Чм66 или миллион лет после затмения солнца

      – Эдик, Бика про тебя не говорил ничего плохого.
      Большой окрысился:
      – Ты еще кто такой?!
      – Ты меня не узнаешь? Я брат Нуртаса.
      – Да знаю я тебя, Бека! – Большой сделал страшные глаза. – Не лезь не свои дела! А то и тебя вот этим ножом до жопы развалю.
      Бика появился к вечеру. Рейд Большого по центру озадачил нас.
      – Что будем делать? – спросил Женька.
      – Не знаю. – сказал Бика.
      – Поговори с Нуртасеем. – сказал я. – Он как надо объяснит Большому.
      – Считаешь?
      – Они друзья детства.
      – Может сам поговоришь?
      – Не-ет… Испорчу только. Начнет докапываться… Что делаешь у
      "Кооператора", всякое такое… Сам знаешь.
      – Хоп. Договорились.
      Не дождавшись начала трансляции из Мексики, я уснул. Утром спросил у Джона:
      – Как наши умудрились проиграть Уругваю?
      – На последней минуте второго тайма Кавазашвили и Афонину показалось, что мяч ушел за лицевую линию. Моралесу только того и надо было. Он вытащил мяч за линией, сделал передачу, а наши как последние идиоты стояли с опущенными руками… Ну и Кубилла забил нам гол.
      Грандиозным выдался полуфинальный матч Италия-ФРГ. На последней минуте основного времени Шнеллингер подключился в атаку, и, сделав разножку, сравнял счет. В дополнительные тридцать минут немцы все равно проиграли, но по итогам основного времени матчей СССР-Уругвай и Италия-ФРГ вновь подтвердилась золотая необходимость соблюдения основного правила футбола – играть до последней секунды.
      Играть, бороться через не хочу и не могу. До последнего.
      Так могут немногие. Немцы в их числе. В 45-м они обороняли Берлин до последнего. Пал Рейхстаг, бои шли в пятидесяти метрах от имперской канцелярии, а они держались, уже не надеясь на армию генерала Венка, сражались, подчиняясь заведенному внутри себя порядку.
      С весны неизвестно куда запропастился Бика. Тетя Фая, Женька,
      Канат отвечали: "Бика уехал к родне и неизвестно когда вернется".
      Какая еще родня? И если родня, то почему не предупредил?
      …Мурик Бисембаев, 1941 года рождения, уроженец Курдайского района, АлмаАтинской области. Рост 165-167 см, масса тела 55-60 килограмм. Познакомил нас Бика.
      Бисембаев сидел с ногами на спинке скамейки у памятника генералу
      Панфилову и сжав зрачки, слушал как обкладывал его бранью здоровый русак.
      Мурик и русак поддатые, Русак сидел не на спинке, а нормально, как и полагается, внизу, спиной к Мурику и ругался в уверенности, что задохлик Бисембаев не посмеет огрызнуться.
      – Ты думаешь, что ты человек? – спросил русак и ответил. – Нет, ты не человек. Ты даже не черт с рогами. Ты – козел!
      Бисембаев имел судимости за хулиганку и воровство. У
      "Кооператора" появлялся не часто, промышлял он воровством в автобусах и троллейбусах. Ходил в черных рубашке и брюках. Русака я видел впервые.
      Сжав зрачки, Мурик смотрел в сторону генерала Панфилова. Смотрел отрешенно, невидящими глазами. Заткнуть рот русаку ему не по силам.
      Гевра, Талас стояли рядом и не вмешивались. Я видел, как Бисембаев мучается в беспомощной злобе. Если бы не взгляд, то вид у него жалкий, не вызывающий сочувствия у собутыльников.
      Что это тут русак раздухарился? Самый здоровый что ли?
      Я приблизился к скамейке..
      – Что развыступался?! – спросил я. – Думаешь, п… тебе некому дать?
      Русак непонимающе уставился на меня.
      – Ты че, пацан? Че тебе надо?
      Под короткими рукавами летней рубашки у него чудовищно огромные шутики. Я был поддатый и в этот момент не боялся его – кругом были наши. Если за Бисембаева никто не помышлял заступиться, то за меня, знал я, кто-нибудь да поднимется.
