Сборник юмора из сетей

- Как? - вскричал Питер Счахл, мучительно закашлявшись.

Капитан строго взглянул на Питера и продолжил:

"...три сына, три здоровых молодца. Первого я назвал - Не кит а кот, второго - Не кот а кит, третьего - И кит и кот. Но рано я радовался, все равно некому будет меня хоронить: всех троих кау-кау антропофагиантропософы."

- Что такое "кау-кау"?

- "Кау-кау" по туземному - сожрали.

- Судя по именам, это были сыновья от туземки?

- Фрау, в дневнике нет больше ни слова, проливающего свет на этих странных сыновей, нет ничего и про антопофагов-антропософов. Конечно, несчасный очень боялся туземцев и, защищаясь от них, перегородил весь остров, но ни разу он не упоминает о том, что кого нибудь видел, за исключением странной записи: "26 мая. Боже, как мне надоела эта пьяная матросня!" Судя по этим словам, можно предположить, что остров все же посетило оп крайней мере хотя бы одно цивилизованое судно, но вы же знаете нравы матросов нашего торгового флота: высадившись на берег, все страшно перепиваются и общение с островитянами, в том числе обитателями необитаемых островов, сводится к выяснению вопроса о том где достать бражки или самогона. К мольбам о помощи они совершенно глухи и более чем вероятно, что на просьбы несчастного представить его капитану, матросы отвечали пьяным гоготом и пожеланиями "сидеть, где сидишь","не рыпаться" и т.п. Следующая запись поражает своей безысходностью: "27 мая. Господи! Опять никого, никого! Хоть бы инопланетяне какие-нибудь пожаловали! Я настолько одичал и опустился, что сегодня, выйдя из дома, не застегнул штаны (при этих словах фрау Маргареу бросает выразительный взгляд на лорда Хроня. Однако лорд, убаюканный речью капитана, уже давно поджал уши и спокойно уснул.) Так я дойду до того , что буду купаться голым и мочиться под кусты!"

Надо сказать, что туалет был первой постройкой островитянина по прибытии на остров. Тогда он был полон сил, замыслов, записи отличались краткостью. Вот одна из первых записей:

"Январь-июль. Отстроил надежный туалет. Тщательно все обдумав, сделал пока только одно очко."

- Все это бесконечно поучительно, капитан, но неужели весь ваш доклад будет иметь только общеобразовательный характер? Надеюсь, вы себе отдаете отчет в том, что лорд Хронь не может, просто не имеет права отдавать столько времени выслушиванию бесплодных побасенок?

- Сейчас вы убедитесь, фрау, что мой доклад имеет исключительно прикладное значение. Перехожу к главному. Много лет назад буря разбила об остров несчастного осровитянина еще один корабль - то есть корабль оказался совершенно цел и был скромным подарком судьбы злополучному отшельнику, но весь его экипаж, до единого человека, розбился или утонул. Цитирую дневник:

"Тщательно все обдумав, я вошел в каюту, которая, по всем признакам, принадлежала капитану - об этом свидетельствовало ее убранство и богатство отделки. На стенах висело несколько картин в богатых золотых рамах, одна из них, кисти Феофана Грека, изображала обнаженную нимфу и сатиров. Судя по всему, картины стоили дорого, но я с горечью подумал, что в моем положении, их все равно никому не продать, а, стало быть, они являются для меня бесполезным хламом. На шифоньере красного дерева, который я впоследствии перетащил в пещеру, стояло несколько книг на незнакомом языке, по видимому на португальском. Тщательно все обдумав, я прихватил и их, надеясь со временем изучить язык (забегая вперед, должен признаться, что сколько бы раз впоследствии я не брался за книги, понять языка так и не смог. Таким образом, единственной книгой на английском языке у меня была библия, но читать ее было недосуг). Открыв шифоньер, я прежде всего увидел полудюжину рубах тонкого голландского полотна, которые впоследствии мне очень пригодились, и поставец с дюжиной бутылок хорошего портвейна, который мне немедленно пригодился. Еще в шифоньере лежал большой мешок с золотыми монетами - соверенами, дублонами, дукатами и реалами. "Бесполезный хлам! - с горечью подумалось мне, - я отдал бы тебя весь за бутылку." Однако, тщательно все обдумав, я прихватил эти деньги с собой."

