Чудо-моргушник в Некитае

      - О, какие пустяки! - успокаивала дама. - Меня это нисколечки не обидело. Пожалуйста, тренируйтесь, сколько хотите - вы ведь на чемпионат собираетесь, правда?
      Граф не понял насчет чемпионата, но расспрашивать ему было как-то неловко, и он промямлил:
      - Э... ну да... так что ещё раз прошу прощения!.. - и Артуа замахал шляпой.
      - До свидания, сударь, приятно было поговорить с учтивым кавалером, отвечала молодка и, как бы разговаривая сама с собой, произнесла в воздух: - Ах, эти ветрогонщики такой смешной народ! Чудаки, честное слово.
      Успокоенный граф хотел было проводить даму до дома, но тут заметил, что он в одном ботфорте, и устыдился непорядка в своем костюме. Он вернулся в гостиницу, однако войти туда вновь ему уже было не суждено. У самого входа его перехватил какой-то невзрачный мужичонка, швейцарский некитаец среднего сословия. Мужичонка стал всячески убеждать Артуа перебраться к нему в дом:
      - Сударь, к чему вам это убогое заведение? - уговаривал он. Разочтите сами - тут кормят Бог знате как, простыни несвежие, полно клопов... Горничные грубые, к видному мужчине никакого снисхождения... А моя-то хозяйка приготовит все - пальчики оближешь! Масло свое, домашнее, овощи прямо с грядки. А винцо какое, а жареный каплун! А по соседству молодушка одна живет, вдовеет, бедная, так всегда благородному господину, значит, массаж там...
      - Дружок, все это очень заманчиво, - отозвался граф. - Мне и самому не хотелось бы задерживаться в этой негостеприимной гостинице. Но, видишь ли, я тут гощу на счет некитайского императора, и у меня нет с собой свободной наличности. А...
      - И не надо! - замахал руками некитаец. - Какие могут быть разговоры! Селитесь у меня да живите, сколько угодно - чем дольше, тем лучше. Зачем нам наличность!
      - И что же - безо всякой платы? - недоверчиво осведомился граф.
      - Ну, разумеется, ваше сиятельство! Может, потом разбогатеете, будете мимо ехать - ну, глядишь, вспомните ничтожного Е Нина, подкинете монету-другую... Да вы не сомневайтесь, господин граф Инкогнито, - улещал хозяин-доброхот. - Комната чистая, большая, клопов я своими руками всех передавил. А если что, так это, вдовушку-то всегда позовем!..
      - Ну, - развел руками граф, - право, ты умеешь уговаривать. Сейчас, я только зайду заберу свой второй ботфорт...
      - Нет, нет! - снова замахал руками некитаец. - Я сам, сам!.. Вы уж не ходите к этим злодеям.
      Он зашел в гостиницу и вскоре буквально вырвался оттуда, отругиваясь на ходу и крепко прижимая к груди графский сапог. За ним вывалился персонал гостиницы. Часть прислуги ругалась с некитайцем, а другая, против всех ожиданий, стала обхаживать графа, умоляя его остаться.
      - Не слушайте их! - тянул Артуа за руку некитаец. - Ихний готель сущий вертеп, а это разбойники, право слово, разбойники!
      - Ну, я уже решил, - отвечал граф на уговоры портье и горничной, что давеча неучтиво скривилась на его улыбку. - Я иду с этим добрым человеком, буду жить у него.
      "Какая муха их всех укусила? - недоумевал про себя Артуа. - То ночного горшка жалко, то чуть не ревут, что ухожу..."
      Меж тем Е Нин уже подвел графа к своему дому. Надо отдать должное хозяину, он ни в чем не солгал: комната графа была просторной и уютной, с уборной и даже маленькой ванной; жена Е Нина оказалась сама приветливость и не мешкая пригласила обоих за стол. Что же - блюда оказались весьма недурны, а старушка-хозяйка - настоящей мастерицей по части соусов и приправ. Чета некитайцев на пару потчевала графа:
      - Ваше сиятельство, а вот отведайте ещё редечной запеканки с чесночным соусом - там прослойка из телячьего языка!
      - А вот бобы со свининкой, угоститесь! - с другой стороны придвигал тарелку хозяин.
      - Капустку-то, капустку тушеную с курятиной! Отведайте, дорогой гостенек!
