Чудо-моргушник в Некитае

      - Постойте-ка, - прервал аббат, - я что-то не понимаю. В чем же он должен сознаться? Вы же сказали, что преступник должен раскаяться, и с тем наказание кончается?
      - Это абсолютно одно и то же, - терпеливо объяснял наместник. Раскаяние приговоренного и есть его признание и одновременно - ответ на вопрос следствия.
      * * *
      - Чего-то я ни фига не пойму, - заметил император Ли Фаню. - Этот Бисмарк у тебя какой-то мистицист выходит.
      - О нет, ваше величество, - разъяснил Ли Фань, - никакой мистики и никакого асбурда. Фелляция заканчивается - ну, вы знаете, что испускают в таком случае. Это и есть то, зачем Амундсен на Северный полюс ходил. И само собой, это то раскаяние, которого добивается герр Бисмарк.
      - Что-то я не слышал, чтобы Амундсену для этого надо было идти на полюс, - снова удивился император.
      - Не торопитесь, государь, всему свой черед, - отвечал писатель. - Об этом у меня дальше - в письме графа.
      - Так святой граф все-таки пошлет мне весточку! - возликовал император.
      - Ага, - обнадежил Ли Фань.
      * * *
      Аббат посоображал и, уяснив себе нечто, продолжил расспросы.
      - Ну, хорошо, а как определяется тяжесть вины? За какой проступок какое наказание следует?
      Бисмарк снисходительно улыбнулся.
      - Подобный метод характерен только для стран с неразвитой системой юстиции. Наша практика давно уже обогнала эту безнадежно устаревшую систему. Напоминаю, дорогой аббат, - наш преступник сам определяет себе меру наказания. Какая разница, что именно он сотворил, если уже известна мера полагающегося за это принудительного воздействия? Мы, естественно, можем предположить, что, коль скоро преступник назначил себе три или четыре фелляции подряд, то его вина весьма серьезна. Но выяснять, в чем она состоит, - это совершенно излишний бюрократизм. Достаточно того, что правонарушитель явился с повинной, был наказан и полностью раскаялся.
      - Ну, допустим, - сказал аббат. - Но вот вопрос - случается ли, что после такой кары преступник вновь совершает преступление?
      Наместник развел руками и признал справедливость догадки аббата:
      - Действительно, аббат, я вынужден это констатировать: практически каждый из наказанных впоследствии становится рецидивистом.
      - Ага! - вскричал аббат. - Ну, теперь видите! Вот вы караете их, караете - а преступность знай растет! Неужели вам все ещё непонятна порочность системы наказаний?
      - Преступность, действительно, растет, однако мы её полностью контролируем, - заявил обиженный наместник. - Где же ещё вы найдете столь тотальный учет? И при этом - абсолютная беспристрастность правосудия. Я, например, сам несколько раз приговаривал себя к наказанию, хотя как правитель области легко мог бы ускользнуть от кары.
      - Я отдаю должное вашему правосознанию, герр Бисмарк, - признал аббат. - Но все же - что вы намерены делать, чтобы снизить этот криминальный беспредел?
      - Да, проблема нас тоже тревожит, - согласился наместник. - В частности, женская часть населения изъявляет сильное негодование. Так что мы собираемся ужесточить систему наказаний. В моей канцелярии уже подготовлен проект закона о распространении телесных наказаний и на женщин. Согласно этому законопроекту - правда, я ещё не подписал его, - так вот, женщин-преступниц предполагается беспощадно карать куннилингом.
      - Куннилингом! - возопил аббат.
      - Да, до окончательного раскаяния. Разумеется, сохраняется та же система явок с повинной, но мы вводим и новшество. Поскольку женщины, как известно, менее решительны и более стеснительны, нежели мужчины, то теперь можно будет явиться с повинной анонимно.
      - Анонимно? Это как?
      - Очень просто - надо будет только написать донос на самую себя, указать имя, адрес и тяжесть вины - и в назначенное время явится экзекутор и произведет меры принудительного исправления.
