"Кажется, сударь, вы закусили удила, - подумал он о себе. - Кони-то понесли. Надо сесть и все серьезно и хорошо продумать."
      Глава двенадцатая
      На одной из загородных дач, расположенной за городом в живописном лесу, сквозь который просматривались темные, сверкавшие в предзакатных сумерках воды Ингоды, царило необычное для этого времени года оживление. К двухэтажному строению, почти полностью скрытому за высоким забором, одна за одной подъехали несколько машин. Чуть задерживаясь в воротах, каждая, словно откормленный к Рождеству гусь, тяжело переваливаясь на рессорах, плавно и степенно въезжала на видневшееся в раскрытые створки ворот обширное подворье. Послышался враждебный и яростный лай сторожевых собак, захлопали дверцы машин, но чей-то громкий, хриплый голос грозно прикрикнул на разошедшихся псов. Затем будто невидимый дирижер поднял палочку, призывая всех к вниманию и на миг наступила тишина. Какафония звуков, оборвавшись, так и не возобновилась вновь, словно и усадьбу, и подворье накрыли невидимым, не пропускающим голоса и звуки, колоколом.
      А в это время, на втором этаже, в комнате с многочисленными охотничьими трофеями на стенах, вокруг скромно сервированного стола, не спеша рассаживались трое мужчин. Примерно одного возраста - около пятьдесяти и более, они отличались друг от друга комплекцией, ростом, цветом волос и глаз, конечно же - одеждой и теми особенностями, которые и придают людям строгую индивидуальность и неповторимость в общей человеской массе. Но были и общие черты, нет-нет да и бросавшиеся в глаза: манера двигаться и говорить, смотреть на собеседника и отвечать на его вопросы, вести себя в присутствии остальных. Со временем, сторонний, внимательный наблюдатель непременно уловил бы в их манерах некую несообразность, будто в каждом присутствовало, по меньшей мере, две сущности: явная и тайная. И эти сущности, являясь продолжением друг друга, тем не менее, находились и в парадоксальном, противоречивом неприятии.
      В этот вечер на загородной даче, никому из них, впрочем, не принадлежащей, собрались три человека, известность которым принесли "короны авторитетов".
      Пройдет несколько лет и их образ, сплетенный одновременно из кружев блатной романтики и удавок злобной враждебности, замелькает на страницах многочисленного чтива и телеэкранах. Из руин развалившейся, как Четвертый энергоблок, Империи поднимется "герой нового времени" - с явственным запахом и привкусом смерти фантом по прозвищу "Пахан". Однако, безудержная, шизоидная фантазия авторов не будет иметь ничего общего с реальным образом, но даст обильную пищу для разжижженных "радиоктивным распадом" мозгов нации, особенно - для подрастающего, молодого ее поколения.
      Наш криминальный мир бесконечно далек как от романтики, присущей здоровому человеческому организму, так и от патологической склонности к духовному уродству. Но крайности всегда были нашей отличительной чертой, что, собственно, не раз и являлось причиной национальных трагедий.
      Трое, сидевшие в этот вечер на загородной даче, не походили ни на Робин Гудов, ни на кровожадных чудовищей-монстров. Их жизненные пути, возможно, никогда бы не пересеклись с извилистой дорогой криминала. Но им не повезло. Не повезло оттого, что эти жизненные пути лежали в одной плоскости с основными принципами развитого социализма, который, как известно, не слишком приветствовал инициативу в тех областях, на которые распространялась монополия государства. А так как распространялась она, практически, на все сферы деятельности человека, в том числе, на его разум и душу, то противостояние, в конечном итоге, сделалось неизбежным.
