История русской словесности. Часть 3. Выпуск 1

 
      "И сердце бьется въ упоеньи
      И для него воскресли вновь,
      И божество, и вдохновенье,
      И жизнь, и слезы, и любовь!…
 
       "Зимній вечеръ".
      Отношенія къ старух?-нян? выразились въ прочувствованномъ стихотвореніи: "Зимній вечеръ". Поэтъ, заброшенняй въ деревенское захолустье, скороталъ зд?сь много долгихъ зимнихъ вечеровъ, съ глазу на глазъ, со своей старухой-няней. Поэтъ именуетъ ее "доброй подружкой" его "б?дной юности" и проситъ сп?ть ему п?сню о томъ, "какъ синица тихо за моремъ жила", "какъ д?вица за водой поутру шла"…
       Интересъ къ народной поэзіи.
      Изъ этихъ п?сенъ старухи-няни выросъ его интересъ къ народной поэзіи, и ко времени пребыванія его въ Михайловскомъ относятся сд?ланныя имъ записи народныхъ п?сенъ и сказокъ {"Какъ за церковью, за н?мецкою", "Во л?сахъ дремучіихь", "Въ город?, то было ,въ Астрахани", "Какъ на утренней зар?, вдоль по Кам?, по р?к?", "Во славномъ город? во Кіев?".}. Кром? простыхъ "записей" онъ испробовалъ свои силы и въ подражаніяхъ": опыты эти оказались до такой степени удачны, что впосл?дствіи Кир?евскій, знатокъ народной русской п?сни, безъ помощи поэта не былъ въ состояніи р?шить, какія изъ этихъ "п?сенъ" только "записаны" имъ, какія были "сочинены" {Къ этимъ первымъ "опытамъ" создать русскую п?сню относятся сл?дующія: "Только что на проталинкахъ весеннихъ", "Колокольчики звенятъ", "Черный воронъ выбиралъ б?лую лебедушку", баллада "Женихъ".}.
       Интересъ къ древне-русской письменности.
      Заинтересовался въ это время Пушкинъ и русскими л?тописями, перечитывалъ житія святыхъ (въ Четьяхъ-Минеяхъ и въ Кіево-Печерскомъ Патерик?) и легенды.
       Интересъ къ творчеству другихъ народовъ и эпохъ.
      Его вниманіе въ это время одинаково привлекаетъ къ себ? творчество вс?хъ народовъ и вс?хъ временъ. Въ результат?, создались произведенія, врод? "Испанскаго романса" ("Ночной зефиръ"), переводы изъ Аріосто, "съ португальскаго"; подъ вліяніемъ чтенія Корана, пишетъ онъ свои зам?чательныя "Подражанія Корану"; подъ вліяніемъ чтенія Библіи – создаетъ зам?чательное стихотвореніе "Пророкъ" ("Духовною жаждою томимъ") и пишетъ подражаніе "П?сни п?сней".
       "Пророкъ".
      Эти "библейскія" произведенія, подражанія "Корану", народныя п?сни и творчество въ дух? испанской поэзіи – это явленія одного порядка, указывающія лишь на разростающуюся ширину и глубину интересовъ поэта, на окончательное отреченіе его отъ исключительнаго субъективизма юношескихъ л?тъ, когда онъ творилъ только "изъ себя" (лирика) и "про себя" ("субъективныя поэмы"). Поэтому и стихотвореніе "Пророкъ" никакого отношенія не им?ло къ пушкинскимъ взглядамъ на поэзію,- это произведеніе представляетъ собою только удивительно-яркое, художественное воспроизведеніе библейской картины (превращеніе простого челов?ка въ пророка) и больше ничего.
      Изумительная способность проникать въ "духъ" чуждыхъ народовъ, въ "настроенія далекаго прошлаго" – характерный признакъ романтизма, выставившаго, какъ изв?стно {См. ч. II моей "Исторіи русской словесности", стр. 203.}, своимъ требованіемъ ум?ніе понять couleur locale, ?tnografique и historique.
      Если на юг? Пушкинъ постигъ "романтизмъ" настроенія "міровой скорби", то теперь онъ представляется намъ уже не субъективистомъ-ролантикомъ, а писателемъ-художникомъ, пользующимся "пріемами" и "правилами" романтической школы.
       Широкое знакомство Пушкина съ иностранной литературой.
