- Что-то у вас с дальномером неладно, - продолжал окучивать и бить в точку Артамонов. - Не видите перспектив, что ли?
      - А зачем они нам, перспективы? - был предельно прав Кинолог. - Вот если бы вы нам забашляли...
      - Логично, - не нашел, чем возразить, Артамонов.
      - Ну вот, вы и сами с этим согласны! - поймали его на слове Фаддей и Шерипо.
      - Хорошо, - сдался Артамонов. - Денег мы вам дадим, но не в руки, а на развитие.
      - На развитие нам не надо, - стоял на своем Фаддей.
      Дебаты шли по конусу нарастания, темы становились все круче и круче. Макарон и Завязьев стояли начеку по разные стороны спора и молча удерживали равновесие.
      - Ведете себя, как необеспеченная интеллигенция, - попирал "сменщиков" Артамонов. - Ни себе, ни людям!
      - Не мы же к вам пришли, - резал правду-матку Кинолог.
      - Абдериты вы! - сорвался Артамонов.
      - Кто-кто? - громко спросил Потак и снова надел под столом сброшенные было для отдохновения ступней сланцы.
      - Провинциалы с ограниченными понятиями! - плюнул Артамонов в сердцах в сторону урны. - Вот кто!
      - Ну, это уже слишком! - Кинолог картинно привстал из-за стола.
      - Это не редакция, а место компактного прозябания! - продолжил Артамонов поносить пациентов. - Сидите тут, как почетные сорняки!
      Если бы не смазка, вовремя проставленная Прореховым, дело дошло бы и до кулаков.
      Горю помог Завязьев. Он распутал все узлы.
      - Что вы все упираетесь? - сказал он "сменовцам". - Сегодня мои держатся, а завтра, глядишь, и запьют. Кто вам аренду платить будет? А без нас вы и месяца не протянете.
      - Ну, хорошо, а кто станет редактором? - согласился с ним и пошел на попятную Фаддей.
      - По Уставу, который мы сочиним вместе, - терпеливо разъяснил Артамонов, - редактор будет избираться коллективом.
      - Понятно, - записал в блокнот Фаддей. - А кто будет распоряжаться финансами?
      - Директор, которого назначит издатель, - тупо отвечал Артамонов.
      - Ясно, - помечал дальше Фаддей.
      - А что будет с зарплатой коллектива? - спросил Кинолог.
      - Попённая плата в редакции будет увеличена, - пообещал Артамонов. Это естественно.
      Фаддей был осторожен в переговорах. Как, собственно, и в жизни. Поговаривали, что в юности после танца с дамой он протирал платочком ее спину, дабы не оставить там отпечатков пальцев.
      Разделить будущее с учетом интересов обеих сторон не получалось остаток все равно зависал бесконечной десятичной дробью с нулем в периоде. Публичная контроферта "Смены" выглядела приблизительно так: "Давайте деньги и идите на фиг!"
      Восьмерка, она и есть восьмерка - какой стороной ее на стол переговоров ни укладывай, все равно горбится. Это тебе не тройка.
      Промежуточные итоги потягушек команда "Ренталла" сбрасывала Варшавскому, который настраивал компьютерный издательский комплекс у себя в номере. Галка оттачивала электронную верстку. Рекламные блоки, над которыми она корпела в "Page Maker 4.0", выгодно отличались от объявленческих надгробий, выходивших из-под рук метранпажей высокой печати в областной типографии.
      - С консенсусом или на консенсусе? - спрашивал друзей с порога Варшавский. - А то техника уже копытом бьет, работать хочет.
      - Все никак не сподобятся, - отвечал Прорехов.
      - Боятся, что ли? - правильно угадывал Артур.
      - Понимают, что мы сделаем чистку и полный перенаем людей, - делился своими соображениями на этот счет Артамонов.
      - Неужели понимают? - неправильно угадывал Артур.
      - Может, и не понимают, - допускал Макарон, - но задницей чувствуют.
      - Там такой паноптикум, в этой "Смене", страшно делается! - не выдерживал и начинал брюзжать Прорехов.