      Кто-то, не мудрствуя лукаво, принял правила навязанной игры, кто-то -не смирился и протестовал, каждый в силу своих способностей, ума, природных данных и характера. Одни - бежали, уезжали, делая карьеру на "изобличении тоталитарного режима", тем самым зарабатывая свои, нетленные за тысячелетия, "тридцать сребренников". Другие - оставались, в авантюрной, безумной храбрости пытаясь отхватить кусок запретного государственного пирога. К последним и принадлежали эти трое - Озеров, Лукин, Мухин. Это были люди, наделенные от природы трезвым, гибким, расчетливым умом, которым, явно, тесно жилось в рамках плановой экономики с ее парадоксальным лозунгом: "От каждого - по способности. Каждому - по труду". Почему парадоксальным? Да потому, что в государстве уже давно сложилась жирная прослойка, не отягощенная абсолютно никакими способностями, но зато прекрасно удовлетворявшая собственные потребности без особого труда.
      Криминал изначально предусмотрен в самом явлении государственности, ибо никто не в состоянии дать ответ на простой, казалось бы, вопрос: почему за убийство одного-двух кого-то клеймят убийцей и дают высшую меру наказания - расстрел, а другого, посылающего на смерть в сопредельную страну тысячи молодых ребят, гордо именуют "видным государственным деятелем" всех мыслимых и немыслемых "прогрессивных" движений? Можно, по-разному, относиться к тем, чей жизненный путь однажды перегородила тюремная решетка, но не стоит обольщаться и законами государства, эту решетку воздвигнувшего. Истинные его цели - не справедливость и заслуженное возмездие, а, прежде всего, месть и устранение "конкурента" в лице индивидуума, посягнувшего на монопольное право государства унижать, воровать, лгать, лицемерить, наконец, убивать. И стоит ли удивляться, что в криминальном мире, как в никаком более патологическом процессе, так часто и сильно проявляется рецедив? Возможно, и придет время, когда все, без исключения, захотят "выйти на свободу с чистой совестью", но для этого необходимо, чтобы, прежде, с собственной совестью разобралось само государство...
      Рассевшись вокруг стола, двое из прибывших - Лукин и Озеров, вопросительно взглянули на Мухина.
      - Слушаем тебя, Рысь, - обратился к Мухину Озеров, полный, низенького роста, с заметной лысиной, мужчина.
      На вид он выглядел старше своих собеседников, лет шестидесяти. Одутловатое, рыхлое лицо имело нездоровый оттенок, а крупный нос, полные губы и мешки под глазами лишь усиливали это впечатление. В целом, Виктор Степанович Озеров, больше известный по кличке "Гроссмейстер" за пристрастие к шахматам, походил на стареющего председателя колхоза, которого окончательно доканали партхозактивы, планы, посевные и уборочные, вечная нехватка запчастей. И только выражение его глаз говорило о том, что жизненный путь этого человека был куда как круче, чем председательский. В нем ясно просматривались сила и жесткая воля человека, привыкшего стоять во главе отряда, отнюдь, не мирных хлеборобов. Это были глаза вожака стаи умные, проницательные, холодные и беспощадные, с вечно тлеющей искрой подозрения - ко всем и всему.
      - Если кратко, - начал Мухин, выдаржав устремленные на него взгляды собеседников, - Горыныч и Немец убиты. Дневник наверняка у номера второго. - Он замолчал, ожидая вопросов.
      Из присутствующих Мухин Александр Игнатьевич, по прозвищу "Рысь", был, пожалуй, самым молодым, насколько молодым может считаться человек, чья жизнь перешагнула полувековой юбилей и большая ее часть прошла в условиях, явно удаленных от "кладовых здоровья". Тем не менее, в чертах его лица где-то даже утонченных и аристократических, наблюдались некоторые интеллигентность, образованность и своеобразный шарм, которые приобретают с годами мошенники и авантюристы "высшего пилотажа" и на которые, порой, так часто покупаются люди всех рангов и сословий.
      - Как дневник оказался у второго? - тихо спросил Лукин.
