Сборник юмора из сетей

- Смотрит в туалет - нет жены, - дополнил рассказ Иван.

- Ну пошел, идет, и раз: на руку посмотрел! Нет...(пауза) Да! Вспомнил! Ну, мужик в холодильник. Достает колбасу, сыр, там, хлеб и бутылку! ( Торжественно ) Поллитра! Водку, значит, выпил! И пошел на улицу. Идет и на руку смотрит... (пауза) ... Навстречу парень идет и закурить спрашивает... Нет! Во! Вспомнил! Мужик часы-то дома забыл! А навстречу парень идет! А часов-то нет! Парень спрашивает закурить и на часы смотрит, и спрашивает: сколько времени? А мужик на руку посмотрел, смотрит - нет часов! А парень-то все понял и убежал. А мужик за ним, значит... (пауза) Да! И часы-то отоброл и пошел домой. А уже ночь, значит, темно! Прищел домой, жена спрашивает: Где часы? А мужик говорит: Вот они. А жена тогда и говорит: Эх ты, вот часы-то на столе лежат.

- Ты свои масонские анекдотики брось! - хмуро заметил Иван.

- Нет я просто забыл немного. И еще один вспомнил!

- Нет уж, хватит! Включай свой телевизор лучше.

Валера включил свой телевизор.

- Какую программу?

- Откуда я знаю, какую программу? Включай, посмотрим.

"Дорогие товарищи! Сегодня в нашей программе вечер одноактных пьес из античной жизни, по мотивам произведений Жана Расина, Освальда Шпенглера и других."

Титр:

Ипполит

( По мотивам произведений Ж.Расина )

( На сцене сидит убеленный сединами старец, листает какие-то пергаменты. Вбегает юноша с совершенно перекошенной мордой и скрежещет зубами. )

Старец ( грустно и вальяжно ): Ты кто, о отрок?

Юноша ( с пеной у рта ): Я - дикий Ипполит!

( Юноша разрывает на себе хламиду и убегает. Занавес.)

Иван и Валера задумчиво смотрят на экран.

- Не понял! - наконец говорит Иван.

Валера поскреб затылок и вздохнул.

- Это типа юмор, что ли? - спросил Иван.

- Из античной жизни, - равнодушно пояснил Валера, не нашедший драму чем-либо необычной. На экране телевизора новый титр:

Закат Европы

( По мотивам произведений О.Шпенглера. )

( На сцене две колонны, два фикуса, две двери. Из одной двери, в ванную, опрометью, босой, и вообще, только кое-как изящно задрапированный, выбегает Архимед. )

Архимед (свежо, молодо, как типичный представитель начала цивилизации, очень вдохновенно):

- Эврика!

( Из другой двери выходит Андрей Филиппов, грязный, постаревший, хоть и моложе Архимеда лет на двадцать, сгорбившись, в обтруханных штанах, с сеткой пустых бутылок - видно, шел сдавать, да заплутал. )

Андрей Филиппов (с мудрой горечью представителя заката цивилизации):

- Хуеврика!

Все происходит мгновенно, вся драма занимает пять секунд, то есть лучше описать так:

Архимед: Эврика!

Андрей Филиппов: Хуеврика!

(Занавес)

Иван вскочил, как ошпаренный:

- Ты слыхал!

- Чего?

Иван подумал и дико рассмеялся:

- Ты знаешь, мне как показалось он сказал?

- Как?

- "Хуеврика!"

- Дык он так и сказал, - спокойно ответил Валера.

- Ты что, чокнулся, что ли?

- А теперь часто по телевизору такое показывают, Иван, перестройка.

- Какое "такое"?

- Вот на днях семихуев показывали.

- Кого?

- В Африке зверь такой - осьминогий семихуй.

- Да ты совсем охуел от своей браги! Окончательно с резьбы свинтился! Давай переключай, хватит нам эту мудотень масонскую смотреть!

Валера переключил телевизор на другую программу и стал разливать брагу.

