Чм66 или миллион лет после затмения солнца

      Федосова постучала карандашом по столу, пригрозила вывести публику из зала и объявила перерыв до завтра.
      Санкция есовской статьи предусматривает наказание до 3,5 лет. С учетом судимости Есу могут дать не более 2-х лет. Если же адвокат докажет добровольную отдачу пиджака, то Атилова освободят.
      Драмарецкая хороший адвокат. Не потому что знает свое дело, а потому что защищает Еса горячо, с волнением.
      Отказываться от показаний на следствии нельзя. Посадить не посадят, но если начну вилять, дело рассыпется и Еса выпустят. Так не пойдет. Раз уж дошло до суда, то пусть посидит.
      Федосову сменила судья Орлова. Ртутная девушка.
      – Потерпевший тут что-то лепетал… – адвокат Драмарецкая близко к сердцу приняла судьбу подзащитного. – Хочет угодить всем…
      Здесь Ес сделал глупость. Он сначала, глядя на меня, сообщил, что в одной камере с ним сидит Доктор, а потом сказал:
      – Вы же видите, Бектас за меня. Это все мать его устроила.
      При последних словах, сидевший на задней скамейке, Духан Атилов опустил голову. Орлова равнодушно спросила:
      – Причем здесь мать потерпевшего? Вы не ее ограбили.
      – А-а.. Вы не знаете его мать… Она…
      – Что она? – Орлова бросила цепкий и короткий взгляд на на маму.
      Ничего вроде особенного. Сидит себе старушка, опершись подбородком на костыль.
      Человек если глуп, то это надолго.
      – О, вы не знаете ее, – повторил Атилов и возьми да и брякни. -
      Ее даже ЦК боится.
      – Что-о? – тихо переспросила Орлова.
      В этот момент в зал вошел Иоська Ким с ментом-сержантом. Они сели рядом со мной. Судья объявила перерыв. Мы вышли в вестибюль, Иоська ходил между есовских болельщиков и предупреждал: "Скоро вас всех посажу".
      Духан Атилов из зала вышел с женой последним и присел на лавочке.
      Его обступили менты-казахи. Мама шкандыбала по вестибюлю и кого-то искала глазами. Увидев облепленного милиционерами Духана, она сменила шаг, быстро подошла к нему и начала избивать костылем старика. Менты опешили, Атилов суматошно уворачивался от ударов, матушка била его и приговаривала:
      – Сен барлыга кнали! Сен!
      Менты не успели защитить старика. Матушка, сделав свое дело, не глядя, на побитого писателя, подошла к другой лавке. Сидевшие на ней двое русских парней поднялись, уступили место.
      Прокурор попросил для подсудимого два года.
      На оглашение приговора мы не пошли. Я позвонил в суд и узнал:
      Орлова дала Есу три с половиной строгого. Почти одновременно в другом зале Советского райсуда три года дали и Ивану Атилову.
      Можно только догадываться, каково было Духану. Я же, хоть и не считал себя виновным в участи Еса, об истории с монгольским пиджаком старался забыть. Мы с ним квиты.
      Для чего Ес пробросил в суде, что сидит в одной камере с
      Доктором, понятно. Сведения предназначались для Орловой. Имейте в виду, гражданин судья, потерпевший, как и я, тоже знатного рода.
      Неделю спустя мама и Бирлес провели день и в суде Фрунзенского района, где проходило повторное разбирательство дела Доктора. Судья
      Ахметкалиева кроме того, что была подругой Карашаш, неплохо знала и матушку. После вынесения приговора она позвонила Карашаш: "Передай
      Шаку-апай: я была не в силах переквалифицировать обратно покушение на убийство в хулиганство".
      Доктор получил семь лет строгого.
      Аргентина- Ямайка. Пять ноль… Какая боль…
      И.Х. по прежнему приходит в институтскую библиотеку, заглядывает и к нам.В начале сентября ему исполняется восемьдесят. Из его институтских ровесников в живых остался лишь один академик Захаров.
