"Франциска за мной, - сказал он, ну, а Анной Ходл поделится, он парень добрый!" "Это исключено, - у меня жена", - твердо отказался я. "Э! Да ведь она далеко в Лондоне! Кто ей станет рассказывать?" "Не так уж далеко, я оставил её в нашей миссии в Лахоре", - имел неосторожность проговориться я. Жомка пробурчал что-то вроде "Твое счастье, майор" - он всякий раз понижал меня в звании, когда был на меня сердит. Хуже всего, однако, оказалось расстройство пищеварения, которое не замедлило обнаружиться у Жомки. Каждый день он в самое неподходящее время удалялся в кусты, где проводил по часу и долее, причем, требовал, чтобы экспедиция останавливалась и ждала его. В этом с Жомкой лучше было не спорить, в чем нас убедил инцидент с сержантом Липтоном. Последний в одну из таких остановок отказался разыскивать для Жомки "какой-нибудь листок побольше, вроде лопушиного". "Гляди, Липтон, не обоссысь ночью!" - крикнул из кустов Жомка. На следующее утро брюки сержанта были совершенно мокрыми. "Что, Липтон, мама не сводила сделать пи-пи, да?" - с вызовом заметил Жомка. Ясно было, что это его работа. Сержант Липтон схватил винтовку, и только неожиданное проворство Жомки спасло ему жизнь. Сержант поклялся, что пристрелит засранца, если тот посмеет снова примкнуть к экспедиции. Ни истерика монахинь, ни недоброе выражение лица рядового Ходла не действовали на сержанта. Остальные тоже были по горло сыты Жомкой, и склонялись к тому, чтобы поддержать Липтона. Увы, общей решимости хватило ненадолго. Ночью Жомка - он продолжал следовать за экспедицией в отдалении - поднял такой вой и скулеж, сетуя на свою несчастную долю, что не было решительно никакой возможности уснуть. Утром повар Ходл объявил, что у нас вышло все продовольствие и без помощи Жомки достать что-либо будет невозможно. Сестры Франциска и Анна визжали, будто их режут, а затем набросились на несчастного сержанта и исщипали его так, что он превратился в сплошной синяк. Кстати, брюки Липтона вновь были мокрыми. Изменилось настроение и у остальных - теперь все осуждали Липтона и требовали, чтобы он принес Жомке извинения и привел его обратно. Сержант крепился полдня, затем махнул рукой, заревел, и ушел в горы, откуда пришел уже с Жомкой. Надо сказать, что после этого инцидента между ними установилась самая тесная дружба, и сержант поддерживал Жомку во всяком его начинании. Нечего и говорить, что возвращение Жомки было отпраздновано самой безобразной пъянкой, причем, праздничный стол ломился от "пропавших" продуктов. Глубокой ночью Жомка вломился ко мне в палатку и потребовал, чтобы я сделал на сержанта Липтона представление к награде. "Парень ошибся, но нашел в себе мужество исправить ошибку! Разве он не заслуживает ордена?" - приставал Жомка. По моему мнению, все мы в этой экспедиции заслужили награды, и чтобы отвязаться, я обещал ходатайствовать об этом*... Теперь Жомке уже никто не перечил, и путь
      _________
      * за героизм, проявленный в Трансазиатской экспедиции, сержант Липтон по особому повелению королевы удостоен ордена Бани
      экспедиции проходил без больших неприятностей, если не считать такими совершенно несусветные, какие-то отвратительные истории, которыми время от времени нас потчевал Жомка. То он рассказывал, как в его компании какой-то ученый проводил исследования, испуская под нос клеркам кишечные газы, то его друг вступал в противоестественное общение с обезьянами... Когда до столицы Некитая оставалась неделя пути, Жомке взбрела на ум новая прихоть: он стал убеждать повара, что тот должен укусить некитайского императора. Сержант Липтон поддерживал Жомку, но повар не соглашался:
      - Да нет же, Жомка, я на такое не способен!
