Чудо-моргушник в Некитае

      Сначала граф ходил взад-вперед, помышляя, как бы ему убраться из дворца да и вообще из этой скверной страны, и не чаял уже ничего хорошего из своего - так думал граф - бесславно погубленного путешествия. Краем уха он ловил обрывки разных разговоров, и иные из них заинтересовали бы его в другое время. Так, прислонившись к одной из колонн, граф услышал, как два сановника вполголоса обсуждали ляпсус с сочинением принца:
      - А ты заметил, как император-то задергался, когда при нем это пакостное сочинение прочитали?
      - Да? А что такое?
      - Как что - так весь и перекосился, так и побагровел...
      - Да? Но он же сказал - его романтика принца растрогала?
      - Да какая к свиньям романтика - императору в рот при всех нагадили, а он и притворился, чтобы сраму меньше было!
      - Ай-ай! А мы ему верим...
      - То-то - верь да оглядывайся - вон, у него уже и граф шпионит, да не туда смотришь, вон он - за колонной спрятался.
      Граф отошел от колонны, не вступая в спор с подозрительными придворными. Он только постарался получше запомнить их лица, чтобы при случае узнать имена, а там... видно будет. Граф бросил взгляд в сторону престола и увидел, что его соседка по столу, Зузу, взошла к трону и что-то оживленно рассказывает императрице, хихикая и поглядывая на графа. Государыня, внимая рассказу своей фрейлины, тоже бросала в сторону графа пылкие взоры. "Хм, - приободрился граф Артуа, - это что-то значит!" Чутье опытного сердцееда не подвело графа - к нему пробрался слуга и негромко пригласил:
      - Граф, государыня умоляет вас оказать ей честь личным знакомством и беседой тет-а-тет... Прошу вас - следуйте за мной.
      Он повел графа прочь из зала и немедля за своей спиной граф Артуа услыхал голоса досужих завистников:
      - Ну, что я говорил! Уже к императрице побежал, кобель!
      - Само собой, а зря что ли он лягушачью-то икру горстями ел!
      - А я сразу сказал - он только вошел, я уж вижу - жиголо это! Вишь, французы - самого породистого прислали: злой, нос крючком, ляжки во, от сопель так и лопается - жеребец лучшего завода!
      - Это они против англичан интригуют, фаворит чтоб свой был.
      - Э, - возразил кто-то на это, - какой хошь фаворит, а Ахмеда ему все равно не переплюнуть!
      - Ну, Ахмеда куда переплюнуть! - согласились все хором. - Это конечно, но для новинки-то, на переменку с Ахмедом!.. Ты, смотри, как побежал!..
      Графу страсть как захотелось повернуться и отразить эти измышления в стиле аббата Крюшона: вот вы говорите, что мне не переплюнуть Ахмеда, а мне его запросто переплюнуть! Но благородный граф счел ниже своего рыцарского достоинства вообще пререкаться с этими ничтожествами - и то сказать, их-то не звали в будуар императрицы для частной беседы.
      А графа ввели именно туда. Императрица сделала слуге знак удалиться и ласково позвала графа к себе:
      - Ну же, граф, придвиньте ваш табурет ближе... Еще ближе, еще... вот так, да... Я хочу побеседовать с вами как с другом - запросто.
      Их колени уже почти соприкасались.
      - Моя Зузу, - поведала императрица, - рассказала мне о вашей галантности за столом - вы ведь не будете сердиться на эту кокетку, ведь правда? Мы, женщины, бываем так откровенны между собой...
      - Мадам, - отвечал граф как истинный рыцарь, - мое правило - никогда не сердиться на даму, что бы она ни сделала...
      - О, - с восхищением протянула императрица, - как это благородно! Ах, граф, нам так недоставало человека, подобного вам! Вы представить себе не можете - я так одинока...
      Государыня коснулась руки графа Артуа безотчетным движением человека, ищущего участия. От этого прикосновения графа обожгло как гальваническим разрядом. В один миг все исчезло, все рассеялось - и нелепые дорожные происшествия, и выходки аббата, и оплошность с обсморканным стулом - что могла значить вся эта суета сует и всяческая суета, когда на графа смотрела Она, и Она была в двух шагах, Она нуждалась в его помощи, Она взывала к нему!.. - а больше ничего и никого не существовало в этой прекрасной вселенной, пылающей светом Любви во всех звездах своего прекрасного неба.
