Чм66 или миллион лет после затмения солнца

      Эдит Пиаф с Бирлесом.
      – Ой, здравствуйте, моя хороший! Проходите. – Мама сияла радостью. – Если бы вы знали, как помогли моему сыну.
      – Да ну что вы! – запротестовал Паутов.
      – Нет, помогли! У сына случилась большая неприятность и неожиданно вышла статья.
      Принимала матушка гостя по высшему разряду. Кроме того, что на стол выставлены казы, карта и другие казахские дела, в тот вечер ей особенно удались манты.
      …Бирлес, Паутов и я ловили такси. Остановился частник на
      Жигулях. За рулем аульный казачонок. Услышав адрес, везти отказался.
      Я сорвался и стал пинать машину:
      – Калбиты е…ные! Как я вас ненавижу! – не помня себя, я орал. -
      Всех бы вас сжег, поубивал…!
      – Что с тобой? – переполошился Паутов.
      – Да ничего! – я пинал отъезжавшую машину и продолжал орать.
      Испуганно оттаскивал меня к обочине Бирлес.
      – Так нельзя про собственный народ говорить…
      Нельзя? Знал бы ты почему я распсиховался! Калбит, зверек убил моего брата и ты мне еще говоришь, что можно, а что нельзя!
      Почему я вышел из себя? В глубине души я отдавал себе отчет: я не смогу отомстить за Шефа. Дело даже не в том, что сейчас я побаивался как и самой встречи с Бисембаевым, так и его самого. Чтобы хоть как-то искупить предательство брата, мне необходимо убить зверька.
      Убить, – а я даже не пытался, хотя сделать это было легко, выяснить где сейчас сидит этот…, создать ему у хозяина немыслимую духоту.
      Чтобы стать человеком, сейчас это я понимал ясно и отчетливо, надо быть мужиком. Когда я стану мужиком и разберусь с ними?!
      Разберусь ли вообще? Как бы не сложилась дальше жизнь, но во чтобы то ни стало я должен отомстить! Иначе я снова предам Шефа.
      Окончательно и навсегда.
      Честно говоря, вопросы перед самим собой именно так я не ставил.
      Слов не было, возникло не оформленное в мысли ощущение, что если я хоть на минуту, на секунду остановлюсь и подумаю о том, что пора забыть о 27 февраля 1980 года, тогда все действительно зря и более ничего не надо.
      В сущности, убить немудрено. Подготовиться, выйти из засады и всадить ему несколько раз куда надо. Вот только сподоблюсь ли я в нужный момент? Нет, не смогу. Слабак я. Это ведь только сказать легко. Вопрос не в том, что надо в нужный момент собраться и выйти из зала ожидания. Для таких, как я, убийство осуществимо только в том случае, если оно станет моей навязчивой идеей, будет час за часом овеществляться внутри меня до часа, когда кровник выйдет на свободу. Только тогда я буду готов и во всеоружии встречу зверька.
      Надо ли? "Может он сам того, сдохнет там от туберкулеза? – Меня лихорадило от надежды на самотек. – Впереди еще двенадцать лет".
      Теперь я понимал, почему я выпустил из поля зрения Меченого. Нет, я не собирался никого прощать из причастных к 27 февраля 1980-го. Я легко могу простить за себя, но за брата прощать нельзя. Сам себе не простишь никогда, да и сам останешься непрощенным.
      Признайся себе: "На убийство, хоть и зверька, тебя не хватит".
      Что теперь? Так и так от внутренних понтов толка нет. Попытайся пожить не прошлым, – настоящим.
      Там посмотрим.
      Председатель Павладарского Облисполкома Рысбек Мырзашев ранее работал в Тургайской области секретарем Есильского райкома партии. В ту пору Тургайским Обкомом руководил папин земляк Сакан Кусаинов.
      Рысбек Мырзашевич не отказался принять меня и для начала расспросил.
      – В чем проблема? – В руках председателя серебристый перьевой
      "Паркер". Сам он холеный. – Твой отец атбасарскийй? Писатель?
      Я кивнул.
      Он нажал кнопку селектора.
