Графиня де Шарни. В двух томах - Графиня Де Шарни

      И Питу, со свойственной ему логичностью, пытался разрешить эту дилемму, разделив ее на три части:
      «Если мадмуазель Катрин любит господина Изидора до такой степени, что лишается чувств, когда он ее оставляет, значит, она любит его сильнее, чем я люблю мадмуазель Катрин, потому что я никогда не падал в обморок, прощаясь с ней».
      Затем он переходил ко второй части своих рассуждений и говорил себе:
      «Если она любит его больше, чем я люблю ее, значит, она страдает больше меня; а если это так, то ее страдания невыносимы».
      Потом он переходил к третьей части своей дилеммы, то есть к заключению, заключению тем более логичному, что, как всякое верное заключение, оно возвращалось к началу рассуждений:
      «А она, должно быть, и в самом деле страдает больше меня, раз она падает в обморок, а я – нет».
      Вот почему Питу испытывал к Катрин жалость и ничего не отвечал Бийо по поводу его дочери, а его молчание только увеличивало беспокойство Бийо. По мере того как его беспокойство росло, он все яростнее нахлестывал кнутом взятую в Даммартене почтовую лошадь. Вот как получилось, что уже в четыре часа пополудни лошадь, повозка и оба путешественника, встреченные собачьим лаем, остановились у ворот фермы.
      Едва повозка стала, как Бийо спрыгнул наземь и поспешил в дом.
      Однако на пороге спальни дочери его ждала непредвиденная преграда.
      Это был доктор Рейналь, чье имя мы уже упоминали в этой истории; он объявил, что в том состоянии, в каком находилась Катрин, любое волнение было не просто опасным, но могло привести к смертельному исходу. Итак, Бийо ждал новый удар.
      Он знал, что у дочери был обморок. Однако с той минуты, когда Питу сказал, что видел, как Катрин открыла глаза и пришла в себя, его беспокоили лишь моральные, если можно так выразиться, причины, а также последствия этого происшествия.
      Однако судьбе было угодно, чтобы это событие имело еще и физическое последствие.
      Таковым последствием оказалось воспаление мозга, открывшееся накануне утром и чреватое серьезной опасностью.
      Доктор Рейналь пытался одолеть этот недуг всеми способами, известными приверженцам старой медицины, то есть кровопусканиями и горчичниками.
      – Не это лечение, как бы усердно оно ни проводилось, до сих пор лишь не давало болезни развиваться дальше; борьба между болезнью и лечением только-только началась; с самого утра Катрин бредила не переставая.
      Разумеется, в бреду девушка говорила странные вещи, и потому доктор Рейналь уже удалил от нее мать под тем предлогом, что необходимо избавить ее от волнений, а теперь пытался не пустить к ней и отца.
      Мамаша Бийо села на скамеечку у огромного камина, закрыла лицо руками и словно не замечала, что происходит вокруг.
      Она не слыхала, ни как подъехала повозка, ни как залаяли собаки, ни как Бийо зашел в кухню; она очнулась, только когда услышала, как Бийо разговаривает с доктором; его голос словно разбудил ее разум, занятый мрачными мыслями.
      Она подняла голову, открыла глаза, тупо уставилась на Бийо, потом удивленно воскликнула:
      – Эге! Да это наш хозяин!
      Она встала и, спотыкаясь, пошла навстречу Бийо. Она протянула руки и упала ему на грудь.
      Тот с ужасом смотрел на нее, словно не узнавая.
      – Эй, что тут происходит? – спросил он, покрываясь потом от недобрых предчувствий.
      – Происходит то, – отвечал доктор Рейналь, – что у вашей дочери, говоря на языке медицины, острый менингит, а когда у человека такое заболевание, то, как не полагается все подряд есть и пить, так и видеться нужно не со всяким.
      – А болезнь эта опасная, господин Рейналь? – спросил папаша Бийо. – Можно от нее умереть?
      – При плохом уходе можно умереть от любой болезни, дорогой господин Бийо; разрешите мне ухаживать за вашей дочерью так, как я считаю нужным, и она не умрет.