      Предпоследним из ровесников И.Х. умер гидротехник Синявский. Тогда
      Озолинг заметил:
      – Человеку здесь ничего не принадлежит.
      Иван Христофорович кажется допер кто я есть на самом деле, но все равно теперь остерегается выступать с расисткими заявлениями.
      – Иван Христофорович, скоро у меня выйдет на вас пасквиль. – предупредил я его.
      И.Х. на всякий случай насторожился.
      – Вы шутите?
      – Шучу. Но думаю вам не повредит, если кто-то в Казахстане узнает про вас.
      – Кхе-кхе. Поглядим.
      Четыре года назад после демонстрации казахов в Целинограде против планов немецкой автономии мы совместно раскусили заготовку Брежнева и Шмидта.
      – Брежнев пообещал канцлеру переместить Немповолжье в Ерементау, а после инсценировки с протестами казахов, вытащил из рукава козырного туза: видите, народ против.
      – Так оно и есть. – согласился И.Х.
      – Наши смелеют только по команде сверху.
      – Это да. Конечно.
      Про то, что из себя представляют казахи, Озолинг врубился раньше меня.
      Деньги не черепья…
      Комиссар Миклован, кагуляры и фергиссмайнихт… Я запутался с понятиями. Нет, нет… Миклован румын, кагуляры из "Теней над
      Нотр-Дам". Ничего я не путаю. Вот только с фергиссмайнихт не могу разобраться. Откуда он пришлепал? . Изабель…Изабель… Изабель…
      Матушка велела сегодня прийти домой абсолютно трезвым и пораньше.
      На шесть вечера назначен смотр.
      Может это и к лучшему? Избавлюсь от мыслей о товарище по работе.
      После больничного по уходу за ребенком, не выходя на работу, Кэт вышла в отпуск. По телефону сообщила о задержке.
      – Будешь рожать? – спросил я.
      – Вот еще!
      В июле у нас с ней состоялся только один сеанс связи. От узбека после рождения сына она ни разу не понесла, так же, как и от меня, с мая прошлого года. Дело не в ее памяти. Она не забыла, как собиралась рожать от меня. Не прибегая к методам объективной контрразведки, можно вычислить истинного оплодотворителя.
      "Вернись, я все тебе прощу!".
      – Когда аборт будешь делать?
      – Марадона обещала поговорить со знакомым гинекологом.
      – Слушай, как насчет встречи вне рамок протокола?
      – Аборт оплатишь?
      – Спрашиваешь.
      – Тогда на неделе подъеду.
      Дожился. Королева бензоколонки прикормила и сделала из меня бобика.
      …Карашаш, ее подруга Кайнигуль с племянницей Айгешат пришли без опозданий. За новой жертвой я наблюдал, отодвинув занавеску в дверном окне. Девушка в очках носила из кухни в столовую и обратно посуду, долго мыла ее.
      Кайнигуль поинтересовалась где я. Мама ответила: "Он звонил, извиняется, у него сегодня важный эксперимент".
      Карашаш подхватила: "Бектас оригинальный ученый".
      Татешка говорила Кайнигуль и ее племяннице, что я не не пью и не курю и употребляю исключительно соки. Про то, что медичка вполне может угодить в филиал дурдома, Карашаш умолчала.
      Потом узнает.
      Из смежной комнаты за медичкой так же, как и я, отодвинув занавеску, подсекал и папа.
      Айгешат ему понравилась.
      Про матушку и говорить нечего.
      – Она работает молча. – сказала мама и добавила. – И не жалуется.
      Поначалу они все не жалуются. Потом уже жалуются на них.
      Какая, в сущности, смешная вышла жизнь…
      Ответсекретарь журнала, где главным редактором Карашаш, тертый калач. Ранее он работал в "Вечерке", одно время болтался на низовых должностях в издательстве, в городском управлении "Спортлото". Мужик пробивной, хоть и старый (ему за пятьдесят), но с амбициями.