      - А если кто-то сделает ложный донос на свою соседку? - спросил аббат. - В бытность мою ребенком, я, помнится, очень страдал от нападок одной старой девы, жившей по соседству. Даже я, при моей кротости, не смог бы удержаться при таких обстоятельствах, чтобы не послать на эту мегеру донос.
      Бисмарк отмахнулся:
      - Эка важность, ну, полижут ей разок по ошибке - небось, не помрет из-за этого. В конце концов, аббат, всякая судебная система не свободна от подобных ошибок.
      - Да-а-а... - протянул аббат Крюшон. - Да-а-а... Вот теперь, в самом деле, не мешает пообедать.
      Обед этот, хотя и был накрыт роскошно и даже с некоторой помпой в честь высокого гостя, прошел молча - каждый размышлял над тем, что узнал от другого. "Этот аббат - опасная штучка", - встревоженно думал наместник Бисмарк и строил планы по нейтрализации нежелательного ревизора. А Крюшон думал-думал и наконец твердо решил положить конец этой новоизобретенной судебно-карательной системе. "Господь учил нас прощать. А это что же такое - явился с повинной, а тебя за это фелляцией карают! Нет-с, больше такому не бывать!"
      Меж тем в столовую вошел юноша-слуга и стал разливать напитки. Аббат глянул на него внимательней и ахнул: - Верди!
      Юноша глянул на аббата и как девушка опустил глаза. На его щеках заиграл румянец смущения.
      - Нет, нет! - поспешно заявил Бисмарк. - Это не Верди. Это Гринблат.
      - Как это может быть? - возразил аббат. - Гринблат - в Некитае, служит послу Пфлюгену.
      - Идите, Гринблат, - торопливо махнул рукой наместник. - Я вам сейчас все объясню...
      - Нет, Гринблат, постойте-ка, - остановил аббат. - А ну-ка, расстегните сорочку - нет ли у вас там розового шрамика возле пупочка? Ага, вижу, вот он... Так, так... А ведь ваш партнер де Перастини о вас так скучает, так скучает! Грешно, юноша, что вы изменили своему патрону!.. А я-то ещё недоумевал, зачем наш итальянец ищет своего слугу, когда всем известно, что он в доме у барона Пфлюгена!
      - Да нет же, - свистящим шепотом отвечал фон Бисмарк, все-таки выпроводив слугу кивком головы. - Это как раз Гринблат. Верди... его нет в Некитае более. А у нашего посла служит Шуберт. Эти трое - тройняшки. Один из них родился в итальянской части Швейцарии, а остальные - в немецком кантоне.
      - В таком случае, не родился ли ещё и четвертый, во французской части Швейцарии? - осведомился аббат, глядя в глаза Бисмарку ясным взором.
      - Попробуйте-ка это вино, - предложил Бисмарк. - Букет - не хуже рейнского двадцатилетней выдержки.
      - Я предпочитаю наливку из нашего монастырского погреба, - отвечал аббат, однако угостился. Он не стал более расспрашивать о Гринблате-Верди, решив, однако, позже дать весточку де Перастини.
      После обеда аббат позволил себе вздремнуть часика три для восстановления сил и, восстановив их, обрел окончательную решимость исполнить задуманное. Ближе к вечеру он имел с наместником Бисмарком новую беседу.
      - Я хорошо обдумал то, что вы мне сообщили, дорогой сударь Бисмарк, сказал аббат, - и должен вам сообщить, что решительно выступаю против созданной вам палочной системы. Прощать, прощать надо, господин наместник, как нам это и завещал Господь наш!
      Лицо Бисмарка вытянулось:
      - Но, аббат, а что же все-таки вам не нравится?
      - Как что! Во-первых, преступность у вас неуклонно растет, во-вторых, фелляция и куннилинг негативно отражаются на рождаемости, и в-третьих, главное, евангельская заповедь гласит: "не судите, да не судимы будете"! Господь наш подавал нам примеры человеколюбия, а вы что же? Сами не знаете, в чем вина человека, а уже готовы его казнить! Так что надлежит прекратить все экзекуции.
      - Но я не могу вот так сразу взять и отменить все, - со злостью возразил Бисмарк. - Система запущена, установлены виновники, утверждена очередность их наказания, определены сроки и смены работы экзекуторов... Выгляните во двор - там целая толпа осужденных, и все они нетерпеливо ждут наказания!
