В огромных, желтых глазах зверя, не угасая, билось неистовое, жаркое пламя боли. Узкий, черный зрачок, похожий на тонкое, острое лезвие, гипнотизировал и лишал воли. Но вот веки зверя дрогнули. Зрачок на миг расширился, открывая пропасть, в которую неминуемо, казалось, должен был рухнуть человек, лежащий на больничной койке, но, полыхнув последней искрой, погас... Плоть выиграла схватку со зверем боли и погрузилась в спокойный сон. Плоть отдыхала. А душа возвращалась к целебному роднику прошлого...
      Ст. сержант Игорь Приходько, сидя на кушетке, пробовал писать рапорт о дежурстве у постели подозреваемого, когда до его слуха из-за приоткрытой двери в палату донеслось неясное бормотание. Он поднялся, прошел в палату и с некоторой опаской приблизился к пациенту. Больной... разговаривал! Четко и ясно выделяя слова. Но по мере того, как из его уст все громче лилась речь, взгляд Приходько приобретал все более изумленное выражение.
      - Во шпарит! - выдохнул он восхищенно, - и опрометью кинулся к телефону.
      Рванув дверь ординаторской, Игорь сконфуженно замер на пороге. Сотрудники пили чай и над чем-то весело хохотали.
      - Пожалуйте, сударь, - на правах знакомого пригласил Артемьев.
      - Спасибо, - Приходько овладел собой, произнося скороговоркой: - Мне бы позвонить срочно. - Заметив встревоженные взгляды персонала, успокоил: Не волнуйтесь, с парнем все в порядке. Мне по служебной надобности.
      Сотрудники, поднявшись, деликатно потянулись к выходу.
      Спустя полчаса, начальник отделения уголовного розыска Белоярска майор Иволгин, занимавшийся убийством гр. Свиридова Евгения Ивановича, по кличке "Горыныч", в спешном порядке прибыл в больницу. Поговорив с Приходько, побывав в палате, он решительно направился к двери с табличкой "Заведующий нейрохирургическим отделением Артемьев Георгий Степанович".
      - Можно? - постучав, Иволгин заглянул в кабинет.
      - Милости прошу, Петр Андреевич, - поднялся из-за стола заведующий. Чайку, кофейку? - глянул вопросительно. - Ни свет, ни заря пожаловали. Ведь и не завтракали поди, а?
      - Говорят, чай у вас знатный, - обаятельно улыбнулся майор. - Потому не откажусь.
      Он сел в предложенное кресло, с интересом наблюдая за хлопотавшим над чайником и чашками Артемьевым, отметив слегка дрожащие руки и с трудом скрываемое волнение во взгляде доктора.
      - Меня барышни мои во время ночных дежурств всегда домашней выпечкой балуют, - бодрым тоном начал он. - Я и вас с удовольствием угощу... Иволгин заметил, как напряглась его спина. - Да вы спрашивайте, Петр Андреевич, - не выдержал Артемьев, - не молчите. Я ваше нетерпение, милостивый государь, затылком чувствую.
      Заведующий разлил чай, подал одну чашку гостю, на стол выставил красивую тарелку с аппетитными сдобными маленькими булочками. И лишь после этого сел в кресло напротив Иволгина.
      Под его внимательным, ироничным взглядом майор почувствовал себя провинившимся школяром.
      - Георгий Степанович, - начал он издалека, - все хочу спросить... Откуда у вас эти мудренные слова - "мил человек", "милостивый государь"?
      - Старорежимные? - усмехнулся доктор. - Это, уважаемый, исконно русский язык: прекрасный, образный и удивительно точный в определении сущности предмета или явления. Но, увы, исчезает. А с ним и культура, и, главным образом, нация. На мой взгляд, сильное, независимое и прогрессивное государство - отнюдь, не мудрые руководители и боеспособная армия, а язык основа основ. Чем глубже народ его знает, чем ревностнее оберегает от чужых слов и выражений, тем он культурнее и образованнее. - Он устало взглянул на Иволгина: - Вам необходима консультация в отношении моего пациента?
      - Ваш пациент... - усмехнулся невесело тот. - Для меня он, к сожалению, подозреваемый номер один.
