догадался Артамонов.
      - Правильно мыслишь, брат, - оценил догадливость друга Макарон. - Плюс я подозреваюсь в убийстве Бурята.
      - Какого Бурята? - спросил Макаров. - С которым ты в последнее время таскался?
      - Не таскался, а исследовал тему, - смикшировал тон беседы Макарон. Поэтому временным властям спешить некуда.
      - Ну, а на кого в таком случае направлены нынешние следственные действия? - озвучил дельное соображение Артамонов. - На кого, если тебя по документам нет на этом свете?
      - Пока действия направлены не на меня, а на персону, с которой надлежит определиться, - пояснил Макарон. - Потому что Свидетельство о смерти есть, а Свидетельства о жизни пока нет. В этом тонкость момента, которой очень ловко пользуются. А момент и впрямь подходящий. Пока меня документально нет, могут состояться досрочные выборы, а потом новый губернатор разберется со всей мутью.
      - Тогда давай и впрямь поедем со мной на праздник, - не отставал со своим предложением Артамонов. - Ты же где-то там начинал свою службу! Посетишь гарнизоны юности! Мы одним днем обернемся. Возьми с собой сотовый и будешь докладывать следователю о местонахождении. Но если у тебя нет Свидетельства о жизни и ты как бы завис между двумя бумагами, то и за несанкционированный отъезд тебе ничего не грозит. Ведь тебя нет. К кому прокурор Паршевский применит статью? Ни к кому. А когда вернемся, все встанет по местам.
      - Скажи о сюрпризе, - напомнил Макарон.
      - Хорошо, давай договоримся так: ты мне рассказываешь, где полгода пропадал, а я тебе рассказываю про сюрприз, - предложил сделку с совестью Артамонов.
      - Идет, сломал, - согласился Макарон.
      - Тогда собираемся, - заторопился Артамонов, - и в дороге все порешаем. Но прежде я хотел бы переговорить с Прореховым.
      - Нечего с ним беседовать, - стал отговаривать Артамонова Макарон. - Он не в том состоянии. А по мне и так все ясно. Его лечить следует. А бизнес надо через суд вынимать назад.
      - Я все должен услышать от него сам, - настаивал на своем Артамонов.
      - Что слушать? Вот документы, - сказал Макарон и сунул Артамонову в лицо листки, полученные от Шарлотты Марковны. - У Прорехова точно такой же договор купли-продажи доли с Мошнаком.
      - Теперь я в одном деле с Фоминатом и Капитоном Ивановичем? - заключил Артамонов, просмотрев бумаги. - Да. Этого и в страшном сне не привидится!
      - Я и в суд-то пока не могу подать, - сказал Макарон, - у меня статус не определен.
      - Но я-то смогу. С моим статусом все в порядке.
      - За что и на кого ты будешь подавать? - спросил Макарон. - У тебя нет оснований, твоя доля не ушла, а купить наши тебе предлагалось в письменном виде - все, как положено. Предложения к тебе от Прорехова и от Шарлотты Марковны. в твоем почтовом ящике. Несколько месяцев лежат.
      - Ну ладно, давай, валяй, - напомнил об отъезде Артамонов. - На все про все тебе три часа, и на ночь сваливаем. Там будет теннисный турнир и батут с вылетом в акваторию. Специально для тебя. Я обещал Решетову с Матвеевым, что притащу тебя.
      - О'кей! - согласился Макарон.
      - Сюрприз жалуется, что испытывает дефицит общения, - хитро улыбнулся Артамонов. - Так что, нам придется прихватить с собой и Дастина. Ты же знаешь, как она любит черный юмор.
      - Я не врубаюсь, - сказал Макарон. - Так это и есть сюрприз? Там будет Света? Какими судьбами?
      - Да, это и будет сюрприз.
      - В таком случае, это не сюрприз, а сюр, - снизил остроту идеи Макарон. - Света - это всегда сплошной сюр!
      - Это для тебя она Света, - приостановил его взрывную волну Артамонов. - Для остальных и по паспорту - она уже давно Пересвет.
