ГАРРИ ЗУРАБЯН
      ДЖУМА
      Самый крупный в мире золотой клад, страшный штамм чумы, изобретенный в военных лабораториях, невероятное и загадочное переплетение обстоятельств, какие только возможны в жизни человека, падение в пучину самых низменных страстей и восхождение на самые высшие ступени чести и благородства, - все это удивительным образом сошлось в одной точке - город Белоярск и в одной судьбе - Сержа Рубецкого, потомка известного в России княжеского рода, поставленного трагическим роком перед жестким выбором: "береза" или "клен"? Россия или Канада?
      Я всего натерпелся, поверь!
      Как затравленный, загнанный зверь,
      Рыскать в поисках крова и мира
      Больше я, наконец, не могу
      И один, задыхаясь, бегу
      Под ударами целого мира.
      Поль Верлен
      ПРЕДТЕЧА
      1347 год. Северное Причерноморье, Каффа.
      ... Я бреду меж многочисленных костров, красными и желтыми цветами раскинувшихся по черному лугу ночи. Я слышу незнакомую гортанную речь, приглушенные крики и смех, ржание лошадей, чувствую запах приготовленного в котлах мяса, - все это резко вонзается в мозг, заставляя откликаться каждую клетку и нерв.
      Я никогда здесь не был, но почему-то знаю, что произойдет завтра. Словно передо мной, доступный лишь моему видению, от земли до неба развернут громадный холст, на котором, сменяя друг друга, мелькают кадры хроники, повествующие о чудовищных событиях.
      Я вижу последнюю ночь двух материков - Европы и Азии: восточных сатрапов, западных монархов; их роскошные дворцы; свиту, где каждый надежно прикован друг к другу цепями интриг, жаждой золота и чинов; вижу бесконечную вереницу народов Европы, едва ступивших в мрачный тоннель средневековья, с пока незажженными , но уже сложенными в поленницы и обложенными снопами хвороста аутодафе; вижу восточных мудрецов, агатовыми глазами пытливо вглядывающихся в тайны мироздания; правителей и простолюдинов: веселых и грустных, влюбленных и отчаявшихся, погруженных в глубокие раздумья и предающихся порокам, - я вижу их всех - миллионы уже обреченных...
      Солнце медленно поднимется из-за горизонта моря. Будто форштевнем рассечет сапфировые воды залива, в сладостной, утренней истоме прильнувших к прохладным камням крепостных башен города. На смуглом лице хана отразится коварная усмешка. Много дней и ночей он безуспешно осаждает Каффу, за стенами которой лежит золото удачливых в торговле и хитрых генуэзских купцов. Хан поклялся взять золото и он сдержит клятву. Сегодня на приступ пойдут не живые, а мертвые.
      Спустя несколько часов, хан бесстрастно смотрел, как распухшие, почерневшие тела его воинов, умерших в лагере, катапульты стремительно перебрасывают через крепостные стены. Во главе отряда мертвецов в город входила Джума, чтобы начать свою самую страшную в истории жатву смерти.
      Я знаю, что никогда здесь не был, а, значит, ничего не смогу изменить, ибо путь мой по дорогам этого века - лишь в памяти хромосом. Но теперь я знаю исток и начало.
      Впервые в мире использование чумы для истребления людей при ведении боевых действий в качестве бактериологического оружия было применено в 1347 году при осаде Каффы золотордынским ханом Джанибеком. Спасаясь от эпидемии, жители на кораблях бежали в Геную. Оттуда, небывалая по размаху, масштабам и последствиям пандемия чумы начала свое шествие по странам Евразии. С 1347 по 1351г.г. число погибших составило 75 миллионов человек.
      1920 год. Восточный Крым, г. Керчь.
      Степан, не останавливаясь, проверился. Сомнений не осталось: за ним следили. "Обидно, - подумал Артемьев, - в город вот-вот войдут наши. Если меня сцапает контрразведка, шансов остаться в живых не будет." У него за плечами были годы революционной борьбы, строжайшей конспирации. И ни одного дня в ссылке или на каторге. Он умел мастерски уходить от погонь, засад и слежки, максимально используя данный от природы и тренированный годами хладнокровный, практичный ум. Его подпольная кличка "Тень" о многом говорила как соратникам, так и сотрудникам тайного политического сыска в Российской империи.
      Артемьев прибавил шаг и вдруг резко свернул на широкую Воронцовскую улицу, надеясь затеряться в людском водовороте. По ней, стиснутой домами-скалами, ударяясь о пороги паники и хаоса, текла людская река, круто обрывавшаяся у пристани, где на фоне свинцовых волн и затянутого тучами пасмурного неба четко вырисовывались 305-миллимитровые орудия линкора "Императрица".
      Степан незаметно оглянулся. Держали его, хоть и на расстоянии, но профессионально плотно и цепко. Единственная надежда - уходить нагло и дерзко, как, впрочем, не раз бывало. Он перешел на другую сторону улицы, где точно знал есть дом с черным входом, выходящим в лабиринты проходных дворов. Артемьев готов был взяться за ручку дверей парадного, когда увидел рядом стройного, моложавого офицера, по-видимому, направлявшегося в этот же подъезд. На мгновение их взгляды встретились и Степан вздрогнул. Офицер, глядя ему за спину, каким-то внутренним чутьем разгадал в толпе и "сопровождающих", и саму ситуацию. Со стороны могло показаться, что эти двое неожиданно столкнулись и даже в царящей вокруг суматохе не желают пренебречь нормами вежливости и учтивости. На самом деле, их заминка длилась не более нескольких мгновений. Офицер быстро распахнул двери парадного, пропуская Степана, который тотчас почувствовал в руке маленький предмет.
      - Третий этаж, дверь направо. Я их задержу, - выдохнул офицер торопливо, на одном дыхании. - А теперь - бей! - взволнованно выкрикнул он, обращаясь к Артемьеву.
      Но тот, будто не слыша, продолжал в волнении переводить взгляд с офицера на маленький ключ в своей ладони, отказываясь вот так просто поверить в эту странную, почти мистическую, встречу.
      - Да бей же, черт тебя возьми! - И офицер неожиданно сам сильно ударил наотмашь рукой по лицу Степана.
      Проведенный следом ответный удар возымел поистине ошеломляющее действие. Лицо офицера, как кипятком, опалило жгучей болью; голова резко дернулась назад, едва не слетев с плеч. Он нелепо взмахнул руками и отлетел к дверям парадного, которые уже распахивали настежь "сопровождающие". Споткнувшись о его распростертое тело, они потеряли какое-то время.
      - Ваше благородие... - в замешательстве воскликнул один из шпиков, пытаясь его поднять. - Где он?
      - Там, - сквозь зубы выдавил офицер, рукой указывая на скрытую лестницей дверь черного входа. - Он, не без труда, поднялся. Глаза его налились бешенством: - Сволочь! - заорал, должно быть, вкладывая в слова всю свою душу. - Поймать! Задержать!
      Агенты, отталкивая друг друга, с готовностью ринулись в указанном направлении. Когда трое выбежали, последний внимательно взглянул на офицера.
      - Вам помочь?
      - Я - не смолянка, сударь, - раздраженно поморщился тот, вытирая белоснежным платком кровь с лица. - И уже спокойнее добавил: - Но все-равно благодарю. - Сделал небрежный жест рукой: - Ступайте.
      - Капитан Лохматовский, контрразведка, - представился его визави. Извините, господин полковник, разрешите взглянуть на ваши документы.
      - Вы забываетесь, сударь! - глаза офицера гневно блеснули, но он тотчас подавил в себе ярость, встретив изучающий взгляд умных, проницательных глаз капитана.
      - Что здесь произошло? - ровным и невозмутимым голосом спросил тот.
      - Этот человек показался мне подозрительным. Я тоже попросил его предъявить документы, - пояснил полковник, тщательно вытирая руки от крови. - Результат вы имеете честь лицезреть, - с иронией закончил он.
      Затем, с досадой оглядев испачканный мундир, осторожно достал документы и, с вызовом глядя на Лохматовского, предъявил. Тот внимательно их просмотрел и вернул:
      - Еще раз прошу прощения, господин полковник. Но вы должны понять: служба. Это был очень опасный преступник. Проявить к нему сочувствие или оказать помощь - было бы в высшей степени неблагоразумно, - произнес капитан выразительно, с явным подтекстом.
      - Сударь, - в глазах полковника промелькнула горечь, - пока мы живем на этой земле, мы все - преступники. И, возможно, лишь после смерти станоновимся праведниками... - разбитое лицо осветила грустная улыбка, ... потому, что уже никому и никогда не сможем причинить зло. Честь имею, господин капитан, - офицер слегка склонил голову.
      Контрразведчик сверлящим взглядом смотрел в спину поднимающегося по лестнице человека. Он был уверен: сбежавший "объект" они безнадежно упустили. Капитан был хорошим контрразведчиком и догадывался, где именно в данный момент тот может находиться. Но знал и то, что в город через сутки-двое, максимум - трое, войдут "красные". А, значит, эти поиски и суета - не более, чем судороги, тщетная попытка оставить за собой последнее слово. Слово, канувшее в пустоту и уже ничего не способное изменить.
      Постояв в раздумье, он решительно направился к дверям парадного. Выйдя на Воронцовскую, глубоко вдохнул, пытаясь заглушить и подавить в себе тоскливое и пронзительное чувство личной вины, порожденное так и неразрешенным вопросом: "Для чего в последние дни в городе появился "товарищ Тень" - специалист по диверсиям и экспроприациям?"
