Чм66 или миллион лет после затмения солнца

      Ирина вернулась с Иссык-Куля загоревшей и подозрительно веселой.
      – Что это с тобой?
      – Ревнуешь? – засмеялась девушка грез и действительности.
      – А ты как думаешь?
      – Думаю, что если так, то напрасно.
      – Хорошо бы..
      – Мы с тобой две мандавошки.- тихоня покровительственно улыбнулась. – А кому нужны мандавошки?
      – Мне нравится, как ты материшься.
      – Нравится, потому что я умею материться.
      – Да… Материшься ты по-французски.
      – По-французски? Хо-хо… Скажешь тоже.
      – Материшься ты по-русски, но стоит тебе выпустить матерок, как у меня в голове начинается сплошное "пуркуа па" и "уи".
      – Ха-ха.. – засмеялась детский психиатр. – Я же говорю: ты фрукт еще тот.
      Фрукт я недозрелый. В таком виде и сорван с дерева. Иришка то ли специально, то ли просто так сказала, что читает все истории болезней в дурдоме.
      – Как бы я хотел, чтобы ты стала моей женой. – вырвалось у меня.
      – Только одного хотения мало…- тут же спохватился я.
      – Ну конечно… Твоим предкам подавай сноху казашку.- Ириша решительно не врубалась.
      – Причем здесь предки? Решаю я.
      – Ничего ты не решаешь.
      – Дурочка… Пройдет время и предки поймут, что такая как ты – для них сплошной шиздец. – я размечтался. – А для меня… Ну ты и сама знаешь…
      – Балдежный ты… Дай мне сигарету.
      На секунду задумался: "Что посеешь, то и пожнешь. Ха… Сеятель".
      Моя судьба сосредоточена в кубическом сантиметре первобытности. И этот кубосантиметр вел себя так, что приходилось то ползти по-пластунски, то в зимнем бору замерзать.
      … Мы вышли из ресторана. Захотелось отлить и предмет самовластия не то, чтобы пробудился, но заявил о своем присутствии решительно и настойчиво. В таком состоянии его можно было выводить в люди.
      Я справлял нужду и Иришка не думала отворачиваться. Она смотрела на моего недоумка широко раскрытыми глазами и бесстыже смеялась.
      Бедные медики, чего они только не видят каждый день.
      Через два дня я обидел ее. Она плакала, но я не придал значения.
      "Никуда не денется, простит". – думал я. Она не простила, потому что ей было уже все равно – на меня ей было наплевать. Не извлек я урока из ее плача по Омиру. Слезы девушки грез и действительности означали для нее смену исторических вех.
      Омир пришел с агентурным донесением.
      – Ирка влюбилась в однокурсника-хирурга. Сосутся они прямо на лекциях.
      Бедный Омир, бедный я. Мы с ним следили за положением в Чили и прозевали возникновение плюралистких тенденций. Мир стоял на пороге начала движения Еврокоммунизма.
      Иришка пришла на последнюю встречу игриливой. Я выглядел жалко.
      Она сказала то, что я и без нее знал про себя. Психиатр говорила о нашем фамильном комплексе неполноценности. И уходя навсегда от меня, сказала то, что, в общем-то не обязательно и следовало бы говорить.
      Она спросила:
      – Ты приведешь ко мне своих детей?
      Валера с Ситком купили в ЦУМе хрустальную люстру для новой квартиры и объявили, что эта люстра Ситки Чарли.
      Квартира в писательском доме. Четыре комнаты, длинный коридор с холлом, просторная кухня с балконом. Мама заняла столовую, папа – кабинет-спальню. Мне отвели северную с балконом, Шефу – маленькую, которую по старой памяти называем детской. Ситка спит на кушетке в холле.
      Предполагалось, что Джон, приходя домой в отпуск будет жить в детской, а Шеф со мной в северной комнате. Но это на словах.
      Осенью 71-го Джон в последний раз побывал с десять дней на старой квартире в отпуске. Он искал друзей-анашокуров. Вернулся домой пару раз пьяный.
