Неожиданная тишина заглушила стук колес. Фельдман сам не понял, что сделал. Но реакция ревизора всех устроила - он махнул рукой и пошел ревизовать дальше.
      - Сумасшедшие какие-то, - буркнул он себе под нос, переходя в другой вагон.
      - Я это... ну, еп-тать, в смысле... - потерял последний дар речи Мат. Он забеспокоился и задвигался по лавке, пытаясь как-то, хоть позой, что ли, заострить на себе внимание общественности.
      - Неужто сало? - спросил Фельдман.
      Мат кивнул и икнул.
      - У Забелина полный рюкзак этого добра, хватит на всех! Я сам помогал ему паковать. Если не веришь, спроси, - успокоил он друга. - Зато сколько денег сэкономили! А сумку мы тебе потом организуем, к следующему семестру. Если захочешь.
      Татьяне и Усову по двустороннему соглашению предстояло плыть в одной лодке. Ключевым в их экипаже был вопрос: кто сядет на переднее сиденье, а кто на заднее? Безопасного решения не находилось. В первом случае байдарка должна была клюнуть носом, во втором - опрокинуться назад. Ввиду неразрешимости вопрос был отложен до проб непосредственно на воде.
      Пунктусу и Нинкину решать было нечего. Контуры вмятин, образовавшиеся при их первом столкновении, нисколько не изменились. Сидение в одной лодке виделось им как продолжение парного катания по земле.
      Забелин достал из рюкзака восьмимиллиметровую кинокамеру "Родина".
      - Я решил снять фильм, - прокомментировал он техническую новинку. Будет называться "Неужели это мы?". Фотоаппарат дает фрагментарное отображение действительности, а этой штучкой, - похлопал он камеру по объективу, как по храпу, - можно выхватывать из жизни более продолжительные куски. Это сделает представление о нас более монолитным.
      - Ты считаешь, из нас может получиться что-нибудь толковое? - спросил Клинцов.
      - Даже из захудалой фермы можно сделать передовицу. Возьми наш город дыра дырой, а купи набор открыток с видами - столица! Главное - выбрать угол зрения.
      - Фильм - это хорошо, - сказала Татьяна. - Но кто теперь будет снабжать нас фотографиями? - добавила она возмущенно. Татьяна всегда просила Забелина, чтобы снимки, где фигурирует ее профиль, выпускались как можно большими тиражами. И не было в институте мужчины, у которого не имелось бы карточки с надписью: "Если не на память, то на всякий случай. Ч.Т."
      - Танюша, - успокаивал ее Забелин, - за временным преимуществом фоток ты не видишь будущей силы фильма. Я заставлю тебя плакать.
      - Ради этого не стоит переводить пленку.
      - Как раз стоит. Печаль - это одна из форм удовольствия. Мы будем просматривать кадры и плакать над собою. И это будет радостью, только тупой. Знаешь, есть тупая боль, а печаль - это тупая радость. Что касается "Зенита", то я дарю его Решетову.
      - Но он не любит серийности! - всполошилась Татьяна. - Он будет снимать только то, что покажется ему занимательным. И мы, как самое неинтересное с его точки зрения, останемся без фоток.
      - Будь спокойна, я знаю, как его уговорить, - сказал Рудик. - У него есть одна слабинка - он не может жить без нас. А мы запретим фотографировать себя как объекты стратегического назначения. Пусть снимает пейзажи. Посмотрим, надолго ли его хватит.
      - Похоже, меня поставили к стенке, - принял подарок Реша.
      - Зачем так грубо - к стенке? Просто поставили перед фактом.
      - Я еще и фотографировать-то толком не умею.
      - Научишься, - заверила его Татьяна. - Только не уходи в кинематограф. Ты у нас последний любитель впечатлений.
      Местом отчаливания избрали крупнозернистый песчаный пляж.
      Байдарка Татьяны оказалась бракованной. Усилиями всего отряда судно удалось кое-как связать и скрутить. Второстепенного Усова усадили в нос, набитый для противовеса провизией, а Татьяна заполнила собой все кормовое сиденье. Как только их оттолкнули от берега, ватерлиния суденышка сразу ушла под воду и больше уже над поверхностью не показывалась.