      Лохматовский все дальше уходил от дома, где в одночасье полковник из лазарета, с известной всей России, легендарной фамилией, оставил недописанной одну из страниц в книге его судьбы. У капитана возникло непреодолимое желание обернуться. Оно было интуитивным, но притягивало и пугало одновременно. Резко оглянувшись, он с каким-то злобным торжеством отметил, как на третьем этаже покинутого им дома на двух окнах поспешно задергивают тяжелые, плотные шторы.
      "Я оказался прав, - мысленно усмехнулся Лохматовский. - Не поздно вернуться и прикончить эту "красную" сволочь. Красную... - Капитан вспомнил окровавленное лицо полковника: - Зачем он это сделал, если отплывает на "Императрице"? Или... решил остаться?"
      Оставив без ответа обращенные к себе вопросы, капитан - сначала деникинской, а потом и врангелевской контрразведок, шел прочь от дома по быстро пустующей Воронцовской, не догадываясь, что в эти минуты на пути зла встало Провидение, сохранив жизнь не только ему, но и десяткам, сотням других. Цепочка, с прочными, казалось, звеньями Великого Противостояния, в этом городе, в это время и для этих людей уже разорвалась...
      ... - Ну, здравствуй, Сергей, - Артемьев, замешкавшись, нерешительно протянул руку. - Спасибо. Я этого не забуду.
      - Здравствуй, Степан, - офицер ответил крепким рукопожатием. - Проходи в гостинную. Я только в порядок себя приведу.
      - Все такой же, - улыбнулся Степан, - князь Рубецкой! Сергей... - он замялся, - ... Прости, что саданул сгоряча. - И, потирая до сих пор багровеющую щеку, добавил: - Но и у вашего благородия ручки - не белошвейки.
      Тот взглянул пристально и внезапно процедил сквозь зубы:
      - Ты не представляешь, как я устал жить! Иногда кажется, я давно умер и иду по дорогам бесконечного ада, о котором великий Данте и не подозревал! - Он поспешно вышел из комнаты.
      Пока Артемьев разглядывал обстановку, Рубецкой вернулся. Лицо его опухло, под глазами и возле носа проступила синева.
      - Нос не сломал? - участливо спросил гость.
      - Ерунда, заживет, - отмахнулся Сергей, расставляя на столе питье и нехитрую закуску. - Извини, - он кивнул на хрустальный графин, - но господа офицеры нынче пьют спирт. Самое подходящее средство на пиру у чумы. Мы ведь покойники, Степа. Не "белая гвардия", а гвардия мертвецов. - Рубецкой разлил по стопкам спирт, жестом пригласил гостя к столу.
      Артемьев нерешительно произнес:
      - Сережа, я тебе бесконечно благодарен и признателен, но, думаю, мне лучше не злоупотреблять твоим гостеприимством.
      - Они больше не вернутся, - по-своему понял тот его сомнения. - Не до тебя им теперь... товарищ "Тень".
      - Да верю я тебе! - вспылил Степан. - Я другое имел в виду.
      - Тогда не стой, присаживайся, - хозяин поднял свою стопку: - За встречу, Степан и... за веру!
      Они чокнулись, выпили, положили в тарелки закуску. Рубецкой ел, временами морщась и Степан украдкой бросал на него сочувствующие взгляды. Налили по второй. Хозяин дома выжидающе глянул на гостя.
      - Сергей, я не предлагаю победных тостов. Неуместны они здесь. Давай выпьем за наше прошлое, князь? За то далекое, в котором мы мечтали избавить мир от чумы, - он обезоруживающе улыбнулся.
      - Умерло оно, - со вздохом откликнулся Рубецкой. - А, значит, выпьем, не чокаясь.
      Некоторое время ели молча, искоса бросая друг на друга изучающие взгляды. Наконец, Артемьев решился.
      - Сережа, - он постарался придать голосу как можно больше искренности и дружелюбия, - если я могу чем-то тебе помочь... - Степан враз смолк, встретив полный презрения взгляд сидящего напротив человека.
      Рубецкой резко поднялся из-за стола, едва не уронив стул. Порывисто зашагал по комнате, затем остановился у окна, побелевшими пальцами сжимая отдернутую штору и глядя на улицу.
      - Вот вы уже и раздаете почести и милости, - заговорил глухо, еле сдерживая гнев. - Не победив, не встав на ноги, создаете свою свиту избранных. Избранных вами, заслуживающих вашего доверия. Которые будут преданны исключительно вам. - Он повернулся: - А остальные?! Остальными займется Ревтрибунал?!
      - Мы защищаем революцию, - тихо, но жестко парировал Степан.
      - Ре-во-лю-ция, - на лице Рубецкого мелькнула горькая усмешка. - От кого же вы ее защищаете? От собственного народа?
      - Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду контрреволюцию, - не сдавался гость.
      - А что, по-твоему, контрреволюция? Или - кто? - горячился Сергей. На мне мундир белого офицера. И я горжусь им! Горжусь мундиром армии, не однажды защищавшей Отечество, и не только его. Я - кто? Тоже контрреволюция?! И таких, как я - сотни, миллионы. Вина наша лишь в том, что мы присягнули царю. Ответь мне, Степан, разве могут быть котрреволюционерами те, кто присягнул монарху, вере своей и Отечеству?! Знаешь,что меня пугает в вас? Вы объявили войну людям, доказавшим свою верность убеждениям. Пойми, нельзя от нас требовать большего и невозможного. В жизни мужчина дает много клятв, но присягу принимает только один раз. А самое ужасное: вы объявили войну своим соотечественникам. У страны, начинающий свою историю с братоубийственной войны, будущего нет. Вы начали с гонений и проклятий, этим вы и закончите. Вы нарушили баланс добра и зла, переступив роковую черту, где действуют уже не человеческие законы, а нечто более могущественное и совершенное. Ты же естествоиспытатель, Степан, врач, и должен понимать: свой баланс природа сводит сама, без суеты и потуг homo sapiens выглядеть и впрямь разумными.
      - Но, позволь заметить, и ты должен понимать: когда начинается гангрена, для спасения организма необходима ампутация пораженного органа.
      - Чтобы принимать подобные решения, надо быть хирургом, а не мясником, - парировал Рубецкой, присаживаясь к столу и разливая спирт.
      - Выходит, по-твоему, мы - мясники?! - всплеснув в негодовании руками, вскочил теперь Артемьев. - А ты представляешь, что проделывают с людьми твои собратья по мундиру в контрразведке? Кожу живьем сдирают!
      - Сядь, Степан, - устало проговорил Сергей. - Вы-то, положим, не с одного-двух, со всей России-матушки содрали.
      - Вот так, значит, - Степан лихо опрокинул стопку, отщипнул немного хлеба. Волнуясь, скатал из мякиша шарик и нервным жестом отправил в рот.
      - Иначе не выходит, - вздохнул Сергей. - Пойми, ни одна страна в мире не жила почти тысячу лет в рабстве. Вдумайся: в рабстве! Сначала татаро-монгольское иго, потом - крепостное право. А вы людям, почти не мыслящим жизнь без рабства, решили сразу дать все: равенство, свободу, мир, землю. Они не будут знать, что с этим делать. Сначала их надо научить этим пользоваться.
      - Зато вы знали - что делать и как пользоваться! - зло огрызнулся Степан. - Царь, вера, Отечество - пафос и слова! Не ради них вы взялись за оружие. Вас лишили рабов, выбили из-под ног опору и смысл жизни распоряжаться чужими судьбами, определяя им место слуги, прачки, кухарки, рабочего или крестьянина. Вы не можете свыкнуться с мыслью, что ваши бывшие рабы оказались достойны вас, что они такие же люди, как и вы.
      - Это меня и настораживает, - ничуть не смутился Рубецкой. - Что бывшие холопы окажутся под стать своим бывшим хозяевам. Когда вы покончите с нами, непременно примитесь друг за друга, только с большими алчностью, жестокостью и коварством. Какие возможны лишь в среде рабов.
      - Не думал, что ты способен так ненавидеть, - упрекнул его Артемьев.
      - За что же мне любить вас? - с горечью произнес Рубецкой. - Вы мечтаете о мировой революции и, прикрываясь высокими идеалами, истребляете своих братьев, вынуждаете их покинуть Отечество, навечно обрекая на скитания и унижения. Кто дал вам право делить нас на "нужных" и "ненужных" для России?! - Сергей вновь встал. Заходил по комнате, не в силах справиться с охватившим его волнением: - Ты даже представить себе не можешь, что творится в моей душе. - Он уперся руками в стол и заглянул в глаза Артемьву. Тот невольно отшатнулся, поразившись разлитой в его взгляде болью. - Страшно? А ты смотри. Смотри и помни! Дав свободу одним, для других вы "милостиво" распахнули ворота тюрьмы, в которой до самой смерти будут греметь кандалами памяти наши души. Мы нынче, как призраки, разбредемся по свету, еще не одно десятилетие пугая его тоскливым, волчьим воем. Мы - никто. Состояния, богатство, чины, - их всегда можно нажить и заслужить. А Россия? Ее не отломишь на память, в акцию не переведешь и в саквояже с двойным дном не вывезешь, - масштаб не тот. - Он помолчал и продолжал: - Но и вы долго не продержитесь. Рано или поздно вам предъявят счет.