      В старом дворе было куда как проще. Друг друга соседи знали хорошо и, что можно ждать от нас всем наперед известно. В новом доме, говорила мама, соседей-писателей следовало остерегаться.
      Словом, если Джона и брать домой в нынешнем состоянии в отпуск, то ненадолго. Джоновское сознание уже не то, каким оно было в 69-70-м годах.
      Джон напропалую гнал гусей.
      С нами на одной площадке поселился с женой и двумя маленькими детьми успешный литератор Саток. На первом этаже жили семьи поэтов
      Гарифуллы и Бахадыра, на третьем – семья переводчика Махмуда. На четвертом этаже друг против друга получили квартиры семьи Ислама
      Жарылгапова и писательницы Галины Черноголовиной.
      Во втором подъезде – профессор филологии Ныгмет с женой
      Магриппой, главный редактор издательства Асет с женой Софьей, сын крупного писателя филолог Бурат с женой Тарлан, писательская пара
      Карашаш и Аслан. Кроме упомянутых лиц жили в доме и другие писатели, но в развитии дальнейшего сюжета участия они не принимают.
      Галина Васильевна Черноголовина заместитель главного редактора журнала "Простор". Муж ее Геннадий Александрович работал собкором
      "Учительской газеты", дети Боря и Маша учились в институте.
      Валера называл писательницу сестрой, а она в свою очередь обращалась к Ситку не иначе как к Александре Самсоновне – такое имя-отчество Валера придумал для мамы еще в 58-м году.
      Галина Васильевна заскакивала к нам не более чем на пару минут.
      Валера и она шумно приветствовали друг друга, непременно целовались, папа спрашивал:
      – Как Геннадий, Боря, Маша?
      Не забывал заходить и Ислам Жарылгапов. Ситка и Ислам продолжили, начатые в 57-м на Кирова,129, исторические разбирательства.
      Жарлыгапов давно уже не редактор писательской газеты. В настоящее время он директор бюро пропаганды художественной литературы.
      В начале 50-х Жарылгапов заведовал в ЦК КП Казахстана отделом культуры, позже учился в Высшей дипломатической школе. Вернулся из
      Москвы и вплотную занялся литературой.
      Ислам блестяще владеет русским языком. Что уж до казахского, то здесь, гласила молва, равных в республике ему не было. Язык кочевников полон глаголов с одним гласным – вроде "тур", "жур",
      "кет". На слух слова воспринимаются понуканиями-тычками табунщика.
      Жарылгапов взялся за окультуривание родного языка, для чего и придумал под тысячу новых слов, которых до него или не было вообще, или если они и обозначали какое-то понятие, то резали слух. Кроме того, что сосед с четвертого этажа занимался еще и художественным переводом, вдобавок ко всему он прекрасный рассказчик.
      Словно отвечая на вопрос, почему он при таких талантах не пишет свои вещи, дядя Ислам как-то сказал:
      – Не хочу и не умею врать.
      Книг в его доме море. Кроме того, Жарылгапов выписывал газет, журналов на сто рублей в год. Почтальонам иной раз тяжело таскать скопившуюся за месяц уйму журналов, из отделения звонили дяде
      Исламу, просили самому прийти за подпиской. "Писатель должен знать все". – говорил Бунин. Глядя на Жарылгапова, возникает желание уточнить: "Писатель должен знать всего понемножку". Выдавать нужду за добродетель все равно, что врать. По-моему, сочинительство стоит того, чтобы хоть немного, но пофантазировать. Дядя Ислам здесь что-то путал – игра воображения это не совсем вранье. Может, не мог он заставить себя сочинять по другой причине? Из-за того, что привык смолоду излишне много читать?
      Ситка продолжил, начатые в 57-м споры с Жарылгаповым. Одним из пунктов разногласий стоял Солженицын
      – Фамилия у него, заметь: Сол-же-ни-цын – "солжет" и не дорого возьмет.- говорил дядя Ислам. – И отчество у него характерное,
      Исаевич. Фотографию я его не видел, но уверен: он еврей.