      - Я догадываюсь, Петр Андреевич, почему вы изволили пожаловать в столь раннее время. Ваш сотрудник, Игорь Васильевич, вероятно, услышал то, что мне хотелось бы подольше сохранить в тайне. И ваша прелюдия о моих "мудренных" словах - не случайна. - Он вздохнул: - Да вы пейте чай, Петр Андреевич. Я, разумеется, никоим образом и в мыслях не держал, как у вас говорится, "противодействовать следствию". Но, поверьте старику, имевшему дело не с одной больной головой: мой пациент - не убийца. Он свободно говорит, по меньшей мере, на трех языках. Вряд ли у него имелось нечто общее с известным в ваших кругах Горынычем.
      - Как вы сказали? На трех языках?! - ошарашенно произнес Иволгин. - И давно он... говорит?
      - Дня четыре.
      Майор с неподдельным интересом взглянул на Артемьева:
      - Георгий Степанович, отчего вы скрывали?
      - Мне обязательно отвечать?
      - Это не допрос, - говоря так, Иволгин наперед предвидел ответ.
      - Тогда позвольте оставить сей грех для рассмотрения в высшей инстанции, - заведующий кивнул на висевшую в кабинете, по всей видимости, старинную икону с изображением Спасителя.
      - Однако, - усмехнулся майор. И тут в голову пришла, на первый взгляд, совершенно абсурдная мысль. - Георгий Степанович, а он, часом, не какой-нибудь ваш родственник или знакомый? - спросил как-будто в шутку, но при этом пристально глядя тому в глаза.
      Артемьев не отвел взгляд, но майор готов был побиться об заклад: всего на мгновение в лице доктора что-то неуловимо проскользнуло.
      - Георгий Степанович, - решил он его "дожать", - чувствую я, вы что-то знаете. Поймите, возможно, вы - единственный, кто в состоянии помочь и нам, и вашему пациенту. Мы даже имени его не знаем.
      - Ему не поможет и Господь Бог, дорогой Петр Андреевич, - с грустью констатировал Артемьев. - Он - не человек, а существо...
      - Хорошее существо - на трех языках шпарит! - не удержался Иволгин.
      - ...Его будущее - психоневрологический интернат, - продолжал доктор, - в худшем случае.
      - А в лучшем? - подался вперед майор.
      - В лучшем для него - смерть.
      - Значит, надежды нет, - подвел итог Иволгин.
      - Один шанс на миллион, - негромко сказал доктор.
      - Все-таки шанс, но миллион... - покачал головой майор.
      - Петр Андреевич, я сорок лет, простите за грубость, копаюсь в чужих мозгах и мог бы рассказать вам фантастические вещи. Мозг - уникален, по строению, возможностям. Видите ли, я пришел в медицину атеистом и безбожником, а ныне - верующий. И верю: мозг и душа человека - парные органы. Да-да, не улыбайтесь. Разум и душа - две неизменные, основополагающие сущности природы. К сожалению, нынешняя медицина от этого бесконечно далека. Не до глубин ей, знаете ли, души и мозга. Капельниц, шприцов одноразовых дефицит. - Он, вздохнув, развел руками: - Перестройка. Строим, перестраиваем, считайте, с семнадцатого года. Одни сплошные народохозяйственные стройки. А человек где? В чем смысл его жизни? Неужели в тоннах зерна и чугуна, выданных на гора или в новой квартире и машине, счете на сберкнижке? - Артемьев поднялся: - Извините, Петр Андреевич, это у меня уже старческий маразм. Надумал, старый пень, смысл жизни искать.
      Иволгин тоже встал:
      - Спасибо за чай, Георгий Степанович... - взглянул иронично.
      - Знаю-знаю, - понял его заведующий, махнув рукой. - Если что, обязательно известим. Да и ваши здесь... бдят неустанно. - Он протянул руку для прощания: - Будьте здоровы и заходите, как время будет. Не только по служебной необходимости.
      Когда Иволгин вышел, Артемьев обошел стол, выдвинул нижний ящик и, подняв стопку папок, достал старую, пожелтевшую фотографию на плотной бумаге, с вензелями дореволюционного алфавита. С минуту внимательно ее разглядывал, потом медленно опустился в кресло и закрыл глаза.