      - О, мадам, - мужественным голосом отвечал граф, - вы не одиноки более - мое путешествие привело меня сюда, чтобы здесь, подле ваших ног...
      - Чтобы что? - слегка улыбнувшись, спросила императрица, жадно внимавшая словам своего собеседника.
      - Чтобы служить вам любым способом, каким вы пожелаете, прекраснейшая из прекрасных, - отвечал граф и встал на одно колено.
      Глаза государыни сияли как звезды. Ее грудь трепетно вздымалась, выдавая обуревающие её чувства. Она взяла ладонь графа в свои ладони и нежно сжала её.
      - Вы так взволновали меня, граф...
      Она прижала его руку к своей груди:
      - Вы слышите, как бьется сердце? - она медленно опускала ладонь графа все ниже и оставила её на своей коленке. Граф, как бы в рассеянности, подвинул её несколько глубже вдоль прекрасной ноги. Императрица сдвинула ноги, крепко сдавив руку графа на полпути к дикой розе, и прошептала срывающимся голосом:
      - Мне так не хватает понимания, сочувствия, ласки...
      - Вы найдете это в моем сердце, ваше величество, - пылко отвечал граф, пытаясь продвинуть свою руку ещё глубже к заветной цели, но, однако, безуспешно.
      - Ах, граф, вы так горячны! - пролепетала императрица, почти уже не владея собой. - Пожалуй, вам не стоило есть столько лягушачьей икры!
      Граф не успел ответить, ибо в эту самую минуту скрипнула дверь, и в будуар внезапно вошел государь со свитой. Он нес в руках какую-то бутыль с желто-зеленой жидкостью.
      - Дорогая! Поздравь меня... - начал император с порога и замолк с открытым ртом, узрев пикантную сцену.
      Безотчетным движением граф попытался вырвать свою руку, заключенную между сжатых ног своей дамы, чтобы придать происходящему вид мало-мальской благопристойности. Но, очевидно, под влиянием неожиданности, ноги императрицы свела судорога - рука графа была словно зажата в стальных тисках, и он едва не вскрикнул от боли из-за своего безуспешного рывка. "Как, однако, сильны бедра императрицы!" - вторично поразился граф. Он был вынужден так и оставаться - с рукой между ног чужой жены на виду у её мужа и всех прочих.
      Весь в красных пятнах, император жалко улыбнулся и попытался съязвить:
      - Вы бы хоть форточку открыли, а то так и воняет одеколоном!
      Бледная как мел государыня вся задрожала от едва сдерживаемого гнева.
      - Карды-барды! - тихо, но злобно процедила она сквозь зубы - и слезы навернулись на её прекрасные очи.
      Императрица глядела на своего супруга исподлобья, как затравленный зверек. Император смешался - он понял, сколь не ко времени он здесь, в минуту интимного объяснения между этими двумя, как он излишен, как глупо навязчив в минуту, когда решаются судьбы! Стушевавшись, государь даже попятился, но тотчас овладел собой и, гордо вскинув голову, возразил:
      - Народу необходима уринотерапия, я иду проповедовать уринотерапию!
      - О, да, ваше величество! - поддержал хор придворных. - Да! Шветамбары уже во дворе, ваше величество!
      И вслед за тем император высоко держа царственную голову развернулся и покинул покои императрицы вместе со свитой. "Н-да, положеньице!" - подумал бледный граф. Он снова попытался пошевелить своей рукой - и не смог.
      - Государыня! - взмолился граф. - Да отпустите же, наконец, мою ладонь!
      - А я и не держу её, - отвечала императрица неожиданно спокойно.
      Она раздвинула ноги, перекинула правую через руку коленопреклоненного графа, встала с кресла и отошла к окну. Граф с изумлением увидел, что его рука действительно была в стальном кольце - из дна кресла выставлялись два стальных полуокружья, и между ними-то и оказалась его запястье! Он попытался разжать эти кандалы - и не мог.