      – – Вы правду говорите, доктор?
      – Я за нее отвечаю. Но необходимо, чтобы дня два-три в ее комнату входили только я и те, кого я назову.
      Бийо вздохнул; однако прежде чем окончательно сдаться, он предпринял последнюю попытку.
      – Нельзя ли мне хотя бы взглянуть на нее? – робко спросил он.
      – Могу ли я быть уверен в том, что если вы ее увидите и поцелуете, вы оставите ее три дня в покое и ни о чем не будете меня просить?
      – Клянусь вам, доктор, что так и будет.
      – Ну что ж, идемте.
      Он отворил дверь в комнату Катрин, и папаша Бийо увидел девушку с холодным компрессом на голове; взгляд ее блуждал, а лицо горело в лихорадке.
      Она отрывисто бормотала что-то, а когда Бийо коснулся бледными трясущимися губами ее потного лба, среди бессвязных слов ему послышалось имя Изидора.
      У двери в кухню столпились мамаша Бийо, молитвенно сложившая на груди руки, Питу, приподнимавшийся на цыпочки и выглядывавший из-за плеча фермерши, и трое наемных работников, которые жаждали увидеть своими глазами, как себя чувствует их молодая хозяйка.
      Верный своему обещанию, папаша Бийо удалился из комнаты, как только поцеловал дочь; но он вышел насупившись, мрачно поглядывая вокруг и бормоча едва слышно:
      – Да, теперь я вижу, что мне давно пора было возвратиться.
      Он направился в кухню, и жена с отсутствующим видом последовала за ним. Питу тоже собирался было пройти в кухню, как вдруг доктор потянул его за куртку и шепнул:
      – Не уходи с фермы, мне надо с тобой поговорить.
      Питу в изумлении обернулся и хотел спросить у доктора, чем он может быть полезен, но тот прижал палец к губам.
      Питу вышел на кухню и замер на месте, будто остолбенел.
      Спустя пять минут дверь комнаты Катрин вновь отворилась, и доктор кликнул Питу.
      – А? Что? – спросил тот, с трудом выходя из состояния глубокой задумчивости. – Что вам угодно, господин Рейналь?
      – Иди помоги госпоже Клеман подержать Катрин, пока я пущу ей кровь.
      – Уже в третий раз! – прошептала мамаша Бийо. – Он в третий раз собирается пустить моей девочке кровь! О Боже милостивый!
      – Эх, жена! – проворчал Бийо. – Ничего бы этого не было, если бы ты лучше смотрела за своей дочерью!
      И он отправился в свою комнату, в которой не был целых три месяца, а Питу, возведенный доктором Рейналем в ранг ученика хирурга, возвратился в комнату Катрин.

Глава 20.
ПИТУ-СИДЕЛКА

      Питу был крайне удивлен, узнав, что может быть полезен доктору Рейналю. Но он изумился бы еще больше, если бы тот ему сказал, что от него требуется помощь не столько физическая, сколько его душевные силы.
      Доктор заметил, что в забытьи Катрин вслед за именем Изидора почти всякий раз поминала Питу.
      Очевидно, читатель согласится с тем, что именно их лица должны были запечатлеться в памяти девушки: Изидор был последним, кого она видела перед тем, как закрыть глаза, а Питу она увидела первым, когда их открыла.
      Однако больная произносила эти два имени с разной интонацией, а доктор Рейналь был не менее наблюдателен, чем его прославленный однофамилец, автор «Философской истории обеих Индий»: он тотчас же смекнул, что разница между этими двумя именами – Изидора де Шарни и Анжа Питу – заключается для девушки в том, что Анж Питу – ее друг, а Изидор де Шарни – возлюбленный. Он не только не счел неуместным, но, напротив, решил, что будет полезно, если рядом с больной окажется друг, с которым она могла бы поговорить о возлюбленном.
      Мы не хотели бы преуменьшать заслуги доктора Рейна-ля, но понять это не составляло большого труда: доктору Рейналю все было ясно как день: стоило лишь ему собрать воедино все факты, как судебному врачу, и истина сейчас же предстала перед его взором.