      – Еврей? Вы что-то путаете, дорогой дядя Ислам. – смеялся Ситка
      Чарли. – Солженицын стопроцентный американец!
      – А я тебе, о чем говорю? – улыбался Жарылгапов.
      Говорили они и о боге.
      – Люди сами себе придумывают богов. – сказал дядя Ислам. -
      Сегодня для нас боги Карл Маркс, Ленин, Сталин.
      Против Сталина Ситка ничего не имел. Тем не менее за бога он обиделся.
      – Бога нельзя придумать! Как вы не понимаете! – Ситка махнул рукой. – Ладно, Сталин…Но это не бог… А Маркс с Лениным – это черти собачьи…
      – Черти – не черти, но других богов у нас нет.
      Жарылгапов уходил и Шеф спрашивал:
      – Ну как? Отвел душу?
      – Да ну его… – Ситка Чарли снисходительно улыбнулся, вздохнул.
      – Глупый он.
      Принципиальности Жарылгапова, временами доходившей до беспощадной непреклонности, остерегались многие. В том числе и мои родители.
      Почему? Валера как-то обмолвился:
      – Ислам считает нас обуржуазившимися.
      Избегал внеплановых встреч с Жарылгаповым и Аблай Есентугелов.
      Здесь возникала загадка. По повадкам Есентугелов чистоплюй похлеще
      Жарылгапова, к тому же они оба аргыны, и казалось бы обоим дружить да дружить на единой платформе. С любым человеком можно договориться. Есентугелов и Жарылгапов свободно могли прийти к единой позиции на почве аргынства. В этом случае дядя Аблай заимел бы мощного союзника в борьбе с писателями-западниками – Ислам великолепный полемист и в споре на газетных страницах с тем же
      Ахтановым не выглядел бы столь беспомощным, как окниженные заступники Аблая из института литературы.
      Дядя Ислам говорил про нас, аргынов:
      – Слово "аргын" происходит от тюркизма "аргун". Что есть чистое племя. Поэтому пышным цветом цветет у нас аргынофобия.
      Насчет аргынов дядя Ислам бессовестно загибал. Кто мы такие?
      Такие же, как и все приспособленцы.
      …Собеседницы по дому у матушки Софья, Фирюза и Карашаш.
      У кого что болит, тот о том и говорит. Тетя Софья преподавала в нархозе историю КПСС и просвещала Ситка на темы взяточничества в вузах.
      – Этот П. берет тыщами, а этот Н. так вообще объелся деньгами колхозников. – тетя Софья возмущалась страстно. – Вор на воре и вором погоняет.
      Мама обращается с тетей Софьей аккуратно – от дяди Асета, ее мужа зависит очередность продвижения книги в тематических планах издательства. Потом тетя Софья сама по себе женщина резкая, языкастая.
      Старшего сына дяди Асета и тети Софьи Сейрана мы знали еще по старому двору. Парень отчаянный.
      К примеру, за ним числился эпизод, когда он в ЦГ поспорил из-за очереди в винный отдел с двумя грузинами. Один из них обозвал
      Сейрана калбитом. Наш сосед ничего не сказал и, как только получил из рук продавщицы водку, встроил по всей высоте пузыря бутылку
      "Столичной" в физиономию кавказца. Его товарищ дал деру, а сам, злоречивец, с утыканным осколками лицом, орошал очередь кровью.
      Сейран без суеты, не торопясь, ушел из магазина.
      Он проучился год в университете на юридическом, бросил учебу и сейчас ходил с центровскими наркоманами Саркисом, Сужиком,
      Клочковым. Год назад вместе с ними Сейран угодил и за решетку, парни попались на краже костюмов из магазина "Восход". Просидев с полгода,
      Сейран не переменился. Тетя Софья и дядя Асет не справлялись с ним, на скандалы приезжала милиция, Сейран дрался и с ментами.
      В растерянной беспомощности тетя Софья стала прибегать к помощи врачей из третьего отделения дурдома.
