"Рано чувства въ немъ остыли,
Ему наскучилъ св?та шумъ,
Красавицы недолго были
Предметъ его привычныхъ думъ.
Изм?ны утомить усп?ли,
Друзья и дружба надо?ли
И, хоть онъ былъ пов?са пылкій,
Но разлюбилъ онъ, наконецъ,
И брань, и саблю, и свинецъ.
И вотъ имъ овлад?лъ "англіискій сплинъ", или русская хандра – да къ тому же и мода въ высшемъ св?т? перем?нилась, и "слава Ловласа обветшала". Тогда онъ подражаніе Ловласу см?нилъ на подражаніе Чайльдъ-Гарольду,- сталъ "корчить чудака". Какъ Childe Harold, угрюмый, томный, въ гостиныхъ появлялся онъ…
Сердце было пусто, умъ былъ празденъ. Онъ попытался, было, заняться литературой, но трудъ упорный былъ ему тошенъ – и онъ бросилъ перо. Взялся онъ за книгу, но и "читать" онъ не былъ пріученъ, къ тому же тогда, когда онъ изв?рился въ жизни, – не могъ онъ пов?рить книг?. "Читалъ, читалъ, a все безъ толку. Тамъ скука, тамъ обманъ и бредъ"… Свою "хандру" и "апатію",- результатъ утомленія и пустоты душевной, онъ счелъ "разочарованностью" и охотно прикрылся, моднымъ тогда, плащомъ Чайльдъ-Гарольда. Недаромъ изъ вс?хъ книгъ онъ читалъ только творенія Байрона:
"Да съ нимъ еще два-три ромапа,
Въ которыхъ отразился в?къ,
И современный челов?къ
Изображенъ довольно в?рно,
Съ его безнравственной душои,
Себялюбивой и сухой,
Мечтанью преданной безм?рно;
Съ его озлобленнымъ умомъ,
Кипящимъ въ д?йствіи пустомъ.
Он?гинъ былъ яркимъ представителемъ того "полуобразованія", которое такъ характерно было для тогдашняго русскаго общества. Умъ не позволилъ Он?гину на всю жизнь слиться съ этимъ обществомъ, но искать ц?лей бытія вн? этого общества онъ не ум?лъ. И, въ результат?, въ его лиц? получился въ русской литератур? первый образчикъ "лишняго челов?ка".
Книга была отброшена, и Евгеній остался безпомощвымъ въ жизни, "безъ руля" и "безъ в?трилъ", съ "р?зкимъ, охлажденнымъ умомъ", страннымъ мечтателемъ безъ ц?ли жизни, угрюмымъ – съ жалобаии на злобу сл?пой фортуны, съ презр?ніемъ къ людямъ, съ язвительными р?чами…
Онъ чуть было, не отправился путешествовать, но изв?стіе о смертельной бол?зни деревенскаго дяди вызвало его въ деревню.
Деревня.
Въ деревн? Он?гинъ сначала интересовался новизной жизни, необычными для него красотами тихой природы; онъ заинтересовался, было, участью своихъ кр?постныхъ, и облегчилъ ихъ существованіе, – "яремъ барщины старинной" зам?нивъ "легкимъ оброкомъ",- но вскор? онъ и зд?сь заскучалъ и повелъ уединенную жизнь, мизантропіей отдаливъ отъ себя своихъ сос?дей. Наивные деревенскіе жители въ оц?нк? героя не были такъ свисходительны, какъ петербургскій "св?тъ" – они признали Он?гина и вольнодумцемъ ("фармазонъ", т. е. франкъ-масонъ), и "неучемъ"…
Ленскій.
Въ это время въ сос?днюю деревню прі?халъ Ленскій. Это былъ челов?къ другого душевнаго склада, ч?мъ Он?гинъ: воспитанннкъ н?мецкой идеалистической философіи ("съ душою прямо геттингенской"), – поэтъ, душа котораго была воспламенена поэтическимъ огнемъ Шиллера и Гете. Въ глушь русской провинціи привезъ онъ много страннаго:
"Вольнолюбивыя мечты,
Духъ пылкій и довольно странный,
Всегда восторженную р?чь
И кудри черныя до плечъ.
Близость Ленскаго къ Жуковскому.