      Все в Виллер-Котре знали, что в ночь с 5 на 6 октября Жорж де Шарни был убит в Версале, а вечером следующего дня его брат Изидор, вызванный графом де Шарни, уехал в Париж.
      Питу нашел Катрин без чувств на дороге из Бурсона в Париж. Он принес ее на ферму; в результате этого происшествия у девушки открылось воспаление мозга. Это воспаление повлекло за собой бред. В бреду она пыталась удержать беглеца, называя его Изидором.
      Как видит читатель, доктору не так уж трудно было угадать причину заболевания Катрин: это было не что иное, как сердечная тайна.
      Приняв во внимание все обстоятельства, доктор рассудил так: главное условие выздоровления при воспалении мозга – покой.
      Кто может успокоить сердце Катрин? Тот, кто скажет ей, что сталось с ее возлюбленным.
      К кому она может обратиться с расспросами о своем возлюбленном? К тому, кто может об этом знать.
      А кому это может быть известно? Анжу Питу, только что прибывшему из Парижа.
      Рассуждение это было простым и в то же время логичным, оно далось доктору также без особого труда.
      Однако он начал с того, что сделал Питу помощником хирурга, хотя легко мог обойтись без него, принимая во внимание, что речь шла не о новом кровопускании: нужно было всего-навсего продолжить прежнее.
      Доктор осторожно взял руку Катрин, снял тампон, потом раздвинул большими пальцами не успевшую затянуться ранку, и оттуда брызнула кровь.
      При виде крови, за которую он с радостью отдал бы жизнь, Питу почувствовал, что силы его оставляют.
      Закрыв лицо руками, он опустился в кресло г-жи Клеман и зарыдал, приговаривая:
      – Ах, мадмуазель Катрин! Бедная мадмуазель Катрин!
      А про себя он при этом говорил:
      «Ну конечно, она любит господина Изидора больше, чем я люблю ее! Разумеется, она страдает больше, чем страдал я, ей пускают кровь, оттого что у нее воспаление мозга и бред – вот те несчастья, которых со мной никогда не случалось!» Продолжая пускать кровь Катрин, доктор Рейналь, не терявший из виду Питу, с удовлетворением отметил про себя, что оказался прав, предположив, что больная может быть уверена в преданности своего друга.
      Как и предсказывал доктор, это небольшое кровопускание облегчило страдания больной: в висках теперь стучало не так сильно; она могла вздохнуть полной грудью; дыхание стало ровным и тихим, а не свистящим, как раньше; пульс успокоился, и количество ударов в минуту снизилось до восьмидесяти пяти – все это обещало спокойную для Катрин ночь.
      Теперь настала очередь доктора Рейналя вздохнуть свободнее; он дал г-же Клеман необходимые указания и среди прочих – одно довольно странное: поспать часа два-три, в то время как Питу будет дежурить вместо нее у постели больной. Затем он вышел на кухню, знаком приказав Питу следовать за ним.
      Питу пошел за доктором Они увидели, что мамаша Бийо забилась в угол у камина.
      Бедная женщина была так подавлена, что едва понимала слова доктора.
      А он говорил то, что вполне могло бы утешить материнское сердце.
      – Ну, ну, возьмите себя в руки, госпожа Бийо, – говорил доктор, – все идет как нельзя лучше. Бедняжка с трудом опамятовалась:
      – Ох, дорогой доктор Рейналь! Неужто правда то, что вы говорите?
      – Да, ночь должна пройти спокойно. И не беспокойтесь, если из комнаты вашей дочери до вас донесутся крики; не волнуйтесь и ни в коем случае не входите к ней!
      – Боже милостивый! – с выражением непереносимого страдания молвила мамаша Бийо. – Как же тяжко матери, когда она не может зайти в комнату родной дочери!
      – Что ж поделаешь? – отвечал доктор. – Я на этом настаиваю: ни вы, ни господин Бийо не должны к ней входить.
      – Кто же будет ухаживать за моей бедной девочкой?