      Врачи не могли не видеть, что Сейран никакой не больной, а обыкновенно избалованный парень, но по просьбе родителей его по несколько месяцев не выпускали из больницы. Сейран выходил из дурдома еще больше обозленный на родителей, жизнь сына тети Софьи окончательно выстроилась по схеме "квартира – Советский РОВД – дурдом".
      "Из "трюма" меня подняли после обеда 14-го и завели в кабинет к замначальника по РОР. В кабинете кроме него сидели дядя Боря с каким-то полковником в форме внутренних войск. Я рассказал дяде
      Боре, как меня здесь избивают, держат в "трюме". Дядя Боря молчал.
      Дядька с полковником ушли, а меня избили до потери сознания и бросили в ПКТ. После 10 дней в ПКТ я оказался в санчасти. Врачи нашли у меня туберкулез. Зэки в санчасти мрут, как мухи, а этап в сангород еще неизвестно когда будет. Мама, мне нужен рифадин. Врачи говорят, что на сегодня сильнее лекарства нет.
      Не хотел расстраивать вас. Но что делать?
      Нуржан."
      Доктор сидел в Целинограде. Дядя Боря по делам службы часто приезжал в родные края и матушка попросила его заглянуть к племяннику. Дядька если и хотел как-то облегчить своим посещением участь Доктора, то после жалобы в присутствии лагерного начальства поделать ничего не мог. Доктор наивный. Кто же жалуется на дубаков в их присутствии? И что мог, даже если бы он и захотел, сделать с ментами дядя Боря?
      Ситка теребил меня.
      – Джон постоянно спрашивает о тебе. Ты бы сходил к нему.
      …Я поднимался на второй этаж РПБ и стучал в обитую дранкой дверь третьего отделения. Дверь моментально распахивалась и медсестра, едва взглянув на меня, кричала в глубь коридора:
      – Джонни, к тебе пришли!
      По коридору в темно-серых пижамах взад-вперед сновали больные.
      Откуда-то сбоку появлялся Джон и мы шли в, расположенную на одной с отделением площадке, столовую.
      Стеновые панели столовой выкрашены синей масляной краской, в одном углу умывальник, в другом – на высоком кронштейне телевизор, на окне решетка. Запах заветренной, отдающей прокисшим подливом, пищи.
      Джон ел, запивая чаем, беляши и жаловался на мучавшую его жажду.
      – Во рту сушняк, никак не напьюсь.
      – Сигарет хватило?
      – Полпачки осталось.
      – Я принес тебе пять пачек "Примы".
      – Ништяк.
      От лекарств глаза у Джона зашмаленные, кончики пальцев на правой руке пожелтели от никотина.
      Сегодня он в сознании. В прошлый мой приход говорил, что чай надо пить без сахара и что в больнице больных кормят человеческим мясом.
      – Домой хочу.
      – Потерпи.
      – Ты дома не сиди, гуляй. Ладно?
      – Хорошо.
      Я уложил в сумку банки. Можно уходить.
      – Ты извини. Но мне надо. Срочно.
      – Беги.
      Раз в неделю к Джону ходит тетя Рая Какимжанова. Дачку она приносит солидную. Кроме котлет и прочего горячего в сумке у нее яблоки, иногда пара апельсинов, московские конфеты, печенье из цэковского магазина, сигареты "Казахстанские", свежие газеты.
      Тетя Рая работает начальником канцелярии в Министерстве финансов.
      Дядя Ануарбек уже не в Обкоме партии – несколько лет назад его назначили ректором Алма-Атинской партшколы.
      Все три дочери Какимжановых замужем, живут отдельно. Иксан родился в 62-м, дядя Ануарбек сдувает пылинки с последыша, но ничем особенным не балует. Четырехкомнатную квартиру дяде дали, но в старом доме, где все комнаты одинаково небольшие. Мама ругает тетю Раю:
      – Иксану нужны хорошие условия, а ты не можешь заставить
      Ануарбека сходить к Кунаеву.
      – Ой, что ты говоришь? Кунаеву не до нас.
      Поругивает, но уже за глаза, Какимжановых и Шарбанка.