      - Да ты пойми, чудак, - втолковывал ему Жомка, - это тебе только кажется, что ты не способен! Люди часто и не подозревают, какие в них скрыты способности! Что тут хитрого? Конечно, император сидит на троне и его охраняет гвардия, но ведь никто и не говорит, что надо действовать напролом! Ты подкрадешься к нему, делая вид, что хочешь облобызать его туфлю, а потом вскочишь, вздернешь его с места - так, чтобы оторвать от трона седалище, да и вцепишься ему в ляжку! Он и глазом-то моргнуть не успеет! У тебя получится, я знаю!
      Но повар Ходл отговаривался тем, что у него шатаются передние зубы и он не сумеет укусить как надо. Липтон было вызвался добровольцем, но Жомка отклонил его за ненадлежащий прикус. В конце концов он пришел ко мне:
      - Рядовой Ходл не в состоянии выполнить миссию, у него шатаются зубы. Вы, как глава экспедиции, должны взять её завершение на себя и лично укусить некитайского императора!
      Я кое-как уразумел, что Жомка говорит серьезно и, разумеется, отказался.
      - Если ссышь, майор, так и скажи!* - презрительно бросил мне Жомка.
      __________
      * Жомка вкладывает двойной смысл в свои слова: упрекает полковника в трусости и одновременно намекает на грозящую ему опасность в случае отказа.
      Весь день он пребывал в мрачных раздумьях, а вечером объявил, что вынужден будет сам укусить азиатское чудовище. Мы все пытались отговорить Жомку от его рискованной затеи, но он твердил одно:
      - Нет, ребята, - больше некому! Бугор струсил, мне придется взять это дело на себя!
      Каких только обвинений я не наслушался от наших милых дам! Но несмотря на все их визги и писки, несмотря на урезанную порцию за обедом и три дня подряд мокрые брюки, я не отказался от своего решения. Жомка, казалось, смирился с этим и не упоминал больше о покусании императора. Мы все надеялись, что он забыл обо всем. <...>
      Наконец, мы прибыли в столицу и были приняты первым министром для согласования вопросов нашего пребывания в Некитае. Хотя Жомка и не входил в состав экспедиции, он присутствовал тут же. Едва вошел министр и прозвучали первые приветствия, как Жомка поднялся и сказал, что имеет важное сообщение.
      - Один из членов экспедиции задумал при аудиенции укусить императора Некитая! - заявил он.
      - Кто же? - нахмурился первый министр.
      К моему величайшему негодованию этот мерзавец громогласно произнес:
      - Это глава экспедиции полковник Томсон!
      Министр, ещё больше нахмурясь, объявил, что обязан расследовать сделанное заявление. Он вышел. Не успели мы опомниться, как следом за ним вышел и Жомка, сославшись на обострение геморроя. Тут же в комнату ворвались стражники, нас всех связали и подвергли допросу каждого по одиночке. Мне лично два часа подряд задавали один и тот же вопрос: "С какой целью вы затеяли покушение на нашего государя?" Едва я успевал объяснить, что не имел и не имею подобных намерений, как вопрос задавали снова, а затем последовала пытка под названием - я узнал это позже - portanka chappay. Заключалась она в том, что повторяя все тот же вопрос мне под нос совали какуюто немыслимо зловонную тряпку. Я не выдержал и решил признаться в том, чего не совершал, считая себя обреченным в любом случае. "Ну вот, давно бы так," - сказали мне и освободили от пут. После этого нас собрали всех вместе в той же комнате. Как выяснилось, остальные сдались ещё раньше меня. Мы уже начали прощаться друг с другом, не сомневаясь в нашей скорой гибели. Тем временем вошел первый министр и объявил приговор: или немедленно покинуть Некитай, или аудиенция у императора в намордниках и на поводках. После общей радости и бурного совещания мы согласились на второе, так как любопытство встречи с этим легендарным человеком было велико. К тому же, данные мне поручения были слишком важны...
      Итак, долгожданная встреча наконец состоялась. Император принимал нас, сидя на высоком троне из слоновой кости в зале из мрамора, что считалось признаком расположения. После положенных церемоний нас усадили на пол на циновки. Началась беседа, затрудненная, правда, тем, что мой намордник был слищком туг, и я еле выговаривал самое простое предложение. Император был, казалось, благосклонен, шутил, и я надеялся в конце приема попросить о дальнейших встречах без намордников и поводков, надеясь удовлетворительно объяснить произошедшее недоразумение. К моей радости, монарх сам заговорил об этом:
      - Мне доложили, господа, что кто-то из вас намеревался укусить мою августейшую особу. Неужели я слыву таким деликатесом?
