Джума

      Гласность плавно перетекала в покаяние: за расстрел царской семьи, ГУЛАГ, сговор с Гитлером, гонку вооружений и прочие ужасы. При этом "скромно" замалчивалось, как в разные годы, французы, например, тоже не слишком церемонились со своими царствующими особами, не говоря уже о династических трагедиях в чопорной и высоконравственной Англии, которая, к слову, наплевав на родственные чувства, отказала в убежище последнему русскому царю и его семье. Благонравная Европа, когда припекло, скоропостижно сдала тому же Гитлеру Австрию, Чехословакию и всю Скандинавию. Игра тогда такая была: кто кого раньше сдаст, чтобы попозже от вермахта по собственной голове получить. Но играли напрасно - получили все и мало никому не показалось. И если бы не "империя зла", получали бы и дальше. Восточная Европа, например, не была бы "оккупирована" Советским Союзом, а обрела бы истинную свободу... через трубы крематориев. Однако, всех перещеголяли Штаты - те самые Соединенные, той самой Америки! После Перл-Харбора не только загнали всех проживавших на своей территории японцев в чудовищные концлагеря, но и в "демократическом", должно быть, угаре шарахнули в 45-ом атомными бомбами по Хиросиме и Нагасаки, убив при этом гражданского населения больше, чем погибло американских солдат за всю Вторую мировую войну. К слову, погибло бы их еще меньше, если бы под "атомную разборку" не попал лагерь американских военнопленных в Хиросиме, о чем Трумэн накануне был прекрасно осведомлен. За "атомное дефиле" перед Советским Союзом Америка заплатила жизнями восьмисот своих военнопленных. И никто с горя пеплом не обсыпался...
      Голосила и каялась перед всем миром только наша Родина-мать. Каялась и кланялась. Чем закончилось - известно. Иван Сусанин к тому времени умер и просто некому оказалось повторить его подвиг - завести трех "богатырей" подальше в лес. Или в чащу. Или в пущу.
      ... В Белоярске, естественно, пока "финиты" общегосударственной комедии, с переходом ее в трагедию не ощущалось. Город располагался в одинаковом удалении и от Бога, и от нового "царя", а потому местных "кормчих" волновали события, происходящие в "собственной кухне".
      На заимках, окруженных сосновыми и лиственнично-сосновыми лесами, де от забот о своем народе отдыхали умаявшиеся "слуги", в эти дни живо обсуждались обстоятельства убийства известного в городе и области "вора в законе" Свиридова Евгения Ивановича, по кличке "Горыныч". Разговоры и слухи велись, в основном, относительно загадочно изчезнувшего "дипломата" с пятьюстами тысячами долларов. Знающих людей поражала, правда, не столько сама сумма - Забайкалье, Сибирь и не такое видели! - сколько то обстоятельство, что о ней стало известно, практически, всем. В том числе и тем, кто каждый день упирался взглядом в пустые прилавки магазинов.
      На одной из таких заимок, уютно расположившись в креслах, стоящих возле щедро и богато накрытого стола, сидели двое: Багров Михаил Спиридонович, один из замов начальника горуправления внутренних дел и Родионов Борис Николаевич.
      Возраст их приближался к отметке шестидесяти лет. Оба были высокого роста, плотного телосложения, с чуть наметившейся грузностью и оплывшестью в чертах лица и фигурах. У обоих - седые, начавшие редеть волосы, но тщательно и аккуратно постриженные. У них было много общего и много различий. Но роднило - выражение глаз: такое встречается у людей, которым судьба определила роль "второго плана" - вечный "№2". Кто-то довольствуется и этим - то ли в силу собственной лени, то ли благодаря обретенной с годами мудрости.
      Им же хотелось быть первыми. Очень хотелось! Вся их жизнь, от пионерского горна до соотвествующего места в президиуме, была подчинена этой цели-наркотику. С годами они стали ее рабами, заключив сделку и отдав душу.
      Цель перекроила характеры и привычки, изменила сущность натуры и намертво, как тавро, впечаталась в выражение глаз. Они могли по-разному проявлять свои эмоции, но в глазах всегда присутствовала эта едва, но, все-таки, различимая готовность к прыжку; терпеливое, потаенное ожидание момента; способность переступить через многое, если не все, чтобы в час "Х" успеть занять временно пустующий пьедестал.
