Джума

      "Тоже мне, Мессинг выискался! Небось, документы Сашкины проверил, а теперь корчит из себя мисс Марпл." - подумал Иволгин, но вслух сказал:
      - Верно, ты, Ерофей Данилыч, заметил: егеря мы. В основном, с крупной дичью дело имеем. - Затем представился и коллег своих назвал по именам.
      - Ну, дай Бог вам удачи, мужики, да живыми-здоровыми остаться.
      Майор отметил, что супруга Ерофея не пила, зато радушно и гостеприимно потчевала гостей. Глядя на нее, он не мог отделаться от ощущения, что однажды, мельком, где-то эту женщину уже видел.
      - Анна Федоровна, - обратился к ней, - и как вам только такой дом и хозяйство в порядке содержать удается? В город не манит?
      - А что - город? - очаровательно улыбнулась она. - Шум, суета, беготня. А здесь душа отдыхает. Воздух чистый, тишина, - она ласково глянула на мужа: - да и Ерофей мне - первый помощник. В городе мужики либо телевизор смотрят, либо в домино играют и водку хлещут. А тут у нас все общее - и заботы, и радости. Да вы ешьте, угощайтесь.
      - Давно здесь живете? - небрежно поинтересовался Петр Андреевич.
      - Вчерась переехали, - ехидно ввернул Ерофей, ответив вместо жены.
      Иволгин заметил, как Анна Федоровна бросила на мужа испуганный взгляд, но ничего не сказал. Несколько минут они оживленно беседовали, обсуждая общие темы. Потом хозяйка поднялась из-за стола и, извинившись, смущаясь своего "интересного положения", покинула мужа и гостей, уйдя в другую комнату. Оставшись одни, мужчины налили еще по стопочке, выпили и повисло неловкое молчание. Все понимали, что настало время для серьезного разговора. Но никто не решался начать первым. Каждая сторона мысленно тщательно просчитывала возможные варианты и их последствия.
      - Стало быть так, мужики, - сложив перед собой руки и уперевшись широкой грудью в стол, слегка наклонившись, проговорил Ерофей, - знаю я, кто вы и зачем пожаловали. - Он в упор взглянул на Иволгина, безошибочно определив в нем старшего: - Парня энтого я вам не отдам. - Увидев наливающиеся гневом глаза майора, тихо, но твердо, добавил: - Пока не отдам. Допрежь я его на ноги поставлю.
      Иволгин шумно выдохнул и, откинувшись на скамье, с недоверием заметил:
      - Ерофей Данилыч, его сам Артемьев лечил. В больнице! Уж не травками ли надумал его на ноги ставить?
      - И травками тоже. Но боле - словом Божьим.
      Оперативники не скрывали скептических взглядов, в которых явственно проскальзывала еще и злость.
      - Данилыч, - теряя терпение, проговорил майор, - я тебя понимаю. Верю, что вы с Георгием Степановичем из лучших побуждений действовали. Но и ты пойми: парень - важный свидетель. Вы же взрослые люди, в конце концов! А ведете себя, как пацаны, в войнушку заигравшиеся!
      - В войнушку, говоришь? - усмехнулся Ерофей. - Эт точно. Тут скоро такая война начаться может, пол-Сибири на погост переедет. И не смотри на меня так, Петр Андреич. Парня не отдам, пока не вылечу. А чтоб вы, мужики, не зазря сюда за столь верст прокатались, поведаю вам загадку одну. Кумекаю я, опосля, как услышите ее, вам уж не до парня энтого станет.
      Он поднялся, вышел из горницы, но быстро вернулся, держа в руках магнитофон и кассету.
      - И, правда, не зазря, - ввернул Алексей. - В рапорте потом отметим: были, мол, на дискотеке, у Ерофея Даниловича Гурьянова. - Но, заметив недобрый, хмурый взгляд хозяина, примолк.
      Иволгин же, поднявшись, с интересом рассматривал магнитофон.
      - Занятная вещица. Я таких что-то не встречал.
      - "Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам...", - походя процитировал Ерофей, чем ввел оперативников, главным образом, Добровольского, в состояние легкого шока.
      - Я смотрю, здесь не только вещи занятные, но и хозяева, - откровенно высказался Алексей.