      - Хорошо, - незлобиво прервал аббат. - Раз вы так ставите вопрос, то вот мое решение. Я не могу допустить, чтобы тех, кто явился с повинной подвергли столь изощренной пытке. Я сам явлюсь на экзекуцию и претерплю все то, что назначено сегодня этим несчастным правонарушителям.
      У Бисмарка глаза полезли на лоб:
      - Но на сегодня назначено 28 фелляций! Вы уверены, дорогой аббат, что в силах столько раз раскаяться?
      - Мне не в чем раскаиваться, сударь Бисмарк, - твердо отвечал Крюшон. - Мой долг христианина - пострадать за ближнего моего.
      Немец пожал плечами, но про себя он слал благодарение Небу теперь-то, думал Бисмарк, аббат сам себя изведет до полусмерти или хуже!
      Он вызвал Лотту:
      - Фройляйн Лотта, - елейным голосом распорядился Бисмарк, - это наш инспектор аббат Крюшон. Он сам хочет подвергнуть себя наказанию вместо всех тех, кому на сегодня назначено. Передай Гретхен и Линде, чтобы они никого сегодня не пытали и были рядом в готовности сменить тебя в любую минуту.
      - Яволь! - щелкнула каблуками Лотта.
      На ухо ей наместник шепнул:
      - Задайте-ка ему перцу, девчонки! Высосите ему все яйца, чтобы поганец сдох на месте!
      - Яволь, - нежным шепотом отозвалась фройляйн Лотта и окинула добровольно-осужденного стальным взором Нибелунгов.
      Аббат с Лоттой прошли в казнилище, то бишь пыточную камеру, где был табурет и постель, подушки на полу и умывальник.
      - Ну, осужденный, приступим, - сурово велела Лотта. - Снять штаны и исподнее!
      - Я не ношу исподнего и штанов, дочь моя, - кротко отвечал аббат.
      Лотта растерялась - в инструкции о производстве фелляции подобная ситуация не предусматривалась. А аббат полез в заветный кармашек, достал оттуда бобину с намотанным членом, размотал её и протянул свой конец экзекуторше:
      - На, дочь моя, казни меня! Умоляю тебя - не делай мне никакого снисхождения как духовному лицу - я хочу пострадать наравне с остальными несчастными.
      - Это ваш? - переходя на "вы", спросила Лотта отчего-то шепотом.
      Она почтительно взяла в руки конец аббата и приступила к пытке фелляцией. Аббат же молитвенно сложил руки на груди и, возведя очи горе, стал возносить молитву о спасении души жестокосердой экзекуторши Лотты:
      - Боже праведный, прости ей прегрешения ея, ибо воистину не ведает, что творит! И остальные тоже. Аминь.
      После этого аббат достал Библию и принялся вслух читать главу "Числа". Через полчаса экзекуторша Лотта Бенекнедорф оторвалась от производства пытки посредством фелляции и раздраженно попросила аббата читать про себя.
      - Как тебе угодно, дочь моя, - кротко отвечал аббат.
      Он снова сложил руки на груди и принялся творить молитву о спасении душ всех некитайцев, включая Лотту Бенекендорф. Еще через час Лотта прекратила экзекуцию, с ненавистью посмотрела на аббата Крюшона, освежила рот водой и гаркнула:
      - Гретхен!
      Вошла Гретхен, большеротая кареглазая шатенка невысокого роста.
      - Приступай, - коротко распорядилась Лотта.
      - Сколько раз он уже раскаялся?
      - Он не хочет раскаиваться! - заорала валькирия - и в её голосе послышались панические нотки.
      - Ну, это мы сейчас посмотрим, - самоуверенно отвечала Гретхен.
      - Дочь моя, мне не в чем раскаиваться, - смиренно возразил аббат Крюшон. - Но исполняй, что тебе сказали, ибо ты подневольный человек.
      Аббат полчаса читал Библию, а затем зевнул и попросил:
      - Я немного вздремну, дочь моя, я устал с дороги, а ты казни меня - я хочу пострадать за всех в этой несчастной провинции.
