Чудо-моргушник в Некитае

      Аббат и граф ошеломленно переглянулись. Вот она, мудрость Востока, вот оно, знаменитое азиатское хитромумие! Да уж, худосочной фантазии Европы нипочем не хватило бы, чтобы воспарить до такого! Двое друзей развели руками и склонились в безмолвном восхищении перед государственным умом богоподобного властелина. А тот продолжал:
      - Ты, аббат, не боись - мы и тебя не забудем! У меня тут алхимик есть - такие составы готовит, как вколет, так ты быстрей молнии понесешься. А мы все на кинопленочку заснимем да тут же научное заключение сделаем какое надо - ну, само собой, все светила подпишут - Эйнштейн, Ньютон, Менделеев, Лысенко... И снова королю-то вашему и этому ухесосу де Мишо: оп-па! пол-лучите свидетельство, голубчики! Вот она, непрезойденная скороходность!.. человек бежит быстрей бабуина! - да отклики, слышь, все отклики седоков, какой они вселенский кайф ловили!.. И вот оно несравненное удовольствие! А?!. Ну, как они теперь попрут против этого? наука подписалась!
      Граф и аббат вновь восхищенно поклонились, и аббат Крюшон сказал:
      - Я выражу наше общее мнение, ваше величество, что начать все же следует с пересечения границы.
      - Согласен! - выпалил граф неожиданно для себя. - Только насчет того, чтобы онани...
      - Ну, вот и прекрасно, - заключил император. - Я сам считаю, что национальная граница - это вперед всего. Вы, господа езжайте, а я тут к вам писателя нашего пришлю, Ли Фаня - да вы его знаете. Он вам весь сценарий состряпает, а мы его, понимаешь, утвердим.
      Граф и аббат откланялись и отбыли к себе. Вспомнив вчерашний совет императора, Артуа вызвал к себе А Синя и распорядился насчет кухни.
      - Милейший, - сказал граф, снова обрется уверенность в себе и взяв тон, какой подобает знати в общении с низшими. - Милейший, ты не изволь нам более подавать эту лягушачью икру. Император вчера распорядился - ты эту штуку меняй на ту пищу, что закажем мы с аббатом.
      - Ножки индюшки, крылышко цыпленка, пулярку, бараньи отбивные... немедленно принялся перечислять аббат.
      - Вот-вот, - согласился Артуа. - Ну, мы это ещё поговорим, что нам надо. А пока что подай нам жареного мяска с белым вином, а лягушачью икру отнеси в дом британского посла - там вчера на неё очень завидовали.
      - А половину икры, - вмешался Крюшон, - отнеси в дом прусского посла и возьми взамен все сосиски, какие там есть!
      А Синь поклонился и принес своим постояльцам жаркое с приятным кисленьким винцом. Только двое друзей закончили трапезу, как в столовую заглянул Ли Фань. Он поклонился и сказал:
      - Господа! Я тут сценарии принес - это насчет праздника пересечения границ в голом виде. Пойдемте, господа, посмотрим варианты.
      - Неужели вы так быстро пишете? - позавидовал аббат.
      - А как же! Я первый борзописец его величества, - нисколь не смущаясь сделал признание корифей некитайской словесности. - Да вы не волнуйтесь, это же пока болванка, заготовка, а мы сейчас все отделаем, чтобы вам самим подходило.
      Они расположились в гостиной, и Ли Фань объявил своим позевывающим слушателям:
      - У меня тут, коллеги, - я, с вашего позволения, вас так буду называть, не возражаете? - а то мы вроде как немного соавторы.
      - Нет, не возражаем, - отвечал за двоих аббат, - я, например, чрезвычайно люблю всяческое соавторство и вообще литературное партнерство.
      - Говорят, не только литературное, - коротко хохотнул Ли Фань, но тут же оборвал свой смех и принял деловой вид. - Значит, у меня тут несколько вариантов - морской, экипажно-сухопутный и пластунско-артиллерийский. С какого начать?
      - Давайте с морского, - попросил заинтригованный граф.