      - Уж не вы ли? - не скрывая сарказма, язвительно спросил Степан.
      - Бог, - последовал короткий ответ Рубецкого.
      - С каких пор ты стал верующим? Раннее за тобой подобного не водилось, - усмехнулся Артемьев.
      - Раньше за мной, Степан, многого не водилось. - Взгляд Сергея стал задумчивым и отрешенным. - Иногда мне кажется, перешагнув рубеж этого страшного века, мы второпях не заметили нечто важное и главное, ценное и очень необходимое нам всем. И нельзя уже вернуться, а эта невозможность изменить, ощущение утраченного безвозвратно - ужаснее всего. Как эпидемия чумы... Она, как пал в степи, опустошает огромные пространства, а мы, жалкие и беспомощные, плетемся, не поспевая, за ней в своих убогих кибитках-лазаретах. Весь этот проклятый век пройдет под черным флагом чумы. И, как всегда, будет не хватать лазаретов. Зато будет много вождей, готовых откупиться миллионами жизней свободных, но все-таки рабов. И больше всего в России. Это и будет тот самый счет от Бога. Нам всем.
      - Сергей, - в голосе Артемьева послышалось искреннее сочувствие, - я понимаю: в тебе говорят обида и боль. Но это еще не проигранная судьба. Ты - врач. Можешь остаться, принести пользу. Тебя никто не гонит и для тебя всегда найдется место в новой Россиии.
      - В том-то и дело, Степан, что я - осколок той, старой, России. Нынче смутное время, но когда-нибудь оно, конечно, закончится. Не будет ни хаоса, ни разрухи. - Его взгляд стал острым и пристальным: - Но будет другое... Кто-то, наевшись с запасом свободы, равенства и братства, непременно заскучает. Распахнет осоловелые глазоньки, оглядится кругом и завопит в патриотическом угаре: "Враг! Я вижу его! Чувствую!" Он будет визжать столь правдоподобно и самозабвенно, что заставит поверить в свой бред сбежавшуюся на вопли толпу. Вот тогда, Степан, - проникновенным голосом закончил Рубецкой, - мне вспомнят все: белую кость, голубую кровь и этот мундир.
      - Боишься? - напрямую спросил Артемьев.
      - Боюсь, - честно ответил Сергей. - Не смерти. Боюсь умереть с клеймом "врага России". Она такова, что почетнее оказаться побежденным ею, чем принять бесчестье и позор именоваться ее изменником.
      - Чем ты думаешь заняться?
      - Перед самой войной пришло приглашение из Института Пастера. Обещали лабораторию.
      - Значит, Франция, Париж... Там всегда было много русских. Теперь, вероятно, станет больше. Вообщем, почти Россия.
      - Ты ничего не понял, Степан, - покачал головой Рубецкой. - Даже если все русские переедут во Францию, она все-равно никогда не станет называться Россией.
      - Ну, - смутился Артемьев и в тоже время решил его поддержать, надеюсь, ты не пропадешь: у тебя нужная и прекрасная профессия.
      - Пропаду, Степа, обязательно пропаду! - В глазах полковника царской армии, потомка древнейшего, аристократического рода, стояли слезы. И гость не в силах был отвести взгляд от сведенного мукой лица. - У меня теперь одна профессия - человек без Родины.
      - Не смей так говорить, слышишь! Обещаю, если решишь остаться или вернуться, я сделаю для тебя все, чего бы мне это ни стоило! - с отчаянной решимостью воскликнул Артемьев.
      Они с минуту в упор смотрели друг другу в глаза.
      - Прощай, Степан, - хриплым голосом выдавил Сергей.
      - Спасибо, что спас меня и не выдал, - Артемьев встал и направился к выходу.
      - Подожди, - услышал за спиной. - Я спасал не только тебя, но и... Варю. Она бы не перенесла, кабы тебя, дурака, убили.
      Степан медленно повернулся.
      - Варю? Ты сказал - Варю?!
      - Я нашел ее в Астрахани в тифозном бараке, год назад. Она работает в моем лазарете.
      Артемьев кинулся к нему, схватил за плечи, встряхнул:
      - И ты молчал, Сергей? Ты молчал?!! - Он прикрыл глаза, из груди его вырвался то ли стон, то ли хрип: - Боже мой, как я ее искал! По всем городам, лазаретам, фронтам...
      - Она, по-прежнему, любит тебя. Оставайся здесь. Когда закончится эвакуация, я отправлю ее. - Рубецкой смотрел с грустной улыбкой. - Только береги ее, Артемьев. У меня никогда не было никого дороже Вари и... тебя. Он наклонил голову и поспешно вышел из гостинной. Вскоре послышался его преувеличенно бодрый голос: - До отплытия осталось четыре часа. Последний корабль уйдет в сумерках, никто и не заметит ее отсутствия.Ты не представляешь, как она обрадуется.
      Артемьев вздрогнул и перевел ошеломленный взгляд на часы.
      "Четыре часа... Последний корабль... Ну, конечно! И на нем - архивы контрразведки. - Он слышал, как собирает вещи Сергей. Вспомнил Варю и, сжав кулаки, не смог сдержать мучительного стона. - Ну почему?!! - подумал с яростью, чувствуя, как внутри все тонет в холодном, ледяном омуте бешенства и бессилия одновременно. - Почему злой, чудовищный рок именно меня определил в его палачи?! За что? Или это счет от Бога, о котором говорил Сергей? Если это первый вексель, то какая же цена будет заплачена за остальные?", - в нем шла дикая, нечеловеческая схватка между двумя понятиями долга.
      ... По измученной, истерзанной России, ощетинившись жерлами ненависти и войны, с невероятной скоростью мчался дьявольский бронепоезд истории, в топке которого ежеминутно сгорали сотни, тысячи жизней, чтобы накормить ненасытное пламя Идеи. И в этом же направлении шел неприметный, маленький человек. Их разделяло всего четыре часа. А потом бронепоезд настигнет его, сметет вихрем с откоса, развеет в прах, словно того и не было вовсе. Что значит еще один маленький человек в сравнении с миллионами, уже сгоревших в топке?
      В гостинную вошел Сергей, направляясь к буфету.
      - Ты отплываешь на "Императрице"? - хрипло, пересохшими губами, спросил Артемьев.
      - Да, - удивленно посмотрел на него Сергей. - Это же последний корабль.
      - Ты не сможешь эвакуироваться на линкоре.
      - Послушай, мы, кажется, все выяснили, - раздраженно заметил Рубецкой. - Давай не будем вновь возвращаться к этому вопросу. Тем более, времени, практически, не осталось.
      - Да, Сережа, не осталось... Линкор "Императрица" не придет в Констанцу. Он взорвется в проливе.
      Тот в изумлении уставился на Артемьева, не в состоянии осознать услышанное и поверить ему.
      - Но там же раненные! - придя в себя, воскликнул он.
      - Именно поэтому контрразведка вывозит на нем свои архивы.
      - И ради нескольких ящиков с бумагами вы решили потопить линкор с беспомощными людьми - слепыми, без рук, без ног. А я... я, как дурак, радовался, что с такой легкостью их пристроил, - он в изнеможении опустился на стул, бессмысленно и отрешенно глядя в пространство.
      - Это - судьба, Сергей, оставайся! - попытался вразумить его Степан.
      - Да ты с ума сошел! - враз подскочил Рубецкой. - Неужели ты мог подумать, что я способен сбежать с обреченного линкора, как... - его гнев и возмущение неожиданно угасли, - ... как Маруся. - Заметив недоуменный взгляд Артемьева, пояснил: - Сегодня утром с линкора на берег "сошла" кошка Маруся - любимица команды, которую матросы упросили капитана взять с собой в эмиграцию. - Он невесело усмехнулся: - Надо же, контрразведка вас прошляпила, а Маруся учуяла. Недаром матросы, крестясь,твердили: "Гиблый рейс, добра не будет!" - И вдруг спросил: - Твоя работа, товарищ "Тень"? С минуту они неотрывно смотрели друг на друга. - Степан, - нарушил молчание Сергей, - клянусь честью, никогда в жизни я не посмел бы напомнить тебе... нет, не сегодняшний день... Степа, вспомни Харбин девятьсот десятого года, ту страшную эпидемию. Там были китайцы и монголы, а тут - тем более, свои, русские. Ради раненных, беспомощных людей... Ради русских, Степан! Ведь должен и на войне кто-то оставаться святым!
      - Не надо, - жестом остановил его Степан, - дай ручку и чернила. Рубецкой тут же выполнил его просьбу. Склонившись, Артемьев быстро набросал план, поясняя: - Их две - одна в носовом отсеке, вот здесь... вторая - в кормовом, тут... Обе с часовым механизмом, будьте осторожны...
      У окна, крепко обнявшись, стояли двое. Было заметно: они напряжены, как бывают обычно люди, замершие в предчувствии кульминационной, драматической развязки. Они смотрели на опустевшую улицу, которую, как губка, впитывали ранние, ноябрьские сумерки. Ветер нес по ней обрывки газет, бумаг, афиш, клочья окровавленных бинтов и бесформенного тряпья. Кое-где валялись брошенные, раскрытые баулы - словно маленькие, потерявшиеся дети, в немом, отчаянном крике призывавшие родителей. С неприютного неба, укрытого рванным, лоскутным одеялом туч, медленно падал белый пух первого снега. Казалось, кто-то, в недосягаемой, заоблачной дали, пытается поскорее укрыть людской срам и распри, разруху и кровь, войну и хаос, не в силах более взирать на сотворенное людское зло.