      И тут произошло невероятное. Рядовой Ходл, до того смирно сидевший на циновке, вдруг ощерился и с хриплым рычанием бросился на императора. Растерявшаяся охрана поймала его поводок только тогда, когда он уже клацал челюстями в двух дюймах от ноги императора - каким-то образом ему удалось скинуть намордник... Четверо здоровенных стражников тянули Ходла назад, но наш повар буквально рвался с цепи. "Остановитесь, Ходл, что вы делаете!" хотел скомандовать я, но в тот же миг почувстовал, что Ходл совершенно прав, и я, как вожак стаи, обязан поддержать его, - и с таким же остервенелым лаем я неожиданно для себя кинулся на подмогу Ходлу. Нас кое-как выволокли из зала, и только тут мы успокоились. Что это такое на нас накатило - этого не могли объяснить ни я, ни Ходл. <...> Два дня нас держали под домашним арестом, а затем всю экспедицию выслали из страны. Перед этим я успел повидаться с нашим консулом в Некитае, который вручил мне секретный пакет, полученный дипломатической почтой. Там содержались сверхсекретные инструкции относительно моей миссии в Некитае. Каково же было мое удивление, когда я узнал, что мне предписывалось... покушение на императора Некитая! Но как об этом пронюхал Жомка?!. Во всяком случае, миссия уже была провалена - мы под надзором некитайской гвардии возвращались в Лахор. У Кашанского плато охрана покинула нас, и нам пришлось испытать на себе все прелести неподготовленного перехода через горы...
      Мы были едва живы, когда добрались до Лахора, и все же главный удар ждал меня впереди. Не успел я ещё выспаться и кое-как прийти в себя, как моя жена захотела меня взбодрить встречей с одним, как она выразилась, нашим общим другом. Я догадался, что речь идет о моем кузене Эдуарде, который обещал заглянуть к нам в Лахор на своем пути в колонии. Мэри вышла из комнаты, вновь вошла и на счет "раз-два-три" открыла дверь. В проеме мне приветливо вилял хвостом... Жомка!!! Оказывается, он поджидал меня уже месяц.
      - Я знала, что это обрадует тебя, Тед, - сказала Мэри. - Джим согласился сопровождать нас на пути в Лондон. Правда, здорово?
      * * *
      - Жомка! Жомка идет! - зазвенел вдруг у входа ребячий голос. Какой-то мальчишка заглядывал в пещеру и громко кричал: - Эй! Жомка идет! Вон там! малец показывал куда-то вниз, на дорогу.
      Все не сговариваясь высыпали из пещеры. Любопытство каждого было в высшей степени возбуждено тем, что они уже слышали про этого легендарного человека. Всем не терпелось взглянуть на этого раздолбая своими глазами. Вышел даже граф, невзирая на свою наготу - впрочем, он прикрывал её шляпой.
      - Где? Где Жомка? - посыпались вопросы.
      У входа стоял какой-то мужичонка - очевидно, местный крестьянин, и мальчишка - по-видимому, его сын. Крестьянин низко кланялся вышедшим из пещеры.
      - Я, благородные господа, - объяснял он, согнувшись, - живу тут недалеко. У нас в деревне про вас уже второй день все только и говорят. Что в Гастонской пещере просветленные изо всей Шамбалы собрались для высокой беседы. Я думаю - надо господам покушать-попить принести. А тут Жомка в деревню пожаловал - самогонка кончилась у них. Ну, староста мне и говорит: сходи-ка в пещеру к этим шамбальеро, просветленные все-таки. Там, мол, дружок Жомкин живет, Фубрик, так, мол, обрадуется, поди, корешку своему. Ну, я пожевать взял кое-чего да и пришел.
      - И где? Пожевать где? - вопросил Фубрик.
      Крестьянин, кланяясь, попятился и показал на довольно большую сумку с снедью. Фубрик подобрел:
      - А, это ты правильно. Завтра снова принеси. Мы тут решили: пока всю книгу не прочитаем, из пещеры ни ногой. Правильно, мужики?