      - Ага, мне он тоже больше нравится. Итак, Артуа Морской - я, господа, этот вариант так называю. Ну, слушайте, - начал читать свое творение Ли Фань:
      АРТУА МОРСКОЙ
      - Шлюпку на воду! - скомандовал капитан.
      Он подошел к фальшборту и, наклонившись вниз, лично проверил, что шлюпка и гребцы уже на месте. Менее чем в миле виднелась гавань Марселя.
      - Ну, граф, пора! - торжественно произнес шкипер.
      - Да, пора! - отозвался граф, отрываясь от ностальгического созерцания берега отечества.
      - Позвольте вашу руку, граф! - с чувством вымолвил капитан.
      - Погодите, я ещё не надел перчатки, - откликнулся граф.
      - О, ничего, - заверил морской волк, - я не слабонервный!
      Он с величайшим почтением взял обеими руками ладонь графа, крепко пожал её и, поднеся ближе к глазам, несколько минут рассматривал графскую десницу как некую заморскую драгоценность.
      - Неужели вот этой самой рукой, - заговорил шкипер голосом, срывающимся от благоговейного волнения, - вот этой самой волосатой липкой ладонью вы будете мастурбировать до самого берега?
      - Даже дольше, пока не пройду таможню, - пожал плечами граф. - Что вас удивляет? Для бывалого онанавта это сущий пустяк.
      В крайнем изумлении капитан покачал головой.
      - Вы - человек необыкновенного мужества, граф! - произнес наконец морской волк. Он отвернулся, чтобы скрыть набежавшие на глаза слезы. - Я считал раньше существование онанавтов досужей выдумкой, одной из морских легенд, но теперь...
      Он снова крепко пожал руку Артуа.
      Граф в несколько уверенных движений скинул с себя одежонку и, как молния, слетел вниз по веревочному трапу.
      - Ну, поехали! - громовым голосом скомандовал он.
      Гребцы налегли на весла. Плескала довольно крутая волна, шлюпку подбрасывало и качало из стороны в сторону. В паре десятков саженей виднелся зловещий плавник акулы - хищная тварь описывала круги вокруг шлюпки, алчно зыркая на её команду. Ничуть не смущаясь этим, обнаженный граф - только шляпа с пером на лихой голове - выпрямился в лодке. Он встал, широко расставив ноги, и принялся яростно менструировать, не забывая салютовать родному берегу другой рукой.
      - Франция, Франция, как я тебя люблю!... - мужественно шептали его губы...
      - Стоп, стоп, стоп! - запротестовал граф Артуа, прерывая рассказ Ли Фаня. - У вас тут несуразица. Во-первых, как это я могу выпрямиться в шлюпке при крутой волне, да ещё мастурбировать одной рукой, а другой салютовать родине? Да вы хоть знаете, что такое морская качка - меня же просто выкинет из шлюпки в пасть акуле, вот и все.
      - Спасибо за дельное замечание, граф! - поблагодарил Ли Фань. Пустяки, мы это сейчас поправим. Сделаем так: граф выпрямился в лодке, держась одной рукой за мачту, а другой принялся яростно менструи...
      - Стоп! - вновь остановил его граф. - Это во-вторых - у вас тут описка. Какое, к хренам, "менструи"? Должно быть - "мастурби". Я при всем желании не смог бы менструировать. Кажется, это всякому школьнику известно - у мужчин не бывает менструаций.
      - Да, да! - торопливо исправлял текст Ли Фань. - Это я тут малость недогля...
      Но его оправдания прервал абат Крюшон.
      БРАТ ИЗАБЕЛЛА
      - Нет, граф, неправда, - кротко, но твердо возразил аббат Крюшон. Вот вы говорите, что у мужчин не бывает менструаций, а я совершенно точно знаю, что бывают.
      - Да? - язвительно спросил граф Артуа. - Откуда же вы это знаете, позвольте узнать? Никак, вы сами подвержены этому расстройству?
      - Нет-с, я не подвержен, но все равно знаю.
      - Но откуда же?
      - У нас в монастыре был монах, у которого были менструации.
      С минуту все молчали, переваривая новость, и наконец Ли Фань произнес:
      - А кто такой был этот монах?
      - Его звали брат Изабелла, - отвечал аббат.
