Палата мер и весов могла бы принять эту дистанцию за эталон новой единицы длины. И был бы, скажем, не "парсек" - расстояние, с которого диаметр земной орбиты виден под углом в один градус, а "факдас" расстояние, с которого диплом, подписанный "жаканом дурналета факультистики" Ясеном Николаевичем Засурским, видится под углом сорок градусов в течение всей учебы на факультете. Или под углом сорок пять градусов, если средств хватает на отборный армянский.
      На такси от ДАСа до ФАКа набегало два рубля. Назад, от ФАКа до ДАСа, два рубля четыре копейки - сумма, очень неудобная для расчета. Странно, но факт - пассажиры терялись. Лаосцы и невменяемые первокурсники по неопытности не выдерживали и отваливали таксисту трояк. Средний класс - среднеазиаты, лица "кавказской" национальности и рабфак - выкладывали две рублевые бумажки с серебряной мелочью - аккурат два пятьдесят. И только элита ДАСа Артамонов, Прорехов и Варшавский - платили, как положено. Они наловчились осаживать шофера метров за сто до ДАСа, где-то в районе рубля девяноста, а чисто маршрутно - напротив винного отдела продовольственного магазина. При расчете цифры округлялись до двух целковых, и получалось очень грамотно - и по счету сполна, и водителю на чай. На эти чаевые, правда, было не купить даже кипятка в относительно недорогой дасовской кофейне, которая возлежала в переходе между корпусами.
      Нынче погоды не было никакой. Просто небо, одуревшее от антициклона, истекало голубой суспензией. Снующие туда-сюда машины кадили, вывешивая марево выхлопных газов и испарений, которое порождало иллюзию мокрого асфальта. От созерцания псевдолуж на раскаленной дороге плыли мозги и возникало желание немного помедитировать.
      Отстрелявшись на госэкзамене, Прорехов, Варшавский и Артамонов струились по Загородному шоссе на обшарпанном таксомоторе. Страна, в Петропавловске-Камчатском которой, как известно постоянным слушателям "Маяка", всегда полночь, передавала сигналы точного времени на всех языках народов СССР. Население припадало к радиоприемникам и заучивало их наизусть. До парада суверенитетов было еще далеко, но уже чувствовалось, что начало шестого сигнала московского соответствовало окончанию первого сигнала киевского времени и началу шестого сигнала биробиджанского времени.
      В связи с некурением в салоне такси дипломники уточняли последнюю редакцию толкового словаря под редакцией ДАСа.
      Вас ис ДАС - не из ДАСа ли вы часом? Не случалось ли мне вас видеть в ДАСе?
      ДАСсидент - выселенный из общежития студент или провалившийся на экзаменах и не сдавший белье кастелянше абитуриент.
      ДАСвиданья - встретимся в ДАСе в 17.00.
      ДАСтояние - имущество ДАСа, находящееся в совместном пользовании. Например, при обходе кухонь двое ДАСсидентов обнаруживают кипящий совершенно автономно пахучий вьетнамский суп из селедки. Переглядываясь, они задают себе только один вопрос: ДАСтояние это или нет? То есть, забираем кастрюлю, пока никто не видит, или ищем другую.
      ДАСмотр имел двоякое толкование. Артамонов уверял, что ДАСмотр - это ревизия комнат на предмет попоек с целью пресечения камерности их характера и придания мероприятиям широкого академического размаха. Прорехов утверждал, что ДАСмотр - это когда несешь через проходную ДАСа ящик пива с этикетками от боржоми, а вахтерша сухого образа жизни чувствует, что боржоми желтым не бывает, но ничего поделать не может.
      Варшавскому нравились обе версии.
      ДАСтали - говорилось группе товарищей, которые постоянно и всегда таскались по комнатам и собирали деньги на чьи-то похороны и кому-то на венок, потом на поминки, потом на девять дней, потом на сорок дней, потом на год, а потом просто ходили и собирали себе на жизнь.
      - Закрыли бы вы форточку, командир, - сказал Артамонов водителю, - а то мы нанюхаемся, как эти.., которые целлофановые пакеты на голову напяливают. И обалдеем без всякой "Хванчкары"!