      Юрий Иванович Лукин, по кличке "Математик", происходил из семьи некогда раскулаченных и сосланных в Сибирь середняков. Пиком его жизненной карьеры стало обретение "красного диплома" о высшем экономическом образовании. Будучи прирожденным лидером и унаследовав от предков крестьянскую смекалку, деловую хватку и работоспособность, он мог бы, при благоприятных обстоятельствах, со временем занять достаточно высокое положение. Но дело в том, что экономика в нашем государстве на протяжении всех лет Советской власти была неразрывно связана с идиологией. Лукин же категорически отказывался вступать в партию. И вовсе не из-за каких-то политических соображений, либо из чувства обиды или ненависти, "впитанной с молоком матери". Он просто не хотел, как не хотят, порой, люди совершать тот или иной поступок, не утруждая себя, по большому счету, философскими измышлениями и самокопанием, а, действуя на уровне интуиции и подсознания. В конечном итоге, Лукин повторил печальную судьбу деда и отца, оказавшись в семидесятые годы одним из фигурантов по громкому делу "цеховиков" и получив, соответственно, на полную катушку. За всю свою жизнь он ни разу не повысил голос, никого не ударил. Но в этом худом, длинном, как верста, человеке, с тонкой пергаментной кожей, обтягивающей лысый череп, с лихорадочно горящими глазами, с выпирающими скулами и разлитым по ним чахоточным румянцем, ощущалась страшная, демоническая сила, способная, казалось, сокрушить гранит и расплавить металл.
      - Как дневник оказался у второго? - повторил Лукин громче, видя, что Мухин не отвечает, поглощенный внимательным разглядыванием своих холенных, ухоженных рук.
      Наконец, тот поднял голову и, криво ухмыльнувшись, заметил:
      - Ты же самый умный у нас, Математик, вот и просчитай. - Он зло блеснул зелеными, рысьими глазами: - Не знаю я, какого черта он ко второму поперся! - И уже спокойнее продолжал: - Накануне он, я и Немец встретились, как и договаривались. Горыныч, по-моему, от этого золота совсем спятил. Сказал, всплыли новые подробности и если они подтвердятся, он вообще из игры выходит. Начал нести какую-то ахинею про Сталина, секретную лабораторию...
      Озеров и Лукин обменялись быстрыми взглядами.
      - Что именно он говорил? - с интересом спросил Озеров.
      - Он ничего толком не объяснил. Сказал лишь, что наткнулся в архивах на любопытный факт. Обещал через сутки все рассказать. Но предупредил: если, мол, фактик этот имел место, он к золоту на пушечный выстрел не подойдет.
      - Темнишь, ты, Рысь, что-то, - подался вперед Лукин. - Смотри, как интересно получается: ни Горыныча, ни Немца, ни дневника. А ты тут сказки про Сталина рассказываешь...
      Мухин подобрался в кресле, как дикая кошка, готовая к броску, растянул губы в хищной, не сулящей ничего хорошего, улыбке:
      - Осторожней со словами, Математик. Может, мы потом и перецапались бы из-за золота. Но не до того, как найдем. Все ниточки в руках только Горыныч держал. Не с руки мне его убирать было, а уж Немца - тем более. К тому же, второй такую деятельность развил, что я не сомневаюсь: Горыныч и Немец его работа. Есть у него в "шестерках" один человечек. На даче обретается, Молохов - бывший мент.
      - Молохов?! - воскликнули в один голос Лукин и Озеров. - Тот самый?
      Мухин откинулся расслабленно на спинку кресла и молча кивнул.
      - Вот как, значит, - задумчиво протянул Лукин. - Надо же! Мы эту суку по всему Союзу искали. А он тут, рядышком, никуда и не уезжал. - Он оглядел присутствующих, несколько секунд задержавшись на лице каждого. - Я думаю, пора Лейтенанта в дело вводить.
      - Рано, - возразил Мухин. - Волна пойдет, нам суета сейчас ни к чему. К тому же, есть еще одна непонятка - фраерок из больницы. Вывезли его вчера, прямо из-под носа у ментов и "конторы".
      - Кто? - закашлявшись и поднося к губам платок, спросил Лукин.
      - Красиво сделали, - удовлетворенно улыбнулся Мухин. - И никаких следов.
      - Совсем?
      - По слухам, какие-то мужик с бабой.
      - Что за фраер?
      Мухин устроился поудобнее в кресле.
