Чм66 или миллион лет после затмения солнца

      Бектас Ахметов. "Приложение сил". Из дневника младшего научного сотрудника. "Простор", 1983, N 11.
      Разносторонность делает Каспакова человеком незаменимым. Перед поездкой в Скандинавию руководитель нашей группы поручил мне сделать фотогазету "Казахстан". Помогали студенты художественного училища у нас на работе. Жаркен посмотрел и забраковал оформление: "У вас получился киргизский орнамент. Казахский орнамент это стилизация бараньих рогов. У казахов рога не острые, немного скругленные…".
      Каспаков начитан, музыкален, хорошо поет, неплохо играет в преферанс. Диссертацию он защитил по газотурбинным установкам, но когда Чокин предложил переключиться на общую энергетику, без раздумий согласился.
      В общей энергетике много экономики. Экономисты в КазНИИ энергетики не в почете. Шафик Чокинович как-то обмолвился: "Хороший экономист это прежде всего хороший инженер". Выпускник МВТУ Каспаков хороший инженер и когда он навалился на экономику, общая энергетика задвинула чисто технические отрасли в институте на свое чисто инженерно-прикладное место. При Каспакове из институтских технарей общеэнергетическую размазанность открыто никто не вышучивал.
      Моего отца он уважал: после войны Валера в Акмолинске помог будущей жене Каспакова с направлением на учебу в Москву. К матушке моей отношение Жаркена строго определенным не назовешь. Впрочем, кулинарные способности Ситка он не оставлял незамеченными и говорил:
      "Лучше баурсаков, чем у Шакен я никогда не пробовал".
      Что до меня, то Жаркен Каспакович справедливо считал, что в энергетике человек я случайный. При этом он соглашался с моей матушкой в том, что раз человек пришел в науку, то он должен защититься.
      Он не раз говорил мне: "Надо работать. День и ночь, день и ночь!
      Наука дама привередливая и расположение свое дарит только упорным и настойчивым".
      Предупреждал меня он и о том, куда может завести пьянство.
      – Я тоже пью. Но так, как ты, я рано не начинал… Пить мне можно, я человек на уровне, имею хороших друзей, чего-то достиг… А ты с каких мировых рекордов пьешь? Подумай.
      Жаркен двоюродный брат Альмиры, жены Аблая Есентугелова. Дядя
      Аблай в пятидесятых крепко зашибал. Завязал он с рождением Квазика и с тех пор бухарей на дух не переносил. Каспаков приходил к сестре и зять накатывался на него:
      – Когда пить перестанешь?
      Однажды с Жаркеном мы обсуждали Аблая и пришли к согласию:
      "Есентугелов в душе хороший казакпай".
      Казакпаем дядю Аблая мама не считала и любила рассказывать, как работает писатель.
      – Пишет он ночами напролет, никого не замечает вокруг, днем гуляет один…
      Мне нравится, – иногда я даже горд этим, – что знаменитый в республике писатель Аблай Есентугелов друг моих родителей.
      В лаборатории плазменных процессов работает м.н.с. Лерик.
      Незатейливый, мужественного облика, парень запоем читает книги папиного земляка и удивляется: "Неужели это правда, что ты лично знаком с Есентугеловым?".
      – Правда.
      – Даже не верится.
      – Я тебя понимаю. Иногда мне и самому не верится.
      Заставляя поверить в немыслимое, объясняю сей факт тем, что большому писателю необходимо общаться не только с себе подобными.
      Творчество только тогда творчество, когда оно интересно. Другого критерия нет. Наш сосед Саток так не считает и говорит, что
      Есентугелов излишне описателен и то, что его книги в дефиците объясняет невзыскательностью широкого читателя. Сосед уважает интеллектуальных литераторов. В связи с чем у меня родилось подозрение, что Саток жаждет избавиться от самобытности.