      "-... Папа, это же тот беляк, с "Императрицы". Ну, который просил тебе за Марусю передать.
      - Он не беляк, Егорка, а русский офицер - Сергей Рубецкой, потомок старейшего, славного рода. Но главное, он - самый мужественный, образованный и благородный человек из всех, кого я встречал в своей жизни.
      - Папа, откуда у нас его фотография?
      - Вот подрастешь маленько и расскажу тебе. Не будь Сергея, и мы бы с тобой не встретились..."
      - Не может быть, - вслух произнес Артемьев. - Сколько лет прошло, почти век. И вдруг этот юноша, говорящий на нескольких языках. Словно призрак, заплутавший между прошлым и настоящим. Невозможно поверить... Но какое сходство!
      Иволгин перечитал лежащие перед ним бумаги. Не отрываясь, в волнении поднял трубку телефона внутренней связи, набрал номер.
      - Капитан Добровольский, - ответили на другом конце после третьего гудка.
      - Иволгин, - отрекомендовался майор. - Леша, срочно зайди ко мне. И сигареты захвати.
      - Ты ж не куришь, Андреич! - изумленно воскликнул Добровольский.
      - Я скоро колоться начну, - буркнул тот. - Давай в темпе, - и бросил трубку.
      Через несколько минут дверь открылась:
      - Разрешите, ваше благородие? - Добровольский вошел, лихо щелкнув каблуками и вытянувшись по стойке "смирно".
      - Заходи, присаживайся, - угрюмо бросил Иволгин, не отреагировав на обычное приветствие Алексея. - Дай сигарету! - Он нетерпеливо вытянул руку. Закурив, хмуро взглянул на коллегу, подавая тому несколько листов бумаги со стола. - Вот, полюбуйся, результат экспертизы лингвистов.
      Добровольский, среднего роста, сероглазый шатен, в прошлом чемпион области по самбо и дзюдо, тяжко вздохнул и погрузился в чтение. Минут через десять, внимательно изучив бумаги, он с кротостью дебила воззрился на майора:
      - Андреич, а, може, он - шпиен?
      - Ага, - зло откликнулся тот, - Троцкий, Бухарин и Тухачевский - в одном лице. Те тоже шпиены были - всех разведок мира. - Уловив завистливый взгляд Алексея, махнул рукой: - Да не косись ты! Дыми, если невмоготу.
      - Премного благодарны, ваше благородие, - Добровольский с готовностью схватил со стола майора свою же собственную пачку, закурил.
      - Леша, я понимаю, английский, на худой конец, китайский - вот они, китаезы, рядышком. - Иволгин подхватился и маятником заметался по кабинету: - Но французский! Фас... Черт, как там?
      - Фарси, товарищ майор, - улыбаясь, подсказал Алексей.
      - Я и говорю: фарси! - Он остановился: - Это где ж такой?
      - В Афганистане, например, - блеснул эрудицией капитан.
      - Во, душманов мне только здесь не хватало! И так все на голове сидят: убийство, видите ли, в городе. Результаты всем подавай! - Снова забегал он по кабинету. - Как-будто не уголовника пристукнули, а Горбачева. И даже имени этого спеца не знаем. Он, что, из космоса прилетел?
      - Из Америки, - наобум ляпнул Добровольский. - Мы теперь с ней братья навек! Вот они и решили нам подсобить, с преступностью покончить.
      - Леша, пусть мы - менты поганые, но не безмоглые же моськи. Хочешь, чтобы я поверил, что этот парень вот так, запросто, уделал Горыныча, взял "дипломат", припрятал, а потом башкой оземь грохнулся, как Василиса, надеясь голубем сизым воспарить?
      - А был ли мальчик, Андреич?
      - Был, Леша, был. Хор-р-рошие были деньги. Не наши, мадэ ин Америка, чтоб ей подавиться своим гнилым капитализмом!
      На столе громко зазвонил телефон. Он недовольно поморщился и, обойдя стол, поднял трубку:
      - Слушаю, майор Иволгин. - Выслушав, отчеканил: - Так точно, товарищ полковник! Сделаем. Хорошо, Михаил Спиридонович, обязательно все подготовим. - Но, положив трубку, свернул в направлении телефона увесистый кукиш: - Видал?!