- Любопытно бы узнать, где они? - быстро спросила фрау Моргенштерн.

- Терпение, фрау, терпение! Терпение, терпение, терпение, терпение и еще раз - терпение! "В глубине шифоньера стоял небольой ящик, взломав который, я на минуту лишился дара речи: в нем лежал знаменитый алмаз "Карбонадо"!

- Где же он? - обретя дар речи, вскрикнула фрау Маргарет. Лорд Хронь, вздрогнув, вырывается из обьятий морфея и испуганно смотрит на присутствующих. У леди Елиэабет нижняя челюсть отвисает до ключиц, а бедняга Питер Счахл заходится в приступе мучительного, нестерпимого кашля.

Через минуту восстанавливается почтительная тишина и капитан торжественно продолжил:

"Да! Мои глаза не обманывали меня: передо мной лежал знаменитый алмаз "Карбонадо"! Алмаз ослепил меня своей величиной и блеском, я едва мог удержать его в одной руке. "Боже мой! - с горечью подумал я, - и подумать только, что этот алмаз, поисками которого занят весь цивилизованный мир, достался мне; мне, для которого он является всего лишь бесполезным хламом!" "Карбонадо"! Алмаз, оцененный в свое время в пятьсот золотых мараведи, лежал в моей руке!"

- Чего, чего? Что за... мандула - осведомился лорд Хронь.

- Мараведи. Такая большая денежная еденица.

- Это сколько ж будет рублей?

- Сколько, сколько... Пятьсот! Золотых! Мараведи... - страстно прошептала фрау Моргенштерн.

"Тщательно все обдумав, - продолжал читать капитан, - я решил прихватить алмаз с собой и закопать в надежном месте вместе с деньгами..."

- Так где же он сейчас? - тревожно спросила фрау Маргарет.

- Закопан в надежном месте, фрау, - спокойно ответил капитан, отведя глаза от рукописи.

- И вы не вы не выкопали его из надежного места?

- Бедняга испустил дух не открыв нам тайны. Целый месяц команда судна вскапывала и перелопачивала остров, но все поиски остались тщетны, никакого надежного места мы не обнаружили. Понадобятся усилия большой группы людей - на мой взгляд было бы целесообразно привлечь к такому делу негров. Итак, я продолжаю:

"Ящик, в котором хранился алмаз, заключал в себе еще и обьемистую рукопись, представляющую собой, так сказать, биографию алмаза, начиная с его появления на рынке, что случилось во Флоренции в XVI веке..."

Звучит жуткая, тревожная, итальянская лютневая музыка и застывший в значительной позе капитан заслоняется титром: "Конец первой серии".

* * *

ГЛАВА ВТОРАЯ.

Высокое возрождение.

"Люди, пришедшие на смену великой эпохи

средневековья, были настолько низки, что

отказали ей в названии культуры."

Г.К.Честертон

"Возрожденческое мирочувствование, поме

щая человека в онтологическую пустоту, тем

самым обрекает его на пассивность, и в

этой пассивности - образ мира, равно как и

сам человек, рассыпается на взаимоисклю

чающие точки - мгновения."

П. Флоренский

На следующий день совершенно трезвый и злой Валера Марус, сделав коммунальную уборку, включил телевизор аккурат перед началом "Папуаса из Гондураса".

. . . . . . . . . .

На экране прекрасная Италия в конце периода Великого Возрождения. Кубы золотых на закате крепостей виднеются на отдельных холмах. Между желтых хлебов по дороге скачут два всадника в черном.