      – Махсут? Сейчас к тебе подойдет от меня парень… Устрой его в гостиницу, позвони на алюминиевый завод… Скажи им, чтобы не вздумали подножку ставить. Все.
      Мырзашев "Паркером" начеркал на листочке фамилию и имя-отчество второго секретаря горкома.
      – Возьми. Зайди к Махсуту Куликбаевичу… Он все устроит.
      – Большое спасибо, Рысбек Мырзашевич.
      – Спасибо не надо. Мне звонил Сакан Кусаинович. Я ему обещал помочь тебе.
      Главный инженер завода Исаев по звонку из горкома поручил начальнику техотдела выдать акт приемки отчета, да заодно и подписал справку о том, что "предложения Б.А.Ахметова по использованию отходящих газов печей кальцинации в газотрубном котле-утилизаторе могут обернуться экономией финансовых затрат в размере 100 тысяч рублей". Он был согласен подписать эконмию и на миллион, но это могло показаться чересчур подозрительным. Сто тысяч на бумаге за его подписью и с гербовой печатью – искомая справка о внедрении, о которой до появления на заводе я и думать не осмеливался.
      Как матушка догадалась, привычным для нее маневром в стиле нахрапа, по телефону возможно решить легко и просто мучивший меня вопрос – ума не приложу. Она мало что соображала про уважение к условностям, потому и придумала осенью прошлого года выход из моего главного тупика по типу "тебе помогут". Весь ужас немыслимого в том, что напор волевого начала и тут сломал препоны в виде требований к профессионализму, главным из которых служит наличие дарования.
      То, что я делаю, и условно нельзя назвать литературой.
      Литература, как бы я на нее не грешил, прежде всего – способность сочинять, придумывать жизнь. Из-за чего я и буксовал девять лет назад, не понимая, что здесь мне ловить нечего. Я не художник. Тогда кто? Вот это уже не важно. Галина Васильевна наделила меня уверенностью, что умение упорядочивать хаос в собственном сознании уже само по себе кое-что, что когда-нибудь да пригодится. Вообще, вредно к чему-то непонятно новому для тебя относиться серьезно.
      Потом ведь еще не вечер.
      Правильно говорила мама в августе 60-го: "Не надо бояться".
      Главное оружие мамы – способность упрощать сложности, низводить их до уровня "фуй" или "фи". Ей не откажешь и в иррациональности, на которой возможно и покоится ее убежденность, что в жизни возможно все.
      Все же откуда приходят решения, сама мысль, что возможно все?
      Почему я удивился? Это же элементарно.
      …Я позвонил в Алма-Ату.
      – Мама, все в порядке. Завтра утром вылетаю домой.
      – У меня для тебя новость. Сегодня Аблай был в редакции
      "Простора". Разговаривал с заведующим отделом…Хвал, хвал…
      Заведующий сказал, что очерк напечатают в октябрьском номере.
      Адвокат Доктора сказала, что заявлением в суде о намерении убить
      Надю Русакову брат усложнил собственную участь. Признание, после которого дело отправлено на доследование, означало, что следствию предстоит перквалифицировать хулиганку в покушение на убийство, что почти одно и то же что и реальная мокруха.
      Тюремщик со стажем, каким был Доктор, не мог не понимать, чем ему грозило признание. Неужто он и вправду испугался Большого так сильно, что решил спрятаться от него надолго, или и в самом деле сказал то, что творилось у него внутри только с тем, чтобы доказать
      Наде, как сильно она его достала?
      Или дело совершенно в другом?
      Цепь последующих событий показала, что поступок Доктора, чем бы он ни был в действительности вызван, безотносительно его желаний, в сущности был предопределен. Короче, опять ничего не понять, но если обратиться к фразе "так надо", все становится на свои места..
      Между тем я и сам по воле Кэт попал в положение Доктора.
      Более избивать, тем более, пырять ножом, я не собирался. Я умолял подругу вернуться на исходные рубежи, ревновал ее к Гуррагче и не находил себе места. Прямых фактов ее прелюбодейства у меня не было.