      – Будьте покойны. Этим займутся госпожа Клеман и Питу.
      – Как Питу?
      – Да, Питу. Я только что открыл у него прекрасные способности к медицине. Я возьму его с собой в Виллер-Котре – там я закажу у аптекаря микстуру. Питу принесет лекарство, госпожа Клеман будет поить им больную с ложечки, а если произойдет нечто непредвиденное, Питу, который будет присматривать вместе с госпожой Клеман за Катрин, возьмет свои длинные ноги в руки и через десять минут будет у меня. Правда, Питу?
      – Через пять, господин Рейналь, – молвил Питу с такой самоуверенностью, что у собеседников не должно было остаться никаких сомнений в том, что так и будет.
      – Вот видите, госпожа Бийо! – заметил доктор Рейналь.
      – Ладно, так тому и быть, – кивнула мамаша Бийо. – Только вот хорошо бы, если бы вы успокоили бедного отца.
      – Где он? – спросил доктор.
      – Да здесь, в соседней комнате.
      – Не надо, я все слышал, – раздался голос с порока.
      Вздрогнув от неожиданности, трое собеседников обернулись на этот голос и увидели фермера. Лицо его было бледно на фоне темного дверного проема.
      Полагая, что он слышал и сказал все, что было необходимо, Бийо возвратился к себе, не выразив неудовольствия по поводу распоряжений доктора Рейналя.
      Питу сдержал слово: четверть часа спустя он привес успокаивающую микстуру с сигнатурой, скрепленной личной печатью мэтра Пакно, потомственного аптекаря в Виллер-Котре.
      Посланец прошел через кухню и заглянул в комнату Катрин без всяких помех, никто ни слова ему не сказал. Только г-жа Бийо спросила:
      – Это ты, Питу? На что он ответил:
      – Я, тетушка Бийо.
      Катрин спала, как и предвидел доктор Рейналь, довольно спокойно; сиделка вытянулась в кресле, пристроив ноги на подставку для дров, и дремала, как умеют это делать представители сей славной профессии, не имеющие права спать как следует, а также не имеющие сил не спать вовсе.
      В этом состоянии, которое было для нее вполне привычным, сиделка приняла из рук Питу флакон, откупорила его, поставила на ночной столик, а рядом положила серебряную ложку, чтобы больной не пришлось слишком долго ждать, когда наступит пора принять лекарство.
      После этого она снова вытянулась в своем кресле.
      А Питу сел на подоконник, чтобы смотреть на Катрин в свое удовольствие.
      Чувство сострадания, охватывавшее его при мысли о Катрин, разумеется, ничуть не уменьшилось при виде девушки. Теперь, когда ему, если можно так выразиться, было позволено потрогать зло собственными руками и воочию убедиться в том, какое ужасное опустошение может принести с собою отвлеченное понятие, зовущееся любовью, он готов был пожертвовать собственной любовью, представлявшейся ему неглубокой в сравнении с чувством Катрин – требовательным, лихорадочным, сильным.
      Эти мысли незаметно приводили его в расположение духа, необходимое для благоприятного исхода того, что задумал доктор Рейналь.
      Славный доктор подумал, что лучшим лекарством для Катрин сейчас был бы близкий человек, которому она доверяет.
      Может, доктор Рейналь и не был великим врачом, но, как мы уже сказали, он был чрезвычайно наблюдателен.
      Спустя час после возвращения Питу Катрин стала метаться, потом вздохнула и раскрыла глаза.
      Справедливости ради следует отметить, что при первом же движении больной сиделка уже стояла возле нее, приговаривая:
      – Я здесь, мадмуазель Катрин; не угодно ли вам чего-нибудь?
      – Пить!.. – пробормотала больная: физическое страдание возвращало ее к жизни, а вместе с жизнью вернулись и душевные страдания.
      Госпожа Клеман налила в ложку несколько капель принесенной Питу микстуры, поднесла ее к пересохшим губам Катрин и почти насильно заставила ее выпить.
      Катрин снова уронила голову на подушку, а г-жа Клеман с чувством выполненного долга вернулась к креслу.