Онъ принадлежалъ къ разряду т?хъ "прекраснодушныхъ" юношей, которыхъ много было тсгда въ Германіи, и которые получили тамъ кличку: "die sck?ne Seele". Ero сердце было чисто; онъ былъ полонъ в?ры въ искренность дружбы и чистоту любви. Онъ былъ мечтателемъ-мистикомъ, в?рилъ въ сродство душъ, въ божественное призваніе избранныхъ вносить св?тъ въ жизнь земли. Въ своихъ поэтическихъ опытахъ онъ восп?валъ только чистыя, возвышенныя чувства. И нравствевный обликъ его, и мотивы его творчества yдивительно напоминаютъ Жуковскаго:
"Онъ п?лъ разлуку и печаль,
И н?что, и туманну даль,
И романтическія розы.
Онъ п?лъ т? дальнія страны,
Гд? долго въ лоно тишины
Лились его живыя слезы…
Онъ п?лъ поблеклый жизми цв?тъ,
Безъ малаго въ восьмнадцать л?тъ.
Подобно Жуковскому, онъ былъ неисправимымъ оптимистомъ, который не допускалъ возможности роптать на "Провид?ніе" – все разумно и все необходимо, что происходитъ. Думая о смерти, онъ не отворачивался отъ нея – онъ восклицалъ:
"…правъ судьбы законъ!-
Паду ли я стр?лой пронзенный,
Иль мимо пролетитъ она -
Все благо: бд?нія и сна
Приходитъ часъ опред?ленный:
Благословенъ и день забогъ,
Благословенъ и тьмы приходъ!
"Дружба" Он?гина и Ленскаго.
Ленскій сошелся съ Он?гинымъ, хоть они были совс?мъ непохожи другъ на друга: "волна и камень, ледъ и пламень",- вотъ, какъ ихъ характеризуетъ поэтъ. Но они сд?лались друзьями "отъ д?лать нечего" – оттого, что только они одни были "культурными людьми" въ этой "деревенской глуши",- они понимали другъ друга и не скучали вм?ст?. Он?гинъ не в?рилъ ни одному слову Ленскаго, но его трогала наивная чистота юноши, и онъ щадилъ его в?ру, иногда удерживая себя отъ излишняго "скептицизма".
Ленскій ввелъ друга въ семью Лариныхъ: онъ съ д?тства былъ влюбленъ въ ихъ младшую дочь Ольгу; ее онъ восп?валъ въ своихъ прочувствованныхъ стихахъ и ее хот?лъ показать Он?гину.
Ларины.
Ларины были простые, добродушные русскіе люди, которые жили тихой, растительной жизнью.
"Они хранили въ жизни мирной
Привычки мирной старины;
У нихъ на масляниц? жирной
Водились русскіе блины,
Два раза въ годъ они гов?ли,
Любили круглыя качели,
Подблюдны п?сни, хороводъ.
Имъ квасъ, какъ воздухъ, былъ потребенъ…
Разсказъ о жизни Лариныхъ, праздникъ именинъ въ ихъ дом?, деревенскій балъ въ этомъ тихомъ "дворянскомъ гн?зд?", типы пом?щиковъ-сос?дей, отъ?здъ Лариныхъ изъ деревни въ Москву – все это прекрасныя, живыя картины русской д?йствительности, написанныя Пушкинымъ въ добродушно-юмористическомъ тон?.
Ларинъ.
Когда Он?гинъ знакомится съ ними, старика Ларина уже въ живыхъ не было: онъ "былъ простой и добрый баринъ", и краткая эпитафія на его памятник? прекрасно рисуетъ всю его жизнь, тихую, безпорывную:
"Смиренный гр?шникъ, Дмитрій Ларинъ,
Господній рабъ и бригадиръ
Подъ камнемъ симъ вкушаетъ миръ.
Поздн?е Гоголь въ "Старосв?тскихъ пом?щикахъ" напишетъ сходную идиллію изъ жизни захолустныхъ дворянъ, но, въ художественномъ отношеніи, н?сколько строчекъ эпитафіи, брошенныхъ вскользь Пушкинымъ, гораздо выше ц?лой пов?сти Гоголя, въ которой есть и каррикатурность, и тенденціозность.
Ларина.
Сама Ларина тоже простая женщина, когда-то бредившая романическими героями; выйдя противъ воли замужъ, она сперва потосковала, но потомъ свыклась съ новой жизнью и узнала тихое и в?рное счастье.
"Привычка свыше намъ дана -
Зам?на счастію она-
Ольга.
У Лариной дв? дочери. Одна – Ольга, простая, недалекая д?вушка, живая и немного сентяментальная. Только фантазія Ленскаго могла идеализировать эту д?вушку, въ сущности, мало-оригинальную и мало-интересную. Пушкинъ говоритъ о ней-
"…любой романъ
Возьмите,- и найдете, в?рно,
Ея портретъ: онъ очень милъ,
Я прежде самъ его любилъ,
Ео надо?лъ онъ мн? безм?рно!…
Татьяна.