      – Эти Какимжановы ненормальные… При таких связях живут как все.
      С кликухой для Шарбану Доктор промахнулся. У Шарбану может и вороватая походка, но бегающие глаза тетушки не вызывают ассоциаций с крысой. Шарбанка земноводное.

Глава 17

      С сентября у меня предддипломная практика на Алма-Атинской ТЭЦ.
      Надо бы сходить в планово-производственный отдел станции, представиться, помелькать и собрать материал на дипломное проектирование.
      Энергетику я учу не по учебникам. В журнале "Наука и жизнь" последние новости с переднего края отечественной мысли. Подробно и интересно рассказывается о выгодах строительства гидроаккумулирующих электростанций, МГД-генераторах, об атомных электростанциях.
      Страна встала на рельсы строительства блочных станций. И это еще не все. С укрупнением единичных мощностей атомные электростанции становятся конкурентоспособными с тепловыми станциями.
      С практикой вышла неувязка.
      Весной в кредит купили телевизор "Рубин 410". Кредит оформлен на
      Шефа. По цветному телевизору Шеф и я собирались смотреть чемпионат
      Европы по футболу в Бельгии, Олимпийские игры в Мюнхене и серию матчей наших хоккеистов с канадскими профессионалами.
      Олимпиада в Мюнхене и первые игры с канадцами совпали с началом практики.
      … ТЭЦ в получасе езды от дома. Сказать легко, собраться и поехать не то, чтобы трудно, но и не просто, когда за пол-секунды до истечения второго тайма Нина Еремина истошно завопила: "Иван Едешко через всю площадку посылает мяч Александру Белову…!" Олимпийские игры ЦТ показывало утром, вечером и ночью. Какая тут практика?
      Работать невозможно.
      Сначала не знал, как объяснить на станции, почему опоздал с появлением. Потом ломал голову над тем, как выкрутиться за месячное отсутствие на ТЭЦ. Оглянуться не успел – четыре месяца практики как не бывало. Мне нужны исходные данные на дипломное проектирование, а кроме меня на Алма-Атинской ТЭЦ из наших на кафедре никого не оставили.
      С каким лицом появлюсь на станции и буду просить выдать показатели на проектирование?
      Неувязка с практикой породила незадачи в институте. Что я покажу руководителю диплома? Поймет ли он, что я тут ни причем и так сложилось, что во всем виноваты Едешко, Белов, Курнуайе с Эспозито и организация "Черный сентябрь"?
      Отходя ко сну, я вспоминал о дипломе, на мгновение становилось страшноватенько. Минут пять настраивал себя перед сном: обязательно на следующей неделе, в понедельник, схожу к начальнику планового отдела ТЭЦ, уговорю его, возьму исходные данные, а там и с руководителем диплома познакомлюсь.
      Наступал понедельник, с утра которого находились удобные отговорки не торопиться – дело то серьезное, основные мероприятия переносились на вторник, со вторника – на среду, и новая неделя один к одному повторяла предыдущую.
      Однокашники Пила с женой Жанкой четыре месяца работали и собирали материал для диплома на Ермаковской ГРЭС, староста Валихан проходил практику тоже на блочной станции, но уже в Джамбуле, Витька Варвар честно оттрубил на Топарской теплоэлектроцентрали.
      "Ничего, – успокаивал я себя, – посижу безвыходно пару деньков и наверстаю". Меня не смущало меня то, как я не различал отличий между основными категориями и понятиями экономики энергетики. Экономика сущая ерунда.
      Чем был занят? Днем смотрел телевизор, читал газеты, к вечеру ехал к Бике или встречался с Омиром.
      Врачи у Бики в легких нашли подозрительное пятно. Похоже на туберкулез. В больницу ложиться Бика не хочет, работает на укладке асфальта. У Омира порядок – все дома и в университете дела на мази.
