Произведя пробное сдвигание кроватей, Татьяна принялась опробовать сексодром и выяснила, что по центру ложа все равно не улечься - как раз под спину подпадает спаренная окантовка сетки. Татьяна быстро сообразила и подсунула под панцирную сетку чертежную доску, чтобы предотвратить прогибание до пола, - получилось то, что надо. Она взяла чертежную доску Алеши и вставила под второй матрац - доска легла, как там и лежала. Повторные рысистые испытания дали положительный результат. В завершении Татьяна сняла с антресолей и бросила на означенную постельку дополнительную подушку - не казенную, ватную, а на реальном гусином пере, чтобы в случае неудачи подушку можно было укусить за уголок и заснуть по-новому.
      Услышав чей-то приближающийся гомон, Татьяна быстро все разобрала и смело открыла дверь подругам.
      Тем временем Пунтус устранял бардак на антресолях у себя в комнате.
      - Гитара! Кравец забыл гитару! - чуть не свалился он со стремянки.
      - Выморочное имущество принадлежит государству, - сказал Нинкин и широко, со слезинкой зевнул. - А государство - это мы. С тобой.
      - Там внутри записка! - Пунктус чудом удерживался на лестнице. - Дай какую-нибудь палку или кусок проволоки - далеко завалилась!
      Вынули бумажку, прочитали. Оказалось, что Кравец не забыл гитару, а подарил. Причем не кому-то, а всей группе.
      - Надо созывать треугольник, - едва справляясь с очередным приступом зевоты, сказал Нинкин. После высказывания его донельзя растянутые челюсти еще долго не могли сойтись снова.
      Инструмент потащили в 535-ю комнату. Там порешили, что Кравец молодец, при расставании не впал в сантименты, не разменялся на голые всхлипы, а подарил такое, с чем не каждый уважающий себя гитарист запросто расстанется. В нашей мелкотоварной жизни это можно расценить как подвиг. Такого оборота никто не ожидал.
      Гитару решили передать в пользование Гриншпону. По-честному. Стало немножко грустно. Вышли на балкон. Каждый думал: смог бы он вот так отвалить друзьям на память все, что у него есть?
      Предместья общежитий шевелились. На спортплощадке стайка дипломников стучала в мяч. Кто-то бродил, таща под мышкой глаголющий транзистор. Первокурсники под балконом загадывали сброситься в общую кассу и обзавестись кухонной утварью.
      - Года как не бывало, - процедил Рудик сквозь курительную трубку и глубоко затянулся густым дымом сандеры.
      Уставшие обитатели 535-й комнаты улеглись поверх постелей, не раздеваясь.
      Сумерки заходили издали, намеками. Всем было лень встать и включить свет.
      ...Единственной педагогической новостью в третьем семестре был Юлий Моисеевич Зингерман. Он вел теоретическую механику, короче, термех, который подменил собой начерталку.
      - После Цыпленкова наши девочки стали заметно прибавлять в весе, сказал Артамонов Бирюку.
      - Потому что пока еще в должной мере не ведают о термехе.
      - Зингерман никаких поводов для расстройства не дает.
      - Всему свое время. Он ждет, когда закончится раскачка. Потом сразу проявится как гром средь ясного неба, - предрек Бирюк.
      Раскачка в высшей школе обыкновенно тянется неделю-две по четным семестрам и две-три по нечетным. Наиболее выпукло она наблюдается после зимних каникул. Татьянин день растягивается до 8 Марта. Пора безвременья, тягостного бессезонья. Время ныряет в тоннель, как в больших городах небольшие реки. Ни снегопадов не случается в эти дни, ни ветров. Один и тот же иней подолгу висит на деревьях. Контуры сугробов совершенно не меняются. Дворники как левого, так и правого толка от безделья покуривают на лавочках, словно посдавали все свои движки на перемотку. Как назло, во всех кинотеатрах идет один и тот же фильм. Все живет, как в затяжном прыжке. Февраль тянется медленно, как пытка. Солнце встает и садится настолько неспешно, что медленная эволюция теней от пятиэтажек просто изматывает.