Гораздо интересн?е была старшая сестра Татьяна,- полная противоположность Ольг? и во вн?шности, и въ характер?. Она ребенкомъ еще жила въ родной семь? одиноко,- "казалась д?вочкой чужой", д?тскихъ игръ не любила и молча могла просиживать ц?лые дни y окна, погруженнаи въ мечты. Но, неподвижная и, повидимому, холодная, она жила сильной внутренней жизнью,- "страшные разсказы няни" сд?лали ее фантазеркой, ребенкомъ "не отъ міра сего".
Ея простонародный мистицизмъ.
Чуждаясь наивныхъ деревенскихъ развлеченій, хороводовъ и игръ, она за то всей душой отдалась народному мистицизму, – ея наклонность къ фантазированью облегчила ей это.
"Татьяна в?рила преданьямъ
Простонародной старины:
И снамъ, и карточнымъ гаданьямъ,
И предсказаніямъ луны.
Ее тревожили прим?ты.
Таинственно ей вс? предметы
Провозглашали что-нибудь,
Предчувствія т?снили грудь.
"…Вдругъ увидя
Младой двурогій ликъ луны
На неб? съ л?вой сторовы,
Она дрожала и бл?дн?ла.
Что-жъ? тайну прелесть находила
И въ самомъ ужас? она:
Такъ васъ природа сотворила,
Къ противор?чію склонила.
Чтеніе романовъ.
Отъ сказокъ няни она рано перешла къ романамъ.
"Они ей зам?няли все,-
Она влюблялася въ романы
И Ричардсона, и Руссо…
Изъ фантазерки-д?вочки она сд?лалась "мечтательной д?вушкой", которая жила въ своемъ особомъ міру: она окружала себя героями своихъ излюбленныхъ романовъ, и чужда была деревенской д?йствительности.
"Давно ея воображенье,
Сгорая н?гой и тоской,
Алкало пищи роковой.
Давно сердечное томленье
Т?снило ей младую грудь.
Душа ждала кого-нибудь.
Встр?ча съ Он?гинымъ.
Является Он?гинъ. Въ толп? дикарей-пом?щиковъ онъ – слишкомъ крупная и оригинальная фигура – и Татьяна безъ труда ув?ровала, что это и есть ея давно-жданный герой – y ней -
"…открылись очи,
Она сказала: это онъ!
Чувства ея, вызванныя этой встр?чей.
И вотъ, она бросается къ свонмъ давно-перечитаннымъ романамъ, чтобы опять бес?довать съ любимыми героями -
"Теперь, съ какимъ она вниманьемъ
Читаетъ сладостный романъ,
Съ какимъ живымъ очарованьемъ
Пьетъ обольстительный обманъ.
Вс? любимые ею романнческіе герои-
"Вс? для мечтательницы н?жной
Въ единый образъ облеклись,-
Въ одномъ Он?гин? слились.
Себя она воображаетъ тоже геровней, подругой дорогихъ ей рома-ническвхъ героевъ – Клариссой, {Героиня романа Ричардсона "Кларисса Гарловъ" (См. выше мою Исторію Словесности ч. II, стр. 153).} Юліей {Героиня романа Руссо "Новая Элоиза". См. выше "Исторію словесности". ч. II, стр. 154.}, Дельфиной {Героиня романа г-жи Сталь – "Дельфина".}. Немудрено, что въ книгахъ она находитъ
"свойтайный жаръ,
своимечты". Подъ св?жимъ впечатл?ніемъ перечитанныхъ книгъ она сочиняетъ Он?гину письмо, въ которомъ повторяетъ слова и даже фразы любовнаго письма Юліи къ С.-Прё.
Разговоръ съ няней о любви.
Разговоръ Татьяны съ няней передъ сочиненіемъ этого письма принадлежитъ къ изумительнымъ сценамъ, по своей художественности и психологической правдивости. Въ бес?д? восторженной д?вушки со старухой сталкивается простонародное воззр?ніе на любовь съ искусственно-приподнятымъ романическимъ чувствомъ; сталкиваются наивная старость и наивная юность.
Любовь Татьяны.
Поэтъ старается оправдать въ глазахъ читателей поступокъ Тани: съ н?жнымъ чувствомъ умиленія склоняется онъ къ поэтическому образу своей героини и проситъ для нея снисхожденія. Она такъ чиста и такъ наивна. Въ ней н?тъ ни т?ни кокетства, н?тъ той лжи, которой вооружены св?тскія красавицы -
"…въ милой простот?