      Но в это время из динамиков магнитофона послышались голоса, пока еще бессвязные, в которых нельзя было разобрать четкие и ясные слова. Голоса нарастали и, наконец, отчетливо стало слышно:
      "... Дмитрий, послушай, что я тебе скажу. Выкинь этот дневник к чертовой матери! Выкинь!!! Вот это и то... не стоят и миллиарда долларов! Я еще не совсем из ума выжил и уж дважды два сложить в состоянии. Я пока... пока! - не знаю, что тут произошло, но чувствую: ты увяз в этом "золотом" деле по самую макушку. Опомнись, Дима!.."
      - Стоп! Да выключи ты эту бандуру! - рванулся к Ерофею Иволгин.
      Ерофей послушно щелкнул клавишей. Наступила тишина.
      - Добрый вечер...
      И хотя прозвучало приветствие тихо и неуверенно, все, находившиеся в комнате, вздрогнули и обернулись. На пороге стоял Саша Костиков, полностью одетый - вплоть до теплой дубленки, шапки и коротких, зимних сапог. Иволгин, скорчив кислую мину, закатил глаза и сквозь стиснутые зубы с ожесточением процедил:
      - Госс-споди, помоги мне... - И, обращаясь к подчиненному, еле сдерживая ярость, добавил: - Ты бы еще усы с бородой нацепил и тулуп, Дед Мороз недоделанный!
      - Товарищ майор... - начал оправдываться тот, но его перебил Ерофей.
      - Ты, Петр Андреич, не кори мужика, - он посмотрел на Иволгина кротко и виновато: - Эт я маленько дозу не рассчитал. Попервой его чаем сморил, а опосля гляделками в душу уперся...
      - Какую дозу?!! Какие гляделки?!! - взбеленился майор. - Вы, что, все с ума посходили?!!
      Он колобком подкатился к Костикову и, сверля глазами, зловеще потребовал:
      - Отвечай, я тебя куда послал? А ты что?! Шапку сними, когда в помещении находишься! - рявкнул красный от гнева Иволгин.
      - Петр Андреич, не шуми. Супружницу мою разбудишь, - охладил его пыл Ерофей. Он понимал, что гнев Иволгина вызван, отнюдь, не появлением сотрудника, а только что прослушанной записью. - Сказано: не виновен парень, - как отрубил Ерофей. - Мои штучки, знахарские. Отколь мне знать было, что вы не лихие люди, а жанда... егеря, одним словом. Я потому Амура с Удой и выслал на разведку. У их нюх почище человечьего будет - лихих людей от хороших враз отличат.
      - Так это они за нами в лесу следили? - передернул плечами Игорь Приходько.
      Ерофей кивнул. Иволгин немного отошел и хмуро бросил в нерешительности переминавшемуся с ноги на ногу Костикову:
      - Чего стоишь? Раздевайся... раз в гости пришел. - Он посмотрел на Ерофея и, кивнув в сторону магнитофона, спросил: - Откуда у тебя, Данилыч, это гав... кассета?
      - Наталья Артемьева привезла, - спокойно ответил тот.
      - Наталья? Артемьева? - майор бросил быстрый взгляд на Добровольского.
      - Родственница Георгия Степановича? - недоверчиво поинтересовался Алексей.
      - Племянница, - казалось, Ерофей ничуть не смущен их интересом.
      - Постойте... - Иволгин изумленно уставился на Ерофея: - Вы хотите сказать, что Наталья... не дочь Родионова?!!
      - Ее отцом был брат Георгия - Олег Артемьев, - ответил, тяжело опускаясь на лавку, Ерофей. - Дале слушать будете? - хмуро глянул он из-под насупленных бровей.
      Иволгин не знал, как ему поступить. На пленке он отчетливо распознал голос Багрова. С одной стороны, не терпелось прослушать пленку до конца, с другой... "на конце" могло быть такое, отчего впору не только с "еполетами" можно расстаться, но и при "благоприятном" стечении обстоятельств - с жизнью. За себя лично майор не переживал, но втягивать в это дело ребят было опасно.
      - Как ей удалось сделать запись? - спросил Петр Андреевич.