      - Правильно, правильно! - пошел одобрительный гул.
      И Ходжа, хотя он до этого торопился к родителям жены, чтобы вернуть Михри и детей домой, тоже закивал вместе со всеми.
      - А где Жомка? - спросила меж тем Прелесть Прерий, окидывая взглядом горную дорогу.
      - Во-он! - показал мальчишка - на дороге вились клубы пыли. Они приблизились к пещере, и вот - стал виден целый обоз.
      - Да это бродячий цирк! - наконец разгледели все.
      Действительно, мимо ехало несколько кибиток, увешанных яркими плакатами и тряпичными куклами зверей и клоунов. Из одной повозки выбрался человек, помахал рукой стоящей у пещеры компании и стал подниматься к ним.
      - Джим! - ахнули в голос Фубрик и Прелесть Прерий.
      Все вгляделись в нового гостя - и благоговейно замолчали. В во всем облике путника так и светилось нечто легендарное, в сравнении с чем все мелкое и повседневное стушевалось, и даже Суперкозел как-то померк. Но не только в титаническом размахе личности Жомки было дело. Сзади его тела, от самого копчика, свисал чуть ли не до колен пушистый собачий... хвост!!!
      - Джимуля! - на грудь Жомке кинулась Прелесть Прерий.
      Затем последовали объятия с Фубриком, и вот он-то живо растолковал другу, кто есть кто в этой толпе и как в ней оказался.
      Жомка быстро все понял и первым делом - самое главное: что нашелся придурок, который собирается на халяву кормить всю шару.
      - Так чего же мы стоим? - заговорил он. - Самое время присесть и перекусить.
      Этим все и занялись, а крестьянин сел поодаль - он хотел забрать посуду, чтобы завтра принести еду снова. Жомка моментально приписал заслугу себе - по его словам выходило, будто это он после циркового представления убедил старосту, что святая обязанность местных жителей - подкармливать просветленных в Святой пещере.
      - Я, - повествовал Жомка, - только услышал, что у них тут недавно кто-то в амбар с самогоном подкоп устроил, сразу понял - Фубрик это. А тут ещё сказали, что в пещере какие-то троглодиты собрались, а вождя Фубрик зовут, Ну, я все и вычилсил. пора, думаю, подкормить ребят - поди, не растут там бутерброды-то, в камнях.
      - Погоди-ка, Джим, - остановил его Фубрик. - А в краях-то этих ты как оказался?
      КРАХ ТРАНСАЗИАТСКОЙ ЭКСПЕДИЦИИ
      2. ДВА ЗАСРАНЦА (версия Жомки)
      - Как я здесь оказался, ты говоришь? А с цирком. То есть с цирком это уже потом. А сначала трансазиатскую экспедицию сопровождал. Ох, и намаялся с ними!
      - Зачем же ты взялся за это, Джим?
      - А как я мог их бросить, Пит? Ведь совершенно беспомощный народ, эти англичане. Я с кинопередвижкой ездил тут по поселкам, ну и наткнулся - они уж наполовину, почитай, покойники были, заблудились, как дети. Сидят, ревут. Проводники - одно название, деньги взяли, а местности совсем не знают. Мной солдат пугали, что ты скажешь! Командир отряда - вообще слизень какой-то... Пропали бы без меня, как куренки. Липтон - тот так и говорил мы бы без Жомки загнулись, - это меня в Некитае стали Жомкой звать, я и сам так теперь представляюсь, когда с местными общаюсь. Да хотите, я вам всю эту историю расскажу?
      Все выразили горячее желание.
      - Перво-наперво, мужики, что подвело англичан - это их колониальная жадность. Хлебом не корми, дай какую-нибудь колонию захватить! Да не на тех напали - Некитай - это вам не Китай какой-нибудь. А второе, в чем просчет главный, я считаю - это крупно они с командиром ошиблись. Я все ещё думал: кого это угораздило такого линялого майоришку командиром назначить? Да ещё и полковником его произвести? И что вы думаете - когда экспедиция-то кончилась, разжаловали его в майоры, не подвело меня чутье. Такой засранец - не приведи Господь. По два раза на дню в кусты бегал!