      Алексей отвернулся, сдерживая смех.
      - Ну, нар-р-род! - прорычал майор сквозь зубы. - Готовим бумаги, Леша. Нашим полиглотом "сталинские соколы" озаботились. К расследованию "контору" подключают.
      - Отдаем? - с сомнением спросил тот.
      - Да щас! - огрызнулся Иволгин. - Я свои трупы, отродясь, в чужом огороде не хоронил. - Заметив улыбку капитана, поспешил предостеречь: - Но и вы у меня не очень-то резвитесь! Не приведи Бог, что утаим и "контора" дознается... Нас не то без пенсии, без штанов по Владимирке пустят. А кандалы, знаешь, куда приладят, чтоб звенели позаливестее?
      - Обижаешь, Андреич, - заметил Алексей, поднимаясь.
      - И вот еще что... - Иволгин с минуту размышлял. - ... Артемьев есть такой.
      - Зав. нейрохирургией?
      - Он. Чувствую, знает этот "мил человек" нашего парня.
      - Может, "прессануть"?
      - Леша, я тебя умоляю, - ухмыльнулся майор. - У него вместо позвоночника - рельса. Он за своего "пациента" костьми ляжет. А то и, лежа, не отдаст. Установите за ним наблюдение. Соберите все данные: друзья, знакомые, родственники, вплоть до Евы. Что-то там есть...
      Сны цвета зеленого клена
      ... Бронзовые ручки, в форме волчьих голов, отбрасывали яркие блики от струившегося в окно солнечного света. В такие минуты ему казалось, что волки улыбаются. И совсем не страшным представлялся тот, настоящий большой, сильный и красивый зверь, находившийся сейчас по другую сторону двери. Он прислушался. Уловив осторожные, мягкие шаги, напрягся, и почувствовал, как радостно забилось сердечко, когда послышался негромкий вой и перекрывший его зычный голос:
      - Сереженька, входи!
      Мальчик, с силой надавив на ручку, распахнул двери и вихрем ворвался в комнату, спеша увернуться от кинувшегося к нему волка. Ребенок, смеясь, не чуя под собой ног, стремглав летел к стоящему у окна широкому и длинному столу, из-за которого навстречу ему поднимался высокий, седовласый старик, с благородной осанкой и ясными, голубыми глазами на красивом, с тонкими чертами, лице. Он на лету подхватил мальчика, в ту же секунду крепко обнявшего его за шею, при этом с детским, непосредственным пылом, не умолкая, кричавшего вертящемуся рядом волку:
      - Не поймал, не поймал! Дедушка, Рогдай меня не поймал! - Ребенок отстранился, глянув на старика с обожанием и нежностью. И крепко поцеловал в щеку: - Деда, я сейчас умру - так я тебя люблю!
      Тот бережно опустил его на пол. Но он, уже вцепившись в роскошный мех животного, заглянул зверю в глаза и с тем же чувством произнес:
      - Рогдаюшка, не обижайся, что не поймал. Ты все-равно самый прекрасный, добрый, быстрый и смелый. Ты - лучше всех! - Зверь, полыхнув диковатыми глазами, доверчиво ткнулся носом в ладони мальчика. Ребенок с восторгом бросил взгляд на деда: - Посмотри, он - замечательный, верно?
      - Верно, Сереженька, - кивнул старик с улыбкой.
      Часы в кабинете начали бить четыре часа.
      - В парк? - спросил старик.
      Внук крепко взял его за левую руку, неперпеливо заглядывая в лицо. Справа встал волк. Так, втроем, они и вышли.
      ... Он не шел, а словно парил за ними следом, невидимый и бестелесный, как Ангел. Никогда прежде он не чувствовал столь обостренно это необыкновенное состояние легкости и гармонии, властвовавшее над ним теперь. Искалеченная плоть, отгородившись от реальности стеной бессознательности, погружалась в чистые, светлые и теплые воды озера памяти. Он плыл за ними, не касаясь земли, по широкой аллее парка, с радостью узнавая деревья и строения, впитывая чуть размытые акварельные цвета и формы старого поместья.