      Въ этотъ періодъ жизни Пушкшъ особенно широко интересовался иностранными писателями,- раньше въ лицейскій періодъ и во время пребыванія на юг? y него были всетаки излюбленне писатели, которымъ онъ усиленно подражалъ (Парни, Вольтеръ, Шатобріанъ, Байронъ) – теперь число писателей западноевропейскихъ, упоминаемыхъ имъ въ письмахъ и зам?ткахъ, сразу выростаетъ. Имена Байрона, Вальтеръ-Скотта, Вергилія, Горація Тибулла, Данте, Петрарки, Тассо, Аріосто, Альфьери, Мильтонъ, Шекспира, Саути, Мура, Руссо, M-me Сталь, Беранже, Ротру, Делавиня, Ламартина, Гете, Шиллера и мн. др.- указываютъ, какъ разрослись литературные интересы и вкусы нашего поэта, – въ этомъ, еще неполномъ, списк? встр?чаются писатели вс?хъ эпохъ, народностей и направленій.
       "Борисъ Годуновъ".
      Къ Михайловскому періоду относится созданіе "Бориса Годунова": чтеніе "Исторіи Государства Россійскаго" Карамзина и увлеченіе Шекспиромъ вдохновили Пушкина, внушили ему идеи и форму его драмы.
       Содержаніе.
      Содержаніе драмы не разбито по д?йствіямъ и явленіямъ: оно распадается на три части: прологъ, главную часть и заключеніе.
      Къ прологу отнесены событія 1598 года (избраніе Годунова на царство; отношеніе къ этому факгу бояръ и народа). Главная часть захватываетъ событія 1603-го года (б?гство Григорія изъ монастыря; Борисъ Годуновъ въ періодъ апогея своей власти, но уже наканун? своего постепеннаго паденія; отношеніе къ нему бояръ и народа. Борисъ Годуновъ въ своей семь?; появленіе самозванца въ Польш?; его любовь къ Марин?). Эпилогъ, заключающій драму, захватываетъ событія 1604 года. (Борьба съ самозванцемъ, Смерть Годунова; смерть д?тей Бориса).
       а) вступленіе. Отношеніе къ Борису знати.
      Въ первой части ("прологъ") яркими штрихами очерчены отношенія къ Борису высшаго, родовитаго боярства и простого народа. Въ р?чахъ коварнаго, злобнаго, но трусливаго Шуйскаго чувствуется затаенная скрытая злоба именитыхъ бояръ противъ Бориса,- этого всесильнаго "выскочки", готоваго шагнуть на царскій престолъ.
 
      "Какая честь для насъ, для всей Руси!
      Вчерашній рабъ, татаринъ, зять Малюты,
      Зять палача и самъ въ душ? палачъ,
      Возьметъ в?нецъ и бармы Мононаха!
 
      Чувствуется, что зд?сь, въ сред? этой аристократіи, уже зр?еть заговоръ противъ Годунова, хотя онъ не усп?лъ еще и с?сть на престолъ. Собес?дникъ Шуйскаго, простодушвый Воротынскій, на нашихъ глазахъ д?лается врагомъ Годунова, благодаря этой хитрой р?чи Шуйскаго.
       Отношеніе народа къ избранію.
      Участіе народа въ избраніи Бориса на царство представлено чисто-пассивнымъ, безсознательнымъ… Очевидно, сторонники Годунова собрали толпу, ему сочувствующую; къ ней примкнули, отчасти изъ любопытства, отчасти изъ страха люди, совс?мъ не заинтересованные въ д?л? Годунова. Въ этой пестрой толп? н?тъ единаго сердца, н?тъ единой души… Приводя разговоры, ведущіеся въ заднихъ рядахъ этой толпы, Пушкинъ даеть понять, что эта толпа ненадежна, и "избраніе" сд?лано не ею, a группой,- царь выбранъ, благодаря энергіи сторонниковъ, но не голосомъ народа.
       Р?чь Бориса.
      "Но вотъ появляется передъ нами и самъ новоизбранный царь. Онъ говоритъ красивую р?чь, въ которой обращается къ патріарху, боярству, народу.
 
      "Ты, отче патріархъ, вы вс?, бояре!
      Обнажева душа моя предъ вами:
      Вы вид?ли, что я пріемлю власть
      Великую со страхомъ и смиреньемъ!
      Сколь тяжела обязанность моя!
      Да правлю я во слав? свой народъ,
      Да буду благъ и праведенъ…
 
       Ложь – основа всей жизненной трагедіи Бориса.