      - Гуся с яблочком! - вот чтобы наливочку-то закусить! Вот славно!
      - Уф-ф-ф!.. А что это у вас наливка как будто редькой отдает? удивился граф.
      - А это мы, значит, первачок из редьки выгнали, а потом на нем огурчик настояли! - объясняла радушная хозяйка. - Что, не понравилось? А вот чечевичная водочка - ма-аленькую стопочку!
      - И горошкем с баранинкой закусить! - предлагал Е Нин. - За Францию! За прекрасных дам! За рыцарство!
      Наконец, Артуа употчевали так, что он не мог добавить уже ни глоточка, ни кусочка - ни за Францию, ни за прекрасных дам. Дорогого гостя проводили в комнату, и Артуа прямо рухнул на кровать.
      - Да-а, - вздохнул он. - Ну и кормят! Так и нашего короля не кормят. Странно только, что среди блюд столько было гороха да фасоли, да ещё редька, почитай, в каждой приправе. Ну да - национальная кухня, что ж такого.
      Он погладил себя по животу. Однако спать ещё не хотелось. Очень кстати заглянул хозяин и осведомился, не желает ли его сиятельство свежей газетки на ночь. Артуа взял одну из стопки и начал просматривать страницы. Один из заголовков гласил: "Кто дунет крепче? Рейтинг участников чемпионата мира и прогнозы". Заинтересованный граф прочитал статью и из неё с изумлением узнал, что речь идет о немало-немного как о чемионате по ветрогонкам, а происходило это спортивное празднество в двух шагах, буквально за бугром от того городка, где пребывал теперь граф. "Надо же, - дивился Артуа, - я и не слыхал раньше о таком спорте". Из содержания статьи граф мало-помалу уяснил, что ветрогонки - это не что иное как испускание газов через известный проход - тот самый, который дан был Адаму и Еве для - вообще-то хрен его знает, зачем он им был дан - по-моему, в раю им этого делать не полагалось да и просто было не нужно. Ну, а уж мы, их потомки, этим проходом пользуемся для эвакуации того - сами знаете чего. И вот в этом ветроиспускании и предстояло соревноваться участникам мирового чемпионата. Граф хмыкнул - и вдруг почувствовал позыв, - вероятно, из-за чтения газеты на соответсвующую тему. Он попытался было стравить потихоньку, чтобы не нарушать благопристойности - ведь стенка не была особенно крепкой и хозяева все могли услышать, а это было как-то неблагородно. Но в кишках Артуа забурчало так, что куда там благопристойность! И граф, против воли, как и утром в гостинице, дунул вслух, да так, что задрожали стекла в его комнате.
      Из-за стенки послышался голос Е нина:
      - Ага! Похоже, началось!..
      - Зря, что ль, я чесночным соусом все мясо полила, - похвастала хозяйка.
      - Ты, мать, у меня умница! Стряпка ты моя пухленькая! - засюсюкал хозяин. - Дай-ка я тебя чмокну в щечку.
      Граф не успел удивиться этому разговору - он почувстовал новый позыв. И опять пернуть анонимно не получилось: бздеж вышел такой, что с потолка посыпалась побелка. В комнате засмердело - граф был вынужден сам себе зажать нос. "Что это со мной такое сегодня?" - с испугом подумал он. Но вскоре он уже перестал удивляться - ветры стали вырываться с таким грохотом и запашком, и столь часто, что уже было не до размышлений. И граф оставил заботу о благопристойности - если что, сошлюсь-де на нездоровье. "Надо предоставить дело природе, - думал граф Артуа, засыпая. - Вот вулкан - чем его заткнешь? Он извергается, и все тут! А потом ведь все равно стихает. Просто надо подождать конца извержения, а там..." - и граф уснул.
      За ночь он несколько раз просыпался от особенно сильного грохота. Краем уха он ловил несущиеся из-за стенки голоса - видимо, хозяева, что-то считали, готовясь к завтрашнему трудовому дню:
      - Четырнадцать крупных... записала? а мелких сколько?
      - Двадцать восемь... нет, уже двадцать девять... тридцать!
      - Лучше считай, старая! Ага! пятнадцать крупных!..