      Вообще-то такой и нужен был татешке, с тем только условием, чтобы не забывался и угождал благодетельнице. Карашаш бы поинтересоваться, за что Мишу – так звали ответсекретаря – отовсюду выставляли за дверь, но она понадеялась на личный опыт работы с людьми и собственный авторитет среди газетчиков, который сам по себе, по ее мысли, и должен предостерегать глупых мальчонок от домогательств на ее место.
      По общественным над?бностям ей ириходится часто оилучаться с работы, и ответсекретарь в ее отсутствие проникся не только детальным знанием состояния дел в редакции, но и не желал вспоминать, где его подобрала Карашаш. Миша призадумался: почему хорошим журналом командует богемная тетенька?
      Подоспела текущая размолвка, содержание которой татешке бы чуток проанализировать и попристальней приглядеться к ответсекретарю, но она не не подстраховалась. Видя такое дело, Миша и показал зубки. В ее отсутствие ответсекретарь подбивал небольшой коллектив редакции к бунту, для чего стал склонять колеблющихся подписать письмо о татешке в директивные органы. Карашаш узнала поздно и когда попыталась загнать раба в клетку, последний обратился за помощью вОБХСС.
 
      В мае в Алма-Ате прошел Всесоюзный кинофестиваль. Редакция журнала учредила для участников свой приз – Карашаш распорядилась купить хрустальную вазу стоимостью сто пятьдесят рублей. Ваза, по мнению смутьяна и интригана, неплохой повод для начала операции по смещению с должности татешки. ОБХСС согласился с ним и Карашаш вызвали на допрос. Татешка перепугалась не только за репутацию. Ей было известны подробности ареста заместителя министра мясо-молочной промышленности, у которого неделю назад при обыске нашли ящик семипалатинской тушенки. Вдобавок ко всему, Карашаш ждала ребенка, а
      Анеке, муж ее, как назло только что отбыл в длительную командировку.
      Мама позвонила мне на работу:
      – У Карашаш неприятности… Сейчас я заеду за тобой на такси.
      В квартире татешки кроме домработницы никого не было. Хозяйка недавно звонила и обещала скоро подъехать.
      Как уже отмечалось, Карашаш из той редкой породы стальных женщин, которые хорошо знают чего они хотят. Рядовой женщине может и достаточно для полного счастья обычных радостей, как-то: хорошего мужа, детей и достатка в доме. В понимании татешки сей стандартный набор годится обычным клушам, которые не имеют собственной жизни.
      Такое существование не для нее.
      Я ни разу не видел ее за хлопотами по хозяйству. В доме у нее сменялись домработницы из числа рабынь из аула, готовили они невкусно, но Карашаш сохраняла выдержку и никогда не вмешивалась, не пыталась переучить. Достаточно того, что они содержали большую пятикомнатную квартиру в чистоте. Кроме хороших сигарет любит татешка долгие разговоры с умными людьми. В ее доме принимали режиссеров, актеров. С ними ей было интересней, нежели с литераторами.
      В середине 70-х папа, представляя Карашаш гостям нашего дома, напоминал: "Первую книгу Карашаш благословил Леонид Леонов".
      По-моему, папа про Леонова звиздел, но татешка молчала, и все верили. Хотя бы потому, что татешка и без благословления Леонова личность во всех смыслах и без того незаурядная.
      Ее первый муж редкой талантливости человек. Она, как женщина, проучившаяся бок о бок в Литинституте с разными людьми, хорошо понимала, что одаренность, ум ничего не стоят, если их не подпирает характер. За спиной таланта не укроешься, опять же все и к двухтысячному году все тот же семейный коммунизм не построишь.
      Маму и татешку разделяет разница в сорок лет. Карашаш обращалась с матушкой по-свойски. Тыкала, спорила, откровенно посмеивалась над маминой необразованностью, но при всем этом отдавала должное напористости жены Абекена.
      Матушка отвечала взаимностью татешке. Говорила ей: "Я знаю, чем ты дышишь… Смотри у меня". Карашаш немало сделала для нас. Она любила нашего папу, уважала память Шефа и Ситки, только этого мне было достаточно, чтобы понимать, как она отличается от остальных и всегда быть готовым, хоть по-малости, но как-то угодить ей, показать на деле умение быть благодарным.