      "Мы не знаемъ, искрення, или лжива, эта р?чь,- говоритъ ли передъ нами д?йствительно-растроганный челов?къ, или ловкій лицем?ръ; намъ ясно лишь одно, что это – р?чь заблуждающагося челов?ка. Если Борисъ думаетъ обмануть своихъ слушателей, то тотъ, кто подслушалъ разговоръ Шуйскаго съ Воротынскимъ, народные толки на Д?вичьемъ Пол?, скажетъ, что обманывающимся является при этомъ онъ самъ,- этотъ искусный лицем?ръ. Если же Борисъ не лицем?ритъ, если онъ искренне говоритъ о себ?, какъ о народномъ избранник?, то заблужденіе его выступаетъ еще ярче. Поэтому р?чь царя, полная мира и любви, полная такихъ св?тлыхъ надеждъ, оставляетъ въ насъ тяжелое, тревожное впечатл?ніе. Царь говоритъ:
 
      "Да правлю я во слав? свой народъ
      Да буду благъ и праведенъ…
 
      A намъ слышатся въ это время злобныя р?чи Шуйскаго, слышится см?хъ вародвой толпы…
      Великій обманъ – таково общее впечатл?ніе, оставляемое въ насъ и сценой, гд? выступаютъ бояре, и сценой, гд? д?йствуетъ народъ, и р?чью царя… С?мя лжи, пос?янное самымъ избраніемъ Бориса, рано, или поздно взойдетъ" (Ждановъ)…
       b) главная часть. Отношеніе народа. Монологъ Бориса.
      Въ "главной части" уже обнаруживаются вс? результаты этой лжи. Изъ тихой монастырской кельи л?тописца Пимена выходитъ самозванецъ. Пименъ, старикъ, чуждый мелкихъ интересовъ современности, возвысившіся надъ волной текущей жизни, произноситъ свой судъ Борису. Т?мъ ужасн?е этотъ судъ, ч?мъ онъ чище, свободн?е отъ личныхъ интересовъ. Старый монахъ является воплощеніемъ народной сов?сти, возмущенной преступленіемъ царя и требующей возмездія. Такимъ образомъ, если недовольство бояръ и равнодушіе народа представляютъ собою историческія условія, благопріятныя для паденія Бориса,- то въ осужденіи его за сод?янное преступленіе, – осужденіи, очевидно, все растущемъ въ сознаніи народа – наростаеть новое, самое главное, условіе гибели Бориса – "нравственное". Изъ добродушно-безстрастнаго народъ д?лается теперь строгимъ судьей Бориса, судьей неподкупнымъ, не поддающимся даже на то добро, которое Борисъ творитъ, какъ правитель. Монологъ Бориса: "Достигъ я высшей власти" – рисуетъ весь трагизмъ его положенія: повидимому, онъ достигъ апогея своего величія, но счастья не обр?лъ,- онъ видитъ, что какая-то неумолимая, злая сила подтачиваетъ его благополучіе… Въ толп?, выкликавшей имя Бориса, не видно было любви къ нему, но не было и открытаго нерасположенія къ нему,- теперь мы узнаемъ, что народное настроеніе усп?ло выясниться и опред?литься не въ пользу Бориса. Призракъ народнаго избранничества разс?ялся. Борисъ увид?лъ передъ собой народъ, готовый в?рить всякой сплетн?, всякой клевет?, если только эта клевета касалась его, Бориса" (Ждановъ).
      Вотъ почему въ душ? его н?ть покоя: къ тому же сов?сть мучитъ его за сод?янное злод?яніе. Но онъ еще не понимаетъ, что и голосъ народа, и голосъ его сов?сти- это наростающее возмездіе за преступленіе.
       Отношеніе бояръ къ Борису.
      Въ дом? Шуйскаго собираются бояре. Въ р?чахъ присутствующихъ чуется уже, что изм?на Борису готова; боярамъ р?шительно н?тъ д?ла до преступленія Бориса,- они руководятся только политическими соображеніями; чтобы свалить ненавистнаго имъ "выскочку", они готовы мутить народъ и перейти на сторону самозвавца. Событія развертываются все быстр?е и быстр?е. Но вотъ, сознаніе Бориса проясняется,- теперь онъ вс? свои б?ды объясняетъ т?мъ, что "прогн?вилъ небеса", и онъ ждеть кары трепеща отъ мысли, что оно коснется и его дочери ("Безвинная! Зач?мъ-же ты страдаешь?), и его сына (Ты невиненъ… A я за все одинъ отв?чу Богу!).
       е) Заключеніе. Отношеніе народа. Состояніе души Бориса.
      Въ заключительной части – развязка вс?хъ т?хъ положеній, которыя нам?чены въ пролог?: народъ по отношенію къ Борису принимаетъ явно-враждебное положеніе: пот?шается надъ его приказаніемъ предать "ана?ем?" самозванца ("пускай себ? проклинаютъ; царевичу д?ла н?тъ до Отрепьева"); устами юродиваго народъ въ лицо Борису говоригь, что онъ "зар?залъ" Дмитрія. На эти слова Борисъ можетъ только простонать: "оставьте его. Молись за меня, б?дный Николка". Двойная борьба – съ самозванцемъ – на окраин? государства – и со всей "землей" въ сердц? государства, въ Москв?, ему не подъ силу. Оттого, даже поб?да, одержанвая имъ надъ самозванцемъ, его уже не радуетъ: онъ чувствуетъ, что это торжество кратковременное,-
 
      "Онъ поб?жденъ – какая польза въ томъ?"