- Чем более жажду я покоя, тем дольше он бежит от меня. Вот и ныне предпринял я путь во Флоренцию в надежде отдохнуть от скотства всех скотов и хуже, чем скотов, обивающих пороги моего повелителя, а пуще всего этой старой неграмотной скотины Буонаротти, непрестанно клянчащего у пресветлого моего покровителя деньги за свои корявые поделки - так что мне иной раз не перепадало и десятка скудо! Также должен был я на время скрыться из Рима из-за одного поганого ярыги, рыскающего за мной с компанией таких же, как он, бандитов - за то, что я очистил Рим от одного шалопая, братца вышеупомянутого поганого ярыги.

И вот я, распеленав шпагу, с деньгами при себе, выехал ночью во Флоренцию со своим отличным другом Джулиано, добрым и очень набожным, как и я, малым, только весьма охочим до чужих женушек и страшным забиякой так, что случалось ему за день ухлопать двоих, а то и пятерых - и все по разным поводам!

Имея спутником такого хорошего малого, я и не заметил, как скоротал дорогу до Флоренции за веселыми рассказами моего слуги, лучше которых и свет не знал.

По приезде я не мешкая отправился к великому герцогу Козимо, покровительствующего всем художникам, и если уж такой проходимец, как Челлини, при его дворе катается как сыр в масле, сколь же больше почестей должно полагаться мне?

Обратившись к герцогу с этой и ей подобными речами, я весьма его к себе склонил, и он попросил немедля показать образцы моего искусства. Я, недовольный, возразил, что их у меня покуда нет, но как тоько он предоставит мне деньги, мастерские и место, где приложить силы, как то, например, расписать что-нибудь, то я немедля явлю ему все свое немалое мастерство.

Пока обескураженный герцог размышлял, я не переставая хулил его прихлебателей Челлини и Бандинелли, за здорово живешь получающих до двухсот и более скудо жалованья, не считая выклянченного сверх того.

- Удивляюсь только, - в завершении произнес я, - почему один из этих двух отирал не ухлопал до сего дня другого, или "не замочил", как публика такого рода изьясняется. Вот уж, воистину, получилось бы по писаному: один гад пожрал другую гадину. Ведь Бенвенуто за свою поножовщину давно заслужил веревку на шею.

Герцог взял тогда в руки чашу работы названного Бенвенуто Челлини и сказал: "Да, у Челлини было много неприятностей и в Риме, и в Милане, да и во Флоренции. Но неужели твой вкус так высок, что эту чашу ты уж не назовешь работой мастера?

Снисходительно взглянув на чашу, я, кланяясь, так ответил: "Государь мой, Бенвенуто, бесспорно, мастер первостатейный, но только в одном: деньги выклянчивать."

Дивясь моим справедливым словам, герцог Медичи отвел мне и помещение и сто скудо в задаток работы.

Я между тем уже и придумал, как прославить свое имя в этой, надо сказать, скотской Флоренции. В капелле Барди стены расписаны живописцем Джотто Бондоне, чему уж больше двух веков. Работа эта, в свое время по причине тупости нравов славная, ныне смеха даже недостойна: фигуры как чурбаны, мрачные, как скоты, тухлые цветом.

Так вот задумал я эти фрески заново переписать, неизмеримо лучшим манером. Для того, наняв натурщицу, приступил я к рисованию картонов, чтобы, показав их герцогу, склонить его к переписанию названной капеллы по моему, в чем виден резон каждому скоту.

На первом картоне я стал изображать святую Терезу, и так, чтобы моя работа ни в чем не походила на работу этой скотины Джотто. Я рисовал святую Терезу с моей весьма недурной собой натурщицы - дамой стройной, цветущей, с блестящими глазами, распущенными волосами, в полупрозрачных одеждах, едва прикрывающих младые перси.

Работа у меня пошла было медленно, так как я здоров и очень хорош собой, и природа моя все время требует своего. Понятно, что я стал принуждать натурщицу удовлетворять мою природную надобность, но, вместо того, чтобы принять это за великую честь для себя, мерзавка так стала орать и сопротивляться, что я склонил ее к плотским утехам с большим трудом. От этого скотского сопротивления я делался взлохмачен и бессилен, и работа пошла через пень колоду, так что герцог уж устал справляться о картонах через своего мерзавца мажордома.