      Императрица меж тем курила у окна спиной к графу. Граф хотел снова окликнуть её и вдруг ощутил больный укус сзади. Он обернулся - это были проделки принца: пакостный мальчишка издали тыкал в зад графа неким подобием кусачек, приделанных к двум длинным прутам.
      - Прекратите, принц! - гневно воскликнул граф. - Что вы себе позволяете?!.
      - Ты зачем к моей мамке под подол лазишь, гнида? - отвечал на это "золотой аргонавт".
      Граф отпихивал эти удлиненные челюсти то свободной рукой, то ногами, но его маневры были затруднены из-за прикованной руки. Наконец он воззвал:
      - Ваше величество! Помогите же - я не могу высвободить руку.
      Императрица отвечала не оборачиваясь:
      - В левом подлокотнике защелка, нажмите её.
      Граф, кое-как уворачиваясь от щипков, ухитрился отыскать рычажок и нажать его. Наручники сдвинулись, и граф вытащил руку.
      - Ну, я тебе покажу, паршивец! - в сердцах произнес он и хотел схватить негодного принца.
      Но тот сделал графу нос и нырнул куда-то за занавеску.
      - Граф, подойдите ко мне! - позвала меж тем государыня.
      Потирая пораненное запястье и почесывая больно укушенный зад, граф приблизился к ней.
      - Взгляните-ка в окно! - предложила императрица. - Наверняка вам в своем Париже не доводилось видеть такого.
      Что верно, то верно - толпу, подобной той, что гудела под окнами дворца, во Франции встретить было мудрено. Численно это скопище не было таким уж огромным - пожалуй, Бастилию брало ещё большее количество головорезов. Но даже среди них не было столько полностью обнаженных собственно, в некитайской толпе таких было большинство. Они о чем-то громко кричали, вздымали руки, чего-то, казалось, требовали, потрясали факелами и плакатами - и все это красиво освещалось яркими фонарями и светом из окон дворца, равно как и немыслимо крупными звездами некитайского неба. Божественное зрелище! - залюбовались все придворные, надзирающие из окон.
      - Кто эти голые мужчины, сударыня? - сухо спросил граф - он дулся, что императрица приковала его руку.
      - Это дигамбары, к которым примкнули отдельные шветамбары, - отвечала императрица, задумчиво глядя вниз.
      - А кто они? Что им нужно здесь? - удивлялся граф.
      - По всему, они хотят видеть нашего всесовершеннейшего правителя, божественный светоч Некитая, - моего царственного супруга, - молвила в ответ государыня. - Сейчас мы все увидим.
      Женское чутье не обмануло императрицу - скоро показалась процессия, возглавляемая императором - и между прочим, граф с удивлением заметил, что между всех трется и аббат Крюшон с каким-то свитком в руке.
      - Хм, - протянул граф, - а что же Крюшон-то здесь делает?
      А аббат Крюшон был просто-напросто в полной прострации, узнав о том, как в Ватикане расценили его деятельность миссионера. Столько трудов, невзгод, лишений, пламенных проповедей, честолюбивых надежд - и вот!.. Кровью обливалось сердце аббата, как пеобанный слонялся он по двору с папской энцикликой под мышкой. То он хотел сбросить с себя сутану и свой сан и примкнуть к дигамбарам, забыть все, слиться с этой веселой шумящей толпой, обрести недоступную европейцам мудрость Востока, стать сияющим вестником Шамбалы... То аббат страстно алкал искупить свою вину перед святым престолом и пострадать за истинную веру - например, неделю есть лягушачью икру... То он попросту торчал от всего происходящего, не понимая толком, что происходит вокруг, где он, кто он...
      А меж тем, дигамбары завидев императора несколько поубавили гомон и выстроились перед ним в более или менее ровную линию. Император высоко поднял бутыль с жидкостью зелено-желтого цвета и встряхнул её.
      - Молодцы дигамбары и примкнувшие к вам отдельные шветамбары! возгласил он. - А также торчащий от всего этого аббат Крюшон!
      - Го-о-о!.. - отозвалась толпа.