      Опытные преподаватели стараются не трогать студентов во время раскачки. Толку все равно не будет.
      Но вот трехнедельная раскачка нечетного семестра завершилась. Затишье иссякло. Время, вырвавшись из плена, заметалось, засуетилось. На студгородок набросились дожди. Они надоели самим себе, но от бессилья продолжали падать и падать на спортплощадку. Разбухшие вороны мясисто каркали на прохожих. Ветры раздували вееры их хвостов, и птицы постоянно оглядывались, думая, что их кто-то щупает.
      Эту непогоду - чтобы заявиться с собственной напастью - как будто и поджидал Зингерман. Каждым занятием он все больше давал понять, что теоретическую механику студенты будут знать как "Отче наш". Обещанный Бирюком гром грянул. Пошли изгнания с занятий, причем с условием: провинившийся обязан до звонка выстоять под дверью, потом отыскать по расписанию, когда упущенная тема будет читаться Зингерманом на вечернем отделении, и непременно присутствовать на ней. Иначе на экзамене сведутся счеты.
      Во время контрольных, которых не было в учебном плане, Зингерман намеренно выходил из аудитории. Но дух его оставался на посту. Редко кто отваживался списывать и даже пошевелиться. Потому как механик внезапно врывался, вылавливал нарушителей и выгонял за дверь. Такие двойки смывались кровью. Они висели на неудачниках месяцами, пока Зингерман не замечал в глазах полного раскаяния и объемистых знаний по теме. Теоретическая механика, считал он, не выносит лжи и лицемерия. Выгодней было признаться, что не можешь решить задачу. Тогда Юлий Моисеевич повторно разминал материал, смачно жевал и заставлял тупицу проглатывать эту гадость.
      В Клинцове он сразу обнаружил пустую породу и снимал с него по три шкуры. Сын кандидата технических наук, накачивал он выскочку, должен знать в три раза больше обычного студента.
      Чемерис чернела при виде Зингермана. Но такая защитная окраска была ей ни к чему. Юлий Моисеевич относился к Татьяне с почтением - таких чистых, открытых и доверчивых глаз не было, по его мнению, больше ни у кого в институте. Со всеми механик разговаривал на "ты" и только с Татьяной - на "вы".
      Над Зингерманом смог надругаться только мастер по списыванию Усов. Он оказался самым хладнокровным в баталиях с механиком. На решающем экзамене, после восьми неудов в группе, глаза Усова ни разу не шелохнулись и правая рука не дрогнула, пока левая переносила на контрольный лист, защищенный автографом Зингермана, формулы и расчеты со "шпоры" на подошве. У руки Усова оказалось больше степеней свободы, чем предполагал Зингерман. По науке человеческая рука имеет сорок шесть степеней свободы, то есть может двигаться в сорока шести не повторяющих друг друга направлениях. Усов путем долгих упражнений довел филигранность своей конечности до сорока семи степеней свободы и драл на экзаменах аккуратно и безбожно.
      Чтобы без потерь дотянуть до следующей раскачки, треугольник был вынужден провести чрезвычайное заседание и принять меры. И вопрос был не в том, чтобы народец начал наращивать свое присутствие на лекциях.
      Но об этом - в следующей главе.
      Глава 15
      В_ЖИЗНИ_НАДО_СРЫВАТЬСЯ
      Зингерман без всякой задней мысли нагнетал второкурсникам знания по динамике твердого тела. Формулы были такими длинными, что не хватало доски. Они телескопически выдвигались из Зингермана, как складные стропила, и захватывали все писчее пространство.
      Рудик, Клинцов и Фельдман уже полчаса, сложив ладони рупором, манили к себе Бондаря по очень важному делу. Новичок никак не мог подловить момент для безнаказанной передислокации с третьего ряда на четвертый. Наконец, воспользовавшись тем, что теоретический механик увлекся длинным, как бычий цепень, алгоритмом вывода формулы ускорения Кориолиса, Бондарь форсировал проход между рядами и подсел к треугольнику. Чрезвычайное совещание вершин руководящей фигуры получилось открытым и расширенным.