      - Мы проверили его. Астахов Сергей Михайлович, ученый-археолог из Ашхабада. Прилетел 25 февраля. Там на него ничего нет. Взялся ниоткуда и в никуда пропал. Интересный мужик. Между прочим, тоже Черным яром интересовался. Говорят, в бреду шпарил на нескольких языках. Но с Горынычем никогда и нигде не пересекался. Это точно. В Белоярске жил на квартире. Пока его хозяйка с радикулитом маялась у дочки на квартире, мои ребята все барахло его перетрусили. Аккуратно, конечно, - добавил он поспешно.
      - Кому же он мог понадобиться? - заворочался в кресле Озеров.
      Мухин только развел руками:
      - Пока не знаем. Пока...
      - Черным яром, говоришь, интересовался? - задумался Озеров. - Выходит, кто-то еще, кроме второго, про золото пронюхал. Это ж сколько народу набирается! Скоро туда вся Сибирь ломанется, - он нервно засмеялся.
      - С народом как-нибудь мы разберемся, - хмуро заметил Мухин. - И с фраером залетным тоже. - Он помолчал и, пристально глядя на собеседников, проговорил: - Меня лично больше волнует, почему Горыныч решил из игры выйти. Не тот он был человек, чтобы от такого куша отказаться. И ведь знал, что на нем все завязано. - Мухин нерешительно замялся и, наконец, смущенно проговорил: - Он... напуган был. Очень напуган. Во всяком случае, таким я его его еще никогда не видел.
      Озеров и Лукин обменялись недоверчивыми ухмылками.
      - Что-то не поймем мы, тебя, Рысь. Ты чего добиваешься? - набычившись, с угрозой в голосе спросил Озеров.
      На Мухина, казалось, его слова не произвели ровным счетом никакого впечатления. Он легко поднялся и, глядя на обоих сверху вниз, четко проговорил:
      - Слишком много народу висит на хвосте. И весь этот бордель, похоже, выходит из-под нашего контроля. Пока я не буду точно знать, до минуты, как провел последний день Горыныч, какой он "интересный факт" откопал и кому понадобился парень из больницы, я - вне игры.
      - Сколько тебе надо времени? - с одышкой спросил Лукин.
      - Думаю, дней семь, - отозвался Мухин.
      - Четыре. И не днем больше, - жестко подытожил Лукин.
      - Что с Молоховым делать будем? - нетерпеливо спросил Озеров, обращаясь к обоим.
      В комнате повисла тяжелая, гнетущая тишина.
      - Что-то будем, - веско заметил Лукин.
      - Я - против, - быстро не согласился Мухин. - Молохов от нас не уйдет. Главное сейчас - золото.
      - Ну смотри, Рысь, - предостерег его Озеров. - Тебе видней, что главнее. Только не промахнись. Как бы он не опередил тебя. Горыныча и Немца - уже того... пустили в расход.
      Мухин поморщился и недовольно буркнул:
      - Не каркай! Мои ребята его плотно держат. А начнет дергаться... - Он спокойно посмотрел на обоих и закончил: - Тайга большая, всем места хватит.
      Проведя в доме еще некоторое время, поговорив и обсудив детали нескольких второстепенных дел, "авторитеты", не спеша, солидно рассевшись по машинам, покинули территорию дачи. У развилки элитного поселка машины разделились и каждая покатила в направлении, известном лишь сидевшим в них пасажирам.
      В это время через два дома от вышеупомянутой дачи, на втором этаже почти однотипного особняка, от окна отошел человек в черном свитере, черных брюках, заправленных в высокие десантные ботинки. Он поднял трубку телефона, уверенно набрал номер и когда на другом конце провода ответили, сказал всего одну фразу. Затем положил трубку и коротко рассмеялся, не преминув с наслаждением громко и грязно выругаться.
      Темно-синяя "тойота", в сопровождении новенькой "девятки", цвета "мокрый асфальт", со скоростью сто сорок километров в час неслась по шоссе в направлении Белоярска. На лобовых стеклах обоих машин, скользя по ним гладкой, упругой резиной, мелькали дворники, разбрасывая в стороны мелкий, мокрый снег.
      - Совсем очумел, - недовольно, сквозь стиснутые зубы, проворчал водитель "девятки". - Дорога, как мыло. Навернемся - совками нечего собирать будет.