На беду пропал мой слуга Джулиано, прежде посильно помогавший мне и в работе, и в обуздании строптивой натурщицы. Наверное, славного малого пырнул ножом какой-нибудь рогоносец-муж, потому что в честном бою мой слуга легко мог проткнуть любого увальня обывателя.

Приключилась со мной и другая беда. Как-то вечером, когда я возвращался от герцога, у которого просил денег на продолжение работы, ко мне подошел какой-то старикашка, и спросил, не я ли тот прославленный живописец, что прибыл из Рима в эту богом забытую Флоренцию. Приосанясь, я подтвердил это, как вдруг этот засранец начал что-то брехать и балаболить комариным голосом, из чего я понял только, что он отец моей натурщицы. Я велел ему проваливать своей дорогой, но старикашка, совсем зайдясь или думая меня подлым образом разжалобить, стал брызгать слюной и плакать крокодиловым плачем. Я, посмеявшись, даже потрепал его по плечу и предложил ему пару скудо,но негодяй взьярился и стал грозить "праведным отмщением".

Я было рассмеялся, представив себе, как этот старикан своими паучьими ручками бьется со мной на шпагах, но затем сообразил, что у этого негодяя хватит злости нанять какого-нибудь бандита или подсыпать мне толченые алмазы через свою мерзавку-дочь.

Поэтому, так как улица была совершенно пуста, мне ничего не оставалось делать, как выхватить кинжал и ударить старого пройдоху два-три раза. Он захрипел и свалился в канаву, а я, закутавшись в плащ, побежал домой, горько скорбя, что негдяй-старикашка вынудил все-таки меня взять грех на душу своими угрозами.

Однако, как не трудно мне было, картон подвигался, святая Тереза была уже как живая, хотя мерзавка натурщица вовсе не могла уже принять тот лукавый и прелестный вид, в котором я изображал святую Терезу, а напротив, голосила и обливалась слезами; ублажать с ней свою плоть было иной раз просто неприятно.

В тот день, когда я закончил картон и с облегчением выгнал мерзавку прочь, герцог в нетерпении сам заявился в мастерскую, и когда увидел этот мой законченный картон, тотчас развеселился донельзя. Я, чувствуя, что железо горячо, стал справедливо поносными словами говорить о прихлебателе Бенвенуто-содомите, сравнивая его убогие поделки со своим картоном - а ведь на стене фреска получится в пятьдесят раз лучше!

Герцог принужден был согласиться со мной, сказав, что моя работа, действительно, выше всяких похвал, и он никогда не помышлял ни о чем подобном. Затем он в моем присутствии приказал мажордому завтра же начать работу по грунтовке стен в капелле Барди.

Я, весьма довольный, остался размышлять об искусстве, велел слуге принести мне вина и еды, но не успел я окончить трапезу, как слуга доложил, что меня хочет видеть капеллан названной капеллы Барди. Понимая естесственное желание поскорее увидеть картон, который вскоре, переписанный на стену, будет украшать капеллу, я велел впустить его.

Капеллан вошел, едва пролепетал приветствие и сразу впился глазами в картон. Я, будучи в отличном расположении духа, на живом примере пояснил ему различие между мазней средневекового богомаза и ярким, истинным искусством нового времени. Тогда этот скотина ответил мне, что не все то, что ярко - лучше, и что моя святая Тереза вызывает только соблазнительные мысли, а фрески Джотто переполняют скорбной твердостью и вызывают очистительный полет духа.

К сожалению, вместо того, чтобы приказать вытолкать взашей эту безграмотную и невежественную скотину, убедившись, что разговаривать с ним больше не о чем, я снизошел до разговора.

Я сказал, что, видно, он ни ухом, ни рылом не смыслит в искусстве, раз не знает цену дедовским приемчикам своего мазилки, который и перспективы-то не понимал. Даже Вазари в своих, впрочем, довольно скотских жизнеописаниях художников прошлого ничего не мoг о Джотто сообщить интереснее, чем то, что однажды, выйдя на прогулку, этот мазилка был сбит с ног свиньей, что всех весьма развеселило.