      Утром граф пернул особенно громко и сам от того проснулся. Он чувствовал себя прекрасно - полон сил, свеж, сыт. Правда, воздух в комнате был не весьма того... попахивало... Граф попытался открыть окно - и не смог: похоже было, что окно недавно заколотили гвоздями. Он вышел из комнаты и хотел окликнуть Е Нина. Тот с кем-то препирался на пороге дома. Слышались возбужденные голоса:
      - А я говорю, он пердел!..
      - Ничего не пердел!
      - Нет, пердел!..
      Послышался шум борьбы, и внутрь ввалился разгороченный спором хозяин дома. На него напирал здоровяк - по виду, такой же швейцарский некитаец и, вероятно, сосед Е Нина. Е Нин на пару с женой пытались спровадить незваного гостя, но безуспешно.
      - Да вон ваш граф стоит! - закричал невежливый сосед, указывая на Артуа. - Он и пердел! Мне говорили, он и в гостинице вчера дунул!
      - Мы, поди, ещё не оглохли! - визжала старуха. - Чай, мы бы услышали, если кто пердит!
      - Нет, он бздел! Я у окна вчерася караулил, сам чуть не оглох! спорил здоровяк.
      - Ха, чуть не оглох! - возмутился хозяин. - Да это мы со старухой редьки поели, ну и подудели маленько на ночь. Да ещё старая горшки уронила, вот и погремело слегка!
      В ответ на это сосед оттолкнул хозяина и прорвавшись к комнате графа резко распахнул дверь. Здоровяк сунул туда голову, понюхал воздух и обличающе завопил:
      - Говорите, не пердел? А вон в комнате какой кислятиной воняет!.. Это граф напердел, кто же еще!
      - Нет, он не пердел! - стояли на своем хозяева.
      - Нет, пердел! Эвон, как разит!..
      Граф ничего не мог понять - какое дело вообще этому малому до его ветров, и почему хозяин и хозяйка его покрывают? Ведь они явно слышали звуки в комнате графа! Но Артуа видел, что эти добрые люди его защищают, и потому счел своим долгом сам придти на помощь своим благодетелям:
      - Позвольте-ка я объясню, - решительно вмешался он в спор. - Прошлой ночью я действительно разок-другой пустил ветры...
      - Ага! - торжествующе вскричал здоровяк. - А я что говорил!..
      - Но, - продолжил граф свою мысль, - я это сделал совершенно беззвучно. Мы во Франции привыкли к галантности и давно разработали науку анонимного сброса ветров. Этим все и объясняется: в комнате пахнет, а хозяева ничего не слышали. Им просто нечего было услышать, так-то вот.
      Здоровяк-сосед помрачнел. Он бросил взгляд на Е Нина с супругой, которые сделали постные лица и кивали, подтверждая слова своего постояльца.
      - Что - это правда? - сбавив тон, спросил сосед.
      - А мы что тебе битый час толкуем!.. - с кислой миной отвечал Е Нин. Нам, думаешь, приятно - кормили-кормили гостя, а потом сидим, вонь нюхаем и не единого звука!
      - Да, ребята, - вздохнул сосед, - нечего сказать, влипли вы!
      - Думаешь, нам не обидно? - старуха-то моя всю ночь ревела. Готовила, старалась - и на тебе...
      - Я ведь и бобы ему, и горох, и редьку, и подливку фасолевую... запричитала хозяйка. - А он вон какой негодник - бздит и прячется.
      - Ну, ну, - похлопал, утешая, здоровяк чету супругов. - Не расстраивайтесь - может, другой раз повезет.
      Выпроводив соседа, Е Нин со смехом кинулся на грудь графа:
      - Вот спасибо, ваше сиятельство, выручили вы нас! А то он и слушать не хотел. Как это вы находчиво, про анонимный-то бздеж сочинили, а? Молодцом, хоть и граф!..
      - А что ему надо было, этому соседу? - спросил граф.
      - Как что! Хотел, чтобы мы гостем поделились, конечно! Дескать, ночку попользовались, надо и с другими счастьем поделиться.
      - Как это - попользовались? - граф приходил во все большее недоумение.
      - Ну, как же! - со смехом отвечал Е Нин. - Шестьдесят семь крупных, сто двадцать два мелких!..
      - Чего - шестьдесят семь крупных?
      - Да бзнули вы, сударь граф, - объяснил старик, - шестьдесят семь раз громко, аж чуть стекла не вылетели, а сто двадцать два раза - это уж так себе, без грохота. Вы уж имейте в виду, когда разбогатеете - мы все записали. Только вы этому противному Мэнцзы не говорите - он вас неделю у себя продержит, не рассчитаетесь потом.