      - Она попервой-то чуток не в себе была. - Ерофей сделал красноречивый жест. - Да покуда дружок родионовский приехал, отошла малость и решила отчиму отомстить за смерть матери. - Он покачал головой и вздохнул: Испокон века нашим детям на роду написано за грехи тяжкие отцов да матерей расплачиваться. - Ерофей помолчал и продолжал: - Я тебя, Петр Андреич, понимаю. На душе завсегда муторно, коли свои предают, да в спину нож всаживают. Но уж больно дело тут страшное закручивается, поверь мне.
      - Ладно, - махнул рукой Иволгин, - включай. Послушаем, что там за страсти.
      "... ты увяз в этом деле по самую макушку. Опомнись, Дима!
      - Я вызвал тебя не для того, чтобы выслушивать проповеди. Ты в этом деле тоже увяз. Но ты не знаешь главного: сколько еще людей, больших людей, в нем увязло. Я - слишком мелкая сошка, чтобы отдавать приказ о ликвидации таких, как Свиридов и Франк... Миша, неужели ты до сих пор не понял, какие деньги на кону?!! Или ты хочешь стать следующим после Франка?!
      - Ты мне угрожаешь?! Мне? Полковнику милиции, заместителю начальника горотдела?!"
      Слушая запись, Иволгин исподтишка и незаметно бросал взгляды на оперативников, пытаясь угадать их реакцию. На пленке как раз воспроизводилась та часть разговора, где речь шла о назначении Багрова начальником горотдела, как об уже , практически, свершившемся факте.
      Самый молодой и неопытный в их группе Игорь Приходько сидел, приоткрыв рот, с жадностью ловя каждое слово. Глаза его азартно блестели, по щекам разлился румянец. В руках он держал кусочек хлеба, неосознанными, быстрыми движениями то разминая его в лепешку, то скатывая в шарик. Он походил на ребенка, впервые допущенного в серьезную, взрослую компанию и всеми силами пытающегося проникнуьтся ее проблемами и заботами, несмотря на то, что до конца еще не понял их
      глубину, истинный смысл, и в силу этого не способный предугадать, просчитать конечный результат...
      Саша Костиков, снявший верхнюю одежду и моментально преобразившийся при звуке голоса Багрова, который он, конечно, узнал, стоял, прислонившись к дверной притолоке, скрестив на груди руки и весь обратившись в слух. Его глаза застыли холодными, зелеными ледышками. На бледном лице выделялись заострившиеся скулы, под которыми перекатывались желваки. Левый угол рта чуть подрагивал, отчего презрительная, кривая ухмылка придавала лицу дьявольское и зловещее выражение.
      Прошел всего месяц, как он выписался из больницы, где проходил повторный курс лечения после ранений, полученных при задержании банды особо опасных рецидивистов. Ответственным за проведение операции был тогда Багров, который и получил третью звездочку на погоны и именные часы от областного начальства. Костиков получил ножевое и огнестрельное ранения, кучу грамот и месячный оклад в качестве премиальных. Глядя на него сейчас, Иволгин на минуту представил, что было бы, появись здесь Багров...
      Леша Добровольский сидел, вертя в руках пачку сигарет и не решаясь закурить. Внешне он выглядел спокойным и невозмутимым. На первый взгляд, могло показаться, что все происходящее пробудило в нем острый приступ уныния и меланхолии. Но Иволгин слишком хорошо его знал, чтобы обмануться и поверить в небрежно-расслабленную позу и откровенно-скучающее, отстраненное выражение лица. Бывало, на подобное его состояние покупались даже матерые уголовники, абсолютно не предполагая, насколько он внутренне собран, холодно расчетлив и опасен в такие минуты. Это был уже не человек, а машина, запрограммированная на уничтожение и подавление зла, в какой бы форме и под какой бы личиной оно не проявилось...
      "... эти люди хотят быть уверены в преданности и лояльности человека, которому они доверят порядок на улицах областного центра, - с нотками некоторой театральности в голосе вещал Родионов.
      - А тут и случай представился...
      - Так получилось. Пути Господни неисповедимы...
      - Выходит, как урки, кровью повязать решили... Страшный ты человек, Дмитрий. А ведь Анастасия - жена тебе... была. А девочка эта -дочь.