      Трое пасажиров вслух никак не отреагировали на его реплику, но по их лицам можно было без труда догадаться: что ночная гонка по мокрому, темному шоссе оптимизма им тоже не добавляет.
      В дальнем свете фар идущей впереди машины показался пост ГАИ.
      Сидевший рядом с водителем "тойоты" пассажир криво ухмыльнулся:
      - Стоят "доярки", - сказал с презрением. - Тормози, нам сейчас с ними не резон цапаться.
      Водитель кивнул и нажал на тормоза, к тому же увидев выходящего к дороге и медленно, лениво поднимающего светящийся жезл, гаишника. Нога привычно скользнула на педаль тормоза...
      Артемьев вскипятил воду и уже взялся за чайник, когда до его слуха донеслись крики и ругань. Спустя мгновение, дверь резко распахнулась и на пороге кабинета возник огромный бугай, в растегнутой кожаной куртке, с ног до головы заляпанный грязью и перемазанный кровью. Глаза его бешенно сверкали, губы тряслись. За мощной спиной теснились похожие на него обличьем, как близнецы-братья, такие же молодые люди. С минуту Георгий Степанович изумленно таращился на представшую пред ним делегацию. Вперед протолкалась молоденькая, хрупкая дежурная медсестра и дрогнувшим голосом, на грани истерики, закричала:
      - Георгий Степанович, у них оружие!
      Бугай, как пушинку отшвырнул ее с дороги и шагнул к Артемьеву. Глаза нейрохирурга потемнели.
      - Сударь, потрудитесь извиниться перед дамой и выйти вон отсюда! произнес он тихо, но с такой непередаваемой интонацией, что парень оторопел и попятился. Однако, его замешательство длилось несколько секунд. Он приподнял брови, оттопырил губы и с угрозой захрипел:
      - Ты перед кем возникаешь, коз-з-зява?!! Да я тебя щас...
      Артемьев с яростью грохнул перед собой на стол чайник. Крышка отлетела и из отверстия повалил густой пар. Это произвело должное впечатление.
      - Еще один шаг и вы надолго станете пациентом моего коллеги с нижнего этажа, - хлоднокровно проговорил он. - Хотя... я - не сторонник подобных методов, но, видите ли, сударь, бывают иногда ситуации...
      - А... что на нижнем... этаже? - тупо спросил парень.
      - Ожоговое отделение, - четко ответил Артемьев и, не давая ему опомниться, быстро спросил: - Кто пострадавший?
      - Там... в коридоре... - выдавил качок.
      - Так какого, простите, рожна вы мне здесь гнилой базар устроили?!! рявкнул Артемьев, стремительно выходя из-за стола.
      Парень при этих словах впал в состояние прострации. Открыв рот, выпучив глаза, он молча смотрел на доктора. Тот, проходя, не отказал себе в удовольствии резко его толкнуть.
      - Посторонитесь! И вообще, не мешайте работать! - И кивком пригласил следовать за собой вздрагивающую от страха медсестру.
      В коридоре на каталке лежал немолодой уже человек, все лицо которого представляло собой одну сплошную рану. Артемьев привычно нащупал пульс, приоткрыл дряблые веки, мельком пролистал лежавшую сверху историю болезни.
      - Какого черта его привезли в отделение?! - Он повернулся к медсестре: - Лариса, зови санитаров, быстро поднимайте его в операционную! - И, наклонившись к ней, шепотом добавил: - Запомни раз и навсегда: никогда не выказывай слабость перед сильным. Тем более, если сильный, к тому же, еще и взрослый, сформировавшийся дебил.
      Медсестра кивнула и оглянулась на дверь кабинета, из которой гурьбой вывалились возбужденные братки.
      - Кто позволил входить в хирургическое отделение без халата?! сатанея от собственной храбрости, не своим голосом закричала она. Да так, что братки невольно втянули голову в плечи, а Артемьев испуганно вздрогнул.