      Подгоняемая гулом близкой канонады, с громким ржанием пронеслась лошадь с оборванной упряжью. И отбрасываемый эхом от стен домов стук подков о брусчатку был похож на поминальный звон одинокого колокола.
      Наискось, через улицу, прямо к дверям парадного, воровато оглядываясь, пробежал чумазый, в грязной и ветхой одежке, мальчонка. Спустя минуту, послышался робкий стук в дверь.
      - Я открою, - Степан бережно отстранил прижавшуюся к нему хрупкую, худенькую девушку в платье сестры милосердия. Заметив в ее лице сомнение и страх, успокоил: - Не бойся, это наверняка от Сергея.
      Открыв дверь, увидел того самого мальчонку.
      - Дяденька, вам велели передать: "Маруся вернулась", - запыхавшись, торопливо проговорил он.
      Артемьев улыбнулся, шире распахивая дверь.
      - Заходи, - пригласил тепло и радушно.
      - Это еще зачем? - попятился мальчишка. - Велено было только передать.
      - Заходи, чай будем пить. С настоящим сахарином и с вареньем.
      - А не врете? - подозрительно спросил тот, оценивающе оглядывая Степана.
      В переднюю вышла девушка. Протянув руку, сказала:
      - Меня зовут Варя. А тебя?
      Мальчишка, наконец, доверчиво улыбнулся. Осмелев, переступил порог, тщательно вытер свою руку о штаны и, пожав Варину, чинно представился:
      - Георгий. - Шмыгнув носом, добавил: - Можно просто Егорка.
      Они еще долго сидели за столом, пили чай с сахарином и настоящим брусничным вареньем, невесть где раздобытым Сергеем и в последний момент переданным Варе в качестве "свадебного подарка". Канонада смолкла и к утру город запеленали снег и тишина - необыкновенно чистые и светлые. Снег-призрак. Тишина-мираж.
      - Дядь Степан, - отчего-то шепотом спросил Егорка, - а беляки не вернутся?
      Артемьев не смог разглядеть в утреннем, зыбком свете лиц мальчика и Вари, но почти физически ощутил давление этой странной тишины, смысл которой являлся недосягаемым и непостижимым, неся в себе сокровенное таинство Предтечи.
      - Не знаю, Егор. Возможно лучше, если бы они и вовсе не уезжали. - Он не заметил, как Варя бросила на него предостерегающий, испуганный взгляд.
      - Кто - беляки?!
      - Русские, Егорка, русские...
      - Для кого лучше-то, дядь Степан? - не понял его рассуждений мальчик.
      - Для России, - тихо ответил Артемьев.
      ... Тишина лопнула, как ветхое рубище на теле юродивого. В город, торжествуя, входили передовые части 51-й дивизии Южного фронта под началом легендарного командарма Михаила Фрунзе.
      16 ноября 1920 года М. В. Фрунзе отправил В. И. Ленину знаменитую телеграмму:
      " Сегодня нашей конницей занята Керчь. Южный фронт ликвидирован. ст. Джанкой 16 ноября. Номер 10097 п.т. Команд. Юж. фронта - Фрунзе"
      ... На палубе линкора "Императрица", вцепившись побелевшими пальцами в поручни, стоял офицер в форме полковника уже несуществующей царской армии, не раз защищавшей Россию и не только ее. Глотая слезы, вглядываясь в почти расстаявшие очертания берегов, он с отчаянием молил: " Господи, все отними, но дай когда-нибудь - хоть раз, хоть перед смертью, увидеть Россию... Все отними. Все!!! Но Россию - не отнимай... Господи..."
      ... Над кроватью с младенцем-веком склонилась фигура в длинном, черном балахоне, с наброшенным на лицо капюшоном, из-под которого слышался хриплый, зловещий и издевательский голос:
      - Здравствуй, детка-век! Я пришла, твоя няня... Имя мое -ЧУМА!
      И век-младенец вздрогнул. Пока еще во сне...
      Конец 1988 года. Канада, Британская Колумбия.
      Научно-исследовательский Центр "Barrier - 2"
      Вертолет, с эмблемой Мейпл-Лиф и опознавательными знаками канадских ВВС на бортах, мощными винтами рассекая стену дождя, летел над раскинувшимся внизу жестким, ворсистым, зеленым ковром лесной чащи Британской Колумбии. Кроме пилотов, в нем находилось двое пассажиров. Сидя по разные стороны борта, не общаясь, они отрешенно смотрели в иллюминаторы, думая каждый о своем.
      Того, кто занимал место у правого борта, звали Чарльз Стоун. На вид ему было около сорока пяти. Его спутник, Мишель Жермен, сидевший слева, выглядел лет на десять моложе. Внешне они походили на преуспевающих бизнесменов, в которых человек случайный наверняка определил бы обиталей престижных контор и оффисов, скажем, с Бей-стрит в Торонто. Однако, в Стоуне и Жермене проскальзывало и нечто неуловимо настораживающее. Любопытство к ним неосознанно наталкивалось на необъяснимую преграду, в равной степени состоящую из уважения и страха. Эти двое принадлежали к сословию ее величества Тайны.
      Оно никогда не упоминается ни в одном учебнике истории человечества, большая часть которого до сего дня пребывает в твердой уверенности: его судьба зависит от присягнувшим на верность своим народам и государствам монархов и президентов. Впрочем, в это же наивно верят и сами правители, не подозревая, что их "неограниченная власть" и принадлежность к касте "сильных мира сего", - не более, чем занятная игра, правила и конечный результат которой определяют скрытые за кулисами истории, невидимые, не обозначенные, порой, и после смерти, фигуры "кукловодов", смыслом жизни которых было, есть и останется воспроизведение Тайны, поддержание ее жизнеспособности в условиях любого общественного строя и неустанный поиск путей к ее реинкарнации. И пока существуют государства, пока есть разделяющие их границы и готовые все это защищать "стойкие оловянные солдатики", миром будет править сословие подданных Тайны, а народы из века в век рождаться, жить и умирать в очерченном для них магическом круге забавной, на первый взгляд, игры, ставка же в которой тайная, а потому беспредельная власть.
      Чарльз Стоун и Мишель Жермен в свое время получили прекрасное образование, свободно говорили на нескольких языках. Первый был микробиологом, второй - бактериологом, но в настоящее время они являлись сотрудниками секретной спецслужбы, осуществлявшей контроль за объектами "Barrier". И службу, и объекты курировал непосредственно Председатель Военного и Научно- исследовательского Комитета при Совете обороны страны. В данный момент путь обоих лежал к объекту "Barrier-2", расположенному в труднодоступной местности между Скалистыми горами и Береговым хребтом в Британской Колумбии.
      Однообразие мелькавшего за иллюминаторами ландшафта вскоре сменилось: словно кто-то невзначай уронил с высоты огромный по размерам холст картины в стиле сюрреализма и он так и остался лежать на земле, заключенный в живой, колыхающийся "багет" из высоких красных кедров и двугласовых пихт. По мере приближения уже можно было различить отдельные здания, ангары вспомогательных служб, радио- и локационные вышки, спутниковые антенны и протянувшиеся на сотни метров по периметру заграждения с тройной системой слежения. Сделав круг, вертолет пошел на снижение.
      Стоун и Жермен прошли обязательную для всех без исключения строгую процедуру проверки. Затем два молчаливых, угрюмых охранника проводили гостей к кабине лифта, быстро и бесшумно доставившего всех на Уровень-4, где их встретил сравнительно молодой, приятной наружности, сотрудник.
      - Джон Харви, личный секретарь доктора Полларда, - представился он. Прошу за мной, - Харви жестом указал направление.
      Дойдя до нужной двери, секретарь посторонился, пропуская гостей вперед. Втроем они оказались в небольшой приемной, где находилась вторая массивная, металлическая дверь, с кодовым замком и системой видеослежения. Через несколько мгновений она плавно отошла в сторону. Прибывшие гости шагнули за порог. Джон Харви проводил их напряженным взглядом. Трагедия, происшедшая в Центре, несколько дней и ночей держала в колоссальном напряжении весь персонал. Ее расследованием занималась специально созданная комисссия с Координационным штабом в Оттаве. Визит этих двух должен был, наконец, внести ясность и определенность в дальнейшую работу Центра.
      Вошедшие в который раз с интересом разглядывали поднимавшегося навстречу из-за стола шестидесятилетнего доктора Стивена Полларда - легенду Центра и основателя проекта "Barrier".
      Его научная деятельность в области микробиологии не раз могла бы быть отмечена Нобелевской премией. Но, во-первых, он абсолютно был лишен тщеславия - качества, весьма редко встречающегося в научной среде; во-вторых, большинство его открытий, едва успев родиться, тут же тщательно упаковывались в соответствующую "тару", с обязательным грифом " Строго секретно. Хранить вечно. Доступ ограниченному контингенту лиц".