      - Но какими судьбами она будет заброшена туда, на День грусти? Да еще на ваш праздник! - ничего не понимал Макарон.
      - В центре хирургии, где ей делали операцию, она познакомилась с моей однокурсницей по первой вышке - с Алешиной Наташей, точнее, с Наташиной Алешей. Теперь ту зовут Натаном. Познакомились и живут вместе.
      - Тогда, конечно, о чем речь, - сдался Макарон. - Я еду на ваш праздник!
      - Ну, вот и договорились. Тебе надо прибарахлиться, - предупредил Макарона Артамонов. - Там все во фраках будут.
      - Больше ничего придумать не могли?! - возмутился Макарон. - Фраки! Маскарад вам, что ли..?
      - Ну, а я здесь при чем? - извинился Артамонов. - У них есть кому придумывать.
      - Ладно, - снизошел до просьбы Макарон, - тетю Паню пошлю, пусть купит фрак, она мои размеры знает. - И аксакал кликнул горничную, дал ей денег и велел заскочить в магазин на углу Трехсвятской и Миллионной, где на его памяти продавались недорогие фраки.
      - Пакуйся, а я мигом, - бросил Артамонов.
      - Положение обязывает, - извинился Макарон перед вошедшей за указаниями тетей Паней. - И не мудрите с ценой, дорогой фрак мне ни к чему - один раз надеть.
      Артамонов встретился с Прореховым. Тот лежал на диване в галерее. Давликан снимал с него прижизненную маску. Девушки с подиума, все в гипсе и с тазами в руках, крутились вокруг лепнины с явным намерением сделать стимуляцию блуждающего нерва, но никак не могли найти - нерв постоянно ускользал. Девушки ограничились массажем седалищного и удалились.
      Завидев Артамонова, Давликан свернул пропитанные жидким гипсом марлевые бинты, помыл руки, потом поздоровался и тоже вышел.
      Беседа длилась недолго. Говорить было не о чем. Текст шел гладким набором - одним шрифтом без выделений. До наивысшей точки разговор не дошел. Лаковый язык беседы определяло отсутствие вины. Юридически все сложилось правильно. Поскольку бизнес держался на дружбе, предъявлять претензии не было смысла - если человек отказался от нее, это его дело. В том, что попутно от бизнеса отвалились куски - сами виноваты. Не стройте бизнес на дружбе с алкоголиком.
      - Слушай, - сказал в конце Прорехов. - Я просмотрел весь англо-русский словарь. Там и близко нет выражения "Rent all". И такого перевода - просвет в облаках - и в помине никогда не было!
      - Но ты же верил, что он есть? - спросил Артамонов.
      - Верил, - признался Прорехов.
      - Значит, все было, - сказал Артамонов.
      - Так где же правда? - вскричал Прорехов. - Мы сочинили с тобой Завидово и развели Макарона с Улькой и Деборой. А ты пошел еще дальше - ты развел меня! Ты придумал этот дурацкий просвет в облаках! А ведь нет и не было никакого просвета! Наша жизнь имеет беспросветную форму!
      - Просвет есть, - сказал Артамонов. - Его надо увидеть.
      Глава 5
      СЭЙШН ПЯТОГО СОЗЫВА
      Я тоже спешил на День грусти. Спешил, чтобы расширить границы сердечной тупости и детерминировать свою моральную сопричастность с этим праздником памяти, с этим знаковым сборищем ставших мне родными людей.
      Трасса была почти пустой. Сказывались майские праздники - население вторую неделю сидело по участкам и без передышки сажало картошку квадратно-гнездовым способом.
      Я спешил и давал хорошенько прочихаться своему "подснежнику" простоявшему всю зиму под сугробом старенькому дизельному "Опелю". Почему "Опелю"? Да потому что любая машина, говорят автолюбители, через два года все равно превращается в "Опель".
      Запоздалые зимние скаты молотили шипами по температурным швам урытой донельзя бетонки, да так, что по скулам гуляли желваки. Как и многие творческие люди, я не успевал менять резину в межсезонье.