      - О Наташе позаботятся... А Настя... Анастасия Филипповна вчера имела теплую беседу с одним из наших фигурантов. И он имел дурость обо всем ей рассказать... А до этого письмецо мне подбросил. Угрожал!.."
      - Жаль, только угрожал, - процедил сквозь зубы Костиков. - Ну-у и гнидник! Никакого дуста не хватит!
      "- ... Поэтому она и лежит сейчас в кухне с проломленным виском...
      - Это был несчастный случай, Миша.
      - Неосторожное обращение с яблоками... Что ж, ты, тогда, Дмитрий, так обгадился, если это был несчастный случай?..
      - Миша, а ведь ты знаешь гораздо больше Анастасии..."
      Голоса на пленке постепенно опять стали едва различимыми и вскоре пропали вовсе. Наступила тишина.
      - Пойду покурю, - поднялся из-за стола Добровольский.
      - Да курите в доме, - махнул рукой Ерофей.
      Алексей покачал головой:
      - Жена у вас, Ерофей Данилович, в положении. Ничего, я на крылечке постою. Собачки не тронут?
      - Ступайте, они вас уж признали, не тронут.
      За Добровольским молча потянулись и остальные. Ерофей остался в доме, понимая, как важно сейчас этим, хотелось бы верить, честным и хорошим мужикам побыть в своей компании, без посторонних глаз и ушей. Возможно, они не скажут друг другу ни слова, просто постоят, молча. Но эти несколько минут молчания будут дорогого стоить. Как на похоронах. А хоронить им есть что...
      Выйдя на крыльцо, закурили. Алексей почувствовал, как к горлу подкатила тошнота. Он поднял голову вверх и долго, до боли в глазах, вглядывался в ясное, морозное, звездное небо. Потом сошел по ступенькам и сделал несколько шагов по двору. Боковым зрением уловил мимолетное движение. Скосив глаза, увидел медленно и осторожно приближающегося волкодава. Странно, но Алексей абсолютно не ощущал страха. Казалось, все чувства вообще атрофировались и он перестал быть живым - из настоящей плоти и крови. Собака подошла и принялась обнюхивать его ноги, одежду. И вдруг ткнулась мокрым носом в руку. Алексей присел на корточки, их глаза оказались на одном уровне. И он в неосознанном порыве протянул руку, зарываясь пальцами в густой, длинный мех, прижимаясь лицом к пахнущей лесом и снегом собачьей морде.
      - Обычно так это и бывает, брат мой меньшой, - прошептал в самое ухо, одновременно отбрасывая далеко в снег сигарету. - Идешь, идешь, а потом бац! - и... уже лежишь, только рукоятка из спины торчит. - Он отстранился, заглядывая в непроницаемые, похожие на бездонные, черные озера, собачьи глаза: - Знаешь, что самое страшное в нашей, человечьей, стае? Когда - не в упор, не в сердце и не в лицо, а - в спину. Потому что враг всегда впереди, за спиной - только друзья. Оттого и страшно, когда бьют в спину.
      Собака жалобно заскулила, пытаясь лизнуть его в лицо. Он закрыл глаза. Ощутив ее шершавый, горячий, мокрый язык, сжал челюсти, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. Проведя рукой по ее спине, Алексей отстранился и тряхнул головой. Затем поднялся, еще раз потрепав огромную псину по загривку.
      - Ты Амур или Уда? - спросил, улыбнувшись. - Амур? - собака молчала. Уда? - переспросил. Она громко залаяла. - Значит, Уда! - лай повторился. Алексей рассмеялся: - Ах, женщины, женщины... И чтобы мы, мужики, без вас делали?!
      Он повернулся и, не оглядываясь, зашагал к крыльцу, поймав себя на мысли, что на этой земле еще остался хоть кто-то, к кому можно повернуться спиной, не боясь, что ударят.
      - ... и не уговаривай меня, Петр Андреевич! - услышал Алексей звенящий от злости голос Костикова. - Да не смогу я теперь с этой сволочью по одним коридорам ходить, здороваться и делать вид, что все нормально!
      - Кого шапками закидываем? - весело спросил Добровольский, подходя.
      Все удивленно посмотрели на него.
      - А тебе бы только зубы скалить! - в сердцах бросил Саша.