      - Что верно, то верно, - не возражал аксакал.
      - А я вот слушаю вас и думаю, - проявила сметку Галка, - если вы воткнете свои арбузы в этот саксаул, то действительно, как говорит наш старший товарищ, кроме мочи...
      - Да, поработать придется, - заключил Артамонов.
      До консенсуса со "Сменой" все же дозаседались. Слово за слово набросали болванку издательского договора. Сошлись на том, что половина денег со скрипом передается Фаддею, а развитие начнется сразу после регистрации отношений в городской палате.
      Нидвораю поручили составить проект нового Устава редакции. От юриста требовалось завуалировать в тексте полную финансовую зависимость редакции от новых хозяев и безоговорочное концептуальное подчинение по принципу "я тебя ужинал - я тебя и танцевать буду". Нидвораю было не привыкать.
      Стороны условились в понедельник с утра встретиться у нотариуса, но на фундаментальную стрелку, место которой изменить было никак нельзя, никто из "Смены" не явился. То ли они внимательно вчитались в договор, что было невероятным, то ли залпом спустили задаток и ввиду отсутствия абсента не смогли добраться до местечка Крупский-айленд на окраине города, где находилась нотариальная контора. На три дня "сменщики" с правом первой подписи выпали из оборота. Разыскивая подписантов, издатели обзвонили все диспетчерские службы, дежурные части и морги. Нашли Фаддея, Шерипо и Кинолога в гостях у Асбеста Валериановича и сутки отпаивали сбитнем.
      - Вы уж, пожалуйста, поаккуратней с этим, товарищ Фаддей, а то когда еще свидимся, - слезно просил Артамонов. - И вы, Евгений Иванович, держитесь. Всего-то и осталось, что подмахнуть... Ну, пожалуйста, товарищ Кинолог, на ногах-то сами держитесь, пожалуйста.
      В конце концов издательский договор был подписан, но при очень большом стечении обстоятельств.
      Несмотря на то, что в народе газету "Смена" не особенно читали и почитали, "ренталловцы" были счастливы - наконец-то у них появилось настоящее дело. Им открывались дали, и слияние с редакцией виделось деловым и радужным. Можно было начинать серьезно работать. Из помеси бульварного и боевого листков следовало сварганить газету, которую стали бы покупать не только из-за телепрограммы.
      Фаддей имел оседлый образ мышления, отчего "Смена" смахивала на вывеску. Ее информационное поле простиралось вдоль трамвайных путей - во дворы никто из корреспондентов шагу не ступал. Круг ньюсмейкеров не выходил за пределы одноклассников Фаддея, а информационными поводами были случайные встречи Фаддея с бывшими коллегами по комсомолу.
      Кинолог свою последнюю статью сдал в набор год назад. Он комплексовал из-за малорослости и искал себя в феерической сфере - кино. Будучи ответственным за культуру, он таскался по фестивалям и не вылезал из видеоклубов. Лишь бы не заниматься газетой. Публично его величали Евгением Ивановичем, а кулуарно - Кинологом, ласково и с сочувствием. На планерках он был невыразителен, и никто не мог понять, принимает он идеологию "Ренталла" или нет. Как-то раз, в момент обсуждения - обзаводиться собственной фотолабораторией или нет, он предложил вообще отказаться от снимков в газете.
      Обыкновенно Кинолог покидал кабинет, чтобы пострелять сигарет. Уже зная, зачем он вышел в коридор, курильщики сразу протягивали ему свои пачки:
      - Пожалуйста!
      Кинолог напрашивался на дежурства по номеру и, повиснув на телефоне доверия, по мере надобности выслушивал неуравновешенных читательниц. А в нормированное время, сидя в кабинете, подслушивал телефонные разговоры девушек из машбюро - брал и не клал на место параллельную трубку. Девушкам без конца звонили парни с улицы. Это подтверждало догадку Прорехова, что внутренний ресурс редакции не удовлетворяет прекрасную половину, и ей ничего не остается, как дружить за пределами рабочей территории.