      - Простите, аббат, что за чушь вы несете! - вспылил граф. - Изабелла это женское имя.
      - Верно, однако монаха звали так.
      - Ну, значит, он был монашкой, а не монахом!
      - Нет, ничего подобного. Монастырь, в коем я подвизался как послушник, был мужским, и женщин в нем быть совершенно не могло.
      - Скажите-ка, любезный аббат, - осведомился Ли Фань, - а не было ли в вашем брате Изабелле чего-либо необычного? Например, не страдал ли он какой-либо болезнью?
      Аббат Крюшон признал, что догадка Ли Фаня справедлива.
      - Действительно, брат Изабелла был серьезно болен. Ночами он тяжко стонал. Я это хорошо слышал, потому что моя келья была рядом.
      - А какого рода была болезнь у брата Изабеллы? - вновь поинтересовался Ли Фань. - И неужели никто не пытался вылечить несчастного?
      - Что до болезни, - смущенно признался аббат Крюшон, - то её природа так и осталась неясной. Тем не менее, мы, как слуги Христовы, разумеется, старались помочь несчастному, чем могли. Наш игумен, святой отец Жан, почти каждую ночь проводил в келье брата Изабеллы, не щадя своего сна.
      - Но что же он там делал ночью? - возопил граф Артуа.
      - Как - что? - изумился аббат. - Конечно же, он пытался исцелить брата Изабеллу.
      - И как - помогало?
      - Увы, - вздохнул аббат. - Чем более усердно наш игумен пользовал больного, тем более тяжкие стоны тот испускал. Доходило до того, что пол-монастыря сходилось у дверей кельи, слушая эти стенания.
      - У меня, - обвел собеседников проникновенным взором аббат, - в такие минуты сердце сокрушалось и ликовало одновременно. С одной стороны, я скорбел о тяжелой хвори моего ближнего. Но с другой стороны, я видел в остальных наших братьях столько христианского сострадания, такое участие к мукам несчастного, какое, грешен, никак не ожидал найти в нашей обители.
      - А что же, другие монахи не пробовали лечить брата Изабеллу? спросил граф.
      - Пробовали, конечно же, пробовали, - заверил аббат. - Правда, они делали это обычно в отсутствие нашего настоятеля святого отца Жана. Особенное усердие в этом проявлял брат Николай, монах, который казался мне ранее самым грубым и менее других способным к христианскому состраданию. Это был такой звероподобный детина, с какой-то, знаете ли, бычьей физиономией... Увы, как мы порой ошибаемся в своих ближних! Как мы бываем...
      - Погодите-ка, - перебил граф. - А каким образом монахи лечили брата Изабеллу?
      - Иногда они водили его в баню, - отвечал наш кроткий аббат, - иногда проводили сеанс лечения прямо у него в келье. Но какие способы они практиковали, я, право, затрудняюсь сказать. Меня, как послушника, ещё не допускали к лечебным процедурам.
      - И что же, вы так и не поучаствовали... э... в лечении? полюбопытствовал Ли Фань.
      Аббат Крюшон помолчал, припоминая, и сказал:
      - Один раз, верно, наш святой отец Жан гостил у епископа, а наши монахи отправились на заготовку дров. Через стенку я слышал, как ворочается у себя на постели брат Изабелла, и преисполнился пламенным сочувствием к моему страждущему брату во Христе. "Может быть, я чем-то смогу послужить больному?" - подумал я. И движимый христианским порывом, я толкнулся в келью брата Изабеллы.
      - И что же он?
      - Брат Изабелла очень удивился и воскликнул: "Как, толстячок, и ты туда же?" - "Конечно, я новичок и не так опытен, как те братья, что обычно пользуют тебя, брат Изабелла, - отвечал я. - Но, Бог даст, возможно, и мне удастся выполнить какие-либо процедуры".
      - И что же дальше?
      - Брат Изабелла почему-то рассмеялся. Он произнес какую-то загадочную странную фразу...
      - Какую же? - в один голос спросили граф Артуа и Ли Фань, обнаруживая самый живой интерес к рассказу аббата.
      Аббат Крюшон потупился, помолчал и с кротким ясным взглядом отвечал:
      - Брат Изабелла воскликнул: "Э, да никак в нашем монастыре ещё остались девственники!"