      – А то! – сказал я. – Сейчас вломим тебе.
      Я хотел что-то еще сказать, но тут же пожалел, что встрял на стороне обиженного, потому что вдруг с искусственным воплем налетел сзади и ударил по затылку мужика Бисембаев. Злость у Мурика, как и вопли, ненатуральны, он, словно подбадривая себя, продолжал кричать и беспорядочно бить русака по голове. Удары у Бисембаева слабые, мужик однако опешил и суматошно закрывался от кулаков.
      Подбежали Гевра, Талас, Лелик-артист. Русак отряхивался и не помышлял вернуть должок Бисембаеву. Гевра сказал:
      – Юра, уйди.
      После эпизода с Юрой видел я Бисембаева осенью и зимой. Побывал и у него дома, где он жил с матерью и старшим братом. Мурик был спокоен и рассудителен.
      Он был спокоен и рассудителен, но я не мог забыть, как сжимались и расширялись зрачки его невидящих глаз. Бисембаев стопроцентно гнилой, "но дело не в этом". От него исходило, заданное в неявной форме, ощущение подкрадывающейся опасности. Какой опасности? Этого я не мог себе объяснить.
      В тот же день, начавшийся у памятника генерала Панфилова, Омир позвал в гости к его товарищу Маралу. Бывший сосед Омира по дому на несколько лет старше Бисембаева, но гораздо интереснее карманного воришки. Марал пел под гитару:
      " О Белла чао, белла чао, белла чао…".
      Пел и разговаривал с нами на всевозможные темы. Восторгался
      Омиром и говорил: "Омир, ты эпический парень!".
      Марал и сам эпичен. С ним можно наговориться всласть.
      Пришел с девушкой чемпион Спартакиады СССР, боксер Олег Гуров.
      Боксер пил наравне с нами и передвигался по комнате танцующей походкой. Девушка у него ладная. Она звала Олега домой, боксер не торопился и слушал, о чем говорил Марал. Среди прочих тем Маралом затрагивалось и положение в Чили. Народное единство пришло к власти и Марал в честь победы на выборах доктора Альенде наигрывал сиртаки.
      Омир и я ушли от Марала довольные.
      – Как тебе Марал? – спросил одноклассник.
      – Мощный мужик.
      Роман о современниках Хо Ши Мина выдвинут на
      Государственную премию СССР. В "Правде" вышла пресная рецензия на книгу двух алма-атинских филологов.
      – Мама, премию дяде Аблаю не дадут. – сказал я. – Хвалят его в печати сквозь зубы.
      – Дадут. – ответила Ситок. – Кунаев позвонит в Москву и дадут.
      Кунаев и Хо Ши Мин знакомы с войны. Первый секретарь ЦК покровительствует Есентугелову, защищает его от нападок писателей-западников. Если он позвонит в Комитет по премиям, то товарищ Хо станет лауреатом. Но вот позвонит ли?
      Джубан Мулдагалиев, Тахави Ахтанов, Калтай Мухамеджанов и
      Абдижамил Нурпеисов – главные писатели Младшего жуза, западников.
      Более всего докучает товарищу Хо Тахави Ахтанов. Писатель интеллектуал, одинаково хорошо говорит и пишет как на русском, так и на казахском. Ахтанов вышучивает дядю Аблая публично, организовывает выступления против папиного земляка в печати.
      Ситок позвонила Ахтанову:
      – Тахави, ты хороший… Бирак, Аблайга неге тисейсен? Котын ксип отырмайсым ба?
      Ахтанов не стал грубить маме, но пожаловался Валере.
      Папа пришел с работы злой.
      – Дура! Куда ты лезешь?! Кто тебя просил?! Какое твое дело?!
      Маму не собьют происки западников, почему она спокойно ответила:
      – Это мое дело. Ты ни черта не понимаешь…
      – У-у-у… – Валера не зная как пресечь вмешательство мамы в литературный процесс, схватился за голову и простонал. – Ужас…
      Мама объясняла нападки Ахтанова на Хо Ши Мина единственной причиной: "Западники завидуют таланту Аблая".
      Неужели?