      Иногда машинистка побойчее говорила:
      - Привет, Евгений Иванович!
      Он сразу бросал трубку. В телефоне щелкало, а парень на том конце провода спрашивал:
      - Кому это ты, милая, приветы передаешь?
      - Да так, знакомый один... Кинолог.
      На этаже имелась фотолаборатория. Пестовал ее фотоискусник Шерипо. Пытаясь скрыть синие мешки под глазами, он носил солнцезащитные очки при любых показаниях экспонометра. За неимением времени все репортажные снимки в номер он делал с чертова колеса в городском саду, а по утрам занимался самолечением - вводил себе под кожу пару уколов купленной в аптеке полынной горькой, чтобы прийти в норму, а потом в потемках проявочной комнаты весь день совершал таинство допивания начатой бутылки и сильно нервничал, если кто-нибудь это таинство нарушал.
      Так называемый начальник так называемого отдела информации был темной лошадкой по фамилии Пеньков. Кудрявый и в толстых очках, он работал на сторону. Он "находил в трамвае" документы и под видом информационных сообщений проводил через газету заказные материалы.
      - Если эта смесь негра с козой не перестанет таскать к нам всякий дерибас, - воодушевлялся Артамонов, - то, ей-богу, я начну жить на гонорары!
      В этот момент в дверь всовывалась сама "смесь":
      - Я по финансовому вопросу... - говорила она. - Как насчет выплат?
      - Не рвите сердце, товарищ Пеньков, - притормаживал его Артамонов, рассупоньтесь!
      - Нельзя ли, наконец, получить причитающееся? - топтался у двери Пеньков.
      - Деньги за такого рода материалы надо сдавать в кассу, а не класть в карман, - дал Артамонов исчерпывающий ответ.
      - Так вы еще не опубликовали? - изумилась смесь.
      - Знаете что? - довел до логического завершения свою мысль Артамонов. Идите и впаривайте халтуру Шимингуэю! Нам такого дерибаса не надо!
      - Какого дерибаса? - вскинула глаза смесь.
      - Никакого! - продолжал втолковывать ему Артамонов. - Нельзя быть журналистом с таким подходом. Порой так и хочется спросить: какого черта? Но жизнь вынуждает сдерживаться и спрашивать: с какого переляка?! Вам надо менять профессию. И ладно бы вы владели ею - была бы одна напасть. Или не впаривали бы нам левые исследования в области подпольной торговли! Но вы одновременно и писать не умеете, и пытаетесь публиковать лозунги с чужого плеча! Идите и передайте остальным, что мы только с виду дураки. И что Макарон - не отец наш, Прорехов - не шофер, а я - не муж якутянки, хотя нас часто видят вместе!
      - И купите себе немножечко ОЛБИ, валух! - посоветовал смеси вдогонку Макарон.
      Отделом писем в "Смене" ведала потомственная журналистка Огурцова. На вопросы: почему вы не пишете в номер? и где ваши материалы? - она сообщала:
      - Я не отвечаю за картинку на полосе.
      Потомственность Огурцовой заключалась в том, что ее отец - невысокий семенной огурец на каблуках - бессменно руководил радио, а мать - цокающий бычок с развивающимся нутряным баском - присматривала за местным телевидением.
      Огурцова-старшая выходила в эфир, как за околицу. Говорить и думать одновременно она не умела и лепила в прямом эфире такие мазанки, что киты, если речь шла о них, массово выбрасывались на берег, а поморы, помянутые в передаче, наоборот, отказывались возвращаться на материк.
      Огурцова-старшая частенько забывалась перед камерой и заводила волосы эдак рукой за ухо. Неожиданно открывался огромный до несправедливости левый орган слуха и забирал на себя все внимание телезрителей. Опешивший оператор замирал и, как в ступоре, долго держал ухо в кадре. Огурцова-старшая продолжала молоть такое, что хотелось назад, к Гоголю.