      - Ты не устал, дедушка? - участливо спросил мальчик.
      - Что ты, Сереженька, мы только вышли на прогулку.
      - Бабушка не велела тебя беспокоить. Сказала, что ты заполночь работал. Но я так соскучился, - виновато проговорил он. Заметив нежный взгляд старика, успокоился. Но мгновение спустя, лукаво прищурившись, поинтересовался: - Опять с вирусами в догонялки играл?
      - Опять, мой друг, - притворно тяжело вздохнул старик.
      - Поймал?
      - Да разве их поймаешь, Сереженька? Уж больно резвые да верткие. Совсем, как иные непослушные отроки.
      Ребенок остановился, глядя на взрослого с непередаваемым отчаянием:
      - Деда, тебе м-ль Жюльен нажаловалась? Но мне с ней никакого сладу нет. Она очень строгая и... придирается, - он опустил голову и закусил губу.
      - Давай присядем, Сережа. - Они расположились на скамье, у их ног лег волк. - Неужели придирается? - строго спросил старик.
      - Деда, ты не думай, я стараюсь! - мальчик прильнул к нему, крепко держа за руку. - Но никак мне грамматика не дается! - в отчаянии воскликнул он.
      - Так уж и не дается? - улыбнулся старик.
      - Зато по другим предметам - отлично. Я расстроил тебя? - его взгляд был полон печали. - Я обязательно исправлюсь, вот увидишь! Я же никогда тебя не обманывал, правда?
      - Правда, Сережа, - обнял его, улыбаясь, старик. - Я верю тебе.
      Ребенок понял, что прощен и, с надеждой взглянув на старика, попросил:
      - Тогда расскажи мне про Харбин и Фудзядяни.
      - Так ведь не раз говорил!
      - Пожалуйста, деда. Ты всегда что-то новое вспоминаешь.
      - Хорошо, но ты мне поможешь, - и вопросительно посмотрел на внука: Это было...
      - ...Это было в начале века, - начал тот шепотом заговорщика, завороженно глядя в лицо деда. - В одна тысяча девятьсот десятом году. Ты заканчивал учебу в Военно-медицинской академии в Санкт-Петербурге. В это время в Харбине и его пригороде Фудзядяни вспыхнула эпидемия чумы. Экспедиция русских врачей, во главе с Даниилом Кирилловичем Заболотным, отправилась в Маньчжурию...
      - ... Вместе со мной, - подхватил рассказ старик, - поехал и мой лучший друг - Степа Артемьев. В те годы в Маньчжурии свирепствовала легочная форма чумы - одна из самых опасных и страшных. Потом уже подсчитали, что от эпидемии умерло более шестидесяти тысяч человек. Среди них были и русские врачи, фельдшеры, санитары, прачки.
      Кроме русских, из Парижа приехал бактериолог Жерар Мени. К сожалению, он тоже стал жертвой чумы. В этой экспедиции было много студентов. Все понимали, что болезнь может коснуться каждого из нас, но слишком велико было желание помочь несчастным. Местное население, надо сказать, Сереженька, пребывало в страшной нищете. Люди жили в грязных, убогих фанзах. Однажды, в одной из них, местный врач обнаружил среди тряпья восьмилетнего китайского мальчика. На тот момент в фанзе находились трое больных чумой и восемь умерших, среди которых была и мать мальчонки. А он был здоров! Потом Ян-Гуяма, так его звали, усыновил Даниил Кириллович.
      Китайцы сперва отнеслись к нам подозрительно и настороженно. Зато потом отношения между нами переросли в искреннюю дружбу. Они очень трудолюбивы, терпеливы и радушны. Бывало, самих от голода и невзгод качает, а нам тащат кули со снедью. И сильно переживали, когда из наших кто умирал... - Старик замолчал, устремив вдаль печальный взгляд. - ... Да, вздохнул он, - много наших тогда умерло. Помню Володю Михель из Томска. Он добровольцем приехал, с десятью студентами. Веселый был, неунывающий. С китайцами быстрее всех сошелся. Любили они его. Илюшу Мамонтова помню. Он только закончил Военно-медицинскую академию, всего на два года старше меня был. И очень талантливый врач. А Аннушка Снежкова, сестра милосердия... Как ее забыть? Сутками от больных не отходила. Случалось, мужчины от усталости с ног валились, не выдерживали. А она, словно дух святой: ни есть, ни спать, - все около чумных. Вскорости и сама слегла. А следом - Степа...