      - Доктор, - выступил вперед один из них, - вы нас извините. - Он повернулся к Ларисе: - Мы это... уйдем, извините. Только, доктор, вы уж, пожалуйста, постарайтесь... Если что надо, только скажите... лекарства там, еще чего. В долгу, ей-Богу, не останемся. Но его вытащите. - Он бросил испуганный и почтительный взгляд на лежащего на каталке: - это же сам... Рысь!
      - Вы, часом, сударь, не с ветлечебницей нас перепутали? - ехидно осведомился Артемьев, но тут же грозно глянул из-под нахмуренных бровей:
      - Я же ясно выразился: вы мешаете работать!
      - Все, все, доктор, - парень примирительно поднял обе руки. - Где нам подождать?
      - Лучше на первом этаже, в вестибюле.
      - А долго его будут оперировать? - подал голос еще один, но, увидев потемневшие от гнева глаза Артемьева, счел за лучшее тут же замолчать и спрятаться за спины товарищей.
      Уже под утро, когда серый рассвет занавесил окна, Георгий Степанович, размывшись и едва держась на ногах от усталости, спустился в свое отделение. Он прошел в палату интенсивной терапии, куда из операционной поместили новичка. Некоторое время молча рассматривал еще не пришедшего в себя после наркоза пациента. Потом присел к столу, заполнил лист индивидуальных назначений и, подперев голову рукой, с улыбкой взглянул на медсестру:
      - Лариса, Анна Федоровна на днях в декретный отпуск уходит. Ты не хочешь старшей сестрой поработать?
      - Да я же всего восемь лет у вас, Георгий Степанович! - отчего-то покраснев, удивленно воскликнула она.
      - Лариса, старшая медсестра - это не Генеральный секретарь ЦК КПСС. Здесь, как раз молодые, расторопные и грамотные нужны. В коллективе, насколько я знаю, тебя любят...
      - Георгий Степанович, не смогу я, честное слово, - умоляюще протянула она. - И потом, мне здесь нравится, в интенсивке. Живые люди, движение какое-то, а там - одни бумажки и отчеты.
      - Насчет движения, ты верно подметила, - его глаза озорно сверкнули. Мы с тобой сегодня чуть под паровоз не попали. Да и вся смена дежурная.
      Лариса, зажав рот, прыснула в кулачок.
      - И не говорите! Я даже после фталазол выпила, - доверительно сообщила она. - А девчонки до сих пор валерианкой отпаиваются. Эти бугаи как ввалились всей гоп-компанией: пистолетами размахивают, орут, кричат, глаза бешенные. Мы с Василием Семеновичем сначала подумали - наркоманы.
      - Кстати, где они? - оживился Артемьев.
      - Сидят, как мышки, в холле на первом этаже. Милиция и гаишники - там же. - Лариса понизила голос почти до шепота: - Все, вроде, спокойные, но, кажется, спичку вытяни - полыхнет так, мало никому не будет. - Она помолчала и решилась: - Георгий Степанович, а про того парня ничего не слышно?
      - А что? - моментально вскинулся нейрохирург, но, внимательно взглянув на Ларису, покачал головой: - Так-так, понятно... Понравился?
      Она низко опустила голову и Артемьев увидел, как на журнал "Передача смен" упали две крупные капли.
      - Вот тебе раз, - пробормотал сконфуженно. Бережно взял ее за руку: Ну, перестань... Ты - молодая, красивая. Вон сколько молодых ребят из мединститута тебе прохода не дают. - Его голос наполнился горечью и болью: - Ларочка, он ведь никогда не будет... полностью здоров, у него -страшное будущее.
      Она подняла заплаканное лицо и он невольно отпрянул: столько в нем было решимости и какой-то фанатичной веры. Сглатывая ком в горле, Лариса уверенно проговорила:
      - Он будет здоров, Георгий Степанович! Обязательно будет! - но тут же сникла: - Только где его искать теперь?
      Артемьев сжался, вдруг именно в эту минуту осознав, какую непростительную, недопустимую и, возможно, роковую ошибку совершил.
      "А если, не дай Бог, он умрет?! - подумал, чувствуя, как его накрывает волна холодного, парализующего ужаса. - Как мне вообще пришла в голову эта авантюра?! И... как она, в конечном итоге, могла состояться?!"