      По берегам высоко и строго волновалась черемуха. Легкий скалярный ветерок, без всякого направления, шевелил ее кипевшие цветами ветки. Облако, одно на всем меднокупоросовом небе, словно привязанный баран, никак не могло сдвинуться с места. Вереница байдарок терлась об эти красоты, издавая приглушенные всплески.
      Справа по борту показалась деревня. Народное гулянье на берегу шло полным ходом: надрывалась во всю ивановскую трехрядка, лаяли собаки, и от топота сапожищ заходился в тряске невысокий курганчик двенадцатого века.
      На селе, как известно, не бывает демонстраций, и праздновать там начинают прямо с утра, если не с вечера, чтобы к обеду Первомай уже мог без проблем войти в метафазу.
      Наружное наблюдение селян в образе двух клинобородых коз заметило приближающуюся флотилию и поспешило безутешным блеянием доложить об этом береговому люду. Обрадованные случаем колхозники столпились на берегу, а некоторые в горячке даже полезли в речку, желая сойтись поближе с заезжей экспедицией.
      - Будем причаливать! - скомандовал Рудик. - Надо поддержать товарищей.
      - Суши весла! - отдалось эхом.
      - Ура!
      На незапланированную встречу с мирным населением ушло полчаса. Говорили о международной напряженности, о хорошей урожайной погоде, упомянули и о забастовке немецких горняков из местечка Рур. Получилось что-то вроде митинга, после которого расчувствовавшиеся колхозники забили пустоты в байдарках студентов зеленым луком, редиской и домашним хлебом. Самый суетливый мужик в безрукавке сунул меж ног Мата бутыль c контрафактной зельеобразной жидкостью и очень доверительно сказал:
      - Как стемнеет, не погнушайтесь, примите по рюмахе за этих, как бишь, за рурских... Оно и звучит-то почти как за русских. Может, оно там у них и утрясется как-нибудь.
      - А мы, если надо для солидарности, тоже в поле не выйдем! - заверил другой мужчинка, поколоритней.
      - Пятьдесят лет в струю! - дружно откликнулись туристы.
      Попрощавшись с первыми представителями мест партизанской славы, поисковый отряд устроил гонки.
      Оказавшись в хвосте, Татьяна приказала впередсмотрящему Усову убрать весло, чтоб не мешало, и, академически гребанув с места, заработала в одиночку на всех оборотах. Вот это был гит! Байдарка пошла, как скутер, задрав нос кверху. Усов сидел высоко, как на лошади. Всего полкорпуса отделяло их от лидеров, Мата с Мукиным, когда впереди появилась черная точка, которая стала быстро разрастаться в моторную лодку. Лихач играл машиной, огибая одному ему видимые препятствия. Кто бы мог подумать, что это было штормовым предупреждением. Поравнявшись с эскадрой, водитель лодки вошел в вираж, потом в очередной, а потом и вовсе закружил меж байдарок, приветствуя праздничную эскадру. Своими маневрами он наделал много волн. Посудина Татьяны покачнулась в продольной плоскости всего два раза. На третий она, как лошадь, встала на дыбы и начала погружаться в воду. Раздался нечеловеческий крик Татьяны. Имитируя недельного котенка, она вслепую била по воде руками и орала матом, очень близким к благому. Смирившись с участью, она уже согласилась было пойти на дно, но оказалось, что идти некуда - воды в реке всего по пояс.
      Забелин, отвоевавший у биологички прерогативу не грести, как сливки, снимал свои первые документальные кинокадры.
      Последовала вынужденная высадка на берег. График регаты сместился далеко вправо. Реша на скорую руку произвел изыскательские работы, чтобы половчее привязать к местности палаточный городок, и определил линию установки жилищ, ломаную, но с хорошей перспективой. Вскоре стоянка была оборудована по всем правилам бойскаутского искусства - вкривь и вкось. Парням пришлось попотеть, чтобы так и не суметь выполнить градостроительную волю Реши, грезящего мировым порядком.