      - Хорошо ли вы меня слышите?
      - Любо, батько! - заволновалась толпа. - Любо! Гуторь дальше!
      - А видите ли вы эту бутыль?
      - Видим, батько!
      - А что там, хлопцы? Знаете?
      - Не знаем, батько... чи пиво доброе, чи самогон!
      - Ну-ка, подайте мне стакан, - повелел император.
      Тотчас протянулась услужливая рука со стаканом.
      - Ну-ка, кто тут у вас поматерей, - произнес император. - - Вот ты, да, ты - выйди-ка сюда, - приказал он седоусому дигамбару с бритой головой.
      - А чего я? Чуть что - сразу я, - заартачился было дигамбар, но несколько дюжих рук вытолкнуло его и подвинуло к императору.
      По знаку императора в стакан щедро плеснули из бутыли. Владыка принял стакан и, молодецки подбоченясь, протянул его седоусому старшине.
      - Ну, пей, хлопец! - отечески напутствовал император.
      Дигамбар было глотнул, но тут же выплеснул все на землю и начал плеваться.
      - Видать, крепкая, зараза! - заметил кто-то из толпы.
      - Да ни, то она не в то горло пошла, - возразили ему.
      - Ну как, хлопец, - понравилось? - спросил, отечески улыбаясь, император. - Добре забирает, верно?
      - Не-ет! - простонал незадачливый испытатель. - Не добре!
      - А знаешь, что это? - спросил император.
      - Гадость какая-нибудь! - сердито отвечал седоусый дигамбар, не переставая плеваться.
      - Нет, это моча, - поправил его император, все так же душевно улыбаясь.
      Дигамбар заплевался ещё пуще.
      - А знаешь, чья это моча? - спросил император.
      - Ослиная, наверное!
      - Нет, моя! - снова поправил император.
      Дигамбар стал плеваться ещё отчаянней.
      - Ну, хлопцы, - обратился император, - видите теперь, какая польза от уринотерапии? Ну, кричите "любо" да приступайте с Богом к процедурам!
      - Все-таки, как он умеет разговаривать с народом, верно? - произнесла императрица, повернувшись к графу.
      - Что-то я не вижу... - с недоумением отвечал граф, имея в виду продолжить: чтобы он умел говорить с народом.
      И действительно, дело пошло не так гладко. Дигамбары и отдельные шветамбары не только не закричали: "Любо!", но, наоборот, гневно засвистели и закричали.
      - Тихо, тихо, тихо! - увещевал император, подняв руку.
      Наконец он кое-как унял этот страшный шум и вопросил:
      - Мужики! Кто хочет жить долго и ничем не болеть?
      Дигамбары зашумели, но отчего-то никто не вызвался. Тогда император зашел с другой стороны.
      - Хлопцы! Знаете Ахмеда?
      - Зна-а-ем! - зашумела толпа.
      - Ну-ка, Ахмед, выйди сюда, - распорядился император, и к нему подошел Ахмед - ражий негр в шароварах и с безобразным лицом. - Ну, что скажете крепкий хлопец?
      - Да, батько!
      - Ну так глядите сами! - и император принял вновь наполненный стакан и протянул Ахмеду: - Пей, Ахмед!
      - Зачем? Не буду! - решительно отказался конюх.
      - На, пей! Полезно! - настаивал император.
      Они стояли друг против друга - император-некитаец с лысиной, пожелтевшей от хронического питья мочи, и верзила-конюх с разбойничим лицом, почерневшим ещё в утробе матери - оба непреклонные, решительные, готовые скорее пойти на смерть, нежели поступиться своими принципами. Императрица невольно залюбовалась ими.
      - Они - как два кипариса, правда? - доверительно прошептала она, полуоборотясь к графу.
      Так длился этот безмолвный поединок стальных воль и великих душ, и первым не выдержал Ахмед.
      - Слушай, тебе че надо, а? - заговорил он плачущим голосом, надвигаясь на императора. - Тебе Ахмед что сделал? Ахмед, по-твоему, железный, да? Тебе пососать дай, жене твоей дай, за кобылами ходи... Да ещё мочу пить! Не буду!