      От начала до конца я прочитал роман товарища Хо о любви и мне стало не в жилу за папиного друга. Сразило наповал описание эротической сцены, где были такие слова: "Ее острые сосцы весело смотрели…". Сосцы. Это же надо. Перед глазами поплыл коровник с мычащими буренками.
      Хотя может и такая любовь бывает? Откуда мне знать?
      Госпремию Союза однако товарищу Хо не дали.
      В конце 69-го Умирбек Арисланович Джолдасбеков назначен ректором
      КазГУ. В университете Умирбек Арисланович получил прозвище Джо.
      Ректор главного вуза республики должность заметная и почетная.
      Родители знали Джо с 58-го года по Чимкентскому химико-технологическому институту, где он преподавал теоретическую механику и ТММ и где Доктор проучился год. Ректором института в ту пору был Кали Билялов, который став министром высшего и среднего специального образования, сделал Джо проректором Казахского политеха.
      Среди казахов чимкентцы слывут большими пустословами. Наобещают с три короба и… фыр тайга. Умирбек Арисланович тоже чимкентский.
      Первый раз я увидел его, когда он в августе 68-го пришел с соболезнованием к матушке. У Ситка скончалась мать, моя бабушка
      "сохыр кемпир". Тогда же он и сообщил Валере, что меня зачислили в институт: "До экзаменов мне звонил Кали Билялович и предупредил о вашем сыне. Я держал выполнение указания министра на контроле".
      Грузный Джо, в прошлом то ли самбист, то ли просто борец, ходил по институту стремительным шагом. Запомнилось, как однажды он остановился и представил спутнику седоватого завкафедрой:
      "Знакомьтесь, академик Байконуров". Не место красит человека.
      Проректор Джолдасбеков слыл негласным хозяином нашего политеха.
      На втором курсе Вареник, Светлов, Овсяник, Пила, Витька Курако,
      Ильяс Нурмухаммедов и я сбежали из колхоза. Наказать нас наказали, но не сильно – лишили стипендии и вернули обратно в колхоз. Мы молчали в тряпочку, зная, что за побег из колхоза могли и из института исключить. Могли, если бы дезертиров не было так много.
      Мама все же позвонила утром Джо и сказала:
      – Умирбек, айналайын, у моего сына есть справка ВКК об освобождении от колхоза, а его сняли со стипендии.
      – Пусть зайдет ко мне в одиннадцать. – ответил проректор.
      Справку ВКК дала мне мамина подруга Жаугар Сулейменовна врач поликлиники на Комсомольской. "Но дело не в этом". А в том, что проректор усадив перед собой, спросил:
      – Почему сбежал из колхоза?
      – Видите ли, – ответил я, – выпал снег, стало холодно…
      – А что остальным трем тысячам студентам не было холодно? – заметил Джолдасбеков и, махнув рукой, ладно, мол, набрал номер внутреннего телефона. – Мэлс, зайди ко мне.
      Мэлс Габитович мой замдекана. Он и обделал возврат стипендии.
      Про проректора ходили слухи, что он никого не боится, и привык много брать на себя. Что он крут видно было и по его вальяжной походке.
      – Папа, а Джолдасбеков не такой уж и грозный, как о нем говорят. вечером я рассказывал родителям, как меня принял проректор.
      – Что ты балам…- Улыбнулся Валера. – Ты обратил внимание, какие у него умные глаза?
      Когда же родители узнали, что Джолдасбеков стал ректором главного вуза республики, папа только и сказал:
      – Все. Теперь Умирбек для нас недоступен.
      Мама добавила по-казахски:
      – Да поможет ему бог…
      Джо получил полагающиеся к ректорству университетом регалии: его избрали депутатом Верховного Совета и членом ЦК. В кругу друзей его называли еще и Бульдозером, преподы и студенты слагали о ректоре легенды и мифы.
      В третий раз суждено мне было встретиться с Джо спустя 28 лет. А пока…
      Семь бед – один ответ.
      Доктору оставалось на химии три месяца и он не нашел ничего лучшего, как провернуть аферу, жертвой которой пал джамбулский мент с супругой. Мент строил дом и нуждался в стройматериалах. Как Доктор вышел на его жену – отдельная история, только очнувшись после недельной пьянки, Доктор за два часа обдумал и разыграл как по нотам комбинацию.