      Когда неожиданно на дороге возникали "домики" - вспученные навстречу друг другу пласты бетона, которые, как системное поражение, было ни объехать, ни обойти - становилось понятно, что отношения между Россией и Украиной испорчены основательно, а посему ремонтом дороги в направлении Киева в ближайшее время никто заниматься не будет.
      Мое нутряное сало, твердеющее в ожидании очередной встряски, по старой памяти относило "домики" к стадии предвестников Калуги, лежащей в низине как раз на середине пути. Мелькнул указатель на Оптину пустынь, потом на птицефабрику, вот уже позади и река Угра, на которой среди заливных лугов в 1480 году имело место великое противостояние русских и татар. Вот и поворот на Жиздру, сразу за которым - дорожный родник, обустроенный дальнобойщиками. А значит, скоро и заветный край моих почти виртуальных друзей - край партизанской славы.
      От мысли, что через пару часов я прибуду на место, становилось легко и свободно. Но сердце просило загрузки. Особенно в области верхушечного толчка.
      В предвкушении встречи со своими уже давно не новоявленными знакомцами, я гонял туда-сюда варианты моего появления на тусняке. Гонял и прикидывал, как покорректнее произвести свое между ними уложение - ведь в нашей второй с Артамоновым книге "Отчет о проделанной работе" о них не было сказано ни слова.
      Нынешний сход был юбилейным и потому - крайне тотальным. Как-никак двадцать пять лет минуло с момента полной отвязки. На этот круглый тус должны были неминуемо явиться выпускники всех пяти групп потока. В том числе и Артамонов - соавтор моих книг, которыми еще не наполнился книжный рынок, но "Опель" был забит до отказа.
      Я старался соблюдать все посты - притормаживал задолго до знака, но этого не всегда было достаточно. В салоне автомобиля лежали валом готовые к употреблению экземпляры для работников ГАИ - данное направление в пылу моей повседневной работы было почти не освоено, - а в багажнике, отпечатанные под заказ, плотно терлись нераспакованные пачки для друзей.
      Расход книг на сто километров был не намного ниже расхода топлива: в пользу дорожных служб ушло пятнадцать экземпляров - я дважды пересек двойную, не остановился на пустом пешеходном переходе, проскочил на желтый у самого поста и потом, будучи оштрафованным за превышения скорости, слишком усердно сигналил фарами единственной на трассе встречной машине, оповещая ее о наличии засады - за это пришлось одарить всю бригаду непопулярным в их среде чтивом. Характер и стойкость нарушений правил движения говорили о моем уважении к людям дорожного толка.
      По кассетам, лежащим на заднем сиденье каждой патрульной машины, я догадывался, что передо мной в ту сторону только что промчалась Надежда Бабкина, которая расплачивалась с часовыми дорог своими сольными продуктами.
      Мне доводилось и раньше бывать на Днях грусти, на этих обширных бандерлогах по поводу очередной пятилетки со времени выпуска - веселые ностальгические минуты. Но главного для меня на них так и не произошло - я не встретился с Артамоновым. Сегодня мне предстояло впервые увидеться с человеком, который, собственно, и породил меня как человека пишущего. Артамонов на Дне грусти - уму непостижимо! Именно на самом дне! На Дне грусти и на высоте памяти! Как же получилось, что мы до сих пор так и не пересеклись? Может, потому, что никто к этому особенно не стремился? А теперь приперло? Ведь не повидались же ни разу за всю свою сознательную жизнь Толстой с Достоевским, и наоборот. Так что не мы первые, не мы последние.
      Добирался я до места и, как о белой обезьяне без единого изъяна, все думал о том, что через некоторое пространство передо мной появится автор строк, принесших мне, как говорится, широкую известность в узких кругах. Хотя, если судить по творческим понятиям, не он передо мной появится, а я перед ним.
      Артамонов интересовал меня уже потому, что его вообще никак не беспокоила судьба написанных им страниц. Он бросил их, а я подобрал. Он посеял, а я пожал. От этой мысли я даже стал несколько побаиваться встречи.