Александр Жегулев

"Так было и с Сашей Погодиным, юношей

красивым и чистым; избрала его жизнь на

утоление страстей и мук своих... Печальный

и нежный, любимый всеми, был испит до дна

души своей, и был он похоронен со злодеями

и убийцами."

Л.Андреев

...но когда стемнело, Саше стало совсем невмоготу смотреть на далекое зарево городских огней.

Глаза его слезились от фар редко проезжавших машин, и еще от того, что прошло только несколько часов как он поцеловал - может, в последний раз! - юную жену и чистого, безмятежного младенца...

"Нет, - в который раз он до крови стиснул зубы, - так надо!"

"А зачем?" - снова обволакивала его паутина неуверенности, неоднозначности и, самое главное, сильной поганости избранной им судьбы.

"А почему?" - снова поднимал он прекрасное лицо к небу и звезды мерцали ему: доля такая.

"Какая доля? Бедовая доля?"

"Нет. Просто: доля такая."

Машины уже совсем перестали проезжать. Саша выбролся из канавы на шоссе и, терeбя потными руками перочинный нож, двинулся во тьму.

Со стороны города послышалось ритмичное повизгивание и замерцал огонек: приближался почтальон на велосипеде. Это была удача.

- Стой, почтальон, - изнемогающим голосом сказал Саша, доживая последние секунды до перелома, - остановись, пора...

Александр почувствовал, что нож, руки и язык отказывают ему.

- Чего? - отозвался ошалелый почтальон, ставя ногу с педали на землю. В тот же миг Саша выпростал из под пиджака руку с ножом и несколько раз, как мог глубоко, ударил его. Почтальон побарахтался в своем велосипеде и с грохотом свлился на асфальт.

"Кровушка невинная пролилась..." - с горечью подумал Саша, сволакивая бездыханное тело под откос.

( Иван недоуменно взглянул на Валеру Маруса, но тот спокойно созерцал демонстрируемое. )

Письма, найденные у почтальона в сумке, Александр какие изорвал и раскидал по шоссе, а какие втоптал каблуками в землю. Завернувшись в ворох реквезированных газет, Саша долго шумно шелестел, как еж, и ворочался в сырых кустах, не в силах заснуть.

"Ну вот и началось...- думал он и дрожал, - Тварь ли дрожащая, или..."

. . . . . . . . . .

Дело пошло быстро и хорошо. К Саше примкнули многие, видно время назрело - его отряд рос, как снежный ком, не по дням, а по часам. После удачного налета на пост ГАИ достали оружие, боеприпасы, что позволяло значительно расширить объем боевых операций. Не пренебрегали и мелочами.

И народ любил Сашу, любил и понимал. Понимал и тогда, когда отряд взрывал водонаорные башни и рушил мосты, и тогда, когда Александр, плача от жалости, расстрелял десяток баб, собирающих на поле картошку.

"Землю собой украсил, как цветами" - говорили об Александре по деревням, носили ему молоко, творог - все знали, что взяв с боем сельпо, Саша не реквезировал пищевых продуктов, а без жалости сжигал. Если кого заставал на экспроприации - расстреливал лично. И дисциплина была в отряде жесткая - никаких разговорчиков, песен. Бойцы, сжав зубы, вытерпели даже объявленный Сашей сухой закон. Все было подчинено одной цели, одной программе:

1. Убей

2. Лучше всего неповинного

3. Мучайся потом

4. Земля содрогнется

5. Совесть народная проснется

7. Еще неизвестно, но что-то будет

И девиз был в отряде прост: "Сегодня ты живой, а завтра тебя нету."

Троих самых отчаянных бойцов: Сеню Грибного Колотырника, Пантюху Мокрого и Томилина Саша назначил взводными и доверил совершать самостоятельные рейды по области.

Сеня Грибной Колотырник, жестоко страдающий без спиртного хронический алкаголик, делал все, чтобы оправдать высокое доверие. По призванию Сеня был народным мстителем экстракласса, такого класса, что затряслись бы от него в ужасе Тарас Бульба и Малахия Уолд, и шарахнулись куда глаза глядят, и спрятали бы голову под мышку. Такого калибра был Сеня мститель, что всему человечеству мог, не сморгнув, плюнуть в рожу, положить ( как Мрамалад бомбу ) Земной шар на одну ладонь и другой прихлопнуть.