      Он жил в дом Абжана – мужа двоюродной сестры Кати. Зять работал корреспондентом на областном телерадио и среди его бумаг Доктор обнаружил старые бланки накладных. Щедрой рукой он навписал туда все
      (от финской мойки с шифером до шпатлевки с обойными гвоздями), что просил достать майор городской милиции и пошел вместе с ним и его женой в Областную контору Госбанка. В приемной управляющего Доктор велел офицеру с супругой подождать, сам зашел в кабинет подчиненного дяди Бори. Представился банкиру племянником Сабдыкеева, позвонил домой, поговорил с Ситком и вышел. Вышел, показал накладные с закорючками и объявил:
      – Все в порядке. Давайте деньги.
      Если у мента и были до нырка Доктора в кабинет управляющего сомнения, то теперь их уже не было.
      В операционном зале и состоялось прощание майора с семью тысячами. Доктор с деньгами удрал в Москву.
      Мент не дождался Доктора и зашел к управляющему. Банкир не стал закладывать своего начальника. Сказал: да, заходил какой-то парень, кто он такой не знаю, зачем заходил? – о чем-то спросить.
      В Москве Доктор куролесил месяца три и к исходу сентября объявился в Алма-Ате.
      Домой он не приходил, пьянствовал и добывал деньги на пьянку по известному правилу "свой не свой – на дороге не стой". К примеру, снял куртку с Безрука, его мать пришла к нам домой. Ситок ей: "Сын мой взрослый человек, претензии не по адресу". Из ставших известных была еще история со свитером сына писателя Габбаса Жумабаева. Как и матери Безрука, супруге Жумабаева матушка посоветовала искать правды в милиции, которая и сама искала Доктора за побег с поселения.
      Омир говорил мне:
      – Вчера видел Доктора в умат пьяным возле "Кооператора". Несет что попало, грязный как, чушка.
      Доктор пошел в разнос. Предательство начинается с беспокойства за себя. Я запаниковал.
      – Мама, что делать? – капал я на мозги Ситку. – Доктор позорит нас.- и прибавлял. – Хоть из дома не выходи.
      – Успокойся. Мы за него не отвечаем.
      – Как не отвечаем? Он мой брат.
      – Ну и что?
      Понимал ли я, что мое нагнетание может иметь сильное действие?
      Очень даже понимал и делал все для того, чтобы моим лицемерием, как следует, прониклась и мама.
      Кроме Ситка спокойно воспринимали сводки о колдобродстве Доктора и Шеф с Джоном. "Набегается и вернется домой". – говорил Джон.
      "Ладно Доктор вернется домой, если вернется вообще, – думал я, но как быть с побегом с поселения? За него Доктора посадят".
      Вмешиваться в ход событий следует только тем, от кого что-то зависит.
      Т р е п л е в (печально). Вы нашли свою дорогу, вы знаете, куда идете, а я все еще ношусь в хаосе грез и образов, не зная для чего и кому это нужно. Я не верую, я не знаю, в чем мое призвание.
      Антон Чехов. Чайка. Комедия в четырех действиях.
      Ситок любит индийские фильмы. Плачет и смеется на просмотрах.
      "Индийские фильмы жизненные". – говорит мама.
      "Чайка" странная пьеса. С одной стороны вещь по-своему жизненная.
      С другой – малопонятная. Сюжет строится вокруг никчемности добродетели. Что важнее? Образ мысли или святость? И мнится, будто загадка пьесы в образе чайки – Нины Заречной. Но никакой загадки в чайке нет. Чайка та же ворона, только морская. Белокрылая ворона, что беспрерывным клекотаньем, тем же карканьем, предвещает массу неприятностей. Образы женщин в "Чайке" мало чем занятны. Покидая пределы придуманного ими мира, они становятся беззащитными, их занудная неприкаянность порождает столкновения, конфликты, головную боль у хороших людей. Дело не в том, что я не понял Чехова и что
      Заречная восторженно глупа. Треплеву только кажется, что Заречная нашла свою дорогу. Чайка не помышляла о поисках дороги, ей суждено летать и летать над волной, пока наконец ее не решится кто-нибудь подстрелить.