      Про друга Сатка – Парымбетова мало что слышно. Кто такой Алан
      Роб-Грийе до сих пор не знаю. Может он и хороший человек, но тот факт, что за ним след в след шагают апологеты из совхоза "Келес", делают немыслимым полюбопытствовать о биографии многопрофильного художника.
 
      "Разочарования интеллигенции прежних и нынешних времен частенько случаются и от поиска ею тесной, неразрывной смычки с властью. Происходили и происходят, на первый взгляд, забавные, удивительные вещи. Хотел добавить, – еще и поучительные. Но…
      Повторяющиеся из века в век, из года в год, одни и те же сюжеты, заданная драматичность и интрига, с заведомо предвиденным финалом которых оставляют в безнадежном убеждении о том, что если есть на самом деле что-то поучительного в этом мире, то только не прошлый, чужой опыт сомнений и ошибок, который и приводит в конечном итоге к бессмысленнности ожиданий и надежд творца в попытках соединить несоединимое.
      Исконно разностное понимание жизни, ее целей, должны по логике коренных отличий во внутреннем содержании притязаний духа, разводить в противоположные по отношению друг к другу стороны, властителя и сочинителя. К несчастью, или к счастью, сермяжность человеческой наутры заключается в том, что человек подлинно далеко не есть то, что он себе представляет, не говоря уже о том, что пытается внушить, доказать окружающим. Сочинители тут не исключение.
      У каждого из нас несть числа примеров, когда заявленные в произведениях творца декларации о непреклонности, об органическом неприятии сотрудничества с властью, не выдерживали испытания жизнью при первом же столкновении сочинителя с простой и суровой, как сама реальность, необходимостью выживать в мире, где добро исторически беспомощно перед изощренностью сил зла.
      Пленительная сила воображения художника спасает его только на время, которое он отводит собственно творчеству. В жизни это самое воображение нередко толкает художника на самообман, что оборачивается обнаружением в себе абсолютной несостоятельности при проецировании выдуманных сюжетов на жесточайшие реальности бытия.
      Любого человека не раз и не два посещает тягостное переживание от необходимости поступиться свободой духа ради сиюминутных, но жизненно необходимых, приобретений, смириться с неизбежным раздвоением личности. Потому, может это и благо, что творец сам не сознает, что духовная свобода кончается там, где начинается, пускай даже по велению души и сердца, потворство и угождение властям. И всякий раз испытав потрясение от вероломства, творец с неизъяснимым упорством и надежой, едва оправившись от удара судьбы, вновь спешит очутиться в плену иллюзий".
      Заманбек Нуркадилов. "Не только о себе".
      На Пленуме правления СП Аблай Есентугелов говорил о достижениях за истекший период казахских прозаиков. В конце отмочил:
      – Товарищ Кунаев рожден для счастья казахского народа.
      В случае с криком души Есентугелова возможно и есть правда, хотя бы потому, что Кунаев по перманентной занятости мог и не знать, для чего и для кого он появился на свет. Поэтому задача писателя, кроме всего прочего, как раз и состоит в том, чтобы открывать значительным людям смысл их подлинного предназначения.
      Члены русской секции Союза писателей Казахстана не обиделись. Они и не то слышали.
      Полгода назад герой нации, овеянный славой за бесстрашие при обороне Москвы, автор нескольких известных книг, остановил в вестибюле Союза писателей прозаика Мориса Симашко:
      – Симашко, ты еврей?
      Морис Давидович, кроме того что, и в самом деле еврей, еще и хороший писатель. Он много чего слышал о проделках фронтовика и все же к вопросу был не готов. Почему и промолчал.
      Четверть часа спустя на выходе из здания перед Симашко вновь вырос герой казахской нации.
      – Симашко, подожди.
      Морис Давидович подчинился.
      – Не переживай, – успокоил писателя фронтовик. – Карл Маркс тоже был еврей.