 
      Даже попытка обратиться къ воинскимъ талантамъ Басманова недолго ласкаетъ его надеждой: родовитое боярство, съ его м?стничествомъ, не уступитъ власти Басманову, да и народъ не окажетъ ему поддержки.
      "Волшебный кругъ, обведенный судьбой вокругъ Бориса, замкнулся безысходно. Судьба можетъ оказать лишь одну милость несчастному царю – предупредить возоръ разв?нчиванья, потери власти". Борису не пришлось, д?йствительво, склонить голову передъ "разстригой". Онъ умираетъ. Но эта смерть – только начало конца. Мы должны еще увид?ть, какъ со смертью Бориса, гибнетъ д?ло всей его жизни, гибнетъ его царственное насл?дство". (Ждановъ).
      Только что Борисъ закрылъ глаза, Басмановъ, съ которымъ такъ откровенно бес?довалъ Борисъ, на котораго онъ возлагалъ столько наде Жды переходитъ на сторону Самозванца. На московской площади раздается крикъ:
      "Народъ! народъ! въ Кремль! въ царскія палаты!
      Ступай вязать Борисова щенка!"
       Народъ (несется толпою)
      "Вязать! топить! Да здравствуегь Димитрій!
      Да гибнетъ родъ Бориса Годунова!"
       Отношеніе народа къ в?сти объ убіеніи д?тей Бориса.
      Этимъ могла бы закончиться драма. Мы узнали судьбу Бориса до конца. Но поэтъ даетъ еще одну заключительную сцену. Марія и ?едоръ Годуновы убиты сторонниками самозванца. Мосальскій объявляетъ: "Народъ! Марія Годунова и сынъ ея ?еодоръ отравили себя ядомъ. Мы вид?лв мертвые трупы". Народъ въ ужас? молчитъ."Что же вы молчите?- продолжаетъ Мосальскій.- Кричите: "да здравствуетъ царь Дмитрій Ивановичъ!" Народъ безмолвствуетъ".Изв?стно, что первоначально заключеніе пьесы было иное,- въ рукописи пьеса оканчивается народнымъ возгласомъ: "Да здравствуетъ царь Дмитрій Ивановичъ!" На какомъ бы изъ этихъ двухъ варіантовъ мы ни остановилвсь, сущность д?ла не м?няется. Крикъ народа, который передъ т?мъ "въ ужас? молчалъ", не указываетъ, конечно, на перем?ну настроенія народной массы,- за этимъ вынужденнымъ крикомъ кроется все тотъ же ужасъ, на который указываетъ и "народное безмолвіе". Этотъ ужасъ, это безмолвіе – н?мой приговоръ самозванцу… "Народъ въ ужас? молчитъ". Это молчаніе могло быть прервано разв? р?чью какого-нибудь юродиваго, который напомнилъ бы новому царю объ убійств? Борисова сына, какъ напомнилъ онъ Борису о гибели Дмитрія… Приговоръ надъ самозванцемъ уже составленъ. Наступитъ день, приговоръ войдетъ въ законную силу и будетъ объявленъ въ окончательной форм?" (Ждановъ).
       Вставные эпизоды.
      Вставными эпизодами въ это основное содержаніе драмы являются сцены: "Корчма на литовской границ?", сцены, гд? д?йствуетъ Самозванецъ и Марина (Краковъ, домъ Вишневецкаго. Замокъ воеводы Мнишка вь Самбор?. Сцена y фонтана. Граница Литовская. Равнина близъ Новгорода-С?верскаго. С?вскъ. Л?съ). Вс? эти второстепенныя сцены нужвы были Пушкину для обрисовки Самозванца, но он? совершенно излишни для развитія основной интриги.
       Борисъ, какь челов?къ.
      Отм?тивъ въ душ? Бориса главную черту – "честолюбіе", Пушкинъ, сл?дуя за романтиками-драматургами, не ограничился этой одной чертой,- онъ далъ всестороннее осв?щеніе его души, обрисовавъ его, какъ челов?ка вообще и какъ правителя.