Но капеллан, меня и не слушал вовсе, все спрашивал, ужели правда, что герцог разрешил закрасить фрески Джотто. Поняв, что это так и есть, этот окончательно оскотинившийся скот стал умолять меня отказаться от замысла, стал хватать меня за одежду и яриться.

Я раз и другой пригрозил ему расквасить рожу и дал хорошего тумака, а этот скот, тупой, как мужик из Прато, сам вздумал толкать меня, и бросился к картону, как бы желая попортить. Я опередил его, с силой толкнув оземь. Но, видно верно говорят: бьешь не по уговору. Я хотел только оттолкнуть этого говнюка, но он хлопнулся башкой прямо о каменный пол, и, сколько я его не пинал, больше не шевелился.

Я плюнул и скорее поскакал к герцогу, чтобы не быть опереженным какими-нибудь отиралами, так и рыщущими, чтобы оклеветать меня.

Нечего скрывать: к герцогу я вошел запыхавшись, весь в пыли, нетерпение так и билось во мне.

Герцог спросил, чем обьясняется мой столь поспешный визит - уж не пришел ли я вновь просить денег?

Я горячо подтвердил это предположение и замолчал, не зная, как приступить к описанию нелепого происшествия, приключившегося со мной.

Герцог рассеяно вертел в руках алмаз такого громадного размера, что его можно было скорее принять за большой обломок льда.

- Взгляни, кстати, - промолвил он, любуясь алмазом, - видел ли ты что-нибудь подобное? "Карбонадо" - вот как я решил назвать его.

- Имя пристало иметь бриллианту, но не алмазу. Чтобы полностью проявилось достоинство камня, его, прежде чем как-нибудь назвать, нужно обработать.

- Да, разумеется, Бенвенуто завтра же займется им.

Я помолчал, с невыразимой горечью глядя на герцога.

Он посмотрел на меня и, видимо, понял.

- Но ведь, насколько я знаю о тебе, ты не прославлен огранкой камней, а Бенвенуто признанный мастер.

- Мастер? - в справедливом гневе вскричал я, - как, как вы сказали? Мастер? О, сколько выиграло б искусство и весь род людской, если б этот мастер ничем, кроме поножовщины, не занимался! Легко же нынче стало называться мастером, если уж и Челлини так величают! Но бывают моменты, серьезно и нахмурив лоб продолжал я, - когда следует проявить высокий вкус и вспомнить, что искусство долговечно, а жизнь коротка! Вспомните и ужаснитесь, что этот "Карбонадо", как вы его назвали, чуть не попал в руки Бенвенуто!

Я ощущуал себя бесконечно правым, и речь моя лилась свободно и убедительно. Глаза герцога увлажнились: не говоря и слова, он поймал мою руку и вложил в нее алмаз.

- Сколько времени тебе понадобится на работу?

- Три дня, мой государь.

- Иди же и не мешкай. В инструментах у тебя, полагаю, недостатка нет, а деньги ты получишь сполна по окончании работы.

Несколько раздосадованный последней фразой герцога, я вышел в глубокой задумчивости.

Вот так и получается, что чем больше жажду покоя, тем дальше он бежит от меня.

События жизни замесились так круто, заплелись в такой узел, что распутать их можно только одним способом, уже не раз испытанным мною рубануть и все разорвать.

Речь моя перед герцогом была вполне искренна - уж что что, а то, что алмаз я смогу обработать лучше Челлини, было бесспорно, а, стало быть, искусство во всяком случае не осталось внакладе, что главное, ибо: жизнь коротка, а искусство долговечно.

В выигрыше, можно считать, будет и герцог - ведь ему достанется мой картон с изображением святой Терезы, вероятно, не менее ценный, чем карбонадо.

( Звучит лютневая музыка и фигура в плаще исчезает в черноте улиц Флоренции. Титр: "Конец второй серии". )

. . . . . . . . . .