      Раха получил новую квртиру. Работает он много, книги выходят у него без задержки, в несколько лет писатель наверстал обман со сберкнижкой и Маркиза перестала на него серчать. Продолжал ли и далее он ее поколачивать – неизвестно. Теперь Маркиза больше говорит о мебели, хрустале, коврах, о том, что быть женой писателя нелегко.
      Маркиза приоделась, понацепляла на себя висюльки с камешками и сейчас ее принимают в писательских домах как свою.
      Дети от первого мужа Алик и Лора выросли в благополучных людей.
      Алик учился в начальных классах с Большим и Шефом, по их дорожке не пошел и закончив исторический факультет пединститута, заделался комсомольским активистом, сейчас инструктор Калининского райкома партии. Женился, имеет дочь.
      Лора проучилась год на игровом факультете ВГИКа в мастерской
      Герасимова и Макаровой, перевелась с игрового и окончила институт киноведом. Сейчас работает в институте литературы, публикует в республиканских газетах статьи о казахском кино. Не замужем.
      – У Алика в школе была кличка "Поп – толоконный лоб". – вспоминал
      Шеф.
      Алика я несколько раз видел. Действительно, "толоконный лоб", – фитиль угрюмый.
      Лора, говорит мама, умная девушка. Маркиза много рассказывает о дочери. О том, как в Москве за ней ухаживали писатель, лауреат
      Ленинской премии, известный кинорежиссер из Грузии и еще какой-то узбекско-татарский гений из Ташкента. Всем им Лора дала от винта. В
      Алма-Ате ей тоже нет отбоя от местных, но Лора и здесь держит марку.
      Маркиза ворчит на дочь, недовольна богемным образом жизни Лоры.
      Много, мол, времени посвящает друзьям, которые, по ее словам, только и делают, что собравшись на квартире первого мужа, курят и ведут пустые разговоры.
      Мама не раз встречалась с Лорой и не одобряла нападок Маркизы на дочь.
      – Людям искусства нужна пилосопия, – объясняет мама Маркизе. – и
      Лора шестный девушка.
      Лору я ни разу не видел и мне немного трудно понять, как дочь
      Маркизы исхитрилась поступить в единственный в стране институт кинематографии. Там точные знания не нужны, ВГИК далеко не Физтех, но это фирма с именем..
      Маркиза рассказала и о том, как хвалит дочку Олжас Сулейменов.
      Матушке мнение Сулейменова нравится и она говорит: "Вот видишь!".
      Знающие люди про поэта говорят: "Олжас ни с кем не ссорится и всех хвалит".
      Человеку со счастливой внешностью сильно повезет, если природа вдобавок одарит его и учтивостью. Саток рассказал мне историю знакомства Кунаева с Сулейменовым. По словам соседа, Кунаев ранним утром в 62-м году прилетел после снятия с должности первого секретаря ЦК в Москву на утверждение предсовмином республики. На подъезде к постпредству машина забарахлила и встала. Кунаев махнул рукой и велев водителю догонять, пошел пешком. Бывший первый секретарь Южно-Казахстанского крайкома партии Исмаил Юсупов подсидел
      Динмухаммеда Ахмедовича. Юсупов уйгур, мало того, когда-то он и
      Кунаев учились в одной школе, жили по соседству. Шагая по пустынным улицам Москвы, Динмухаммеду Ахмедовичу было что вспомнить, а с поломкой машины и вовсе он вовсе призадумался: с чего это в последнее время мне так сильно не везет? И надо же было такому случиться, чтобы именно в этот момент по Москве бежал по своим делам куда-то Олжас Сулейменов. Поэт учился в литинституте и с ранья торопился, как сказал Саток, навстречу судьбе.
      Встреча в безлюдном московском переулке нос к носу с Олжасом в момент встряхнула Кунаева. Поэт обнял Динмухаммеда Ахмедовича, порекомендовал не унывать, руководитель расчувствовался.
      …У Сулейменова вышел сборник "Определение берега". Название – заявка. "Притворяется лондонским дождь…". Плясать надо от печки.