      - А Пит нам говорил, будто это у вас с пищеварением осложнения, неожиданно подал голос Суперкозел.
      - Я так и знал, Пит, что ты на меня настучишь, - пожурил Джим. - Что ж, верно, у меня есть тут свои проблемы, но с полковником - никакого сравнения. Я ведь как - по-простому, зашел за камень, посидел, сколько надо, лопушком-другим попользовался - и дальше. А Томсон, полковник хренов, - тот все по военной науке. Сначала солдатика с пулеметом на господствующую высоту загонит, потом местность прочешет - нет ли где притаившихся диверсантов, потом посты расставит, пароль им даст - вот тогда уж в кусты. А сам к себе то и дело вызывает - то ему, видишь ли, военно-морское уложение надо в памяти освежить, то срочно на карточку тещи взглянуть хочется, а она в вещмешке, то ему томик трагедий Шекспира подавай. И хоть бы сидел спокойно - нет, за час раза два-три дислокацию сменит. Вот и бегал сержант Липтон по кустам с томиком Шекспира, изучал следы на местности. Кстати, насчет Шекспира я с майором соревнование устроил. У него там в книжке закладка была, ну, он её и передвигал по мере прочтения. А я, значит, с конца шел - ну-ка, думаю, кто из нас раньше к середине успеет?
      - Как же так, Джим, неужели ты стал читать, да ещё Шекспира?
      - Чудак ты, Пит. Кто говорит - читать. Листочки я употреблял - горы же, лопушок-то не везде растет. Но я честно делал, без поддавков - лишние страницы не трогал, - две понадобятся, так две и вырву. А то что за соревнование! Кстати, не удалось майора обогнать: феноменальная, понимаешь, скорость чтения! Ну, а скорость путешествия какая - это уж вы сами представьте: до столицы миль тридцать, а мы их две недели шли. Нет, точно говорю - сгинули бы без меня. А третье, в чем прокол у англичан был, - это зря они двух монахинь с собой взяли. Где баба, там... Да опять же, не в девчонках дело, девчата что надо, никто ничего не говорит. Майор - вот кто все опошлил! Лежим мы, значит, с Франциской в палатке, - ну, само собой, предаемся благочестивым молитвам, вдвоем, и вдруг прямо под ухом раздается какое-то похабное хаканье:
      - Х-ха-а, х-ха, х-ха...
      - Ходл, - говорю - он в той же палатке с Анной стоял на молитве, умерь религиозные экстазы!
      А Ходл - это кореш мой был, повар, - он и отвечает:
      - Да это не я, я так лежу, это полковник за стенкой онанирует.
      Я посмотрел - рядом костер, значит, горел - и точно, тень Томсона на стене - так и колышится, так и стонет. Ну, мужики - вы меня поймете - ну это что такое? Мы, значит, тут тихонечко себе взываем к Господу, Францисочка вся такая нежная, так и вдохновляет к возвышенным, значит, переживаниям, так и пылает девчоночка, - и вдруг полковник тут же подслушивает и стонет - ну, это как, а? Вот вы, - Джим обратился к мастеру дзена, - что бы вы сделали?
      - Я бы отобрал у него пистолет, отчислил из отряда и отправил назад в Лахор. А главой экспедиции назначил бы Франциску, - не задумываясь отвечал мастер дзена.