      Но, как выяснилось, переживать мне на этот счет совсем не следовало все произошло буднично и просто.
      Предварительный сбор выпускников проходил на Студенческом бульваре.
      Они, оторвавшиеся от повседневности, стекались на бульвар кто откуда, пустозвонили в ожидании, пока соберутся остальные, и старались не рассказывать главного сейчас, потому что не время. Сначала надо обойти аудитории, встретиться с преподавателями, новым ректором и новым деканом, потом завалиться в общагу и выпить там на скорую руку с текущими ботанами. Потом заехать на кладбище неподалеку и возложить цветы на могилы ушедших по возрасту преподавателей и отчаливших не по годам однокурсников.
      Многих не хватало на этом Дне грусти. Одни стали жертвами Чернобыля в прямом контакте с радиацией - будучи ликвидаторами аварии, другие - просидев лишнего в активной зоне совершенно гражданским образом. Череда смертей приключилась и вовсе дурацких: Бондаря убила ножом собственная жена, Носарев содрал на спине асбестовую бородавку и навлек на себя рак, Тимохин велел таксисту гнаться за какой-то тачкой и разбился вместе с таксистом. С ним в машине был Жиркин - еще один достойный кадр, который в свое время слыл отчаянным проводником по женским общежитиям камвольного комбината. Но ему повезло - он в этой аварии уцелел. Однако судьба оказалась настойчивой через некоторое время после окончания вуза умер и Жиркин. Просто так, без явных причин. Вдогонку судьбе. Немало народа полегло в Чечне. Словом, на потоке был продемонстрирован весь спектр жизненных перипетий.
      На предварительную сходку - под сень Студенческого бульвара прибывали, как правило, не все, а только самые ответственные товарищи. Остальные с опозданием должны были подтянуться непосредственно ко второму отделению, которое по завершении вступительной части планировалось в пойме реки с пионерским костром и синей ночью. С этой целью на берегу был разбит целый палаточный городок.
      Чувствовалось, что у праздника серьезные спонсоры - вокруг пестрели плакаты "Лукойла", "Газпрома", "РАО ЕЭС". Вуз и поныне стабильно снабжал эти структуры своими выпускниками.
      Высоким гостям, входящим на территорию лагеря, выдавались белые носки и красочные именные выкопировки из плана городка с указанием личного номера-места и расшифровкой назначения временных построек. Чтобы не плутать.
      Самый большой шатер, как гласила карта-путеводитель, отводился под шведский стол, второй по величине - под банкет, третий, поменьше, - под танцы, а четвертый, пятый и шестой - под гардероб и остальное. В городке имелись расположенные точечным образом надувные кабины для задушевных и деловых бесед. Под сенью высоченных тополей был размотан ковер теннисного корта из искусственного дерна - планировался турнир "чайников". К вершинам прибрежных деревьев специально в честь праздника прицепили несколько тарзанок для далекого улетания в воду. Как обещал Артамонов, имелся и батут с вылетом в акваторию. Подразумевалась и русская баня с вениками - данное чудо света было развернуто тут же, в полевых условиях, под толстостенным колпаком из пуленепробиваемого целлофана и с походной каменкой внутри. По берегу тут и там стояли палатки-раздевалки, на случай если кого-то, не ровен час, потянет искупаться. На косе у самого края пляжа блистал свежепиленным ламелем подиум для театрального представления - на нем к вечеру затевались выжимки из гастролей Тель-Авивского драматического театра, приуроченные ко Дню грусти. Для детей в центре лагеря имелся загон-кенгурятник с нянями и гувернантками, намеренно длинноногими, чтобы дети ни до чего не могли дотянуться.
      Пространство праздника было замкнуто - по границе городка стояли шеренгой синие пластмассовые биотуалеты.
      Раздавая книги, я какое-то время находился в центре внимания. Меня поздравляли, нахваливали, величали самописцем - чем-то средним между самозванцем и летописцем - и поощряли к дальнейшему труду над собой. Но скоро народ увлекся непосредственно смыслом схода и рассредоточился по территории лагеря.