      Определение берега – выбор точки отсчета.
      Максим Горький в разговоре с Лениным заметил: "Писать прозу намного трудней, чем стихи".
      "В эти годы шумно объявил о себе Олжас Сулейменов. Мне всегда было в радость узнавать о растущей популярности поэта. В то же время не имею оснований считать себя отъявленным поклонником
      Олжаса Омаровича. Меня коробило и коробит его перманентная готовность сменить письменный стол на вельможное кресло. Что-то в этом есть от неуверенности в себе, как в литераторе. А может быть, – что вернее всего, – и тут наша национальная черта – чинопоклонство – сыграла неумную шутку с поэтом?
      Не Олжас первый, не он последний, кто маялся и мается в раздумьях что лучше: быть литературным или еще каким другим начальством, или сгорать дотла, как на то велит огонь призвания? Мне известны менее одаренные, менее просвещенные витии, которые, тем не менее, сохранили верность призванию. У Олжаса, озаботившимся в свое время определением места и предназначения человека во Вселенной, присутствует неприкрытый мотив власти, постоянная страсть после краткого забвения гальванизировать к себе внимание общества. Отсюда стремление поспеть повсюду, поспешать всегда впереди паровоза, что граничит, а порой и переходит в вездесуйство".
      Заманбек Нуркадилов. "Не только о себе".
      Если это так, то одаренность поэта легче всего поверять тем, как он пишет прозу. "Аз и Я" не совсем проза. Но и не стихи. Люди говорят, что в книге немало крамолы, глубоких мыслей. Вполне может и так. Как бы не любили родители поэта, восторг почитателей книги мне разделить не по силам. Как и в случае с книгами Есентугелова,
      Ауэзова – на меня со всех сторон поперло мыркамбайство и, хоть убейте, – ничего с собой поделать не мог.
      С Карашаш обсуждаем шум вокруг книги.
      – Ощущение, что это не роды, а неуклюжая попытка зачатия. – сказал я. – По-моему, если она и интересна для кого-то, то только тем, о чем написана. Не знаю, но кажется, что парнишка капитально испохабил тему.
      – Детка, я с тобой на сто процентов согласна.
      Мне кажется, что Карашаш тоже не читала "Аз и Я".
      – Ай, закройте рот! – одернула нас матушка.
      – Мама, не лезь.
      – Олжаса не трогайте!
      – Татешка, – я показал пальцем на маму, – видите, как она любит
      Олжаса… Она говорит про себя какая она прямая и объективная, а заговорили о Сулейменове, вскипела, как будто он ей сын родной.
      – Правда… Что ты нам рот затыкаешь?
      – У Олжаса есть стихотворение, – продолжал я, – "степь моя, айналайын". Слыхали?
      – Даже читала.
      – Айналайын по-казахски – дорогой, дорогая. Так?
      – Так.
      – Теперь ответьте, не выворачивает ли вас наизнанку от "степь, моя дорогая"?
      – Ай! Замолчите! – мама грозно смотрела на меня.
      – Не мешай нам, – Карашаш хорошо понимала меня.- Детка, ты молодец! "Степь моя, айналайын"- это даже не смесь нижегородского с этим… Как его? Забыла… Это убожество.
      – Ты что понимаешь? – мама развернула взгляд на Карашаш. – Почему нельзя говорить "степь моя дорогая"?
      – Дорогая может быть только Шаку-апай, или Леонид Ильич, но не степь. Твой Олжас…
      – Заткни рот! – матушка отступала с неохотой. – Мало ли что…
      – Да ладно тебе. Никто ведь не узнает, о чем мы тут говорим.
      Карашаш поменяла квартиру и развелась с Асланом. Она работает главным редактором кинематографического журнала. По новой вышла замуж и тоже за писателя.
      Шум вокруг "Аз и Я" поутих. Но дело сделано. Выход в Историю у
      Сулейменова состоялся.
      В энергетике, как и в сочинительстве, нулевая точка тоже фундаментальное понятие.