      Москвичи и гости столицы стояли на остановках в ожидании транспорта. Они с нетерпением заглядывали влево, словно в будущее, и не замечали, как погружались в расплавившийся от жары асфальт. Когда подходил троллейбус, люди пытались бежать к распахнувшимся дверям, но - как это часто бывает во сне - не могли. Башмаки, влипшие в асфальт, не пускали.
      Москва, как огромное управление внутренних дел, снимала с пешеходов отпечатки ног и вносила в картотеку своих раскаленных тротуаров.
      - Москва! Как много в этом ква! - потянулся газетчик Прорехов, осматривая опостылевшую последовательность объектов за окном. Или, как любил выражаться телевизионщик Варшавский, этот утомительный и однообразный видеоряд.
      - Мужики, а ведь лет через пять-десять мы будем вынуждены сами делать погоду в этой стране, - сказал Артамонов, поглядывая на увязших людей.
      - Стеклозавод, следующая - Кащенко, - как самый последний вагоновожатый промямлил Варшавский, извещая, что пора катапультироваться.
      Подслушивая заумные разговоры, таксист рассчитывал, по крайней мере, на пару лишних рублей. Обыкновенно молодые люди, озвучивающие подобный перечень слов, не скупились и платили два или три номинала.
      - Скажите, товарищ водитель, - спросил Артамонов, - вот тут у вас на панели написано "no smoking", это что обозначает: без пальто?
      Водитель стал судорожно озираться по сторонам, ища глазами оставленную на заднем сиденье кожаную куртку. Он еще раз перечитал надпись и резко даванул на газ.
      - Стой! Стой! - заорал и вцепился в таксиста Варшавский, потому что на счетчике засветилось: 1 рубль 96 копеек. Пока шеф жал на тормоза, механический счетчик доскрипел до двух рублей ровно.
      - Надо бы вам колодки тормозные поменять, - посоветовал водителю Артамонов, - а то без чаевых можно остаться. Уж очень у вас размашистый тормозной путь. Не по средствам. - И отдал ему два новейших металлических юбилейных рубля.
      - Для нумизматической коллекции лучше не придумаешь, - сказал Прорехов, вздохнув по поводу, что деньги достаются не ему. - И не упирайтесь. Я слышал, что каждый человек мечтает стать известным нумизматом.
      Высадив команду, таксист с опаской порулил к светофору. Такой финансовой филигранности, или, точнее сказать, наглости он не ожидал. В его практике бывали случаи, когда пассажиры вообще не платили, он переживал их не так болезненно. А здесь получалось, что растоптали святое - заплатили по счетчику. Водитель круто развернулся на перекрестке и начал крыть ни в чем не повинных участников движения. По визгу колес друзья поняли, что к ночи таксист залютует и будет продавать горячительное у подъезда ДАСа не по семь, а по десять рублей за бутылку. Или, что еще страшнее, вообще не станет продавать.
      ...Корочки дипломов у Артамонова, Прорехова и Варшавского были в кармане. Вопросов не имелось никаких. Не только друг к другу, но и к самим себе. Но расставаться страшно не хотелось. Не было даже отдаленного желания возвращаться к глупому бытию, в котором уже никогда с периодичностью в полгода не мелькнет и призрака сессии - этой короткометражной оттяжки по полной программе.
      Сегодня у команды была задумка устроить незваный - на троих - ужин, после которого планировалось учинить прощальный обход ДАСа, чтобы на днях без зазрения совести разметаться по стране согласно прописке и вновь приступить к обыденному и пошлому. То есть войти в состояние агрессивного безделья с переходом в тихий саботаж.
      Варшавскому ничего не оставалось, как продолжать вести передачу на якутском телевидении и попутно фарцевать привозимой с большой земли бытовой электроникой. Прорехову получение диплома тоже ничего нового не сулило. Его ждал родной строительный трест в Горьком Новгороде, а в нем - многотиражка "Не стой под стрелой!". Артамонов рассчитывал покинуть раскрученную им донельзя районку и завести наконец собственное дело. Плюс построить дом, посадить дерево и написать книгу.