      - О, это интересно! И что же потом?
      - Потом неожиданно в келью ворвался тот самый брат Николай. Он бегом прибежал с лесозаготовок, чтобы провести сеанс врачевания брата Изабеллы. Этот монах грубо схватил меня и вытолкал в коридор. "Но я только хотел слегка полечить нашего страждущего брата," - объяснил я. Однако брат Николай сказал, что я ещё не готов производить лечебные процедуры.
      - Вон оно как! И что же, надо полагать, вскоре они приступили к этим процедурам и через стенки понеслись стоны?
      - Нет, не понеслись. Брат Изабелла почему-то отказался от лечения. Он сказал... Постойте-ка... Да, да, верно - он сказал: "Гуляй, парень, у меня нынче менструации". Вот так я и узнал, - заключил аббат, окидывая присутствующих взором небесной чистоты, - что у брата Изабеллы бывают менструации.
      - Погодите-ка, аббат, а вдруг вам просто послышалось?
      - Нет, не послышалось, граф, - возразил наш мудрый аббат. - Через некоторое время прибежали с лесозаготовок и остальные монахи. Я слышал через дверь, как они столпились у кельи брата Изабеллы и стали звать его с собой в баню. Но брат Изабелла вновь не согласился: "Не могу, у меня менструации". Я помню еще, монахи ругались между собой, пока толпились в коридоре.
      - Ругались? - переспросил Ли Фань. - Из-за чего?
      - Они сетовали, что брат Николай опередил их в богоугодном деле помощи своему ближнему. Видя, как они соревнуются в святом служении, - продолжал кроткий аббат Крюшон, - моя душа радовалась благочестию моих братьев во Христе. Но вполне их святое рвение я оценил чуть позже, когда сам провел сеанс врачевания брата Изабеллы.
      - А, так вы все-таки сподобились! - воскликнул граф Артуа. - Когда же и как это было?
      - В ту же самую ночь, - отвечал святой аббат. - Брат Изабелла сам вошел в мою келью. "Ну, толстяк, - сказал брат Изабелла, - я нарочно спровадила всех, чтобы нам побыть вдвоем. Ложись-ка на спину, а я постараюсь не стонать, не то опять сбежится вся кодла." И мы...
      - Ну, ну?! - подбадривали собеседники.
      Аббат простодушно сознался:
      - Я до сих пор не могу понять, что же произошло. Знаю только, что выполнял лечебные процедуры. Это действие христианского милосердия наполняло меня такой радостью, что... Одним словом, я устыдился, что дурно думал о наших монахах. Как только вернулся в обитель святой игумен Жан, я немедля покаялся ему. "Ах, святой отец, - сказал я. - Я такой грешник! Наша братья казалась мне такой грубой и бесчувственной, и однако же, как я заблуждался! Ведь они все, особенно брат Николай, при всяком удобном случае врачуют нашего больного брата Изабеллу!"
      - И что же игумен?
      - Почему-то он очень расстроился, - сокрушенно ответил аббат. - Отец Жан попросил меня проследить, чтобы брату Изабелле не докучали лечением в его отсутствие. А брат Николай почему-то двинул мне кулаком под ребра и назвал каким-то непонятным словом. Впрочем, наш святой игумен Жан вскоре отослал брата Николая из обители.
      - Ну, а что же было с братом Изабеллой? Помогло ли ему в конце концов лечение?
      Аббат Крюшон тяжело вздохнул и развел руками:
      - Увы, нет! Вопреки усилиям святого отца Жана и всего монастыря брат Изабелла продолжал стонать по ночам. А потом у него в животе начала расти какая-то огромная опухоль. И наш игумен отправил брата Изабеллу в паломничество по святым местам, чтобы тот поправил свое здоровье.
      - А кстати, как выглядел этот ваш брат Изабелла? - спросил Ли Фань. Мне это нужно для моего романа.
      - Совершенно, как ангел, - отвечал аббат Крюшон. - У него были голубые глаза, светлые локоны, алые губки, а над ними этакие темные усики.