      У людей "второго плана", как правило, немало достоинств: они испольнительны, работоспособны, ответственны... Но к ним никогда не следует поворачиваться спиной. Бьют они насмерть, с тщательно выверенным, холодным расчетом, где нет места сомнению, состраданию и уж, тем более, благодарности. И вовсе не оттого, что от рождения коварны, жестоки, циничны и хитры. Просто первоначальное желание быть первым и вполне искреннее убеждение творить во благо всех, за долгие годы ожидания гипертрофировалось и трансформировалось в глухую, злобную зависть - ко всем и вся. Неудовлетворенное, здоровое тщеславие молодости, при отсутствии путей его реализации, оставляет на психике некоторых людей безобразные рубцы, на которых затем ядовитыми сорняками прорастают семена мести и ненависти.
      Возраст был главным врагом Родионова и Багрова. Этот страшный век вымел по сусекам их судеб все жизненные ресурсы. Времени не оставалось. Почти. Кто-то смиряется и отступает, кто-то идет ва-банк. Риск, конечно, благородное дело, но как многие потом умирают, захлебнувшись шампанским.
      - ... Знатная у тебя настойка, - заметил Багров, с удовольствием пригубив напиток. - Василий делает?
      Родионов кивнул:
      - Хорошо здесь, Миша. Давно ты у меня не был. Давай как-нибудь в баньке попаримся, поохотимся.
      Багров досадливо поморщился:
      - У меня, Боря, теперь другая охота. Будь он недаден, этот "дипломат"! - воскликнул в сердцах.
      - Да, доигрался Женька. Помянем, что ли? Друг детства, как никак, предложил Борис Николаевич.
      Не чокаясь, с хмурыми лицами, выпили. Помолчали.
      - Закрутит же жизнь иной раз, - покачал головой Родионов. - Башковитый был мужик, а пошел по кривой дрожке и сгинул. Кто бы мог подумать? В одном дворе росли. У него семья образованная, интеллигентная, а наши - голь беспарточная, из работяг. В результате, где он и кто мы.
      - Ты сильно-то по нему не скорби, - недовольно возразил Михаил Спиридонович. - У Женьки власти и денег побольше нашего было. Еще неизвестно, кто в области первым был - он или Тишин.
      - Да брось, Миша, - кисло улыбнулся Родионов. - Деньги и власть были, а перспектива?
      - И перспектива была, - не согласился Багров. - Время, посмотри, какое наступает. Кто наверх лезет? Раньше они все у меня вот тут сидели! - Михаил Спиридонович сжал пальцы в увесистый кулак. - Пикнуть не смели. А теперь, как клопы в бараках, повылазили из щелей перестройки. Молодые да ранние! презрительно скривился он, со смаком надкусывая добрую половину бутерброда с мясным балыком. Прожевав, зло добавил: - Слишком много вольностей дали, вот что я тебе скажу. Мне сколько лет отпахать пришлось, чтоб такой бутерброд на столе иметь, а нынешнее соплячье в двадцать лет уже по ресторанам за обе щеки их уплетает.
      Родионов с интересом взглянул на собеседника.
      - Миша, - осторожно начал он, - может, есть смысл о себе подумать? Хватит на идею работать. Да и не та она уже. Не железо, не сталь - один кисель.
      - На пенсии, думаешь, лучше будет? - тоскливо произнес Михаил Спиридонович.
      - Смотря как обеспечишь себя, - резонно возразил Борис Николаевич.
      - Темнишь, ты, что-то, Боря. Чувствую я, не на настойку Ерофееву ты меня пригласил и, тем более, не Женьку Свиридова поминать. Колись давай, усмехнулся, прищурившись, Багров.
      - Может, еще? По маленькой? - улыбнулся Родионов. - Выпьем за нас, Миша, за вторых, на которых все и держится в этой стране.
      После того, как выпили, Родионов испытывающе глянул на Багрова.