      Борисъ, какъ челов?къ – истинно-драматическое лицо, потому что доброе и злое просто и правдиво перем?шались въ его сердц?: онъ – не односторонній псевдоклассическій злод?й, и не романтическій, съ присущей ему красивой позой,- онъ просто несчастный челов?къ, котораго только страсть и случай толкнули на преступленіе. Онъ возбуждаетъ въ насъ жалость потому, что въ немъ много добраго: съ того дня, какъ онъ совершилъ преступленіе,- сов?сть его мучитъ; эта страшная душевная борьба свид?тельствуетъ о неиспорченности его натуры, о томъ, что преступленіе свое онъ искупаетъ въ теченіе многихъ л?тъ… И этотъ медленный мучительвый самосудъ обезоруживаетъ всякаго, кто хот?лъ бы строго отнестись къ Борису, какъ къ преступнику. Кром? того, всякаго подкупаетъ сердечность его въ отношеніяхъ къ народу, къ своей семь?.
       Борисъ, какъ правитель.
      Безразличными, въ моральномъ отношеніи, но, во всякомъ случа?, подкупающими качествами его души были – энергія, см?лость, св?тлый умъ. Это все достоинства, драгоц?нныя для "правителя". И, д?йствительно, какъ правитель, онъ стоитъ высоко: обнаруживаетъ знаніе челов?ческаго сердца, ум?ніе управлять людьми, пониманіе истинныхъ нуждъ отечества: онъ уважаетъ образованіе, стоитъ за сближеніе съ западной культурой, р?шительно высказывается противъ "м?стничества". Но вс? эти хорошія качества "правителя" не помогли ему сд?лать Россію счастливой: не помогли ему ни его св?тлый умъ, ни его житейская ловкость,- y него н?тъ ни одного союзника: и небеса, и люди, простые и знатные, русскіе и поляки,- вс? и все противъ него.
       Борисъ, какъ преступникъ.
      Вс? его административные таланты такъ же оказываются ему безполезны, какъ и шекспировскому Макбету. Богато-одаренный отъ природы, съ широкимъ взглядомъ на жизнь, властолюбивый и честолюбивый, но безъ прим?си корыстнаго эгоизма, отъ всего сердца любящій родину и желающій ей блага и процв?тавія, р?шительный и энергичный, Борисъ достигъ престола, руководясь принципомъ: "ц?ль оправдываетъ средства". Безнравственность этого принцнпа губитъ его.
       Причины паденія Бориса.
      Народъ осудилъ въ его лиц? преступника; народъ не далъ Борису себя купить,- и тогда онъ не сум?лъ подавить въ себ? чувства злобы къ этой "неблагодарной черни", не сум?лъ понять, что мелкому эгоистическому чувству обиды не можетъ быть м?ста тамъ, гд? судьба произноситъ свой неумолимый приговоръ. Подъ вліяніемъ этого чувства онъ д?лается подозрительнымъ, мрачнымъ, даже суровымъ: казни, пытки, шпіонство,- вотъ, къ чему приб?гаетъ Борисъ для упроченія своего колеблющагося престола,- отъ прежняго, широкаго и св?тлаго, пониманія своего положенія "царя-слуги народа",- онъ переходитъ къ эгоистическимъ стремленіямъ удержать престолъ за сыномъ. Въ предсмертной р?чи своей онъ даетъ сыну сов?тъ, какъ хитр?е провести своихъ подданныхъ.
      Д?ти Бориса погибли, какъ искупительная жертва зa преступленія отца,- не обманъ народа и бояръ, не самозванецъ погубили его д?ло,- обманъ им?лъ усп?хъ лишь, какъ орудіе той грозной силы, съ которою не поладилъ Годуновъ. И самозванство названнаго Димитрія, по взгляду Пушкина, было ясно для вс?хъ. Пл?нникъ, на вопросъ Отрепьева:
 
      "Ну, обо мн? какъ судятъ въ вашемъ стан??"
 
      – отв?чаетъ:
 
      "А говорятъ о милости твоей,
      Что ты, дескать, (будь не во гн?въ!), и воръ,
      A молодецъ…".
 
      Боярская среда, подготовившая паденіе Бориса и торжество Самозванцу, тоже совершенно никакой в?ры къ нему не питала (слова Bac. Шуйскаго, Пушкина и др.). Какъ только Бориса не стало, и сынъ его лишился престола – Самозванецъ сыгралъ свою роль. "Раньше, или позже, онъ долженъ былъ удалиться съ исторической сцены, снявъ свой театральный костюмъ, захваченный изъ казны московскихъ государей. Убійство, совершенное рьяными сторонниками Самозванца, не замедлило обнаружить истинное народное настроеніе, скрывавшееся за кажущйся усп?хомъ мнимаго Дмитрія. "Народъ въ ужас? молчитъ". Въ этомъ указаніи Пушкина приговоръ надъ Самозванцемъ уже произнесенъ.
       Василій Шуйскій.