      Граф скорчил недоуменную и недовольную гримасу. Все это ему определенно не понравилось. Похоже, бескорыстие его радушных хозяев было не таким уж бескорыстным, хотя какой они себе выгадывали прок - это Артуа было непонятно.
      - А за что же я должен рассчитываться? - поинтересовался он.
      - Да за бздеж, ясное же дело.
      - Что же - я и тебе должен заплатить?
      - Ну, не сейчас, ваше сиятельство, я же понимаю, - отвел глаза Е Нин. - А потом когда-нибудь, когда у вас будут денежки, поедете когда мимо, завернете к Е Нину, ну...
      - Вот что, голубчик, - решительно заговорил граф Артуа - ему в голову вдруг пришла одна идея. - Я тут у вас позавтракаю...
      - А как же, ваше сиятельство, - поторопился хозяин, - а ну, старая накрывай! У нас уж давно все сготовлено, милости просим...
      - Да, спасибо, - отвечал граф, придвигаясь к столу. - Я, значит, позавтракаю тут и... Ты знаешь, что рядом в Амстердаме состоится чемпионат по ветрогонкам?
      - А как же, ваше сиятельство! Следим, болеем, - заверил хозяин. Какой спорт, какие мастера! Только вас и не хватает.
      - А! - обрадовался Артуа. - Значит, ты тоже полагаешь, что мне надо поучаствовать?
      - Еще бы, сударь! Ведь как вы ночью-то... Чуть стекла не повылетали! А вонища какая! Так смердело, что у нашей козлушки нынче молока не стало. Точно говорю - ваше место среди чемпионов.
      - Да? - граф посоображал. - Значит, голубчик, после завтрака я и отправлюсь.
      - Будем болеть за вас и Будде молиться! - поднявшись из-за стола, поклонились супруги. - Гуаньинь свечку поставим, а как же!
      - Ну и, - продолжил граф, - вы мне там в дорогу соберите, чем меня вчера кормили. Эта диета мне, как будущему чемпиону, очень даже подходит.
      Напутствуемый самыми теплыми пожеланиями, приглашениями погостить снова и заверениями в покорности, граф пустился в путь немедля после завтрака. Конечно, ни рикш, ни лошади для него не нашлось - ведь граф путешествовал инкогнито, за счет нектиайского императора. Артуа, увы, пришлось идти пешком. Но что для французского первопроходца Некитая жалкие 30 миль, разделяющие Базель и Амстердам! Граф их одолел всего за неделю, правда, он немного оголодал в дороге и нечаянно сделал крюк, уйдя с развилки не в ту сторону. Это были, конечно же, козни Блудного Беса на Заколдованном перевале. Граф, увы, не знал этого, а Бес, имея дело со святым и памятуя урок, преподанным праведным аббатом Крюшоном, - Бес в этот раз не решился открыто подступиться к графу, зато нагадил ему исподтишка. Так что когда граф прибыл в Амстердам - разумеется, в тот Амстердам, что в некитайской Швейцарии - то дело уже было к шапочному разбору. Вовсю чествовали новых чемпионов, обсуждали рекорды и комментировали результаты в общем, графу, увы, не улыбнулась положенная ему доля славы.
      Встретили его, тем не менее, приветливо и с должным почетом. Мэр, городской комитет по спорту и прочее начальство любезно предоставило знаменитому инкогнито лучший номер в лучшем отеле и взялось его всячески опекать. Его досуг был занят с самого первого дня - Артуа повели осмотреть достопримечательности Амстердама. Сразу же произошла одна неожиданная и любопытная встреча. Граф в сопровождении нескольких чиновников прогуливался по Главной Амстердамской, и вдруг его окликнули:
      - Граф!
      Артуа повернул голову и несколько удивился - его звал никто иной как Гу Жуй. Это было ещё не столь странно, однако находился тот в бамбуковой клетке, погруженной на телегу, и караулило клетку двое стражников. Опомнившись, граф приложил палец к губам и многозначительно произнес:
      - Гу Жуй, я здесь инкогнито!
      - Ясно, что инкогнито, - осклабясь, отвечал Гу Жуй, - а то как бы я тебя узнал! Ты, конечно, на чемпионат прибыл?