      - Везет же очникам, - позавидовал Прорехов выпускникам дневного отделения. - Им распределения разные предлагаются, направления всяческие выдаются.
      - Молодые специалисты, понимаешь ли, - согласился с ним Артамонов. - А нам - по домам. Продолжать делать то, что и раньше. Никакого развития. Зачем тогда учились?
      - Почему обязательно делать то, что и раньше? - рассудил Артур Варшавский. - Можно вообще ничего не делать.
      - Ну и пекло сегодня! - вытер пот со лба Прорехов. - Есть смысл пойти на рынок прямо сейчас, накупить всякой дряни, затащить ее в комнату и больше по жаре не таскаться. - От высокого роста очки у Прорехова запотевали быстрее, чем у Артура, и в такой зной лысого пива без пены ему требовалось больше, чем Артамонову.
      - Предложение принимается в третьем чтении, - вяло согласились друзья.
      - Жаль, что девушки наши на экзамене, - сказал Прорехов. - Сейчас бы они и на рынок, и салатики разные, и пузырек бы организовали! - И он не врал, при виде него дамы машинально одергивали юбки, и их работоспособность по хозяйству возрастала вдвое.
      Посожалев об отсутствии подруг, Артамонов, Прорехов и Варшавский отправились за продуктами сами.
      Черемушкинский рынок имел специальный сектор для обитателей ДАСа. Продукты там не были гуманнее в смысле нитратов, просто студенты перлись с ходу почему-то именно в эти ворота.
      На углу старуха продавала тайное питье, вынимая бутыли из ведра с мутной водой. На первый взгляд прохожему казалось, что вода - это для охлаждения, но на деле бабка прятала подакцизный товар от рдевшего неподалеку участкового.
      Артамонов пробовал все подряд. Дотошно, с каждого прилавка. Брал, сколько влезет в горсть. Для полноты эксперимента.
      - Попробуйте квас! - предложила тетка за стойкой.
      - Меня не процедить, я сам себе дуршлаг! - Артамонов спел в ответ себе под нос собственноручно сочиненный куплет.
      - Ну, и что тут нового? - спросил его подошедший Прорехов.
      - Черешня и клубника - терпимые, - доложил Артамонов, - а вот редиска полный дерибас! Пустая внутри. - Переговариваясь, они пошли вдоль развала. Ведь на то он и рынок, чтобы пробовать. Правильно я говорю?
      - Купите лук! - предлагала старуха с левого фланга. - Молодой, сплошные козочки!
      - А как это - "сплошные козочки"? - спросил Артамонов у старухи.
      - Козочки, милый, это белая хрустящая часть, - расшифровала старуха, а вот это перья, которые зеленые. А потом козочки превращаются в луковицы.
      - А почему "козочки"? - удивился Артамонов. - Что в них такого козлиного?
      - Не знаю, сыночек, - развела руками старуха. - Так было всегда.
      - Интересно девки пляшут, - записал себе в блокнот Артамонов с приговором. - По четыре штуки в ряд.
      - Пойдем уже, пытливый ты наш, - оттащил Прорехов Артамонова от старухи.
      - Возьмите молочного! - пытался завлечь прохожих разбитной хохол из Подмосковья. - Посмотрите, какая простокваша, прямо глутками.
      - А как это "глутками"? - продолжал вести фольклорное исследование Артамонов.
      - Глутками, - пояснил продавец, - это когда молоко скисло единой массой, которая даже при аккуратном переливании почти не распадается. И если берешь ложкой, прямо кусочком получается.
      - Понятно, - поблагодарил Артамонов, разглядывая зыбкую массу на деревянной ложке. - Но какого же рода это слово, женского или мужского? Вот это что у вас на ложке - глуток или глутка?
      - Я не знаю, - признался продавец, - я знаю только, что глутками.
      - Понятно, - не удовлетворился расспросом Артамонов.
      - Самые хорошие глутки получаются, когда кринку на загнеток ставишь, чтобы закисло, - попытался объяснить доходчивее торговец.