      Интереснымъ лицомъ въ драм? является Василій Шуйскй, этотъ "лукавый царедворецъ", хитрый и коварный интриганъ – созданіе Смутнаго времени, которое пріучало людей, ради собственнаго спасенія, лавировать среди всевозможныхъ случайностей тогдашней жизни. По отношенію къ Борису онъ ведетъ сложную и хитрую политику: онъ наговорами и намеками, тайными злыми р?чами возбуждаетъ ненависть въ сред? русскаго боярства противъ Годунова,- и, въ то же время, онъ ум?етъ такъ вкрасться въ дов?ренность Бориса, что тотъ, при всей своей подозрительности и недоброжелательств? къ Шуйскому, передъ смертью на него указываетъ сыну, какъ на такого сов?тника, котораго онъ долженъ приблизить къ себ?. Ненавидя Годунова отъ всей души, называя его "вчерашнимь рабомъ", "татариномъ", "зятемъ палача",- Шуйскій оказываетъ услуги Годунову и льститъ ему, чтобы, вкравшись въ его дов?ріе, ловч?е погубить его. Когда онъ чувствуетъ себя въ безопасности, онъ не можетъ отказать себ? въ удовольствіи тонко мстить Годунову: онъ подробно разсказываетъ ему о томъ, какой видъ им?лъ убитый царевичъ; видя, что каждое его слово терзаетъ измученное сердце Бориса, онъ затягиваетъ свой разсказъ, наслаждаясь муками ненавистнаго челов?ка. Это – месть злобнаго раба, душа котораго чужда благородства, который не знаетъ милосердія, отъ котораго ждать пощады нечего…
       Дмитрій Самозванецъ.
      Совершенную противоположность Шуйскому представляетъ собою Самозванецъ. Это – см?лый авантюристъ, которому душно и т?сно въ монашеской кель?, котораго мечты влекутъ къ жизни шумной, полной всякихъ впечатл?ній… Ради этихъ впечатл?ній онъ см?ло вступаетъ на путь, который можетъ его привеств къ плах?. Но смерти онъ не боится. Онъ беззаботно и см?ло смотритъ въ жизнь и старается отъ нея взять все, что можно, безъ всякихъ хитроумныхъ плановъ. Когда онъ беззаботно пируетъ въ замк? Мншка, онъ готовъ забыть вс? свои зат?и,- и всей душой отдается веселію, когда онъ влюбляется въ Марину,- онъ не думаетъ ни о чемъ, кром? своей любви, и съ беззаботвой см?лостью открываетъ ей вс? свои тайны. Пораженіе его не огорчаетъ въ такой м?р?, какъ смерть его любимаго коня. Впрочемъ, эта самоув?ренность и безпечность – в?рный залогъ усп?ховъ въ борьб? съ запуганнымъ, истерзаннымъ-морально Борисомъ.
      Самозванецъ – "рыцарь минуты", орудіе рока, которому суждено было покарать Бориса и зат?мъ безсл?дно исчезнуть {"Мненіе митр. Платона о Димитріи Самозванц?,- говоритъ Пушкинъ,- будто бы он былъ воспитанъ y іезуитовъ, удивительно д?тское и романтическое. Всякій былъ годенъ, чтобъ разыграть ту роль". Говоря такъ, Пушкинъ хот?лъ сказать, что ни личность мнимаго Димитрія, a обстоятельства того времени, сумма условій, воспитавшихъ и создавшихъ самозванца, обусловили ему усп?хъ.}, над?ленъ и умомъ, и благородною гордостью, и любовью къ родин?, и, кром? всего этого, той богатой фантазіей, которой былъ такой запасъ y гоголевскаго Хлестакова… Въ разговор? съ Мариной, онъ можетъ такъ увлечься своей ролью, что говоритъ съ ней языкомъ прирожденнаго царевича. Онъ понимаетъ ясно что, въ рукахъ Польши и іезуитовъ, онъ только удобное оружіе противъ Россіи, и что до его самозванства имъ равно никакого д?ла н?тъ; передъ сраженіемъ онъ мучится мыслью, что враговъ родины ведетъ проливать кровь своихъ единоземцевъ. Но вс?хъ этихъ качествъ мало для того, чтобы усид?ть на престол?, путь къ которому политъ кровью.
       Происхожденіе драмы.
      О происхожденіи драмы самъ Пушкинъ даетъ рядъ ц?нныхъ указаній: "Изученіе Шекспира, Карамзина и старыхъ нашихъ л?тописей дало мн? мысль облечь въ формы драматическія одну имъ самихъ драматическихъ эпохъ нов?йшей исторіи. Я писалъ въ строгомъ уединеніи, не смущаемый никакимъ чуждымъ вліяніемъ. Шекспиру подражалъ я въ его вольномъ и широкомъ изображеніи характеровъ, въ необыкновенномъ составленіи типовъ и простот?; Карамзину сл?довалъ я въ св?тломъ развитіи происшествій; въ л?тописяхъ старался угадать образъ мыслей и языкъ тогдашняго времени". Это обстоятельное и любопытное указаніе великаго поэта нуждается и въ объясненіи, и въ дополненіяхъ.