      …Шефа родители перестали донимать с женитьбой. С начала 73-го они переключились на меня. Ситок считает, что я излишне стеснительный и мне необходимо помочь…
      Девчонок на факультете раз в шесть больше парней. Одни за одной они выходят замуж. После третьего курса женился и Пила на Жаннке. С соседом по старому двору дружим с первого курса. Поджарый, хорошего роста Пила самый видный парень на потоке. С Жаннкой из второй группы он ходил два года. И сейчас они все время вместе. Дома, в институте за одной партой, гуляют по коридору, держа друг дружку за руки.
      Отец Пилы Курмаш замначальника городского ОБХСС. Мужик с крутым характером: властный, в два счета любого может послать до евбазы.
      До женитьбы Пилы я часто пропадал у него дома.
      – Вчера опять твоя мать звонила. – сказал Курмаш.- Что это она тебя всегда ищет?
      – Да так. – Сказал я так, будто ищет она меня постоянно по делу.
      – Нет, не так. – Резко поправил обхэсэсник. – По-моему, ты непорядочный.
      В зале, на видном месте висит подарок Курмашу от друга юриста – чеканка с портретом Сталина. Внизу к портрету приклеена, отпечатанная на машинке, сопроводиловка: "Пусть Солнце скрыли облака, едва ли это на века".
      Пила не в отца, он в мать. Мама у него тихая.
      Пила считает, что я им помыкаю. Есть такое дело. Помимо всего прочего он помогает мне по учебе. У него склонность к техническим предметам. Делает за меня лабораторные, помог дочертить курсовой по
 
      ТММ.
 
      На втором курсе я крупно расстроил его.
      На экзамен по теоретическим основам электротехники (ТОЭ) я шел готовый получить "неуд". ТОЭ предмет серьезный, куда как серьезней курса физики Путилова. Мало того, что необходимо вникать в природу процессов, так и описываются процессы неизвестным нам, экономистам, математическим аппаратом. На лекции по ТОЭ ходил я через раз и вместо того, чтобы записывать, как все, делал вид, что слушаю старшего преподавателя Альберта Александровича Меттуса. Меттус преподносил предмет мягко, ненавязчиво, так, словно рассказывал о вещах нам доступных, понятных.
      Подобная манера подачи материала размагничивала, но некоторые из сказанных вещей волей-неволей застревали в голове отдельными, несвязанными между собой, обрывками.
      Пила лекции по ТОЭ не пропускал, сказанное под диктовку успевал записывать, и в том, куда и как бегут сильные токи разбирался от природы хорошо.
      …Меттус не обращал внимания, что все мы списывали. Подходил к экзаменующимся, спрашивал, как думается. Ему отвечали, что думается прекрасно, лучше и не надо. Хорошо бы только, чтобы и дальше никто не мешал списывать. В парте у меня лежал, пронесенный с собой учебник Атабекова. Списал я быстро. Раз пять прочел, повторил про себя и уселся перед старшим преподавателем.
      Память великая вещь. Рассказывал я, не заглядывая в списанное из
      Атабекова.
      – Ответами вашими я удовлетворен. – сказал Альберт Александрович.
      – Послушаем теперь, как вы ответите на дополнительные вопросы.
      Я перевел дыхание.
      – Скажите, в чем сущность метода симметричных составляющих?
      Мне повезло. Метод симметричных составляющих как раз застрял в голове именно так, как об этом поведал на лекции Меттус.
      – Та-ак… – Альберт Александрович улыбнулся. – А сейчас ответьте мне, какое из ряда вон выходящее событие происходит в цепи "эр-эль-цэ"?
      – Вы имеете в виду емкостной эффект? – Я сделал умное лицо.
      Мне не просто повезло. Мне крупно повезло. Емкостной эффект тоже засел во мне с лекции.
      – Да, да… – Меттус расплылся от удовольствия. – А теперь для проформы, – он посмотрел на меня извиняющимися глазами. – изобразите в операторной форме методом контурных токов уравнения цепи "эр-эль".
      Такие уравнения для Пилы, что для меня сага о Коминтерне.
      Я попался. Меттус смотрел с полминуты, как я застыл с ручкой в руке, вглядываясь, как баран на новые ворота, в схему. Да забодай коза эти контурные токи! Альберт Александрович что-то понял.