      Граф отвечал утвердительно. Гу Жуй дал своей страже команду остановиться и, вылезши из клетки, уселся на край телеги.
      - Опоздал ты, ваше сиятельство, - покивал головой Гу Жуй, как бы выражая сочувствие, - опоздал. А я ведь, между прочим, тоже сюда на ветрогонки приехал. Да только воняться-то по полной программе так и не пришлось. Трагедия жизни, граф! Слыхал, поди - шуму-то много было?
      - Увы, - развел руками граф, - я заблудился на перевале и только что спустился с гор. Не было возможности почитать свежую прессу.
      - Как! Ты и про мое падение на гонках не знаешь? Про взрыв? Ну, граф, много же ты потерял...
      - Но я всегда охотно послушаю, - изъявил готовность граф.
      На это Гу Жуй с той же готовностью откликнулся и повел графа Артуа в пивную. Они уселись за столик, взяли по паре пива и знакомец Артуа приступил к горестному рассказу.
      СУДЬБА ВЕТРОГОНЩИКА: ТРИУМФ И ТРАГЕДИЯ
      - К спорту у меня, граф, отношение благоговейное: люблю спорт. Особенно ветрогонки. Ты, граф, конечно, больше по онанавтике числишься. Оно и понятно - спорт аристократов, вон и император наш покровительствует. Море там, чайки, дельфины... акулы тоже, конечно... Благородно, красиво, кто спорит! Но - это для аристократов удовольствие, а простому человеку куда уж онанавтикой заниматься!
      А вот ветрогонки - никакого сравнения. Конечно, высокие результаты тут тоже не всякий покажет. Зато заниматься ветрогонками может кто угодно. Никакого тебе снаряжения дорогого, ни тренажеров, ни тебе диеты с рябчиками и ананасами. Наоборот, жри чего подрянней - и результаты будут. Хотя главное, конечно, - это природный талант. Демократичный это спорт, граф, за то и люблю его. Правда, сам-то я всерьез воняться и не думал раньше. Так, по-любительски все было - поветрогонишь где-нибудь после обеда с друзьями и ладно. Какой уж, думаю, из меня профи! Громче мамонта бздеть надо, а какой уж я мамонт...
      И вот, поди ж ты, какое диво случилось. Гуляю я как-то по пустырьку, попердываю себе под нос, стишки на ходу сочиняю. Смотрю - сидит какой-то зеленорожий шкет у какой-то бадьи не бадьи, ступы не ступы да тоненько так ревет. Я сначала испугался, потом вижу - он худосочный такой, - ну, подошел, стал расспрашивать, кто да что. Представь себе, граф, мужичок-то ветрогонщиком оказался! То есть - почти. Из обслуги технической.
      - А почему же он зеленый был? - спросил граф.
      - А это он из другого, понимаешь, измерения, - авторитетно разъяснил Гу Жуй - можно было подумать, что он специалист по другим измерениям. Понимаешь, эта его бадья сломалась, а он на ветрогонки опаздывал - в своем то есть мире на ветрогонки, не в нашем. Ревет, конечно, - как же, я, мол, своего пилота подвел! Я ему, мол, всю заправку делаю, а он потом ветрогонит. Меня тут будто молния пронзила. Я говорю: парень, а меня ты можешь заправить? Так заправить, чтобы я всю жизнь мог воняться да первые места брать. Он: могу-то могу, да что толку - ты же в нашем чемпионате все равно не окажешься. Я говорю: а ты можешь так сделать, чтобы я бзнул, а тебя в твое измерение забросило? Парень даже просиял от радости: как, говорит, я сам не додумался! Хорошо, что на гения напоролся, а то бы... Вот, сделал он мне заправку, как договаривались, я к нему задом повернулся, на карачки встал, для устойчивости, чтоб отдачу смягчить, - да как дунул! от инопланетянина зеленого и следа не осталось. Во!
      Вот и ладненько, думаю, обслуживай своего пилота, ты мне здесь больше не нужен, а то ещё кого другого заправишь - он мне всю малину попортит. Ну и, начал я воняться да рекорды бить, - повествовал Гу Жуй, мало-помалу воодушевляясь от воспоминаний о своих недавних триумфах. - Все отборочные этапы прошел, это уж как семечки мне было, потом первенство Некитая взял, потом на Евразии все медали оторвал, кубок Пасифики сделал, кубок мира все, только олимпиада да мировой чемионат остались. Сам понимаешь, я не напрягался - не то что в полсилы - в одну двадцатую вонялся. А один черт все рекорды мои и золото.