      Доктор Стивен Поллард принадлежал все к тому же сословию подданных Тайны. Хотя, если говорить откровенно, вряд ли об этом догадывался, а узнай - сильно бы удивился. Главным в жизни любого человека он полагал занятие любимым делом. В Центре многие знали, что дивизом собственной жизни Поллард избрал слова Конфуция: "Занимайтесь тем, что вам нравится, и вам не придется работать ни дня в своей жизни." Он и занимался. Однако, никто не догадывался, что с годами Стивен Поллард все чаще и яснее сознавал: его всепоглощающее увлечение научными исследованиями в области микробиологии при определенных обстоятельствах может привести к непредсказуемым последствиям и явиться причиной глобальной катастрофы. Он был, как принято говорить, "широко известен в узких кругах", считаясь одним из авторов проекта "Barrier" по созданию новых видов бактериологического оружия.
      После вежливого обмена формальными, ничего не значащими, но необходимыми в подобных случаях, фразами, в кабинете начался разговор, за возможность услышать который дорого заплатила бы любая спецслужба в мире.
      Мишель Жермен поставил на стол небольшой "атташе-кейс", пристегнутый к запястью его левой руки. Стоун подал ключ, щелкнул замок и, набрав код, Жермен, наконец, его открыл. Взяв лежащие сверху бумаги, протянул хозяину кабинета:
      - Здесь выводы наших аналитиков и независимых экспертов из Комитета и Координационного штаба в Оттаве.
      Поллард, по мере чтения, все больше мрачнел. Это был широкоплечий, высокий человек, с грубоватыми чертами лица, внимательными серо-голубыми глазами и коротко остриженными седыми волосами. В целом, он производил впечатление сильного и надежного мужчины - этакого главы семейства, способного обеспечить его, защитить от любых житейских бурь и напастей, по праву уважаемого и любимого многочисленными детьми и внуками. Он мог быть и "каменной стеной", и "мощным тараном". Но был гениальным ученым. И в этом тоже проявлялась особенность подданных Тайны: они никогда не являлись в действительности теми, кого в них предполагали.
      Не дочитав несколько страниц, Поллард отыскал последнюю и, бегло проглядев, небрежно бросил бумаги на стол.
      - Как это понимать? - насупившись, он тяжелым взглядом уперся в прибывших. - Вы, что же, всерьез полагаете, что после всего происшедшего, я соглашусь на продолжение исследований?
      - Вы можете назначить собственное расследование, - невозмутимо отреагировал Стоун.
      - Я руковожу этим проектом несколько десятилетий, - хмуро отозвался Поллард, - и мне не требуется проводить дополнительных расследований, чтобы убедиться в очевидном: все, связанное с "G-33", должно быть уничтожено.
      Гости переглянулись. Жермен, открыв "кейс", достал еще один лист бумаги, подал руководителю Центра. Тот успел прочитать всего несколько строк, когда на панели селекторной связи замигала красная лампочка. Он нажал кнопку приема.
      - Что у вас, Харви? - бросил раздраженно. Услышав ответ, неприязненно взглянул на гостей. - Передайте Вэбсу, пусть выполняет. Это приказ из Оттавы.
      Отключив связь, он откинулся на спинку кресла и, сцепив на столе пальцы рук, несколько минут пристально изучал гостей, не особенно стесняясь рассматривать их в упор. Взгляд Полларда был настолько красноречивым, что у сидевших напротив Стоуна и Жермена не осталось сомнений относительно его значения. Казалось, руководитель Центра хладнокровно и расчетливо прикидывает, как, по возможности, без суеты и лишнего шума избавиться от посетителей. Желательно, навсегда.
      Стоун попытался разрядить напряженную атмосферу в кабинете:
      - Д-р Поллард, - начал он уважительно, - эта акция ни в коей мере не ущемляет права и свободу передвижения сотрудников Центра...
      - Тогда почему я узнаю о ней последним?! - рявкнул, перебивая его, Стивен Поллард.
      - ...Она - лишь дополнительная мера в вопросах безопасности, - не обратив внимания на его выпад, невозмутимо закончил Стоун.
      - Неужели? - не скрывая издевки, спросил Поллард. - Ваша мера, скажем так, немного запоздала. - Отметив удивление на лицах собеседников, он, отчеканивая каждое слово, жестко проговорил: - Сегодня утром скончались еще четыре сотрудника лаборатории "8". Среди них - мой лучший ученик, Ричард Пауэрс. Я, в свою очередь, тоже хотел бы вас кое с чем ознакомить.
      Он поднялся. Открыв сейф, достал кассету и вставил ее в панель видеомагнитофона. Вернувшись к столу, с тяжелым вздохом опустился в кресло и принялся нервно нажимать кнопки на дистанционном пульте. Все, сидевшие в этот момент в кабинете, с нарастающим внутренним напряжением смотрели на пока еще черный экран монитора. Вдруг он полыхнул ослепительно ярким, белым светом.
      Возникло изображение небольшой комнаты без окон, с одиноко стоящей в ней больничной, функциональной кроватью, которую окружали многочисленные датчики и аппаратура. Вначале камера бесстрастно фиксировала фрагменты тела лежащего на койке человека. Он был полностью обнажен. Его кожный покров представлял собой сплошную язву, местами сочившуюся гнойными, кровянистыми выделениями. Вместо ногтей на пальцах рук и ног чернели безобразные, вздувшиеся струпья. Человек тяжело дышал. Чувствовалось, любое движение причиняет ему невыносимую боль и вызывает приступы мучительного кашля. Несмотря на ужасное свое состояние, человек был в сознании. И он... заговорил:
      - ... Стив, я знаю, ты видишь и слышишь меня. Я скоро умру. Прошу тебя, поверь всему, что я скажу... - Тяжелый приступ кашля прервал его слова, но через какое-то время он вновь продолжал, торопливо, свистящим шепотом: - ... В результате последних экспериментов мы получили атипичный штамм - совершенно уникальную, неизвестную форму. Поверь, он имеет разум! Не думай, что мои слова - бред или галлюцинации. Стив, я понял: мы стали опасны для всего живого на планете и, возможно, за ее пределами. Мы что-то делаем не так, что-то страшное и преступное. Посмотри на меня... - Человек замолчал, глядя в камеру глазами, полными слез, боли и ужаса. - ... У природы иссякло терпение, она решила защищаться - от нас, людей, - с трудом выговорил он. - Посмотри на меня, Стив... Это начало войны...
      Несколько минут камера еще продолжала фиксировать бьющегося в приступе кашля человека. Потом экран погас, словно изображение утонуло в складках черного савана смерти. В кабинете стояла гнетущая тишина.
      - Ричард Пауэрс, - прервал молчание д-р Поллард. - Мы были знакомы более тридцати лет. Он очень серьезно относился к своим исследованиям. Зная это, мне, тем не менее, нелегко поверить тому, что и вы услышали. Разумный штамм... Скорее, сюжет для любителей фантастики. Но одиннадцать погибших! воскликнул он в волнении. И бросил гневный взгляд на присутствующих: - А вы перебрасываете сюда спецназ. Вы хоть представляете, с кем ему предстоит столкнуться?! Вы понимаете, что лаборатории больше не существует?! Из двенадцати человек, работавших с "G-33", в живых остался один. Один!
      - Кто? - подавшись вперед, поспешно спросил Стоун.
      - Серж Рубецкой, - ответил Поллард. Заметив, как гости обменялись быстрыми, многозначительными взглядами, грубо потребовал: - В чем дело?
      Стоун кивнул, а Жермен в который раз открыл "кейс".
      - Я начинаю бояться вашего "ящика Пандоры", - усмехнулся невесело хозяин кабинета. - Что на этот раз?
      Взяв документы и едва просмотрев первые несколько страниц, удивленно перевел взгляд с Жермена на Стоуна.
      - Это материалы Хабаровского процесса сорок девятого года, - пояснил Чарльз Стоун и с нажимом добавил: - Почти все материалы. Нам удалось получить их всего две недели назад. Здесь есть довольно любопытные протоколы и свидетельства, не вошедшие в официальный стенографический отчет заседаний суда. Речь идет о неизвестном штамме чумы, полученным в результате исследований в отряде № 731.
      - Какое отношение это имеет к Сержу Рубецкому? - подозрительно спросил Стивен Поллард
      - Хотелось бы верить, что никакого, - спокойно глядя ему в глаза, ответил Стоун.
      - Ваша служба, господин Стоун, начала непонятную игру, - с трудом сдерживая ярость, проговорил руководитель Центра. - Я допускаю, есть вещи, которые мне знать не положено. И ваша игра, по большому счету, мне глубоко безразлична. Но моим сотрудникам отведена в ней роль смертников. А вот на подобное я не соглашусь ни при каких обстоятельствах! Я потерял одиннадцать человек, каждый из которых в своей области исследований был гениальным. Но будь они и простыми фермерами или лесорубами, это слишком высокая цена в вашей игре. Если мне предстоит потерять еще хоть одного , я должен знать во имя чего или кого это делается.
      - Д-р Поллард, у нас есть чрезвычайные полномочия, вы имели возможность с ними ознакомиться. Вам выделят неограниченные средства. В Центр к концу дня прибудут новые сотрудники. Уверяю вас, они ничуть не хуже прежних. Несмотря на случившееся, исследования с "G-33" будут продолжены, холодно закончил Стоун.
      - А если я откажусь вам подчиниться? - напрямую спросил хозяин кабинета.
      - Вы можете подать в отставку, - равнодушно пожал плечами Стоун.
      - Д-р Поллард, - позволил себе вмешаться в разговор Мишель Жермен, когда вы начинали заниматься своими исследованиями, должны были представлять, что в результате получите не пилюлю от кашля, а новые виды бактериологического оружия.