      Во мне Карашаш находила сходные с характером отца черты. Я не спорил с ней. Она не могла знать о том, какой я изнутри. Себя досконально знать мне не дано, тем не менее уже одно то, что я целиком и полностью разделял мамины методы работы с личным составом родственников и знакомых, – скажи я честно ей об этом, – способно было бы немало насторожить татешку.
      …Звонок в дверь. Я пошел открывать.
      В квартиру вошли Кайнигуль и Айгешат.
      Медичка, не поднимая глаз, скинула босоножки и, так же не глядя на меня, прошла в комнату. Мама притворно-искренне всплеснула руками: "И вы здесь?".
      Через четверть часа появилась Карашаш. Новости у нее плохие. С утра на работу приехали обхээссэсники и забрали из бухгалтерии документы за последние три года.
      Мама настраивала татешку записаться на прием к Камалиденову.
      Секретарь ЦК по пропаганде учился в школе вместе с Анеке. В ответ
      Карашаш говорила, что обращаться к Камалиденову вроде как неудобно.
      Вдруг он подумает, что татешка нечиста на руку. На что матушка отвечала:
      – Ашык ауз болма… Милиции плевать, что ты беремена. Посадят – сразу поймешь…
      Карашаш побледнела.
      – Ой, что ты говоришь!
      Мама утешила ее:
      – Ты – член партии, писатель. В тюрьме тебя долго держать не будут. Может через полгода выпустят.
      Татешка схватилась за сердце и прилегла на диван. Мама продолжала успокаивать ее. Дескать, поднимем в защиту Карашаш общественность.
      Успокаивала и спрашивала: нужно ли доводить дело до огласки и садиться из принципа, хоть и ненадолго, в тюрьму?
      – Какие принципы? – ужаснулась Карашаш. – Ты что меня пугаешь?
      – Я тебя не пугаю, – деловито сказала мама,. – Говорю тебе: соберись! Иди к Камалиденову!
      Матушка отправляла татешку записываться на прием к секретарю ЦК, а меня с Айгешат вытолкала на балкон.
      Балкон висит площадкой во двор, на солнцепек. Медичка выглядела уставшей. Я смотрел на ее груди. Они у нее такие, что я размечтался… "Неужто это все мое?".
      – По характеру – я ведомая, – сказала она.
      Я хорохорился, она вяло отвечала. Не нравлюсь я ей. "Черт побери, что за дела? – ругался я про себя. – Пузач во всем виновата…
      Позвонить ей сейчас? Сказать, что между нами все кончено…".
      Предлагаю не прятать…
      Для маминого приемного сына происходящее в нашей семье пока интересно. Большое любопытство у Бирлеса вызывает, почему матушка прибегает к посторонним услугам даже тогда, когда, к примеру, требуется прибить гвоздь в стену или занести в квартиру мешок картошки.
      – Почему Бектас ничего не делает? – расспрашивал названный брат приемную мать.- Я рос без родителей в интернате… И ничего, стал человеком.
      – То, что ты рос без отца и матери, никто не виноват, – назидала мама в ницшеанском духе. – Твоя судьба она только твоя.
      Сиротская доля, матушка тут соглашалась с Бирлесом на все сто, вещь ужасная вовсе не потому что человеку с малолетства не суждено увидеть, то чего никогда не наверстаешь во взрослой жизни, а потому как человек всегда, какой бы благополучной не получилась у него жизнь в дальнейшем, нет-нет, да будет вспоминать детство со смертельной тоской и ненавистью.