      Вскоре аббат начал всхрапывать, лежа на спине на кровати. Гретхен бросила конец аббата и со слезами выбежала из камеры.
      - О-о-о! - рыдала она. - О-о-о!.. Какой позор - моя жертва заснула на фелляции!..
      - Линда! - гаркнула Лотта.
      Когда аббат проснулся, то обнаружил всех троих экзекуторов близ себя. Третья, которую он до того не видел, с ненавистью сверля аббата глазами, чмокала губами, пытаясь выжать из аббата хоть каплю раскаяния. Остальные с отвращением, злобой и изумлением разглядывали аббата.
      - Вы все здесь, чада? Разве уже утро? - спросил Крюшон. - Ах, знали бы вы, какой дивный сон сейчас я видел! Будто бы я снова предстал пред очи Сен-Пьера, и мы с ним отправились в прогулку по райским места...
      - Сейчас не утро, а два часа ночи! - злобно оборвала его Гретхен.
      - А, то-то я проголодался! - произнес аббат. - Пусть мне принесут перекусить.
      В глазах девиц забрезжила общая мысль.
      - А что, если супчик поострее да жареные бараньи яйца с перцем... задумчиво проговорила Лотта.
      Гретхен полетела отдать указания. Менее чем через полчаса принесли множество блюд. Аббат Крюшон с удовольствием похлебал острой похлебки и принялся за вторые блюда.
      - Ах, как у вас вкусно готовят! - похвалил он. - Я должен пересмотреть свое мнение о немецкой кухне. А вы бы, доченьки, тоже перекусили, а то ведь устали, наверное...
      Линда откинула конец аббата в сторону и забилась в злобных рыданиях:
      - Нет, я так больше не могу-у-у...
      - Она уткнулась в свои ладони, а аббат, бросив слово ободрения слабосильной экзекуторше, продолжил трапезу, делая кроткие наставления и стараясь поднять дух уставшей троице палачей.
      - А вот Гринблат... то есть Верди, - заметил он, - может быть, он сможет вас подменить, а то вы совсем раскисли?
      - Гринблат по куннилингу, - гаркнула Лотта. - И... для господина наместника. Гретхен, может, теперь получится? Он наелся.
      Теперь девицы сменяли друг друга каждые десять минут, но аббата после сытной закуски опять сморил сон. Он наскоро прочитал молитву и смежил веки.
      - Лотта! - с ненавистью прошептала Линда, оторвавшись от конца аббата. - Может, на яйца ему нажать?
      Лотта строго нахмурила брови и отчеканила с официальным видом:
      - Согласно параграфу четвертому инструкции о производстве пытки посредством фелляции экзекуторам строго воспрещается искусственно вызывать раскаяние у осужденных, нажимая на семенники.
      - Ну, Лотта! - взвыли хором две остальные. - Никто ведь не узнает! Ну, отвернись, Лотта!
      Сталь Нибелунгов дала трещину. Лотта, виновато поджав губы, отвернулась к стене. Гретхен сменила Линду на члене, а аббат в это время как раз проснулся.
      - Что, чада, вы все ещё не отказались от богопротивного замысла вызвать у служителя Божья раскаяние в избраннном им пути помощи ближнему своему? - удивился аббат Крюшон. - Ах, чада, нельзя так злоумышлять против своего ближнего - это приносит ущерб вашему же здоровью.
      - А ну-ка, стервец, где там у тебя яйца? - грозно спросила Гретхен, надвигаясь на аббата.
      - Зачем тебе мои яйца, дочь моя? - кротко отвечал аббат.