      По поляне беспрестанно разносилось шампанское.
      Всматриваясь в толпу, я пытался вычислить Артамонова. Ведь я никогда не видел его и даже не имел фотографий. Меж тем мне казалось, что я узнаю его сразу, как только увижу. Первым в поле моего зрения ворвался губернатор Макаров с Дастином. Вот уж чего не ожидал, так не ожидал! Я без труда сообразил, что Владимир Сергеевич мог здесь появиться исключительно в компании с Артамоновым. Больше не с кем. И не ошибся. Они вместе двигались в моем направлении. На каждом шагу их тормозили друзья и заводили разговоры. Как мне показалось, непомерно долгие разговоры, ведь длительность минутки зависит от того, на какой стороне турникета ты находишься. Я ревностно отслеживал их маршрут. От Артамонова просто не отставали - тормошили, обнимали, приветствовали. Он всем представлял своих попутчиков - губернатора Макарова с Дастиным, Дебору с детьми и еще какого-то парня лет двадцати.
      Завидев меня, Владимир Сергеевич устремился навстречу и затянул на мой пятачок всю компанию. Его руки так и чесались набить мне морду. За что, я чувствовал, но не понимал.
      - Ты что здесь стоишь?! - набросился он на меня. - Как доехал? Нормально? Книг хватило?
      - Вполне, - сказал я и пожал плечами.
      - А то гаишники просто лютуют! - не останавливался он ни на секунду. Новый кодекс не приемлют! У тебя права не забрали? А у меня отняли!
      - Я отстрелялся товаром, - ответил я.
      - Мне им нечего давать? Разве что Законы в трубочке? Или пугать Свидетельством о смерти? Ха-ха-ха! - как Фантомас, прокудахтал Владимир Сергеевич.
      Я краем уха слышал об этой его странной истории с исчезновением и попытался кое-что для себя прояснить, но сразу мне этого сделать не удалось. Прогноз общения на эту тему был явно отягощен его нежеланием делиться сокровенным.
      - А дорога как? - не умолкал Макарон. - Сразу видно, что положение колхозов в Калужской области неважное, - сделал он неправильный вывод, а потом добавил: - Знакомься, а вот и Артамонов, - представил он своего попутчика просто и незатейливо, ведь для него наша с Артамоновым встреча не имела такого значения, как для меня.
      Артамонов посмотрел на меня, я тоже оценочным взглядом окинул его. Одет он был по карману. Живота не имелось - похоже, продолжал заниматься терапевтическим спортом. Между нами просунули поднос с фужерами. От шампанского никто не отказался. Слова не шли, будто отсох язык. Его пришлось увлажнить шипящей струей.
      Я выдал свое волнение тем, что поспешил преподнести Артамонову обе книги с автографом. Он тоже расписался на них и с улыбкой вернул мне обратно. Было понятно, что я проделал ход навстречу раньше, чем требовала ситуация. Ему, по-видимому, было лень таскаться с книгами по празднику, и он таким образом отвертелся от ноши. Тем не менее он признался, что читал обе книги и что по прочтении был в восторге.
      - Никогда бы не подумал, что из такого вала можно сварганить столь внятный текст, - признался он. - Я бы все равно не нашел в себе столько усидчивости. Поэтому благодарен, - сказал он и пожал мне руку.
      Для меня его слова были наивысшей похвалой. Или пахлавой, как сказал бы Мурат, стоявший неподалеку под руку с Нинелью и ватагой детей разных национальностей. На День грусти было принято приезжать вместе с семьей, если семья одна, или с семьями, если у тебя их несколько, вместе с друзьями и любовниками, чтобы отчитаться перед остальными по всей широте жизненных воззрений.
      С возвращенными книгами в руках я смотрелся несколько виновато. Но Артамонов легко выправил положение, спихнув разговор в семейную сторону.
      - Дебора, моя жена, - познакомил он меня с супругой.