      Питу тяжело вздохнул: он думал, что Катрин его не увидела.
      Питу заблуждался: когда он помогал г-же Клеман приподнимать девушку, чтобы она выпила лекарство, Катрин, опускаясь на подушку, приоткрыла глаза и, с трудом бросив взгляд из-под опущенных ресниц, как ей показалось, увидала Питу.
      Однако в горячечном бреду, не отпускавшем ее вот уже третьи сутки, перед ней промелькнуло столько видений, что она решила, будто Питу почудился ей в одном из ее кошмаров.
      Стало быть, вздох Питу был не столь уж неуместен.
      Однако появление старого друга, к которому Катрин бывала временами так несправедлива, произвело на больную впечатление более глубокое, чем все предыдущие видения. И хотя ее веки были по-прежнему опущены, она уже чувствовала себя немного лучше, и ей казалось, что она видит перед собой храброго путешественника, хотя постоянно путавшиеся мысли заставляли ее представлять молодого человека рядом с ее отцом в Париже.
      Мысль о том, что на сей раз Питу – действительность, а не плод ее больного воображения, заставила ее медленно раскрыть глаза. Она поискала Питу взглядом.
      Разумеется, он был на прежнем месте.
      Видя, что глаза Катрин открылись и остановились на нем, Питу так и расцвел. А когда в ее глазах снова засветилась жизнь, Питу протянул руки.
      – Питу! – прошептала больная.
      – Мадмуазель Катрин! – вскричал Питу.
      – А? – спохватилась г-жа Клеман, поднимая голову.
      Катрин бросила беспокойный взгляд на сиделку и, тяжело вздохнув, снова уронила голову на подушку.
      Питу догадался, что присутствие г-жи Клеман мешает Катрин.
      Он подошел к сиделке.
      – Госпожа Клеман! – зашептал он. – Не отказывайте себе в сне. Вы отлично знаете, что доктор Рейналь оставил меня для того, чтобы присмотреть за мадмуазель Катрин, а вы в это время можете передохнуть.
      – Да, правда! – отвечала г-жа Клеман.
      Славная женщина будто только и ждала разрешения; она откинулась в кресле, глубоко вздохнула и спустя минуту засопела, а еще через несколько минут раздался мощный храп, свидетельствовавший о том, что она на всех парусах пустилась в странствие по сказочному царству, а это было ей по силам лишь во сне.
      Катрин с изумлением следила за действиями Питу и со свойственной больным остротой восприимчивости вслушивалась в разговор Питу с г-жой Клеман, не пропуская ни единого слова.
      Питу постоял около сиделки и, убедившись в том, что она в самом деле спит, подошел к Катрин, покачал головой и в отчаянии уронил руки.
      – Ах, мадмуазель Катрин! – молвил он. – Я знал, что вы его любите, но не знал, что так сильно!

Глава 21.
ПИТУ – ДОВЕРЕННОЕ ЛИЦО

      Питу произнес эти слова с таким выражением, которое помогло Катрин понять, как он страдает, и в то же время показало ей, как сильно он к ней привязан.
      Больную глубоко тронули оба эти чувства, исходившее из самого сердца славного малого, не сводившего с нее печальных глаз.
      Пока Изидор жил в Бурсоне в трех четвертях мили от возлюбленной, пока Катрин была счастлива, не считая небольших размолвок с Питу из-за его настойчивости, с какой он пытался повсюду следовать за ней, да некоторого беспокойства, причиняемого отдельными местами писем ее отца, девушка прятала свою любовь от всех, словно сокровище, которое она до последнего гроша пыталась скрыть от чужих глаз. Когда же Изидор уехал, Катрин осталась одна, а блаженство сменилось несчастьем; бедная девушка тщетно пыталась найти в себе мужество, понимая, что для нее было бы большим облегчением встретить такого человека. – с которым она могла бы поговорить о любимом, только что ее оставившем в полном неведении о том, когда ждать его возвращения.