      ПОИСКИ ЛЕДИ РОДШИД (новый кошмар Бидермайера)
      Бывало, приснится Бидермайеру сон, будто он - леди Родшид и будто у его мужа откуда-то из промежности сыплются золотые монеты, хотя, к сожалению, все фальшивые. Конечно, приятно, что супруг так отмечен перед прочими смертными, но пылкая новобрачная никак не может понять, почему же все-таки Родшид ни за что не желает взойти к ней на честное ложе супружеской любви. А ведь как уговаривал, глазами декольте ел, рукой нечаянно лазил, негодник, туда-сюда... Может, он фроттерист какой? Или, может, он лишку выпил на свадьбе, а потом понервничал, ну и... это... не может? Проходят дни, и наконец, юная леди Родшид начинает нервничать - а когда же начнутся пламенные объятия и знойные ласки? Пора бы уж ему вылечить, если он... это... не может. И наконец, подозрения закрадываются в душу молодой жены, и в одну прекрасную ночь, застав мужа врасплох, она решительно устремляется на него и говорит:
      - Миленький, а дай-ка я потрогаю твои яички!..
      - Что ты, что ты, птенчик, - говорит Родшид, отодвигаясь. - Женщине грешно трогать у мужчины!
      - Неправда, - цедит сквозь зубы юная супруга Родшида, - я говорила с кардиналом Перастини - папа специально разъяснил: жене нет греха трогать у мужа своего!
      И сует она одну руку к промежности Родшида, а тот все отодвигается, пятясь, отодвигается - и наконец замирает в тупике, загнанный между комодом времен Луи-какого-то-там-по-счету и ложем времен фараонов. И сует леди Родшид прелестную ладошку к промежности своего супруга и нащупывает там... что-то совсем, совсем не то! Да не сунула ли я ручку по привычке между своих ножек? - думает леди Родшид и переводит взгляд вниз - о, нет, ручка между не её ножек, а мужних! Не вполне ещё веря своему осязанию, водит прелестная новобрачная пальчиком взад-вперед по ямке между ног Родшида, водит - и наконец спрашивает:
      - Милый, а где же твои яйца?
      - Нету, лапочка, исчезли! - виновато сообщает Родшид - и шепчет со страстной мольбой: - Пупсик, только не говори никому, ладно? А то... Давай, я шофера позову - он человек верный, я его брата из тюряги вытащил! Мы ляжем тут на кроватке, а он нас по очереди будет, разок тебя, разок меня, а чтобы усы не мешали, я лицо платочком закрою, мне даже интересно, какие у вас, женщин, ощущения, а детки будут, я скажу, что это не от шофера, а от меня, правда, я теперь тоже подзалететь могу, но ничего, я предохраняться буду...
      И какой-то звон стоит в голове юной леди Родшид, и никак не может она очнуться - вот дура, позарилась на деньги, а теперь... ой, да это же не леди Родшид, это Бидермайер, ты что это за сон опять себе выбрал, трансвестит окаянный!
      И подобно юной жене Родшида, нащупавшей у своего мужа отсутствие желанных отростков, Гретхен, скользнув рукой вдоль члена аббата, уперлась в его промежность и замерла с открытым ртом.
      - Лотта! - резко позвала она. - Ты погляди!
      Она откинула полу сутаны и показала:
      - У него их нету!
      Лотта тотчас забарабанила в стену:
      - Герр Бисмарк! Герр Бисмарк! Сюда!
      Вбежал всполошенный наместник с секретарем Гринблатом.
      - Что случилось, фройляйн Лотта? Он помер?
      - У него нет яиц! - коротко доложила Лотта Бенкендорф, показывая на промежность аббата.
      Наместник Бисмарк сперва кинул взгляд на почти метровый отросток аббата, почтительно округлив глаза, затем вперился в промежность и медленно начал наливаться мелом.
      - Доннерветтер! - в отчаянии вскричал Бисмарк и схватился за голову. Все пропало! Их бин думкопф! - Он всхлипнул и махнул рукой: - Прекратить экзекуцию... Майн Готт, это непереносимо! Он довел фелляцию до полного абсурда, как мы теперь выполним план поставок по сперме!..
      Держась за голову, посрамленный поборник телесных наказаний вышел, поддерживаемый Гринблатом-Верди, и побрел по коридору. Он бормотал:
      - Без раскаяния наша карательная система теряет всякий смысл... Он загубил дело моей жизни...
      - Грешные дщери, - сказал аббат, вставая с места и сматывая на катушку свои девяноста два сантиметра. - Приходите ко мне завтра на исповедь - вам надлежит покаяться в содеянном.
      Девицы безутешно рыдали, повалившись на пол.