      Джим с завистью вздохнул:
      - Что значит человек Востока! А я вот не догадался. Зато я другое сделал. Во-первых, послал гонца в деревеньку к местным. Мол, идет начальство - встречайте, готовьте подарки. Горло там промочить, а полковнику чтобы непременно была клизма. И знаете что - не в пример дело лучше пошло. Липтон уж не знал, как меня благодарить. Раньше он раз пять, а то и все десять к полковнику в кусты бегал, а теперь сбегает разок-другой, ведерко воды принесет - и порядок. Мы как-то переходили бурную горную реку, а клизма-то возьми да вывались из мешка. Так Липтон с себя всю поклажу сбросил - и в реку. И спас ведь клизму. Я спросил его потом - может, думаю, это он для виду, может, просто искупаться захотел. Нет, говорит, как подумал, что по-старому будет - так одна мысль: или клизму выловлю, или утоплюсь. Я смотрю - а парень-то герой! Пошел к полковнику - так и так, сержант жизнью рисковал ради вас, надо его наградить. А сволочь майорская только пялится исподлобья и молчит. Ладно, утром я говорю Ходлу - майора больше не корми, провинился. - Как так? Солдат буду кормить, а его нет? - А так, скажи ему, что ему офицерский паек идет и что он его весь приел, а за счет солдат ты, мол, не намерен его питать. Ну и - подействовало! На второй же день Томсон написал представление, - поди, Липтон уж с орденом ходит. А насчет подслушиваний ночных - так-таки ничего не мог я поделать. Если не прямо за стенкой, так все равно где-нибудь по кустам шарахается. И такое, меня, мужики зло взяло: как же так, думаю, вот такой придурок - и собирается стать генерал-губернатором, половиной Азии заправлять - где же тут логика? А с другой-то стороны - император некитайский - тоже додик. Меня так и озарило: э, думаю, так вот и надо, чтобы два засранца - нет, я не в счет, я это о майоре и императоре - чтобы два, значит, каннибала пожрали один другого! А за что же вся-то экспедиция должна гробиться, солдатики, девчонки? И стал я убеждать майора, что его личная задача, как командира, его, так сказать, миссия главного белого человека - это укусить некитайского императора.
      - Как укусить?!.
      - А что - до смерти загрызать, что ли? Укусить! Я вам не британский колонизатор.
      - И что же полковник?
      - Струсил, конечно. Я ему говорю: вы понимаете, что имеете дело с азиатским чудовищем в лице Некитая? - Да, понимаю. - А вы понимаете, что Запад обязан показать ему свои клыки? - Согласен. - Так кому же, как не вам, главе экспедиции, это выполнить! - Нет, боится, на солдат стал перекладывать. Я же говорю - такой трусливый майор. Ходл ему снова порцию урезал - нет, не помогает. До того перепугался, что онанировать перестал вокруг нашей палатки. И ещё знаете что? - нипочем не угадаете - писаться ночью начал, - от страха, конечно. Я ему тогда и сказал: хрен, мол, с тобой, читай "Гамлета", майор, я это дело на себя возьму. Ну и вот, добрались, значит, до столицы. А дальше, мужики, чудеса начались. Кажется, я в Некитае всего уж насмотрелся - а вот никак не ждал от майора. На приеме-то во дворце кинулся он все-таки на императора, поборол свою трусость! Насилу удержали, говорят, а то ходить бы богдыхану без ягодицы. Ну, а дальше что - выслали, конечно, всю экспедицию из страны, а консулу ноту. Дескать, английские офицеры могли бы выбрать более удачный способ показать свой прикус.
      А меня, ребята, совесть замучала. Думаю, - ладно, полковник, ему так и надо, а миссия-то белого человека, а ребята-то - простые английские парни Ходл, Липтон, - таких мучений натерпелись, столько миль отшагали - и что же, все впустую? Нет, думаю, - доведу их дело до конца. Ну, прошел как-то во дворец - я-то без подозрений, притаился за портьерой, гляжу - кто-то из спальни императрицы выходит, подскочил да как вцеплюсь ему в ляжку! Вот тебе, азиатское чудовище! И, конечно, деру, пока не поймали. Только, мужики, не на того я напал. Оказалось, это какой-то французский граф был. Такая вот досадная ошибка. Но все равно - на всякий случай я спрятался получше. Пошел в бродячий цирк, в номер к факиру. Он меня собакой заколдовал. Гвоздь программы был! Он мне: Жомка, сколько будет два плюс три? Я: гав-гав-гав-гав-гав! Он: Жомка, кто из зрителей взял монету? Я лапой показываю - вон тот лысый придурок! Так и путешествовал с цирком, пока из Некитая не выбрались. А потом факир меня обратно расколдовал, да, видно, жалко ему было - видите, хвост остался.
      - Так ты отрежь!