      Она не могла поговорить об Изидоре ни с г-жой Клеман, ни с доктором Рейналем, ни с матерью и очень страдала оттого, что была обречена на молчание. И вдруг в ту минуту, когда она меньше всего этого ожидала. Провидение послало к ней друга, в чем она сомневалась, пока он молчал; однако все ее сомнения рассеялись, стоило ему заговорить.
      Услыхав слова сочувствия, сорвавшиеся с губ несчастного племянника тетушки Анжелики, Катрин не стала скрывать своих чувств.
      – Ах, господин Питу! – проговорила она. – Если бы вы знали, как я несчастлива!
      С этой минуты преграды между ними как не бывало.
      – Хоть разговор о господине Изидоре и не доставит мне большого удовольствия, – подхватил Питу, – но если это будет вам приятно, мадмуазель Катрин, я могу вам о нем кое-что сообщить.
      – Ты? – удивилась Катрин.
      – Да, я, – отвечал Питу.
      – Так ты его видел?
      – Нет, мадмуазель Катрин, но мне известно, что он в целости и сохранности прибыл в Париж.
      – Откуда ты это знаешь? – спросила она, и глаза ее загорелись любовью.
      Питу тяжело вздохнул, однако отвечал со свойственной ему обстоятельностью:
      – Я узнал об этом от своего юного друга Себастьена Жильбера; господин Изидор встретил его ночью недалеко от Фонтен-о-Клера и привез в Париж.
      Катрин собралась с силами, приподнялась на локте и, взглянув на Питу, торопливо проговорила:
      – Так он в Париже?
      – Скорее всего сейчас его там нет, – возразил Питу.
      – Где же он? – теряя силы, пролепетала девушка.
      – Не знаю. Знаю только, что он должен был отправиться с поручением в Испанию или Италию.
      При слове «отправиться» Катрин со вздохом откинулась на подушку и залилась слезами.
      – Мадмуазель! – проговорил Питу, сердце которого разрывалось от жалости при виде того, как страдает Катрин. – Если вам так уж необходимо знать, где он, я могу справиться…
      – У кого? – полюбопытствовала Катрин.
      – У доктора Жильбера: он видел его в Тюильри.., или, если вам так больше нравится, – прибавил Питу, заметив, что Катрин покачала головой, – я могу вернуться в Париж и разузнать сам… Ах, Боже мой, это займет немного времени, всего одни сутки.
      Катрин протянула Питу пылавшую руку, однако он не мог поверить в оказываемую милость и не посмел к ней притронуться.
      – Уж не боитесь ли вы, господин Питу, заразиться от меня горячкой? – с улыбкой спросила Катрин.
      – Простите меня, мадмуазель Катрин, – спохватился Питу, сжимая в своих огромных ладонях потную девичью Руку, – я не сразу понял!.. Вы, стало быть, согласны?
      – Нет, Питу. Я очень тебе благодарна, но это ни к чему: не может быть, чтобы я не получила от него сегодня письмо.
      – Письмо! – вскрикнул Питу.
      Он замолчал и беспокойно огляделся.
      – Ну да, письмо, – подтвердила Катрин, тщетно пытаясь понять, что могло потревожить ее невозмутимого собеседника.
      – Письмо от него! Ах, дьявольщина! – продолжал Питу, кусая от досады ногти.
      – Ну разумеется, письмо от него. Что удивительного, если он мне напишет? – спросила Катрин. – Ведь вы все знаете.., или почти все, – шепотом прибавила она.
      – Меня не удивляет, что он может прислать вам письмо… Если бы мне было позволено вам написать, Бог знает, что я написал бы вам; но боюсь, что…
      – Что, мой друг?
      – Что письмо господина Изидора попадет в руки к вашему отцу.
      – К отцу?
      Питу трижды кивнул головой.
      – То есть, как к отцу?! – все более изумляясь, переспросила Катрин. – Разве отец не в Париже?
      – Ваш отец в Писле, мадмуазель Катрин, – он здесь, на ферме, в соседней комнате Просто доктор Рейналь запретил ему входить в вашу комнату, потому что вы бредили, как он сказал. Думаю, он правильно сделал.