      Кэт сидела напротив меня и разговаривала с монголом. Гуррагча и она при мне не шептались, обменивались между собой обрывками фраз.
      Складывалось впечатление, будто взаимопонимание у них достигнуто еще на стадии каких-то тайных от меня, сепаратных переговоров.
      Пол-беды в том, что близость с ней превратилась для меня в событие республиканского значения. Хуже всего то, что она уходила прочь от прямого разговора.
      О том, чтобы исподтишка наказать Гуррагчу я как-то не подумал. Не потому, что он мне нравился. Мне он был невыносимо противен. Нет.
      Вот не знаю от чего, но о причинении вреда монголу мысль не приходила.
      Между тем подошла к концу история с яшиной попыткой хищения казенного имущества.
      – Бек, Иоська меня обманул, – пришел жаловаться на дознавателя
      Розенцвайг.
      Добросовестно исследовав обстоятельства яшиной попытки хищения, майор Кожедуб пришел к выводу: дело надо закрывать. Ким, прознав о намерениях следователя, сказал Розенцвайгу: "Следак просит полторы тысячи".
      Дело житейское, по простоте душевной Яша спросил Кожедуба:
      – Вам передали?
      Майор насторожился.
      – Что передали?
      – Ну… – Розенцвайг для приличия замялся и немного вложил
      Иоську.- Наш общий знакомый Ким должен был вам кое-что передать…
      Кожедуб хоть и дуб, но чтобы поднять войдон в РОВД, много ума не надо. Иоська бегал по райотделу пригнув голову и причитал: "Кого мне эти гады Кенжик и Бек подсунули?".
      Позвонил Кенжик.
      – Бека, ты говорил мне, что Яша мужик железный…
      – Я и сам так думал.
      Розенцвайг полагал, что походы в ресторан заменяют наличные.
      Иоська так не считал, но вслух о вознаграждении не говорил и более того, постоянно молол, что в Советском РОВД все, кроме него, берут на лапу. Яша не мальчик и естественно понимал, почему Ким серчает на взяточников. Да и денег жалко, тем более, что окончательно догадался, что он никакой там не расхититель социалистической собственности, а обыкновенная жертва андроповских жерновов.
      Яша не унимался, Ким деньги ему вернул и взял с меня обещание в дальнейшем, если за кого и просить, то только за надежных, непременно железных нарушителей закона.
      Матушке я не рассказал чем дышит институтский Эйзенхауэр, так же как и поостерегся вкладывать Кима. Невзначай она могла использовать сведения о корейце для шантажа. Но с кем-то надо поделиться переживаниями, вот я и посвятил в них Мулю и Ушку.
      Таня посмеялась и попросила поподробней рассказать о Киме. Муля возмущался:
      – Говорил тебе, не связывайся с Завмагычем. Еврей на деньгах всегда проколется.
      – Муля, как считаешь, положена мне компенсация?
      – Ко-онечно.
      – Вот пойду и сниму еще денег у Яшки.
      – Обязательно сними. Не лопухайся.
      Так просто после Кожедуба с Кимом с Яшки деньги не снимешь.
      – Яша, ты не займешь мне еще пятьдесят рублей? – упростил я процедуру.
      – Для тебя Бек, всегда пожалуйста. – Розенцвайг открыл сейф. – С возвратом можешь не торопиться.
      – Хороший ты мужик Яша, – чистосердечно признался я.
      Должен я ему уже больше ста рублей. Ничего страшного – от него не убудет. Да не ослабеет рука расхищающего.
      Завтра понедельник, в предписании велено прибыть в райисполком к восьми утра. "Эх-ма, тру-ля-ля! Не женитесь на курсистках! Они тонкие как спички!". Что она со мной делает! Вот завтра уеду, она без меня окончательно потеряет и выдержку, и стыд.
      Что делать?
      Дай-ка я ей позвоню.
      – Завтра уезжаю на сборы… Может встретимся на дорожку?
      – Не могу, – сказала Кэт. – Гапон что-то пронюхал и весь день орет.
      Подруга положила трубку.
      Не хочет.