      Алексей порылся в карманах и достал шариковую ручку, молча протянул ему.
      - Что? - не понял Костиков.
      - Ты же акт о капитуляции подписать собрался, вот я и подсуетился. Давай, чего там, подмахни, по-быстрячку, и вперед! В тачке еще, наверное, мотор не остыл.
      Костиков напрягся и внезапно стремительно выбросил вперед руку, метя в лицо Добровольскому. Но тот оказался готов к подобной его реакции, потому на лету перехватил руку и, проведя захват, дернул его на себя. Однако поскользнулся и, увлекая Костикова за собой, рухнул с крыльца в снег.
      Первым, как ни странно, опомнился Приходько. Он кинулся разнимать их. Но в общей свалке его сильно ударили в грудь, отчего он, охнув, как пушинка отлетел метра на четыре. Иволгин сорвался с крыльца и, захватив обоих сотрудников за волосы, сильно дернул на себя.
      - Стоя-я-ять, пристяжные! - закричал так, что на крик выбежал испуганный Ерофей и к крыльцу молнией метнулись волкодавы. Собаки грозно зарычали и, пожалуй, только это отрезвило всех.
      - Все, все... нормально, Данылыч, - поднимаясь, тяжело дыша, кашляя и отплевываясь, проговорил Алексей.
      За ним поднялся Костиков. Прихрамывая, подошел ошеломленный Игорь. Петр Андреевич, стараясь придать голосу беспечность, с нервным смешком заметил:
      - Размялись ребята немного. Все нормально.
      Ерофей неодобрительно обвел взглядом всех четверых:
      - Ну-ну... Вы игрушки-то свои в доме бы оставили, коли... размяться решили. Не ровен час постреляетесь - вот радости-то начальству вашему будет. - И, покачав головой, вернулся в дом.
      - Дуэлянты... твою дивизию, нехай! - кипя от злости, процедил Иволгин. - Позорище! Вы офицеры милиции или... или... кто?!!
      - Ладно, Андреич, - отмахнулся Алексей. - Проехали.
      - Я тебе не Андреич, понял?!! Я тебе - товарищ майор! - Он придвинулся вплотную к Добровольскому и гневно выпалил в лицо: - И чтоб - навытяжку, понял?! Чтоб - пятки вместе, носки врозь! Андреич... - передразнил он. Распустились, "булки" расслабили, слюнями, как дауны, обвешались. Вы, что, вчера родились?! Или вас акушерка не удержала?! В первый раз, что ли, полковники и генералы своих солдат сдают? В нашей истории много чего было. Был и Власов. Но был и Карбышев!
      Ну, давайте все заявления на стол положим, а потом табельное в висок упрем. Кому лучше сделаем? Прав Ерофей: вот радости этим сволочам будет. За мерзавцами и подлецами хотите последнее слово оставить?!
      Мы кем на свое место поставлены? Народом! У начальства за спиной только начальство, пусть их даже сотни и тысячи. Зато у нас - миллионы, народ и Родина! Она сейчас, как последний корабль в эскадре - вся в пробоинах, еле на плаву держится... Но ведь держится! - Иволгин оглядел своих подчиненных и закончил: - Я приказываю: сопротивляться! Ясно? И не легавые мы, не менты поганые и не волки позорные. Мы - офицеры милиции! Запомнили? О-фи-це-ры! А теперь, марш в дом!
      В горницу вошли, избегая встречаться взглядами с Ерофеем. Расселись за столом, обратив внимание, что столовая посуда у каждого стоит чистая и вымытая. Гурьянов, не спрашивая, разлил по стопкам на этот раз янтарно-желтую жидкость. Иволгин поднял свою, поднес к лицу и принюхался, вопросительно глянул на Ерофея. Тот улыбнулся уголками рта и пояснил:
      - Эт для просветления мозгов. На девяти травах настояна, - и первым опрокинул стопку.
      За ним последовали остальные. Подбадриваемые хозяином, но нехотя, стали накладывать в тарелки закуску, вяло и без аппетита есть. Ерофей, наклонив голову, искоса наблюдал за гостями. Первым почувствовал неладное Саша Костиков. Он медленно поднял голову и внимательно обвел взглядом присутствующих. Глаза его блестели, по щекам стал разливаться ярко-красный румянец. Он вперил немигающий взгляд в хозяина:
      - А говорят, два раза в одну воронку снаряд не падает. Ерофей Данилович, опять? Штучки ваши... знахарские?