      - Сегодня очень важно, чтобы врачи были в курсе всего, что составляет передовой слой медиков, - произносила она с умным, как у Помпиду, видом, опасаясь лишь одного - сорваться с наигранного велеречивого журчания на будничный кухонный баритон. Тем временем оператор, очарованный неестественно большим информационным поводом, продолжал держать ухо во весь экран, как в передаче "Сам себе режиссер".
      Огурцовы-родители посчитали, что с них пошла есть журналистская потомственность, и, чтобы семейству окончательно укрепиться на поприще, столкнули чадо в "Смену", как в воду. А девочку сводили с ума вагоны. Вообще, над юными горожанами, в смысле выбора жизненного пути, довлело градообразующее предприятие - вагонный завод. Детки ходили в хореографические кружки, литературные студии, занимались языками в спецшколах, но в конце концов становились вагонниками.
      Дочка Огурцовых быстро усвоила родительские нелепости и потащила их дальше. Когда в редакцию подолгу не приходили письма, Огурцова-младшая писала их сама. Как-то она сфабриковала рецензию на выступление рок-группы. Она у нее начиналась так: "Музыка сделалась ритмичней, в текстах стало появляться больше разных слов". В письме из якобы ведомства Фомината она превзошла и маманю, и самое себя: "Большой вред лосям принесли сухие годы последних лет и браконьерство". Готовя телерейтинги по письмам читателей, Огурцова-младшая выпестовала выражение: "Предлагаем посмотреть вашему вниманию". С ее подачи в обиход вошло словосочетание "это достаточно обездоленные люди", по ее милости обрели жизнь самые крутые солецизмы "таковы они есть" и "это не влияет значения".
      Как и говорил Фаддей, коллектив "Смены" оказался подвижен и пестр. Стало понятно, что с каждым его членом придется разбираться отдельно.
      ...За три ходки на "Волге" Макарон перевез из гостиницы в редакцию весь компьютерный комплекс. Когда частями его несли по коридору, работники стояли вдоль стен по стойке "смирно", а потом столпились в комнате посмотреть на чудо.
      - Не переживайте, - снимал с них мандраж Варшавский. - Обучим.
      - Ну, гражданка Ясурова, что вытянулась как бестужевка?! - веселился свежему контакту Прорехов. - Проходи, не бойся. А то козленочком станешь. И можешь даже потрогать - это сканер. - А потом обратился к Варшавскому. Слышь, Артур, подготовь девушку к печати, а то сам я боюсь обсвинюжиться. У меня даже руки трясутся от предвкушения новизны. - Прорехов даже и не пытался скрыть, что положил на Ясурову глаз.
      - И Галке будет веселей, - потер руки Варшавский, радуясь, что теперь есть на кого оперативно спихнуть якутянку.
      Приступили к работе над чужими ошибками. В ходе этой операции нарывались на впечатление, что редакция гоняла чай из одной чашки. Отовсюду только и доносилось:
      - Вы не одолжите посуды - чаю попить?
      - Только помойте за собой, - напоминал Артамонов, если просители нарывались на него, - а то после вашего чая она всегда портвейном пахнет.
      Поэтому, прежде всего, купили чайные сервизы и сделали обширную кадровую зачистку. И только после этого создали рекламную службу. Затем утолстили тетрадку и поэтапно вывели газету на ежедневный режим. Разработали новый логотип и убрали с первой полосы обнаженную натуру. Но самое главное компьютерная верстка ускорила подготовку макета. Теперь "Смена" быстрее других поступала в типографию, раньше печаталась и утром первой попадала в киоски. Вследствие этих пертурбаций ажиотажного спроса на газету не возникло, но тираж пополз вверх.
      С приходом "Ренталла" коллектив разделился на молодежь и старперов, которые в свою очередь раскололись на творческих и технических. Творческие посматривали на новоиспеченных издателей свысока, а технари - наборщики, корректоры, монтажистки - всячески выказывали уважение.