Любопытно, что Валера Марус связан с алмазами покрепче, чем персонажи телефильма, он ведь умрет из-за алмазов. Поэтому даже ничтожных исторических познаний Валеры хватило, чтобы уловить анахронизм в изображаемых событиях. Слыхом не слыхивая о знаменитых ювелирах Ренессанса, он тем не менее знает, что само слово "бриллиант" появилось только в конце XVII века, а до этого обрабатывать алмазы не умели, что Валера Марус узнал, когда ходил на курсы повышения квалификации заточников, желая сдать на пятый разряд. Это был один из периодов его жизни, когда он начинал новую жизнь: купил брюки, тетрадку, шариковую ручку и записал все, что успел, из вводной лекции - вот именно о бриллиантах. Потом он записывал все меньше, и потом ничего не записывал, да так и перестал ходить, поняв, что на пятый разряд сдавать лучше не пробовать, а то и четвертого лишат.

А теперь уже поздно, да и что сдавать на пятый разряд теперь ? Валере уже скоро сорок лет, а до пенсии дожить не надеется, потому что такая вредная специальность - алмазный заточник. На работе вроде хорошо и чисто - занавесочки, цветочки; а на самом деле невидимая алмазная пыль копится в легких, и они каменеют.

Недавно Валере делали операцию на легких, и хирург потом долго ругал его за то, что об его легкие все скальпели зазубрились.

Алмазному заточнику полагается работать сорок минут, потом на двадцать минут покидать помещение, а куда идти? На улице стоять? Валера остается на месте - курит или кемарит, а иногда идет в котельную к своему приятелю Ивану, но в котельной всегда так пахнет газом, что Валера за двадцать минут начинает задыхаться.

Валера достал из платяного шкафа сохранившуюся от курсов повышения квалификации тетрадку и стал разглядывать грубые прилежные строки.

Ему сделалось очень тяжело, кажется, лучше и не жить больше. Он резко выключает телевизор, бубняший про нефтепроводы, подходит к окну там снег, темно, идти некуда. Валера понимает, что брага, которую он поставил, будет готова дня через три, но, конечно, в ней уже сейчас есть кое-какие градусы.

И ему делается легче.

. . . . . . . . . .

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

Смерть незнакомого джентельмена.

На экране все та же столовая в палаццо лорда Хроня (хоть спектакль ставь по этому авантюрному фильму).

В столовой все те жe, и двое новых, видимо, представленных зрителям в предыдущей серии ( только веселого капитана нет - может его ликвидировали за осведомленность? ).

Персонаж Джон Виторган, поверенный лорда Хроня в делах, с лицом, резким, как топор, с трудом подавляет раздражение:

- Видит Бог, лорд, я не понимаю, зачем нам нужно посвящать в цель экспедиции хоть кого-нибудь?

- Черт меня побери! - взорвался, весь красный, Мак-Дункель, напыжившись в своем отделаном бранденбурами костюме, - Тысяча чертей! Он не понимает! Он не понимает, что без вождя шотландец не воин! ( Мак-Дункель слегка картавит и у него чертыхаться выходит как-то не страшно: чоут меня побеи ).

- Видит Бог, функции лидера вполне может взять на себя сам лорд Хронь, - со спокойным, благородным раздражением ответил Виторган, двигая желваками на скулах.

- Лорд Хронь будет неформальным лидером экспедиции, - устало сказала фрау Маргарет Моргенштерн, - но необходим и формальный.

- А, чтоб тебя черти побрали! Тысяча чертей! Тысячи диких баранов! Какой ещe, к чертям собачьим, неформальный лидер? - С лютым бешенством закричал на фрау Маргарет Мак-Дункель.

- Ну ты и ярыга, видит бог, - спокойно сказал ему Виторган, - что ты орешь на всех? Ты-то чего хочешь?

- Я ? Я, черт меня побери? Тысяча чертей! Тысяча залпов мне в задницу! Я хочу, чтобы вы все , черти вас разорви, заткнулись, заткнулись, заткнули свои пасти и слушали меня!

