- А! Так в чем же дело?
      - Да в том, что вы сами на протяжении всего путешествия толкуете мне, будто в вашей Библии написано именно обо всем этом!
      - Я?!. Я говорил вам такое?!. - воскликнул аббат и даже рот раскрыл от изумления. - Когда же?
      - Да хоть и сегодня, пару часов назад, по дороге в столицу, и вчера, и позавчера - на каждом шагу в этой чертовой стране, дьявол меня возьми! - в сердцах выругался граф.
      Удивление аббата перешло все границы, но теперь к нему прибавилась и тревога за душевное состояние своего спутника. "Уж не повредился ли наш граф в рассудке?" - невольно подумал аббат. Внезапно другая догадка пришла ему на ум.
      - Погодите-ка, погодите-ка... Я, кажется, смекнул, в чем тут заковыка, - заговорил он мягко. - Граф, вам все попросту пригрезилось. Вы задремали в повозке - ну и, как это бывает, приняли сонные бредни за явь.
      Граф хмыкнул, не зная, что возразить, и замолчал. Ему вдруг подумалось - а может, Крюшон прав? Может, ему все померещилось? Помнится, он остался сидеть на камне, а аббат - этот толстяк!... впрочем, нет, нет, не то.
      Тем временем рикша подкатил шарабан ко дворцу и миновал ворота. Путешественники забыли о своем споре да и обо все на свете, оказавшись внутри дворцового сада. Если бы удалось собрать вместе лучших садовников Европы и Азии, а также обеих Индий, - когда-либо появившихся на свет и тех, кому только предстояло появиться, - то слезы их зависти образовали бы водоем столь обширный, что там нашлось бы довольно места, чтобы утопиться всем этим садовникам. Оставалось лишь воздать должное человеколюбию правителей Некитая, что они весьма разборчиво допускали в свою страну чужестранцев - а вдруг бы среди них оказалась парочка завистливых садовников? Еще утопятся, и отвечай тогда за них.
      Потрясенные красотой, граф и аббат молчали, не в силах вымолвить слова. Но вид великолепного сооружения, открывшегося за поворотом дорожки, вернул им дар речи, - оба испустили невольный крик восхищения. И было от чего. Все красивейшие дворцы Старого и Нового света - Версаль и Реймс, Айа-София и Василий Хорошосчастливый, дворец далай-ламы и чертоги непальского короля - все это, вместе взятое, друг на друга помноженное и возведенное в куб было только бледной тенью перед божественным изяществом и невыразимой прелестью росписи величественного ажурного здания - которое, как выяснилось позже, было императорской конюшней. Что же до самого дворца, то его бессмысленно и опасно описывать, ибо надлежит пощадить монаршью гордость властелинов Запада и Востока. А чему удивляться - ведь Некитай почти что предместье Шамбалы, ее-то благие излучения и подвигли, видать, некитайских мастеров на столь вдохновенное зодчество!
      - Да-а-а, - потрясенно протянул аббат Крюшон, - да-а-а... Как же я буду проповедовать здесь истинную веру? Уж лучше бы тут были руины.
      Оглушенных мощью прекрасного гостей из Франции подоспевшие чиновники проводили внутрь.
      - Впредь до официального представления, господа, император соблаговолил дать вам частную аудиенцию, - доверительно объявил некий вельможа, сопровождавший путешественников. - Он хочет переговорить с вами с глазу на глаз. Поэтому прием пока что не в парадной зале. Прошу вас обождите здесь.
      Они остались в большой приемной, где находилось несколько столиков с питьем - графинами с какой-то желто-зеленой жидкостью. Аббат хотел было угоститься, открыл пробку, понюхал, постоял в раздумье и поставил графин назад.
      - Голубчик, а что это за напиток? - спросил он часового у одной из дверей.
      Тот молча показал рукой куда-то вниз туловища.
      - Пожалуй, я не буду утолять жажду, - сказал аббат, - мне уже не хочется.
      В этот миг одна из многих дверей открылась, и за-за двери показалась чья-то физиономия. Прищурившись, она оглядела их и спросила:
      - Мужики, здесь лысого никто не спрашивал?