      - Если верить твоим высказываниям, - шепнул Бондарю Рудик, - то до нас у себя в Туле ты занимался дискотеками.
      - Было дело, - сказал Бондарь. - За что и выгнали.
      - Ну так давай организуем что-нибудь подобное и здесь, - предложил староста.
      - Почему бы и нет? - повел плечами Бондарь.
      - Вот это разговор, - поощрил его Клинцов. - А то у нас тут полная скука.
      - Но для этого надо решить ряд моментов, - пояснил ситуацию Бондарь, помещение, кадры, деньги, девушки...
      - Насчет финансов поговоришь с Фельдманом, - сказал Рудик. - Но отдельно, не сейчас. - Фельдман согласительно опустил голову, дав Бондарю понять, что готов разговаривать с ним на эту тему в любое свободное от учебы время в профкоме института. - А насчет девушек... - продолжил староста, поговори с Муратом. И поторопись - надо успеть разобраться с этими вопросами к Новому году, и ни секундой позже.
      Нинкин, будучи свидетелем всего этого разговора, поленился напрягаться и не сказал ровным счетом ничего. Да от него, собственно, ничего и не требовалось.
      Исполнительный Бондарь воспользовался советом треугольника и на следующий день отправился на пробный официальный визит к Фельдману в институтский профком.
      После обеда Фельдман был другим человеком. Он замещал председателя профкома института и как мог отвечал за жидкие, но не очень прозрачные финансы общественной структуры.
      Бондарь бросил на Фельдмана ретроспективный взгляд и потребовал денег на закупку аппаратуры.
      - На самом деле в стране уже более сотни ди-джеев трудятся на виниловой почве, - сказал Бондарь.
      - Я и сам чувствую, что народ требует зрелищ, - согласился Фельдман и спросил: - А сколько на нее, на эту дискотеку, надо денег?
      - Пятьсот или шестьсот рублей, - прикинул Бондарь.
      Услышав сумму, которую запросил Бондарь, Фельдман пришел в ужас.
      - Ты понимаешь, что говоришь?! - взвился он. - Знаешь, сколько на такой капитал можно всему потоку материальных помощей навыписывать?! Все это заманчиво насчет дискотеки, я бы даже сказал - прогрессивно, но не по карману нашему профкому! Половину - еще куда ни шло, а столько! Я даже не знаю... - Фельдман торговался, как частный предприниматель. На него иногда находило, и он начинал считать себя хозяином всего профсоюзного имущества и наличности. Симптомы деловитости проявлялись в нем все с большей силой и грозились перерасти в хроническое неуважение к простому люду.
      Привстав на цыпочки, Фельдман бродил из угла в угол, то и дело закладывая руку за спину. Постоянное стремление стать повыше как в прямом, так и в переносном смысле привело к тому, что он научился перемещаться по любой плоскости на кончиках пальцев без всяких пуантов. Чтобы угодить всем обращающимся и в то же время ставить всех зарывающихся на место, Фельдман внутренне устремился к концептуальной многослойности. А она обеспечивалась исключительно такой походкой, когда демаркационная линия между ягодицами неминуемо нарушается и одна половинка заезжает на другую с обязательным возвращением на свое место. Фельдман научился проделывать это совершенно незаметно для окружающих, только походка при этом становилась более пружинистой и крадущейся. С помощью столь незатейливой уловки Фельдман прибавил три сантиметра в прямом смысле и ни вершка - в переносном. Позднее эта его походка, находившаяся где-то между шкиперской и кавалерийской, привела к ухудшению осанки и травме шейного отдела позвоночника.
      В течение всего разговора Фельдман нервно поглядывал на часы, как будто у него в ведомстве внедрялась посекундная тарификация приемного времени.