      Ну, в прессе ажиотаж - Зе Бастер, - мерзкий тип, между нами говоря, Варан Барханов, дед Сивко, поляк Поддупа, капитан Фрикассе, прочая там шушера - все скулеж подняли, обещают меня сделать, храбрятся, про свою особую диету хвастают, а все равно - боятся, сукины дети, сами понимают отошло их чемпионство, отгонялись - мой это чемпионат. А я репортерам одно сказал: я, говорю, пришел в ветрогонки, чтобы там навсегда остаться. А об остальном поговорю, когда чемпионат возьму. Немало, говорю, падет рекордов и лопнет дутых авторитетов. Народу слетелось в Амстердам!.. Тьма-тьмущая, все землю роют - ждут сенсации.
      А вечерком, понимаешь, накануне первого дня - ты знаешь, граф, что в первый-то день абсолютное первенство разыгрывают? - а потом уж по отдельным видам воняются? - по скорострельности там, по громкости и так далее? Ну вот, а вечерком-то перед асболютным первенством подкатывается ко мне в номер Зе Бастер, мерзкий тип, мне говорили, что он в кашу таблетки с сероводородом кладет, чтоб вонючесть повысить, так я думаю, это правда, ну, меня ему все равно не перевонять, да и тебя, граф, пожалуй, а только не спортивно это, снимать надо за такое, допинг это. Так о чем я? Да, Зе Бастер подвалил ко мне и предлагает, сукин сын, соглашение.
      Давай, говорит, поделим чемпионат: ты, говорит, первое место возьмешь, но мне два вида сдашь. А в отдельных видах уж - как получится. Ну, граф, у меня от такой наглости даже челюсть отвисла. Это ж надо - даже не притворяется, напрямки такое лепит: давай поделим места! Я говорю: как это - поделим? - мы что, вдвоем будем гоняться? А он смеется: не ссы, Гу Жуй, все уже схвачено. У Варана Барханова травма, ему шов наложили на брюхо, Поддупе я отступных посулил, а дед Сивко вне игры - я ему сегодня за ужином английской соли подсыпал, а утром и в завтрак подсыплю! - И смеется, слышь, поганец-то, Зе Бастер этот. У меня шары на лоб - такую пакость делает и даже не стесняется.
      - Ну, - вздохнул Гу Жуй и отпил пива, - ну, сказать по правде, так мне все эти Бархановы и Поддупы - как петуху тросточка, не соперники они мне. Я только деда Сивко побаивался - тут уж, как тебя инопланетяне не заправляй, а гарантии все одно нет. Дед Сивко, он ежели неделю свеклу ел с горохом, то он та-ак может... Но я как рассуждал: а на что же большой спорт, на что же соревнование, если совсем борьбы не будет? Вот и прикидывал - мы с дедом Сивко всех кидаем, а уж золото промеж себя поделим, по-честному - кто кого. Это, конечно, если дед в форме, а то, может, и нет. У него, знаешь, и слабых выступлений хватало. Надуется с вечера сивухи - а сивуху-то старик шибко обожает - так из него какой боец - разок пернет и опохмеляться бежит.
      Вот, а тут мне Зе Бастер про английскую соль сказал. До чего меня это возмутило, граф! Слов нет. Самое это подлое - ветрогонщику английскую соль подсыпать. И кто? - свой же брат ветрогонщик. Это все равно что штангисту блины подменить - с железных на свинцовые или что там потяжелее. Короче, выгнал я Зе Бастера да ещё наорал вслед, что я ни под кого не ложусь - ты меня перебзди сначала, а потом бери мое-то первое место в двух видах.
      Гу Жуй замолчал и уставился на пену в своей кружке пива с видом одновременно негодующим и смущенным. Он продлжил рассказ, не поднимая глаз:
      - Ну, выставил я Зе Бастера, подлеца, и... Думаю - что же делать сообщить, что ль, жюри про это дело - что Зе Бастер деда Сивко продристать затеял? Думал-думал... Ну, не могу! Не могу! - Гу Жуй даже стукнул кулаком по столу. - Ну, не был я отродясь стукачом. А что же получится - пойду и наябедничаю. Казалось бы, и причины самые серьезные - спортивная честь, личная нравственность, - а - не могу. Так в газетах и напишут: ветрогонщик Гу Жуй заложил своего товарища. И - не пошел я, граф, ни к жюри, ни к деду Сивко. Не пошел. Не мое это дело - пусть жюри с этим разбирается, на что там комиссия по этике.