      Что может пронюхать Гапон? Катя Козлова, она же радистка Кэт из
      "Семнадцати мгновений весны", проговорилась от боли при родах. Наша
      Кэт если и проболтается во сне, то заставит поверить в свое вранье не только узбека, но и меня.
      Ставит рога и мужу, и мне. О каком стыде речь? Совести у нее нет.
      На сборы уезжал с камнем на сердце.
      …И надеюсь, что это взаимно.
      Монтень утверждал: "Невозможно судить о том, счастлив человек или нет, пока он не умер". Что вкладывал он в понятие счастье, трудно сказать, его суждение сродни русскому присловью – смеется тот, кто смеется последним. Само собой, счастье по-французски должно отличаться от счастья по-казахски. Несмотря на то, что думаем мы все об одном и том же. Да нет. Не может быть, чтобы мы все думали об одном и том же. В свою очередь Зяма, рассуждая о подведении итогов, замечал: "Мужики, главное, чтобы было что вспомнить".
      Иными словами, "моментом в море". И все дела.
      Иногда кажется, беготня за достатком, признанием, существует всего лишь для того, чтобы мы позабыли о чем думали, мечтали каких-то десять лет назад. Детство и юность как катание на американских горках, зрелость – это уже не катание, не езда в незнаемое, а бесконечное и бессмысленное хождение из угла в угол, нечто такое, от чего, когда задумаешься нал происходящим с тобой, начинаешь медленно сходить с ума: "Неужели все зря? Но так не должно быть". . Не должно быть, потому что все что с нами происходит во взрослой жизни – это нечто иное как отправление, придуманных за тебя кем-то, механических обязанностей, подлинно животная жизнь.
      Все же в том, что все зря, имеется свой смысл. Ибо, если бы в жизни существовала хоть какая-то тайна, то поход за ней напоминал бы принудиловку по выполнению какого-то плана, некоей целевой программы. В таком случае История, выходы в нее человека теряют привлекательнось, необходимость.
      Но все же, даже если все напрасно, все равно человек рожден не непонятной миссии какой-то ради, а токмо для разгадки цели бытия.
      Миссия у всех одна – жить, чтобы жить. Иначе быть не может. Для чего тогда радости и волнения? Из-за чего весь сыр-бор?
      Ну не кефира на ночь ради же.
      Но почему нам никогда не разгадать смысла жизни? Все просто. Если кто-то сподобится понять в чем загвоздка, История прекратится.
      "Осталось 20 минут… Надо успеть".
      …Личности калибра Чокина снедаемы мыслью о бессмертии оставляемого наследия. По иному не может быть. Хоть смысла в жизни нет, каждый из нас придумывает себе и смысл, и задачу жизни.
      Жаль, сегодня не суббота…
      Я бросил сумку у двери и сразу же подал о себе знать телефон.
      – Приехал? – звонил Бирлес. – Мы скоро будем.
      На кухне мама возилась с мясорубкой.
      – Где Гульжан?
      – Она ушла от нас.
      Ушла? Ну и шут с ней.
      – Звонил Бирлес. Говорит, с кем-то скоро будет.
      – Спальный гарнитур сейчас привезут, – сказала она.
      Спальный гарнитур? Матушка и Бирлес действуют в одной связке, в свои дела меня не посвящают. Иногда мне кажется, что я Бирлеса нисколько не интересую и приходит он к нам из-за мамы.
      …– Какой еще спальный гарнитур? – спросил я.
      – Увидишь, – загадочно сказала мама.
      Гарнитур оказался не новым. Продала его маме Магриппа Габдуллина.
      Мебель стала ненужной ее снохе после смерти сына Алтая. Мне-то зачем две кровати? Неужто…? Так и есть. Пока я неделю был на маневрах,
      Карашаш, Бирлес и матушка завершили подготовку и решили поставить меня перед свершившимся фактом.
      – Ты что делаешь?! – обрушился я на маму.
      – Успокойся.- Она быстро крутила ручкой мясорубки. – Ты должен жениться.
      Опять должен? Да что они из меня Кугеля делают?