Она не в?даетъ обмана
И в?ритъ избранной мечт?.
Она "любитъ безъ искусства"; "послушная" влеченью чувства, она дов?рчива; къ тому же она-
"…отъ небесъ одарена
Воображеніемъ мятежнымъ,
Умомъ и волею живой,
И своенравной головой,
И сердцемъ пламеннымъ и н?жнымъ.
Ужели не простите ей
Вы легкомысліе страстей?
Отношеніе Он?гина къ письму Татьяны.
Он?гинъ былъ "тронутъ" посланіемъ Тани, но онъ "привычк? милой не далъ ходу": его пугала перспектива связать свою свободу "бракомъ" и опуститься до растительной жизни провинціи – "прозой" пахнуло на него отъ семейнаго счастья съ наивной, провинціальной д?вицей. Ея неопытностью воспользоваться онъ не захот?лъ – слишкомъ "неинтересна" была для него, "опытнаго охотника", вся эта несложная интрига: для него, ученика Ловласа, "борьба" была слишкомъ легка; кром? того, в?дь онъ корчилъ въ это время Чайльдъ-Гарольда, a тотъ, какъ разъ, въ подобномъ случа?, отвергъ любовь героини, сказавъ:
"Флоранса! если бъ сердце это
Я для любви не схоронилъ
Тогда бъ, пов?рь, любовь поэта
Къ твоимъ ногамъ я положилъ,
Но ты не можешь быть моею-
У насъ различные пути! ("Чайльдъ-Гарольдъ")
Приблизительно то же сказалъ Он?гинъ Татьян? при личномъ свидань?. Только онъ прибавилъ еще нравоученіе въ дух? т?хъ, которыя расточалъ Грандисонъ {Идеальный герой одного романа Ричардсона.}, любившій читать нравоученія т?мъ "неопытнымъ" д?вицамъ, которыя предлагали ему свою любовь:
"Учитесь властвовать собой!
Не всякій васъ, какъ я пойметъ,-
Къ б?д? неопытность ведетъ!
Не безъ юмора разсказываетъ Пушкинъ, какъ "пропов?довалъ" Он?гинъ, но онъ тутъ-же сп?шитъ добавить, что, въ этомъ случа?, онъ поступилъ "очень мило", онъ тутъ "явилъ души прямое благородство". Сама Татьяна впосл?дствіи, призвавала, что въ этотъ "страшный часъ" онъ поступилъ "благородно". И, конечно, если онъ не любилъ Татьяны, онъ поступилъ прекрасно, но самъ Пушкинъ указываетъ, что онъ почти полюбилъ ее {По крайней м?р?, въ черновой рукописи есть строфа, въ которой говорится, что "скоро сталъ Евгеній, какъ Ленскій".}. Он?гинъ впосл?дствіи самъ говоритъ, что былъ наканун? этой любви: "привычк? милой не далъ ходу" – изъ эгоизма онъ убоялся потерять "свободу" и предпочелъ разыграть разочарованнаго Чаільдъ-Гарольда, разбивъ чистое и чествое сердце Татьяны. Эта "игра" въ разочарованье была "ложью",- она стоила счастья двухъ молодыхъ жизней, и потому вина Он?гина велика.
Ссора съ Ленскимъ.
Онъ пересталъ бывать y Лариныхъ, уединился y себя въ деревн?, гд? и повелъ спокойное, эгоистическое существовані? подражая въ образ? жизни своему образцу – Байрону. Однажды, Левскій уб?дилъ его прі?хать къ Ларинымъ на именины Татьяны, ув?ривъ, что никакихъ гостей не будетъ. Он?гинъ явился и былъ непріятно пораженъ при вид? ц?лой кучи сос?днихъ пом?щиковъ. Он?гина взб?сила перспектива сыграть въ ихъ глазахъ роль "жениха" и сд?латься предметомъ новыхъ сплетенъ и пересудовъ. Чтобы отомстить за обманъ, онъ р?шился дразнить Ленскаго и сталъ ухаживать за Ольгой. Впечатлительный и дов?рчивый Ленскій увид?лъ въ этомъ глубокое коварство Он?гина и вызвалъ его на дуэль. Секундантомъ Левскій выбралъ Зар?цкаго, стараго бреттера. Этотъ вызовъ былъ неожиданностью для Он?гина,- онъ сознавалъ, что былъ неправъ предъ Ленскимъ, но, выросшій въ чувств? страха передъ судомъ общества, онъ им?лъ слабость бояться того, что о немъ будутъ говорить его сос?ди, которыхъ въ душ? онъ презиралъ.