      - Очень приятно, - поздоровался я. - А это тот самый ребенок? - спросил я, указав на малыша рядом с Деборой. - Который был в коляске во время вашего знаменитого сидения на карстовых озерах, откуда спустили воду?
      - Нет, та уже с нас ростом - вон резвится, - опередил жену Артамонов и указал на загон для детей. - А это - новодел.
      - Новодел? - удивился я. - Так у вас теперь двое? Я не успеваю записывать.
      - Трое, - сказал Артамонов. - Один от Лики, - указал он взрослого парня, тоскующего от безделья, - и двое - наши, - прижал он к себе Дебору.
      - Следующую книгу вы должны обязательно выпустить вместе, - сказала Дебора, присоединяясь к разговору. - Как братья Знаменские.
      - Нет проблем, - согласился я на очное сотрудничество.
      - Тем более, что очередная книга у меня почти сверстана, - сказал Артамонов.
      - Не смешивайся с мамиными словами! - возразил ему новодел.
      - Мне, как всегда, остается только загаммовать? - спросил я и провел я руками круги, как бы подгребая к себе чужой воздух.
      - А что такое "загаммовать"? - спросила Дебора.
      - Привести произведение к гармоническому знаменателю, - ответил я.
      - Понятно, - сказала она, тщательно поддерживая беседу.
      - Книга и впрямь почти готова, - настоятельно произнес Артамонов.
      - Уж я-то знаю это сакраментальное - "почти готова", - сказал я. Два-три года шлифовки силами десяти рерайтеров во главе со мной - и можно в печать.
      - Только и его в этот раз надо ставить в авторы, - предложила Дебора, указав на Артамонова.
      - В следующем издании все учтем, - еще раз пообещал я. - Поставим рядом две фамилии.
      - Вот и договорились.
      - А о чем у нас будет следующая книга? - спросил я Артамонова ненароком.
      - Да фиг поймешь, - отмахнулся он.
      - Ну, хотя бы жанр...
      - Социальная мистика, - определил свое новое творение Артамонов. Начать-то я ее начал, а закончить никак не могу - нет приличной концовки. А лоб просто чешется от прилива мемуаров, - сказал Артамонов. - Опасаюсь, как бы извилины не превратились в морщины.
      - От мемуаров? - удивился я. - Так это будут воспоминания?
      - Да, хочу сделать их опупеозом половозрастного тщеславия.
      - Морщины? - переспросил я.
      - Да нет, мемуары, - поправил Артамонов. - Что-то в последнее время очень хочется быть востребованным. Поэтому меня больше не тянет на тексты со среднеарифметической литературной непроговоренностью. Мне кажется, что современные опусы должны быть непременно отмечены этакой своеобычной неочемностью. Народ стал ленив и интернетен и читать всякую внутреннюю муру уже не желает.
      - Согласен, - сказал я. - Мемуары должны строиться по образу и подобию клипов. Это непременно подчеркнет их пофигическую неизбывность.
      - В том-то и дело, - признал Артамонов.
      - То есть, ты хочешь отнести свое творчество к плану доходчивого дискурса? - попытался я выспросить о концепции будущего произведения все до конца, ведь понятное дело, дописывать его придется опять мне.
      - Где-то так, - уклончиво ответил Артамонов.
      - Тогда я с удовольствием присоединюсь, - согласился я.
      Было заметно, что Владимир Сергеевич с трудом усваивал текущий мимо него разговор и вертелся, как заскочивший на взлетную полосу молодой варан. Неинтересная беседа тупо отдавалось в хрящах. О другом думал Владимир Сергеевич, топчась по мягкой майской зелени. "Старею, что ли? - мелькало у него в голове. - Или, наоборот, устремляюсь назад, в гарнизонную юность?"
      - Писал бы статьи о протекании родильной горячки, тебе бы цены не было, - посоветовал Артамонову Владимир Сергеевич напоследок. - Тебя бы все бабы читали и почитали! В творчестве надо быть прямым, как разрез на заднице! А то все пишешь черт знаешь о чем. Кому это сейчас нужно!?