      - Миша, - начал вкрадчиво, - я тебе расскажу кое о чем, только, пожалйуста, отнесись спокойно. Не шуми и не ерепенься. - Борис Николаевич поудобнее устроился в кресле. Не торопясь, закурил, с наслаждением затянулся и, выпустив тонкую струйку ароматного дыма, продолжил: - Я встречался в день смерти со Свиридовым. - Увидев, как у Багрова удивленно вытянулось лицо, предостерегающим жестом остановил: - Вопросы пока при себе оставь. Об этой встрече ни одна душа живая не знала. Вообщем, попросил меня Женя до поры сохранить кое что... Сказал, охота за ним началась и если случится что, пусть эта вещь государству останется. Я, конечно, удивился, но распрашивать не стал. А после смерти его... - Родионов не выдержал устремленный на него проницательный взгляд Багрова и отвел глаза. - ... После смерти посмотрел. - Борис Николаевич сделал многозначительную паузу и выдал на одном дыхании: - А передал он мне, Миша, дневник атамана Семенова. И цену тетрадочкам назвал...
      Михаил Спиридонович откинулся на спинку кресла и шумно выдохнул, ошелемленно глядя на Родионова:
      - Борис, ты хоть понимаешь, что сейчас рассказал?!!
      - Миша, цена этого дневника... 500 миллионов долларов, - в волнении, шепотом проговорил Борис Николаевич.
      - Ты хочешь сказать, что в них...
      - Да, Миша, да! - перебил его Родионов. - Точное описание места. Женька говорил, будто сам выезжал и проверял. Аппаратуру где-то японскую достал, страшно дорогую. Уверял, ошибки быть не может - есть металл и в немерянных количествах.
      - Там после войны солдаты все пропахали с миноискателями, недоверчиво проговорил Михаил Спиридонович.
      Родионов усмехнулся:
      - Семенов всех вокруг пальца обвел.
      - Кто еще знает о дневнике? - быстро спросил Багров.
      Оставив его вопрос без ответа, Борис Николаевич задал встречный:
      - Миша, как ты думаешь, почему Семенова, взяв в плен осенью сорок пятого, расстреляли только в сорок шестом? - И сам же ответил: - Выбивали из него эту захоронку!
      - А, может, нет там ничего? - засомневался Багров.
      - Ты хочешь сказать, из-под Белоярска незаметно вывезли 50 тонн золота?
      - Как из-под Белоярска?! - Михаил Спиридонович даже привстал от удивления.
      Родионов понял, что проговорился раньше времени, но отступать было поздно.
      - Потому, Миша, что клад свой Григорий Михайлович Семенов не в Даурской степи захоронил, а под Белоярском, в Черном яру.
      - Вот это новость! - не удержался от восклицания Багров. - Подожди, он нахмурился, - в Черном яру? Там же после войны какая-то секретная лаборатория была. Ее потом уничтожили. Местные до сих пор его в тайге стороной за десять километров обходят.
      - Да не было никакой лаборатории, Миша! Специально слухи распускали, убежденно проговорил Родионов. - Там золото, Миша, там!
      Он в возбуждении наполнил стопки. Махом опрокинул свою, жестом предлагая гостю присоединиться. Глаза его лихорадочно блестели, руки слегка подрагивали. Не закусывая, он вновь закурил. Глубоко затянувшись, заметил:
      - Может, из энкавэдистов кто и знал, так поумирали или забыли. Или заставили забыть. В то время в органах серьезные мастера работали... по отбитию памяти, - произнес он веско.
      - Забыть о 50 тоннах золота?! Ты сам-то веришь, что говоришь? - Багров неожиданно осекся. - Борис, опоздал ты. К "делу Свиридова" КГБ подключили.
      - Когда? - упавшим голосом спросил Родионов.
      - Дня два назад. Брось, Борис! С "конторой" тягаться - себе дороже. И потом, если они знали, где золото, почему не вывезли? А вообще, зря, ты, молчал до сих пор. Не по зубам тебе этот клад.
      - Почему только мне? - встрепенулся тот. - А ты? Или сдать меня решил? - он недобро прищурился. - Пойми, Миша, такое раз в жизни выпадает!