      Мама жалела Бирлеса и объясняла ему: да, полная чаша в доме безусловно большой повод для радости, но намного радостней, когда в дом приходит женщина, способная преумножить достаток единственно простым и безотказным способом – способностью настроить мужа на работу во имя семьи, детей. Приблизительно так, как это она проделывала с папой. Про меня она говорила: "Бектас грубый, но культурный. Не надо только злить его". То есть при умной работе со мной жена может заставить меня не только бросить пить, но и сама заиметь неплохой задел на будущее. . Бирлес, как он сам вспоминал в 1996-м году, тихо посмеивался над мамой. Он видел меня в разных состояниях, ходил со мной в разные места и справедливо думал, что дружба с Сериком Касеновым, не говоря уже об Иржи Холике, Кере, Валее, и в самом деле сулит мне грандиозные перспективы.
      "Меня не подведешь". – повторяла мама. Житейская находчивость и преданность сироты давала матушке не единожды повторять и такое:
      "Впервые Бектас привел в наш дом настоящего человека".
      От того ничего удивительного в том, что мама с особой тщательностью подбирала и для Бирлеса надежный тыл. "Я умру и за тобой никого н будет. Тебе нужна жена с положением". – говорила она приемному сыну. Бирлес соглашался с ней. Тем более, что у него обрисовывался многообещающий вариант. Тетя Дракулы, на квартире которой он жил, поведала маме о том, что ее земляк, прокурор республики подыскивает для дочери жениха с правильной биографией.
      Когда ему сообщили о наличии свободного парня без вредных привычек, да еще родом из его мест, то он, не глядя, согласился: такой как раз ему и нужен. Понятно, заботу о карьере, квартире главный прокурор
      Казахстана брал на себя.
      Мама обрадовалась готовности законника принять к себе Бирлеса и потирала руки от предвкушения еще одной удачи. Такой сват ей нужен самой.
      Пока же она на время отложила в сторону прокурорские дела и требовала от меня поторопиться.
      Ее методы пропаганды и агитации не претерпели изменений и почти слово в слово повторяли, апробированные на предыдущей жертве.
      – Нога у Айгешат прямой… Сама белий-белий…
      Она считала, докторша у нее в кармане и на упоминание, что надо иметь еще хоть какую-то тягу к человеку, у нее удивлялся все тот же вопрос: истинно ли, что я не думаю о больных родителях?
      Какая Айгешат? У нее идеальная фигура, красивые карие глаза…
      При всем этом я видел в ее глазах и отсутствие блеска. Она была зажата… и что-то пугало меня в ней. Я не Кай, но видел в ней и
      Снежную королеву. И то, как она со своими данными понуро шла на заклание, не взирая на средневековую форму знакомства, унижало ее и меня. Понять матушку можно. Только кто мог понять меня?
      С какой стати? А с такой, что мне не мешало бы на себя в зеркало полюбоваться, прежде чем…я окончательно не грузану читателя.
      Словом, не оживляжа ради называю я себя и крокодилом, и чудовищем.
      Остановка внутри себя назрела давно. Но я еще не решился. Так что повременим. Пока.

Глава 11

      Ты обнимай, не обнимай,
      Но только ты мою покорность за любовь не принимай, -
      Я одиночества боюсь…
      – Папа учился в аспирантуре ФИАНа у академика Черенкова.
      – У того, что открыл эффект Вавилова-Черенкова?
      – Да.
      – Правда, что он член-корреспондент?
      – Нет… Он кандидат наук.
      Я облегченно вздохнул. Как хорошо, что он не член-корр. О чем бы с ней еще поговорить? После обеда мама взяла с меня обещание о предложении руки и сердца. Пригрозила устроить скандал, если и сегодня я уклонюсь.
      – Ты это самое… – я смотрел вниз и еле находил слова. – Как бы ты отнеслась…
      Она смотрела не вниз, куда-то в сторону.
      – Как бы это… ты… посмотрела на то, чтобы я сделал тебе предложение, – я наконец справился с собой.
      Продолжая смотреть все туда же, она затянулась сигаретой и сказала:
      – Вы не хотите познакомиться с моими родителями?
      Причем тут ее родители? Когда до меня дошел смысл ответа, то жертвой я ее уже не считал.
      Какая у меня дурацкая жизнь! "Ничего, – успокоил я себя, – выкручусь". Как? Не знаю, но выход должен быть. Пока же будем тупо выбивать мяч в аут или на угловой. Потянем время.