      Придвинул к себе листок с ответами и сказал:
      – Вы перезанимались.
      Я промолчал.
      – Я ставлю вам отлично. – Альберт Александрович вручил мне зачетку. – Ответили вы лучше всех.
      Лучше бы он не говорил последних слов. Потому, что их слышал и
      Пила, который готовился вслед за мной отвечать.
      Он получил четверку и дня два я не решался смотреть ему в глаза.
      – Пила сказал, что у тебя просто язык подвешен. А так ты… -
      Витька Варвар передавал настроение Пилы. – Особенно понтовался он из-за того, что Меттус додумался сказать, что ты ответил лучше всех на потоке.
      Пила прав. Хотя язык тут ни причем. Надо учить уроки. День и ночь. И тогда будет все хорошо и отлично.
      Если Меттус по стечению вопросов принял меня за книжного червя, то заведующая выпускающей кафедрой Майя Николаевна Выползова воспринимала мою особу намного проще. На ее лекции я вообще не ходил, встречались мы только в коридоре. Не посещал занятия по экономике энергетике не только потому, что предмет излишне примитивен, но еще и потому, что сама завкафедрой казалась мне специалистом схематичным.
      На экзамене она спросила про структуру управления тепловой электростанции, а я ей в ответ:
      – Уместно напомнить о трудностях, которые сопровождают изыскания советских ученых, работающих над проблемами термоядерного синтеза. Я без зазрения совести отвергал структуру управления электростанции, как мелочь, мешающую понять, над чем действительно следует задуматься. – Установки ТОКОМАК – будущее энергетики… Но проблема в том, что…
      – Достаточно. – осадила меня Майя Николаевна. ТОКОМАКи хоть и крыть нечем, но в моей редакции они ей решительно не нравились. Она отправила меня с глаз долой, поставив четверку.
      Был случай и другого рода. Со второго курса за мной хвост по электрическим машинам. В электромашинах я ни капли не соображал – слова из курса не поддавались запоминанию. До третьего курса все мы были студентами инженерно-экономического факультета, с 71-го наши две группы передали в ведение чистых энергетиков. Декан энергетического факультета Сергазы Жиенкулов и его заместитель
      Михаил Пак взялись за задолжников.
      Я дважды просил направление на пересдачу у Пака. Тот отправлял меня играть в футбол. Пришел я и в третий раз к замдекана. Он и в третий раз погнал меня на стадион.
      Вернулся домой к двенадцати.
      – Сдал электрические машины? – спросила мама.
      – Никогда мне не сдать эти долбанные машины. – Сказал я и улегся на кровать.
      – Почему?
      – В третий раз направление на экзамен этот засранец не дает.
      – Кандай засранец?
      – Есть там один. Пак, замдекана.
      – Почему Каира не попросил с ним поговорить?
      – Сколько может он просить за меня? Каиру Махметовичу я надоел.
      Исполняющий обязанности доцента кафедры теплоэнергетических установок Каир Махметович Омаров уважает моего отца. Но надо знать меру. Он и без того немало сделал для меня.
      – Что теперь? – матушка не отставала.
      – Что-нибудь придумаю. – Я повернулся к стене. – Не мешай… Хочу спать.
      Проснулся я через три часа. Разбудила матушка. Она стояла в пальто и совала мне в нос какую-то бумажку.
      – На.
      Это было направление на экзамен. Внизу подпись заместителя декана
      "М.Пак".
      – Ты что, ходила в институт? – Я соскочил с кровати.
      – А ты что думал?
      В деканате находились Жиенкулов, Пак, другие преподаватели, когда вошла мама.
      – Кто тут Пак? – спросила матушка.
      – Я. – Поднялся заместитель декана. – Что вы хотели?
      – Я ничего не хочу. – Мама смерила его презрительным взглядом. -
      Это ты хочешь, чтобы мой сын стал бандитом.
      – В чем дело? – На защиту заместителя встал Жиенкулов. – Вы кто такая?
      – Это ты кто такой? – Матушка развернулась на декана.