      Стивен Поллард с интересом взглянул на него:
      - А вы далеко продвинетесь, молодой человек, - с непередаваемым сарказмом в голосе проговорил он. - Но я отвечу вам. Много лет назад я думал только о том, что буду заниматься любимым делом - наукой. За прошедшие десятилетия я создал десятки смертоносных вирусов и бактерий. И теперь все чаще задаю себе вопрос: зачем? Зачем было создавать новые, если человечество до сих пор не определилось в своем отношении к уже существующим? - Он помолчал и после паузы с горечью добавил, обращаясь к обоим: - Поверьте, я давно подал бы в отставку, но не уверен, что столь же легко будет отправить туда собственную совесть. Именно по этой причине я останусь со своими коллегами в Центре до конца.
      - В таком случае, - заметил Стоун, - вы особенно должны быть заинтересованы в разгадке этого штамма.
      - Если Пауэрс прав, а я очень хочу, чтобы он ошибался, нам этого никогда не добиться, - Поллард был явно настроен пессимистически. Появление разумных микроорганизмов в корне способно изменить наши представления не только о живой природе, но и обо всем материальном мире. Но с другой стороны, штамм ведет себя, как давно изученный возбудитель чумы. Клиника полностью соответствует первично-легочной форме. Разница лишь в инкубационном периоде и состоянии кожных покровов. Однако, в записях Ричарда есть один существенный момент. В результате анамнеза он выяснил: все сотрудники лаборатории, впоследствии умершие, отмечали странную закономерность. Накануне заболевания у них внезапно появлялась навязчивая мысль о собственном инифицировании и летальном исходе. Подобное состояние пережил и сам Пауэрс, довольно подробно его описав. Как будто им сознательно внушили мысль об этом. Его теория, на первый взгляд, выглядит фантастической. Он предположил, что инифицирование происходит неизвестным науке путем, имеющим непосредственное отношение к природе и свойствам торсионных полей. Но у меня, к сожалению, на сегодня нет даже такой теории. Единственное, что мы можем, это бесконечно совершенствовать защиту.
      - Сколько уровней задействовано на объекте? - спросил Стоун.
      - Обычно мы используем три. После смерти первых двух сотрудников лаборатории, были приняты беспрецедентные даже для нашего Центра меры безопасности. В работу ввели семь уровней защиты, плюс четыре дублирующих, независимых электронных системы! Даже мизерная, микроскопическая утечка внутренней среды заставила бы сработать, по меньшей мере, три сигнальных панели. Ничего подобного не произошло. И мы продолжали терять людей...
      Полларда прервал резкий телефонный звонок. После секундного замешательства, руководитель Центра поднял трубку. Из них троих только он знал, что это прямой телефон связи с лабораторией "8". Внутренне напрягаясь, Поллард приготовился к самому худшему, хотя, казалось, все ужасное, что могло случиться, уже произошло. Но он оказался, мягко говоря, не совсем готов к витку дальнейших событий.
      - Поллард, слушаю...
      Стоун и Жермен замерли, подавшись вперед, отметив, как у него побледнело лицо, а черты все больше начинают походить на застывшую, безжизненную маску.
      - Вы уверены? - спросил он упавшим голосом. Выслушав ответ, взглянул на часы: - Подготовьте боксы, необходимую аппаратуру. Я буду у вас через десять минут.
      Поллард положил трубку, руки его подрагивали. Не скрывя негодования, с трудом подавляя гнев, он проговорил:
      - Звонил Серж Рубецкой. У четверых бойцов спецподразделения, находившихся в непосредственной близости от сектора исследований, появились первые признаки заболевания: сильный озноб, нарастающие головная и мышечные боли, температура резко подскочила до сорока; у двоих - рвота и конъюктивит, синдром "мелового языка". Все четверо жалуются на режущие боли в груди и одышку.
      - Но они здесь не более четырех часов! - изумленно воскликнул Стоун. Проклятье, как это могло произойти?!
      - Вы и теперь намерены продолжать исследования?
      - У нас нет другого выхода, д-р Поллард, - Стоун был неумолим, но, смягчившись, добавил: - Я свяжусь с Оттавой. Поймите, необходимо установить истину. Возможно, дело не в самом штамме.
      - Вы представляете себе последствия установления вашей, так называемой, "истины"? А если к концу дня "G-33" уложит весь Центр?! А утром... Мне даже страшно подумать, что может произойти завтра. Необходимо срочно эвакуировать весь персонал и начать консервацию лаборатории "8".
      - Я понимаю, вы взволнованы, - холодно заметил Стоун, - но у нас есть четкие инструкции на этот счет.
      - Ваши инструкции стоили жизни одиннадцати моим сотрудникам! - бросил ему в лицо Поллард. - Я сам свяжусь с Оттавой!
      - Для этого мы прежде должны узнать, что произошло в лаборатории и почему заболели бойцы спецподразделения? - Стоун был строг и неприступен. И выяснить, почему один из ваших сотрудников до сих пор счастливо избежал печальной участи своих коллег?
      Стивен Поллард в крайнем изумлении уставился на Стоуна:
      - Вы подозреваете Сержа Рубецкого в распространении чумы?! Да вы с ума сошли!
      - По-моему, мы теряем время, - нервничая, заметил Мишель Жермен.
      И, словно по команде, все трое, молча, покинули кабинет.
      Вскоре они оказались в просторном помещении, где за пультами с мониторами сидели двое в форме охранников Центра и находились трое бойцов спецназа. Поллард отметил на лицах всех пятерых явную растерянность.
      - Соедините меня с Рубецким, - он кивнул на крайний монитор. Лицо его при этом оставалось непроницаемым, но чувствовалось, что внешнее спокойствие дается ему путем колоссального напряжения воли.
      Между тем, на экране появилось изображение комнаты, с сидящим спиной к камере человеком в специальном защитном костюме.
      - Серж, - хриплым от волнения голосом позвал Поллард.
      Человек поднял голову от микроскопа и повернулся. Сквозь прозрачное стекло шлема, снабженного особой связью, присутствующие смогли рассмотреть молодого человека лет тридцати. Он имел густые, светло-русые волосы, с которыми резко контрастировали черные, вразлет, брови и ярко-голубые глаза. Утонченные черты лица невольно вызывали в памяти смутные ассоциации с портретами блестящих русских аристократов 18-19 веков. Собственно, потомком таковых он и являлся.
      - Слушаю вас, д-р Поллард, - послышался слегка искаженный динамиками, взволнованный голос Рубецкого. - Извините, я уже заканчиваю, мне необходимы минут семь-десять. - Он бросил нетерпеливый взгляд на микроскоп.
      - Хорошо, - согласился Поллард, - мы подождем. - Он на минуту задумался и потом, будто отбросив враз все сомнения, решился спросить: Серж, какие меры безопасности нам принять?
      - Д-р Поллард, - неуверенно начал Рубецкой, - не берусь утверждать что-либо определенное, но с объекта необходимо снять оцепление.
      Мельком взглянув на бойцов спецназа, Поллард заметил, как они облегченно вздохнули, с благодарностью глядя на экран. Но тут прозвучал властный голос Чарльза Стоуна:
      - Это невозможно!
      - Наши новые... - Поллард замялся, - ...сотрудники. Из Оттавы. Д-р Чарльз Стоун и д-р Мишель Жермен.
      Находившиеся в комнате охранники смерили обоих представленных откровенно неприязненными взглядами.
      - Д-р Стоун, я могу узнать причину? - нахмурился Рубецкой.
      - Это приказ из Оттавы, - ответил тот.
      Серж неопределенно хмыкнул и, повернувшись к микроскопу, с иронией заметил:
      - Поздравляю, ребята. Вы становитесь популярными, как звезды Кубка Стэнли. О вас всерьез судачат в столице... - Но в ту же секунду на всех, кто находился в этот момент в комнате, обрушился убийственно-холодный голос Сержа Рубецкого: - Д-р Стоун, похоже, с сегодняшнего дня вы эдесь считаете себя самым главным, но я позволю дать вам один совет: если вы не уберете с объекта всех посторонних, то их уберет "G-33"!
      Стремительно шагнув к пульту, Чарльз Стоун мгновенно отключил монитор. Обернувшись, он готов был разразиться гневной тирадой, низвергнув на Полларда лавину упреков, но его гнев разбился о недобрые, осуждающие взгляды присутствующих. Даже Мишель Жермен смотрел настороженно и оценивающе. Стоун взял себя в руки и попытался успокоиться.
      - Продолжайте работать, - проговорил Поллард глухо, обращаясь к охранникам. - А вас, господа, прошу пройти за мной. - Он распахнул дверь, жестом приглашая Стоуна и Жермена.
      Выйдя, они прошли в уютное помещение библиотеки, где стояли столы с новейшим оборудованием - последними новинками оргтехники, удобные кресла и стеллажи с научной литературой на нескольких языках.
      Едва переступив порог, Чарльз Стоун, не стесняясь в выражениях, дал волю эмоциям.
      - Д-р Поллард, это черт знает что! Некоторые ваши сотрудники ведут себя, по-хамски, недопустимо! Последнее заявление Рубецкого я расцениваю не иначе, как провокацию!
      - Вы забываете, что тот же Рубецкой отказался покинуть лабораторию и продолжает исследования. К слову, исправно выполняя привезенные вами инструкции.