      Женская фракция тем временем загорала, удалившись за ближайший холмик. Девочки уселись вокруг Татьяны, как гарнир вокруг котлеты, и принялись в тысячный раз перещупывать косточки одногруппникам. Подобного рода пальпацией они занимались с первого курса и знали наизусть каждую кость, но присутствие в компании новенькой - биологички Лены - вновь вывело их на эту стезю.
      Забелин в бивачных работах участия не принимал. Не был специалистом. Как только девушки скрылись за холмом, он поерзал минут пять на месте и потихоньку пополз за ними. Он решил снять скрытой камерой несколько чисто женских мгновений. Изловчившись за кустом, он, задыхаясь от прилива творческих сил, приступил к работе. Не давая аппарату ни секунды послабления, Забелин лихорадочно мыслил: "Эта серия будет самой сильной! Не то, что предыдущая! Самое главное - правильно выстроить групповые кадры! И побольше крупных планов! Они вытащут любые проблемы с монтажом!"
      В манере загорающих девушек использовать белье сквозило желание оставить на своих картах как можно меньше белых пятен, а на теле как можно меньше незагорелых мест. Соображали они на этот счет всяк по-своему: кто просто приспустил лиф купальника, кто развязал на спине тесемки и улегся на живот, кто совершенно незатейливо снял с себя все. Биологичка улеглась на песок неподготовленной - в белье.
      - Хоть немного подкоптимся, а то на людях раздеться стыдно, потянулась она своим русалочьим телом. - Ты бы прилегла, Таня, а то голову напечет, - посоветовала она Чемерис и подгребла к себе барханчик теплого песка.
      - Стоя лучше пристает загар, - ответила Татьяна, продолжая, как Оранта, держать руки поднятыми кверху, словно вымаливая у неба ультрафиолетовую катастрофу. Будто подсолнух, она не спеша поворачивалась вслед за солнцем, отдаваясь полностью процессу пигментации.
      - А ты что, под мышками не бреешь? - спросила ее биологичка.
      - Куда тут брить? Волос под мышкой осталось на одну драку с товаркой Алешиной за место под солнцем, - ответила Татьяна и отвела рукой в сторону поднявшуюся не к месту Марину.
      Невысокий обрывчик, нависавший над рекой и выпиравший вперед, как постамент под медным всадником, долго терпел на себе ее присутствие. Наконец он не выдержал удельной нагрузки и пополз вниз. Татьяна вместе с комьями глины рухнула с обрыва. Буквально на глазах среднеженская возвышенность ушла под воду, как Атлантида. Девочки бросились спасать подругу, но та неожиданно вынырнула, тормознула их и выбралась из омута сама. Отодвинув спасительниц руками, она в упор и зорко уставилась на соседний куст.
      - Кажется, за нами подсматривают, - легко отличила она мутный камуфляж всей в мормышках куртки Забелина от яркой зелени молодых майских побегов.
      Забелин смотрел на все упражнения Татьяны через объектив и сидел ни жив ни мертв. Он сообразил, что выход только один, и, подпрыгнув на месте, рысью почесал в лагерь. Потом перешел на галоп. Но не успел он перевалить через спасительный бугор, отделявший общественный бивак от места девичника, как правая пятерня Татьяны грузно легла на его хребет, собрав куртку в такую плотную кучу, что спина снайпера заголилась до лопаток.
      Через минуту Забелин лежал у женских ног. О том, чтобы успеть попутно отревизировать ноги биологички Лены, не могло быть и речи.
      - Это же искусство! - лепетал он в свое оправдание. - Аполлон, Венера, красота человеческого тела... без рук... Татьяна! Ты же сама просила чаще задействовать тебя! Только не трогайте камеру! Только без рук!
      - Если ты эту порнографию не вырежешь, смотри у нас! - мочила его Татьяна. - Своим фильмом он заставит меня плакать! Как бы не так! Тупая радость! Чтоб глаза мои тебя больше не видели!
      Надругание над оператором-любителем было произведено на виду у невесты. Вечером у Забелина с биологичкой на этой почве могли возникнуть проблемы лидерства.