      - Тогда ловлю на слове, - сказал Артамонов. - Вопрос на засыпку. Откуда слово загнеток взялось в русском языке?
      - Не знаю, - кинул руки себе на грудь торговец.
      - Вот видишь, не знаешь, а стоишь тут родиной торгуешь, - погрозил ему пальцем Артамонов и объяснил происхождение. - За огнеток ставили горшки в печь для согрева! Так и возникло слово загнеток. Понятно? Точно также как и кошелек, - сунул ему мелочь Артамонов. - От английских слов cash и lock. Понятно?
      - Понятно, - обрадовался торговец тому, что трудный диалог, похоже, заканчивается.
      - А мне наплевать на брынзы многопудье! - сказал подошедший со спины Прорехов и, пойдя на поводу у торговца, отведал ломтик брынзы. - Несоленая. Отлично, - сказал он и завершил стих: - И мне начхать на сливочную слизь! И хватит мучить народ своими дурацкими расспросами! - пристыдил он Артамонова. - А то мы так до вечера не управимся!
      - Пожалуйста, подложите под язык! А запах какой! Мы еще вырастим! Мы можем много вырастить! - причитал человек в тюбетейке, рекламируя жевательный табак насвай. - Или купите арбуз!
      - Арбуз - это всегда правильно, всегда - своевременно! заподхалимничал Артамонов, сбивая цену. - Нам, пожалуйста, самый мочегонный!
      - Выберу самый сахарный! - кинулся к арбузной горе торговец.
      - Сказали же - самый мочегонный! - поправил его Артамонов. - Мы же русским по-белому говорим!
      - Харашо, как скажете! - мягко славировал человек в тюбетейке.
      - Виноград! Киш-миш! - голосил другой продавец. - Без косточек! Изабелла!
      - А у вас нет сорта "дамские мальчики"? - спросил его Прорехов.
      - Нет, такого нет, - задумался продавец, чувствуя, что смысл вопроса где-то рядом, но от его неуловимости начинает ломить в коре надпочечников.
      - А давайте у нас будет сегодня туркменский стол! - с энтузиазмом и восторженной семантикой предложил друзьям Артамонов, пробуя восточные сладости. - Купим три литра вина "Сахры", продолговатую канталупу отберем попотресканнее, зеленого чаю (здесь у него чуть не вырвалось - змия) заварим.
      - Ешьте сами с волосами! - отказался от затеи Прорехов. - Что касается меня, то я уже сыт, разве что всю эту кислятину притрусить чем-нибудь десертным. - И взял с прилавка кусок шербета.
      - А почему именно туркменский стол? - спросил Артур, набив рот зеленью.
      - Да потому, что мексиканский я видал в гробу! - объяснил Артамонов.
      - Интересный информационный паводок, - сказал Прорехов.
      Будучи жителем авитаминозного края, Артур всегда набирал такой гадости, что только сам и мог ее есть. Он поедал столько чесноку, что даже у его соседей по жизни никогда не было глистов. Это обстоятельство подвигло Прорехова приступить к написанию трактата об инвазии народов.
      У Артамонова с Прореховым никогда не было лишних денег, особенно в конце сессии. Свои поджарые финансовые курдюки они истощали в первые же дни сессии, а потом начинали лепить из Варшавского приют для неимущих.
      Несмотря на обилие сумм, вбуханных Артуром во всю эту зелень-перезелень, Прорехов и Артамонов изыскивали средства на банку килек в томатном соусе и пару селедок к репчатому луку. Потому что зелень за ночь вяла, а селедка могла сойти и наутро. После этого затарка считалась оконченной, и можно было шлепать в ДАС накрывать на тумбочку.
      Друзья вернулись в общежитие с полными нихераськами снеди. Принесенные овощи побросали в ванну с водой. Следом погрузили бутылки. И от духоты без очереди полезли туда сами.