"И вотъ, общественное мн?нье,
Пружина чести, нашъ кумиръ
И вотъ, на чемь вертится міръ -
– съ горечью восклицаетъ поэтъ.
"Дико-св?тская вражда
Боится ложнаго стыда!
Смерть Ленскаго и судьба Он?гина.
Дуэль состоялась, и Ленскій былъ убитъ. Он?гинъ, мучимый сов?стью, оставилъ деревню и пустился странствовать "безъ ц?ли", нигд? не находя себ? м?ста… Пушкинъ даетъ указаніе, что кровавая исторія его съ Ленскимъ вылечила его отъ страсти сл?довать "мод?",- онъ уже не корчилъ изъ себя ни романическаго героя, ни "космополита", ни "патріота", ни "квакера", ни "ханжу" (Пушкинъ перечисляетъ вс? "моды", которыя пережило русское общество {См. мою Исторію русской Словесности ч. II, 192-3.} при император? Александр? I). Он?гинъ разъ навсегда сбросилъ съ себя модную мишуру лжи и сд?лался т?мъ, ч?мъ онъ былъ, въ сущности, всегда – "добрымъ малымъ", какъ "ц?лый св?тъ"… Страсть "маскироваться" прошла. Дорогой ц?ной заплатилъ онъ за свое леченіе.
Судьба Татьяны.
Между т?мъ, и въ жизни Татьяны произошла перем?на. Она не могла забыть Он?гина, и, воспользовавшись его отъ?здомъ изъ деревни, пробралась въ его домъ и перечитала книги, имъ любимыя. Оказалось, онъ интересовался только Байрономъ, да романами, гд? выводились тмпы разочарованныхъ и озлобленныхъ людей.
Вчитавшись въ эти романы, Татьяна поняла, по какимъ рецептамъ жилъ ея Он?гинъ, "чудакъ печальный и опасный". И, вотъ, Татьяна спрашиваетъ себя -
"Что жъ онъ? Ужели подражанье?
Ничтожвый призракъ, иль еще -
Москвичъ, въ гарольдовомъ плащ?,
Чужихъ причудъ истолкованье,
Словъ модныхъ полный лексиконъ,-
Ужъ не пародія ли онъ?
Замужество Татьяны.
Простая, деревенская барышня, доросшая до такого сознанія, поняла теперь лучше Он?гина, но она не разлюбила его,- она простилась съ нимъ навсегда, полная сожал?ній, что счастье, столь близкое и возможное, не осуществилось потому, что "добрый малый" въ Он?гин? былъ поб?жденъ "модою"… В?роятно, и въ сердц? Татьяны, посл? первой ошибки, изсякли ея романическія мечты,- и она сум?ла стряхнуть съ себя вліяніе книгъ, книжныхъ чувствъ и книжныхъ идеаловъ. Ея умственный кругозоръ расширился: теперь "ей открылся міръ иной" – сознательн?е и проще стала она относиться къ жизни. Уступая желанію матери, она вышла замужъ за пожилого князя, въ то время изв?стнаго и почтеннаго д?ятеля… Татьява вступила въ бракъ безъ любви, но полная чувствъ уваженія къ мужу; она смотр?ла теперь въ жизнь трезво и спокойво.
Встр?ча съ Он?гинымъ.
Он?гинъ встр?тилъ ее въ Петербург? и былъ пораженъ перем?вой, съ ней происшедшей: вм?сто наивной, мечтательной и восторженной барышни передъ нимъ была спокойная, выдержанная великосв?тская дама, закованная въ непроницаемую броню св?тскихъ "приличій". Он?гинъ влюбился въ нее безъ памяти,- теперь онъ никого уже не "корчилъ" изъ себя,- онъ былъ теперь просто "добрый малый", съ утомленнымъ, несчастнымъ сердцемъ… Онъ ничего не ждалъ для себя отъ своей любви, но онъ не смогъ справиться съ собой, написалъ Татьян? письмо, въ которомъ каждое слово было правдиво, и каждое было имъ выстрадано. Произошло посл?днее объясненіе героевъ.
Посл?дній разговоръ Татьяны съ Он?гинымъ.
Татьяна сбросила свою маску "великосв?тскаго тона",- она предстала передъ Евгеніемъ простой, сердечной женщиной, y которой нав?ки разбито сердце. Она призналась Он?гину, что несчастна, призалась, что любитъ его, но заключила свою р?чь словами:
"Я другому отдана
И буду в?къ ему в?рна!