      - Лариса, - презирая и ненавидя себя за ложь и безрассудство, через силу выдавил Артемьев, - если ты будешь думать о нем хорошее, ему непременно повезет.
      Он постарался, чтобы голос прозвучал убедительно и твердо. Но про себя подумал: "Надо, не откладывая, срочно ехать к Ерофею. И как-то из этой ситуации выбираться. Обратного пути, естественно, быть не может. Но какой-то выход должен же?!! Выход... Господи! Я совсем забыл о Наташе!.."
      Георгий Степанович поднялся. Ласково, но неловко, погладил Ларису по плечу и, растерянно попрощавшись, медленно, сомнамбулой побрел по коридору.
      В кабинете на столе разрывался телефон. Он нехотя поднял трубку, ощутив непреодолимое желание послать всех к черту.
      - Георгий Степанович, - послышался в трубке осторожный голос Валуева, дежурного врача из приемного покоя, - с вами хотят побеседовать друзья прооперированного и... - он замялся; послышались неразборчивый шепот и возня...
      Вдруг из трубки пророкотал незнакомый голос, с властными нотками:
      - Вы - доктор Артемьев?
      - Да, - кратко ответил он.
      - Когда можно побеседовать с Мухиным?
      - С кем имею честь говорить?
      - Давно закончилась операция? - не ответив, нетерпеливо и требовательно провещал голос. - Здесь который час вас дожидаются сотрудники милиции...
      - У них тоже проблемы с головой и требуется помощь нейрохирурга?
      - У них проблемы с прооперированным вами пациентом! - грубо ответил незнакомый абонент.
      - У меня к вам огромная просьба... - ласково прошелестел голос Артемьева.
      - Слушаю, - ответили настороженно.
      - ... Операция закончилась блестяще. А вам всем... - он выдержал выразительную паузу и когда понял, что нетерпение собеседника на пределе, с чувством, громко выдал: - А вам всем я был бы крайне признателен, если бы вы сию минуту, незамедлительно, отправились к чертовой матери!!! - И с огромным удовлетворением положил трубку.
      - Как там говорил товарищ ст. сержант Приходько, Игорь Васильевич? Отморозки? Кажется, в одного из них я постепенно и превращаюсь, - с деланным ужасом заметил вслух Артемьев. - О, времена, о, нравы!...
      Глава тринадцатая
      Под навесом, в ожидании транспорта, скопилось достаточно людей. Капитолина, заслонившись воротником пальто от ветра, стояла в стороне, нетерпеливо поглядывая на дорогу и вскольз - на часы.
      "Совсем обнаглела, - корила она себя. - Повесила на Веру всю домашнюю работу: готовку, стирку, глажку, еще и Женьку по утрам в садик водить. Хороша, мамашка, ничего не скажешь! Нет, надо заканчивать с этой вселенской скорбью... - Но на глаза выступили слезы. - Не смей плакать! - приказала себе жестко, сглатывая шершавый, перехвативший дыхание, ком в горле. - Его уже, все-равно, не вернешь. - Она закрыла глаза и сжала зубы. - Даже попрощаться нельзя было. Говорила же, дураку, бросай это золото, нам и так до старости хватит. Живут люди и хуже - не умирают..."
      " -... Остров куплю и твоим именем назову. Где-нибудь в Индийском океане... Чтобы ни снега, ни морозов. Только песок, пальмы, солнце и океан. Ты будешь Робинзоном, а я - твоим Пятницей...
      - А Женька? Ты забыл о Женьке.
      - Он у нас будет - Маугли. Маленький такой Маугленок..."
      У Капитолины задрожали губы, на глаза вновь выступили слезы.
      "Женя-Женечка... - подумала с тоской. - Поздно, ты, про острова вспомнил. Оставил нас с малым одних... на необитаемом острове, а сам... Господи, какое страшное слово - навсегда! Пусть про него все, что угодно говорят, я-то его любила и он меня. Ведь поклялся же бросить все и уехать с нами, даже Верунчика согласился с собой взять."