      - Давай обмозгуем, что и как. Официально оформим, - осторожно, но настойчиво произнес Багров. - Одна четвертая - твоя по закону. И необязательно говорить, как дневник к тебе попал. Придумаем что-нибудь...
      - Миша, опомнись! - сорвавшись на фальцет, заверещал Родионов. - Ты сам говоришь: к бардаку катимся. Всю жизнь, как медведи, в тайге просидели. Первым своим задницы подтирали и в рот заглядывали. Ты, что, не видишь, партия по швам трещит, а не будет партии - весь Союз развалится к чертовой матери! В Москве давно избушки к Западу передом поразворачивались. Это значит, к нам, сам понимаешь, чем... Москва испокон века сутенершей для Сибири была и под чужаков ее подкладывала, чтоб свою невинность соблюсти. Вспомни сорок первый год. Немцы под Москвой стояли и вошли бы в нее, будь уверен, если бы не дивизии сибирские! И сейчас тоже самое. Ты кому это золото оставить хочешь? Думаешь, народу что-то перепадет?
      - Будто ты о народе беспокоишься, - ехидно ввернул Багров.
      - Миша, с такими деньжищами можно здесь, в Забайкалье, свое государство иметь. Была же у нас своя, Дальневосточная Республика! Да мы любую Швейцарию и Лихтенштейн за пояс заткнем!
      - Борис, думай, что говоришь! - укоротил его Багров.
      - Надоело думать, Миша! - разозлился Борис Николаевич. - И думы эти на блюдечке первым приносить, чтоб они их за свои выдавали. Оглянись кругом, Сибирь - богатейший край, а народ скоро с голодухи пухнуть начнет.
      Михаил Спиридонович невольно бросил взгляд на уставленный явствами и напитками стол. Потянулся к хрустальному графину, наполнил стопки. Молча поднял свою и посмотрел на свет огня в камине. На пальцы упали кроваво-красные блики.
      - Это ведь часть золотого запаса Российской империи, - проговорил задумчиво и в упор взглянул на Родионова: - А ты знаешь, Боря, сколько крови на нем? В том числе и... Женьки Свиридова. - Он вздохнул: - Как ты думаешь, почему он к тебе пришел? Оставил бы корешам своим... Может, он вообще этот дневник забирать не собирался? Что-то здесь не так, Борис. Не сходится...
      Он продолжал вертеть в руках стопку, слегка ее покачивая и рассматривая. Родионов бросил на него настороженный взгляд, в котором на мгновение промелькнули смятение и страх.
      - Да трус он, твой Свиридов! - дрожащим голосом выпалил Борис Николаевич. - При всей башковитости, ума не хватило бы, по-государственному, золотом распорядиться. Понял, что не по силам вес взял, вот и пришел.
      - Ну хорошо, - примирительно сказал Багров, - допустиим, есть золото. Ты, что же, сам его копать собрался?
      - Найдем надежных людей, - убежденно проговорил Родионов.
      Михаил Спиридонович с сочувствием посмотрел на него:
      - Борис, там, где речь заходит о тоннах золота, надежных людей не бывает.
      - Есть у меня связи в округе, - не сдавался тот. - Военные помогут. Взвод солдат выделят, те и знать не будут - что и как.
      - Военные, взвод солдат... - фыркнул Багров. - Они помогут! К стенке тебя поставить и девять грамм в башку влепить!
      - Не говори глупостей! - взвился Борис Николаевич. - Заплатим...
      - Ага, по слитку каждому.
      Родионов порывисто встал и, ничего не объясняя, вышел. Багров проводил его недоуменным взглядом. Спустя минут десять, Борис Николаевич вернулся и бросил на колени Багрову четыре ветхих тетрадки.
      - На, возьми! - на лице его читался вызов. - Составляй акт изъятия и требуй у прокурора ордер на мой арест. - И ехидно добавил: - Может, наградят... лампасами на штаны.
      Тот снисходительно улыбнулся:
      - Присядь, Боря. - Багров достал платок и осторожно захватил им тетради. Стараясь не уронить, поднялся и положил их на каминную полку. Пусть полежат, отдохнут от людских страстей.