      Артур и в ванной умудрялся не вынимать пальца из носа. К слову сказать, нос Артура походил больше на техническое приспособление, чем на орган. У Артура была сноровка выуживать мизинцем козули из-под самых глазных яблок. Он лазал по своим ноздрям, как ребенок, и постоянно тер нос - у врачей это называется аллергическим салютом. Поначалу при выскребывании пазух Артур старался отвернуться от присутствующих, как бы рассматривая на стене какую-нибудь дичь. Стеснение длилось пару сессий, не больше, а потом... Потом в ДАС выбросили рукописного Бродского. Списки пошли по этажам. Сколько философии и гениальности нашли в поэте иные! "Конец прекрасной эпохи", "Представление", "Бабочка" - всего не перечислить! Наконец самиздатовская папка дошла до 628-й комнаты второго корпуса ДАСа. Единственное, что отметил в Бродском Артур и на чем бы не остановился даже Белинский, - стихотворение "Посвящается стулу". Там, в третьей строфе, сиял орифмованными гранями первоисточник, фундамент и оправдание всех ковыряний в носу:
      Вам остается, в сущности, одно:
      Вскочив, его рывком перевернуть.
      Но максимум, что обнажится, - дно.
      Фанера. Гвозди. Пыльные штыри.
      Товар из вашей собственной ноздри.
      Вооружившись столь поэтическим взглядом мастера на застывшие сопли, Артур стал проделывать свое, чисто психологическое, как он уверял, отправление намеренно принародно. Если при этом кто-то морщился, Артур совал ему под нос замусоленные страницы Бродского и говорил, что на опоэтизированное гением могут фыркать только необразованные люди. Отчего становилось еще противнее. Непосвященным. Прорехов с Артамоновым терпели причуду Артура как самые последние интеллигенты. А Варшавский знал о своем хобби все. И то, что у большинства ковыряние в носу занимает не более пяти минут в день, и что в основном проделывается это правой рукой, а левшей на этом фронте - в четыре раза меньше. Некоторые вообще не обращают внимания на то, какой рукой они производят свои изыскания, а остальные не отказывают себе в удовольствии пошарить в носу двумя руками одновременно. Указательный палец применяется чаще - почти половиной людей на земле. Странно, что никто не пользуется при этом безымянным. Зато каждый десятый подвергает тщательному изучению то, что удается вынуть.
      ...Всякий вопрос Артур решал бесконечно долго. Особенно главный - Артур никуда не эмигрировал, хотя постоянно собирался. Телефон-автомат в холле он насиловал часами, перекатывая в карманах тонны двухкопеечных монет. Из-за лени отыскать в записной книжке чей-нибудь домашний телефон Артур дозванивался даже до тех, кого не было на работе. А в ванной он всегда засыпал. Курсовую работу за первый семестр Артур сдал уже после диплома.
      Поэтому застолье обыкновенно начиналось без Артура. Начиналось оно всегда до омерзения однообразно - с партии шахмат. Прорехов с Артамоновым, чтобы определиться в дебютах, делали по первому ходу. Потом на доске оказывались стаканы, закуска, пепельница. Посиделки входили не спеша в нужное русло. И хотя фигурам с каждым часом приходилось бороться все в более сложных ландшафтных условиях, форсируя пролитое пиво и одолевая перевалы огрызков, игра доводилась до конца. Основная путаница возникала в эндшпиле, когда Прорехов приступал к ветчине и ставил на доску майонез. Чтобы не макнуть в эту гадость коня, мало было знать теорию - требовались серьезные навыки. К концу игрищ часть фигур, как правило, терялась, в роли ладьи выступала пробка от вина, чинарик мнил себя пешкой, а за ферзя легко сходил усеченный шпиль костяного памятника погибшим кораблям. Таким образом, из плоской игры шахматы переходили в разряд трехмерных. Сыграть до конца в такие разукомплектованные шахматы можно было только под обширным наркозом. Особенно когда под руки попадалась доска из облезлой фанеры, на которой черные клетки мало чем отличались от белых.
      - Открой еще одну бутылку, - попросил Прорехов Артамонова.
      - Всю? - уточнил Артамонов.
      - Не умничай, - предложил ему жить проще Прорехов.