      - Не знаю, - охотно отвечал аббат, - мы только что прибыли.
      - А! Вы те двое новых иностранцев, что сюда шпионить приехали? осведомилась физиономия.
      Граф побагровел и поднялся с дивана.
      - Мы посланники его величества короля Франции, и я никому не позволю унижать честь моей страны в моем лице! - произнес он резкую отповедь.
      Физиономия скривилась и отвечала:
      - Только не уверяй меня, будто вы приехали, чтобы у болонки второй фрейлины пальчиком поковырять - я все равно не поверю.
      - Что?!. - побледнев, спросил граф звенящим голосом. - Что ты сказал, наглец?!. А ну, повтори!
      Аббат тоже поднялся с места и принялся уговаривать:
      - Успокойтесь, граф! Разве вы не видите - этот клоун нарочно старается вывести вас из себя. А вы не поддавайтесь, и все тут!
      Физиономия в ответ на это прищурилась и принялась усиленно нюхать воздух.
      - Фу, какой вонючий! - загадочно произнесла она и закрыла дверь.
      Сразу вслед за тем открылась другая дверь, и вышедший некитайский вельможа возгласил:
      - Его величество император Некитая просит вас войти, господа!
      Они вошли, и граф остолбенел: за столом на золоченом троне восседал тот самый некитаец, которого аббат обозвал клоуном! Кстати, стало видно, что он почти совершенно лыс.
      - Не стойте столбом, граф, - прошептал на ухо графу Артуа аббат, - это неприлично. Кланяйтесь, кланяйтесь!..
      Они выполнили необходимые фигуры приветствия, и император мановением кисти усадил их на один из диванов напротив себя. Граф почувствовал что у него невесть отчего задергалась левая икра. Это не укрылось от взора венценосного хозяина и очень даже ему понравилось. Он встал с места, довольно потер руками и, выйдя из-за стола, присел на его край.
      - Что, граф, поджилки затряслись? - торжествующе произнес владыка. Это правильно - императоров надо бояться. Трепетать перед императором! Чтоб зубы стучали, чтоб колени ходуном! А не трясешься со страху - в колодец тебя или башку отрубить да кинуть в помойку. Раньше разве так было? Куда! Вон, дедушка мой покойный - тот с народом не чикался. Бывало встанет вечерком в кустах, дождется, как народ с киношки повалит, подкрадется сзади к кому-нибудь да ка-ак рявкнет под ухо: мужик, проснись! ты серешь!! - так тот так и повалится наземь да ногами задергает и трясется весь, как припадочный. А дед корону на затылок сдвинет, стоит подбоченясь да хохочет во все горло. Герой! Так уж народ как с вечернего-то сеанса идти уже заранее весь трясется. А все почему? Страх был перед императором! Уважение было. А сейчас что? Отольешь ему в кружку, говоришь: пей! Он: не буду! Ему: пей, полезно! А он, стервец, выльет на землю да стоит ухмыляется - все ему нипочем. Во как распустились! А я так считаю: чем с ними круче, тем лучше. Слово поперек царю сказал - башку долой! Косо посмотрел на царя опять башку к хренам! Подумал что не то - в петлю, мерзавца! Вот тогда будут бояться. Да вообще всех к хренам прирезать надо!
      Граф и аббат обменялись вопросительным взглядом. Император заметил их недоумение и подумал: "Круто, круто беру. Народ с Запада, не поймут. Балованые - к демократии привыкли... таким все свободу подавай. Проще надо, проще". Широко улыбнувшись, император сделал свойское лицо и заговорщицки произнес:
      - Мужики, вы не думайте - со мной можно покороче сойтись: я в рот беру!
      На самом деле он хотел сказать:
      - Мужики, вы не думайте, что я такой тиран - я скоро демократию заведу.
      Но почему-то вместо этого он сказал:
      - Мужики, вы не думайте - со мной можно покороче сойтись: я в рот беру!