Грибным Колотырником ласково называли его бойцы за то, что он часто срывал дурное настроение на грибниках. Порыщет, порыщет в лесу, и наткнется на грибника:

- Ну-ка, ну-ка, подойди сюда, грибничек!

- А что вам, собственно, нужно, товарищ?

- Ты не ершись, а отвечай: собирал грибы?

- Да, собирал.

- А ты их сеял, сажал?

- Позвольте пройти, товарищ!

- Вот то-то грибничек: собираешь то, что не сажал, и жнешь то, что не сеял, и потому не позволю я тебе больше никуда пройти.

И застучит грибнику Сеня морду до смерти. Сегодня ты живой, а завтра тебя нету.

. . . . . . . . . .

- Слушай, это что такое показывают? - с тревогой спросил Иван у Валеры.

- Как чего? Про партизан. А может, про революцию.

- Какие партизаны, балда? Ты видел как они жигуленки взрывают, икарусы?

- Да ты что, Иван, обычный фильм про войну. А может, про партизан.

- Ну, дурак ты, Валера! Совсем у тебя чердак съехал от браги! Не могут такого показывать, понял? Не могут! Может, правда, научная фантастика? Да нет, не похоже...

Валера равнодушно смотрел на экран. Иван вскочил и в тревоге заходил по комнате, не отрывая глаз от телевизора.

. . . . . . . . . .

Пантюха Мокрый уже третий час лежал в лопухах и вел наблюдение за большим селом Жосицкое. Иногда он вскидывал руку, будто желая ударить рой синих, жирных мух, летающих вокруг, ползающих по траве, по лопухам, по потному лицу Пантюхи. Солнце перевалило за полдень, жара усилилась. Пантюха утирал налипшую на лицо травяную труху и мошек, зорко вглядываясь в малоподвижное от зноя село.

Прямо перед глазами Пантюхи желтые одуванчики на фоне черной тени сарая гордо клонились в теплоте, как прекрасные женщины Вермеера; дальше несколько баб пололи серое болотище. В самом селе электрик влезал то на один, то на другой столб и трогал электричество.

Пантюха несколько раз поднимал было обрез, чтобы снять электрика со столба, но обрез был враль - с трех выстрелов только одного и забирал, а обнаруживать себя, раньше времени и даром, Пантюха не хотел.

Оцепенение нашло на него, веки смыкались. Незаметно из овратительного звона мух выделился разноголосый, рокочущий рев. Пантюха вздрогнул, приподнялся из лопухов и взглянул на залитую солнцем дорогу: из леса к селу ползла разноцветная лента какой-то толпы.

Это была банда некогда известного художника, а ныне бандита Витьки Тихомирова.

Дюжие, вполпьяна для куражу молодцы сшибали шашками репейник, гарцуя на лоснящихся конях; в дрожащем от зноя воздухе колыхались знамена и хоругви кисти Витьки Тихомирова, изображающие самого Витьку Тихомирова, насупленного Нестора Махно, Бакунина, князя Кропоткина с топором в руке, Че Гевару, Джека Потрошителя, Бонни и Клайда и многих других - только Саши Жегулева не было на этих хоругвях, о чем уже и раньше знал Пантюха.

Бойцы у Витьки были самых разных мастей - больше всего, конечно, было усатых, румяных, с пьяными красными рожами, поющих "Ударили Ваню кастетом". Но была, например, группа молодчиков в черных рубашках, горланящих "Джовеньезу" ( а кое-кто из них осторожно мычал "Хорста Весселя"), поодаль ехали с усталыми, грустными лицами ребята в конфедератках, поющие "Красные маки под Монте-Кассино"; с ненавистью глядели они на чернорубашечников, а на них самих свирепо поглядывали самоварные рожи бандитов с самодельными Георгиевскими крестами.