      Наиболее жизненным в пьесе получился Тригорин. Я наблюдал за известными писателями в Коктебеле и Дубултах и все они привиделись мне похожими на Тригорина. Такие же степенные, вальяжные, ко всему привычные, циничные и скучные.
      Треплев тоже талантлив и скучен, но решает – кому быть на коне? – женщина. Подоплека здесь скрыта, как это может показаться на первый взгляд, не в предпочтительности для Заречной мишуры образа мыслей.
      Проблема в том, что мы зря смеялись над Мао Цзе Дуном, который однажды сказал:
      "Чем хуже – тем лучше".
      Смене исторических вех предшествует смена властителей дум. Эпоха
      Твардовского ушла в прошлое. Я давно внутренне готов принять образ мысли за святость, но помешали события в Чехословакии и Твардовский.
      "Искренность всегда хороша, – думал я, – и "За далью даль" по прежнему со мной". В "Огоньке" напечатано письмо Алексеева,
      Проскурина и других "Против кого выступает "Новый мир"? Коллеги обвиняли Твардовского в том, что для него важна чистота эксперимента, но не правда. Где правда? Для меня правда в "За далью даль". Правда в том, что Твардовский благословил Солженицына.
      Жизнь коммунистической идее могло продлить только претворение в реальность теории перманентной революции. Если у человека не занята голова, тогда должны быть заняты руки. Это хорошо понимал Макар
      Нагульнов. А вслед за ним и Фидель Кастро с Мао Цзэ Дуном.
      Команданте и Председатель призывали никому не верить и играть в свою игру.
      – Бе-ек! Привет! – звонил Бика.
      – Ты куда пропал?
      – Подходи. Расскажу.
      Кроме Бики и Каната в доме Халеловых никого.
      – На первое мая я и Канат кирнули… По дороге домой нас занесло во двор дома ЦГ. Попали в компанию каких-то сапогов… Парни и бабы… Слово за слово – хреном по столу… Базар-вокзал, Каната замкнуло… Он схватил кухонный нож и выстроил хозяина квартиры с гостями в коридоре у стенки… Ничего больше не было… Попугали и свалили с хаты. У входа в ЦГ свинтили нас менты. Короче, что почем и кто откуда выяснять, поздно. У Каната жена беременная… В РОВД я взял все на себя… Дали год… Пять месяцев оттрубил в тюрьме на
      Сейфуллина, позавчера этапировали на химию в Сайрам… А утром я приехал домой.
      Из магазина с пузырями вернулся Канат.
      – Может я завтра поеду? – грустно спросил Бика.
      – Нельзя. – Канат поставил бутылки на стол. – Припишут побег с поселения. Сейчас выпьем на дорожку и на вокзал.
      Шеф дожидался моего возвращения от Бики злой.
      – Опять поддал!
      Я промолчал.
      – Не трогай его. Пусть гуляет. – сказал Джон.
      – Тебя кто спрашивает?! – еще больше разозлился Шеф.
      – Говорю тебе – пусть гуляет. – Джон не отступал.
      – Я тебе говорю: не лезь не в свое дело! – уже медленно, но с прежней злостью повторил Шеф.
      Джон опустил глаза и ушел на кухню.
      Пршло два дня и с Джоном произошла перемена. Он не отходил от окна в детской и что-то напевал про себя.
      – Что? – спросил Шеф.
      Джон взял сигарету, закурил.
      – Да…- Джон широко раскрыл глаза и сказал. – Я погнал гусей…
      Вызывайте скорую.

Глава 16

      "Выткался над озером алый цвет зари…".
      Двадцатого октября Доктор пришел домой пьяный в стельку. Дополз до кровати и сразу уснул.
      Мама позвонила дяде Урайхану и за Доктором приехали из Советского
      РОВД пожилой казах старлей и дружинник.
      Офицер будил Доктора с минуту. Брат открыл глаза, обвел взглядом казаха с дружинником и, – что было хуже всего, – ничего не сказал и, молча поднялся с кровати. Что происходило со мной в эти мгновения, заметил старлей.
      – Агасы ма?
      Я кивнул. Молчаливая покорность Доктора не разжалобила Ситка.