      Рассерженный конюх плюнул в императора и пошел прочь. Император со стаканом в руке растерянно смотрел ему вслед - он не ожидал этой вспышки и в глубине души сознавал, что несправедлив к Ахмеду, требуя от него так много. Не зная, как поступить, император поднял стакан и громко спросил:
      - Хлопцы, а может добровольцы есть? Ну, кто хочет попробовать?
      Толпа дигамбаров зашумела явно неодобрительно. В этот момент откуда-то из толпы вышел аббат Крюшон и, не говоря ни слова, подскочил к императору. Он буквально выдрал стакан с мочой из его руки и залпом выдул его. Какой-то миг аббат стоял с лицом - как бы его описать? - в общем, с лицом человека, глотнувшего из стакана с мочой - а затем выплюнул все, что мог, на землю и, отплевываясь на ходу со стоном побежал прочь. Толпа загомонила:
      - Вишь, не понравилось аббату!
      - Да гадость это!
      - Даже французский иезуит пить не может!
      В этот момент слуги зажгли свечи в покое императрицы. Окно, откуда они с графом наблюдали за происходящим во дворе, ярко осветилось. Кто-то из дигамбаров это сразу заметил:
      - Гляди-ка, вон баба в окне!
      - Тю, точно баба!
      - А мы голые все!..
      Толпа дружно загоготала. Кто-то узнал императрицу:
      - Эй, император! А это не твоя ли женка?
      - Точно, она! - узнали и другие. - Посмотреть на наши сучки захотелось!
      - Го-го-го!..
      - Император, а ты штаны сними да тоже ей покажи! - с хохотом посоветовал кто-то, и толпа дигамбаров снова загоготала.
      - Да она, небось, уже у него видела! - прокричал кто-то сквозь общий смех.
      - Го-го-го!..
      - Да, поди, не только видела, а ещё в руки брала! - снова выкрикнул кто-то.
      - Го-го-го!..
      - Да, наверное, не только в руки!
      - Го-го-го!..
      Император довольно улыбнулся - он любил так, по-свойски, потолковать с простым народом, и теперь все так удачно настроились на волну беззлобного балагурства. Он, поддерживая установившийся тон, широко улыбнулся и подмигнул:
      - Дело, конечно, семейное, но между нами, мужики, - куда надо, туда и брала!
      - Го-го-го!..
      - Так, поди, - прокричал, едва не захлебываясь от смеха, седоусый дигамбар-старшина, - не только у тебя брала!
      - Го-го-го!..
      - У Ахмеда!
      - Да, поди, не только у него!
      Императрица как ужаленная отпрянула от окна. По её несчастному лицу шли красные пятна, в глазах стояли слезы, лоб прорезала страдальческая морщина. Горькие складки легли у рта. Она беспомощно оглянулась на графа и простонала:
      - Поскорей бы пришел чудо-моргушник!..
      С глубокой печалью и состраданием граф Артуа взирал на страдания этой прекрасной женщины. "Как она одинока здесь! - мелькнуло у него в голове. Ее тут никто не способен понять..."
      - Сударыня, - нерешительно заговорил он и протянул руку, желая утешить эту великую женщину и властительницу.
      - Нет-нет! Не теперь, граф! - сделала императрица отстраняющий жест. Ах, никто, никто не понимает моего разбитого сердца!..
      Она закрыла лицо руками и убежала к себе в спальню. На пороге она обернулась, высоко вскинула юбки и с лукавой улыбкой поманила графа пальчиком.
      Граф Артуа сделал было несколько несколько шагов к двери в спальню, как вдруг оттуда понесся ритмичный скрип кровати и стоны. Он остановился в смущении - что бы это могло значить?
      - О, Ахмед! - простонал кто-то голосом государыни. - О! О! Сильнее! О!
      К стонам присоединилось мужское рычание. Граф застыл, недоумевая, что ему предпринять. Внезапно безумная ревность охватила его. "Пойду да выкину к хренам этого негра из постели! - решил он. - А что, в самом деле!" Он уже шагнул к двери, как вдруг ему показалось, что в окне мелькнуло лицо императора. Граф ошибочно подумал, что ему померещилось. Но лицо вынырнуло снизу снова и вновь провалилось вниз, а со двора понеслись крики:
      - Ура-а-а!.. Любо, батько!..