Такое глубокое пониманіе обязанностей жены освящаетъ высоконравственный образъ Татьяны. Эти дв? строчки бросаютъ яркій св?ть на ея сердце,- и все непонятное въ этой душ? проясняется… Дикая и одинокая д?вочка въ родной семь?, Татьяна оттуда, изъ н?дръ хорошей, простой русской семьи, вынесла свои семейные идеалы, и свято сохранила ихъ въ сутолок? интернаціональной столичной жизни.
Татьяна – идеальный образъ русской женщины.
За эту в?рность мужу русская критика признала Татьяну "идеальнымъ образомъ русской женщины". Конечно, странно утверждать, что Пушкинъ
хот?лъизобразить идеальную героиню и создалъ Татьяну,- онъ просто рисовалъ русскую жизнь, съ одинаковой любовью относясь ко вс?мъ своимъ героямъ – и Он?гину, и Ленскому, и Татьян?. Онъ изобразилъ на своихъ герояхъ, какое зло – та "ложь", которымъ жило русское общество, потерявшее связи съ русской родной основой. Татьян? нужно было разочароваться въ Он?гин?, чтобы сум?ть воспитать въ своемъ сердц? зародыши той "правды", которыя были вложены въ него вліяніями русской жизни.
Отношеніе публики къ первымъ главамъ романа.
Историческое значеніе романа Пушкина велико – онъ попалъ въ руки русской публик?, которая дочитывала еще сентиментальныя пов?сти Карамзина, которая увлекалась романтическими героями Марлинскаго, a изображенія русской жизни вид?ла въ произведеніяхъ писателей, врод? Булгарина. Понятенъ тотъ восторгь, съ которымъ русское общество встр?чало каждую новую главу пушкинскаго романа. Въ прекрасныхъ стихахъ, въ перемежку съ лирическиии отступленіями, нарисованы удивительно-художественно картины изъ русской жизни. Юморъ и элегія, романтизмъ и реализмъ, правда и мечта – все въ этомъ роман? сплелось въ одну причудливуіо ц?пь…
Описанія.
"Поэзія прозы".
Описанія городской жизни Петербурга и Москвы, деревни (типы пом?щиковъ, семья Лариныхъ, зима, осень и весна въ деревн?),- все это было новшествомъ въ русской литератур? – первымъ опытомъ нарисовать въ широкихъ пред?лахъ
поэзію русской прозы…Никто до Пушкина не рискнулъ-бы изобразить, наприм?рь, сцену разговора Татьяны съ няней. В?дь въ такой бес?д? было мало "интереснаго" для писателя, любящаго эффекты сентиментализма и романтизма,- только великій "поэтъ д?йствительности" могъ понять красоту и поэзію этого маленькаго "неинтереснаго" эпизода. Нужно быть великимъ знатокомъ жизни и сердца челов?ческаго, чтобы въ одной эпитафіи на могил? старика-Ларина нарисовать всю душу его и всю его безпорывную, тихую жизнь.
Сцены бытовыя. Романъ-элегія.
Сцены чисто-бытовыя написаны въ роман? широко и ярко: русская жизнь 20-хъ годовъ, и столичная, и деревенская, предстала передъ читателемъ, нарисованная мягкими, успокаивающими тонами,- зд?сь н?тъ протеста, н?тъ пропов?ди, н?тъ сатиры – "поэтъ любви" сум?лъ любовными глазами посмотр?ть на современную жизнь {Единственнымъ диссонансомъ звучатъ строфы, посвященныя въ посл?днихъ главахъ романа "высшему обществу".} безъ всякой злобы,- только отъ легкаго чувства грусти отд?латься онъ не могь,- оттого весь романъ, особенно благодаря лирическимъ отступленіямъ автора, производитъ впечатл?ніе огромной "элегіи". Это прекрасно передано Чайковскимъ въ его опер?…
Литературныя вліянія. Сатира-элегія.
По форм? своей, романъ Он?гина напоминаетъ поэмы Байрона: "Чайльдъ-Гарольдъ", "Беппо" и "Донъ-Жуанъ". Въ этихъ произведеніяхъ "романъ въ стихотворной форм?" тоже переплетался съ лирическами отступленіями – такимъ образомъ, получилось лиро-эпическое произведеніе. Только въ настроеніи мало сходства между байрововскими произведеніями и пушкинскимъ. Судя по нам?реніямъ, съ которыми приступилъ Пушкинъ къ сочиненію своего романа, онъ сперва хот?лъ изъ него сд?лать "сатиру" на русскую жизнь; если бы это желаніе онъ осуществилъ,- получилось бы произведеніе, подходящее къ байроновскому "Донъ-Жуану",- но Пушкинъ далъ, въ конц? ковцовъ, не "сатиру", a "элегію", и внесъ въ свое твореніе столько любви къ героямъ, что далеко отошелъ отъ своихъ первичныхъ замысловъ.