      А все дело было в том, что у многих некитайцев, включая и монархов, была одна болезнь: они часто хотели сказать одно, а говорили совсем другое. Вот и император собирался сказать про демократию, а сказал про "в рот беру".
      Видя, что граф и аббат в замешательстве косятся один на другого, император решил поправить свою оплошность. Он хотел сказать:
      - Это я в том смысле, что бутылочку могу запросто распить.
      Но вместо этого он сказал:
      - Да вы не гадайте, мужики, это не здесь, не во дворце, конечно - я для таких дел квартирку в городе снимаю.
      "Да что же я такое несу сегодня?" - в ужасе подумал император. Он густо побагровел - даже вся лысина стала пунцовой, но решил уж держаться своего до конца - будто все так и положено.
      - Что, небось адресок хотите? - спросил властитель Некитая. - Так и быть, могу продиктовать.
      - Да, если не трудно, - любезно откликнулся аббат и достал откуда-то карандаш и бумагу.
      - Пиши, аббат, - скомандовал император, - дом Гу Жуя на углу Главной улицы и Набережной, второй этаж, направо. Постучать четыре раза.
      - Четыре раза, - повторил аббат, записывая.
      - Аббат, - грозно прошептал на ухо Крюшону взбешенный граф, - зачем вы записываете этот адрес?
      А император меж тем словно окаменел - он сидел с таким лицом, будто у него в животе застрял кусок только что съеденного собственного уха. Императору и впрямь стало дурно - он только теперь сообразил, что за глупость сморозил. Боясь, как бы не вышло чего похуже и не тратя времени на объяснения, император поднялся и, пройдя мимо графа и аббата, вышел в двери, которыми они вошли.
      - Какой милый человек, - ласково произнес аббат, провожая взглядом императора.
      - Аббат, извольте объясниться, - решительно потребовал граф. - Как вы посмели записать этот адрес?
      - Так, на всякий случай, - кротко ответил аббат, глядя в глаза графа ясным взором праведника.
      - Вы понимаете, в каком свете выставили себя и нас обоих? - грозно вопрошал граф. Он бы вне себя и не знал - то ли придушить аббата прямо сию секунду, то ли... Внезапно его раздумия прервали громкие голоса, доносящиеся откуда-то близко через стенку. Как оказалось, возмущен был не один только граф:
      - Ты зачем им адрес дал, а? Нет, ты скажи, образина, зачем ты адрес дал? - допытывался визгливый женский голос, выдавая известное состояние женской души, за которым следует цепляние в волосы или битье тарелок.
      - А тебе-то что? Хочу, вот и дал, - пробубнил в ответ кто-то голосом, весьма схожим с императорским.
      - Да дурак ты дурак! - вскипела невидимая собеседница императора. - Ты думаешь от твоего хотения толк будет? Ага, так тебе и дадут почмокать, раскатал губоньку! Он придет в своем балахоне да будет тебе показывать то пальчик, то кончик, пока совсем с ума не сведет. И до того тебя дразнить будет, что ты и в секту его запишешься!
      - Ну и запишусь, что за беда! - угрюмо пробубнил император (если это был император).
      - Что за беда! - взвизгнул женский голос. - Ну, дурачина же, ну идиот же ты лысый! Думаешь, ты этим своего добьешься? Да он тебя месяц таскать на ту квартирку будет, всю голову вскружит, а как только ты в его секту подашься, он сразу и скажет: нет, голубок, извини, я со всей душой бы рад, да только по нашей вере такого не полагается! - ну, и с чем ты останешься после этого, дурак?!.
      Новый голос горячо поддержал собеседницу императора:
      - Ваше величество! Я изумлен прозорливостью вашей супруги... Даю слово чести - императрица в точности обрисовала повадку этих подлых иезуитов они именно так все и делают. Приходится только поражаться, как эта великая женщина в один миг сумела раскусить то, на что государям Европы понадобилось добрых двести лет! Все короли от Норвегии до Испании до сих пор от них стонут! Барбаросса даже утопился из-за этого, - скажи, Зигфрид!
      Император что-то неразборчиво пробурчал в ответ, а граф так и позеленел - хуже позора просто невозможно было вообразить.