      Остальные тоже помалу стали чувствовать происходящие в них перемены. Замерли за столом. Словно прислушивались и пытались определить невидимый источник энергии, от которого исходили мощные, пульсирующие волны жизненной силы. Казалось, они текут по двум направлениям. С одной стороны, в теле нарастало ощущение пустоты и легкости. Будто кто-то, через невидимую соломинку, откачивал усталость, озлобленность и напряжение. С другой - в тело, как в порожний сосуд, вливались уверенность, спокойствие, возрастающее желание активности; в голове, как после хорошего, долгого сна, ощущались легкость и ясность мысли.
      - Вижу, оклемались, - нарушил молчание Ерофей. - Стало быть, самое время... - Он вздохнул и, нахмурившись, начал: - Были у меня тут намедни, не так, чтоб шибко давно, гости. Трое. По всему видать, ваша "дичь". Очень их Черный яр интересовал. Вышло у меня с ими знакомство. Мужики, видать, серьезные, да обскакали их. Я тут давеча справки навел... Горыныч, Немец и Рысь. - Увидев, как все четверо невольно подались вперед, жестом остановил их: - Допрежь доскажу, а там дальше кумекать будем. Так вот. Искали они, стало быть, здеся захоронку одну. И, кажись, нашли. Да не по зубам, видать, она оказалась. Потому и порешили их: двоих насмерть завалили, а третьего прямиком к Егору в больницу наладили. Оперировал его Артемьев. И сдается мне, захоронку энту Родионов к рукам прибрал. - Ерофей кивнул в сторону магнитофона: - Ежели верить упырю энтому, в доле с им большие люди повязаны и... - он отвел глаза, - ... начальник ваш. Захоронка та в Черном яру. Но нельзя ее трогать, поверь мне, Петр Андреич! - с мольбой в голосе проговорил Гурьянов. - Большая беда приключиться может.
      Иволгин откинулся на скамье, уперся ладонями в стол, из-под лобья глядя на хозяина:
      - Я-то верю, Данилыч. Мне - кто поверит? Ты ведь, Ерофей, тоже нам не все рассказал.
      Повисло неловкое молчание. Наконец, Гурьянов решился. Смело взглянув в глаза Иволгину, жестко произнес:
      - Я, Петр Андреич, в свое время подписку дал о неразглашении государственной тайны. И подписка энта - бессрочная. - Он развел руками: Так уж не взыщи. Одно тебе скажу: не приведи Бог, кто в Черный яр сунется и руки в захоронку запустит, вся тайга на гробы пойдет, а може... и не хватит.
      - Наталью Родионову тоже вы спрятали? - подал голос Добровольский.
      - Не дочка она ему, - хмуро буркнул Ерофей. - Взрослая, поди. Сама решит, с кем ей остаться. К тому ж, сирота она теперича.
      - Ну и наворотили, - не скрывая досады, заметил Петр Андреевич. Выгребать как будем?
      - Бог выведет, - философски изрек Ерофей.
      - Бог... - недовольно откликнулся Иволгин. - Он выведет...
      - Не богохульствуй, Андреич, - строго проговорил Гурьянов. - Не нами энто заведено, не нам и отменять. Разок уж попробовали, так окромя горя и срама ничего не нажили. Ладно, что мог, поведал вам, за остальное - не пеняйте. Коли помощь какая нужна будет, подмогну.
      - Уже... "Подмогнули", - не удержался Алексей.
      Ерофей с минуту неотрывно смотрел на него, потом с расстановкой четко произнес:
      - Кабы парня энтого не выдернули вовремя, неведомо, был бы он живой теперича. А ежели Бог отвел - видать, так на роду прописано. В жизни людской напраслины не бывает, допрежь гдей-то все в ей четко и ясно прописано.
      ... Под утро и хозяев, и оставшуюся на ночь группу Иволгина разбудил надсадный, сверлящий звук. Ерофей наскоро оделся и выскочил во двор. На улице только-только начало светать. Будто над землей кто отмывал от черной краски небесный купол. Чернота медленно оплывала, стекая за верхушки высоких деревьев и под ней проступала нежная, чистая, золотисто-лазоревая кожа утренней зари.