      "-... Капелька, я такую бомбу откопал! Мне за нее все грехи земные Бог спишет. Дай мне всего один день, обезврежу эту заразу и ка-а-ак завалимся все вместе... Знаешь, есть у меня на примете мужик один, в тайге живет. К нему и подадимся. И катись оно к черту, это золото! Не притронусь, клянусь тебе!.."
      "Что же он за "бомбу" откопал? За неделю человек переменился. Разве может такое быть? С Женей?!! С Горынычем?!! Стоп! Как же я раньше, дура, не догадалась... Надо срочно найти бумажку, по которой он мне в архиве и в хранилище материалы заказывал..."
      Толпа на остановке одобрительно зашумела. Подошел автобус и Капитолина вместе со всеми "пошла на штурм", так как опаздывала на работу по всем мыслимым и немыслемым параметрам. Ей удалось втиснуться в последнюю минуту, с жестким напором подтолкнув стоящего на последней ступеньке мужчину. Тот повернул голову и, глядя на нее сверху вниз, с улыбкой восхищенно проговорил:
      - Да, есть еще женщины в русских селеньях!
      - Извините, - пробормотала она смущенно.
      Двери со скрежетом закрылись и автобус, переваливаясь с боку на бок, грозя вот-вот развалиться, покатил по дороге, трамбуя, прессуя в своей, казалось, безразмерной утробе слипшиеся человеческие тела.
      - "Ленинградская" выходят? - раздался, усиленный микрофоном, голос водителя.
      - Не-ет! - послышались крики со всех сторон.
      - "Бутина"?
      - Давай, жми дальше! - закричали молодые, веселые парни из середины автобуса.
      - "Бутина", остановите, пожалуйста.
      Автобус набрал скорость. Проехали "Ленинградскую".
      - "Бутина" остановите...
      - Две остановки пройти не могут! - послышались упреки со всех сторон.
      - Вон сколько маршрутов, нет, в этот лезут!
      - Чего вам, старичью, дома не сидится-то?!
      -Езжай до конечной! - разошлись, веселясь, молодые парни. - Потопают пешочком - здоровее будут!
      Сухонькая, маленького роста, сгорбленная старушка, с выбившимися из-под пухового платка седыми прядками, попыталась пробиться к выходу. Но парни мощными телами оттерли ее в середину.
      - Куда, мать, торопишься? Давай покатаемся! - неестественно громко захохотали они.
      - У меня ноги больные, тяжело ходить, - попыталась образумить их она. Голос ее предатальски дрогнул.
      - Так сидела бы дома! - вновь послышались возмущенные голоса.
      - Прекратите издевательства! Остановите автобус на "Бутина"!
      Капитолина неволно вздрогнула, так как громкий, властный голос прозвучал совсем рядом. Он принадлежал стоявшему впереди мужчине.
      В автобусе мгновенно стало тихо.
      - Водитель! Остановку на "Бутина"! - требовательно повторил он.
      - А ты кто такой?! - нагло ощерился один из молодых парней. Всего в их компании было четверо. - Контролер-затейник?
      - Закрой пасть, сопляк! - еле сдерживая ярость, проговорил мужчина.
      - Чего пристали к молодому человеку?
      - Да высадить его и дело с концом! - Послышалось несколько голосов.
      -Чево-о-о?!! - пророкотал парень, почувствовав поддержку. - Он отпихнул старушку и вплотную придвинулся к мужчине: - Щас выйдем, я тебе покажу, кто из нас - сопляк! Эй, водила, тормози! - крикнул он.
      - Саша, высаживай их к чертовой матери! - визгливо проорала кондуктор.
      Автобус начал тормозить и пассажиры невольно по инерции подались вперед. В образовавшийся просвет Капитолина увидела, как парень медленно вытаскивает из кармана нож. Визг тормозов совпал со звуком щелчка и одновременно выбросилось узкое, длинное лезвие. Последующее произошло настолько быстро, что она даже не успела его осознать. Упершись спиной в створки еще закрытых дверей, Капитолина с силой оттолкнулась и, рванувшись вперед, слегка наклонившись, впилась зубами в руку, держащую нож.