      Пределом мечтаний Варшавского была безбумажная технология верстки. Для этого требовалось докупить сервер и десятка два компьютеров для персональных рабочих мест. Сам-Артур планировал выжечь каленым железом понятие "рукописи", потому что корреспонденты сдавали их в набор как при заполнении анкеты: ненужное вычеркнуть. А когда набираешь сам, лишнего не попишешь.
      Ответственный секретарь "Смены" Упертова отказывалась познавать компьютерный подсчет строк и составлять макет под электронные шрифты и кегли. Она так и не смогла просчитать, сколько компьютерных строк умещается на полосе.
      - Вы мне дайте перечень расстояний между буквами и строками, оправдывалась Упертова, - и тогда я нарисую вам оригинал-макет.
      - Понимаете, - втолковывал ей сам-Артур, - эти расстояния выбираются автоматически и могут быть любыми. При ручном наборе - да, это возможно, при компьютерном - нет, поскольку вариантов - бесконечное множество.
      - Понимаю, - отвечала Упертова, но продолжала требовать перечень.
      - Что это у вас такой заголовок мелкий? - спрашивали у нее.
      - Так кегль же двенадцатый, - отвечала она, не въезжая в новый смысл верстки. Слово "интерлиньяж" повергло ее в шок окончательно, и она возглавила оппозицию. Пошли казусы. Кинолог развязался с писаниной и состряпал колонку о выставке живописи.
      - Это мы не пропускаем, - тормознул заметку Артамонов. - Материал должен быть оплачен как рекламный. Или снят с полосы с выплатой гонорара автору. Впредь мы составим перечень тем, которые нельзя будет разрабатывать без санкции.
      - Вы не имеете права вмешиваться в работу редакции! - вспылил Кинолог.
      - Мы оплачиваем ваш труд! - поставил его на место Артамонов.
      Упертова вопреки решению издателя разместила заметку Кинолога на первой полосе. Это следовало понимать так, что свою волю редакция может излить, несмотря ни на какие условности. В подтверждение после особенно тяжелой ночи Шерипо поместил снимок "Хороши у нас рассветы!". Грязное пятно символизировало наступление нового дня, которое смазывало лицо юбилейного подписчика.
      - Деду лет триста, - промямлил Прорехов, осмотрев снимок. От ужаса он сполз со стула и устремился одновременно и в туалет, и к холодильнику за бутылкой пива. - Деду лет триста, блин. Прорекламировали, называется.
      - Да что ты так заходишься? - спросил его Макарон. - И не такое случалось!
      - Посмотри на деда, - поделился горем Прорехов. - И это наш самый активный читатель.
      Краска при печати расплылась по офсетной резине так нелепо, что просто некуда, и, кроме антирекламы, этот снимок ничего не давал.
      После нескольких концептуальных склок с редакцией Артамонов сказал:
      - Эту журналистику надо корчевать! До последнего пня! Выкашивать, как борщевик Сосновского! До последнего ствола! Надежда только на отаву.
      - Плюрализм мнений в одной голове - это первая стадия, - согласился Прорехов.
      "Ренталл" потребовал от Фаддея, чтобы Шерипо съехал с редакционного этажа. Следом за ним была отпущена на волю и Огурцова-младшая. За несоответствие должности ее выставили на улицу Горького и нацелили прямиком на вагонный завод без выходного пособия. Товарищ Пеньков - эта дремучая смесь негра с козой - был отправлен на фиг переводом.
      - Чтоб не прерывался стаж, - пояснил Макарон отвечающий за кадры.
      Проведя чистку, выработали и подписали с редакцией концепцию газеты, отклонение от которой каралось. Но язык текстов - самомнительный, поучающий - оставался бичом редакции. Никакие уговоры и угрозы со стороны издателей не помогали. Журналисты продолжали демонстрировать свое превосходство над читателями. Обхаивание всего, что попадалось под руку, считалось основой демократии. И самое страшное, что все любили писать сочинения на свободную тему и никто не любил писать диктанты под диктовку.