      Гу Жуй снова замолчал, разглядывая пену в своей кружке. Граф, желая ободрить спортсмена, вопросом понудил его продолжить повествование:
      - И что же - назавтра вышел дед Сивко на старт?
      - Не-а, - отвечал Гу Жуй. Он оживился. - Снял сам себя с соревнований наш дед. Выступил перед зрителями, извинился, что подвел - и вернулся в номер, на горшок. Я на Зе Бастера посмотрел - мерзавец и ухом не ведет, будто это и не его козни. Посмотрел на меня ясными глазами и сделал заявление прессе - дескать, он намерен дать бой новой звезде - это мне, значит.
      Ну, сели мы в линию на стульчаки, пояса герметичные одели, подоткнули шланги вонеотводные, судья красным флажком махнул - па-а-ехали! И ведь сколько у меня стартов было, граф, а никак не привык - сердце так и екнуло. Гонка! Я с первых же минут оторвался, конечно. Другие ещё на полметра по рельсу-то пятидесятиметровому не подвинулись, а я уж в стопор на другом конце дистанции уткнулся. Публика орет, специалисты за голову хватаются ещё бы, дистанцию в пятьдесят метров сделал за восемьнадцать секунд с одной сотой! Ну, первенство-то абсолютное, оно этим не заканчивается, конечно, я говорил тебе. Вот, значит, сижу я в конце рельса у стопора и продолжаю рекорды бить. Они там пыхтят, кое-как подтягиваются - вторым Поддупа ползет, за ним Варан Барханов, он тяжеловес бывший, пердит-то хорошо, да гоняет медленно, Зе Бастер, мерзавец, четвертый. Ну, минут через семь все подтянулись на стрельбище и снова в линию выстроились. Стрелять начали - и опять мне равных нет, все рекорды мои - и по вонючести, и по громкости, и по долготе одного выстрела - как под серпом рекорды-то валятся. Скорострельность? - пожалуйста - семь выстрелов в пять секунд. Вонючесть? у вониметра аж стрелку зашкаливает. Громкость? - опять я - аж на последнем ряду трибун все уши зажимают. Остается, значит, только художественное впечатление, артистизм. А что артистизм? Я хоть с дистанции теперь сойди все равно баллов столько, что никто уже не догонит. Нокаут! Чемпион практически, только объявить осталось. Репортеры подбежали, а я так им небрежно интервью даю - как бы не замечаю, что я ещё на гонках. Меня спрашивают: когда вы начали тренироваться? какая у вас метода? А я им бздю - про инопланетную заправку, само собой, ни звука - я им, значит, дую: какие, к хренам, тренировки? - отродясь этой ерундой не занимался. Для меня, говорю, бздеть так же естественно, как моргать, как дышать! Я, говорю, этого даже не замечаю. Ну, все слушают, гонщики-то - Барханов, Поддупа, Зе Бастер - да зеленюют от зависти.
      Барханов, он вообще ветеран здопибола - как штангу слабо поднимать стало, за здопибол принялся, да не пошло дело. Тренер ему и говорит: у тебя, Варан, только тужиться хорошо получается, шел бы ты в ветрогонки. А что? Барханов-то мало что ль, пока штангу кидал, ветров-то подул? Ну, он и послушал - рано, мол, мне с большим спортом расставаться. Неплохой мужик, вообще-то, только самолюбивый жутко, ну, не умеет проигрывать - ну, для спортсмена самолюбие это не порок, это даже так и надо. Да и бздежник он одаренный, тоже надо признать. Ты, сейчас, поймешь, граф, почему я про Барханова-то тебе расказываю.