      Родионов, насупившись, налил в большой фужер водки, залпом выпил и, сев в кресло, вальяжно откинулся на спинку. С минуту они пристально изучали друг друга.
      - Знаешь, мне сейчас на память случай один пришел, - прервав дуэль взглядов, медленно начал Михаил Спиридонович. - Вспомнил, как ты Женьку кирпичем по черепушке саданул. Его всегда атаманом выбирали, когда в "казаки-разбойники" играли, а ты ему завидовал и однажды...
      Лицо Родионова стало восковым, с мертвенно-бледными, застывшими чертами. Он весь подобрался, как кобра перед атакой. Сев напряженно и прямо, уставился на гостя немигающим, нечеловечеким взглядом холодной и опасной рептилии. Багров почувствовал, как спину прочертили зигзаги молний, нестерпимо острых и ледяных. Он попытался взять себя в руки. Натянуто рассмеявшись, махнул рукой:
      - Ладно, не обращай внимания. - В его голосе послышалась едва уловимая фальшь, когда он бодро поинтересовался: - Ты мне вот что скажи - "дипломат" куда дел? Улика, - добавил многозначительно.
      - Нет никакого "дипломата", Миша, - нагло улыбнулся Родионов. - И не было никогда. А тетрадочки эти я вообще на свалке нашел, когда рухлядь старую вывозил. Смотрю, вроде, почерк старинный, дай, думаю, поинтересуюсь. Узнаю, как прежде людишки жили: о чем думали, во что верили, кого любили, заботы какие были.
      Борис Николаевич снова предстал в роли доброго, гостеприимного, великодушного хозяина. От былого смятения, тем более, угрозы не осталось и следа.
      - Вот-вот, - подыграл ему Багров, - это уже ближе... к Дальневосточной Республике.
      - Миша, - Борис Николаевич растянул губы в ласковой, сладкой улыбке, истинный смысл которой не понятен мог быть лишь для идиота, - я тебя не тороплю. Подумай, помечтай. Может, приснится что хорошее. - Он поднялся: А сейчас идем наверх, мне кассету достали - там та-а-ако-о-ое... Давай расслабимся.
      Багров с готовностью его поддержал.
      Когда по прошествии двух часов они вернулись, тетрадей на каминной полке уже на было. Михаил Спиридонович вопросительно посмотрел на Родионова и вновь ощутил давешний холод - на него в упор смотрели глаза человека, готового на все.
      "Вот такие же у него глаза были, когда он Женьку по голове кирпичом огрел", - подумал про себя Багров и невольно передернул плечами.
      - Что-то не так, Миша? - заботливо, с сочувствием спросил Родионов.
      Михаил Спиридонович только усмехнулся в ответ и понимающе покачал головой.
      - Все в порядке, Борис. А кино, действительно, еще то... Очень интересное кино! - добавил со значением, вкладывая двоякий смысл.
      - Так что, на выходные поохотимся?
      - Почему бы и нет?
      Они вновь вернулись к столу, с жадностью набросившись на еду и напитки. Начался обычный мужской треп: кто, где, с кем... Когда темы себя исчерпали, Багров и Родионов расстались - внешне тепло и радушно, как два закадычных, старых приятеля, проведших незабываемые часы в обществе друг друга. Напоследок, уверяя каждый в своей искренности и надежности, договорились в предстоящие выходные "обязательно расслабиться".
      Проводив Багрова, Борис Николаевич вернулся от ворот, но в дом не пошел, а направился к расположенному в глубине засаженного соснами парка небольшому флигелю, в котором обитал садовник, повар и сторож заимки, - все в одном лице.
      Флигель состоял из маленькой веранды, кухни, ванной и двух комнат. Рывком распахнув дверь, Родионов пересек полутемную веранду и невольно зажмурился, пройдя в кухню. Плотно прикрыв за собой дверь, подошел к столу, за которым сидел плотный, седой мужчина чуть выше среднего роста. На открытом, широкоскулом лице поражали глаза - почти бесцветные, странного, водянисто-зеленого оттенка. Взгляд этих глаз притягивал и отпугивал одновременно. Казалось, они лишены жизни, но в тоже время в них присутствовала магнетическая сила, способная подчинять и ломать чужую волю.