      Рассказ об эксергетическом методе Озолинг обычно предваряет оговоркой о точке отсчета. Говоря об эксергии химических соединений, он отталкивается от литосферы, переходя к тепловой эксергии, предупреждает: "Температуру окружающей среды мы условились принять равной 25 градусам Цельсия". Произвол в выборе отправного показателя у И.Х. не приводит к неожиданным результатам – все расчеты у него, как правило, в пределах допустимой погрешности. Единственно, с чем
      Озолинг обращается аккуратно, так это с энтропией, и то, наверное, не потому, что она стремит свое непрерывное движение к бесконечности, как ей заблагорассудится, а потому как она не всем, в том числе и И.Х., до конца, как, скажем та же температура, понятная вещь.
      Энтропия – функция вероятностного состояния. Если раскрывать содержание определения так, как оно выглядит, то, памятуя из математики о том, что такое функция, можно сделать вывод, что энтропия есть не свойство вещества, а канал прямой связи между состояниями вещества. Связи между какими-то событиями. Между тем в расчетах котельных установок функция вероятностного состояния теплотехниками особо не выделяется, значение ее в вычислениях примерно такое, как и у обязательного к учету, рядового поправочного коэффициента.
      В "Неделе" прочитал статью московского физика об энтропии.
      Москвич выстраивает аналогию: "Энергия растворяется, деградирует, примерно так же, как каждый из нас в отдельности, как и все человечество". Теплофизик намекает, деградация – вещь необратимая и под конец весело заключает: "Вообще-то на наш век энергии хватит, так что может и не следует сильно тревожиться ростом энтропии и общей деградацией человечества". Дескать, нет оснований воспринимать сравнение буквально, процессы эти разные, мало того, параллельные, и еще неизвестно пересекутся ли они когда-нибудь.
      И.Х. часто упоминает и об осмотическом давлении. В переводе с греческого "осмос" – толчок. Решающее свойство осмоса – всепроникающий характер. Осмотическое давление ощущается повсюду, оно не останавливается перед любой преградой. Помимо обычного, прямого, осмоса, существует в природе и обратный осмос.
      Связь между приближением завершения Истории и возрастанием энтропии для алармистов не предмет споров. Для них плохо, что ощущения не поддаются внятной формулировке. Отсюда и незадача: как лучше довести до людей тревогу за человечество. Потому они и говорят с народами и правительствами на понятном обывателю языке, на языке цифр. Алармисты утверждают: органического топлива на Земле хватит едва ли на сто лет; атомные электростанции хорошо себя зарекомендовали во Франции, Японии, США и Советском Союзе, но опять же природные запасы урана при современных темпах развития ядерной энергетики рассчитываются приблизительно на те же сто лет; не зарегулированных, пригодных к строительству на них крупных гидроэлектростанций, рек осталось не так много. Солнечные, ветровые и прочие альтернативные источники это не большая энергетика, – экзотика.
      Чокин не алармист, но тоже говорит о нарастании напряженности мирового топливно-энергетического баланса. Группа Кула Аленова выдает прогноз: "Развитие энергетической базы в Казахстане проходит под знаком "плюс"; нарастание негативных тенденций наблюдается в сфере потребления". Никого нельзя заставить экономить энергию. Хотя все понимают: экономия энергии на фоне зловеще огромного роста производства теплоты и электричества не выход.
      И все потому, говорит Аленов, что никто не знает сколько для полного счастья человечеству нужно энергии.
      Алимжанов с директорского места в бюро пропаганды отправил на пенсию и Ислама Жарылгапова. Писатели удивились: Жарылгапов – личность внеразрядная; глубоко ошибался тот, кто считал нашего соседа человеком знания. Сила Ислама не в знаниях, – в неукротимом характере.
      Алимжанов намного моложе Жарылгапова, но калач тертый и преотлично знал, что можно ждать от нашего соседа. Знал и отправил
      Ислама на пенсию.