      Значит, репортеры меня спрашивают - поделитесь секретом диеты. Я опять воняю: отчего не поделиться, пусть каждый повышает свое мастерство. И бздю им: диета, говорю, такая: начинать следует с большого куска хозяйственного мыла и унции канифоли. Все хорошенько пережевать и не дыша проглотить. Потом соленая селедка, жареная в меду и чесночной заливке, потом стакан клейстера, далее фунт дождевых червей, сырых, конечно, но с вазелином, потом снова кусок хозяйственного мыла, а закончить можно стаканом воды из сливного бачка. А вечером все повторить. Ну, они, олухи, все записывают, Варан Барханов прислушивается, бараньи глаза свои вытаращил - думает, сможет ли он эту диету осилить, а я говорю - минутку молчания, господа, мне надо программу выступлений закончить, я ещё вольные упражнения не выполнил - это, я сказал уж тебе, на художественное впечатление первенство.
      Ну, выдал я им "Чижика-пыжика", обязательную программу да ещё произвольную - партиту ре минор Иоганна Себастьяна Баха. Само собой, опять полный фурор - ни на каких ветрогонках ещё такого артистизма не слыхивали. Все, слышь, нижние ноты взял со всеми диезами там и фложелетами! А аранжировка, а верхние регистры какие! Куда твой орган... А экспрессия какая! Ну, мне бы на том успокоиться и закончить. А я, - горько вздохнул Гу Жуй, - а меня, понимаешь ты, тщеславие да озорство какое-то взяло - дай, думаю, пошухерю. Похвастать захотелось - думаю, ещё что-нибудь сыграю. Смотри, на трибунах англичане сидят - это как раз экспедиция полковника Томсона с заколдованного перевала подоспела, а недалеко, смотрю, Кырла-Мырла с семьей и партнером, как раз конгресс свой провели и пошли культурно отдыхать на стадион. Так, так, думаю - что же мне исполнить? Боже, храни королеву или Интернационал? А! - думаю - и то, и другое!
      Начал, значит, с королевы, Боже ея храни. Ну, англичане все вскочили, я инструментальную часть веду, они подпевают, по щеке полковника солдатская слеза катится - ну, ещё бы, всякому приятно - гимн его страны исполняют. Спели, значит, похлопали мне, а потом, - Гу Жуй снова горько вздохнул, - а потом... Эх!.. Потом я за Интернационал взялся. Сижу, значит, Интернационал выпердываю, Кырла-Мырла с трибуны мне подтягивает, дошли значит, до места: "Весь мир насилья мы разрушим до основанья" - и понимаешь, захотелось мне экспрессии подбавить, нарисовать, понимаешь, звуковую картину. Дай, думаю, грохотну! И вот, вывожу я это "разрушим до основанья" да ка-ак дунул! как дунул! - к чертям свинячим весь ветрогонный баллон разнесло, это куда бздеж-то мой с гонок шел по шлангу вонеотводному. Грохотнул уж, нечего сказать. Разрушим, значит, до основанья - а затем... затем...
      Гу Жуй махнул рукой, неожиданно всхлипнул, залпом допил пиво и хряснул кулаком по столу.
      - Эх-х!.. - крикнул он. - Затем - затем весь баллон разнесло. В клочья. Ну, а там показатели все, все рекорды мои - скорострельность да громкость и прочее. Их потом, понимаешь, граф, снимают оттуда и заносят в официальный листинг результатов. А тут... Тут-то, граф - что тут заносить? Когда весь баллон с показателями в клочья, а? У меня это так и стоит перед глазами - оглянулся я на грохот-то и вижу: медленно все так, будто в кино, - обломки мои рекордные кружат в небе и так тихо на трибуны падают, на головы, значит, Кырле-Мырле и английским солдатикам... И запах, запах такой темной тучкой в небо поднимается... Да... Вот тебе и рекорды, вот тебе и абсолютное золото... Где они, до основанья, а затем? Где? Ветрогонщик, где твои ветры? - развеялись! Вонедуйщик, где твои вони? - на тыщу носов разнюханы. Смрадовержец, где твои громы пахучие? - отгрохотали, отгремели, и дыма нет! Вся инопланетная заправка - к чертям свинячим. Вот так! Эх!
      Гу Жуй выдул ещё одну кружку пива, уронил лицо в руки и сильно застонал. Он поднял голову и посмотрел на Артуа - в глазах его светилась совершенная безнадежность. Пережитое ещё не отпускало спортсмена - в мыслях своих он был ещё там, на трассе, вновь вспоминая каждый момент памятного соревнования, ещё переживая мгновения своего единоборства с соперниками, ещё пытаясь что-то подправить, изменить, ещё не до конца веря в окончательность своего фиаско - фиаско, что так трагически оборвало его несравненный триумф.