      - Ай да император!
      - Пи-во!.. Пи-во!..
      И вслед за тем лицо императора вместе с торсом так и стало то выныривать снизу, то вновь пропадать. Граф Артуа понял, что толпа дигамбаров вместе с отдельными шветамбарами стала качать возлюбленного императора, божественный светоч Некитая, на руках. Он пожал плечами и пошел прочь из будуара императрицы - ведь не мог же он идти в спальню женщины, когда за окном мелькает бюст её мужа и пялится на него!
      Меж тем, догадка графа справедлива была только отчасти. Императора не качали на руках - он подпрыгивал сам. Дело в том, что под самыми окнами будуара располагался великолепный новый батут, и император частенько на нем прыгал - ему это очень нравилось, заниматься спортом. И теперь, желая показать свою удаль и простоту, в порыве солидарности и близости к народу, император залез на батут и стал подпрыгивать. А дигамбары, довольные тем, что император оставил свою затею с уринотерапией, единодушным криком приветствовали блестящее выступление подлинного мастера и артиста, - ну, а император нашел способ проконтролировать, чем там занимаются его жена и заезжий граф.
      Впрочем, граф уже не наблюдал всего этого. На выходе из будуара с ним приключилась новая неприятность. Едва он переступил порог, как сзади кто-то подскочил и с силой цапнул его за левую ягодицу.
      - Ах ты!.. - невольно вскрикнул граф от боли. Он развернулся, стремясь поймать мерзавца: - Ну, я тебе сейчас!..
      Но он не успел - только чья-то темная тень метнулась прочь за занавеску - и она, как будто, была крупней, нежели полагалось быть тени принца. Сгоряча граф кинулся преследовать негодного, как он думал, мальчишку. Но за занавесом оказалась дверь, и она была заперта изнутри. Охая и хромая, граф побрел прочь по коридорам полутемного дворца. Все гости уже разъехались, редкие слабенькие лампы не освещали нигде ни единого лица. Но в этот раз графу посчастливилось - слуги подошли к нему сами и без лишних слов провели к выходу из дворца. Тут же ему подали прямо к ступенькам рикшу. Теперь граф уже не колебался, подобает ли христианину ехать на рикше. Он нарочно громко сказал вслух:
      - А верное слово молвил аббат: какой это, к хренам, ближний - это рикша!
      Он сел в коляску и ткнул кнутом в некитайскую спину:
      - Н-но, пшел!..
      Рикша подскочил на месте и сразу рванул с весьма недурной скоростью. Пятки его так и мелькали в свете ярких некитайских звезд. Чем-то он напомнил графу аббата - пожалуй, своим пухлым телом.
      - Да, - сказал граф, - крепкий народ эти некитайцы. Разве европеец смог бы бежать с такой скоростью да ещё голыми ногами по камням да ещё в гору! А этот бежит - а ведь такой же толстячок, как наш аббат! А аббат Крюшон - смог бы он развить подобную быстроходность? Куда ему, жирному через пару минут задохся бы да повалился на мостовую. Хорошо, что Библия запрещает ездить на аббатах, а то бы...
      Тут граф вспомнил, что не сказал рикше адрес.
      - Эй, парень! Ты адрес-то знаешь? Вези меня к дому А Синя!
      Тут он припомнил, что не справился об аббате и добавил:
      - Да поживее, ты, кляча! Если моего аббата дома не будет, то поедешь во дворец за ним.
      Рикша при словах графа как-то подскочил на бегу и что-то нечленораздельно промычал. Он попытался было повернуть голову к графу, но граф строго одернул хама, перепоясав его кнутом:
      - А ну, не балуй, ты, быдло! Пшел!..
      Рикша подкатил к дому А Синя и остановился, что-то яростно мыча. Граф сошел с коляски и наказал:
      - Сейчас, я узнаю, прибыл ли уже аббат, и если нет, то отправишься за ним во дворец.