- Ну, говори, мы тебя слушаем, видит Бог.

Мак-Дункель, еще немного порычав и похрипев, стукнул кулаком по столу и сказал:

- Нам нужно, черти нас чтоб всех разорвали... То-есть, черт возьми, я говорю, чтоб, тысяча чертей, тысяча залпов вам в задницу... Черт! сбившись с мысли, он грохнул кулаком по столу.

- Если бы Вы, сэр, поменьше чертыхались, Вам удалось бы более связно изложить свои соображения. - заметила фрау Моргенштерн.

- А? Черт! Учить меня, куроцапка, вздумала? "Если бы, да кабы"? Накося, выкуси, чтоб у тебя повылазило! Морген фри - нос утри! Молчать пока зубы торчать! Слушать всем! Нам нужно Мак-Драммондов... Да, черт! Нам нужно пустить гонцов по всей Горной Шотландии и созвать всех Мак-Дроммондов, и чтоб собрались все О'Брайены, О'Паньки, распустили знамена и с грозными песнями спустились с гор, чтобы за ними ехали поэты вроде О'Хапкина и воспевали их, чтоб, черт побери, они шли, свирепо печатая шаг, по равнине, выжигая каленым железом гнезда Вигамуров, чтоб, черт подери... - В восторге вдохновения Мак-Дункель стукнул кулаком по столу с такой силой, что у лорда Хроня из тарелки выплеснулся весь суп жульен.

- Все это очень поучительно, сэр, - горько сказала фрау Маргарет, но намеченая Вами резня в кланах Горной Шотландии не поможет нам в поисках алмаза.

- Да, вернемся к обсуждению вопроса об экспедиции к острову, по-деловому начал Виторган.

- Давайте пригласим главным Джакоба Кулакина. - неожиданно сказала славная, но молчаливая и некрасивая леди Елизабет Хронь.

Все недоуменно оглянулись на нее, прикидывая свои соображения. В наступившей тишине слышно только, как лорд Хронь, с аппетитом чавкая, хлебает суп жульен.

- Влюбилась? - уточнила фрау Моргенштейн, сузив глаза.

Славная девушка зарделась, как маков цвет.

- Это что ж за Кулакин такой, черт чтоб его взял и разорвал? Это не из Нью-Гейтских ли Кулакиных, чтоб их всех приподняло да и шлепнуло ?

- Это он, он тут околачивается, - произнес Виторган, двигая желваками, - знаю этого, видит бог, малого. Из хорошей семьи, но глуп, как папуас.

- Джакоб очень умный! - горячо сказала славная девушка. Изнывая, она искала нужных доводов, - Скромный... он настоящий аргонавт!

- Что, здорово зашибает? - сочувственно спросил лорд Хронь прерывая трапезу.

- Сэр, - с раздражением процедил Виторган, - термин "аргонавт" не имеет настолько прямого отношения к термину "алкоголик", как это вам представляется.

- Ты дело говори, а не учи ученого!

- Батюшка, да он в рот не берет! - вступилась леди Елизабет.

Лорд Хронь розочарованно пошамкал губами.

- Э-э-э... Вздор! Какой там Кулакин? - спохватилась фрау Моргенштерн, - поговорим серьезно и закончим это дело. У меня есть на примете подходящий человек - Монтахью Мак-Кормик.

- Лысый Монтахью? Да ведь это настоящий разбойник, - спокойно ответил Виторган.

- Зато... замечательные внешние данные, - как то странно возразила фрау Маргарет.

- Причем тут внешние данные? И какие такие у него внешние данные? Рожа рябая, лысый.

- С лица не воду пить, - быстро парирует фрау Маргарет.

- Ну, видит Бог, это единственный довод. Этот Монтахью такого пошиба молодец, что его не то что за алмазами - за бутылкой послать нельзя.

- Что ж, тогда я предлагаю кандидатуру Джона Глебба.