      – Почему?
      – А потому, что, как мне кажется, господин Бийо недолюбливает господина Изидора; когда он услышал, как вы произнесли имя господина Изидора, он недовольно поморщился, за что я могу поручиться.
      – О Боже, Боже! – затрепетав, прошептала Катрин. – Что вы говорите, господин Питу?
      – Правду… Я даже слышал, как он пробормотал сквозь зубы: «Ладно, ладно, я ничего не буду говорить, пока она больна, а потом поглядим!..» – Господин Питу! – воскликнула Катрин, схватив молодого человека за руку, отчего тот так и задрожал.
      – Мадмуазель Катрин!.. – прошептал он.
      – Вы правы, его письма не должны попасть в руки отцу. Он меня убьет!
      – Верно, верно, – согласился Питу. – Если он узнает о ваших отношениях, папаша Бийо шутить не станет.
      – Что же делать?
      – Ах, черт возьми! Научите меня, мадмуазель.
      – Есть одно средство…
      – Если такое средство есть, его надо испытать, – заметил Питу.
      – Я не смею вам сказать, – промолвила Катрин.
      – То есть как, не смеете?
      – Я не смею вам сказать, что нужно сделать.
      – Как! Я могу вам помочь, а вы не хотите сказать, что я должен делать.
      – Ах, господин Питу…
      – Ай-ай-ай, мадмуазель Катрин! Как нехорошо! Никогда бы не подумал, что вы мне не доверяете.
      – Я тебе доверяю, дорогой Пяту, – возразила Катрин.
      – Вот и отлично! – отвечал Питу, обрадованный все большей непринужденностью Катрин в обращении к нему.
      – Однако тебе придется потрудиться, мой друг.
      – Это пусть вас не беспокоит, мадмуазель Катрин.
      – Ты заранее готов сделать то, о чем я тебя попрошу?
      – Ну еще бы! Разумеется! Лишь бы это можно было сделать!
      – Нет ничего проще.
      – Ну так скажите!
      – Надо сходить к тетушке Коломбе.
      – К торговке леденцами?
      – Да, она ведь и письма разносит.
      – Понимаю… Я должен ей сказать, чтобы она отдавала письма только вам.
      – Скажи, чтобы она отдавала мои письма тебе, Питу.
      – Мне? – переспросил Питу. – Ну да, теперь понимаю.
      И он в третий или в четвертый раз вздохнул.
      – Это самое надежное, ты согласен, Питу?.. Если, конечно, ты согласишься помочь мне в этом деле.
      – Бог с вами, мадмуазель Катрин! Да разве я могу отказать вам?
      – Спасибо! Спасибо!
      – Я готов… Я, разумеется, пойду.., вот завтра же и пойду.
      – Завтра – слишком поздно, дорогой Питу. Идти нужно сегодня.
      – Хорошо, мадмуазель, я пойду, сегодня, нынче же утром, да хоть сейчас!
      – Какой ты славный, Питу! – обрадовалась Катрин. – Как я тебя люблю!
      – Ох, мадмуазель Катрин! – воскликнул Питу. – Не говорите так, меня прямо в жар бросает от ваших слов.
      – Взгляни, который теперь час, Питу, – попросила Катрин.
      Питу подошел к ее часам, висевшим на камине.
      – Половина шестого, мадмуазель, – отвечал он.
      – Ну что ж, мой добрый друг Питу… – молвила Катрин.
      – Что, мадмуазель?
      – Хорошо было бы…
      – Пойти к мамаше Коломбе?.. Я к вашим услугам, мадмуазель. Но сначала выпейте микстуру: доктор велел принимать по ложке через полчаса.
      – Милый Питу! – отвечала Катрин, наливая себе в ложку лекарство и глядя на него так, что сердце его за-i прыгало от радости. – То, что ты для меня делаешь, дороже всех микстур на свете!
      – Вот, значит, что имел в виду доктор Рейналь, когда говорил, что я обещаю стать хорошим врачом!
      – А что ты скажешь, Питу, если тебя спросят, куда ты идешь?