      – Я декан факультета Сергазы Ахметович Жиенкулов.
      – Так ты брат Шары?
      – Да.
      Шара Жиенкулова известная танцовщица.
      – Брат Шары и тоже хочешь, чтобы мой сын стал бандитом?
      – Апай, подождите. В чем дело?
      – Вот этот Пак не дает моему сыну направление на экзамен. Хочет, чтобы сына выгнали из института…
      Пак спросил:
      – Как фамилия сына?
      – Ты лучше напиши мне на бумажке свою фамилию.
      – Зачем?
      – Завтра я пришлю к вам комиссию из ЦК.
      …Утром я пришел на кафедру электрических машин к преподавателю
      Борисову.
      Он взглянул на направление и присвистнул.
      – Это твоя мать вчера приходила в деканат?
      – Она.
      – Мамаша у тебя не подарок. – Борисов хихикнул. – Давай зачетку.
      Трояка тебе хватит?
      – За глаза.
      Из однокашников один только Валихан принимал меня таким, какой я есть и возражал против устоявшегося мнения о том, что я оболтус, которому место на историческом факультете КазГУ. Староста наш служил в десантных войсках, после армии работал на производстве и говорил:
      – Бека, ты – большой балдежник.
      Витька Варвар не варвар. Носил он фамилию Курако. Хоть и учился
      Витька примерно так же как и я, но человек он любопытный.
      Кличку получил он на просмотре румынского фильма "Колонна". По равнине скакали с топорами на лошадях, натянув на лица лисьи морды, варвары. Витька спросил:
      – Это кто?
      – Ваши предки. – ответил я.
      – Ужас. – прошептал Курако.
      Мама его преподавала математику в 28-й школе, отец Виктор
      Степанович отставной подполковник медицинской службы вел занятия по медицине в институте иностранных языков, а на досуге лихорадочно рассказывал о богатеях
      – Ты слышал о начальнике ХОЗУ Совмина? Его фамилия Бабник.
      – Виктор Степанович, – уточнял я, – не Бабник, а Бабкин.
      – Так я и говорю, Бабник. – взахлеб повествовал старший Курако. -
      Знаешь сколько у него денег?
      – Сколько?
      – Миллионы.
      Виктор Степанович прихрамывал на одну ногу. Не как "Твист о гейн", но заметно. С утра он пил портвейн, к вечеру наливался до краев, бродил по округе пьяненький, но милиция его не трогала.
      – Мария Леонтьевна, – говорил участковый маме Варвара, – вашего мужа мы не забираем.
      – Что его забирать? Тихий инвалид войны.
      Варвар парень экономный. Когда я рассказал маме, как Витька умудрился прожить в Топаре четыре месяца на десять рублей, то Ситок, видавшая всякие виды, не удержалась от восхищения.
      – Жадный молодец! Бери с него пример.
      Прожить на червонец в чужом городе и при этом поправиться на четыре килограмма Варвару бы не удалось, если бы с ним в одной комнате не жили однокашники Канат Дильдабеков и Жусуп Калымбетов.
      Они привезли с собой тушу барана, несколько кругов любительской колбасы, два ящика макарон. Колбасу они просили Витьку без их ведома не трогать. Витька просыпался с уходом Каната и Жусупа на ТЭЦ и первым делом нарезал себе на завтрак любительской. Отрезал он так, чтобы не было заметно. Дильдабеков и Калымбетов возвращались со станции и возмущались:
      – Опять нашу колбасу ел!
      Колбаса висела у окна на веревочке. Витька не мог понять, откуда они узнавали про его баловство с любительской. Нарезал то он аккуратно. Приглядевшись, увидел еле заметную, сделанную ножом, метку. Посмеялся про себя Витька, да и стал делать свою метку, ту что повыше оставленной Жусупом с Канатом. Канат и Жусуп продолжали хмуриться, но попрекать обжорством прекратили
      Что касается бараньей туши, то Витька говорил друзьям:
      – Вы езжайте себе спокойно на станцию. А я пока приготовлю бешбармак.