      После спешных дебатов стороны сошлись на половине. Бондаря это устраивало - он намеренно завысил требуемую сумму вдвое, и в результате вышло как раз столько, сколько нужно.
      Под диско-клуб под нажимом общественности институтский профком отвел "аквариум" - стеклянный параллелепипед, притиснутый к торцу главного учебного корпуса. По проекту помещение задумывалось как студенческое кафе, но неожиданно даже для самого ректора было пущено под бельевой склад.
      Если бы не Татьяна, неизвестно, смогли бы нанятые Бондарем грузчики без потерь перетащить из "аквариума" в подвал расползавшееся в руках тряпье, которое по гражданской обороне предназначалось для каких-то чрезвычайных ситуаций. Бондарю за эту беспримерную помощь в перетаскивании пришлось пообещать Татьяне место внештатной официантки. Не сейчас, к весне, но Татьяну устраивало и это.
      Забелин вызвался быть мастером по световым эффектам бесплатно, без всяких компенсаций.
      Вскоре диско-клуб был готов к пробному приему посетителей. В пику ансамблю "Сладкие спазмы" он был назван "Веселые судороги". Так решил Бондарь.
      Объявление на его стеклянных дверях гласило: "По причине небезразмерности зала приглашаем не всех желающих. Билеты продаются в профкоме. За справками никуда не обращаться".
      Бондарь строго-настрого приказал Фельдману:
      - Билеты распространяй по принципу равного представительства. Чтобы дам было столько же, сколько и мужиков. Иначе будет провал - выпрет наружу невостребованность, которая может все свести к нулю. Народец зажмется и не будет танцевать. А это всегда плохо.
      - Хорошо, - сказал Фельдман и запустил в ход свой обычный трюк.
      В результате основная часть билетов разошлась по блату. Поток просителей не кончался. Фельдмана брали за кадык, но, несмотря на свою всегдашнюю изворотливость, он не мог обеспечить билетами очередь длиною в коридор.
      - Вас же в институте пять тысяч, а зал вмещает всего полсотни! объяснял он студентам тупиковость ситуации и трусил - он не выполнил указания Бондаря насчет паритета полов и опасался, как бы жизнь не сделала на талоне его совести очередной прокол или, хуже того - не прожгла, ведь, когда у судьбы нет под рукой дырокола, она может прожечь дырочки в личном деле обыкновенной "Примой".
      Татьяне не досталось контрамарки. Но она все равно решила попасть на первую дискотеку стопроцентно. Раздвинув толпу, она прощемилась в профком, затащила Фельдмана в пустую комнату, заперла на шпингалет дверь и стала смотреть на него в упор. Фельдман стремглав опустился с цыпочек на пятки и с перепугу отдал свою кровную контрамарку. Татьяна выдула из груди тяжкий воздух, который от задержки дыхания безвылазно клубился в ее гребцовских легких минут пять, и молча вышла. Свернув до осьмушки заветную контрамарку, она аккуратно упрятала ее на дно сумочки.
      Немало почитателей увели "Веселые судороги" у вокально-иструментального ансамбля "Сладкие спазмы" своим дебютом. Мелодии, от которых раздувались стекла "аквариума", были немножко громоподобнее, чем тот вялый музон, который возделывали Бирюк с Гриншпоном на своем экологически чистом музыкальном участке и который был присущ публике, живущей по отрывному календарю костромского полиграфического гиганта. Студенты старались презреть танцульки под живую, но заезженную советскую эстраду и поспешали на синтетическую западную дискотеку.
      - "АББА"? Нет? Значит, "Бони М", - легко угадывал группу Пунктус и, поправляя очки, устремлялся в круг танцевать быстрый танец, чего он обычно не делал под аккомпанемент Миши Гриншпона.
      - "Бони М"? Нет? Значит, "АББА", - вступал с ним в разговор тугодум Нинкин - как обычно, через полчаса.
      ...Когда в окрестные магазины завезли елочные украшения, Новым годом пахнуло еще более свежо и остро. Повсюду прямо на улицах начинались какие-то рождественные базары, ответить за которые народ должен был по полной программе.