      Мне не с кем обсудить внутренний кризис. Если хорошенько посоображать, дело не в Кэт. Она дура и человек без комплексов. Мы с ней не только разные, с ней мне не по пути. Женитьба это не шутки, это серьезная вещь. Настолько серьезная, что меня посетило предчувствие и я представил свое будущее в виде параметрического уравнения, заданного в неявной форме.
      "Айгешат – Снежная королева, – подумал я, – и я погиб".
      Безвозвратно погиб для всего того, о чем только-только начинал вновь мечтать, строить планы.
      Еще больше мне стало не по себе, когда мама отправила меня с
      Терезой Орловски в Советский райЗАГС добывать, до сих пор не оформленное, свидетельство о разводе.
      У кабинета заведующей очередь в три человека. Тереза чувствовала, что со мной происходит, и помалкивала. "Получу свидетельство о расторжении брака и… – думал я. – Дальше развитие событий перейдет полностью под управление матушки…".
      Подошла моя очередь, я схватился за дверную ручку, как неизвестно откуда взявшийся старикан с деревянной тростью отстранил меня.
      – Куда без очереди? – прохрипел я.
      – Участник войны. – сказал, подвернувшийся под горячую руку, старикан.
      – Когда вы все передохнете?! – прокричал и, мгновенно испугавшись трости ветерана, подхватил Терезу Орловски: "Быстро сваливаем!".
      – Мама, знаешь кого я сегодня встретил?
      Встретил я сегодня Жуму Байсенова. Он бы меня не узнал, не обрати внимания на него я сам и если бы не вспомнил, как четыре года назад о говорил о нем Шеф. Друг детства окончил Крагандинскую школу милиции, работает следователем в РОВД.
      Матушка не забыла Жуму, его семью.
      Друзья детства существуют для того, чтобы о них больше вспоминать, случайные встречи с ними не всегда повод для возобновления отношений.
      Жума про наше детство не вспоминал, но не прочь вновь как-нибудь встретиться. Обменялись телефонами.
      Мама, узнав, что Байсенов признан одним из лучших следователей города, удивилась.
      – Надо же, сын рабочего и такой умный. – сказала она.
      Братья Дживаго выучились на авиаторов и где-то летают.
      Более-менее определенное что-то слышал про Эдьку. Знаю, что последние годы работал в Мангышлакском авиаотряде, что первого сына он назвал в честь старшего брата Андреем. Оксанка, их младшая сестра вроде как ушла в журналистику.
      Дядя Толя и тетя Валя по прежнему живут в Алма-Ате.
      Встреча с Жумой дала повод еще раз убедиться: ничего не изменилось. Не знаю как другие, но твердо убежден, кроме как выпить, я не знаю чего хочу.
      "Все те бесчисленные дела… – так кажется, писал Лев Толстой, – в действительности нам не нужны". Его Ерошка говорил хорошие слова:
      "Пей – трава вырастет".
      Вчера приходил Зяма. Почти год не виделись. Ни шуток, ни прибауток, совсем задумчивый стал. Толян предложил дернуть по чуть-чуть. Пошел с нами на Весновку и Серик Касенов.
      Я наябедничал на Мулю.
      – Весной у меня вышла статья в газете, а твой кореш воспринял ее как конкурент.
      – Не удивительно, – Зяма усмехнулся. – Этот человек давно все позабыл. Когда припрет, боюсь он и не вспомнит, где его "я".
      – Толян, в ноябре в "Просторе" должен выйти мой очерк. Там и про тебя написано.
      – Хоп майли. Не забудь подарить один экземпляр.
      Про то, что Зяблик в материале не обозначен ни именем, ни фамилией, я не сказал. Почему я так сделал? У Зямы нет положения, и калбитизм в себе мне не побороть.
      Еще не было и пяти часов, литр водки оказался столь малым, что хотелось еще поговорить, но денег не было. Мы с Сериком проводили
      Толяна до дома, вернулись на работу, я раздобыл десятку и не медля позвонил Зяме. Держал трубку минуты три. К телефону никто не подошел. "В клуб, наверное, пошел". – подумал я.