      Он был отпущен под честное слово и под смех чисто женской фракции.
      - И никогда не называй меня Татьяной! - крикнула ему вслед Чемерис. Меня зовут очень просто и коротко - Таня! Неужели трудно запомнить?!
      "Чье имя трудно запомнить, а еще труднее забыть", - подумал про себя Забелин.
      Мат, всегда очень ревностно относящийся ко всякой поживе, принял стоявшие неподалеку постройки за пчелосовхоз.
      - Может, мля, так сказать... в смысле... просто, ну, как бы попробовать... сходим? - с поперхиванием, будто избавляясь от какого-то немыслимого солитера, исполнил он монолог для Усова.
      - Да какой сейчас мед? Май на дворе, а по старому стилю так вообще апрель! - просклонял его Усов, а сам был согласен отправиться за сладким даже зимой и хоть на край света.
      Добытчики, как Винни-Пух с Пятачком, или, иными словами, как Отсос Петрович с голым Васей, в обнимку затрусили к пасеке.
      Добравшись до построек, юные бортники обнаружили полнейшее безлюдье и праздничное запустение. Они судорожно принялись шарить по ульям. Но тут откуда ни возьмись на защиту своих крепостей поднялись все законно зарегистрированные пользователи пасеки. У грабителей потемнело в глазах. Они переглянулись и, прочтя друг у друга на лице анархистский клич "Спасайся, кто может!", опрометью рванули назад. Конкур со стороны просто завораживал кусты и изгороди парни оставляли далеко внизу под собой, хотя голени, как коням, никто им жгутами перемотать не удосужился.
      Взглянув на непротыкаемый бекон Мата, пчелы покружили над объектом и развели крыльями. Прокусить кожу Мата им было не по зубам. А вот Усов был в плавках - для пчел все равно что голый. Пчелам удалось зажопить Усова поймать практически на месте преступления - на третьем пасечном кордоне. Они жалили поимщика методично и с оттяжечкой, стараясь попасть в одну точку. Усов прыгал через последние кочки и канавы, остающиеся до лагеря, и распухал от укусов, как от тоски. Обогнав никуда не спешащего толстого Мата на добрых полкилометра, зажаленный Усов споткнулся и распластался по глинозему. Пчелы, взмыв, все разом зависли. Как профессионалы, они изготовились для нанесения контрольного укуса в задницу. Никто не хотел умирать. Усову хватило ума встать и побежать дальше. Пчелы снова рванули за ним.
      Юный бортник инстинктивно кинулся к Татьяне - больше искать защиты ему было не у кого. Та спешно распахнула подол своей юбки модели "солнышко" и упрятала пострадавшего от налета. Пчелы покружили немного для острастки и, сожалея, что не удалось довести апитерапию до конца, стали разворачиваться в сторону базы - никакого смысла в дальнейшем барражировании они не увидели.
      - Бог мой! - в один голос вскрикнули девушки, когда Татьяна приподняла юбку. - Экая незадача! Да его надо срочно госпитализировать!
      - Пчелиный яд в малых дозах очень полезен, - попытался вызвать положительную эмоцию Рудик. - Пройдет и так.
      - Но то ж в малых... - сказала Татьяна. - А в больших, видишь, как разнесло...
      Ни одного из мнений Усов разделить не мог. Ему понравилось под подолом - тихое, безлюдное место. Он в шоке вынул голову и снова резко накинул на себя юбку. Татьяна успокоила его, убедив в том, что пчел уже нет. И позвала наружу.
      Вращая заплывшими глазами, Усов с ужасом ощупывал свои новые, продолжавшие распухать формы.
      Тогда Татьяна усадила пострадавшего к себе на колени и стала смазывать его вьетнамским бальзамом "Голд стар" везде, включая паховые области. Эффект получался обратным. Когда она проходила непосредственно по местам общественного пользования, Усов чуть не упал в обморок.
      - Боль мы снимем, а опухоль, пожалуй, оставим, - сказала Татьяна. - Она может пригодиться в жизни. Уж я-то знаю.