      - Мне повестка пришла, - сказал Артамонов и сделал свой коронный ход Кр e1- f2. Этим нестандартным ходом Артамонов всегда намеренно создавал себе дебютные трудности, чтобы потом было интереснее выкручиваться. - Пошел проверить почту перед отъездом, смотрю - лежит! - перешел на ор Артамонов, потому что шум воды в ванной не позволял разговаривать тихо и раскованно. Ничего не понимаю! - наклонился он к самому уху Прорехова и прокричал: Куда-то там явиться завтра, номер части, адрес! Ничего не понимаю.
      - Покажи-ка, - протянул он руку.
      - Минуточку.
      Артамонов покопался в карманах и вытащил бумажку. Прорехов взял ее, повертел в руках, проверил на свет и сказал:
      - Один к одному.
      - Что "один к одному"?
      - Повесточка один к одному, - сделал какой-то свой вывод Прорехов.
      - Не понял.
      - Видишь ли, пятачок, - пояснил Прорехов, - я получил такую же.
      - Покажи! - не поверил Артамонов.
      - Минуточку, - сказал Прорехов. Он дотянулся до портмоне и вынул свою.
      Повестки и впрямь были идентичными.
      - А ты когда получил? - спросил Артамонов.
      - Позавчера, кажется, - вспомнил.
      - Почему мне не сказал?
      - Ты же знаешь, я не военнообязанный, - просто объяснился Прорехов. - И никому ничем не военнообязан. Подумал, может, прикол какой. Из своих, думаю, кто-нибудь пошутил. А ты почему до сих пор не сказал?
      - Я хотел завтра сдернуть с концами, чтобы не возвращаться ни сюда, ни домой, - признался Артамонов. - Вроде как никаких повесток не получал. Ты же знаешь, служить я не буду ни за что. По мне лучше прислуживаться.
      - Странно, что повестки пришли в конвертах, - призадумался Прорехов. Обычно такого рода бумаги приходят неупакованными.
      - Чтоб никто не прочитал, я думаю, - догадался Артамонов.
      - Но, с другой стороны, ни на конверте, ни на самих повестках нет ни штампа, ни печати, - выказал сомнение Прорехов.
      - Может, это Артур подсунул, - допустил Артамонов, - а потом оборжется над нами, скотина!
      - Вполне возможно, - согласился Прорехов. - Но если он не расколется в ближайшие минуты, значит, не он.
      - А кто? - предложил расширить круг подозреваемых Артамонов.
      - Давай спросим его самого, - сообразил Прорехов. - Вдруг он тоже получил и молчит по своей дурацкой натуре никогда ни с кем ничем не делиться?
      - Давай, - согласился Артамонов.
      - Эй, вы! Хватит шептаться! Уроды! - забулькал Артур, слыша, как его ф.и.о. поминают всуе.
      - Да мы, напротив, хотим узнать, не ты ли подсунул повестки, - сказал Артамонов.
      - На фиг вы мне сперлись! - честно признался Артур.
      - Ответ исчерпывающий, верим.
      - Что ж теперь будет-то? - захлопотал лицом Артамонов.
      - Что будет?! Что будет?! Война с турком будет! - успокоил его Прорехов. Темой его диплома был Гоголь в условиях сеточного планирования многотиражки.
      - Верно, это все француз гадит, - таинственно сообщил Артамонов.
      - Выходил бы ты, Артур, из ванной, - поторопил товарища Прорехов, - а то у нас тут питейный кризис.
      - Иду, - булькнул Варшавский.
      По натуре Артур был каботином и привносил в жизнь некоторую манерность. Он казался человеком, в присутствии которого невежливо быть талантливым. Его фундаментальное надувание щек в физическом смысле основывалось на внутренней философии, которая была глубже, чем заветные гайморовы пазухи его носа. Варшавский с упоением вчитывался в биографии великих людей, чтобы найти их такими же, как и он сам, грехоимущими. Упертый на самодостаточности, Артур с удовольствием отмечал, что такой-то гений в тридцать лет все еще не соизволил приступить к сотворению своего основного труда. Это страшно радовало Артура, он со вздохом делал утешительный вывод, что раз тот, великий, успел, то и он, Артур Варшавский, мастер накрахмаленных подходов, тоже все свое успеет до капельки. А пока можно ничего не делать.