      Ерофей поднял голову, прислушиваясь к нарастающему гулу. Спустя несколько минут, он заметил в небе быстро увеличивающиеся и приближающиеся точки. Матово поблескивая брюхастыми днищами, сверкнув алыми звездами на бортах, над подворьем, оглашая его густым рокотом и вибрирующим воем, пролетели четыре вертолета. Когда шум смолк, он услышал за спиной голос Иволгина:
      - Сегодня начинаются учения Забайкальского военного округа. - Он стоял на крыльце, зябко кутаясь в куртку. На лице его застыло странное, отстраненно-задумчивое выражение, словно он силился и не мог решить простую, на первый взгляд, задачу. Петр Андреевич перевел взгляд на Ерофея: - Между прочим, в зону учений попадает и Черный яр.
      По тому, как вздрогнул и побледнел Гурьянов, майор понял, что решение задачи заключено именно в этом человеке. И именно на нем сходятся все линии, стороны и грани той непонятной головоломки, которую вот уже сколько времени никак не могут разгадать ни группа самого майора, ни группа Стрельцова из "конторы".
      Оперативники, поблагодарив, тем не менее, отклонили приглашение хозяев остаться на завтрак. Расставание получилось скомканным и натянутым. Машину Саши Костикова пригнали во двор уже глубокой ночью. Ездили за ней Гурьянов и сам Саша на ерофеевой "Ниве". Теперь, собравшись во дворе, ожидая пока Костиков прогреет мотор, все стояли молча, ощущая во взаимоотношениях неловкость и недоговоренность. Не потому, что не было слов, а как раз оттого, что было их более, чем много, в основном, в вопросах. Слова, слова, слова... Вопросы, вопросы, вопросы... Их можно было говорить и задавать до бесконечности. Возможно, в какой-то момент, среди хлама и мусора условностей, взаимного недоверия и блеснуло бы зерно истины, способной сплотить их и подвести к единственно правильному решению. Но где-то подспудно, на подсознательном уровне, они понимали: момент безнадежно упущен и события уже вышли из-под контроля. Нарастая, они все больше начинают походить на громадную, сотканную из хлестких, тугих вихрей и опасных стремнин, воронку, куда неизбежно должны рухнуть не только они, но, казалось, и весь белый свет...
      Сны цвета желтого клена
      ... Гереруд. Герат. Гаухаршад. Мусалла. Эти слова таяли во рту, как изысканные восточные сладости. Он повторял их попеременно - на французском, английском, русском. Но слаще всего выходило на персидском - фарси. Сквозь лабиринты веков, он, ведомый памятью, возвращался в Герат, основанный, по преданию, Александром Македонским. В город, одетый в яркие одежды пережитых им эпох Саманидов, Сасанидов, Халифата, Хорасана, в столицу Куртов. В тот самый Герат, где жили и творили величайшие поэты, художники, зодчие и мудрецы - Навои, Джами, Мирхонд, Хафиз и Абру, Бехзад и Ширази.
      Как-будто со стороны, вновь ощутил себя в далеком прошлом - сидящим в огромном кабинете деда в мягком, просторном, старинном кресле, завороженно и с восхищением разглядывающего красочные, фантастические миниатюры Кемаледдина Бехзада к поэме "Лейла и Меджнун". Красно-оранжевое и золотисто-лимонное, небесно-голубое и изумрудно-зеленое, розовое, сиреневое, черное, - цвета наплывали друг на друга, окрашивая диковинные цветы и одежды, образы людей и зверей. Краски наполняли сердце и душу, невесть как набухали благославенным, дурманящим ароматом и, будоража мозг, складывались в волнующие строки уже другой, не менее прекрасной, поэмы "Юсуф и Зулейха":
      "... Напоминала роспись о весне,
      Переливались розы на стене,
      Склонялись розы в том саду друг к другу,
      Казалось: милый обнимал подругу.
      Казалось: то блаженства дивный сад,
      На ложе сладострастья розы спят.
      Короче: был чертог подобен чуду,
      В нем образы влюбленных жили всюду.