      Татьяна погладила мальца по бестолковке, поцеловала в лоб и строго-настрого приказала своему подвижнику никогда в жизни, чтобы не переутомляться, не брать больше в руки весло. Это была ее первая и последняя помощь. По всем другим вопросам она предложила Усову обращаться в миссию ООН, расположение которой знает Артамонов.
      - При современных методах лечения прогноз для жизни благоприятный, пояснил Рудик. - Для окружающих больной практически не опасен.
      - Ура! - обрадовалось население счастливому исходу.
      - Жаль, что опухоль все же спадет, - еще раз вздохнула Татьяна и хлопула ладошкой по липким от меда плавкам Усова.
      - Ой! - взвыл искуситель Усов. - Так нечестно!
      - Да ладно тебе, честный ты наш!
      Бухучетом в компании всегда занимался Решетов - он точно знал, чего и какое количество закупить, сколько в мероприятии будет участствовать народу, что надо оставить наутро и так далее.
      - Клин клином вышибают, - сказал он, расставляя вокруг зельеобразной бутыли по ранжиру стаканчики, бокальчики и крышку от термоса из своего неделимого посудного фонда. - Бальзам здесь может только навредить. Усову надо наложить внутренний компресс. Лучше - спиртовой.
      - Верно, верно. Ему в таком положении лучше употреблять напитки прямого, а не побочного действия, - одобрил идею Реши Мукин.
      - Тем более что сегодня Чистый четверг, товарищи! - вспомнил Рудик. Идет Страстная неделя. Сегодня день смывания грехов. Перед Пасхой.
      - Жаль, Гриншпона нет, он бы нам всем яйца накрасил, - сказал Артамонов.
      - Да, что-то Миша наш полохел, - согласился Рудик. - Нашел себе какую-то газель с вокзальным вымечком и пьет с ней вакцину.
      В этой связи решили устроить походную баню прямо на берегу. Разожгли огромный костер, набросали в огонь гору гранитных валунов и булыжников среднего размера с соседнего поля, потом устроили надо всем этим отгоревшим пожарищем шалаш из целофана - получилась натуральная баня. Бросай на камни пригоршню воды с пивком и хаживай по спине веничком от молодой и почти безлистой еще березки. Не сразу, конечно, - утечка есть утечка, - но с пятого захода пот пробирает.
      Попарились от души - самодельная парилка на природе близ холодной воды - что еще нужно человеку, сломя голову бросившемуся в поход по местам различного рода глорий.
      После импровизированной парной красный как рак Мат полез в речку. Готовясь внутренне к помывке в купели, Мат всецело сознавал свою бесповоротную ущербность. Будучи неисправимым полифагом, он не соблюдал ни больших постов, ни малых. Вся жизнь его была сплошным мясоедом. А если ему и доводилось когда питаться припущенными до колен овощами или крапивным салатом, то он смаковал все это, как скоромное. Обжорство, болтливость, невоздержанность в науках плюс попытка сойтись с несовершеннолетней - это только малая часть смертных грехов, которые совершил Мат в своей юдоли. Числился за ним и еще один незначительный грешок - подмена личности, о котором знал только узкий круг доверенных лиц. Бывали у Мата в жизни такие моменты, когда, зависнув на депрессняке, он был не в состоянии участвовать в первых боях институтского турнира по боксу. Грубо говоря, он стеснялся выходить на ринг с похмелья или обожравшись гороховым супом. И тогда он просил Решу провести вместо себя пару-тройку боев, ну, пока сам он не оклемается. Под чужой фамилией и под закрывающим всю рожу шлемом, чтобы никто не засек подмены понятий, Реша доходил до финала и передавал перчатки Мату. Отдохнувший и выпустивший за неделю все гороховые пары, Мат надевал тот же шлем, выходил на поединок, рвал противника на фрагменты и потом массой размазывал его по канатам.
      - Пук - это заблудившийся ик, - подбадривали Мата из-за канатов Артамонов и Реша.
      Ошеломленный противник, который втайне надеялся выиграть у Реши по очкам, будучи не в силах выплюнуть изо рта кровяную капу, выползал с ринга с полной головой непоняток. Чистая победа Мата.