      ...В команде Артамонов - Прорехов - Варшавский двое первых были неразлучны. Встретятся, бывало, утром и ходят целый день вперемешку, пока не установят меж собой взаимно-однозначное соответствие.
      Меж собой они познакомились на первой сессии. Прорехов тут же выдвинул Артамонова в старосты курса. Уже на обзорной лекции стало известно, что Прорехов делает третью попытку получить гуманитарное образование. Начал он его в Горьковском университете, но, прознав, что оттуда был изгнан Лобачевский, Прорехов бросил заведение и из чувства протеста поступил в Ленинградский университет. Там - опять неувязка: выяснилось, что из Санкт-Петербургского университета был выперт Гоголь. Пришлось из солидарности оставить и этот вуз. И вот теперь Прорехов в Московском университете и не знает, что делать, - отсюда, как стало понятно из мемориальной доски, за скверное поведение сто пятьдесят лет назад был отчислен Лермонтов. В этих раздумьях - бороться с царским произволом в высшей школе до конца или закрыть на него глаза - и застал Прорехова Артамонов.
      - Мои университеты, - ласково называл Прорехов свои тщетные попытки расквитаться со старым режимом.
      - Не волнуйся, выгонят и тебя, - успокаивал его Артамонов, который сам в Московском университете был почти проездом и полагал, что все приличные люди оказались здесь тоже случайно. Тем более на заочном отделении, заочнее которого не было ни в одном вузе страны.
      Получив техническую "вышку" и поработав механиком, Артамонов прибыл в Москву, чтобы поступить в Литературный институт и получить второе верхнее образование. Но как назло, в приемном покое Литинститута оказался выходной. За неимением времени Артамонов не стал рисковать и на следующее лето избрал заведение поближе к Киевскому вокзалу, чтобы было удобней добираться.
      На сессиях Прорехов и Артамонов держались парой. Артура они выписали в друзья позже, на втором курсе. Увидели, что нормальный с виду телевизионщик - сами они одолевали газетное отделение - мается дурью в полном одиночестве, и пригласили в портерную лавку "Фазан" за Киевским вокзалом попить пива за его счет. Дружба завязалась и пошла как по маслу.
      Наконец в дверях санузла во влажной тунике из простыни показался Варшавский. Он устроил друзьям очную ставку и перекрестный допрос.
      - А ну, показывайте повестки! - потребовал он.
      - Вот, смотри, - друзья сунули ему под нос фиговые листки повесток.
      - Ты же все собирался в Афган добровольцем, - сказал Варшавский Артамонову. - Вот и докаркался.
      - Одно дело добровольцем, - отделил котлет от мух Артамонов, - а когда напрягают, я не люблю.
      - Да вы не переживайте, - утешил новобранцев Артур, - это "партизан" набирают в лагеря. Меня как-то самого чуть не забрили из якутского универа. Благо успели отчислить с физмата.
      - Вот и мы об этом. А ты, случаем, не получил какой-нибудь бумажки? спросил Артамонов.
      - На фиг мне все это сперлось! - повторил Артур свое любимое высказывание. - А если бы и получил, то выбросил бы на помойку. Ну, плесните же, наконец, и в мой стакан! - топнул он ножкой. - Но почему вы об этих повестках до сих пор молчали?
      - Думали, прикол какой, - пожал плечами Прорехов.
      - Или рассосется, - сделал серьезное лицо Артамонов.
      - Такие повестки обычно приходят по месту жительства, - здраво помыслил Артур. - Странно, что вам притащили их сюда, в общагу. Ведь вы же здесь не прописаны.
      - Может, это как-то связано с завершением учебы? - как вариант предложил Прорехов.
      - Да, по-другому не объяснить, - согласился Варшавский. - Выходит, завтра вы ни по каким домам не разлетаетесь, а добираетесь к месту призвания? - сделал он несложное заключение.