      Куда б ни бросил взоры ты свои,
      Ты видел только образы любви..."
      Но внезапно все расстаяло, как мираж. На сказочные картины рухнул пропыленный занавес цвета хаки, с резкими запахами мазута, раскаленного оружия, пота и крови. Миг... и он перестал быть Ангелом, превратившись в хитрого и коварного Дива. Стал бесом, демоном, ибо Ангелы здесь не выживали: благославенный некогда оазис Герат отныне был распят на кресте войны.
      ...Он чувствовал себя сверкающим, длинным, острым гвоздем и ждал своей очереди. Момента, когда его вытащат из общей массы, таких же, как он и пустят в дело, забивая по самую шляпку , вгоняя прочно и намертво в уже приготовленную для него жертву, пока не ведающую о своей участи. За тысячи миль отсюда, она спокойно и безмятежно жила размерянной, обычной жизнью, не зная, что распятый на кресте войны Герат, уже вынес ей приговор устами Хафиза:
      "Весть пришла, что печаль моих горестных дней - не навечно.
      Время - ток быстротечный. И бремя скорбей - не навечно.
      Стал я нынче презренным в глазах моего божества,
      Но надменный соперник мой в славе своей - не навечно.
      Всех равно у завесы привратник порубит мечом.
      И чертог, и престол, и величье царей - не навечно...
      .... Видишь, надпись на своде сияющем: "Все на земле,
      Кроме добрых деяний на благо людей - не навечно."
      Верь во встречу, надейся на память любви, о Хафиз!
      А неправда, насилье и бремя цепей - не навечно!"
      Именно здесь, в Герате, охваченном войной, он впервые усомнился в праведности своей миссии. И то, что раннее казалось простым и понятным, внезапно трансформировалось в громадный, необъятный по размерам, заслонивший собою весь белый свет, знак вопроса: "Во имя чего мы, люди, воюем?". Он не мог найти ответ и не понимал, зачем и почему столько веков человечество упорно идет по дорогам войны, сокрушая в неистовой ярости воздвигнутые другими оазисы любви и красоты. Завтра, на рассвете, ему предстоит сделать первый шаг по одной из таких дорог и сейчас, стоя в тени минаретов грандиозного ансамбля Мусаллы, он внезапно осознал, насколько прав был в свое время дед, не одобряя его решение о согласии участвовать в проекте "Barrier". И ему впервые стало страшно...
      " -... Когда-нибудь тебе придется за это заплатить. И плата может оказаться ценою в жизнь, - словно издалека донесся до него голос деда. - Но к моменту расплаты ты можешь стать причиной гибели десятков, сотен других людей. Одной твоей жизни не хватит. Значит, по векселям твоих грехов будут платить твои дети, внуки и правнуки, еще не родившиеся..."
      Глава вторая
      Меж двух забайкальских хребтов - Черского и Даурским, в оправе сосновых лесов, переливаясь холодным диамандовым блеском вод, плавно изгибается ветка Оленгуя.
      За последние годы бассейн реки стал объектом добычи и обработки древесины. К юго-востоку от Белоярска на Оленгуе появились станция, поселок, лесопромышленный комбинат. Прежде лес сплавлялся молем, но потом проложили трассу и открыли круглогодичную доставку леса автотранспортом.
      Несмотря на кипучую деятельность человека, на Оленгуе оставалось немало заповедных, хранящих многие тайны, мест, куда с давних времен стремились отшельники и староверы, пытаясь скрыться от недремлющего государева присмотра и надеясь вдали от мирской суеты, в единении с суровой, но, по-своему, красивой природой, обрести покой и смирение в непрестанных молитвах. В одном из таких мест и построил небольшое зимовье Ерофей Гурьянов.
      Немало слухов и преданий ходило в этих краях об Оленгуйской обители. Будто еще в гражданскую, спасаясь то от "красных" то от "белых", вышли к ней жители одной из деревень, в основном, старики, бабы да ребятишки. Многие из них знали, что в незапамятные времена стояло здесь большое поселение староверов. Со временем, кто умер, иные же на другое место перебрались. Строения постепенно ветшали, разрушались и с годами вовсе сошли на нет. Поросло все травой, лишь кое-где виднелись остовы некогда крепких домов.