      Хотя она бы уже ничего не могла сделать, даже если бы и захотела защитить сына. После звонка к дяде Урайхану она уже не властвовала над событиями. Час назад я мог остановить ее и не было бы никакого звонка. Мог, но не остановил.
      Сейчас я сознавал – позорит ли кто кого на самом деле? – какая это жалкая и бесстыжая подлость это самое мое спокойствие, что толкнуло меня на предательство Доктора.
      Мама сделала вид, что действовала по личной указке, взяла грех на себя и призвала держать себя в руках.
      – Не расстраивайся. Так надо.
      Арест на дому получил неожиданную развязку. Помимо побега с химии на Докторе висел свитер сына писателя Жумабаева. Мамаша паренька позвонила Ситку и спросила, что ей говорить в милиции? Матушка сказала: "Делайте, что хотите".
      Через два дня пришел следователь. Мама и ему сказала то же самое.
      Следак и сделал – натянул Доктору разбой и оставшийся без прикрытия брат получил шесть лет строгого. В лагере Доктор раскрутился еще на год. В итоге получился семерик. Те самые семь бед за один ответ.
      "Виктор Колотов набирает скорость не заметно. Вот почему появление киевского полузащитника у штрафной почти всегда застает противника врасплох.
      Колотов сохраняет свежесть и легкость до конца игры. Он возникает на дальних рубежах атаки как порыв ветра, чаще всего именно в тот момент, когда наигранные варианты осады ворот противника оказываются безрезультатными…".
      Так в 71-м году писала спортивная печать о полузащитнике киевлян.
      Тренер "Динамо" Киев Александр Севидов в журнале "Спортивные игры" отмечал: " Отличительная особенность дарования Виктора
      Колотова – длинный накат. Виктор штурмует ворота противника во втором эшелоне атаки. Нацеленная передача или банальный отскок поджидают Колотова, как всегда, на неожиданной для соперника позиции. Лучше всего сказывается природа длинного наката Виктора тогда, когда все атакующие игроки разобраны защитниками, и, казалось бы, надежды на осмысленный прорыв окончательно исчерпаны. Во многих случаях он исхитряется завершить затяжной рывок, так, как будто знает, что право последнего разящего удара по мячу неотъемлемо принадлежит ему одному.
      Что такое длинный накат? Длинный накат – это отрыв по нарастающей".
      "Том бе ле не же…". Неслышно кругами падает снег в июле.
      – Ириша, я жду тебя у молочного…
      Трубка зашуршала и не сразу отозвалась.
      – Ты многого ждешь.
      Иришу я замучил болтовней. Она приходила на свидания и в раздражении тихо возмущалась.
      – Когда пиндеть перестанешь?
      – Что значит пиндеть? – прикидывался я.
      – Замени букву "н" на букву "з" и узнаешь, что такое пиндеть.
      Ирина Дайнеко перешла на пятый курс мединститута педиатрического факультета и специализируется на психиатрии. Пятый год ходит с
      Омиром и не удивлена моим звонкам. Омир болтун и, как пить дать, не преминул рассказать ей о моем тяжелом взгляде и прочем. Может она пришла, поддавшись любопытству, – об этом знать не могу. Мне хотелось думать, что она, не взирая на мой тяжелый взгляд, видит разницу между мной и Омиром.
      Сегодня надо обязательно что-то предпринять. Иначе она плюнет и больше не придет. Хоть у меня и не маячит, но с Иришей расставаться не хочется. Девушка грез и действительности до невозможности приятная.
      …Она поднялась со скамейки.
      – Пошла я…
      – Куда пошла? Сиди.
      – Что сидеть? – Она насмешливо смотрела на меня. – Хочешь сиди.
      Сейчас она уйдет. Нет уж. Я привлек ее к себе и, обсыпая засосами, полез в вырез сарафана. Артподготовка длилась с полминуты.
      Она не сопротивлялась. Беспорядочный обстрел закончился и Ирина молча приводила в порядок прическу.
      – Прости, я больше не буду.
      – Не прощу.
      Она простила и следующим вечером пришла к молочному магазину без уговоров. Зашли в лавку за вином, в автомате увели стакан и пошли ко мне во двор.