      – Об этом можете не беспокоиться.
      И Питу взялся за шляпу.
      – Разбудить госпожу Клеман? – спросил он.
      – Нет, пусть спит, бедняжка… Мне теперь ничего больше не нужно.., только бы…
      – Только.., что? – переспросил Питу. Катрин улыбнулась.
      – Да, я догадываюсь, – пробормотал вестник любви, – вам нужно письмо господина Изидора. Помолчав немного, он продолжал:
      – Не беспокойтесь, если оно пришло, вы его получите; если же его еще нет…
      – А если нет?.. – озабоченно повторила Катрин.
      – Если нет, то еще раз взгляните на меня ласково, улыбнитесь мне вот так же нежно, еще раз назовите меня своим дорогим Питу и добрым другом, и, если письмо еще не пришло, я поеду за ним в Париж.
      – Какое доброе и верное сердце! – прошептала Катрин, провожая взглядом Питу.
      Почувствовав, что долгий разговор утомил ее, она снова уронила голову на подушку.
      Десять минут спустя девушка и сама не могла бы сказать, произошло ли все это на самом деле или привиделось ей в бреду; но в чем она была совершенно уверена, так это в том, что живительная свежесть стала исходить из ее души и распространяться по всему телу.
      Когда Питу проходил через кухню, тетушка Бийо подняла голову.
      Госпожа Бийо еще не ложилась, она уже третьи сутки не смыкала глаз.
      Уже третьи сутки она не покидала скамеечку у камина, откуда она могла следить если не за дочерью, к которой ей запрещалось входить, то по крайней мере за дверью ее комнаты.
      – Ну что? – спросила она.
      – Дела пошли на лад, тетушка Бийо, – сообщил Питу.
      – Куда же ты собрался?
      – В Виллер-Котре.
      – Зачем?
      Питу помедлил с ответом. Питу не отличался находчивостью.
      – Зачем я туда иду?.. – переспросил он в надежде выиграть время.
      – Ну да, – послышался голос папаши Бийо, – моя жена тебя спрашивает, зачем ты туда идешь – Пойду предупрежу доктора Рейналя.
      – Доктор Рейналь велел тебе дать ему знать, если будет что-нибудь новое.
      – А разве это не новость, что мадмуазель Катрин чувствует себя лучше?
      То ли папашу Бийо удовлетворил ответ Питу, то ли он не захотел придираться к человеку, который в конечном счете принес ему добрую весть, но возражать он больше не стал.
      Питу вышел, папаша Бийо возвратился к себе в комнату, а тетушка Бийо снова уронила голову на грудь.
      Питу прибыл в Виллер-Котре без четверти шесть.
      Он разбудил доктора Рейналя, сообщил, что больная чувствует себя лучше, и полюбопытствовал, что делать дальше.
      Доктор поспешил узнать, как прошла ночь, и к величайшему изумлению Питу, отвечавшему со всей возможной осмотрительностью, славный малый скоро заметил, что доктору известно все, что произошло между ним и Катрин, как если бы он сам присутствовал при их разговоре, спрятавшись за занавесками или под кроватью.
      Доктор Рейналь пообещал зайти днем на ферму, предписал Катрин все то же лекарство и выпроводил Питу. Тот долго размышлял над этими загадочными словами и наконец понял, что доктор советует ему продолжать с девушкой разговоры о виконте Изидоре де Шарни.
      Выйдя от доктора, он отправился к тетушке Коломбе. Она проживала в самом конце улицы Лорме, иными словами – на другом краю городишка.
      Он пришел как раз в ту минуту, как она собралась выйти.
      Тетушка Коломба была большой приятельницей тетушки Анжелики Впрочем, дружба с теткой не мешала ей относиться с уважением к племяннику.
      Войдя в полную пряников и леденцов лавочку тетушки Коломбы, Питу сразу понял, что если он хочет, чтобы переговоры имели успех и письма для мадмуазель Катрин попали к нему в руки, надо постараться если и не подкупить тетушку Коломбу, то хотя бы ей понравиться.
      Он купил два леденца и черствый пряник.