      Остатки неяркого декабрьского света пробивались в 535-ю комнату сквозь призму бутылок в межрамном пространстве и рассыпались по стенам всеми цветами побежалости. Батарея напитков была намеренно заморожена до самого праздника. Очень сильно веселил глаз зеленый напиток "Тархун", к розливу которого приступил местный пищекомбинат. Мурат путался и называл его по-своему - "Трахун".
      - Подлетаем к проксиме Центавра, - комментировал Решетов, поглаживая разноцветные отсветы бутылей на своих иллюминаторах. - С музыкой вроде бы наладили - спасибо Бондарю, но, чтобы сочельник был действительно звездным, необходимо решить проблему женщин на ночь. На новогоднюю ночь, - сказал Реша и сделал вид, что поправился.
      - Пусть Мурат, как и договаривались, смотается в пединститут, - надавил на горца Рудик. - Слышь, мушкетер, как там у тебя дела с Нинелью? Пригласил бы ты их к нам всех сразу, что ли... Всю группу без остатка и разногласий!
      На такой вопрос - как там у тебя дела с Нинелью? - Мурат мог ответить только письменно. Устно он не вникал в то, какое чувство у него возникало к Нинели, он просто загонял в мыло пару-тройку таксомоторов в день, чтобы видеть подругу из неродственного педагогического вуза непрерывно, а если свиданию мешала тренировка, Мурат направлял всю свою любовь на противника и изрешечивал его рапирами до посинения.
      Ковалентная связь пединститута с Муратом установилась во время производственной практики. Нино была с причудами. Она числилась на четвертом курсе иняза, и никакой учительницы из нее уже явно не получалось. Она разговаривала с Муратом только по-английски, потому что русский стала подзабывать. Мурат тоже практически не знал русского, и ему ничего не оставалось, как по подсказке Бирюка пойти в кружок "диссидентов", где Зоя Яковлевна Карпова готовила желающих старшекурсников к защите диплома на английском.
      Защита диплома на иностранном языке - это стопроцентная защита, уверял Бирюк. Многие оттого и защищались на различных наречиях, чтобы не провалиться на русском говоре. В дипломной комиссии в случаях, когда идет защита на иностранном, сидят представители и с кафедры иностранных языков, и с профильной кафедры. Одна половина комиссии никогда не слышала про турбины и даже под страхом смерти не сможет отличить диффузор от конфузора, а крейцкопфный двигатель от турбонаддува. Другая половина - полнейший ноль в языках. В результате ты имеешь шанс проскочить между двух половин. Десять минут бормотания перед располовиненной комиссией - и ты дипломированный специалист.
      Зоя Яковлевна стала приглашать горца в гости, чтобы, как бы между прочим, свести его со своей золотушной дочерью. Но Мурат и за хорошо сервированным столом оставался верен Нинели. Он исправно съедал все приготовленное Карповой - первое, второе, третье, десерт, отвечал на любые вопросы о кавказском житье-бытье и быстро удирал в сторону пединститута, к Нинели.
      Через день после совещания с треугольником Мурат доложил о выполнении комсомольского поручения. Чтобы не утомлять акцентом, мы приводим здесь авторизованный подстрочник. В переводе на русский разговорный речь Мурата звучала бы приблизительно так:
      - Все нормально. Почти все педагогши не у дел. Двух завербовали на праздник в технологический институт, трех, не помню, то ли в Дом офицеров, то ли в Дом инвалидов. Остальные свободны. В новогоднюю ночь всем им светит воздержание, пост и сухой паек. Приглашение наше девушки приняли с визгом и были согласны на любые условия. "Мы можем привести всю группу", - загорелась самая трескучая! - вошел в роль генацвали, изображая стон заждавшихся женских сердец.
      - Ну, всю группу, скажем, необязательно, - урезонил Мурата Рудик, - а вот десять - пятнадцать девушек будут просто необходимы.