      - К тому же он - единственный, кто до сих пор остался в живых, - с вкрадчивой интонацией произнес Стоун.
      - Может, вы, наконец, скажите, в чем его подозревают? - раздраженно поморщился Поллард.
      - Мы внимательно изучили его личное дело. Он - потомок известного в России княжеского рода Рубецких. В свое время получил блестящее образование. С отличием закончил Королевский военный колледж в Кингстоне. В совершенстве владеет английским, французским, русским; свободно говорит на фарси и китайском. Рано начал увлекаться микробиологией и к моменту окончания колледжа имел ряд работ, получивших высокую оценку...
      - Мне все это известно, - перебил его Поллард. - Не понимаю только, почему вы перечисляете его заслуги тоном прокурора.
      Чарльз Стоун оперся руками о стол, за которым сидел руководитель Центра:
      - Он - внук русского эмигранта, ученого с мировым именем Сергея Михайловича Рубецкого-старшего. Потрясающее прикрытие, вы не находите?
      - В таком случае, вы забыли упомянуть и его отца - Мишеля Рубецкого, ходившего на эсминце "Обдюрат" в годы второй мировой войны в составе конвоев в Мурманск и Архангельск. Поистине преступная и злодейская семейка, - произнес Поллард и с сарказмом добавил: - Вы не находите? - И взволнованно продолжал: - Рубецкие переехали в Канаду в начале тридцатых годов. И, заметьте, за все это время никто из них не дал и малейшего повода усомниться в их порядочности и благонадежности. Я хорошо знал Рубецкого-старшего. Это был высоконравственный человек, для которого понятия чести и долга являлись в жизни определяющими. Он ужасно тосковал по России, но я не могу даже мысли допустить о том, что Рубецкой-старший работал на какое-либо другое государство, кроме Канады. Он был влюблен в Квебек...
      Скажу вам более, - Поллард устало вздохнул, - когда Сержа пригласили на работу в проект "Barrier", именно Рубецкой-старший был категорически против. Он пережил две мировых войны и это оказало слишком большое влияние на его мировоззрение, как ученого. Он обожал внука и, конечно, догадывался о характере предстоящей работы. Для деда согласие внука на работу у нас стало личной трагедией.
      Чарльз и Мишель, не скрывая интереса, слушали Полларда. Но когда он окончил говорить, Стоун, решившись, произнес:
      - Признаюсь, д-р Поллард, для нас ваши слова явились откровением. Но, может быть, вы в состоянии объяснить и некоторые другие факты в биографии Рубецкого-старшего? Дело в том, что его имя упоминается в полученных нами новых материалах Хабаровского процесса. - Заметив удивленный взгляд руководителя Центра, пояснил: - Один из свидетелей и экспертов на этом процессе некто Степан Артемьев ссылается на еще дореволюционные исследования Сергея Рубецкого, которые тот проводил во время эпидемии чумы в Харбине в 1910 году. Именно благодаря им, русским и удалось подойти к разгадке природы и свойств того таинственного штамма, который получили японцы в отряде №731. Но во всем этом есть один интересный момент... Стоун сделал многозначительную паузу и продолжал: - Нам удалось выяснить, что Степан Артемьев до революции был близко знаком с Сергеем Рубецким.
      Потом их пути разошлись: Рубецкой стал микробиологом, а Степан Артемьев - эпидемиологом. Этот ученый-эпидемиолог являлся научным руководителем секретной лаборатории "Джума", занимавшейся разработками новых видов бактериологического оружия и расположенной когда-то в Забайкалье. Артемьев умер в звании генерал-майора...- Он хотел добавить что-то еще, но не успел.
      Дверь в библиотеку распахнулась: на пороге стоял "внук русского эмигранта". По смятению, промелькнувшему на лицах собравшихся, Серж угадал, что речь шла о нем. Однако, не смутившись, смело шагнул вперед, плотно прикрывая дверь.
      - Здравствуйте еще раз, господа, - он иронично улыбнулся, с достоинством выдержав устремленные на себя взгляды.
      - Присаживайтесь, Серж, - Поллард жестом указал на одно из кресел. Думаю, разговор предстоит долгий и нелегкий. - Он с сочувствием глянул на Рубецкого.
      - Судя по вашему тону, д-р Поллард, мне надо будет сильно постараться, доказывая, почему именно я остался в живых, - интуитивно угадал он.
      - И доказательств таких у вас, по всей видимости, нет. - Стоун решил, не теряя времени, взять инициативу в свои руки.
      - Господин Стоун... или все-таки доктор? - ирония Сержа, казалось, была непробиваемой.
      - С этого момента, - жестко осадил его тот, - я и д-р Жермен - ваши коллеги.
      - Я очень рад, - Рубецкой слегка поклонился. - Тем более, "с этого момента" в лаборатории масса вакансий и ваш пытливый ум, надо думать, поможет нам установить, в конце концов, истину.
      При этих словах Поллард и даже Жермен не смогли сдержать улыбки.
      - Вы забываетесь! - рявкнул Стоун.
      Рубецкой взглянул на него с сочувствием и укором:
      - Мне кажется, вы не столько обеспокоены происшедшей трагедией, сколько тем обстоятельством, что я остался в живых. Поймите, если мы, как вы выразились, - коллеги, между нами необходимо абсолютное доверие. Иначе все последующие исследования станут бессмысленными. Я не меньше вашего заинтересован в том, чтобы разобраться в природе "G-33". Думаю, ничего подобного раннее не существовало. Это - нечто поразительное и уникальное. Он ведет себя, как разумное существо. Вы слышали когда-нибудь о микроорганизмах, способных реагировать на тембр и тон человеческого голоса? - Отметив недоумение на лицах коллег, попытался пояснить: - Мои слова могут показаться абсурдными, если бы не серия опытов, которые я только что закончил. Это потрясающе! Штамм бурно реагирует на ... ласку и грубость. Помимо этого, он способен чувствовать настроение человека. И буквально сходит с ума, улавливая присутствие агрессивной среды. Именно поэтому я просил снять оцепление.
      - Но люди начали умирать, когда спецназа не было и в помине! возразил Стоун. - Чего вы добиваетесь, Рубецкой?
      - Как минимум, разоружить наши вооруженные силы, - улыбнулся он.
      Его улыбка, открытая и добрая, обладала магическим, притягательным и успокаивающим действием. И Чарльз Стоун внутренне содрогнулся, чувствуя, как вопреки сложившемуся о Рубецком собственному мнению, невольно подпадает под власть этого обаятельного и, без сомнения, одаренного молодого человека. " Ну уж нет! - подумал он, пытаясь противиться возникшему чувству симпатии и доверия к нему. - Со мной подобное невозможно! С этим человеком нельзя расслабляться. Надо не забывать о том, что подозрения комиссии не лишены оснований и только к полуночи мы будем точно знать, доверять или нет Рубецкому..."
      - ... "G-33" нельзя рассматривать лишь с позиции естествознания, продолжал Серж. - Похоже, мы получили штамм, природа которого неразрывно связана с законами морали и нравственности.
      - Вы не могли бы пояснить свою мысль? - взволнованно произнес д-р Поллард.
      Рубецкой с готовностью кивнул:
      - Мы знаем, что микроорганизмы появились миллиарды лет назад. Их можно встретить на дне океана, на глубине свыше 10 тысяч метров, и в атмосфере, на высоте 20 километров. Они выдерживают давление в 1000 атмосфер, обитают в условиях атомных реакторов и в концентрированных соляных растворах порядка 250 грамм на литр. Способны размножаться после 200 лет абсолютного покоя. - Серж встал и взволнованно заходил по библиотеке: - Человечество и микроорганизмы существуют бок о бок десятки тысяч лет. И каждый пытается сохранить свой вид за счет другого. Своего рода, антогонизм и симбиоз в одном явлении. Человеческий род в ходе эволюции приобрел огромное количество защитных свойств, но и у микроорганизмов насчитывается немало способов сохранения видов... - На лицах присутствующих он заметил нарастающее нетерпение: - Я вовсе не пытаюсь читать вам лекцию о давно известных истинах. Мне необходимо, чтобы вы, как и я, логически пришли к своим выводам.
      - Продолжайте, Серж, - подбодрил его д-р Поллард.
      - Итак, эволюция. Эволюция, в процессе которой человечество и микроорганизмы пытаются сосуществовать и получать при этом максимальную выгоду, прежде всего, для собственного вида. К сожалению, люди часто забывают, что они - хоть и важное, но все-таки одно из звеньев в бесконечной эволюционной цепочке макромира. До сих пор мы рассматривали микробиологию, как часть естествознания. Но любое направление в нем рано или поздно неизбежно сталкивается с нравственными и философскими понятиями.
      Человек почему-то решил, что ему дано исключительное право вседозволенности: он может безнаказанно ликвидировать биологические виды, существовавшие миллионы и миллиарды лет. Более того, насильственно их видоизменять и даже создавать супермонстров, наделенных смертоносными признаками многих поколений и видов. - Рубецкой сделал паузу. Горько усмехнувшись, обвел взглядом присутствующих: - Согласитесь, коллеги, было бы наивно думать, что все эти, так называемые "исследования", останутся без ответа. Вполне возможно, мы вторглись на запретную для нас территорию, перешагнули некую черту и последовал "ответный удар". Если в ближайшее время нам не удастся установить природу этого штамма... Поверьте, даже AIDS по сравнению с "G-33", нам покажется не более, чем простой насморк. Это, если хотите, "дистанционный" атипичный штамм, и он способен стать "Аттилой двадцатого века" - "бичом Божьим".