Не было у Витьки в отряде только толстовцев, ментов не было, шпионов всяких. Но особенно Витька не любил буддистов. Три раза брал Тихомиров приступом город Нирваново-Вознесенск, гнездо и рассадник буддистской заразы, и вырезал всех буддитстов вчистую, и три раза город отстраивался, наезжали на ласковых баб-ткачих мужики (буддитсты, как утверждал Витька), и снова вел Тихомиров свой отряд раскулачивать город НирвановоВознесенск, третий раз за одно лето.

За бойцами ехало пропасть накрашенного бабья на телегах и десятки подвод обоза - с семенным зерном, бочковой свининой, ящики с самогоном, шампанским и водкой "Золотое кольцо", штуки тканей и югославских обоев, запчасти автомобилей, мебель, посуда, стереоаппаратура.

Особенно держалась подвода менее ширпотребных товаров, предметов обихода лично Тихомирова: краски,гипсовые статуи, портрет батьки Махно на велосипеде, реквизированная в краеведческом музее картина "А ля рюс" американского, видимо, художника Э.Кэбпэкоба ( подписанная латинскими буквами: A. CABPACOB ).

Банда подъехала к селу. Витька махнул рукой. Отдельные голоса замолкли и после нескольких секунд молчания гнусный голос запевалы заныл где-то посередине колонны:

Нинка как картинка с фраером гребет.

Дай мне, Кенарь, финку, я пойду вперед,

поинтересуюся, а шо это за кент...

И сытые, распираемые удалью бандиты брызнули, как гнилой апельсин, не дожидаясь конца куплета припев ( впрочем совсем из другой песни ):

А водки сьем бутылочку,

взграмаздюсь на милочку,

а потом в парилочку,

т-т-ттваю мать!

Банда въехала в село. Девки высыпали на площадь перед почтой и раззявя рот любовались на сытые морды бойцов. Какой-то старик на костылях притащил каравай хлеба с полотенцем и, утирая слезы, подал Тихомирову.

И Пантюхе Мокрому так обидно было глядеть на эту зажиточную вольницу, что он матерясь растолкал баб, и вплотную подошел к Тихомирову.

- Харю разворочу! - задыхаясь, крикнул он.

Все замолкло. Старик с караваем престал плакать и попятился за баб.

Витька важно поправил попаху и, кашлянув, разгладил усы.

- Трись ты своими папахами! - крикнул Пантюха, - Банты еще нархистские нацепил, бандит!

Витька Тихомиров склонил голову назад и поднял одну бровь гораздо выше другой. Тотчас к нему, спешившись, подбежал бледный, гнилой юноша в ленноновских очках.

- Пантюха Мокрый, из жегулевских, - шепнул юноша Витьке.

Витька кашлянул, поправил пулеметные ленты на груди и важно, как ласковый барин холопу, сказал:

- Что же ты меня ругаешь, дружок? Чем же я хуже твоего Сашки?

Пантюха заскрипел зубами и сжал кулаки:

- Сашка светлый, свету дете! Сашка положительное имя стало, мы с ним совесть народную упромыслим, а ты за нами вылез, как вошь на гребень! Ишь, "Чем я хуже"! Ты бандит и вор, вон ряху-то наел на грабленных сельпо, а мы в отряде по три дня не жрамши!

- Как же нам не экспроприировать? - вмешался в разговор бледный юноша-анархист, - ведь мы, также как Жегулев, выступаем с прикладной инициативой ультрапарадоксальной фазы тотального отказа!

- А?! "Астрал-ментал", с-сука! - с лютой злобой сказал Пантюха, глядя на анархиста, - Эх, вот на кого патрон бы стратить! Слыхал я про тебя, гнида, да руки не доходили.

- Скажите, Пантелей, у вас есть определенная политическая программа? - спросил юноша, ко многому привычный.

- Сколько ни есть, вся наша

- Но вы могли бы сформулировать?

- Коли я кому сформулирую, дык он не встанет, а программа наша проста: сегодня ты живой, а завтрб тебя нет.

- Ты, дурак, думаешь мы крамольничаем? - продолжал Пантюха, обращаясь к Витьке, - мы не крамольничаем, мы горюшко народное невосплакучее слезами омываем, для народа радеем! А ты уркаган, тебя в тюрьму надоть! Водку пьешь! - с обидой вскричал Пантюха напоследок.