       Вліяніе Шекспира. а) обрисовка характеровъ. b) "единства".
      Вліяніе Шекспира сказалось – 1) въ обрисовк? характеровъ героевъ ("необыкновенное{Очевидно "обыкновеннымъ" считалъ Пушкинъ то, что было принято y псевдоклассиковъ.} составленіе типовъ"). Самъ Пушкинъ признаетъ, что лица, созданныя Шекспиромъ, не таковы, какъ y Мольера,- это не типы однойстрасти, одногопорока, но существа живыя, исполненныя многихъстрастей, многихъпороковъ; обстоятельства развиваютъ передъ зрителями ихъ разнообразные, многосложные характеры. "У Мольера скупой – скупъ и только, y Шекспира Шейлокъ скупъ, см?тливъ, мстителенъ, чадолюбивъ, остроуменъ… У Мольера лицем?ръ волочится за женой своего благод?теля, лицем?ря; принимаетъ им?ніе подъ храненіе, лицем?ря; спрашиваетъ стаканъ воды, лицем?ря". Съ этимъ одностороннимъ образомъ Пушкинъ сопоставляетъ бол?е сложный, a потому и бол?е правдивый, образъ шекспировскаго Анджело. "Истина страстей, правдоподобіе чувствованій въ предполагаемыхъ обстоятельствахъ – вотъ, чего требуетъ нашъ умъ отъ драматическаго писателя" – говоритъ Пушкинъ. Изъ характеристики д?йствующихъ лицъ драмы мы вид?ли, что нашъ писатель, д?йствительно, пошелъ всл?дъ за Шекспиромъ "въ его вольномъ и широкомъ изображеніи характеровъ". 2) Всл?дъ за Шекспиромъ, отвергаетъ онъ р?шительнымъ образомъ правила ложноклассиковъ о "трехъ единствахъ". Единство "д?йствія"нарушается введеніемъ въ драму исторіи Самозванца, его любви, сценой въ корчм?, сценами въ замк? воеводы Мнишка и др. Единство м?станарушается такъ же легко: д?йствіе переносится взъ Москвы въ Польшу, въ корчму, въ палаты царя, въ монастырь, въ домъ Шуйскаго и пр.; единство временитоже не соблюдено: первая часть драмы связана съ 1598-ымъ годомъ, посл?дняя – съ 1604-ымъ. Такимъ образомъ, драма Пушкина написана не во правиламъ, тогда господствующимъ въ русской драм?. Чтеніе "драматургіи" Шлегеля, разъяснившаго сущность построенія драмы y псевдоклассиковъ и y Шекспира, помогло нашему поэту соззнательно отнестись къ этому вопросу. Любопытно, что "Борисъ Годуновъ" написанъ за два годадо появленія во Франціи первой романтической драмы Гюго: "Кромвель" (1827 г.), съ т?мъ знаменитымъ предисловіемъ, которое совершило переворотъ въ исторіи французской драмы въ томъ же смысл?, въ какомъ драма Пушкина раньше сд?лала переворотъ въ этой же области y насъ.
       с) см?шеніе комическаго съ трагическимъ.
      3) Кром? этихъ крупныхъ особенностей, взятыхъ y Шекспира, воспользовался Пушкинъ еще характернымъ пріемомъ великаго англійскаго драматурга см?шивать "комическое" съ "трагическимъ". Въ этомъ отношеніи характерно внесеніе сценъ: "Корчма на Литовской границ?", "Келья патріарха" и др. Это тоже было "новшествомъ" въ русской драм?, которая, сл?дуя указаніямъ псевдоклассической теоріи, до Пушкина строго различала "трагедію" и "комедію". Сл?дуя за Шекспиромъ (и Вальтеръ-Скоттомъ), Пушкинъ въ этихъ комическихъ "бытовыхъ" сценахъ воспользовался языкомъ "вульгарнымъ", что также нарушало правила псевдоклассицизма.
       d) введеніе массъ, многихъ д?йствующихъ лицъ. Дробность д?йствія.