      - Выходит, - не стали с ним спорить Прорехов и Артамонов.
      - То есть вы умные, а я дурак? - наседал Артур.
      - Похоже, - предоставили друзья оперативный простор для рассуждений Варшавскому.
      - Ну-ну, - потянулся Артур. - Тогда и я никуда пока не полечу, дождусь вас. - И спросил: - А куда приказано прибыть?
      - В Завидово, - сказал Артамонов. - Прямо в резиденцию.
      - Недалеко, - прикинул Артур. - Может, это просто начинается дележ заповедников? И вас командируют освещать?
      - Разбазаривание - это правильно, - поддержал курс реформ Прорехов. Каждому члену общества по лосю и по сосне!
      - И по рогам! - добавил Артамонов.
      - Каждой жо... по "пежо"! - поставил точку в прениях Прорехов.
      - А вдруг вас зашлют в какой-нибудь очаг! - обеспокоился Варшавский. Сделают корреспондентами "Красной звезды" - и на передовую! - поразмыслил он вслух. - На вашем месте я бы на повестки вообще не реагировал. Выбросил бы в урну - и все!
      - За рубеж не зашлют, мы не международники, - спозиционировал себя Артамонов.
      - Интересно, Артур, а почему тебе не прислали никаких повесток? спросил Прорехов.
      - А он из седьмого батальона, - помог с ответом Артамонов. - У него приобретенный по сходной цене порок сердца и взятый напрокат энурез! перечислил он вероятные мотивы годности к нестроевой Варшавского и, загасив окурок в бутерброде, наехал на спарринг-партнера: - Мне уже полчаса как мат, а ты все ходишь своими нечестными пешками!
      - Дезертир запаса ты, Артур! - пожурил Прорехов Варшавского. - Ты пытаешься закосить от службы в армаде как самый дешевый представитель поколения икс! Получишь пять лет за неотказ от преступления!
      - Боже мой, как хорошо, что меня никуда не призвали! - обрадованно, как кот, гнул спину Варшавский. - Сейчас с Галкой закажем билетики и - дикарями на черноморское побережье Баренцева моря! - взвизгнул он и, повязав салфетку из скатерти на уровне пупочной впадины, подсел к пучку сельдерея.
      - Надолго не устраивайся, - зашел слева Артамонов. - У нас тут кризис пойла.
      - Почему? - возмутился Артур. - Имею право после трудов земных.
      - Мы тут, пока ты мылся, все укрепленное одолели, - сделал намек Прорехов.
      - Я и насухую обойдусь, - отгородился Варшавский.
      - Сухое, кстати говоря, мы тоже потребили, - сообщил Прорехов.
      - Знаете, что я вам на это скажу? - разошелся Варшавский. - Козлы вы винторогие! Конец цитаты.
      - Правильно, никто и не спорит. - Артамонов дипломатично подвигал Артура к исполнению роли гонца.
      - Ты-то обойдешься, а мы? - развешивал красные флажки Прорехову. - Ты о людях подумай!
      - Знаешь, Артур, - решил удивить Варшавского Артамонов, - когда ты сидел в ванной, Прорехову прямо так и сказал: "А не слетает ли за пузырем сам-Артур?"
      - Но почему и плати - я, и беги - я?! - попытался по-настоящему вознегодовать Варшавский.
      В напряженные жизненные моменты друзья давили на самолюбие Варшавского и величали его не просто Артур, а сам-Артур. Эта приставка "сам" вроде французской "де" образовалась на имени сама собой, как чага на березе. Как-то, готовясь к экзаменам по литературе, Варшавский выучил все, кроме поэзии Кольцова. В то время по ФАКу гулял анекдот, из числа абстрактных, приблизительно такого содержания:
      "Шел студент. Навстречу дурак.
      - Привет, дурак! - сказал студент.
      - Сам привет! - ответил дурак".
      На экзамене Артур вытащил билет и почернел. Такое случается раз в сто лет, как нормальная теща. В билете было то, чего он меньше всего ожидал. По науке, прежде чем сесть готовиться, билет следовало показать преподавателю, чтобы тот зафиксировал тему.