      Сосед наш рассердился и отбил секретарю ЦК КПСС Суслову телеграмму на трех машинописных страницах. Содержание ее сводилось к описанию стиля руководства Алимжановым казахскими писателями, взглядов и позиции первого секретаря Союза. Но не только. Сосед помимо того, что знал, чем даровито ценен тот или иной литератор, находился в курсе всех, больших и малых, человеческих слабостей любого мало-мальски заметного члена Союза писателей Казахстана.
      Писатели Казахстана у него на учете, имена и фамилии членов Союза – всего около трехсот человек – занесены в личный список, отпечатанный в пяти экземплярах. Дядя Ислам шел красным карандашом по литераторам в алфавитном порядке и выносил на полях против фамилии писателя диагноз: "законченный алкаш", "бабник", "осведомитель КГБ". Для особо крупной дичи он и вовсе не скупился на характеристики.
      Естественным полагать, что и про Алимжанова у него имелось загодя развернутое мнение.
      Дядя Ислам не стесняется обсуждать дела в Союзе писателей, в стране и мире и по телефону. Знает, что могут прослушивать, и говорит, что думает. Когда разговор затягивается и тетя Бигайша зовет к столу, он вежливо предлагает собеседнику прерваться:
      – Давай дорогой, пожалеем товарища майора… Он наверное, устал нас слушать.
      Жарылгапов заходил к отцу накоротке обсудить, что бы еще что-либо из надежно существенного предпринять против врага. Папа имел зуб на
      Алимжанова, но говорил соседу, что надо оставаться реалистом, и что любые козни против первого секретаря обречены на провал. У их общего врага поддержка Кунаева, в Москве он свободно заходит к заведующему отделом культуры ЦК КПСС Шауро. Бодаться с ним бесполезно. Дядя
      Ислам стоял на своем и попутно объяснял, почему телеграмму отправил не Брежневу, а Суслову:
      – Брежнев разложенец из компании "и нашим и вашим", Суслов, пожалуй, единственный кто может меня понять.
      Телеграмму с визой помощника секретаря ЦК КПСС "разобраться и доложить" спустили из Москвы к Кунаеву. Первому секретарю ЦК КП
      Казахстана ли не знать кто такой бывший заведующий отделом культуры республиканского ЦК Жарылгапов! Кунаев ознакомился с телеграммой
      Алимжанова и доложил в секретариат Суслова: жалобщик известный в
      Казахстане сутяга, словам которого опасно доверять.
      К очередному писательскому съезду дядя Ислам написал стихотворение "Азиатский Талейран". В нем он Алимжанова нарек титулом "узурпатор", обозвал Пиночетом и призвал делегатов съезда не голосовать за повторное избрание Ануара Турлыбековича первым секретарем Союза. Стихотворение Жарылгапов раздавал писателям на входе в зал заседаний. Заведующий отделом культуры ЦК отвечал головой за прохождение креатуры Кунаева в руководители Союза, почему и поставил у избирательной урны инструктора с указанием не подпускать к ней Ислама Жарылгапова.
      Дядя Ислам проиграл борьбу, но остался верен себе. Оставшись без работы, отказался получать персональную пенсию. На что жила его семья, он сам, для писателей оставалось загадкой.
      Насчет того, чем заняться, за Жарылгапова можно не беспокоиться.
      Он колдовал, придумывая новые слова, консультировал, за здорово живешь, ученых, ездил по дальним аулам с писательскими бригадами на встречи с читателями.
      Придуманные им слова разительно отличались от слов, внедренных в обиход за последние годы с подачи неизвестных, не ведавших за собой вкуса к благозвучию, народных авторов. К примеру, до Жарылгапова в казахском не было и слова "семья". Предложенное им "жанауя" настолько понравилось работникам языкового комитета, что новое слово отрекомендовалось к употреблению не далее, чем через месяц после посещения дядей Исламом комитета. Слов придуманных Жарылгаповым не счесть, денег за придумки нашему соседу не платили, как и нигде не упоминалось, что у новояза имеется автор с именем и фамилией.