      - Уехал, - устало произнес Борис Николаевич, по-хозяйски присаживаясь к столу, накрытому клеенкой с расставленными на нем настоящим старинным тульским самоваром, чашкой чая, вазочками с вареньем и дешевыми конфетами, нарезанным на толстые дольки лимоном. - Сделай-ка, Василий, и мне чайку, попросил капризным тоном Родионов, небрежно закидывая ногу на ногу.
      - Может, покрепче чего, Борис Николаевич?
      Тот сделал отрицательный жест, махнув холеной рукой, с ухоженными ногтями.
      - Покрепче мы уже с Багровым приняли. Башка трещит! Не пошла сегодня твоя настойка... Нелегкий был разговор у меня с Мишей. - Он принял из рук Василия тонкий стакан в потемневшем серебряном подстакане. Не поблагодарив, шумно отхлебнул и тяжелым взглядом уставился на работника: - Придется нам с тобой, Василий, расширить сферу деятельности.
      Тот спокойно выдержал его взгляд и пожал плечами:
      - Раз надо - сделаем.
      Родионов отхлебнул еще пару глотков, отставил стакан и достал из кармана пиджака сложенный вчетверо листок бумаги. Кинув на стол, презрительно скривил губы и с неожиданной яростью, изменившись в лице, произнес:
      - Вот, полюбуйся! Они нам условия диктовать решили!
      Василий молча взял листок, развернул и, склонив голову набок, принялся читать. Ознакомившись, поднял голову и посмотрел на Родионова своими страшными, как провал трясины, глазами:
      - Наследнички, значит, объявились. Ничего, Борис Николаевич, мы им быстро руки укоротим. Я их законы хорошо знаю. Есть у нас теперь рычажок баба свиридовская и выкормыш его. И Франка я знаю: не попрет против такого рычажка. Он из воров старой закалки, Горынычу жизнью обязан. Станет рыпаться, на короткий поводок посадим. А бабу с мальчишкой я упрячу, будьте спокойны.
      Родионов приободрился и уже спокойно проговорил:
      - Я надеюсь на тебя, Василий. - Он вновь потянулся к стакану с чаем, но рука его на полпути замерла: - Но откуда узнали?! Женька, тварь, сказал, что ни одна живая душа не в курсе...
      - Нашли кому верить, - усмехнулся Василий. - Не мог он один такое дело провернуть. Фраеров опасно было брать. Скорее всего, они втроем - Свиридов, Франк и Мухин туда ездили. - Он растянул губы в довольной ядовитой улыбке: - Один точно отъездился.
      Родионову стало жутко сидеть рядом с этим человеком. Он поспешно встал и, не протягивая руки, заторопился, стараясь, однако, не выказывать своих чувств.
      - Ну все, Василий, я тебе задание дал, выполняй, покровительственно-бодрым голосом заметил Борис Николаевич. - Надо торопиться: Михаил сказал, к этому делу "контору" подключили. Не дай Бог, кагэбэшники пронюхают, с носом останемся. И хорошо, если только с носом. Эти твари могут "глубоко бурить" - не с цацками атамана, а в чем мать родила драпать придется. Благо, Китай рядом. У меня там есть, где и у кого отсидеться. Зараннее берлогу подготовил... - Родионов осекся, заметив интерес в глазах Василия и скомканно, почти в панике, закончил: - Ладно, может, пронесет. Давай, готовь машину, поздно. Я сейчас соберусь, а ты жди меня у крыльца.
      Он уже взялся за ручку двери, намереваясь поскорее покинуть флигель и с ужасом представляя себе обратный путь в обществе этого человека, когда услышал за спиной равнодушным тоном заданный вопрос:
      - Борис Николаевич, как же Михаил Спиридонович к нашей идее отнесся? Он - с нами?
      - С нами, с нами, Василий, - заверил его Родионов. - Куда он денется? - полуобернувшись, фальшиво и натянуто рассмеялся Родионов. - Василий, ты вот что... Я думаю, рисковать не стоит: отправляй Франка и Мухина на свидание кое с кем, - он, по-крысиному, оскалился. - Давно пора им воссоединиться.