      По сию пору диву даюсь, как он выжил. Сила воли у него была недюжинная. Чума, и та, бессильна оказалась. Он и в бреду все зубами скрипел и кричал: "Что, пришла, Пиковая Дама? - это он чуму так величал. Врешь, гадина, я еще с тобой повоюю!"...
      - Деда, расскажи, как ты спас его, - подал голос мальчик.
      - Да, что, спас, - отмахнулся старик. - Дружили мы крепко, Сереженька. По-настоящему, по-мужски. Случись что, и он бы, не раздумывая, меня на себе семь верст нес. К тому же... - старик смущенно глянул на внука: - ... барышня нас одна очень ждала из этой экспедиции.
      - Расскажи, деда! - глаза мальчика загорелись нетерпением. - Вот, видишь, новое вспомнил. - Как ее звали?
      - Варенька Измайлова. Мы в нее оба влюблены были, но она сердце свое Степану отдала. Не мог я дать ему умереть, потому как и Варенька не перенесла бы.
      - А, может, тогда она бы с тобой осталась, - с детской непосредственностью рассудил ребенок.
      Старик с интересом взглянул на него:
      - Как бы ты поступил, Сережа?
      Мальчик задумался:
      - Не знаю, деда. Если по справедливости: лучше, чтобы ты Степана спас, а Варенька за это свое сердце тебе отдала.
      Старик грустно улыбнулся и проговорил:
      - Делая добро, Сережа, нельзя быть корыстным даже в самых тайных и сокровенных своих помыслах. И еще.. У тебя, случись пожениться нам с Варенькой, были бы другие отец и мать, и бабушка. Да и ты другой бы был.
      - Деда, - мальчик бросил на него мимолетный взгляд, - а бабушку ты любишь больше или меньше, чем Вареньку Измайлову?
      - Однако... - покачал головой старик, невольно хмыкнув. Но ребенок не сводил с него испытывающего взгляда и ждал ответа. - Их нельзя сравнивать, Сережа, - осторожно проговорил он. - Варя - это звезда моей юности, а Полина - солнце всей жизни. В двадцатые годы, когда я покинул Россию, мне казалось, что жизнь кончена. Но на свое счастье я встретил Полину, твою будущую бабушку...
      - А почему она часто говорит, что у нас - корни березы, а крона клена?
      - Потому, Сереженька, что нашей семье удивительно повезло: у нее две Родины - Россия и Канада. Первая - дала жизнь, вторая - наполнила ее смыслом.
      - Деда, я хочу увидеть Россию, - задумчиво проговорил мальчик.
      - Когда-нибудь ты обязательно там побываешь, - убежденно сказал старик. - Но всегда должен помнить, что родился в Канаде.
      - Дедушка, - не унимался ребенок, - а что главнее: корни или крона?
      - Главное, друг мой, чтобы дерево приносило пользу. Покинув березовый край, я шел по жизни, не ощущая ее запаха и вкуса, видя впереди лишь глубокую пропасть. И, подойдя уже к самомому ее краю, увидел раскидистый зеленый клен. Вот тогда я понял: в моей жизни еще могут быть и зеленая весна, и очарованная осень, и жаркое лето. - Он взглянул в расширенные глаза внука, и, испытывая глубокое волнение, дрогнувшим голосом закончил: Запомни, Сережа, человека могут лишить Родины, но только он сам решает, каким будет гимн его последующей жизни: реквием прошлому или еще и романсом любви будущему.