      - Ну, усики ничего не доказывают, - вмешался граф. - По вашему рассказу, аббат, я все более убеждаюсь, что брат Изабелла был все-таки женщиной.
      - Нет, это совершенно исключено, - твердо отвечал аббат. - Наша обитель была мужской, а святость преподобного отца Жана не подлежит никакому сомнению.
      - Допустим, но вдруг он ошибся? - предположил Ли Фань.
      - Допустим, но как бы могли ошибиться другие монахи? - вновь возразил аббат. - Ведь они мылись с ним в бане, а значит могли увериться в его истинной природе. Да и епископ, когда гостил у нас, сам несколько раз ходил в баню с братом Изабеллой. Будь что неладно, это никак не укрылось бы от его взгляда.
      Все молчали, не зная, что на это сказать.
      - Так что, - заключил аббат, в молитвенной кротости перебирая четки, как видите, и у некоторых мужчин бывают менструации.
      - Одно только, - вздохнул наш добрый аббат, - до сих пор остается для меня мучительной загадкой. На прощанье брат Изабелла сказал: "Это я от тебя понесла, толстяк, после той ночи!" И я все терзаюсь - неужели же мое неумелое лечение стало причиной опухоли брата Изабеллы?
      - Не переживайте, аббат, - успокоил его граф. - Можете не сомневаться: при таком обилии врачей эта опухоль неминуемо появилась бы у вашего больного, с вашей помощью или без.
      - По крайней мере, - поддержал Ли Фань, - вы, аббат, на какое-то время вылечили брата Изабеллу от его менструаций!
      - О, не ставьте мне это в заслугу, - отклонил наш скромный аббат Крюшон. - Я всегда готов по-христиански порадеть своему ближнему.
      - Хорошо, - сказал граф, - не знаю уж, как там с братом Изабеллой, но у меня такого расстройства нет, так что менструировать я не собираюсь.
      - Да, да! - поддержал Ли Фань. - Не будем отступать от первоначального замысла. История, конечно, интересная, я этого брата Изабеллу в роман вставлю куда-нибудь, но давайте вернемся к нашей теме. Значит, морской вариант вам не понравился, так? Ну, так я сейчас два других зачитаю. Вот, значит, Артуа Отрубленный - это классический вариант, сухопутный. Подъезжаете вы, господа, к границе, а дальше так:
      АРТУА ОТРУБЛЕННЫЙ
      - Кто такой? - раздался строгий окрик таможенного офицера. Он сурово смотрел на аббата Крюшона, сидевшего на облучке рядом с кучером кареты.
      - Я - скромный слуга нашего Господа, аббат Крюшон. Я возвращаюсь из далекой миссии в языческом Некитае, - последовал кроткий ответ.
      - А чьи это голые ноги торчат из окна кареты?
      - Это наш доблестный граф Артуа, - доброжелательно разъяснил аббат.
      - Хм! - воскликнул капитан. - А что же он делает в таком странном положении?
      - Он всего-навсего онанирует, - смиренно отвечал аббат.
      - Онанирует при пересечении государственной границы? - возмутился офицер. - Это строжайше запрещено!
      - Гони! - велел аббат кучеру.
      Однако набежавшие солдаты преградили дорогу и схватили под уздцы лошадей. Заслышав шум, граф вымахнул из-за дверцы кареты в чем мать родила. Не прекращая мастурбировать, он оглядел картину и в миг уяснил происходящее.
      - А ну, прочь с дороги, гондурасы! - громовым голосом выкрикнул храбрец.
      С клинком в руке граф налетел на гвардейцев. Он фехтовал сразу с тремя, ни на миг не прекращая яростно онанировать, и теснил ошеломленных солдат прочь. Капитан попытался придти на помощь своим подчиненным и тоже устремился к месту схватки, обнажив шпагу. Он сделал неловкий выпад, и вдруг - вдруг произошло нелепое и ледянящее кровь трагическое событие: клинок неуклюжего капитана, будучи отбит мастерской рукой графа, отлетел вниз и отсек у самого основания то, чем граф так неистово обладал своей левой рукой.
      - Негодяй! Что вы наделали! - гневно вскричал граф.