      Дядя Ислам за то, как зашифровали его авторство, не сердился.
      Напротив, радовался, что хоть и анонимно, но вклад его в словесность, пуще усердия классиков, укореняется в разговорной речи и письменности казахов. Как человек подлинно общественный,
      Жарылгапов хорошо понимал, что выгодней и удобней как для самого языка, так и для его носителей расселять в сознании непосвященных, что новые слова, как и полагается всякому слову, не родились в голове конкретного человека, а взращены и вышли как результат многолетнего поискового совершенствования безымянных сказителей из недр народных.

Глава 25

      .
      "В колонии для несовершеннолетних под Таллином меня познакомили с 16-летним Андреем, по кличке "Лопата". Любопытный отрок…
      Гуляя в порту, из хулиганских побуждений, Андрей отправил на больничную койку трех моряков Краснознаменного Балтийского флота…
      – Зачем тебе понадобилось калечить моряков? – спросил я
      Лопату.
      – Глупый был, – ответил подросток. – Можно сказать, жизни не знал".
      Владимир Амлинский. Очерки о воспитании молодежи. "Юность",
 
      N 3, 1975.
 
      Кемпил в тюрьме пробыл две недели. На восьмой день Серика
      Кулунбаева переклинило. В наказание дубаки привели его в пресс-хату, где бузовика поджидал зэк из тюремных активистов.
      Контролеры сдернули с Кемпила штаны, загнули. Общественник изготовился, Кемпил заорал: "Только подойди – завалю!". Серик только внешне грозный, натурально он, как и мой Доктор, больше духарик. Тем не менее, общественник обшугался, рисковать не стал.
      В шестидесятых годах в алма-атинской тюрьме практиковалась прописка. Позднее Доктор рассказывал: "Прописка – суровая вещь.
      Можно и с ума сойти". Наиболее изощренные формы прописка принимала в камере для малолеток. Вот там точно, если не с ума сойдешь, то в придурка в шесть секунд обратят.
      Первый срок Доктор сидел на усиленном режиме. Прописку в тюрьме избежал по случайности – в хате оказались знакомые ходоки из центровских.
      Как выживал тщедушный Доктор в Целинограде и Атбасаре я не знал, да и не хотел знать. Думать обо всем этом для внутреннего спокойствия и без того накладно, а что уж до того, чтобы еще специально интересоваться – это выше терпежа.
      Доктор сменил тональность писем, перешел на самокритику. "В пьяном угаре я и дошел до жизни такой…". – писал домой в начале
      76-го Доктор. Папе нравились последние письма Доктора, он втянулся в переписку и однажды написал в Атбасар, куда Доктора перевели после сангорода: "Ты пересмотрел отношение к жизни. Это не может не радовать… Шесть лет назад ты был другим. Я часто думаю, что будет со всеми вами, когда нас с матерью не будет… Не дает мне покоя и беспокойство за Нуртаса. Твой брат не понимает, что делает… Он пьет. Пьет так, что думаю, ему не придется хоронить своих родителей…".
      Валера связался с атбасарской родственницей Майнур и попросил позаботиться о Докторе.
      "В первый раз я повстречался с ним на "двадцатке" в Атбасаре.
      Слепой на оба глаза, в темных очках. Обычно он не выходил из инвалидного барака, но иногда появлялся на людях в спровождении одного или двух зрячих убогих. В общем, ничего особенного. Таких по зонам много. Попадали они сюда по разным причинам и не всегда на момент преступления были незрячими.
      Например, на 35-й в Семипалатинске я встречал туркмена по имени Пардеш. Тоже слепого на оба глаза. Пардеш выжег себе глаза химкарандашом в знак протеста против несправедливости…".
      Бирлес Ахметжанов. "Кто зарезал Александра Невского?".