      Выйдя из флигеля, он глубоко несколько раз вздохнул. Постоял на крыльце, глядя в ясное, звездное небо.
      " С кем дело иметь приходится! - подумал и крепко, грязно выругался про себя. - Сделаем дело, эту тварь первой убирать надо, иначе... - У него задрожали колени при мысли, что может сделать с ним Василий, когда у них в руках окажется золото атамана Семенова. - А кто убирать будет? - задал Родионов себе вопрос-дилемму, подходя к дому. - Впрочем, над этим пусть Мишка голову ломает. Я свой груз греха уже взял. Да, не мешало бы еще кое-кого к нам привязать. В жизни всякое случается. Провалим дело, кто вытаскивать будет? Пора вояк подключать. А там видно будет - штаты никогда "сократить" не поздно"
      Глядя на закрывшуюся за хозяином дверь, Василий несколько минут сидел в задумчивости.
      "Рыло, сплошное свиное рыло, хоть и в дорогом, модном пиджаке. В Китай намылился, - мысленно усмехнулся Василий. - Да кто ж тебя пустит! В Поднебесную много дорог ведет, в их числе, и через... тот свет. Не чета этому холую люди хаживали и тем дорожку перешли. "Контора" - это серьезно, а Малышев - еще тот волкодав. Он за это золото горло перегрызет. Старой закалки чекист. Таких танком утюжь, все-равно, орать будут: "За Родину! За Сталина!" Знаем, проходили... А, может, стукнуть в "контору"? - пришла на ум шальная мысль, но он тут же ее отбросил. - И что, с явкой прийти? А дальше - зона? Хотя... Горыныча вполне на золото обменять можно. Наверняка спишут. Только с чем останусь? Нет в этой гребанной стране справедливости, не было никогда и не будет! - Он до хруста сжал челюсти, лицо его окаменело. Василий почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы давней, непроходящей обиды, а душу заметает шершавой, колючей метелью слепой мести и ненависти. - Не дождетесь, скоты! Всех переживу! Вы еще узнаете Ваську Молохова! Таким узнаете, что и дети, и внуки ваши по ночам кричать и в постель мочиться будут!"
      Он сжал кулаки, не заметив, как в руке оказался оставленный Родионовым листок. Бумага, хрустнув, полностью исчезла в кулаке, лишь маленькие уголки торчали меж стиснутых, побелевших пальцев. В этот час во флигеле, окруженном великолепной, девственной природой, на столе, накрытом к мирной, домашней трапезе, и мощные кулаки, и сам зловещий текст на бумаге казались воплощением абсолютного зла, рожденного под сенью мира, изначально прекрасного и гармоничного, но с роковым упорством попираемого человеком, стремящимся превратить его в нескончаемую трагедию, где главные роли из века в век играют Золото и Смерть...
      Глава восьмая
      Анастасия Филипповна, подняв воротник роскошной шубы, осторожно сошла по ступенькам драмтеатра и огляделась. Ни Юры, ни машины, конечно же, не было. И быть не могло. Так как концерт закончился на полчаса часа раньше. Приехавших в город музыкантов, к сожалению, не миновала эпидемия гриппа. Но, несмотря на сокращенную программу выступлений, Родионова до сих пор ощущала себя пребывающей в ином мире, среди волнующих звуков и образов.
      После откровенного разговора с дочерью, она решила остаться дома и никуда не ходить, но Наталья настояла, сказав, что вечер тоже хочет провести вне дома.
      "Нам обоим нужна передышка, мамочка, - вспомнились ей сочувствующие глаза дочери. - Я приглашена в молодежное кафе, а ты сходи на концерт. А завтра, когда этот урод уедет на работу, мы целый день будем вместе. Я попрошу Лиду, она подменит меня в архиве. Тем более, я за нее два дня уже отработала."