      – Я всю ночь плакала.
      – С чего вдруг?
      – Из-за Омира.
      – Что-о?
      – Он пришел после тебя.
      – Он что… изнасиловал тебя?
      – Не-ет… К твоему сведению я девушка еще неиспорченная.- Иришка кокетливо посмотрела на меня. – Омир буянил и требовал на весь подъезд, чтобы я вышла на улицу. Вышел папа… Они чуть не подрались…
      – Тогда почему плакала?
      – Да… так.
      – Я давно хотел тебе сказать… Хотел сказать и извиниться. Тут дело такое… Летом 67-го я и Бика отбуцкали твоего брата.
      – Знаю. Мне Омир рассказывал. Тогда я хотела тебя убить.
      – Дело прошлое…
      – Ты фрукт еще тот.
      – Скажешь тоже…
      – Что очки не носишь?
      – Да ну их…
      – В них ты похож на Валентина Зорина.
      – На Зорина? Зорин бесталанный подпевала.
      – Нет. Дядечка он симпатичный.
      Я открыл бутылку.
      – Не переживай из-за Омира. На фиг он тебе сдался. – Я протянул ей стакан. – Лучше выпей.
      Она выпила и задержала пустой стакан в руке.
      – Ты душистая и мягкая… Пахнешь смородиной… А сама как персик в сарафане.
      Моя рука снизу вверх поползла в Долину сомнений. Ириша по прежнему держала наклоненным стакан и молчала.
      Все слишком быстро, путь в Долину оказался близким. Я рассчитывал наиграться вдоволь, прежде чем спуститься вверх в Долину. Сарафан у
      Ирины кисейно тонкий. Двигаемся наощупь. Трусики у нее не обтягивающие, свободные. Путешествие не предвещало опасности и я пошел дальше. Мои пальцы осторожно теребили укрытие Долины сомнений.
      Ирина молчала и крепче сжимала ноги.
      Что-то там еле-еле пробуждалось внизу. Настолько еле-еле, что путешествие по окрестностям Долины хотелось продолжать бесконечно.
      На скамейке напротив уселись три старушки. Мы пошли вглубь двора, к веранде дома Спектора. Поднялись на освещенную веранду и я прокрался в Долину сомнений с обратной стороны.
      Иришка закатила глаза и отрывисто выдохнула:
      – Ты – блядь!
      Психиатр, а не разбирается. Если бы так, все давно уже было бы не так.
      – Какой же я блядь? – наигранно удивился я.
      – Блядь мужского рода.
      Блядь мужского рода притаился внизу разведчиком в ожидании провала. Ириша тяжело и беспорядочно дышала и верно утвердилась в подозрении о том, что доводит ее до изнеможения изощренный соблазнитель.
      Перед сном я обнюхивал ладони, побывавшие в Долине. Они пахли смородиной и чем-то таким, от чего разведчик в немом блаженстве застыл у рации с шифрограммой в Центр.
      На следующий день встретился с Омиром.
      – Ты что это нахулиганил в иркином подъезде?
      – А что?
      – Ирину обидел, на отца ее выступил. Я все знаю.
      – Знаешь? – переспросил одноклассник. – Ты не все знаешь. Ее отец калбитом меня обозвал.
      – И ты обиделся?
      – А ты как думал?
      – Зря. Ты и есть калбит.
      Омир, странное дело, на меня не сердился. Столько добра мне сделал, что уже и не подсчитать, а я вероломно вторгся на его территорию.
      Ирина уехала на Иссык-Куль, а я с родителями поселился на даче во втором Доме отдыха Совмина.
      Соседи по дачному домику семья Олжаса Сулейменова. Где-то прочитал о созвучии Сулейменова с Леонидом Мартыновым. Стихотворение
      Мартынова звучит в фильме Карасика "Самый жаркий месяц". Звучит на фоне снесенной бригадиром сталеваров пивнушки. Звучит не по месту, но здорово.