      - Вы видите теперь, аббат, что вы наделали? - гневно вопросил он.
      В этот миг послышался какой-то шум, двери распахнулись и в комнату вломился какой-то субъект европейского вида с типичным надменно-тупым прусским лицом и с моноклем в глазу. Он оглядел сынов Франции с гримасой выскомерного омерзения и вдруг подскочил к аббату и вырвал у него из руки бумажку с адресом. Порвав её на мелкие клочки, надменный пруссак швырнул клочки в лицо аббату.
      - Ха! ха! ха! - проговорил наглец в лицо аббату и повернулся, чтобы уйти.
      - Ничего страшного, граф, - незлобиво произнес аббат, улыбаясь в спину нежданного гостя улыбкой христианского всепрощения, - ничего, я прекрасно помню адрес и без бумажки!
      Граф не знал, что ему и делать. С одной стороны, его так и подмывало призвать наглеца-тевтона к ответу - какое право тот имел рвать записку его спутника? Но с другой стороны, заступаться за аббата в таком деле... просто черт знает что! И налившись кровью от злости, граф оставался на месте, ненавидя и проклиная все на свете: подлеца-аббата, грубияна-пруссака, маразматика-императора, каналью-возчика и всех, всех, всех, включая обожаемого короля Луи, этого паршивца - вот ведь сволочь, куда спровадил несчастного графа Артуа! У него в голове зароились кровожадные мысли вернуться во Францию да устроить хорошую революцию: на гильотину гада! Вот ведь до чего может дойти человек даже самого редкого благородства в черную минуту уныния и душевной слабости!
      Меж тем время шло, а они с аббатом продолжали оставаться в пустой комнате в полном одиночестве. Минуло полчаса, а их так никто и не побеспокоил, и наконец, беспокоиться начали они сами.
      - Ваше сиятельство, - заговорил аббат, - вам не кажется, что пора бы уже кому-нибудь и заглянуть к нам? Его величество уже добрые полчаса как соблаговолил нас покинуть.
      Графу не хотелось даже видеть аббата, а не то что общаться с ним. Но другого собеседника под рукой не было, а они, как-никак, находились в одинаковом положении, и притом, весьма щекотливом. Он преодолел свою досаду и сухо спросил:
      - Что же вы предлагаете, аббат?
      - В нашем распоряжении есть несколько способов действия. Мы можем, начал перечислять аббат, - сидеть тут, дожидаясь, пока о нас не вспомнят. Это во-первых.
      - А если не вспомнят?
      - Тогда мы сможем сделать нечто, что неминуемо привлечет их внимание. Это во-вторых.
      - Что же именно?
      - А давайте кричать: пожар! пожар! - предложил аббат. - Все равно кто-нибудь услышит. Это в-третьих.
      - Мне все больше кажется, - холодно возразил граф, - что вы нарочно назло мне несете разные несусветные глупости, чтобы изводить меня. Так вот, имейте в виду - у вас ничего не выйдет. Кишка тонка.
      Аббат возвел очи горе, призывая небо в свидетели, что он терпит безвинно.
      - Если вас не устраивают мои советы, зачем вы их все время спрашиваете? - кротко заметил он. - А что же вы сами предлагате, в таком случае?
      - Тут у дверей стоял часовой, - отвечал граф. - Возможно, он вызовет кого-нибудь.
      Но часового у двери уже не стояло.
      - Странно... Ну что ж, пойдем искать кого-нибудь! - решительно заявил граф.
      Они блуждали по коридору минут пятнадцать, заходя то в одну, то в другую дверь, и нигде не было ни души. Вдруг граф почувствовал, что кто-то дергает его за руку. Это был мальчик-негритенок лет десяти.
      - Дяденька, а вы вправду французский граф? - спросил он.
      Граф Артуа снисходительно улыбнулся.
      - Да, правда. Скажи-ка, малыш, как нам пройти...
      - Дяденька, а вы к моей маме в постель полезете? - перебил любопытный мальчуган.
      Граф рассердился:
      - Экий ты негодный мальчишка! Вот я сейчас надеру тебе уши!