Вліяніе "Новой Элоизы".
Большое значеніе для "Евгенія Он?гина" им?ли также романъ Руссо "Новая Элоиза" и романы г-жи Сталь. Руссо удалось роман? изобразить
психологію любви,и его произведеніе,- особенно
стильего, на много л?тъ сд?лались образцовыми для вс?хъ европейскихъ романистовъ, бравшихся за изображеніе чувствъ любви {См. мою Исторію русской словесности, ч. II, 153-4.}. На письмахъ Татьяны и Евгенія сказалось вліяніе стиля т?хъ писемъ, которыми обм?нивались герои Руссо – Юлія и С.-Прё {Подробн?е см. въ моей работ?: "Он?гинъ, Ленскій и Татьяна" (въ соч. "Пушкинъ, его жизнь и творчество". Спб. 1907).}.
Вліяніе "Дельфины". Соціальное значеніе пушкинскаго романа.
Очень близка Татьяна также къ Дельфин?, героин? одного романа г-жи Сталь – и по характеру, и по судьб?. Романъ г-жи Сталь есть не что иное, какъ картина женской души, картина подробная, мелочная. Такимъ образомъ, "психологія женской души"-главное содержаніе романа. Другая сторона въ этомъ произведеніи, "философская", не мен?е важна для насъ. Романъ посвященъ изображенію борьбы одинокой, талантливой личности съ безличной, безформенной, но страшной силой – "общественнымъ мн?ніемъ", составляющимся изъ разныхъ предразсудковъ, сплетень, мелкихъ интригъ. Въ лиц? нашей Татьяны тоже изображена борьба личности со средой {Детальное сравненіе Татьяны съ Дельфиной см. въ той-же стать?.}. Жизнь Татьяны въ деревн? съ отрочества была н?мымъ протестомъ противъ будничной, патріархальной жизни сытыхъ русскихъ пом?щиковъ. Татьяна "дика, печальна, молчалива",- она чуждается беззаботнаго веселья сверстницъ; она жалуется, что ея "никто не понимаетъ",- одинокая, она "должна молча гибнуть". Жизнь Татьяны въ Москв?, a потомъ въ петербургскомъ св?т?, является такимъ же "н?мымъ" протестомъ противъ "среды". Правда, Татьяна не смотритъ уже исподлобья на общество, которое ее окружаетъ, но въ душ? она протестуетъ противъ всей этой "ветоши маскарада", "постылой жизни мишуры"… Припомнимъ т? жалобы на "общественное мн?ніе", которыя слышатся не разъ отъ самого Пушкина (о воспитаніи Он?гина, о жизни его въ св?т?, въ разсказ? о вызов? его на дуэль) – и мы должны будемъ признать, что на романъ Пушкина должны смотр?ть, какъ на художественное выраженіе протеста противъ деспотизма общественнаго суда. Конечно, это протесты еще очень слабые, но, несомн?нно, первые, раздавшіеся въ русской литератур?. Въ этомъ "соціальное" значеніе Пушкинскаго романа {Вопросъ объ отношеніи личности къ обществу слаб?е поставленъ въ "Кавкавскомъ Пл?нник?" и "Цыганахъ".}.
Отношеніе критики.
Ч?мъ бол?е выросталъ Пушкинъ, т?мъ бол?е отставала отъ него современная ему критика. Если первыя главы романа и были приняты ею скор?е сочувственно, то посл?днія встр?тили почти единодушное порицаніе.
Во всякомъ случа?, важно, что русская критика признала жизненность героевъ романа. Булгаринъ заявилъ, что "Он?гиныхъ" онъ встр?чалъ въ Петербург? "дюжинами"; Полевой призналъ въ геро? "знакомаго" челов?ка, внутреннюю жизнь котораго онъ "чувствовалъ", но, безъ помощи Пушкина, "не ум?лъ объяснить". То же на разные лады говорятъ многіе другіе критики {См. любопытную статью изв?стнаго русскаго историка акад. Ключевскаго: "Евгеній Он?гинъ и его предки" ("Русск. Мысль, 1887 No 2), въ которой разобранъ герой, какъ историческій типъ.}.
Вопросъ о "народности" въ русской критик?.