      Тренер Цвенев догадывался о происходившем, но до конца так ничего толком и не понял.
      Таким образом, грехов у Мата набиралось на безвылазное купание в течение всей жизни.
      Вслед за Матом, взявшись за руки, в воду сошли Нинкин и Пунктус. Они не только поплавали, но и с помощью очень жестких натуральных мочалок из прибрежной травы потерли друг другу спинки, большей частью в районе поясниц. Особенно интересно это их упражнение наблюдалось с тыла, оно даже собрало несколько зевак, которые принялись скандировать, пытаясь все их помывочные движения подвести под быстрый счет. Забелин, забыв про только что пережитую порку, схватил камеру и сделал красивый проход вокруг моющихся. И надо сказать - неплохо поработал. Оставалось не засветить пленку при вынимании.
      Фельдман, как ангел, едва помочил конечности и бросился обратно к костру. Не любил он отвечать за содеянное, не было у него в характере такой струнки.
      А Мат все рвался и рвался в пучину, ощущая на себе тяжкий груз несметных нечестивых дел.
      - Теперь можно согрешить и по новой. Наливай! - отдал приказ Рудик.
      Забелин припал к кинокамере и принялся снимать пьянку.
      - Дебе де кадется, что эди дастольдые кадды будут комптдометидовать дас в гладах подомкофф? - сказал все еще не пришедший в себя Усов, нозализируя звуки оплывшим носом.
      - Не думаю, - ответил за Забелина Реша. - Все великие люди были алкоголиками. Это сложилось исторически.
      - Но пикники не были для них самоцелью, - сказал Артамонов. - За вином они благородно спорили о России, поднимали бокалы до уровня самоотречения. А мы? Только и болтаем, что о всяких дефицитах, дороговизне и еще кой о чем по мелочам.
      - Тогда было другое время, - оправдался за все поколение Клинцов.
      - Время здесь ни при чем, - сказал Артамонов и бросил в реку камешек, отчего ударение пришлось не на то слово.
      - Почему? Каждая эпоха ставит свои задачи, свои проблемы. - Клинцов явно не собирался пасовать. Чувствовалось, у него есть чем прикрыть свою точку зрения.
      - Их диктует не время, а люди. И сегодня можно не впустую спорить о нашем обществе. Все зависит от состава компании.
      - Ерш... мля, в смысле... ну... - заворочался Мат, желая дополнить, как всегда, не в жилу.
      - Ерш - это не когда смешивают напитки, а когда пьют с разными людьми, - перевел речь друга Реша, чтобы тот не мучился впустую.
      - Э-э-м-м, еп-тать, - замычал Мат, благодаря за помощь.
      - Но, коль мы заспорили так горячо, значит, и нашу компанию можно считать подходящей, - продолжил Клинцов. - Только что проку от этих споров? Сегодня нет никакой необходимости надрываться, лезть на рожон. Каждый приспосабливается и в меру своих возможностей что-то делает. Весь этот нынешний романтизм чего-то там свершить... смешон и наивен...
      - Обыкновенные манипуляции с самим собой, - согласился с ним Фельдман, словно дал ему на ход. - Не более.
      - Совершенно верно, - продолжил Клинцов свой рейд по правому краю. Отсюда узость застольных тем, бессмысленность брать ответственность на себя.
      Внутренности Клинцова и Артамонова искрили при соприкосновении еще с самой первой колхозной гряды. Когда стороны сходились вплотную, в атмосфере возникала опасность коронного разряда.
      - Раз ты настолько категоричен, зачем продолжаешь быть комсоргом?
      - Затем же, зачем и ты - комсомольцем. - Клинцов умел отыскивать слабые точки, чтобы вывести собеседника из равновесия.
      - Для меня комсомол не больше, чем стеб, - сказал Артамонов.
      - А я не враг сам себе, да и гривенника в месяц на взносы не жалко, пояснил свое кредо Клинцов. - И в партию, придет время, вступлю. Я намерен уже к сорока годам попасть в ЦеКа! Такие у меня планы! И я их не скрываю!