      - Я стараюсь, - сказал Артамонов. - Но не получается.
      - А я вижу, тут у вас намечается неплохая попойка с дозняком контактной лирики, - сказал Владимир Сергеевич. - В таком случае извиняйте чмок-чмок. - Он взял за руку Дастина, давно переросшего ручное обращение, и отправился навстречу завидневшейся невдалеке Свете.
      Света прогуливалась вместе с Алешечкиной Наташей, или с Натаном, как теперь называл сам себя этот человек. Завидев Макарона, Света обрадовалась ему несказанно. Даже больше, чем Дастину. На своего черноплодного сына она взглянула холодно, как на соперника. Или как на любовника, уже достаточно выразительного. После операции по коррекции Света вообще не могла выносить черного юмора.
      - Приветствую тебя, моя милая Света! - выпалил Макарон.
      - Меня теперь зовут Пересвет, - сказала тихонько его давняя подруга, оглядываясь вокруг - не слышит ли кто. - Пришлось пойти на смену имени.
      - Очень мило, - присел на корточки Владимир Сергеевич, как будто намеревался размять уставшие ноги. Он и в самом деле произвел пару "пистолетов" - присел сначала на одной правой ноге с вытянутой вперед левой, а потом на одной левой с вытянутой вперед правой.
      - Пляшешь, как молодой, - похвалил Пересвет Макарона. - Я так не смогу. Хотя из фитнеса не вылезаю.
      - У-у ти какая! - показал ей Владимир Сергеевич составленную из указательного и безымянного пальцев козу рогатую, которая шла за малыми ребятами.
      - У-у ти какой! - ответил ему тем же Пересвет.
      - Только что приехал, - не туда сказал Макарон.
      - А я здесь со вчерашнего вечера, - признался Пересвет. - По приглашению Натана. Мы лежали в одной палате. Познакомься, - сказал он и свел руки губернатора Макарова и Натана вместе.
      - Очень приятно, - сказал Владимир Сергеевич.
      - Мы теперь неразлучны, - сообщил Пересвет.
      - Вижу, - не стал мудрить Макарон. - Скажу по секрету, ты очень хорошо выглядишь. Стал краше, чем была, - сделал он тяжеловесный и неуклюжий комплимент, путаясь в родах. - Это что, результат операции?
      - Частично да, - повел глазам Пересвет. Каждая ее грудь как бы проговарвиала своим особым языком один и тот же текст: а как еще прикажете висеть на силиконе? Ни погрустить, ни покалякать! - Но думаю, дело больше в том, что я наконец-то обрел спокойствие, - сказал Пересвет и посмотрел на Натана. - Живем без стрессов, исключительно в удовольствие. А проблемами пусть занимаются те, кому это нравится. Нам хватает себя. Правильно я говорю, Натан?
      - Да, кажется, мы дожили до счастья, - согласился Натан.
      - Но и ты стал выглядеть гораздо моложе, Макарон, - сказал Пересвет, осматривая старого друга. - Просто младенец. Кожи на лицо с задницы надрал? Или у тебя для этих целей загородный питомник? Или плацента-маск?
      - Каких процентов? - не понял Владимир Сергеевич.
      - Да не процентов, а плацента, - пояснил Пересвет.
      - Стихи, что ли, пишете? - спросил Натан.
      - А что, похоже? - удивился проницательности Макарон.
      - Да нет, просто рифму ловите, - сказал Натан. - Была одна у нас на потоке - Ирина Рязанова - тоже писала. Сейчас нитки разматывает.
      - Я слышал о ней, - сказал Макарон. - Это у нее от замысловатых жизненных тягот случилось.
      - Но ты не мучайся и не морщи лоб, - придумал продолжение разговора Пересвет .
      - То-то я не врубаюсь, - поправил на себе жилетку Владимир Сергеевич.
      - И не врубайся, не надо, - правил беседу Пересвет. - Натан обещал познакомить меня с самыми изысканными персонами нынешней встречи.
      - С губернатором Подлодкиным, что ли? - попытался опередить Макарон. Он, вроде, тоже выпускник этого их вуза.