      Анастасия Филипповна еще раз оглядела быстро пустующую театральную площадь: кто-то уезжал на такси, за кем-то предусмотрительно заехали на машинах родственники или друзья, некоторые спешили на расположенную невдалеке автобусную остановку. Она, улыбаясь, вежливо отклоняла предложения знакомых подвезти ее. Ей захотелось просто пройти пешком несколько остановок, подышать свежим воздухом, посмотреть на ночной город. Она понимала, что обманывает себя, стараясь найти предлог, чтобы попозже вернуться домой. Сегодняшняя сцена еще стояла перед глазами и ее невозможно было изгнать из подсознания. Даже концерт, подаривший божественное наслаждение, оказался не в силах растворить этот черный, с запахом и цветом дегтя, тяжелый, неприятный осадок на душе. Она вынуждена была признать: Родионов стал ей настолько отвратителен и омерзителен, что находиться с ним под одной крышей, в одном доме, терпеть его присутствие, - становится невыносимо...
      Занятая своими мыслями, она не заметила, как рядом мягко затормозила машина и вздрогнула, услышав сбоку приятный, с легким акцентом, мужской голос:
      - Вы не боитесь одна гулять в такую пору по ночному городу?
      Анастасия Филипповна резко повернулась, краем глаза успев охватить совершенно пустую улицу и оставшуюся позади театральную площадь, к этому моменту уже абсолютно безлюдную.
      "Накаркал, стервец, - мысленно констатировала она, помянув Родионова. И с неожиданно пришедшими спокойствием и равнодушием подумала: - Интересно, только шубу снимут или еще подзатыльников надают?"
      Видимо, ее мысли столь откровенно отразились на лице, что вышедший из машины мужчина от души рассмеялся. Они с интересом несколько секунд изучали друг друга. В его глазах полыхали озорные, дьявольские огоньки. И она, не отдавая себе отчета, повинуясь какому-то странному порыву, вдруг сказала, глядя ему прямо в глаза:
      - В такую пору по ночному городу, конечно, гулять лучше вдвоем, но, порой, вторая половина настолько отвратительна, что одиночество воспринимаешь, как рай.
      Даже если бы рядом разорвалась бомба, она не произвела бы столь ошеломляющее впечатление на незнакомца, как обращенные к нему ее откровенные слова. Он молча смотрел на нее, пребывая в крайнем изумлении. Все, что ему удалось узнать об этой женщине, совершенно не вписывалось в рамки ее теперешнего поведения. Наконец, справившись с эмоциями, он проговорил:
      - Иногда стоит рискнуть, порвав с прошлым и попытаться начать все сначала.
      - Я обязательно последую вашему совету. Дело за малым: где найти ориентир, от которого начать считать сначала.
      " Боже мой! - с ужасом слушала она собственные слова. - Предлагаю себя, как последняя проститутка. - Но вдруг с удовлетворением подумала: Жаль, не видит и не слышит меня Родионов. Его бы инфаркт хватил!"
      Она с откровенным вызовом взглянула на незнакомца. Он несколько смутился, но тотчас быстро обошел машину и призывно открыл дверцу. Улыбаясь, застыл выжидающе и проговорил:
      - Вы еще не рискнули.
      - Это вам так кажется, - усмехнулась она, садясь в машину.
      "Ни черта себе оторва!" - мысленно, с изрядной долей восхищения, подумал мужчина.
      "Ну и рога у тебя, Родионов, вырастут сегодня ночью! Над камином места не хватит!" - с мстительным злорадством подумала женщина.
      Машина, сорвавшись с места, сверкающим фантомом рассекла ночь. Вырулив на широкий, как глиссада, проспект, с жадностью набросилась на покорно раскинувшуюся дорогу.
      Они долго ехали молча. Мужчина временами бросал мимолетные взгляды на сидящую рядом женщину, отмечая характерные черты лица. Он, словно художник, пытался срисовать и запечатлеть на холсте памяти ее античный профиль, высокие скулы, чувственный рот, длинные пушистые ресницы, тяжелую копну волос, уложенных незатейливо, но оттого придающих ее облику еще более царственную и гордую осанку.
      "Бог ты мой, - думал мужчина, - откуда здесь, в забайкальской глуши, взялись эти княжеские черты лица? Отец - генерал, мать - домохозяйка. А единственная дочь Анастасия, словно сошла со старинных полотен. Внешне спокойная, холодная и недоступная... или не нашлось никого, кто смог бы взломать этот слой льда..."