      - А зачем? Мне так самому больше нравится. Да и дамам как-то пикантно кажется. Да! Забыл. Я ведь потом навестил майора - надо, думаю, выразить ему свое восхищение его храбрым поступком. Да только опередил его - Мэри-то дома, а полковник только по горам ещё полз. Ну, натурально, остался у ней всякому понятно, мой долг - жену друга утешить. Конечно, расписал ей муженька в лучшем виде, какой он удалец. Такой он, говорю, смелый, такой смелый - с голыми зубами на императора кинулся! - Как кинулся? - А так чтобы клыки Запада показать! А какой верный муж! Сколько его солдаты звали на ночную молитву с монашками, а он - ни в какую! Задрочусь, говорит, а не изменю! Мэри только ахала, какой у неё полковник герой. И что вы думаете оценил майор мою поддержку? Как бы не так! Я месяц его жену отхаживал, а он меня в Лондон не захотел с собой взять. Вот какова благодарность английских майоров! А мне-то ещё солдаты говорили, что вроде как в конце концов нашли они с командиром общий язык. Да видно, горбатого могила исправит - пока была нужда, поближе к солдатам жался, а как чуть полегче стало - и дружба врозь. Ну и - пустился я обратно в Некитай.
      - Обратно в Некитай, - как эхо повторил граф Артуа - и вдруг закрыл глаза, встал и, как лунатик, не открывая глаз, прошел обратно в пещеру, а там повалился на свою подстилку и захрапел.
      * * *
      - Н-да, - произнес граф, завершив чтение. - Н-да. Теперь все понятно план Тапкина по захвату Некитая провалился, и он, этот прожженый интриган стремится... уморить нас с аббатом лягушачьей икрой! - выпалил Артуа неожиданно для себя.
      - Да, да! - горячо поддержал де Перастини. - Я уже говорил вам - вы не налегайте так на это средство. Сначала, так утверждают, потенция повыша...
      - Моя потенция в этом не нуждается, - холодно отрезал граф. - Я уже говорил вам. Я вообще собираюсь немедленно ехать к императору и просить об изменении нашего стола. Наше национальное блюдо - жареная курица в майонезе и бургонское.
      - О! - вскричал де Перастини, облизываясь. - О! Жареная курица!..
      - Конечно, против нас с аббатом англо-прусский альянс, - рассуждал граф вслух, расхаживая по комнате. - Теперь мне ясно, что кража наших вещей на дороге - это часть их дьявольского плана... Но нам есть что противопоставить этому... Некоторые лица при дворе, я полагаю, обладают достаточным весом, чтобы замолвить за нас словечко.
      - Вы про императрицу? - откровенно спросил де Перастини. - Имейте в виду - у неё Ахмед.
      - У неё - _Я_ и Ахмед, - парировал Артуа. - Так, теперь надо подкрепиться... Де Перастини, вы не угостите меня спагетти с сыром? Ну, а потом и во дворец! Немедля.
      - Вы обещали меня свести с аббатом, - плотоядно ухмыльнувшись, напомнил итальянец.
      - Да, да, я не забыл! Идемте, - граф вышел в коридор и постучал в двери напротив.
      - Тебе какого хрена надо? - раздался грубый мужской голос - тот самый, что отвечал графу вчера из этой же комнаты.
      Но теперь граф был настроен решительно. Он сказал де Перастини:
      - Послушайте, де Перастини! Дело серьезно - в комнате аббата посторонний, и это уже не первый раз. Вы не могли бы толкнуться как следует в эту дверь - вы как будто достаточно тяжелы?
      - Вы думаете, аббата там... ? - обеспокоенно спросил де Перастини.
      - Очень может быть, - кивнул граф.
      Де Перастини сделал пару шагов и сильно ударил в двери всей тушей. Дверь открылась легко - однако до того, как это случилось, обоим послышалось, будто кто-то вскочил с кровати, пробежал по комнате, стукнуло окно, - и вот, взорам двоих друзей предстала пустая комната с неприбраной постелью, в которой, однако, уже никого не было. Зато на подоконнике раскрытого окна сидел, обернувшись к Артуа и де Перастини, мальчик лет десяти и показывал им язык.
      - А, мальчик! - сладко произнес де Перастини, и глаза его замаслились. - Здравствуй, мальчик! Тебя как зовут?