      - Доброго сна, чада, - благожелательно попрощался аббат Крюшон и вышел во двор.
      Тут произошло неожиданное. Из рассветных сумерек к Крюшону вышагнула толпа правонарушителей и взяла в кольцо. Очевидно, они уже были осведомлены о происходящем. Среди преступников аббат заметил и совсем малолетних и сокрушенно покачал головой:
      - Ай-ай-ай! Они готовы казнить даже несовершеннолетних подростков...
      К аббату меж тем подступил здоровенный парень, чье лицо явственно печатлело следы многих бессонных ночей в застенке Лотты и Линды.
      - Ты что, боров, - злобно спросил мордастый рецидивист, - хочешь, чтобы тебе одному сосали, да?
      - Что, сын мой, - ласково спросил аббат, сострадательно вглядываясь в измученное бессонницей лицо, - что, родимый, запытали тебя совсем, да? Ну да, не бойся теперь - аббат Крюшон будет терпеть за вас всех.
      - Ах он, сука! - ахнул кто-то на эти слова.
      Аббат продолжал успокаивать толпу рецидивистов:
      - Взбодритесь, чада! Уж аббат Крюшон не сдастся им так просто, как вы. Не бойтесь, ребята, я вас никого в обиду не дам. Хрен они посмеют теперь вас на экзекуцию посадить! Уж от меня-то они раскаяния не...
      - Да что с ним толковать! - заорал кто-то сзади. - Отрежем ему конец, да и дело с концом!
      Толпа взревела и накинулась на Крюшона. Он был схвачен множеством рук, придавлен к земле, а затем... Затем произошло непоправимое - его девяносто сантиметров были в один миг отстрижены у самого основания острым ножом не то бритвой - и отстрижены ещё быстрей, чем яйца - челюстями акулы-крокодила.
      Аббат дико взвыл и рванулся - но поздно. В этот момент послышался чей-то молодецкий посвист и громкий крик. Вся толпа в один миг в ужасе разбежалась. Стеная от боли и неутешного горя, аббат поднялся с земли - и сквозь слезы разглядел перед собой Блудного Беса. Подобострастно кланяясь, тот протягивал ему некую картонку, прикрытую сверху папиросной бумагой. Эта бумага отогнулась, и аббат узрел два сухих кругляшка, аккуратно пришитые нитками к картону.
      - Вот ваши яйца, господин аббат! - говорил, кланяясь, Блудный Бес. Мои уроды доставили их, как я вам говорил.
      - Зачем они мне теперь! - простонал аббат. Он оттолкнул даруемое рукой и зажав другой рукой рану, побрел в розовом полумраке рассвета сам не зная куда.
      Мимо ступы, где сидел дзенец Бо, шел какой-то лысый толстяк в грязном черном платье и бормотал сам себе под нос:
      - Яйца вы мои яйца... Член ты мой член... Но не воссоединился с ними...
      Потом юродивый озирался по сторонам и с изумлением произносил:
      - Колбаса мой сентябрь!..
      - Ну что, аббат, - окликнул его бонза. - Говорил я тебе - последнее потеряешь!
      Юрод всхлипнул и вдруг крикнул:
      - Молчи, проклятый язычник!
      Схватив с земли какой-то деревянный обломок, он подскочил к дзенцу и хотел треснуть его по голове. Косой глаз и толстая рука подвели христианского праведника: удар прошел не задев и плеча язычника, и аббат сам повалился на землю.
      - Слышь, аббат, - сказал дзенец, - а давай посмотрим, чья вера правая! Если ты трижды по мне не попадешь - значит, это тебе надо у меня учиться.
      Аббат трижды вскидывал дубину - и трижды валился на землю. После третьей попытки он встал, вытер слезы и пошел следом за дзенцем, покорно понурив голову. "Мне надо пострадать так для вящего искупления", - сказал себе аббат.
      * * *
      - Зря аббат так, - укоризненно заметил Фубрик. - Ему его собственные яйца принесли, а он - в пыль. Нельзя своими яйцами бросаться.
      Суперкозел немедля набычился и кинулся спорить:
      - По-вашему, они снова к нему прирастут, да? Поплевал, на место приставил, святому Варсонофию помолился - и обратно пристали - так, что ли?