      Иван Падерин
      Отца моего крупно обманывали два раза. Наверное, тогда-то он жалел, что не выбился в начальники.
      Первый раз казачнул его мамин дальний родственник, известный в республике фронтовик. Матушкиному родичу сделал литературную запись фронтовых воспоминаний местный писатель из русских. Воин по-свойски предложил папе перевести рукопись на казахский. Герой войны казахского не знал, но решил, что ничего дурного в том нет, если авторство казахской версии по неоспоримым заслугам героя перед
      Родиной перейдет к нему. Что, мол, отец мой повозмущается и осознает свою беспомощность.
      Так оно и вышло. Отец доказывал в издательстве, что фронтовик не знает казахского и хотя бы поэтому не имеет присваивать себе авторства перевода воспоминаний. Собрался папа писать в ЦК. Мама отговорила его. Заслуги ее родича настолько велики, что жаловаться бесполезно.
      Второй раз папа обмишурился в эпизоде, связанном с рукописью о казахском борце Кажимукане. Самое обидное, что с борцом обвел его вокруг пальца уже не героический человек, а средней руки деятель физкультурного движения. Видимо, отец где-то дал пенку и не во всем был чист в истории с книгой о Кажимукане, но как бы там на самом деле не было, он вновь элементарно лопухнулся.
      Макс близкий друг Марадоны и сын бывшего зампреда общества
      "Знание". В его доме, как он рассказывает, иногда вспоминают мою маму, про моего отца, судя по некоторым его ретрансляциям, максовские предки не говорят.
      У друга Марадоны повадки молодежного активиста и школьного отличника. Институтский народ знает: Макс честен, ему можно верить.
      Мало того, сын бывшего зампреда общества "Знание" искренне верит, что плохие люди, если они даже и существуют, то их ничтожно мало. В моем мнении сие суждение отдавало не столько идеализмом, сколько слащавостью. Окружающим позиция Макса нравилась. Почему, по мнению некоторых мужиков и женщин, ему следовало держаться подальше от
      Марадоны. Кэт и Орловски прогнозировали, будто замсекретаря комитета комсомола Макса погубит.
      Мужчину и женщину сближает не только постель.
      Марадона, как я уже отмечал, женщина сильного характера, большого житейского ума.
      Расхожая банальность "характер – это судьба" плохо овеществляется, если личность полагается только лишь на наличие характера, не прилагая стараний оказать помощь самому себе. Гордыня, вещь неплохая и полезная, если она никого не задевает. Только на то она и гордыня, чтобы кому-то от нее завсегда перепадало. Заместитель секретаря хорошо переносит колкости и при этом демонстрирует свое превосходство над окружающими. Кто ей вбил в голову, что она женщина голубых кровей неизвестно, но мало кому понравится, если человек считает окружающих ниже себя.
      Помогают только тем, кто работает. Проделать за просто так чье-то дело могут в том случае, если с человека есть что взять. Или, если этот человек женщина, чья красота толкает на самопожертвование.
      Марадона женщина интересная, потому как о ней можно много рассказывать. Ей и перемывают косточки женщины, общительность
      Марадоны раздражает Темира Ахмерова. Единственно кто расположен к ней, так это Таня Ушанова. Ушка требует от младших по возрасту женщин лаборатории понимания порывов души заместителя секретаря комитета. Младшие женщины плохо слушаются Ушанову.
      С Марадоной можно часами говорить о жизни, – к тому располагает правильно построенная речь, – но если разговор переходит на темы науки и культуры, то всяк мало-мальски просвещенный собеседник обнаружит в ней невежду и мещанку.
      На людях она проводит время за разной чепухой. Гадает по руке, читает вслух сонники, играет в балду. Чтобы позаниматься дома, так на это у нее вообще нет времени. Скажете, ничего страшного? Кэт с
      Орловски тоже ведь часами играют в балду. Но подруги ни на что не претендуют, ученые степени с партийной карьерой их не интерсуют.