      С возрастом стало понятно, что местная журналистика - явление чрезвычайно узкое и ограничено кадровыми рамками. Перетекание кадров из одной редакции в другую и дальше, в вышестоящие органы, подтверждало теорию Прорехова о тараканьей миграции в печатной среде. Кадры панически покидали пастбища, на которые попадал дуст. Дуст перемен и высоких профессиональных требований. Отраслевой переток кадров был повальным. Люди родственных структур терлись друг о друга десятилетиями, появляясь то с одной, то с другой стороны, то в качестве творца, то в обличье цензора, то внештатником, то на самом верху отары. Позорькин, например, отсучил ножками из районки в инструкторы обкома, а Ужакова, наоборот, в заместители Шимингуэя. Замес, что называется, густел. Изнанкина вытянулась за лето в наместника председателя исполкома Платьева по многотиражкам. Альберт Смирный оставил без присмотра слесарню в захолустье и залег в освободившееся типографское ложе, еще теплое. Все журналисты хотя бы по разу - а то по два и по три - поработали в каждом из местных средств массовой информации. Выгонит, бывало, кого-нибудь поганец Фаддей, а пишущий раз - и к Асбесту Валериановичу, напоет ему песен и бальзамчику на душу Шимингуэю кап-кап - мол, о вашей газете уже давно раздумывал долгими летними ночами. Через пару месяцев пишущего опять гонят взашей. Изгнанник - к Изнанкиной: примите, так и так, пострадал за правду у Шимингуэя. Уверен, что вы, в отличие от негодяя, поймете меня. Стремлюсь исписываться у вас до умопомрачения, не за деньги, а из принципа. После радио и телевидения круг замыкался, и блудный сын опять падал ниц перед Фаддеем, потому что все редакторы вокруг - твари и жмоты, и только в "Смене" можно запросто выпить средь бела дня из одной тары с редактором. Фаддей таял, посылал гонца к председателю "ТТ" Завязьеву и вновь брал в штат бестолкового.
      Когда заходила речь о каком-то корреспонденте, то складывался следующий диалог:
      - Это который в "Губернской правде" выписывает вавилоны про рыбные заморы?
      - Нет, он из "Сестры", вел там женскую криминальную хронику.
      - Ну что вы! Он работал в "Смене", лабал репортажи о погоде!
      - Уймитесь! Я буквально вчера видел его на экране с дрожащими пальцами. Он работает на телевидении.
      - На каком экране?! Он боится эфира как огня. На радио он всю жизнь служил. Подчитчиком.
      - Подчитчик - это в газете.
      - Какая разница!
      Местечковый журнализм требовал свежей крови со стороны, а не от соседних редакций, между которыми происходила ротация.
      Шимингуэй готовил к выпуску книгу и тайно попросил Фаддея посодействовать в ее компьютерном наборе на базе "Ренталла" своего очередного опуса. Опус открывался острым воспоминанием детства. Прямо с первой страницы автор рассказывал, как его предок валит привязанного к дереву кабана, а потом, прожарив паяльной лампой копыта, сдирает с них роговицу. Голые пальцы поросенка романтично дымятся... Местами мемуары были просто опупеозом половозрастного тщеславия, а в целом эта соната № 2 посвящалась цеху опок вагонного завода, откуда Асбест Валерианович начал свой трудовой путь. Произведение называлось "Молотобоец" и приурочивалось к круглой дате промышленного гиганта - Шимингуэй всерьез решил содрать с юбиляра денежку. Удачно найденный композитный стиль подачи материала релевантный отечественный мутатив - нисколько не отрицал нравственных устоев кодекса строителя коммунизма, разве что немного противоречил таблице умножения.
      Ренталловцы простили Асбесту Валериановичу его ошибку несотрудничества и пошли навстречу. А пока набирали книгу, вволю потешились. У Шимингуэя в тексте попадались такие перлы, что глаза отказывались верить. Легированные выражения шарашили картечью по мозгам:
      "У каждого, кто отличался трудовым долголетием, своя система тонуса голодная юность, полная тревог и лишений жизнь".
      "Гидромолот - это не просто разновидность рабочего".
      "Наиболее зримое, бьющее в глаза воплощение - производственный корпус".