      Рикша бешено взревел, мыча что-то совершенно неразборчивое. Он развернулся вместе с шарабаном лицом к графу, и благородный гасконец обомлел: это рикша был никто иной как аббат Крюшон!!! Но как...
      - Аббат!.. - изумленно вскричал граф. - Зачем вы взялись за этот рабский труд?
      - О-а-и-е-е-а!.. - простонал аббат - и граф только теперь заметил в его рту тугой кляп.
      Как оказалось, и руки аббата были привязаны к оглоблям шарабана. Граф принялся освобождать аббата, орудуя острием и лезвием шпаги. Он не знал, как загладить свою невольную вину, и рассыпался в извинениях.
      - Слово чести, аббат! Я не подозревал, что это вы... Простите, ради Бога, что я так гнал вас всю дорогу... Бог ты мой, да кто же вас привязал? Что случилось?
      Он вытащил изо рта аббата кляп, и тот простонал:
      - Из-де-ва-тель-ство!..
      Оттолкнув руку графа, аббат взбежал на крыльцо и хотел открыть дверь. Но та оказалась заперта, и аббат, совершенно лишась сил перед этой новой злополучностью, мешком рухнул на ступеньки. Граф Артуа поспешил к нему, но и он не мог открыть двери. Тогда, кинув аббату слово ободрения, граф стал сильно стучать и звать А Синя. Шум, который поднял граф, должен был бы разбудить всю столицу, но однако, в доме никто не отзывался - и даже не проснулся никто из соседей.
      - Крепитесь, аббат! - успокоил граф. - Сейчас я посмотрю, нет ли здесь черного хода, а если что, то заберусь на галерею, проникну в дом и впущу вас.
      Аббат Крюшон молча всхлипывал, не желая говорить со своим обидчиком. Граф Артуа обошел дом сзади и, действительно, обнаружил ещё одну дверь, но и её, однако, не мог открыть. Тем временем аббату повезло больше - он поднялся на ноги и толкнулся в дверь. Та, как ни странно, легко открылась очевидно, они с графом ошибочно пытались тянуть её на себя, а надо было от себя. Аббат вошел в дом, поразившись его темнотой после лунной светлой улицы, и через пару шагов споткнулся и повалился на ступеньки лестницы. От падения перед глазами аббата вспыхнули зеленые искры и какая-то смутная догадка пришла ему на ум. Аббат поднялся, поправляя задравшуюся сутану, и вот тут-то на него сошло озарение. "А что если, - осенило аббата, - что если запереть дверь, задрать сутану, лечь на лестницу голым задом вверх и начать громко стонать? А ну-ка, что из этого получится!"
      Сказано - сделано: аббат тотчас запер входную дверь и лег с голым задом на ступеньки. "Граф будет ломиться и звать меня, - думал аббат, - а я назло буду стонать погромче!"
      Так и вышло - граф, не сумев открыть задний ход, вернулся к парадному крыльцу и обнаружил потерю аббата. Он недолго озирался по сторонам в недоумении - несущие из-за двери тяжкие стоны вскоре привлекли его внимание. Он узнал голос аббата и решительно толкнулся в двери, но те оказались заперты.
      - Аббат! - встревоженно окликнул граф. - Что с вами?
      - О! О! О! - стонал несчастный аббат Крюшон.
      - Аббат! Отоприте дверь! - звал граф. - Что с вами делают?.. Держитесь! Я здесь!..
      Но из дому неслись одни только стоны.
      - Сейчас, аббат! Я спасу вас! - вскричал благородный граф, сообразив наконец, что над аббатом учинено какое-то чудовищное насилие.
      Он всем телом ударился в дверь, но та устояла. Тогда граф разбежался получше и всей тяжестью тела прыгнул на дверь. Та распахнулась, как вовсе не была заперта, и граф полетел в темноту. Он налетел на что-то мягкое и не очень ушибся, но все же из-за падения на какой-то миг потерял сознание. Очнувшись через миг, граф ощутил, что лежит на чем-то мягком, а вверху меж тем послышались голоса.
      - Ты смотри-ка, - удивлялся кто-то, - попку ему целует!