- Стой, черт подрал! Джон Глебб? Разве он из Шотландии? Что-то не помню такого, сто залпов ему в задницу!

- Очевидно, бандит с большой дороги, - двигая желваками, желчно сказал Виторган, - никакой он не шотландец, а американец. И даже не американец, а немец. Точнее грузин.

Фрау Маргарет фон Моргенштерн гневно сверкает глазами. Виторган продолжает что-то раздраженно бубнить, а камера телеоператора неожиданно переносится на чердак палаццо лорда Хроня, где на полу, приложив ухо к щели, лежит Лысый Монтахью. Поскольку зритель с ним не знаком, на экране так и написано: Лысый Монтахью Мак-Кормик.

Щель в потолке столовой, и, соответственно, полу чердака, - мала, и Монтахью плохо слышно и почти ничего не видно. Он достал нож и начал расширять щель яростными ударами. С потолка отвалился пласт штукатурки и упал прямо в тарелку лорда Хроня.

В соответствии с лучшими традициями комедийного жанра весь суп жульен брызнул в лицо и без того постоянно взбешенного Мак-Дункеля.

Мак-Дункель сидит совершенно неподвижно, плотно сжав зубы и закрыв глаза. Что с ним сейчас происходит? Я знаю.

Ну, ладно. Лорд Хронь рукой вытащил из тарелки кусок штукатурки и положил на скатерть. Подумав, взял его и бросил на пол.

- Как там бишь, алконавта твоего? - обратился он к дочери.

- Кулакин, батюшка, Джакоб Кулакин!

Фрау Маргарет, высморкавшись, встала и вышла из столовой, взяв у полуголого негра факел.

Под жуткую музыку идет по лестнице - навстречу ей блестят желтые зубы, нож и лысина Монтахью.

- Тебе там не холодно на чердаке? - заботливо спросила фрау Маргарет, ежась от ветра, дующего вниз по черной, сырой лестнице.

- Ах ты... - забывшись, в полный голос закричал Лысый Монтахью и она торопливо прижала руку к ощерившейся пасти.

Он стал что-то торопливо шептать ей, выразительно сжимая кулаки; она слушала его, клацая зубами и покачивая челюстями, как акула.

Через некоторое время фрау Моргенштерн стала прислушиваться к чему-то внизу и затем, приподняв подол, сбежала по лестнице, громко стуча каблуками.

Внезапно сверху послышались другие шаги, и перед Монтахью предстал пожилой - лет сорока восьми - мужчина среднего роста, неброско, но со вкусом одетый в темно-синий камзол с длинными манжетами, высокие морские сапоги с опущенными изящьными отворотами, черно-серый плащ, гармонирующий с камзолом. Приглушенной белизны парик венчал чело незнакомца (треугольную шляпу он держал в руке). Незнакомый джентельмен имел несколько грузное, но умное лицо, проницательные грустные глаза, но скорбно сжатый рот.

Лысый Монтахью выхватил из широкого накладного кармана револьвер и в упор выстрелил - незнакомый джентельмен, не проронив ни звука, замертво упал и покатился по лестнице, так и не успев сделаться персонажем телефильма.

Да, сэр, да! таковы жестокие законы реализма - в каком-нибудь поверхностном авантюрном повествовании с героем ничего, ничегошеньки смертельного до самого конца не случиться. А я вынужден расстаться с этим, может быть самым любимым и тщательно продуманным персонажем сразу (хотя бы все дальше пошло через пень-колоду).

Да, правильно сказано: телефильм - это прямое отражение окружающей нас действительности в высокохудожественных образах.

Нет, даже: телефильм - это прямое отражение окружающей нас действительности в высокохудожественных образах.

И даже гораздо круче.

. . . . . . . . . . .

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

"Вера в Индии языческая. Индусы верят в

солнце, месяц, звезды, в коров, в болванов

и во всякую гадину."

( Российского унтер-офицера Ефремова,

ныне коллежского ассесора, странство

вания и приключения.)

"До них наконец дошло, что путешествие их

опаснее, чем они воображали, и даже если