Все помолчали.

- Уймись ты, дурачина, сейчас тебе Витька "Встань, хряк" устроит! крикнула из толпы какая-то баба в мухояровой душегрейке.

Пантюха, усмехнувшись, сплюнул; даже не сплюнул, а как-то особенно презрительно уронил слюну с языка.

Все снова, восторгнувшись, промолчали.

- Сашка-то твой небось побольше моего народу перекокошил! - произнес Витька, подумав.

- Сашка наш кокнет одного, дык потом целый час мучается. Десять кокнет - десять часов мучится, плачет! А ты... шпионов все ловишь! В Ожогином Волочке и было-то всего сорок дворов, а ты там сто шпионов настрелял! Хоть Машка из сельпо продавщица - какая она тебе шпионка, если и по выходным нам косорыловку давала!

Все враз затаили дыхание. Витька, чуть улыбаясь, туманно смотрел на Пантюху. Кровушкой запахло на солнечной площади села. Явная обидка вышла атаману - ведь дело в том, что женщин-то Витька принципиально никогда не кокал - жалел; и убогих жалел, и фригидных, и тех, которые совсем не давали - все равно жалел. Тетю Машу из сельпо покрошили двое подгулявших чернорубашечников, за что Витька их потом собственоручно шлепнул, а с ними заодно еще пяток аковцев; ведь скор был Тихомиров в таких случаях, и девиз его был еще проще, чем у Саши: Сначала действуй, а потом разберись.

Пантюха мигом сообразил всe это, когда ласковая рука Витькиного ординарца Пароконного вынула у него из-под пиджака обрез, а другая рука нежно взялась за плечо. Пантюха понял, что сегодня он живой, а завтра его не будет.

Бабы заранее заголосили, ведь всех сашиных бойцов жалели, а Пантюху любили как родного.

Витька поднял руку, переждал, когда все замолкнут, и негромко осведомился:

- Буддист?

Бабы снова заголосили, услышав такой жуткий вопрос, однако ошибка была слишком очевидна - на буддиста Пантюха явно не тянул.

- Шпион, толстовец, мент, Девид Бауи? - выдал Тихомиров сразу обойму предположений, от каждого из которых разило могилой.

- На толстовца похож... - услужливо закивал головой гнойный анархист, зная, что одного из роковых предположений Пантюхе не миновать.

- Ну, а раз толстовец, так и рубай его, хлопчики! - не повышая голоса, бросил Витька Тихомиров через плечо и тронул коня.

Заулюлюкали, засвистели, блеснули в пыльном воздухе веселые шашки, глянцевитые лошадиные крупы и жирные загривки бойцов заслонили от стонущих баб хрипло матерящегося Пантюху Мокрого.

Да. Сегодня ты живой - а завтра тебя нету.

. . . . . . . . . .

Одновременно с Пантюхой Мокрым не стало и Сени Грибного Колотырника, причем обидно, нелепо: Сеня, не в силах обойтись без алкаголя, стал понемногу есть понемногу ядовитые грибы, и вскоре так и не приходя в сознание, умер.

Узнав о гибели Пантюхи, Саша весь отряд бросил в жестокий бой с Витькой Тихомировым, и почти победил разжиревших на краденом сале бандитов ( которых теперь в народе прямо уже считали за бандитов ), но пешим жегулевцам не взять было Витьку в кольцо, и он ушел зализывать раны под Новгород. Но и Саша недосчитался многих лучших бойцов, а некоторые предали народное дело и ушли за Тихомировым, к его бабам и дармовой выпивке.

Мало осталось верных, но железным строем сплотились они.

Близилась осень; Саша понимал, что зиму в лесу перенести не удастся, придется возвращаться в город, к семье, к постылой работе в конторе, и поэтому отряд торопливо боролся день и ночь: вчистую вырезал геологическую партию и зарыл скважины, которые геологи успели пробурить, взорвали все рейсовые автобусы в области, пустили под откос десяток поездов дальнего следования. Удалось даже сбить несколько низколетящих самолетов-кукурузников, опыляющих поля.