      Ленин в разговре с Горьким о Демьяне Бедном заметил: "Он идет за народом. А поэт должен идти впереди народа". Сегодня поэзия идет не за народом, она еле поспевает за наукой. Мартынов написал про разбегающиеся Галактики, Вознесепнский – "Антимиры". Леонид Мартынов написал о том, о чем я не знал и не думал задумываться: "В расширяющейся Вселенной, что ты значишь, человек?". Андрей
      Вознесенский, скорее всего, хотел поумничать и в результате вместо античастиц у него получилось уравнение прямой "игрек равен ка икс плюс бэ".
      Сулейменов пишет без затей: "…Разгадай: Почему люди тянутся к звездам?" Олжасу тридцать пять. В жизни он не такой как по телевизору. В жизни это не плакатный человек, а сугубо серьезный, экономный в движениях, но легкой, красивой наружности, парень, которому не дашь и двадцати пяти.
      На веранде папа разговаривал с его женой.
      – Рита, по-моему, Олжас чересчур осторожно водит машину. Мы легко обогнали вашу "Волгу".
      – Вы правы. Мы всегда медленно ездим.
      В кабинете отца на работе Олжас Сулейменов, писатель Геннадий
      Толмачев и еще кто-нибудь четвертый, раз в неделю играют в карты.
      Толмачев учился в Академии общественных наук при ЦК КПСС, сейчас работает собкором "Комсомолки" по Казахстану. Перший друг поэта.
      Валера говорил:
      – Олжас славный.
      Папа выдает желаемое за действительное. По-моему, Олжас не видит никого вокруг себя. Трибунная личность не подходит под определение славный..
      Ситок не отставала от Валеры:
      – Болтают про Олжаса завистники. Никакой он не заносчивый.
      Что ты будешь делать! Все кругом только и делают, что завидуют.
      Теперь и Олжасу. Если в 62-м жена Сатыбалды говорила о том, что русские обреченно завидуют казахам, потому что завидуют, то в обоснование зависти уже казахских литераторов к Олжасу матушка закладывала житейские предпосылки. По ее словам, казахский писатель в глубине души мечтает писать на русском и мучается от того, что его читатели исключительно выходцы из аулов.
      По-своему мама права. Но ведь кто-то должен писать и для аульных казахов. В общем, каждому свое.
      Валера и Олжас курили на скамейке, а Ситок на веранде резала правду-матку в глаза жене поэта:
      – Рита, слова "Земля, поклонись человеку" обессмертили Олжаса.
      Твой муж гордость наша.
      Через час Сулейменовы уехали в город и я сказал матушке:
      – Мама, ты опасный человек.
      – Сандалма! – обрезала меня Ситок. – Мен адилетты.
      – Какая ты адилетты?- смеялся я. – Ты опасный демагог!
      – Сен акымак! Я – прямой!
      Олжас Сулейменов дружит с Ануаром Алимжановым. Последнего только что избрали первым секретарем Союза писателей. На машине Алимжанова едем в город. По радио передают о перевороте в Судане. К власти пришли военные, в стране поголовно казнят коммунстов.
      – На сентябрь в Хартуме назначен афроазиатский конгресс по драматургии. – говорит Алимжанов. – Что теперь будет?
      Писатель зря беспокоится. Ничего страшного. Перенесут конгресс куда-нибудь в Каир, или Бомбей.
      Мы подъехали к Союзу писателей. Сверху по Коммунистическому к
      Дому писателей подходил дядя Сырбай Мауленов.
      – Аю кележатыр. – сказал Валера.
      Алимжанов промолчал. Действительно, Сырбай Мауленов большой с кудряшками. Ни дать, ни взять – Винни Пух.
      Ануар Алимжанов фаворит Кунаева, почему и объездил пол-мира. Два года назад Алимжанов начал пропагандисткую кампанию за то, что аль
      Фараби якобы исторический предок казахов. Узбеки открыто не протестовали, не возмущались. Нет сомнений, добро на перетягивание аль Фараби получено от Кунаева. За то, как воспримут сами казахи факт оказачивания аль Фараби Кунаев мог не тревожиться. Первый секретарь ЦК и сам татарин, но мы все, разумеется, кроме татар, уверяли себя, что Кунаев, может хоть и наполовину, но казах. В настоящий момент это не существенно, важно, что против идеи перехода аль Фараби от узбекских в казахские предки не возражал Брежнев.