      Рассказ. "Аргументы и факты Казахстан", N 37, 2000 г.
      В те годы иногда я задавал себе вопрос: "Что хуже? Сидеть на строгом семь лет или отбывать пожизненное в дурдоме?". И отвечал, что, конечно, хуже всего на свете быть в дурдоме.
      На Марьяш Шастри женат вторым браком. Первый раз он женился после института, когда работал на Балхашском горно-металлургическом комбинате. Там, в Балхаше растет его сын.
      Повторюсь: Марьяш опасно что-то рассказывать. От просвещенности татарчонка часто перепадает Шастри. Рассказал он ей на свою голову анекдот о том, как ревнивая жена проверяет мужа после отлучек и теперь Марьяш по возвращении Шастри из командировок раздевает его догола и велит садиться в тазик с водой.
      Шастри протестует:
      – Дура, это же анекдот!
      Татарчонок неумолимо ведет мужа к тазику.
      – Ничего не знаю. Если яйца всплывут, пеняй на себя!
      С Марьяш он познакомился тоже в Балхаше. Ей было девятнадцать,
      Шастри немного за тридцать. Пришел он свататься и показался шалун отцу Марьяш серьезным товарищем. Прошло больше десяти лет, родила
      Марьяш Шастри троих детей. ту в Гипроводхоз, поступила на заоччное троих детей. Семейные заботы не мете. ????????????????????????????????????????????????
      Дети не мешают ей работать над собой. Марьяш перешла в
      Гипроводхоз, поступила на заочное в сельхозинститут. Стала деловой, вовсю фуфырится. К нам заглядывает редко. Последний раз Марьяш пришла выяснить отношения с Кэт. До нее дошли слухи, что Шастри не ровно дышит к экономисту планового отдела.
      – Ты смотри у меня! – предупредила татарчонок.- Будешь и дальше отбивать у меня мужа – убью!
      – Ты что? – повертела у виска пальцем Кэт.
      Шастри весело, его другу Руфе Сюндюкову не нравятся непроизводственные страсти.
      – Марьяш у тебя больная, – сказал Руфа.
      – Что поделаешь, – вздохнул шалунишка.
      – Ты тоже больной, – успокоил друга Сюндюков.
      Непосредственность Шастри лабораторных женщин не смешит. Мало того, Таня Ушанова не считает шалуна сильным по мужской части. "Да никакой он не этот…". – говорит Ушка. Того же мнения и Кэт. Из опыта тесного общения с Токсанбаевым и другими сотрудниками КазНИИ энергетики она делала скоропалительные выводы.
      – Среди ученых злое…чих мужиков нет, – сокрушается экономист.
      Страсть к поисковой работе вспыхнула с новой силой – помимо Кэт
      Лал Бахадур мастырится и к Умке. Он оглядывает с головы до ног бывшую аспирантку Каспакова, особо топорщится Шастри взглядом, когда взор задерживается на попке Умки.
      У Умки все на месте. Глаза, холеная кожа и все же попка у нее выбивается из общего ряда. Она у нее, как картинка – высоко приподнятая, упругая. Трудно представить, что с такой попкой можно ночи напролет читать "Капитал" Карла Маркса. Трудно представить, но, тем не менее, с такими данными Умка умудряется часто превращаться в левую эсерку Марию Александровну Спиридонову.
      В последнее время Умка жалуется на головные боли. Шастри знает, от чего у цветущей женщины бывает мигрень, в свою очередь до Умки плохо доходит, что как раз простоватенький, не ведающий за собой страха опозориться, торопыжка, может лучше всех и подходит для любовных утех, какими только и возможно снять вместе с головным недомоганием и думы о Карле Марксе.
      Таня Ушанова и Надя Копытова наперебой объясняют Марьяш:
      – Успокойся. Катя ни за какие коврижки не позарится на Нурхана. У нее молодой и красивый муж. Твой Нурхан Кате даром не нужен.