      Стоя за нагретой солнцем спинкой скамьи, он - невидимый и бестелесный, как Ангел, взглянул в глубину аллеи и внезапно заметил, пока вдалеке, но уверенно идущих по ней людей. Сидящий у ног старика и ребенка зверь медленно повернул лобастую, большую голову в том же направлении. Глаза его угрожающе блеснули. Он поднял вверх оскаленную морду и протяжно завыл. Но двое на скамье не обратили внимания, ибо были в ином измерении - в прошлой, такой далекой, почти идиллической, реальности. Волк жил и действовал в его нынешнем сне, а потому резко вскочил. Упругие мышцы стремительно толкнули мощное тело в прыжок. Зверь был стражем его волшебной страны и хотел защитить его от будущего... Но не смог. И многодневным, неотступным кошмаром на Ангела в упор взглянули глаза генерал-майора Кавасимы Киоси...
      Он вздрогнул во сне и открыл глаза. В окружавшей его реальности ничего не изменилось. Это был мир света и звуков, чуждых и непонятных ему. Поэтому он вновь, как в высшее блаженство, погрузился во тьму, где его ждали сны цвета зеленого клена...
      Глава вторая
      Пассажир, сидевший на переднем сидении черной "Волги", казалось, безучастно и равнодушно взирал на проносящиеся за окном улицы города областного центра. Но он любил этот город, через который издавна пролегали пути в Приамурье и на Дальний Восток.
      Осенью 1653 года один из русских землепроходцев основал у места слияния двух сибирских рек первое поселение - Белоярское зимовье. Оно оказалось на важном пути, соединившим центр государства с его новыми владениями. Рядом проходил водный путь по Ингоде и Шилке. К концу 17 века на месте зимовья раскинулась уже слобода, в вскоре был выстроен и острог. Сюда в 1827 году сослали участников декабрьского восстания на Сенатской площади в Санкт-Петербурге. Ко многим из них, спутя время, приехали жены. Позже появилась улица, названная в их честь Дамской, на которой стояли дома, выстроенные семьями декабристов. И по сей день в городе существует церковь, которую они некогда посещали.
      С образованием в 1851году Забайкальской области, Белоярск стал ее центром. В нем же расположилось и управление сформированного Забайкальского казачьего войска.
      Находясь в верховьях водной системы Амура, город контролировал все пути на Амур. В середине 19 века, в период колонизации русскими Дальнего Востока, отсюда нередко уходили целые караваны барж и плотов с войсками, преселенцами и необходимыми в пути и на новых местах припасами и скотом.
      С проведением железнодорожного пути через Белоярск до Сретенска, а позже - через Маньчжурию до Владивостока, в развитии города многое изменилось. Он стал крупнейшим транспортным узлом Забайкалья, получив контроль над двумя путями - на Амур и в Китай. Город расширялся и строился, постепенно прирастая жилыми и промышленными районами.
      Во время революции здесь была создана своя Республика, а в двадцатых годах город стал столицей Дальневосточной Республики. До нынешнего времени с этой местностью связано немало загадок, относящихся преимущественно к тайнам так и не найденных кладов адмирала Колчака, атамана Семенова и барона Унгерна.
      Теперь же за окнами машины виделся красивый, современный город, раскинувшийся в живописных долинах рек Читы и Ингоды, амфитеатром поднимающийся по отрогам хребта Черского.
      Пассажиром "Волги" был начальник городского управления КГБ Малышев Роман Иванович - мужчина, чей возраст подошел к отметке полувекового юбилея. Высокий лоб пересекали две глубокие морщины. Такие же шли от крыльев носа к уголкам резко очерченных губ. Лицо Малышева казалось слегка удлинненным, но густые, с признаками седины, черные волосы почти скрадывали это впечатление. Самыми примечательными в его настоящем облике являлись глаза - одновременно умные, волевые, но с едва уловимым оттенком горечи и тоски. Подобное выражение нередко можно встретить у хищников, волею судьбы оказавшихся в тесных клетках и вольерах, с природной мудростью осознавших, что их статус сильных духом, но пленников - навсегда, до самой смерти.
      В сущности, любой общественный строй и порожденные им государственные системы - те же клетки, в которых есть свои "львы", "зайцы", "гиены", свои "серпентарии".