      - Ах, - пролепетала Прелесть Прерий, - мне так жалко аббата! Бедняга, за него совсем некому заступиться! Вот граф - случись с ним такая катастрофа, сразу явилась бы императрица... как там в сценарии у Ли Фаня было?
      - Погладила бы, подула, нежно поцеловала, - подсказал дзенец, - и все бы чудесным образом зажило.
      - Да, да! - поддержал и граф Артуа. - Это всем известно: руки короля руки целителя. Правда, императрица не король, а его жена, но...
      - Тем более! - воскликнула Франциска. - Чего только не сделают любящие женские ручки!
      - А девки-то дело говорят, - вступил Жомка. - Нынче биология такие успехи делает. Может, у аббата снова бы выросло, если только правильно за дело взяться. Я вот такую историю слышал из мичуринской биологии - "Виртуоз куннилинга" называется.
      - Я её тоже знаю, - сказал Ходжа.
      - Ой, я так люблю виртуозов куннилинга! - захлопала в ладоши Прелесть Прерий. - Ходжа, миленьий, расскажи, расскажи сейчас же!
      Чего хочет женщина - того хочет Бог, а Ходжа был человек богобоязненый и повиновался.
      ВИРТУОЗ КУННИЛИНГА
      В одной стране был нарком внутренних дел. Он запросто мог посадить или расстрелять кого угодно, и его все боялись. Поэтому он трахал кого хотел, и ему за это ничего не было. Его звали Лаврентий Павлович Берия.
      Как-то раз поздним вечером он заглянул к своему подчиненному, закурил, сел задом на стол и рассеянно глядя в потолок спросил:
      - Меркулов, ты когда-нибудь куннилинг делал?
      А его подчиненный Меркулов не раз делал куннилинг, но не знал, что это так называется, и поэтому тупо переспросил:
      - Чего?
      - Я вот тоже не знал, - вздохнул Берия. - Это, слушай, бабе языком ну, это, - муську... Понял, да? Хочешь, расскажу, как я эти дела узнал?
      Меркулов изобразил на лице внимание. И Лаврентий Павлович, поблескивая своим пенсне и куря сигаретку за сигареткой, рассказал ему историю интимного, а вернее - интимно-государственного содержания.
      - Слушай, Меркулов, только поклянись, что никому не расскажешь, - дело величайшей секретности. Атомная бомба рядом с этим - тьфу, семечки. А рассказать, слушай, тоже кому-то хочется, не все же в себе такую тяжесть носить, верно? Ну вот, слушай, несколько лет назад было, Коба говорит на Политбюро:
      - Предлагаю обсудить дополнительный пункт повестки дня.
      Какой? - спрашиваем. А Коба, слушай, одно слово - гений всех времен он что говорит: надо, мол, серьезно подойти к тому, чтобы увековечить память творцов светлого социализма. Ну - все за, единогласно. Коба по кабинету походил и продолжает: предлагаю, говорит, запечатлеть каждого из наших государственных деятелей в каком-нибудь монументальном полотне. По утвержденному списку и с утвержденным сюжетом. Ну, опять голоснули за. Предлагаю, говорит Коба, для товарища Ворошилова такой сюжет: "Нарком Ворошилов проверяет охолощенность жеребцов в вверенных ему Вооруженных Силах". Ворошилов, слушай, обиделся чего-то, стал доказывать, что ему, мол, такой сюжет не подходит - но ты же Кобу знаешь? Он только глазами сверкнул и спрашивает: ты что же, Клим, против линии партии идешь? Поставили на голосование - все за, Ворошилов воздержался. Потом вождь для Молотова сюжет представил - я бы, слушай, никогда не догадался, - "Товарищ Молотов разъясняет работницам фабрики "Красная Заря" постановление ЦК о недопустимости метеоризма во время проведения политзанятий". Все опять за, Молотов - воздержался. А Коба походил ещё по кабинету и говорит: предлагаю начать монументальную живопись с наркома товарища Берия. Почему с меня? говорю. А товарищ Сталин и пошутил: вдруг, говорит, помрешь скоро - как же тогда донести до потомков твой светлый образ? А сюжет какой? - спрашиваю.