      – Мама, ты говоришь, что у этой женщины ребенок. Тебя это не смущает?
      – Не смущает. – запальчиво ответила матушка. – У тебя тоже ребенок. – Она раскрутила мясорубку, вытащила ступившиеся ножи, заменила их на новые. – Отец больной, я больная… В доме нужен врач.
      Беспощадная логика. Меня хоть когда-нибудь будут спрашивать? Я все понимаю, но я не марионетка, не игрушка. Имею право на самоопределение.
      Гарнитур занесли в мою комнату и до часа "Х" решено его не собирать. Все из-за того, что может прийти Кэт и осквернить ложе. А что? Она всегда готова сняться с якоря с чужого причала.
      В квартире ее матери в большой комнате на стене фотография старшего брата Кэт. Звали его Максут и погиб он в 72-м, перелезая с балкона на балкон пятого этажа. В 14-й алма-атинской зоне он сидел вместе с Доктором. В микрашах его еще помнят.
      Когда мы с Кэт предаемся близости в квартире ее матери, подруга снимает со стены фотку.
      – Мне кажется, он на нас смотрит… – говорит Кэт.
      "Кажется, он на нас смотрит…". Ты сам-то куда смотрел? Куда и все смотрят – в Центр мироздания. Досмотрелся. "И это в то время, когда Большой театр бороздит просторы Вселенной…". Сейчас у
      Центра мироздания барражируют отроки во Вселенной. Ну, Гуррагча!
      Все из-за этой Умки. Идиотка! Подняла акции монгола, а эта… Эта тут же пошла тропою грома в пустыню Гоби.
      Сейчас она на работе. Позвонить?
      … В дверь не позвонили, тихо постучали.
      На пороге соседский малыш.
      – Тебя зовет какой-то дядя.
      Каким-то дядей оказался Уран из косых домов.
      Что ему надо? Встречное заявление? Так этот поезд давно ушел.
      Около нашего дома своя трансформаторная будка из бетона. У нее мы и разговаривали.
      Уран мой ровесник и житель косых домов. У него справка из дурдома.
      – Что у тебя?
      – Ниче?
      – Тогда что пришел?
      Уран может и псих, но уж очень подозрительно разумный псих.
      – Ты в курсе, что Ес сидит?
      – В курсе. И что?
      – А то, что его надо загреть.
      – Я не против. Загревайте.
      Уран, хоть и опасно ядерный мужик, но смотрел на меня без злости.
      Пришел не столько за гревом, сколько проверить на вшивость. Нет уж, хорош. Стопан. Уран и тот, кто его подослал, вконец офигели. Хоть за спиной я не ощущал дыхания Вечности, – за мной находилась стена трансформаторной будки, – но загревать подонка, хоть режьте, не буду.
      И жалко нету.
      Только бы не выдала дрожь, что пробирала изнутри.
      – Так ты значит отказываешься?
      – Да.
      – Так и передать?
      – Кому передать?
      – А-а… Ну-у.. – Уран заелозил.
      Никакой он не шизик. Он сам трухает.
      – Все. – твердо сказал я. – Больше ко мне, чтобы никто не приходил. А то…
      – А то что?
      – Да ничего. За мной пасут. Негласное наблюдение прокуратуры. Понял?
      – Понял, – Уран попятился, развернулся и быстро удалился.
      "Негласное наблюдение прокуратуры". Поверил. Что значит тупой.
      Дата суда приближалась.

Глава 10

      Скончался Казай, муж Шарбану. Жаль, хороший,безобидный был человек.
      Мама поддерживала отношения с Шарбану. Общалась, имела с ней дела, но не забывала сообщать тете Шафире о первоисточниках прирастания достатка сестренки.
      – У Шарбану учится дочь начальника городского управления торговли. Это он ей достал "Мадонну".
      Помимо сервиза, говорила матушка, начальник горторга открыл для
      Шарбану свободный доступ к коврам, казы (по госцене), индийскому чаю, всему тому, к чему на сегодняшний день, с уходом от ответственности за снабжение дефицитом нашей семьи начальника отдела кадров Минторга Берикпола, она не могла подступиться.