      Поединок остановился. Гвардейцы и провинившийся капитан, отступив на шаг, в ужасе смотрели на рассеченного графа. Опустив шпагу вниз и поднеся обрубок, зажатый в левой руке, к самым глазам, граф остановившимся взором смотрел на то, что некогда составляло неотъемлемую часть его мужества и предмет пылких ласк и мечтаний всех женщин Парижа.
      Он покачнулся и упал на колени в дорожную пыль. Напрягая последние силы, граф Артуа воздел руку с предметом мечтаний над головой и простонал, взывая к вышней справедливости:
      - О Небо! Ты видишь это?!.
      Вслед за тем бесчувственное тело героя рухнуло наземь, и шпага выпала из разжатой руки. Соскочивший с козел аббат...
      - Стоп, стоп, стоп! - решительно прервал граф Артуа. - Такой сценарий не нравится мне ещё больше. Никаких обрубков, знаете ли. Не пойдет!
      - Да что вы всполошились, граф? - поспешил успокоить Ли Фань. - У меня тут дальше чудесное воскрешение и исцеление. Аббат, значит, творит святую молитву, с небес из Шамбалы спускается добрый гений героя - наша обожаемая императрица уже великодушно согласилась на эту роль - ну и, небесный гений приставляет бесценный обрубок на место, дует на него, гладит, что-то нежно шепчет - и пожалуйста, все чудесным образом срастается, и...
      - Нет! - наотрез отказался граф. - Никакого членовредительства и никаких чудесных исцелений. Нет, и ещё раз нет!
      - Хорошо, вот тогда третий вариант. Значит, это у нас Артуа Пластунский...
      - Стояла ожесточенная канонада. На мирное поле, некогда представлявшее собой пустошь на границе Франции и Италии., рушились сотни ядер, в клочья разнося всякую букашку, сдуру попавшую на это ложе смерти. Солдаты в ужасе вжимались в землю, надеясь уберечь себя от осколков. Не обращая внимания на такие пустяки, граф Артуа не склоняя головы перед вьющимися, как мухи, ядрами спокойно разделся догола. Молодечески гикнув, он лег спиной на землю и пополз в сторону родимой французской земли. Не переставая яростно мастурби...
      - Нет! - вскричал граф. - Это и вовсе не подходит. Я вижу - вы просто стараетесь меня укокошить.
      - А знаете, я, пожалуй, соглашусь с графом, - поддержал аббат. - Этот ваш Пластунско-артиллерийский Артуа какой-то, знаете ли, оголтелый авангардизм с абстракционистской подкладкой. Стоит дым, летят ядра - да кто тут что разберет? Как в поговорке - бой в Крыму, все в дыму, ни хрена не видно... А потом доказывай, что граф в натуре полз по полю и онанировал. Что же до Артуа Отрубленного - я про ваш сухопутно-экипажный вариант, уважаемый Ли Фань, - то от него за версту несет унылым классицизмом в духе трагедий Расина. А вот Артуа Морской - это и свежо, и романтично, и живописно.
      - Господа! - воскликнул Ли Фань. - Я сразу сказал, что мне самому он больше нравится. Море, волны, чайки, брызги, летящие в соленую воду... - да это сердцу всякого художника мило.
      - И слово вы подобрали хорошее - онанавт, - вторил аббат. - Оно как бы пробрасывает мостик к героям Древней Греции - ну, тем, что у грузин в Колхиде овчину стибрили.
      - Со своей стороны, - заговорил Артуа, - я, пожалуй, насчет моря согласен. Один только вопрос - а где оно в Некитае? Не представляю, как можно воплотить ваш замысел.
      - О, пустяки, - отвечал Ли Фань. - Во дворцовом саду большой пруд и в нем остров. Остров император уже даровал французской короне - в вашем лице, граф. А пруд сойдет за море.
      - А чайки, волны, акула? - допытывался граф. - Соленая вода, наконец, куда должны лететь мои брызги?
      - Насчет соленых брызг никаких затруднений, - отвечал Ли Фань, нисколько не затруднившись. - Соли насыпем, сколько потребуется. Волны будут - мы поставим гвардию болтать в воде деревянными воротами. Вместо чаек сгодятся попугаи - мы их покрасим как пингвинов, и будем гонять туда-сюда над прудом.