      Но мальчик ловко увернулся и спрятался за спину аббату. Он скорчил рожу и сказал:
      - Дяденька, а когда вы по водосточной трубе карабкаться будете, то не лезьте голым задом кверху, а то подумают, что это лысый лезет!
      - Аббат! - призвал граф. - А ну, хватайте этого мерзкого сопляка!
      Аббат повернулся спиной к графу, растопырил руки, как бы желая охватить большой шар и, размахивая ими, стал топтаться на месте. Вдруг он пронзительно закричал:
      - Пожар!.. Пожар!!. Насилуют!...
      В один миг с разных сторон послышался топот множества ног и из нескольких дверей враз выскочили люди с ведрами воды. Первым делом они окатили аббата из ведра, и кто-то спросил:
      - Что горит? Где?!.
      Аббат, отфыркиваясь, отвечал:
      - О, господа, успокойтесь - ничего страшного. Просто граф пожаловался, что сгорает от жажды.
      Тут же пара ведер воды обрушилась на графа.
      - Стоп, стоп, стоп! - распорядился один из прибежавших. - Не надо больше поливать графа Артуа. Вы, кажется, хотели утолить жажду? - обратился вельможа к графу.
      - Да, и перекусить бы не помешало! - тотчас отвечал за него аббат.
      - О, - удивился вельможа. - Так в чем же дело? Все вас давно ждут в парадной зале к ужину. Пойдемте, пойдемте, господа!
      Любезный придворный провел их в парадную залу, где, как это бывало и при французском дворе, толклось множество народа. Вдоль стен стояли накрытые столы, но за них ещё никто не уселся. Поодаль, на подиуме у одной из стен, сидел на троне император, а рядом, на троне чуть меньше, царственно восседала императрица. Император заметил вошедших и хлопнул в ладоши. В наступившей тишине он торжественно возгласил:
      - Мужики! Тут к нам новенькие приехали из Франции, граф Артуа и аббат Крюшон, да вы их знаете - вон они, мокренькие. Прошу любить и жаловать.
      Императрица сделала любезный кивок и помахала издали веером - графу показалось, что она подмигнула ему. "Хороший знак", - подумал он и взбодрился духом.
      - Кстати, господа, по особой просьбе иностранных послов в честь наших гостей будут поданы блюда из французской кухни! - объявил император.
      Все захлопали в ладоши.
      - Странно, - сказал граф аббату Крюшону, - сомневаюсь, чтобы тут могли знать французскую кухню!
      - Чего же не знать, - отвечал один из придворных, стоявший поблизости. - Вы, французы, лягушатники, кто вас не знает!
      - На подобное прозвище можно и обидеться, - заметил граф, - но я уверен, что вы это сказали без дурного умысла.
      - Да? - язвительно переспросил некитаец. - Только не уверяйте меня, будто это вы вчера пытались перехрюкать свинью под окном премьер-министра я все равно не поверю.
      - О чем толкует этот недоумок? - громко спросил граф аббата. - Может, так в Некитае принято напрашиваться на поединок?
      Аббат примирительно отвечал:
      - Не теряйте самообладания, граф, это же язычники, откуда им знать христианские понятия!
      Некитаец скривился, понюхал воздух и произнес странную фразу:
      - Да уж, граф, вас на хлеб не намажешь!
      - Вот именно, - гордо отвечал граф. - Не на такого напали, и чем раньше это все поймут, тем лучше!
      В ответ на это некитаец стал делать губой и руками какие-то странные жесты, явно напрашиваясь на ссору. Вокруг них стал собираться кружок.
      - Что это с графом? - послышалось за спиной у графа Артуа.
      - Да вишь, плохо облили - все ещё не остыл парень, - отвечал кто-то.
      - Так яйца ему надо оборвать - глядишь, и успокоится, - произнес ещё кто-то.
      Граф вскипел. Он резко обернулся, желая разглядеть негодяя. К счастью, в этот самый миг пригласили к столу и все дружно кинулись занимать места. Графа и аббата подхватило волной и выплеснуло к столу рядом с двумя дамами не первой молодости. Оглядевшись, граф заметил наискосок от себя у противоположной стены европейца с моноклем - того самого, что порвал бумажку с адресом.