Однажды зябкой сентябрьской ночью Саша и Томилин бесшумно сняли сторожа детсадовской дачи, тихо подперли двери колышком и принялись осторожно забивать окна: Саша придерживал доску, а Томилин обернутым в вату молотком прихватывал ее гвоздочком

Только к утру, когда небо посветлело, были заколочены все окна большого деревянного строения.

Tомилин приник к щели и долго слушал: все было тихо, все спали.

- Давай, Сашок, - шепнул он и стал отвинчивать крышку канистры с керосином.

Саша взял в руки канистру, чуть наклонил ее, но вдруг задумался и с тоской поглядел на небо. Слезы замерцали в его глазах под светом тускнеющих под небосводом звезд. Он сел на крыльцо и крепко сжал голову руками.

Томилин осторожно, бережно положил ему руку на плечо:

- Тяжело тебе, Сашок?

Саша, не отвечая, сглотнул слезы и кивнул.

- Тяжело, Саша, ох тяжело... - с тяжким вздохом сказал Томилин. - И мне тяжело. А кому сейчас легко-то? Подлецу одному легко! Ничего, Сашок, все упромыслим... Без изъяну поворот не сделаешь такой крутой и гораздый в совести людской! Наше время - это молотьба чего-то такого... мути какой-то. Должен ведь кто-то ее перелопатить?

Саша сдавленно застонал.

- Саша, Сашок, - зарыдал Томилин, - тебе бы у грамоты сидеть, умильный ты да светлый!

Голос Томилина звенел - и сколько неисплаканной силушки народной было в нем!

- Да, Томилин, да... Ох, тошно мне! - задушенно сказал Александр, рванув воротник, - Но зачем, зачем, зачем, Томилин?

- Зачем? - вскричал Томилин, - Зачем! А затем, что упадет кровушка в мать сыру землю и вырастут цветы совести народной! Саша, Сашок! Ты знаешь... кто? Ты, говорю , знаешь для меня кто? Ты для меня все горюшко, болюшко и силушка людская, вот кто! Саша, не молчи! Хочешь, землю есть буду?! - И Томилин, припав к мокрой от росы земле, стал хватать дрожащими губами землю.

Алексанер задумчиво ухватил тонкими пальцами комок затоптанной черной земли и поглядел на нее заплаканными глазами.

- Вот она... Землица...- дрогнувшим голосом сказал он.

Томилин, шмыгая носом и всхлипывая, взял в руки канистру с керосином и ...

( Иван, выйдя из оцепенения, дернулся и прохрипел:

- Переключай...

Валера удивленно посмотрел на него:

- Тебе что, не нравится? Зашибанское кино.

- Переключай, быстро... - не двигаясь, мучительно скривился Иван.)

Минуты две по экрану ползет секундноя стрелка. Иван подавленно смотрит, не шевелясь. Затем на экране появляется лихой молодой человек, как и Иван, напряженно глядящий кудо-то вбок. Иван вздрагивает и молодой человек, будто заметив это, счастливо улыбается и объявляет:

- Дорoгие товарищи! Сегодня в нашей программе художественный фильм "Спорт любит сильных". По центральному телевидению фильм демонстрируется впервые.

Спорт любит сильных

Под оглушительный рев трибун Алексей вышел на помост и несколько раз подпрыгнул, разминаясь.

- На помосте Алексей Степанов, Советский Союз! - проревел динамик и, вторя ему, залопотали на разных языках голоса в других частях громадногo зала.

( Иван облегченно вздыхает, откидывается назад:

- Слава, тебе, господи... Что-то наконец нормальное! А я уж думал белая горячка у нас!

Валера равнодушно глядит на экран, хлопая коротким ресницами.)

Степанов привеуственно поднял руки, чувствуя, как волнами поднимается в нем хорошая спортивная злость.

- Его противник - Рихард Грюшенгауэр, Федеративная Республика Германии, выступает под псевдонимом Гамбургское Страшилище.