      Не отвечая, мальчишка вынул из-за пазухи рогатку и выстрелил де Перастини в глаз грецким орехом. Раненный итальянец взвыл, а озорник спрыгнул с окна вниз на землю и был таков.
      - Посмотрите, что у меня с глазом? - стонал де Перастини. - Я ничего не вижу, я окривел!..
      - Еще немного, - определил граф, - и вы бы и впрямь окривели. Легко отделались - глаз просто заплыл.
      - Да? Вы утешили меня, - отвечал де Перастини. - Ах, какой негодный мальчик... плохой мальчик...
      - Пойдемте к А Синю, - повел его граф, - я думаю, не мешает наложить повязку, а то будет неприличный синяк.
      - Ну, а куда же девался аббат? - спросил меж тем де Перастини.
      - Аббат ушел рано-рано, - отвечал ему А Синь. - Он сказал, что ему надо читать проповедь.
      - Проповедь? - переспросил Артуа - и вдруг словно молния сверкнула у него в голове: вчерашняя частная аудиенция у императора и адрес - дом Гу Жуя, постучать четыре раза. - Знаю я, какая проповедь!
      Он выбежал на улицу, намереваясь отыскать аббата по злосчастному адресу и задать ему хорошую взбучку. Но каково же было изумление графа, когда, выскочив на улицу, он в двух шагах от крыльца увидел аббата! Тот был запряжен в шарабан, как и вчера, но на сей раз не привязан и без кляпа во рту. Крюшон нервно расхаживал взад-вперед, высоко вскидывая ноги, будто разминаясь. Увидев графа, аббат закинул голову назад и радостно заржал - в точности как лошадь. У графа Артуа челюсть так и отвисла: что это с аббатом? У него появилась догадка: наверное, пришло в голову Артуа, Крюшон хочет так отомстить за вчерашнюю поездку графа на нем и нарочно снова стал рикшей, чтобы быть графу живым упреком! Граф подошел к аббату и сказал:
      - Аббат, я прошу вас - выслушайте меня. Вчера я не узнал вас - было темно, а мне и в голову не приходило, что с вами могут сотворить такую гадкую проделку. Клянусь Богом, я ни за что не сел бы в коляску, если бы знал, что рикша - это вы.
      Крюшон по-лошадиному замотал головой и тихо заржал.
      - Послушайте, почему вы не хотите поверить мне? - продолжал граф. Давайте же вести себя как разумные люди. Аббат - ещё раз: я приношу вам свои извинения. Клянусь честью - больше никогда и ни при каких обстоятельствах не повторится ничего подобного.
      Крюшон нервно забил копытом - то есть башмаком - о мостовую, а граф продолжал:
      - Вот слово потомственного дворянина и гасконского графа - я больше никогда и ни за что не буду использовать вас в качестве рикши, хоть бы рухнуло небо или мне предложили корону Испании - ну, довольно вам этого?
      Крюшон яростно забил ногами и заржал, и даже прогнулся и подпрыгнул, что изображало, очевидно, подъем на дыбы.
      - Ну же, граф, - раздался голос де Перастини, - зачем вы так горячите рикшу! Имейте в виду - эти некитайцы чрезвычайно злопамятны. Он может вывалить вас в канаву где-нибудь по дороге.
      - Де Перастини, вы ничего не поняли, - отвечал граф. - Это аббат Крюшон, а я битых полчаса уговариваю его не дуться на меня и перестать изображать из себя лошадь.
      - А, так это ваш партнер аббат Крюшон! - осклабился итальянец. Он приблизился к аббату и, сняв свой цилиндр, поклонился: - Разрешите представиться - Винсент де Перастини, итальянский посланник. Ваш партнер обещал свести нас с вами покороче.
      Аббат искоса посмотрел на де Перастини и несколько раз по-лошадиному мотнул головой. Де Перастини, казалось, понял его жесты. Он полез в карман и достал кусок сахару:
      - Ну, ну, хорошая лошадка, на, бери, - он с ладони скормил весь сахар аббату, а тот слопал как ни в чем не бывало и довольно заржал, и благодарно укусил рукав сюртука де Перастини, а потом вновь забил копытами о мостовую.