      Источником прямых денежных поступлений Шарбанки служили аттестаты. О том, что она ими широкомасштабно банкует, и догадаться нетрудно, и ходили разговоры. Естественно, Шарбану знала, что отпускать аттестаты зрелости по цене саксонского сервиза предосудительно. Помнила она и том, что каждый день заходит к ученикам в класс сеять разумное, доброе, вечное. Помнить-то помнила, а что это в истинности такое, и как на это прожить, Шарбанка не знала. С другой стороны, чем помимо астрономии и географии, прикажете заниматься директору школы рабочей молодежи?
      За то, что ее могут поймать за руку, расколоть, если кто и беспокоился, то совершенно напрасно. Шарбану, не Яша Розенцвайг, и врет она так, как будто оттарабанила 25 лет на строгом.
      Мама знала о проделках сестренки, но никак не реагировала, а что уж до моего предложения на корню пресечь торговлю фиктивной просвещенностью, то она делала внушение-объяснение: "Так нельзя. Она моя сестра".
      – Какая она тебе сестра? – кричал я. – Ты забыла, что она говорила про тебя Гау?
      – Ничего не забыла.
      – Давай я знакомым ребятам из ОБХСС расскажу о Шарбанке. -
      Разозленный маминой терпимостью веры, я внес неплохое предложение. -
      Пусть год-другой посидит в тюрьме!
      – Ой бай! Сондай соз айтпа.- испугалась матушка. – О бал.
      По ее представлениям своих закладывать нельзя, грех. Но если свой твой враг, то посадить такую в клетку на хлеб и воду это не за падло. Чем она лучше других? Потом ведь это очень даже хорошо и полезно для самих земноводных.
      Дядя Боря с 76-го года на пенсии. Его протеже, начальник республиканского управления сберкасс, дал вместе с персональной машиной маминому брату должность заместителя городского управления.
      Дядя как и сестры – предприимчивая душа, но как и полагается старшему брату, из сестер любил он больше младшенькую.
      Еще дядя Боря любил моего отца.
      Муж и жена, вроде, как одна сатана. Мамина и папина родня считала моего отца чуть ли не матушкиной жертвой. Дескать, он всю жизнь горбатился, отправлял ее на курорты, не шел наперекор ее прихотям неизвестно с какой стати. Мама, по обоюдному мнению родни, этого не заслуживала. Не заслуживала, и вот на тебе! – при случае выстраивала родню по ранжиру человеческих свойств.
      Ах, вернисаж, Ах, вернисаж…
      – Где Кэт? – я зашел в комнату злой.
      – Бяша, она у мамы. – Тереза Орловски тасовала перфокарты.
      – Совсем обнаглела! – Я подошел к пустому столу Кэт. – Хотят – курят по два часа, хотят – на работу не ходят!
      – Бяша, что с тобой? – Тереза оторвалась от колоды.
      Что ты петушишься? Ты не хочешь признаться… Да, да… Сдаюсь.
      Мне надо ее… Ох, как надо!
      Воображение окончательно уступило место разыгравшейся мнительности. Где Гуррагча? С утра на работе он не появлялся. Она что делает дома? Мать ее на дежурстве. Нет, не надо туда ходить.
      Вдруг я застукаю обоих?
      Ой как нехорошо мне.
      Это не инстинкт собственника, это наваждение.
      Заходить в дом не стал, вызвал ее на улицу по телефону.
      – Нам надо поговорить. – я схватил ее за руку.
      – О чем говорить? – Кэт остановилась.
      Для того чтобы проучить, или просто поводить меня за нос, она слишком проста. И это невыносимей всего.
      Остается одно средство.
      – Хочешь, я на тебе женюсь?
      – Не хочу.
      "А если что – ответный термоядерный удар". Каррамба! Кэт уделала меня.
      "…Указанное так или иначе работало на национальное самосознание казахов, сообщало им небывалую, прежде, уверенность в себе.