      - А акула?
      - С акулой малость потрудней, - признал некитайский классик. - За ней придется посылать в джунгли, где водятся крокодилы.
      - Крокодилы? - в один голос переспросили аббат и граф.
      - Ну да. Тоже водная тварь и тоже зубастая. А что? Не сомневайтесь крокодил ногу оттяпает не хуже всякой акулы.
      - Ну, а облик-то, облик! - воскликнул граф.
      - А что облик - приделаем к хвосту плавники, к спине, на башку тигровую шкуру натянем с прорезями для глаз - вот вам и тигровая акула.
      - Хм, - задумчиво протянул Артуа. - Я вижу, у вас все предусмотрено.
      - Само собой! Год к встрече готовимся, - как-то не совсем понятно отвечал Ли Фань. - Ну так что - значит, морской вариант?
      На Артуа Морском они и расстались.
      Вечером же граф и аббат Крюшон вновь оказались в гостях у императора. Теперь все было иначе - фиаско первых дней при дворе императора сменилось на полный триумф. Правда, во дворец их на сей раз отвез рикша, который не притворялся иностранным послом Тапкином или Пфлюгеном. Но зато никто не смел пикнуть пол-слова против - палач, не отваживаясь более дискутировать с аббатом, забился куда-то в угол, Гу Жуй знай мелко кланялся... Что же до британца и немца, то граф, едва завидев Тапкина за столом, не мог сдержать того импульса, что появляется у всякого гасконца при виде англичан - он как на крыльях полетел к столу британца и рявкнул ему в лицо:
      - Долой обрыдших колониалистов!
      Аббат, не отставая от своего друга, тотчас крикнул в глаза Пфлюгену:
      - К чертям германских милитаристов!
      И сделал свой коронный футбольный жест правой рукой. Император показал большой палец, а весь зал разразился бурными продолжительными аплодисментами. К французам беспрерывно подходили все новые придворные и наперебой выражали свое сочувствие и поддержку. Не было лестных слов, какими бы они не удостоили двоих героев - особенно, конечно, графа Артуа. Но и аббат пожал свою жатву признания, - в частности, все восхищались его мастерскими мячами в финальном матче Кубка чемпионов и всячески хулили сапожника-судью. Что же до мерзкого додека-педираса, то есть говенного рецензента Гастона де Мишо, то его все называли не только непечатно, но даже неписьменно и непроизносимо (и вот почему эти сочные эпитеты просто не могут быть явлены на этих страницах - а что делать, охрана общественной нравственности, господа!).
      Императрица пригласила графа к себе за стол на возвышении. Она смотрела на него взором безмерного восхищения и некоторой вины.
      - Граф, - срывающимся голосом говорила императрица, - признаюсь, вчерашнее недоразумение с ханориком-телепатом ложно подействовало на меня... Я виновата перед вами... Но теперь, теперь, когда все разъяснилось... Граф, вы - герой, герой моей мечты!
      Она вглядывалась в его лицо с выражением бесконечной любви и обожания.
      - Поэт, рыцарь, онанавт, - прошептала государыня, пожимая руку графа. - Вы - настоящий мужчина, граф! Но, - добавила она тут же, - вы тоже передо мной провинились.
      - Чем же? - изумился граф.
      - А почему вы вчера вечером не заглянули ко мне после литературного вечера? Мне было так тоскливо, так одиноко...
      - О, мадам! - вскричал граф. - Умоляю, наложите, наложите же на меня самую строгую кару за этот проступок! Я готов на что угодно, чтобы искупить свою вину!
      - Нет, нет! - шаловливо погрозила ему пальцем императрица. - Я вас так легко не прощу. Вы должны придти ко мне сегодня и умолять о прощении.
      - Как долго, ваше величество? - переспросил граф, ещё не вполне поверив в свое счастье.
      - До тех пор, пока я не смилостивлюсь и не прощу вас!
      - Я готов провести подле ваших ног целую вечность! - пылко отвечал Артуа.
      - Посмотрим, сученок, - отвечала со злобной улыбкой императрица и хищно облизнулась.