      - Прошу прощения, - осведомился граф Артуа у своей дамы, - вы случайно не знаете, кто тот человек с моноклем?
      Дама игриво хихикнула и уперлась в ногу графа коленкой.
      - Это барон фон Пфлюген-Пфланцен, прусский посланник, - разъяснила она, наклоняясь пониже и показывая свое декольте.
      Рядом с прусским посланник сидел ещё один человек европейской внешности - с мясистым красным лицом, с рыжеватыми бакенбардами и бесцветными водянистыми глазами.
      - А! - сказал граф. - Понимаю... А кто вон тот, с бакенбардами?
      - Это британский посланник, сэр Тапкин, - отвечала дама. - Кстати, меня зовут Зузу.
      - Значит, мы имеем дело с англо-германским альянсом, - сказал сам себе граф, а вслух принялся извиняться. - О, прошу прощения за оплошность, признаться, я не решился поинтересоваться прямо. Кстати, позвольте представиться: наследный граф Артуа из гасконской ветви.
      - Да уж знаю, - вновь хихкнула дама.
      В этот момент к столу, где находились граф и аббат, подошли двое слуг, каждый с огромным подносом, на котором виднелась гора чего-то зеленого, а третий слуга - очевидно, кравчий - громогласно объявил:
      - Внимание! Специально для наших дорогих французских гостей национальное французское блюдо. От императора!.. - слуга сделал торжественную паузу. - Лягушачья икра, господа!.. Приятного аппетита.
      Слуги поставили перед графом и аббатом по огромному подносу с лягушачьей икрой, а весь зал дружно зааплодировал. При этом, графу показалось, что Пфлюген злорадно ощерил рот, а Тапкин довольно потирает руки. Граф и аббат с вытянувшимися лицами переглянулись между собой, и тут графа Артуа осенило.
      - Я знаю, - прошептал он аббату, - это подлость Пфлюген-Пфланцена!
      Но граф не собирался сдаваться так просто. Он поднялся с места и объявил в парадном тоне:
      - Выражаю нашу общую признательность его величеству за внимание к скромным птуешественникам из Франции. Однако в знак нашего доброго отношения, а также не желая себе положения исключительности... мы с аббатом единодушно решили - послать оба подноса с лягушачьей икрой нашим, так сказать, соседям по Европе. Барон фон Пфлюген-Пфланцен и лорд Тапкин примите от нас эту икру!
      Зал разразился рукоплесканиями.
      - Как благородно! - восхищенно произнесла Зузу. - Вот она, французская косточка!
      Но Пфлюген и Тапкин тоже были не лыком шиты. В ответ на речь графа поднялся британский посланник и произнес:
      - Господа! От всего сердца спешу поблагодарить наших, как вы выразились, граф, соседей по Европе. Право - мы с бароном сердечно тронуты.
      - Э! - сказал себе граф Артуа. - Где-то я слышал этот голос... А не ты ли, голубчик, лажал иезуитов в глазах императора всего час назад?
      Меж тем, Тапкин продолжал:
      - Но мы, увы, не можем принять этот щедрый дар. Во-первых, мы не вправе лишить дружественных французов привычной для них пищи. Во-вторых, эта икра - дар императора, а от того, что дарит монарх, отказываться не пристало. И в-третьих, мы с бароном, как это и заведено при некитайском дворе, получаем от его величества свою традиционную национальную пищу. Я, в частности, - ростбиф и пудинг с изюмом, - сэр Тапкин поднял вверх на палочке немалой величины ростбиф, аппетитно сочащийся соусом и благоухающий даже издали, а затем торжественно вознес в обеих руках опять-таки немалый горшок с пудингом. - А барон...
      - А я получаю, - горделиво заявил барон Пфлюген, - тушеную капусту с сосисками и говяжий студень, - и он показал тарелку с горой сосисок и капустой - у графа и аббата так и заурчало в животе от вида сосисок и ростбифа.