      Фельдман выдал всем участникам институтского Дня донора по обещанному профкомом червонцу.
      Реша с Артамоновым отправились на закупку продуктов для праздничных столов. Во время шопинга Артамонов вел себя прилично и не приставал к продавщицам с затеями типа: "Мне, пожалуйста, три стаканчика с пятерным сиропом". А Реша повсюду требовал книгу жалоб. Причем не с бухты-барахты. Дело в том, что Мукин и Мат, прожившие, как все помнили, День донора вхолостую, были вынуждены манкировать утренние лекции и пуститься на подработку в горпродторг, экспедировать по магазинам фуру колбасных изделий. Однако ни по одному из указанных ими адресов ни колбасы, ни колбасных изделий на поверку не оказалось.
      - Куда делись колбасные изделия? - изумлялся Реша, наседая на продавцов. - То-то же надо было хлопцам нашим брать товар сразу!
      - И верно! Я буду говорить об этом на десятом областном слете работников облпотребсоюза! - грозил Артамонов.
      - Не надо никуда сообщать! - суетились работники прилавка. Они стучали себя в грудь и уверяли, что мясные продукты в прямую продажу не поступали давно.
      - Как же не поступали, если Мукин с Матом только вчера разгрузили тут целый фургон?! - давил на торгашей Реша. Он не мог клюнуть на их ложные показания - Мат и Борис соврать или ошибиться не могли. Гремучая совесть Решетова, как кобра, встала в угрожающую позу. Он неумолимо заполнял накипью непорочные страницы жалобных книг. Реша был ярым материалистом и не верил ни во что фантомное. Он допускал, что материя может иногда переходить из одной формы в другую, но чтобы она исчезала бесследно целыми фургонами?.. Извините подвиньтесь!
      Невзирая на неувязки с кооперацией, друзьям удалось набрать четыре нихераськи и две авоськи неширпотребных продуктов плюс десять кило мойвы в нагрузку к дрожжам и зеленому горошку. Всю эту добычу они вывалили в "аквариуме" для дальнейшей разделки. Селедки они притащили столько, что она со всех сторон свисала со стола.
      Девушки из педагогического прибыли за час до оговоренного срока и даже прихватили с собой затравленную гербицидами елку, которая от трех игрушек согнулась ровно в три погибели и уже не разгибалась до конца праздника. Однако будничность интерьера "аквариума" с ее зеленой помощью была все-таки кое-как укрощена.
      Татьяна встретила гостий из пединститута как родных. С ними ей нечего было делить. Она не видела в них соперниц. В компании с энергетически всеобъемлющей Татьяной гостьи почувствовали себя как в кавычках и поспешили за столы. Ни по росту, ни по фактурности они не могли составить Татьяне никакой конкуренции.
      После короткометражного обращения к старому году в отсеченном от мира параллелепипеде начала твориться сплошная феерия. Диск-жокей Бондарь извивался за пультом, как биологически активная добавка к празднику. Быстрые танцы пошли без всяких ретардаций и вмиг вскипятили публику.
      Страхуясь на всякий пожарный, местные вороны поначалу раскрылетились и шарахнулись в пойму, подальше от засверкавшего "аквариума". Потом все же несколько пообвыклись, подтянули дирижерские фраки и стали каркать на прохожих более дипломатично.
      Сквозь искрящиеся стекла "аквариума" танцующие студенты походили на неземных существ. Да еще эти стробоскопы, создающие иллюзию замедленного темпа... Ссылаясь на недостаток кислорода, там, в остекленной наглухо темноте, обнимались две стихии: океан - с глубинным мерцанием и штормовым гулом и космос - со вспышками и черными провалами музыкальных пауз. Они, эти стихии, неведомые и зовущие, схлестывались в маленьком прозрачном коробке на самом дне декабрьской темени и порождали новую стихию - стихию дискотеки. В глазах и стаканах сверкал совершенно новый демон, никогда ранее ни в каких религиях и мифологиях не упоминавшийся. Огни, пометавшись в замкнутом пространстве, вырывались наружу, и над студгородком всходил свет, напоминающий зодиакальный.