      Чего у Марадоны, при лености ее натуры, не отнять так это цепкости. Она хорошо запоминает чужие тексты, ее не переспоришь. Не беда, что не понимает о чем говорит, – тараторит она так, что легко убеждает слушателей в знании предмета.
      Привлекательна Марадона на любителя. Один из таких любителей
      Макс, который пишет ей стихи и может долго молчать в ее присутствии.
      Макс тот человек, который бы бросил все на свете и поработал над ее диссертацией. Но он теплофизик и ничего не имеет против, если
      Марадона кого-нибудь запряжет. Обоим далеко за двадцать, а с удовольствием смотрят кино про любовь в девятом классе. И он, и она с вниманием слушают мои пьяные измышления.
      Марадона по необразованности полагает, что я знаток энергетики и рассчитывает на меня. Я не переубеждаю ее – все равно не поверит или подумает, что не хочу помогать – и иногда даю ей советы общего характера.
      … Ветер Северный… Этапом из Твери…
      Шестилетняя девочка на кухне тихо, как мышка, ела торт. Гости, а это матушка, тетя Шафира, Кул Аленов, Серик Касенов и я, сидели в зале. Знакомство, или сватовство, называйте как хотите, протекало в молчании.
      Отцу Айгешат пятьдесят. Молодость свата матушке нравится. Еще ей по душе, что он ученый.
      Тот факт, что отец будущей снохи уйсунь ее не смущает. "Уйсуньден шинде коп жаксы адамдара бар". – мама на ходу изменила предубежденности против старшего жуза и играет в любимую игру под названием "объективность".
      Меня терзала готовность родителей Айгешат отдать дочь за меня и я думал о девчушке, поедавшей торт на кухне.
      Мужчина не станет вспоминать об оставленном родном ребенке, если на то его не подвигнет новая женщина. То есть, кровь на то и кровь, но на первом месте у мужчины стоит только женщина и если он по-настоящему к ней тянется, то легко забудет про тезис о том, что чужие дети никому не нужны. Дагмар может и ничего не скажет, если в доме деда с бабкой поселится отцовская падчерица, но это ничего не значит. Мысль об обделенности собственной дочери замучает, доконает меня. Шеф спрашивал, на кого похожа Дагмар? Сейчас Дагмар, уже не отдаленно, сильно похожа на Шефа. Дочку Айгешат зовут Панекой. Она хоть и была тогда маленькой, но кого-то мне напоминала.
      Айгешат меняла тарелки, я посматривал в сторону кухни. Что получается? Получается, что не имеет значения, что ты не совсем нормален. Лишь бы у тебя была городская квартира и больные родители.
      Нехорошо так думать о людях согласных отдать родное дитя психу. Но как прикажете о них думать? Может они думают, что пронесет? Я псих?
      Псих не псих, но что психопат это точно. Потом мне удобно и привычно, что за меня решают другие. Это тоже не украшает меня.
      Мы вернулись из поселка домой и когда мама сказала: "Ты обратил внимание, какая у Айгешат дочка?", я обрадовался: "Девочка будет жить с нами" и тут же позабыл, как думал о Дагмар и представил, что в нашем доме поселится маленькая девочка. Такая девочка оживит нашу жизнь.
      "При возвышении работа над собой не прекращается, а приобретает странные, на первый взгляд, непонятные формы. Человек начинает много читать исторических книг про походы, набеги, про личную жизнь царствующих особ.
      В чтении исторической литературы, вознесшийся над толпой, человек одержим разгадкой философского камня обретения и удержания власти. Любой большой или маленький диктатор неосознанно отождествляет себя то с Македонским, то с Чингисханом, то с
      Наполеоном, то еще бог знает с кем.
      Про создателей империи историки, писатели насочиняли много небылиц, выдумали немало ситуаций, сомнительной достоверности которых мы не придаем значения из-за гладкописи изображаемого. В единственном историки и писатели правы. Свое могущество, неограниченную власть правители никогда не употребляли на благо народа, отдельного человека.