      - Вот дак да! - воскликнул Усов. - У дас де кудс, а сбдот какой-до! Мудыканты, актеды, дадиодюбитеди, дапидисты, пдофсоюдники, адкогодики, десадтдики и вод деберь кобудист. Одид Кочегадов данимется делом, ходид да кафедду на пдодувки дурбин, осдальные все далетные, дасуются пдосто, данесдо одкуда попадо. Косбодавды, повада, деудачники, даже гдузины, не бобавшие до ли дуда, до ли дуда, до попавшие дюда, сбдот! И дадно бы все это быдо хобби, но все даободот: тудбины и диделя - хобби! Мы забалим бсю энедгетику стданы, дас недьзя выпускадь с дипдомами! Мы тдагедия кудса!
      - Что ни сбор, то политические споры, - сказала Татьяна. - Праздник превращаете во что попало!
      - Я... как бы это... одним словом... еп-тать, в плане чисто познавательном влиться в мировой... так сказать, процесс... если честно... не грех, а то кадык сводит, мля... - промямлил Мат. Длительные дискуссии в большинстве случаев отзывались в нем глубокой артезианской икотой. К тому же он гонял по нёбу стрельнутую у кого-то дефицитную жевательную резинку, и от этого процесс его речи очень сильно походил на сокращение прямой кишки под глубоким наркозом.
      - Мат предлагает выпить за это, - сделал подстрочный перевод текста Реша.
      Внутренний мир Мата не определялся наружными факторами. Может быть, и даже скорее всего, внутри у него бурлило, негодовало, сочувствовало, мучилось, но на поверхности он в большинстве случаев оставался бесстрастным, как какой-нибудь провинциальный духовой оркестрик, с одинаковым спокойствием сопровождающий где-нибудь в Растяпино местные парады, демонстрации и похоронные процессии.
      Мурат с Нинелью ничего не слышали и не хотели слышать - семейное счастье, как известно, притупляет социально-общественный интерес.
      - Ты посмотри вокруг, - не утихал Клинцов, не отставая от Артамонова. Многих ли ты заразил своей бесшабашностью, своими допетровскими идеями?!
      - Иди ты в анальное отверстие! - отослал его Артамонов. - И когда ты только уберешь с лица свою несмываемую улыбку! Лыбишься, как дебил!
      - Ребята! - с нажимом на "та" пожурила оппонентов Татьяна. - Хоть бы при девушках не выражались так... идиоматически! Сегодня праздник!
      Чтобы смягчить беседу, Клинцов попенял на то, что комсомольская жизнь теряет темп.
      - Я был на съезде, так в отчетном докладе было отмечено, что в одной организации все члены подали заявление о выходе, - сказал он, - а в другой вообще нет секретаря.
      - Стоит ли переживать на этот счет? - сказал Артамонов. - Или боишься остаться без общественной нагрузки?
      - Мое дело, - сказал Клинцов. - Хочу и переживаю.
      - Почему бы тебе в таком случае не продолжить в таком приблизительно духе - что-то давно на небе не было перистых облаков, а луна с каждым часом все больше идет на ущерб, - сказал Артамонов.
      - У тебя все какие-то загибоны! - крутанул Клинцов пальцем у виска.
      На что Артамонов сочинил очередной, не менее содержательный абзац, а Клинцов в ответ повторно высказал свое мнение, насытив его до предела хлесткими оборотами. Наедине они никогда не заводились, как кошка с собакой в сильном магнитном поле, а на людях эрегировали до тех пор, пока не выпадали в осадок. Как шахматным королям, им нельзя было сходиться ближе чем на клетку.
      - Я подниму этот вопрос на совете ку-клукс-клана! - сказал Артамонов, давая понять, что для себя он эту тему давно закрыл.
      - Ты что, обиделся? - спросил Клинцов.
      - Есть категория людей, на которых фольклор рекомендует не обижаться, сказал Артамонов.
      Вечер опустился тихо. Гражданские сумерки легко перетекли в астрономические и в костер пришлось подбросить прутьев.