      Гостьи в благодарность за приглашение избрали дисконтную форму обслуживания и не погнушались даже Усовым, несмотря на его бросающуюся в глаза миниатюрность. Ему навстречу их среда выдвинула из своих рядов похожую на вертопраха дюймовочку Катю, и молодые, как дети, впервые допущенные к взрослому столу, стали держаться излишне официально. По правде говоря, этот вундеркинд Усов и юная ведьма Катя просто заколебали всех своей неуемностью.
      Чтобы навести хоть какой-нибудь порядок, Мурат, не снимая фуражки, напросился быть тамадой. Но заходил он издалека, слишком издалека, и пока по очень древнему кавказскому распорядку пили за скот, за урожай, за аульных родственников, Неолит Ильич закончил поздравление советскому народу. Поздравление все восприняли очень критически - прозвучало много добавлений и пожеланий с мест.
      - Не мни стакан! - посоветовали Мурату, который всегда путался при непосредственном контакте со своей мозговой тканью.
      Усов, успевший принять неспортивную дозу "Виорики", то и дело прорывался к микрофону и без спросу присоединялся к ажиотажу. На нем повисала дюймовочка Катя, что-то шептала на ухо и пыталась усадить на место, но из глаз Усова истекала такая едкая любовь, что дюймовочка быстро оставляла его в покое. Так было всегда - как только Усов начинал по пьяни заговаривать о своей привязанности к группе, с него сразу слетало все лишнее.
      Пока торопили Мурата, пока напомнили, пока наполнили - загремели кремлевские куранты. И напрасно этот рапирист Мурат испытывал себя в конферансе - ему было не управиться одновременно и с Нинелью, и с толпой. Находясь в столь перекрестном положении, он быстро иссяк. Вожжи праздничной повозки перехватил Артамонов и погнал людей дальше. Мурату ничего не оставалось, как взять саблю и заняться хирургическим иссечением краев огромного торта, раскинувшегося в центре стола. Торт был сложен из восьми маленьких квадратных тортиков и представлял очень удобное поле для рубки издалека, чем Мурат тут же и воспользовался. Он отрубал кусок, подхватывал его кончиком сабли и этой же саблей пытался подать его себе в рот. Ему всегда кто-то мешал, и он попадал то куском торта, то концом сабли кому-нибудь то ли в голову, то ли в лицо, то ли еще куда-нибудь не туда.
      У Рудика настроение было тоже не в меру куртуазным. Накануне он получил сразу два послания - из Мелового от загорелой Маши и очередную сводку погоды за ноябрь от радиодиспетчерши с Ямала. В сердцах староста хватал то одну, то нескольких педагогичек и тащил в круг покривляться. Он пытался даже заговорить с будущими училками, но радиодело не очень смешило гуманитариев. Все эти частоты и волны совсем не будоражили гостей, потому что попадали в зоны неуверенного приема.
      Татьяна вела себя половинчато. Большей частью она самозабвенно танцевала, оттолкнувшись от подоконника, и заводила публику треморными движениями и цыганскими потрясами вскинутой вверх груди, давая понять, что она пусть и с трудом, но все же нашла культпросвет в этой теснотище и заполнила свободную нишу быстрого нон-стопа, в связи с чем готова бесконечно и в полной отвязке всем на зависть воплощать в телодвижениях диетический вопль одинокой и неразгаданной женщины. В эти моменты апериодические вспышки огней выхватывали из темноты в основном только ее одну - Забелину было скучно направлять фонари на других. Исполняя танец престижа, Татьяна самозабвенно играла своим нелегким телом. Она покоряла население тазобедренной и другой хаотической пластикой, словно мстя сразу всем виновникам ее сегодняшней невостребованности. Татьяна походила то на борца сумо, который овладевает азами, то на культуриста, который демонстрирует свои наросты за истекший год. Это был не танец, а дискурс, потому что он не ставил никаких точек в судьбе. Это был не танец, а балет с подстрочным сурдопереводом. На голове Татьяны красовался широкий лентец, который мешал волосам собраться в прическу "я с покоса". Ее мрачная масса не успокаивалась ни на миг - в моменты медленных танцев Татьяна набирала апельсинов и, бродя между танцующими парами, совала всем в рот оранжевые дольки. Усову по ошибке она втолкнула кожуру, причем не в рот, а дальше. Тот в горячке ничего не понял и попросил добавки. Время от времени Татьяну одолевал синдром повышенной вязкости - и тогда она подсаживалась к Решетову, чтобы насесть на него с вопросами по метагалактике.