      "Кто они, рационализаторы тех лет?" - строго вопрошал Асбест Валерианович в своей новой книге.
      Набирая писанину, доползли до разворота рукописи и одурели от лирического отступления. Там русским по белому было написано:
      "Семейные кланы из четырех-пяти человек вознамериваются выпускать частные газеты в поддержку бизнеса. Они гоняют в гостинице видики за плату. В их плену оказались не только подростки, но и отцы города".
      - Мужики, так это про нас! - догадался Артамонов.
      - Точно, все сходится, - раскрыл рот Прорехов и тут же прикрыл его ладонью.
      - Что значит писатель - схватывает на лету, - оценил талант Шимингуэя Артамонов.
      - Вот видишь, аксакал, - Прорехов показал отоспавшемуся Макарону текст на мониторе, - тебя за нашего отца приняли - читай, что пишет автор: "...семейные кланы из четырех-пяти человек..."
      - Да уж, - вымолвил Макарон. - И Варшавского с его видиками помянул.
      - А давайте подменим абзац! - предложил Артамонов. - Корректура не засечет. Позаимствуем у Асбеста Валериановича пару выдержек из рубрики "Текучка": "Задача главного зоотехника по искусственному осеменению М.Н. Несуки - увеличить процент покрываемости коров". Или вот это:" Новый председатель смог задеть доярок за живое, и надои молока повысились".
      - Правильно, - согласился Прорехов, - и пусть ломают головы, придумывают, как все это вкралось в "Молотобоец"!
      - Валяй!
      - Асбест Валерианович повесится!
      ...После выхода книги Шимингуэя "Молотобоец" в редакцию повалили письма с требованием изгнать из "Смены" частных владетелей. Кинолог складывал конверты в особую стопку.
      "Смена" не выдержала темпа, предложенного "Ренталлом". Отношения с редакцией окончательно забрели в тупик и пошли горлом. Смесь молочнокислых томатов и хозяйственного мыла. Да такой бурной струей - прямо залповый выброс. Пик народных волнений пришелся на завершение галерейного вояжа "ренталловцев" в Голландию - именно там ими делались первые попытки продать с молотка картины местных художников. Варшавский, остававшийся на время поездки друзей за рубеж на хозяйстве, не смог ничего поделать.
      Он находился в самом пекле переворота, но повел себя как лишенец. "Смена" без всяких стеснений, прямо в открытку, выставила его за порог, а он возникшему нюансу никакого значения не придал. Или не захотел придать. По крайней мере, он не попытался предотвратить обвал своего курса или хотя бы затянуть время, чтобы дождаться помощи от друзей, которые вот-вот должны были вернуться из творческой поездки.
      Варшавский разрешил ситуацию по самому простому пути - ну, ушла газета к другому и ушла - подумаешь... Свет клином сошелся, что ли?!
      Он с Нидвораем перетащил какие удалось компьютеры назад в гостиницу и с легкой душой занялся представительской полиграфией - визитки, буклеты, посчитав, что в отношениях со "Сменой" можно поставить жирную точку.
      Когда, вернувшись из поездки, вояжеры вошли в так называемый кабинет директора "Ренталла" в гостинице, Галка занималась плановой вязкой - плела карпетку. Нидворай принимал на работу курьера, удивляясь, почему у того нет трудовой книжки, а Варшавский разговаривал с клиентом и не торопился встать навстречу. Он настолько плотно отдавался общему делу, будто клиент собирался заказать целый вагон визиток, бланков и прочей деловой мишуры.
      - Да ты не ждешь нас, сам-Артур! - раскинул руки Макарон. - Мы тебе техники пригнали, а ты и усом не ведешь!
      - Не видите - с человеком разбираюсь! - отмахнулся Варшавский. - Три секунды!
      - А что здесь делает наш издательский комплекс? - удивился Артамонов. Ему самое место в "Смене". Или ты его назад перетащил?
      - Да подождите же! - сказал Варшавский, не поворачивая головы. - Не при людях же наши беседы затевать. Три секунды.