Зат?мъ важно, что по поводу романа возникъ вопросъ о томъ, что такое "народность" въ лнтератур?: одни критики признавали за романомъ значеніе произведенія "національнаго", другіе усмотр?ли въ немъ неудачное подражаніе Байрону. Изъ спора выяснилось, что "народность" первые увид?ли не тамъ, гд? ее нужно было вид?ть, a вторые просмотр?ли оригинальность Пушкина. Никто изъ критиковъ не оц?нилъ это произведеніе, какъ "реалистическое", за то многіе напали на форму его, указывали недостатки плана, несерьезность содержанія…
Отзывъ Полевого.
Изъ наибол?е серьезныхъ отзывовъ о роман? надо признать статью Полевого,-онъ увид?лъ въ роман? "литературное caprissio", образчикъ "шутливой поэмы", въ дух? "Беппо",- онъ оц?нилъ простоту и живость пушкинскаго разсказа. Онъ первый назвалъ романъ Пушкина "національнымъ": "мы видимъ свое, слышимъ свои народныя поговорки, смотримъ на свои причуды, котрыхъ вс? мы не чужды были н?когда". Эта статья вызвала оживленную полемику. Въ образ? "Татьяны" изъ современныхъ критиковъ только одинъ увид?лъ полную самостоятельность пушкинскаго творчества; Татьяну онъ поставилъ выше черкешенки, Маріи и Заремы.
Вопросъ о "байронизм?" въ роман?.
Критики, доказывавшіе, что "Евгеній Он?гинъ" – подражаніе байроновскимъ героямъ, все время утверждали, что Байронъ выше Пушкина, и что Он?гинъ, "существо пустое, ничтожное и обыкновенное", ниже своихъ прототиповъ. Въ сущности, въ этомъ отзыв? о геро? Пушкина,- было больше похвалы, ч?мъ порицанія,- Пушкинъ нарисовалъ "живой" образъ, не идеализировавъ его, чего сказать о Байрон? нельзя.
Отзывъ Надеждина.
Надеждинъ не придавалъ серьезнаго значенія роману,- лучшимъ произведеніемъ Пушкика, по его мн?нію, оставалась поэма "Русланъ и Людмила". На романъ Пушкина онъ предлагалъ смотр?ть, какъ на "блестящую игрушку", которую слишкомъ превозвосить и порицать не стоитъ.
с) Михайловскій періодъ въ творчеств? Пушкина. Лирика этого періода. "Желаніе славы".
с)
Михайловскій періодъ въ творчеств? Пушкина.Изъ стихотвореній этого періода автобіографическое значеніе им?ютъ сл?дующія: "Коварность", "Сожженное письмо", "Къ А. П. Кернъ", "Желаніе славы", "19 октября 1825 г.", "Зимній вечеръ". Изъ этихъ произведеній въ стихотвореніи "Сожженное письмо" справедливо видятъ сл?ды увлеченія Пушкина гр. Воронцовой: {Во время пребыванія Пушкина въ Михайловскомъ, онъ, время отъ времени, получалъ письма съ юга, запечатанныя печатью съ т?ми же знаками, что были выр?заны на его перстн? (см. стих. "Талисманъ"). Эти письма Пушкинъ сжигалъ сейчасъ же посл? прочтенія.} въ стихотвореніи "Желаніе славы", и въ посланіи "Къ А. П. Кернъ" можно вид?ть поэтическое выраженіе той страсти, которая завлад?ла поэтомъ, когда онъ встр?тился въ деревн? съ красавицей-Кернъ. Это чувство не было спокойнымъ,- оно на первыхъ-же порахъ над?лило поэта разочарованіями, тревогами:
"Я наслажденіемъ весь полонъ былъ – я мнилъ,
Что н?тъ грядущаго, что грозный день разлуки
Не прйдетъ никогда… И что же? Слезы, муки,
Изм?ны, клевета,- все на главу мою
Обрушилося вдругъ…
Поэтъ весь полонъ былъ "желанія славы" только для того, чтобы дорогая ему женпщна была всечастно "окружена" его славой,-
"…чтобъ громкою молвою
Все, все вокругъ тебя звучало обо мн?…
"Къ А.
П. Кернъ".
Гораздо спокойн?е другое стихотвореніе, посвященное той-же Кернъ: "Къ А. П. Кернъ" ("Я помню чудное мгновенье"…). Зд?сь н?тъ мятежной страсти – зд?сь чисто-эстетическое наслажденіе отъ созерцанія чистой женской красоты, воплощенной въ прекрасномъ "мимолетномъ вид?ніи". "Геній чистой красоты", съ "милыми", "небесными чертами", предсталъ предъ нимъ и наполнилъ его душу самыми высокими настроеніями, -