      Реша, будучи под сильным допингом, стращал ее внеземными цивилизациями, чтобы подолгу не довлела.
      Нинкина и Пунктуса уже ничто не интересовало на этой дискотеке. Они устали отыскивать соединение, подобное их коменсалическому союзу, - а это, как выяснилось, было единственным способом стать счастливыми сразу обоим. Учтя долгий опыт своего симбиоза, Нинкин и Пунктус пришли к заключению, что их разрозненные, удельные знакомства с девушками ни к чему не приведут. Сколько друзья ни пробовали заводить шашни поврозь, у них ничего не получалось - ровно через неделю они начинали скучать и томиться друг по другу. Приходилось убегать от подруг и возвращаться назад с виновато опущенными глазами. За Нинкиным числилось несколько попыток крутануть роман с Алешиной Наташей. Она тянула к нему свои короткие руки и не доставала, потому что вступала в конфликт с Татьяной, которая на случай пролетов с парнями придерживала Алешину подле себя.
      Перед самым Новым годом друзья решили смотаться в баню, где все и приключилось. К Пунктусу, то и дело потряхивающему анакондой, стало приставать мурло, которому приглянулось все еще продолжающее, как ему показалось, подрастать по коление Пунктуса. Размахивая купюрой, мурло пыталось пригласить Пунктуса к себе в гости, обещая сплошную выпивку и закусь голодному студенту. Нинкин обиделся на Пунктуса за то, что тот позволил волочиться за собой. В отместку он после бани не пошел в общагу, а решил простоять, распаренный, под окнами, чтобы простудить придатки и умереть. Пунктус долго звал его из окна, но Нинкин настаивал на своем, пока Пунктус не пообещал ему больше никогда не откликаться ни на чьи предложения и даже не давать для этого повода.
      - "АББА"? Нет? Значит, "Бони М", - корчил знатока диско-текучки Пунктус.
      - "Бони М"? Нет? Значит, "АББА", - через полчаса присоединялся к диспуту Нинкин.
      Но и сегодняшний вечер не смог подарить Пунктусу и Нинкину двух подруг, между которыми существовала бы связь, подобная их прочному и гармоничному соединению. Этот вечер подводил черту под их долгими раздумьями как и с кем жить. Сегодня они окончательно утвердились в мысли: жить надо проще и с тем, с кем хочется, то есть, без всяких шаблонных наворотов. До нынешнего вечера они мучались и не понимали, как им продолжать отношения. В стране была полная неразбериха с этим вопросом. Только в самых глухих уголках общества можно было выудить информацию о том, что и у нас существует такое. Будучи зажатыми и ограниченными в понятиях, поскольку не существовало среды, Пунктус и Нинкин интуитивно кружились друг подле друга, словно выжидая, когда разрешат.
      - Ну что, меньшевики, прошу к столу, - пригласил их Рудик.
      Други спокойно последовали совету и уселись рядком. В разгар праздника Пунктус заметил, что вино в стакане Нинкина всегда одного цвета и налито до одного уровня, в то время как в посуде у других уровень и цвет жидкостей постоянно меняются. Догадка отрезвила Пунктуса. Он потихоньку толкнул друга, потом еще раз и еще. Голова Нинкина, покоящаяся на упертых в стол руках, упала в тарелку с оливье.