      - Смотришь на звезды - и кажутся пустяками политика, любовь, счастье и другие атрибуты жизни на Земле, - вновь заговорил Реша, жуя травинку. Человек в момент смерти теряет в весе, проводились такие опыты, я читал. Возможно, отдавая богу душу, мы излучаем энергию в каком-то диапазоне спектра. А где-то там это излучение улавливается, скажем, какими-нибудь двухметровыми лопухами типа борщевика Сосновского. Обидно. У нас повышается смертность, а там фиксируют год активной Земли. Нас просто кто-то выращивает, это однозначно.
      - Я тоже читал что-то подобное, - опять примостился к беседе Клинцов. Он не любил, когда точку в общем разговоре ставил не он. Ощутив некоторый дискомфорт от спора с Артамоновым, Клинцов хотел реанимировать легкий настрой в компании, чтобы к полуночи легче было переключиться на молчавшую в стороне Марину. - Автор той брошюрки утверждал, - поплыл Клинцов дальше, что мужество, героизм, гениальность - это все та же материя, как, допустим, твоя любимая гравитация. Толику этой материи удерживает Земля своей силой тяжести. Нетрудно догадаться, что с ростом населения на каждого приходится все меньше этой, так сказать, духовной энергии. И прежними порциями ума и мужества, приходившимися ранее на единицы людей, теперь пользуются десятки и сотни.
      - Такую теорию мог придумать только законченный болван! - произнес Реша на высокой ноте. - Ты не лез бы в космос со своей мещанской близорукостью! Там все нормально, я ручаюсь!
      - Я же не говорю, что поддерживаю эту теорию. - В спорах Клинцов умудрялся сохранять завидное самообладание. - Просто против цифр, которые представил автор, переть было некуда.
      - Что касается цифр, то есть одна абсолютная статистика жизни! Из нее легко вытекает, что человеческую мысль невозможно посадить на привязь! И даже при стократно выросшем населении Земля будет производить гениев!
      - Не вижу причин для вспыльчивости, - сделал затяжку сигаретой Клинцов. - Наш спор беспредметен, мы просто обмениваемся информацией.
      По транзистору "VEF- 202" на обломанном суку засохшей елки запела София Ротару - по "Маяку "шла "Полевая почта "Юности".
      - А я пошел бы к ней в мужья, - неожиданно переключился на искусство Решетов. - Виктор Сергеич Ротару. Как? По-моему, звучит.
      - Ты ей приснился в зеленых помидорах, - сказала Татьяна.
      - Я бы ей не мешал, - развернулся к Татьяне Реша. - Пил бы пиво, а она пусть себе поет. В жизни мне нужна именно такая женщина. А вообще у меня вся надежда на Эйнштейна, на его относительность, в которой время бессильно. Как подумаю, что придется уйти навсегда, - обвисают руки, а вспомню вдруг, что помирать еще не так уж и скоро, - начинаю что-нибудь делать от безделья.
      - Удивительно, как ты со своими сложными внутренностями до сих пор не повесился?! - попытался подвести итог разговору Клинцов. - Все тебя что-то мутит!
      - А сейчас по заявке прапорщика Наволочкина Ольга Воронец споет письмо нашего постоянного радиослушателя... - сказал Реша отвлеченно. У него не было никакой охоты продолжать разговор и тем самым вытаскивать Клинцова из возникшей заминки. В финале он рассказал анекдот: София Ротару читает сборник любовной лирики, вдруг она с удивлением говорит мужу: дорогой, ты знаешь, какой-то Петрарка украл у тебя стихотворение, которое ты посвятил мне двадцать лет назад!
      Никто не засмеялся.
      - Н-да, жаль, что Гриншпона нет, без гитары скучновато... - сказал Нинкин.
      - У него открылась возвышенная любовь, - встал за друга Рудик. - Теперь Миша как бы при деле.
      - Его, как и Решу, и как Мурата, все тянет на каких-то пожилых, осудила вкус и выбор одногруппников Татьяна, посмотрев вокруг - не слышат ли ее Нинель с Муратом. - Встретила я Гриншпона как-то в Майском парке с этой его зазнобой, подумала, может, к нему мать какая, или тетка, или кто еще из родичей приехал. А оказалось - это его здешняя подпруга.