      - Не угадал, - сказал Пересвет. - С нашим самым крутым примером и надеждой...
      - С кем это, если не секрет? - спросил Макарон.
      - С Нинкиным и Пунктусом, - сказал Натан. - Они работают заместителями министров.
      - Вот как! - воскликнул Макарон. - Хорош уровень! - И снова сделал Пересвету комплимент: - Ты просто прелесть! Раньше ты за собою так не следила!
      - Да и ты постройнел заметно, - отметил Пересвет, нарезая круги вокруг своего сокурсника по МГУ. - Когда мы с тобой расставались, ты смахивал на замученного жизнью старика! А сейчас совсем другое дело. Чем занимаешься? По системе шесть с плюсом или у вас в области бескормица? Да ладно, я шучу. Действительно, смотришься на все сто. Я не ожидал. Вечно ходил заморенный, а тут прямо гарный хлопец, словно и не было никаких лет в отстое. Говорят, ты куда-то там исчезал? Голодание под присмотром врачей?
      - Что-то в этом роде, - согласился Владимир Сергеевич, ленясь рассказывать правду. Он машинально провел по щеке, но, кроме щетины, ничего там не обнаружил. - Просто придерживаюсь, как говорится, - высказался он, но так чтобы очень уж специально... нет, просто свежий воздух на себя напускаю, физический труд не на дядю. Меня, как ты понимаешь, сюда Артамонов затащил, сказал сюрпризом угостит, дескать, ты здесь будешь. У меня проблемы начались, и я решил развлечься. И не жалею, вижу, компания подбирается неплохая.
      - Давай построим вместе ферму милосердия, - предложил Пересвет. - Я чувствую, ты понимаешь в этом толк. Ты же звал меня к себе поработать. Вот и поработаем. Я план составлю, а ты инвесторов подтащишь.
      - Какие разговоры, конечно, - согласился Владимир Сергеевич. - Ферму так ферму. Вот восстановлюсь на работе, и приезжай. Сразу займемся.
      - И учти, теперь я тебя уже не отпущу, - сказал Пересвет.
      - И я тоже никого никуда не отпущу, - сказала Татьяна Черемис, подошедшая со спины. Она возникла как ром-баба среди ясного неба. - Привет, девочки! - поприветствовала она Натана с Пересветом, впорхнув в середину круга, как стайка белуг. "Девочки" прозвучало несколько скабрезно, но никто не заострил на этом внимания. - Вы, я вижу, несмотря на годы, и держитесь, и смотритесь молодцами.
      - Если бы тебя порезать в двадцати местах, ты бы тоже огурцом глянцевалась, - сказал Натан, обнимая Татьяну. - Ты же знаешь, какая у нас страшная конкуренция, нужно всегда выглядеть соответствующим образом.
      Татьяна отстранила от себя Натана и Пересвета - как совершенно несвойственных ее интересу фигурантов - и принялась обхаживать Владимира Сергеевича, как человека свежего на Днях грусти. Ее прихваты оставались такими же, как и в юности, - незавуалированными и бесполезными. Макияж Татьяны совершал поступательное движение вперед из четко очерченных модой рамок. Было понятно, что в выборе косметики она придерживалась стиля, в котором было важно подчеркнуть безбровые глаза, губы и немножко баки. Все это делалось как бы впроброс, а насчет глаз - ей и в самом деле шли лысые очи набок от жизни. Перекинувшись с Макароном на расстоянии двумя незначительными фразами, Татьяна подалась в его сторону, чтобы в упор расспросить об историческом, но таинственном случае, о котором писалось в газетах. Как гигантская двуустка, сошедшая с цветной вклейки медицинского атласа, Татьяна ринулась в пучину нового знакомства, синхронно пошевеливая влажным ртом и репродуктивными устами. И надо сказать, верхний этаж у нее был не менее опасен, чем остальное. Своим поведением она давала понять, что в случае нужды готова принять форму контаминации "в тридцать девять - сорок пять баба ягодка опять."