      Для аналитиков и консультантов из ЦК КПСС также не проходили незамеченными количественные и качкственные перемены, происходившие с казахами. Их больше тревожили цифры. Мол, при попустительстве
      Кунаева происходит вытеснение славян из руководящих звеньев республики. Вся лживая и правдивая информация на Кунаева откладывалась до лучших времен в "золотом фонде" ЦК КПСС.
      Смерть Андропова и водворение на освободившееся место генсека
      Чернеко повергла в уныние… Но объективно, год правления Черненко сыграл свою положительную роль, психологически подготовил партию и народ к выдвижению на первые позиции молодых.
      При Черненко в Алма-Ате отпраздновали ХХХ-летие целины.
      Праздновали по старинке. Доклад, выступления, банкет, раздали участникам заседания по две коробки с апельсинами, индийским чаем и по тому избранных статей и речей Константина Устиновича.
      Ранней весной скончался Председатель Президиума Верховного
      Совета республики Имашев. Предстояла новая рокировка в руководстве.
      Пердседательствовать над Президиумом отправили Ашимова, а руководство Советом министров возложили на Назарбаева. Настроение у
      Кунаева было приподнятым. В тот же год, что было добрым знаком,
      Димаш Ахмедович во главе парламентской делегации посетил Японию…
      Последние в истории похороны на Красной площади выдались сугубо серьезными. Новый руководитель партии в папахе пирожком с трибуны
      Мавзолея сказал знаменательные слова о том, что теперь-то уж расхождений между словом и делом не будет. Это было что-то новое.
      Похоже, надвигалась перемена в укладе жизни народа, страны.
      В Казахстане воцарилось ожидание намеков, сигналов Кремля на судьбу Кунаева. Намеки не заставили себя ждать. По традиции новый правитель начинает с объезда владений. Горбачев посетил Ленинград,
      Киев, побывал в Тюмени, а в Казахстан ни в какую не ехал. Не едет и все тут.
      Первый гром, организованный персонально для Кунаева, грянул в июле 1985-го на Пленуме Чимкентского Обкома партии. Ставленника
      Димаша Ахмедовича – Аскарова сняли с треском. Отчет в "Правде" о Пленуме вышел под недвусмысленным названием "Цена попустительства". Чьего попустительства? Конечно же, Кунаева.
      Разговоры о скором смещении Кунаева в столице не прекращались.
      В открытую говорили и о его возможном преемнике. Называлась одна фамилия. Ауельбеков. Про секретаря Кзыл-Ординского Обкома ходили слухи, что Еркин Нуржанович суть ли не Рахметов из известного романа
      Чернышевского – в комнате из мебели только платяной шкаф, да панцирная кровать. Вдобавок на работу ходит пешком. Были наслышаны обыватели и о его властном, решительном нраве. Вспомнили, как в бытность секретарем Тургайского Обкома изгнал из Аркалыка всех торговцев кавказского происхождения.
      Горбачев все-таки приехал в Казахстан: минуя Алма-Ату, прямиком залетел в Целиноград. На публике с Кунаевым обращался нехотя и небрежно, беседовал с народом через голову руководителя республики.
      Димаш Ахмедович вида не подавал, как его задевает манкирование генсека и пытался время от времени встрясть в разговор. Горбачев
      Кунаева насквозь не замечал.
      …В конце 85-го выпала мне командировка в Швейцарию. Туда ехал я за опытом строительства селезащитных сооружений. Еще в Алма-Ате меня предупредили, чтобы в Москве я обязательно зашел в отдел строительства ЦК КПСС. Заведовал отделом и одновременно секретарствовал тогда Ельцин.
      Принял меня первый заместитель по отделу и сказал, что секретарь ЦК хотел бы лично со мной поговорить. Но сейчас его нет в
      Москве. Вот на обратном пути из Швейцарии зайдете вновь, тогда он обязательно вас примет.
      Вновь прилетев в Москву, теперь уже с другой стороны света, я так и не повстречался с Ельциным. Первый замзав только тогда раскрыл мне содержание несостоявшейся беседы с секретарем ЦК. Вас хотят пригласить инструктором в отдел ЦК КПСС. Как на это смотрите? Как смотрю? С семьей надо посоветоваться.