      - Так что, - заключил Тапкин, - мы вынуждены отказаться от великодушного дара наших европейских друзей-французов! Ешьте, господа, свою икру сами!
      Зал снова зааплодировал.
      - Тоже очень великодушно, - растроганно промолвила Зузу. - Ах, вы, европейцы такие воспитанные!
      А граф меж тем едва не потерял сознание при виде кушаний, назначенных пруссаку и британцу. Он горячо возненавидел обоих и благородно решил отомстить обоим. Однако его друг ещё не сказал своего слова и не собирался отступать так просто. Аббат поднялся с места и заявил:
      - Вот граф сказал, будто мы хотим поделиться лягушачьей икрой только с европейцами, а мы со всеми хотим поделиться. Нам, как христианам, подобает скромность. Ваше величество! - спасибо за адресок, то есть, - поправился аббат, - я хочу сказать, за подарок. Но мы не хотим ничем выделяться пусть эту икру разделят между всеми гостями в этом зале, а мы будем есть то же, что и остальные. Долой эти привилегии - и да здравствует простота и скромность!
      Вновь раздались аплодисменты, однако императрица горячо возразила:
      - Нет, нет! Вы так устали с дороги, дорогой аббат, и вы, граф! Мы не должны мучать вас непривычной пищей, - правда, дорогой? - обратилась она к супругу.
      - Да пускай едят свою икру, чего там, - великодушно согласился император. - Ешьте, мужики, сколько влезет, не стесняйтесь! Я уже распорядился - вас теперь каждый день будут так кормить. Так что кушайте на здоровье!
      - Приятного аппетита! - хором произнес весь зал, а Пфлюген и Тапкин мерзко заухмылялись.
      Граф посмотрел на икру и ему стало тошно. Он сидел со слезами на глазах и молча страдал. Есть хотелось невыносимо, но лягушачью икру он есть не мог. А меж тем вокруг так все и чавкало, так и хрустело разными вкусными сочными кусочками. "Еще немного - и я сойду с ума", - подумал граф.
      Однако отчаиваться не в обычаях храбрых гасконцев. Граф и теперь нашел выход. Он сделал вид, будто ухаживает за своей дамой, и стал накладывать ей в тарелку разные лакомства. Изображая таким образом галантное ухаживание и перемежая свои усилия всякими любезностями и шуточками, граф ухитрялся незаметно угоститься то одним, то другим, то третьим. Краем глаза он заметил, что аббат последовал его примеру и, рассказывая своей даме житие святого Варсонофия, изображал в лицах, как того искушали бесы в пустыне во время его поста.
      - А лукавый и сует под нос святому Варсонофию кусок ветчины - вот такой, - увлеченно излагал аббат. - А Варсонофий, как он есть святой подвижник, отказывается. Тогда бес ам! - этот кусок - вот так! - видите? да и ням его - ням! ням! - и весь съел... Кстати, давайте я вам порежу ваш окорок...
      - О, - улыбнулась дама, - Как вы, французы, любезны!
      - Да уж, мы такие, - отвечал аббат и, складывая окорок на тарелку даме, ловко сбросил себе в рукав два завидных куска.
      Не отставал и граф. Но вслед за одной бедой навалилась другая - графу Артуа внезапно заложило нос. Проклятые сопли так и подступали, не давая дышать, и уже начали капать на стол. Но граф не потерялся и тут - он сделал вид, будто уронил на пол свою вилку. Нагнувшись пониже, чтоб никто его не видел, граф - чтобы сделать приятное Зузу и отвести подозрения относительно истинной причины своего нырка под стол - пожал ей коленки. Довольная Зузу нежно захихикала, а граф стал срочно сморкаться в рукав - его платок, как назло, куда-то запропастился. Он быстренько вытер рукав о сиденье соседки разумеется, с тыльной нижней стороны - и выбрался наружу. Он продолжал любезничать с Зузу, вновь и вновь, по мере надобности, наклоняясь под стол и мазая о её сиденье - с нижней стороны - новую порцию соплей. Так он повторял свою проделку несколько раз, а Зузу, в ответ на ухаживания графа, сама то и дело склонялась к его плечу, шаловливо щебеча всякие пустяки. Таким образом, граф отважно выпутался из всех передряг, что послала ему судьба, однако злодейка готовила ему новые испытания - каковы они, будет видно из дальнейшего рассказа.