      - Ты что! Какие три секунды?! - был невоздержан и Артамонов. - Мы месяц без новостей, а ты - три секунды!
      - Я же сказал: обслужу заказчика и поговорим, - произнес Варшавский через губу и принялся с нажимом выпроваживать друзей в коридор. - Клиент налом платит. Черным. А вы вваливаетесь без звонка. Если упустим клиента, то месяц не на что будет жить!
      По натуре Артур был дипломатом и в большинстве случаев умудрялся упрятывать до лучших времен глубинные бомбы эмоций и истинных намерений, а тут взял да и показал язык на парламентских слушаниях. Крепкий хозяйственник проклюнулся в нем со спины так откровенно, что поверг Артамонов, Прорехова и Макарона в угар неловкости.
      Так вот, к моменту возвращения вышеуказанной троицы из галерейного вояжа в Голландию, о котором речь пойдет в следующей главе, жизнь подбросила "ренталловцам" подлянку. Когда торговцы картинами вернулись на базу, со "Сменой" вместо "Ренталла" уже сотрудничала другая фирма. На таких же точно издательских условиях. Среди полного здоровья газета вошла с ней в сговор, подписала параллельный издательский договор и установила рядом с "ренталловским" еще один компьютерный комплекс.
      В чем нельзя было отказать Фаддею, так это в чутье. Чисто этнически он всегда задолго до прихода чуял холода и аккурат за неделю до самых лютых успевал пододеть кальсоны под свои демисезонные брюки.
      На каких условиях и зачем конкурент ввязался в распрю, угадать было невозможно. За рекламу? Вряд ли, думал Артамонов, "Смена" в этом плане интереса не представляла. Для куражу? Это вообще не вписывалось в ситуацию.
      Забегая вперед, следует заметить, что фирму-перехватчика некоторое время спустя Фаддей тоже отправил в синхронное с "Ренталлом" плавание, вымогнув достаточно рублей и времени. Но все это фразы для другого отчета... А что касается нашего, то дело обстояло следующим образом: в один погожий банковский день Фаддей объявил Варшавскому, оставшемуся наедине с редакцией, что теперь верстать полосы "Смена" будет своими силами и на другом оборудовании. "Ренталлу" указали на порог. Обычай делового оборота был нарушен, права издателя попраны. Деньги и мозги, вложенные в газету, плакали. И еще, было обидно. В голове не укладывалось, что официальная контора может кинуть так же просто и незатейливо, как вокзальные наперсточники.
      - Я же говорил, структура мозга у Фаддея, как у дерева - годичными кольцами, - оправдывался Варшавский. - Я так и знал, что в итоге он точно что-нибудь вывернет. С ним сразу было все ясно.
      - Так они что, совсем спрыгнули? - никак не мог поверить в случившееся Прорехов.
      - Похоже, - сказал Варшавский.
      - Неужели ты не мог тормознуть всю эту вандею до нашего приезда? пытался устроить разбор полетов Артамонов. - Что, гайка заслабила?
      - "Тормознуть до приезда"... - повторил Варшавский самый сложный участок вопроса. - Интересно, каким образом? Я говорил Нидвораю...
      - Сделал бы Фаддею предупредительную маркировку на морде. Или лучше выключку влево! А потом поставил бы лицом к себе, надломил бы в локте левую толчковую и сказал бы: "Vidal Sosуn?!" - набросал Артамонов сценарий победной разборки, от которой увильнул Варшавский в отсутствие друзей. - И добавил бы через паузу: "Вошь! And Go отсюда!" А тут, глядишь, и мы подтянулись бы.
      - Это бы не спасло, - махнул рукой Варшавский.
      - Ну, тогда бы взял Фаддея за декольте! - Две-три верхние пуговки у редактора "Смены" были всегда оторваны, поэтому взять Фаддея за грудки, как порой Прорехов брал писсуар для вынимания из него души, не получалось. Получалось - за декольте.
      - И это бы не спасло, - оправдывался Варшавский.