      "Имейте в виду, – сказал на прощание замзав, – мы рассчитываем на вас.В Алма-Ате мы вас сами найдем".
      На следующий после приезда в Алма-Ату день, позвонил мне секретарь ЦК Башмаков: "Приезжайте в ЦК". "Срочно?". "Да, срочно".
      Через десять минут я в кабинете Башмакова. "Пошли. – сказал подымаясь секретарь ЦК.- Нас ждет Димаш Ахмедович".
      Кунаев приподнялся из-за стола, поздоровался и предложил сесть.
      – Мы подумали и решили поставить тебя председателм горсовета
      Алма-Аты. К себе тебя просит Ельцин… Он мне звонил. Такие парни нам самим нужны. Что скажешь?
      Я не сразу осознал услышанное и потому, чуть замешкавшись, ответил возбужденно, с пафосом.
      – Спасибо за доверие. Надеюсь, не подведу".
      Заманбек Нуркадилов. "Не только о себе".
      Карашаш три дня как вернулась из Франции. Казахстанские активистки Общества советско-французской дружбы неделю гостили в
      Париже по приглашению местных коммунисток.
      – Ты знаешь, в Париже, как и у нас, полно оборванцев, пьяных… – рассказывала татешка. – В ресторанах орут, скандалят точно так же, как в Алма-Ате.
      Франция-песня. Сплошное "ри-дер-я".
      Если мухам оторвать крылья, они могут только ходить.
      Переваливаясь. Бочком, бочком. Тем не менее мухи останутся мухами.
      Они будут и дальше размножаться и также не давать спать по утрам, звать на собрания и субботники.
      – Побывала я дома в гостях у нашей сопровождающей… Девочка с шестнадцати лет в Компартии… Муж, двое детей… Работает в казенном департаменте… Она рассказала, как сходила на панель…
      Муж в курсе… Спокойно говорит, а как я себе еще смогу купить вечернее платье?
      Какие женщины, такая и нация. Женщина прекрасна в грехе. Муж французской коммунистки умеет отключать воображение. Брак у них, как говорят политики и правоведы, видимо, и в самом деле, институт. В воспитании чувств французы преуспели.
      Почему я сдурел от прелюбодейства Кэт? Причина в одном, – я все время пытаюсь угнаться за счастливчиками и никак не могу за ними угнаться. Это не мое. Муха без крыльев никогда никого не догонит.
      Кэт хоть и дура дурой, но она не виновата в том, что я такой. Она произвела пересортицу и выбрала свежак. Ей, как и всем, нужно только одно.
      Теория теплового насоса применительно к моему случаю провалилась.
      Ангелы ада
      У входа в суд центровские мужики. Айкын, Хачан, Саня Карате,
      Икошка, самый младший из Атиловых… Всего человек десять-одиннадцать. Позже подошли и другие. Среди них и Омир. Урана нет ни среди первых, ни среди вторых.
      В вестибюле на лавочке Духан Атилов с женой. Натерпелся с детьми.
      Кроме Еса, в Советском райсуде сегодня судят и старшего сына Ивана.
      Мы пришли втроем. Мама, Бирлес и я. Обещал без опозданий подойти
      Иоська Ким. С моей стороны Бирлес единственный свидетель.
      Спрашивает, что ему говорить. Отвечаю: "То же, что и на следствии говорил". Чешет голову. Что же он говорил три месяца назад?
      Из собравшихся беспокоят Икошка и Айкын. Нехорошо посматривает в мою сторону и Жумабаев. С остальными отношения раньше у меня были вась-вась. То раньше, сейчас как они настроены – не знаю.
      Мама не дождалась Кима и зашла к судье.
      – Дайте сыну охрану. – сказала она.
      – У нас нет охраны для потерпевших. – Судья Федосова разговаривала с матушкой мягко. – Насчет охраны вы можете написать заявление в горотдел юстиции. – Она протянула маме образец заявления. – И очень просила бы вас, больше ко мне не заходить.
      Сторона Атиловых может опротестовать приговор.