      - Любит, - ленивым шепотом отозвался другой.
      - Ну, ясно, любит, - согласился первый голос, - только чего же он тогда на любови-то своей по столице ездит?
      - А ему, вишь, так слаже, - со знанием дела объяснил второй. Терзает-терзает да и помилует - дескать попка ты моя попка, хочу - казню тебя, хочу - взасос целую!
      Вверху появился свет, и граф, подняв голову, увидел стоящего с лампой А Синя и его слугу. Внизу же, под лицом графа, обнаружился неприкрытый зад аббата Крюшона, в который, падая, и уткнулся так неудачно благородный граф Артуа. Аббат со стоном выговорил ему:
      - Да слезьте же с меня, мерзкий граф, о нас могут подумать дурное!
      Отпрянув, граф Артуа вскочил на ноги и сообщил:
      - Мы тут упали в темноте...
      А Синь со скверной улыбочкой мелко закивал. Не тратя время на пререкания с этим вселенским скептиком, граф Артуа накинул на обнаженный зад аббата сутану и участливо осведомился:
      - Аббат, что с вами случилось? Вы не ушиблись? Почему вы не встаете?
      - Я, - простонал несчастный аббат Крюшон, - я... прищемил... между ступеньками... яйцо!.. О-о!..
      Так вот чем, оказывается, объяснялись его ужасные стоны! Аббата с помощью слуги вызволили из плена - плена, более прочного, нежели тот, в который попал граф, когда беседовал с императрицей в будуаре и угодил рукой в капкан. Едва поднявшись на ноги, аббат Крюшон опрометью кинулся по лестнице в свою комнату, всхлипывая и не желая выслушивать никаких извинений и объяснений графа.
      - Понимаете, - рассказывал граф А Синю, - тут кто-то проделал с аббатом скверную шутку - привязал его к шарабану, заткнул рот кляпом и заставил исполнить роль рикши. Я со спины не узнал аббата, а он, вероятно, думает, что я ехал на нем нарочно, и сердится теперь.
      - Сю-е-е-та сю-е-ет... - пропел А Синь своим ехидным тоненьким голоском.
      У графа уже не оставалось сил, чтобы возмутиться его недоверием. Он поднялся в свою комнату, рухнул в кровать и уснул мертвым сном.
      И однако же, приключения этого фантасмагорического дня ещё не совсем закончились. Среди ночи граф проснулся от шума на улице. Шумели, как он сообразил, подгулявшие дигамбары. Окно его комнаты почему-то было открыто настежь, хотя граф, ложась, его не открывал, и голоса отчетливо различались.
      - Да я, братцы, пивка... - говорил кто-то голосом императора, - пивка я, братцы, сам всегда со всей душой... Вы думаете, я эту мочу люблю?.. да обрыдла она мне... а пивка... ну вот всегда... - и император икнул.
      - От давно бы так! Любо!.. - отвечал нестройный хор дигамбаров. - Да ещё пей, чего стесняешься!..
      Послышались глотающие звуки, кто-то отчаянно икнул, кто-то всхлипнул, и голос императора сообщил, вновь всхлипнув:
      - Эх, мужики!.. Знали бы вы... Меня ведь - без ножа меня зарезали сегодня... Захожу, а она мне: карды-барды... Как ведь ножом по сердцу полоснуло меня это карды-барды... Эх!..
      Послышался гомон и смех.
      - А это не графа ли французского окно, что к твоей женке под подол лазит? - спросил кто-то.
      - Оно самое! Здесь он, - подтвердил хор дигамбарских голосов.
      - А давайте тогда графу под окно нассым! - предложил кто-то. - Пущай знает!
      Послышались изобильные журчащие звуки, и кто-то проорал:
      - Эй, граф! Выходи с императором на дуэль - кто кого перессыт!
      - Того и женка будет! - добавил другой, и все загоготали.
      - Эй! - горланили подгулявшие дигамбары. - Граф! Эй! Выходи!
      - Да спит он, отрубился, - сказал кто-то из них.
      - Да ни хрена не отрубился, - пьяно опроверг другой, - просто выйти к нам ссыт!