      Еще не окончился прием во дворце, как государыня увела графа в свой будуар, где он немедленно принялся молить её о прощении. Аббат был вынужден возвращаться домой в компании де Перастини. Граф же приехал ранним утром и проспал полдня. Он вышел только к обеду.
      - Как, - участливо осведомился аббат, - вы уже прощены?
      Граф сделал небрежное движение победителя.
      - Почти. Я умолял о прощении всю ночь и...
      - И?
      - Под утро мне удалось тронуть сердце государыни - я вовремя вспомнил один способ - мне его показала одна черноглазая служаночка... впрочем, это неважно. Но государыня сказала, что ещё не вполне простила меня. Вечером я снова отправлюсь к моей даме и, с Божьей помощью, выпрошу на сей раз окончательное прощение.
      - Я помолюсь за вас непорочной Агнессе, граф, - сказал аббат.
      После обеда к ним нагрянули гости. Сначала заявился де Перастини.
      - Ну, вы, ребята, даете! - забазлал он с порога. - Так утереть нос этому Тапкину и Пфлюгену! Я проходил под окном британца - оттуда слышатся рыдания и звуки волынки... Кстати, граф, вы уже выпросили августейшее прощение?
      - Не совсем, - отвечал граф. - Но сегодня я надеюсь добиться окончательного помилования.
      - Ну, это вы зря! - заметил итальянец. - Если уж после первой ночи вас не простили, то теперь уж не меньше месяца придется... А кстати, как вы просили о прощении - снизу или сверху?
      - Граф всегда молит о прощении сначала сзади, потом снизу, а потом сверху, - любезно отвечал за графа аббат.
      - Попробуйте сбоку, - немедля посоветовал де Перастини. - Уверяю вас это лучший способ умаслить самую неподатливую особу.
      - Спасибо за совет, - холодно отвечал граф, задетый за живое тем, что его компетенция оценивается так профанически. - Только я не нуждаюсь ни в чьих советах. Уж я-то, во всяком случае, лучше вас знаю, каковы есть способы растопить лед в женском сердце.
      - Да я же по-простому, граф! - обиделся де Перастини. - Поберегите пыл для вашей дамы. Вы, теперь, конечно, фаворит, можете хоть что делать, хоть на трон сопли намазать, только имейте в виду - недельки через три вам понадобятся друзья... партнеры... много друзей... Уж я-то знаю, что значит потерять партнера!
      Граф готов был вспылить, но чуткий аббат вовремя перехватил нить разговора.
      - А как поживает ваш Верди? Вам удалось повидаться с ним? - задал Крюшон поспешный вопрос.
      - Ах, Верди, - вздохнул де Перастини. - Да, я видел его, но мельком, увы, только мельком... Из окон Пфлюгена звучит губная гармошка - это пруссак разгоняет свою меланхолию.
      - Меланхолия у Пфлюгена? Мне отрадно об этом слышать, - кротко заметил праведный аббат. - Это начало сбываться небесное правосудие. Однако погодите - Господь ещё не так его накажет, смею вас уверить.
      - Да, но этот изверг заставляет играть на гармошке Верди, - возразил де Перастини. - У бедного мальчика вздулись все губы!
      Аббат только головой покачал, услыхав о таком издевательстве.
      - Терпение, друг мой, терпение, - сочувственно заметил он, положив ладонь на локоть де Перастини. - Молитесь Господу и святым апостолам глядишь, вам и вернут вашего партнера.
      - Я живу одной этой надеждой, аббат, - тяжело вздохнул несчастный итальянец.
      - Нет-нет, - увещевал аббат, - одной надежды мало - вы должны верить, безоглядно верить! Одной только верой спасается человек...
      Он пустился в религиозно-нравственные нравоучения, но, к счастью, тут пришел Ван Вэй, редактор газеты "Дело".
      - Граф! - ещё в дверях начал он. - У меня потрясающая новость - журнал состоялся.
      - Какой журнал? - хором спросили все.
      - "Некитайская онанавтика"! - выпалил Ван Вэй. - Вы, граф, само собой, председатель редколлегии - да вы, ваше сиятельство не волнуйтесь - это чистая формальность, я вас нагружать не буду, только вот интервью сейчас возьму.