      4) Введеніе народныхъ массъ и большого числа д?йствующихъ лицъ тоже должно быть признано результатами вліянія Шекспира. У него же позаимствовался Пушкинъ и пріемомъ разбивать д?йствіе пьесы на многочисленныя и короткія сцены. У Шекспира этотъ пріемъ находился въ связи съ устройствомъ тогдашней сцены, подразд?ленной на отд?ленія. Такой сценарій – насл?діе среднев?ковыхъ мистерій. Онъ пріучилъ и зрителей, и авторовъ пьесъ къ подвижности д?йствія, легко переносимаго съ м?ста на м?сто, потому что не требовалось перем?ны декорацій; такимъ образомъ, отд?льныя сцены, связанныя съ разными м?стностями, могли происходить даже параллельно одна другой. Это была одна изъ "условностей" театра Шексптра, которая не привилась на сцен? новаго современнаго театра.
       е) драма-хроника.
      5) Вліяніе Шекспира сказалось на н?которыхъ частныхъ заимствованіяхъ: сл?дуя англійскому писателю, Пушкигъ хот?лъ въ своей пьес? дать драматическую "хронику",- н?что въ род? "трилогіи", въ которой "Борисъ Годуновъ› былъ бы лишь первой частью (за ней должны были сл?довать – "Димитрій Самозванецъ" и "Василій Шуйскій"). Кром? того, согласно указаніямъ изсл?дователей, заимствовалъ Пушкинъ отд?льные стихи и даже сцены изъ "Ричарда III", "Генриха I?", "Генриха ?".
       f) естественность д?йствія.
      6) Но не въ этихъ деталяхъ главное значеніе вліянія Шекспира. "Истина страстей, правдоподобіе чувствованій въ предлагаемыхъ обстоятельствахъ", "правдоподобіе положеній", естественность діалога – вотъ, "настоящіе законы трагедіи", по мн?нію Пушкина, изучившаго Шлегеля и Шекспира. Это новшество и было главнымъ заимствованіемъ нашего великаго поэта у Шекспира.
       Раевскій о драм? Пушкина.
       Н.Раевскій, заинтересованный пьесой Пушкина, еще до ея окончанія, давалъ поэту такіе сов?ты-предсказанія: "ты сообщишь діалогу движеніе, которое сд?лаетъ его похожтмъ на разговоръ, a не на фразы изъ словаря, какъ было до сихъ поръ. Ты довершишь водвореніе y насъ простой и естественной р?чи, которой еще наша публика не понимаетъ… Ты сведешь, наконецъ, поэзію съ ходуль…". И Пушкинъъ оправдалъ это предсказаніе прозорливаго друга.
      Изъ взглядовъ самого Пушкина на свою "драму" видно, что онъ считалъ свое произведеніе "романтическимъ", себя – реформаторомъ русской драмы. Зная характерныя черты романтизма, допускавшаго даже то, что мы называемъ "натурализмомъ" {См. мою Исторію русской словесности, ч. II, 203 и 204.}, мы, д?йствительно, можемъ, всл?дъ за Пушкинымъ, назвать его драму "романтической". Но, употребляя терминъ, который былъ ему еще нев?домъ, мы съ большимъ правомъ назовемъ его пьесу "реалистической".
       Вліяніе Карамзина.
      О вліяніи "Исторіи Государства Россійскаго" Карамзина на драму Пушкина много говорено было въ русской критик?. Современники Пушкина готовы были вид?ть въ его пьес? "отрывки изъ X и XI т. исторіи, перед?ланные въ разговоры". Несомн?ино, въ происхожденіи драмы Исторія эта сыграла большую роль: X и XI томы, заключающіе въ себ? эпоху ?еодора Іоанновича, Бориса Годунова и Смутнаго времени вышли въ св?тъ въ 1824-омъ году, т. е. за годъ до написанія "Бориса Годунова". Уже эта хронологическая близость позволяетъ утверждать, что интересъ къ личиости Бориса y Пушкина сложился подъ вліяніемъ Карамзина. Такимъ образомъ, его "Исторія" – главный источникъ историческихъ св?д?ній Пушкина. Оттого, сл?дуя за Карамзинымъ, Пушкинъ считаетъ Бориса виновникомъ смерти Дмитрія; изъ его "Исторіи" почерпаетъ онъ пониманіе характеровъ многихъ другихъ д?йствующихъ лицъ. Сл?дуя за Карамзинымъ, усваиваетъ его морализующую точку зр?нія на исторію: преступленіе наказывается, доброд?тель вознаграждается. Но велікій поэтъ сум?лъ спасти свое промзведеніе отъ нехудожественности, которая явилась бы въ случа? слищкомъ односторонняго пользованія такой тенденціей, – объясняя причины паденія Бориса, онъ, кром? моральныхъ причинъ, внесъ и историческія, и психологическія (недовольство Борисомъ бояръ и народа, характеръ самого Бориса). Такъ же свободно использовалъ Пушкинъ историческіе матеріалы,- онъ настолько не былъ порабощенъ "Исторіей", – что, во многихъ отношеніяхъ, дополняетъ ее св?