      Послышался чей-то крик:
      - Нет, вы послушайте! Вы только послушайте, что пишет этот негодник!
      Взоры всех обратились в сторону императора - крик исходил от какого-то очкастого мужчины, невесть когда появившегося у трона с листком бумаги в руке. Другой рукой он тащил уже знакомого графу чернокожего мальчишку.
      - Это учитель словесности, наставник нашего принца, - разъяснила Зузу, отвечая на вопрос графа.
      - Как! - потрясенно воскликнул граф. - Вот этот негритенок - сын императора, наследник престола?!.
      - Ну да, разве вы сами не видите? Он же весь в отца, - ласково улыбнулась Зузу.
      - Вот так так! А я-то назвал его сопляком и хотел драть за ухо! сказал граф сам себе. - Хорошо, что аббат мне помешал.
      Меж тем словесник продолжал на весь зал:
      - Ваше величество! Я велел этому сорванцу написать сочинение "За что я люблю папу" - и что же?
      - А что такое? - спросила государыня, сойдя с трона и нежно обнимая свое дитя.
      - А вы прочитайте! - потребовал словесник и сунул императору листок.
      Император начал было читать, но словесник снова потребовал:
      - Нет, вы вслух читайте, чтоб все слышали!
      Император начал было читать:
      - За что... что я не... - побагровел и сказал: - Что-то я не разбираю почерка.
      - Дайте сюда, я сам прочитаю, - словесник забрал бумагу из руки императора и громко зачитал:
      - За что я не люблю папу.
      Сочинение.
      ЗА ЧТО Я НЕ ЛЮБЛЮ ПАПУ
      Папа давно всем обрыд. Я очень не люблю его. По-моему, он козел. Один раз я налил ему в ночной горшок апельсинового сока. Так этот додик стал бегать и всем доказывать, что достиг просветления. Да только никто не стал пробовать. Он совсем додик - придет, че-то хнычет, хнычет... К тому же, он мне не папа. Мой папа - конюх Ахмед. Мама сама сказала. Да все и так знают. Говорят, скоро придет какой-то мокрушник и влепит папе богатырский чудо-моргушник.
      Поскорей бы это случилось.
      Словесник закончил зачитку сочинения. В мертвой тишине было слышно, как шуршит кровь в капиллярах венценосного лба - император то наливался багровым цветом, как пион, то белел, как Гималайские вершины. Наконец, окрас его лица принял какой-то полосатый вид и на этом установился. Все ждали, что будет дальше, но император молчал. Кто-то из придворных робко произнес что-то о мальчишеских шалостях, другой неуверенно бормотнул о вреде для детского здоровья ранней мастурбации, и тут император заговорил.
      - Эта молодежь... - с глубокомысленным видом произнес он. - Она всегда ищет романтики... Но проходит время юношеских порывов и... - император мелко закивал головой, что должно было изображать мудрую снисходительность, - и жизнь берет свое. Мы все были романтиками, а теперь вон... - и государь снова мудро закивал, - жрать-то охота, небось!
      Зал облегченно перевел дыхание.
      - Да, да! - послышался отовсюду хор восклицаний. - До чего точно сказано! У мальчишек - у них всегда в голове романтика.
      Аббат Крюшон поднялся и громко сказал:
      - Вот тут говорят, что принцу пора расстаться с юношеским романтизмом, да и адресок, дескать, забыть надо, - хотя никто не говорил ничего подобного, - а я говорю, что в его возрасте подобная возвышенность ума чрезвычайна похвальна! - да и адрес мы помним без всякой бумажки!..
      Император одобрительно посмотрел на Крюшона и милостиво кивнул ему. Посыпались новые восклицания.
      - Аббат совершенно прав! У мальчика романтический склад души, это замечательно!