Алексей быстро оглянулся - важно было не пропустить момент выхода немца на помост. Даже по тому, как он пролезает под канатом, можно было довольно точно определить его состояние и степень подготовленности к бою. Гамбургское Страшилище, сильный и техничный игрок, лез намеренно небрежно, опираясь на пол руками и сплевывая. Выходя, он так сильно зашатался, что вынужден был схватится за стол.

Рихард Грюшенгауэр был ветераном перепоя и на последней олимпиаде занял видное место. Уже несколько лет назад Алексей Степанов видел его на показательных выступлениях лучших перепойщиков в Большом Драматическом Театре Москвы. На его стороне был опыт, на стороне Алексея - молодость.

Секунданты забегали по помосту с ведрами, полотенцами и тряпками. Грюшенгауэр, покачиваясь, смотрел за ними мутным, непонимающим взглядом, лицо его, опухшее от тренировок, клонилось к земле, руки беспорядочно дергались в поиске опоры. Это могло быть, и, вероятнее всего, и было блефом - таким поведением он рассчитывал усыпить бдительность соперника, представить поединок легким и малозначительным.

Одет он был в рваный рабочий комбинезон и ватник - непонятно, что натолкнуло его на мысль о том, что такая, столь знакомая Степанову форма, может пробить брешь в психологической защите советского спортсмена.

- Только не расслабляйся, Алеша, только не расслабляйся, - твердо сказал Степанову тренер советской команды, ас и видный теоретик перепоя, много сделавший для развития нового вида спорта: в частности, его перу принадлежали книги "Перепой: спорт или искусство?" и "Нести людям радость (летопись перепоя)".

Раздался предупреждающий свисток судьи и все, кроме двух секундантов, в обязанности которых входило по мере надобности открывать и разливать бутылки, покинули ринг.

Послышался второй свисток, и соперники сели напротив друг друга.

Рихард Грюшенгауэр неловким движением освободился от ватника и швырнул его на пол. От внимательного взгляда советского спортсмена не укрылось, что комбинезон соперника выкрашен в соответствии с псевдонаучной теорией Гете-Кандинского о психофизиологическом воздействии цвета, и хотя советская наука о перепое отвергала, например, произвольное утверждение Кандинского о рвотном рефлексе на сочетание синего и грязно-желтого, Степанов невольно отвел глаза от отвратительных пятен, покрывавших Гамбургское Страшилище, как жирафа.

Гул зала постепенно стихал. Секундант Алексея ловко открыл бутылку "Молдавского" портвейна и налил стакан.

- Полнее наливай, - негромко сказал Алексей, трепещущими ноздрями уловив знакомый запах. Степанов уже давно специализировался по "Молдавскому" портвейну, хотя и тренировался по комплексному методу. Спектр его спортинвентаря был широк, от Шато д"Икема и Крем де Виолетта до тормозной жидкости и неочищенной политуры, но предпочтение он отдавал портвейнам, что и было характерной чертой прославленной советской школы перепоя. Преимуществом " Молдавского " красного портвейна над другими был высокий коэффициент бормотушности. Его противник боролся мятным ликером, не столь бормотушным, но специфичным и нажористым.

Таким образом, технические параметры спортинвентаря соперников уравнивались. Победа достанется сильнейшему.

. . . . . . . .

Прозвучао гонг и состязание началось.

Немецкий спортсмен расправил плечи и впервые взглянул на Алексея, разом отряхнув с себя напускную апатию. Высокие волевые качества и мужество светилось в его глазах, компенсируя немалый для перепойщика возраст.

- Сзукин сынь, а ну, гляди, яко я сканишшэ вышру, тфаю мать!!! свирепо закричал Гамбургское Страшилище, вращая выкатившимися глазами. Он схватил стакан и разом опрокинул мятный ликер в громадную пасть, затем, даже не сделав глотательного движения, откусил кусок стакана и, звонко проскрежетав зубами, проглотил. Рихард Грюшенгауэр принадлежал к тому, впрочем, довольно многочисленному разряду спортсменов, которым мешал запрет на все виды закусок, кроме неорганических соединений.