      - Как ты думаешь, какой? - внезапно спросил Меркулова легендарный нарком.
      Меркулов только развел руками. Л.П.Берия вздохнул, покачал головой и продолжил:
      - "Академик Лепешинская уличает наркома Л.П.Берия в невладении основами куннилинга". Я-то, слушай, и не знал ни про какой такой куннилинг - думаю, это что-нибудь из биологии, мичуринские опыты какие-нибудь. Взял, знаешь, да и проголосовал со всеми за. Ну, в контору приехал, спросил кое-кого - слушай, - ну, мороз по спине продрал. Это что же, думаю, у этой старой дуры я буду п... сосать? И чтобы меня в таком виде для потомков выставили? Скажи, ну, обидно же, а? Стал Кобе звонить: так и так, товарищ Сталин, недоразумение получилось, из-за личной скромности не могу себя увековечить. Коба и слышать ничего не хочет - не спорь с линией партии. И то сказать, сам ведь голосовал, а теперь отказываюсь - глупо, слушай. Ну, приезжает ко мне личный конвой с предписанием приступить к натурным этюдам. Хрен ли делать - поехал. Говорю - давайте к Налбандяну по пути завернем, пусть он рисует, я других портретистов не признаю. Позвонили Кобе, согласовали - он не против. Забрали Налбандяна - Меркулов, какой он странный человек, а? - ознакомили его под расписку с секретным постановлением Политбюро, так и так - нет, все не верил. До Лепешинской все с разинутым ртом ехал и глаза выпучил, да, - наверное, думал, его разыгрывают.
      Входим, Лепешинская уже неглиже, покрывалом накрылась, ну, Налбандян мольберт установил. Я спрашиваю: товарищ Лепешинская, вы понимаете, что сюжет подразумевает раздельное местоположение меня и вас? А Лепешинская, стерва, даром, что ли, самому Лысенке очки втирала, сразу и вскинулась: вот и видно, товарищ Берия, что вы и впрямь не освоили основы куннилинга, потому что при нем раздельное местоположение совершенно исключено, я говорит, ещё раз убеждаюсь в гениальной прозорливости вождя товарища Сталина, что он так мудро выбрал тему для живописного шедевра! Да, Меркулов, не прошел номер - пришлось, слушай, встать на четвереньки да и... знаешь, какие ощущения? Хочешь, расскажу?
      Меркулов вновь неопределенно пошевелил руками. Л.П.Берия почмокал губами, лицо его приняло мечтательное выражение, и он погрузился в сладостные воспоминания.
      - Совсем не думал, слушай... Мой язык таял в блаженстве... Седые жесткие волосы товарища Лепешинской приятно покалывали мои десны... Ее хриплые стоны сладкой волной ударяли мне прямо в мозг... "Вот оно, счастье, каким наслаждаются праведники в раю", - подумал я, едва не теряя сознание от полного упоения.
      Лаврентий Павлович остановился, снова почмокал губами, ещё раз вздохнул и, закурив сигарету, принялся рассказывать дальше.
      - Да, Меркулов, кому доводилось это испытывать - блаженнейший из смертных... Одно, знаешь, мне не нравилось - никак не могла эта грымза преподавательские свои замашки оставить, слушай, ну, совершенно нечуткая женщина. Ей бы что-нибудь ласковое сказать, а она все по сюжету: как вы держите язык, товарищ нарком Берия, глубже, глубже... в общем, все чем-нибудь недовольна, да. Мне уж тут китайские коммунисты, я попросил, одну книжку перевели, подарили - "Дао любви" - ну, слушай, по учебнику все делаю - и все равно ей не угодишь. И еще, слушай, что плохо, - Налбандян не выдерживал, - армяне, они что, все что ли такие слабонервные, как ты думаешь? - ему рисовать надо, а он возьмет да свалится на пол. Я ему говорю: ты, может, питаешься плохо? - он отвечает, - нет, товарищ нарком, это я от избытка чувств.
      Ну вот, а потом, Меркулов, - и чего это на меня нашло?