      Уже несколько месяцев Малышев жил с ощущением неминуемо надвигающейся катастрофы. Ему представлялось, что он находится в поезде, которым управляют враз сошедшие с ума обслуживающие его машинист, помощники и далее - начальники вокзалов, диспетчеры, смотрители, стрелочники. Не покидало предчувствие, что где-то впереди этот многотонный состав, на первый взгляд, прочно сцепленный и соединенный в пятнадцать вагонов, обязательно врежется в тупик, оканчивающийся чудовищным провалом, знаменующим собой конец света.
      Роман Иванович гнал прочь подобные мысли, пытаясь найти им убедительные контраргументы. Но чем больше анализировал, сопоставлял и размышлял, тем зримее и отчетливее формировался в сознании образ несущегося к неизбежному крушению состава. И все можно было объяснить, ко всему приспособиться, если бы не одно "но": этот поезд олицетворял для Малышева его Родину - Советский Союз. Он сросся с его стальным каркасом, был намертво к нему припаян. Не только убеждениями, идеологией, десятилетиями службы, но, в первую очередь, ощущением себя, как частицы огромного и неделимого целого. Хотя "целое" уже скрипело, шаталось, угрожающе надламывалось, ослабленное разъедавшей его коррозией предательства, амбиций, жаждой славы и желанием бездарных "машинистов" прибыть к вокзалу Истории непременно по первому пути. А на вокзале, в нетерпении повизгивая, кликушествуя и кривляясь, уже стояли толпы "встречающих", готовые под улюлюканье и свист закидать прибывающий состав отнюдь не цветами, а комьями грязи. Толпа выла и неиствовствала, жадно предвкушая кровавый, роковой финал.
      Малышеву на память пришли некогда прочитанные строки:
      "Еще ложатся на уста слова любви.
      И дышит миром ночь. Покой и сон окрест...
      Но поутру родятся Храмы-на-крови,
      И кто-то снова, восходя, возьмет свой крест..."
      " До каких пор нас из огня в полынью кидать будет? - думал он с досадой. - Испокон века в раскорячку стоим, между Западом и Востоком. За столько лет никак определиться не можем. Запад нас никогда за равных не признает. Бояться будет, уважать - нет. Мы для него - варвары, были, есть и останемся. Блок правильно подметил: "как послушные холопы" держим щит между Западом и Востоком. Сколько раз этот "щит" спасал и тех, и других.
      Почему же сами себя не ценим, не любим? Как бездомные собаки, все норовим к какому-нибудь подворью прибиться, кусок с барского стола выпросить. И страшными становимся, когда нас по башке как следует вдарят и пена кровавая с клыков закапает. Тут мы разом память обретаем: и поле Куликово, и Бородино, и прорыв Брусиловский, и Сталинград... В махании палицей равных нам нет. Франция - вином славится, Италия - макаронами, Голландия - цветами и коровами, - все вроде делом заняты. Мы, как на вокзале, от поезда до поезда время пересиживаем - от войны до войны. Только от одних отмахались, глядь - другие на очереди. Чего они все прутся-то сюда?! Но и мы без войны уже не можем - как зараза в крови.
      Спрашивается, в Афганистан какого черта полезли? Они там до сих пор деревянной сохой пахали - и счастливы были. А мы им решили социализм на чалмы - с вертушек и из стволов. Заигрались "рулевые"! - Он мысленно крепко выругался. - Некогда им сесть и спокойно учебник истории почитать, для девятого класса. А ситуация сейчас, как накануне первой русской революции, после поражения России в русско-японской войне. Это первая ласточка была крушения Великой империи... Бросить бы все к чертовой матери и на пенсию! подумал раздраженно. - Надоело! Вот закончим "дело Свиридова" и уйду."
      Приехав в управление и пройдя в кабинет, Малышев вызвал Стрельцова.
      - Присаживайтесь, Владимир Александрович, - пригласил он вошедшего.
      Это был темноволосый, чуть выше среднего роста, тридцатипятилетний мужчина, в чертах лица которого просматривались гены не только издавна поселившихся в этих краях переселенцев из средней полосы России, но и местных народностей.
      Группа Стрельцова всего два дня занималась расследованием преступления, где наряду с откровенной уголовщиной, выявились обстоятельства, заинтересовавшие и их ведомство. Главными были два аспекта: первый - упоминание в материалах дела о большой сумме в валюте, второй личность подозреваемого в убийстве.