Алексей чуть заметно усмехнулся. Он понял, что соперник делает ставку на устрашение. Но такая демонстрация силы могла встревожить кого угодно, но не советских спортсменов. Недаром остальные члены немецкой сборной предпочитали другую тактику борьбы - изысканный, галантный стиль, пронизанный тонкой иронией и пренебрежением к противнику.

Алексей медленно, неуверенными глотками отпил четверть стакана, страшно сморщился и, брезгливо понюхав остаток, отставил стакан.

Степанов, конечно, понимал, что даже в пылу борьбы соперник не сочтет этот блеф за чистую монету, но переходом от пассивности к резкой атаке можно добиться психологического преимущества у самого опытного противника.

Гамбургское Страшилище швырнул полусъеденный стакан за спину и, рыгнув, продолжил:

- А ну, сзукин сынь, смотри, яко я фторой стакан вышру, тфаю мать!

Степанов встревожился. За столь грубой игрой мог стоять тонкий подвох. Дважды повторяя такой избитый прием, Рихард Грюшенгауэр явно пытался усыпить бдительность противника в самом начале игры, не дать ему почувствовать степень своей подготовленности. Неясным был и странный акцент - ведь русский язык издавна стал международным языком по перепою, и Грюшенгауэр хорошо знал его уже тогда, когда перепой только перешагнул границы Советского Союза и начал победоносно шествовать по странам и континентам, вытесняя другие виды спорта и искусства.

Алексей взглянул за канаты на совершенно заплывшее лицо своего тренера, сидевшего с бутылкой "Стрелецкой" за судейским столиком.

- Еще спокойнее, Леша, спокойнее, - шепнул опытный тренер, только утром перенесший зверский припадок белой горячки, и Степанов понял его по движению губ.

Под жуткий скрежет второго съедаемого Страшилищем стакана Алексей спокойно допил свою первую дозу.

- Наливай по два стакана, - тихо сказал он секунданту.

Прошла уже почти половина первого раунда, а Страшилище набрал в пять раз больше очков - приходилось дать себе отчет, что тактика на устрашение, точнее, на замешательство, сработала.

Алексей плавным жестом поднес свой второй стакан и сильно, уверенно выпил; в тот момент, когда его правая рука ставила пустой стакан, таким же плавным жестом - левая уже подносила другой ко рту, когда и этот стакан был выпит, правая уже подносила наполненый секундантом третий стакан.

В таком темпе он работал минут десять, пока голос комментатора не заставил Алексея прислушаться.

- Русский перпойщик, - быстро говорил комментатор, - демонстрирует великолепное владение стилем "Загребальная машина", хотя нельзя не отметить, что он исполняет стакан в три с половиной выхлеба, а немецкий перепойщик - в один, что сильно скажется на оценках, вынесенных судейской коллегией. К тому же Степанов явно пренебрегает психологической стороной борьбы с противником. Создается впечатление, что он его просто не замечает, что тоже является своего рода стилем, отвергнутым, однако, еще на заре развития перепоя. Такой стиль более угнетает и подавляет самого спортсмена, нежели его противника, кроме того, я думаю, все телезрители скажут вместе со мной: Такой перепой нам не нужен! Это уже не искусство!

- А ну, гатина поканая, гляти, яко я тевятый стаканишше вышру, мать тфаю!!! - кричал Гамбургское Страшилище.

Алексей понимал, что явно проигрывает в артистизме, но не мог изменить тактику до конца раунда, так как в перерыве противник успел бы перестроиться.

Атаку, и решительную атаку, нужно было начинать в начале второго раунда.

. . . . . . . . . .

Прозвенел гонг, и секунданты бросились на ринг, чтобы утереть лица спортсменов и стол.

Тренер положил руку на плечо Степанову:

- Нормально, Леша, нормально. Походи по рингу. Запомни: Левой, больше работай левой! Аглавное не дай себя запугать. Ты ведь злее. Я тебя пацаном помню, ты литр самогону осилить не мог, а уже злой был.

Глядя на расплывшиеся черты дорогого лица, Степанов вспомнил их вчерашний разговор с тренером.