      - Но вам каким-то образом удалось остаться в живых, - не унимался Стоун.
      - Простите, что не умер, - иронично заметил Серж. - Хотя вы должны знать: в годы даже самых страшных пандемий нередко случалось, когда люди, работавшие в эпицентре очага, не подвергались заражению и оставались в живых.
      - Д-р Рубецкой, - обратился к нему молчавший до сих пор Мишель Жермен, - у вас есть какое-либо объяснение в случае с военнослужащими спецназа?
      - Еще одна загадка "G-33", - оживился Серж. - Лабораторная диагностика во всех предыдущих случаях показала, кроме клинических и диагностических данных, и наличие граммотрицательных овоидных биполярно окрашенных палочек. Были сделаны посевы на агаровые среды и в бульон. В случае с бойцами спецподразделения использовался метод ускоренной диагностики люминесцентно-серологический. С одной стороны, у меня нет сомнений: мы имеем дело с хорошо изученным возбудителем первично-легочной формы чумы. С другой... - Он недоуменно пожал плечами: - Эта форма, как известно, предполагает три основных периода: начальный - лихорадочного возбуждения, период разгара и последний - терминальный. У всех четверых первые два периода проходили с молниеносно нарастающей симптоматикой. И вдруг, совершенно неожиданно, все прекратилось. Этот факт невозможно объяснить интенсивностью медикоментозного лечения. Кроме того, все четверо вакцинированы. Следовательно, инкубационный период у них должен был длиться от восьми до десяти суток. Они же, менее, чем за четыре часа, прошли инкубационный период и две первых стадии заболевания! По идее, их ждал летальный исход уже к вечеру, но они, к счастью, до сих пор живы, хоть и в тяжелом состоянии. - Рубецкой развел руками: - Я не могу этого объяснить. Создается впечатление, что "G-33" затаился. Если использовать военную терминологию, то, пожалуй, подойдет слово "засада". Болезнь не прогрессирует, но и не отступает. "G-33"... как-будто ждет...
      - Чего?! - изумленно воскликнули почти одновременно Поллард и Стоун.
      - На мой взгляд, нашей реакции, - неуверенно проговорил Серж.
      - Вам не терпится убрать отсюда спецназ? - хмуро поинтересовался Стоун.
      - Вы когда-нибудь не простите себе сегодняшний день... Чарльз, впервые назвал его по имени Рубецкой, глядя осуждающе и грустно. Представьте на минуту: "G-33" способен передавать свое отношение к людям другим микроорганизмам. Вы отдаете отчет, с кем нам придется воевать? Это целая планета, которая за считанные часы "поставит под ружье" и двинет на человечество армию, состоящую из миллиардов безжалостных, и, что самое страшное, невидимых убийц.
      - Вам не кажется, Серж, - холодно заметил Стоун, - что вы несколько увлеклись в своих фантазиях? Подобными мыслями можете развлекаться на досуге или в отставке, - закончил он жестко.
      Поллард вскинул на Чарльза Стоуна испуганный взгляд, а Мишель Жермен с интересом посмотрел на Рубецкого, ожидая его реакции.
      - Я - не смолянка, сударь, - усмехнулся в ответ Серж. - Впрочем, это выражение русских офицеров и вы вряд ли поймете его смысл. Иногда мне кажется, с "G-33" договориться легче, чем...
      - Вы, прежде всего, офицер Вооруженных Сил Канады! - побагровев от ярости, рявкнул Стоун.
      - Представьте себе, сударь, я в равной степени горжусь принадлежностью и к русским офицерам, и к армии страны, в которой имел счастье родиться! с достоинством отчеканил Рубецкой. - У меня - корни березы, а крона клена, и я еще ни разу в жизни об этом не пожалел.
      - Господа, - поспешил прервать их перепалку Поллард, - мы все взволнованы, излишне эмоциональны...
      - Прошу извинить, мне пора в лабораторию, - Серж встал и, обращаясь непосредственно к Стоуну, с едва заметной иронией произнес: - Надеюсь увидеть вас там же, доктор, в скором времени. Бросив взгляд на Мишеля Жермена, он прочел в его глазах понимание и одобрение и осознал, что приобрел в нем союзника...
      Рубецкой сидел за компьютером, обрабатывая данные последних лабораторных исследований. Шел второй час ночи. К этому моменту состояние четырех больных, каждого из которых поместили в отдельном боксе, оставалось без изменений: не ухудшалось, но и не улучшилось.
      Всю вторую половину дня Рубецкой и Поллард потратили на то, чтобы ознакомить Чарльза и Мишеля с необходимой документацией и результатами анализов. При этом оба оказались приятно удивлены отношением к своим обязанностям со стороны Стоуна и Жермена. Они скурпулезно и дотошно вникали в суть дела, не стесняясь задавать вопросы и не боясь показаться при этом некомпетентными. К тому же, Стивена и Сержа поразили их глубокие познания, несомненный опыт и профессионализм. Вдобавок, оба были не лишены чувства юмора и, несмотря на весь трагизм случившегося, именно это обстоятельство помогло им всем разрядить возникшую в первые часы общения напряженность и настороженность. Когда дело коснулось конкретной работы, здравый смысл возобладал и все их чувства и стремления были теперь подчинены главной цели - выяснить природу нового штамма.
      Серж заканчивал обработку данных, когда в кабинет, постучавшись, вошел Чарльз Стоун. В его облике совершенно не чувствовалось усталости и утомления.
      - Присаживайтесь, Чарльз. Я закончу минуты через три-четыре, проговорил Рубецкой.
      Как-то незаметно и совершенно естественно они перешли в обращении друг к другу по именам, что, в общем-то, было для Центра явлением не характерным. Но общая опасность и тревога за будущее сблизили их, заставляя, по крайней мере, на данном этапе отношений действовать мудро и конструктивно.
      - Можете выпить пока чай. Он еще горячий, - предложил Серж, продолжая лихо стучать пальцами по клавиатуре компьютера. - Я - не поклонник кофе. К чаю меня с детства приучил дед. У него этот напиток всегда получался фантастически вкусным и ароматным. Он добавлял в него разные травы и обязательно кленовый сироп. В общем, это был уже не собственно чай, а какой-то колдовской эликсир. К тому же, он каждый день менял состав трав, доводя домочадцев до истерики, - засмеялся Рубецкой, при этом внимательно глядя на экран монитора.
      - Вы, должно быть, очень любили своего деда, - откликнулся Чарльз, наливая чай и вдыхая сложный, но приятный запах. Он сделал глоток и, отстранив чашку, уставился на нее. - Что вы в него положили?! - воскликнул Стоун ошеломленно. Вкус поистине был божественным.
      - Все, закончил! - устало вздохнул Серж, поворачиваясь в кресле лицом к Чарльзу. И тут же засмеялся: - Нравится? Дело не в том, что кладут, но еще и как, - пояснил он. - Дед, бывало, часто наставлял: еду и питье надо готовить с мыслями о том, что частью их непременно следует с кем-то поделиться. Это было кредом его жизни - никогда, ни в чем и ни при каких обстоятельствах не жить только для себя, любимого.
      - Кем он был для вас, Серж? - пытливо взглянул на него Стоун.
      - Всем. Дед был, как Вселенная - бесконечность любви и сострадания ко всему живому в этом мире. Он очень переживал разлуку с Россией. Ни дня в своей жизни не болел, а причиной единственного инфаркта стала смерть кошки. - Заметив живой интерес на лице Стоуна, принялся рассказывать: - Она жила в нашей семье много лет. Ее звали русским именем Маруся. Существует семейное предание, будто она спасла деду жизнь во время гражданской войны в России. Но подробностей он никому не рассказывал, даже бабушка не знала. Когда Маруся умерла, дед похоронил ее на территории усадьбы и посадил молодую березку. А наутро бабушка нашла его без сознания возле свежей могилки и дерева.
      - Он ведь тоже похоронен в вашем родовом поместье?
      - Такова была его последняя воля. Он лежит не рядом с бабушкой, а с Марусей. В этом есть, конечно, нечто противоестетственное. Но, согласно обычаям православной церкви, последнее желание умершего - закон для живых. Теперь на этом месте растут уже два дерева. Я посадил рядом с березой клен.
      - Корни березы и крона клена... - проговорил, вспомнив, Стоун. - Серж, почему вы стали изучать китайский и фарси?
      - Опять же, под влиянием деда. Он считал китайский и японский языками человеческого разума, а фарси - языком человеческой души. Языки давались ему легко, в этом плане я пошел в него, - улыбнулся Серж. - Он полагал, что вся мудрость человечества сосредоточена на Востоке, а в Азии эмоции и чувства.
      - Что же в таком случае досталось другим?
      - Познание.
      - Следовательно, одни - в муках производят, а другие только потребляют?
      - Отчего же? - не согласился Серж. - Мы с вами в настоящее время занимаемся познанием. Учитывая все происшедшее, вы полагаете, что это легкий путь? В нашем мире все взаимодополняемо. Мудрость и чувства невозможны без познания. Противоречия между ними рождают хаос, а слияние гармонию. Знаете,Чарльз, многое в отношении деда к этому миру я не понимал. Прсле смерти родителей, кроме деда и бабушки у меня никого не осталось. Я имею в иду в Канаде.
      Да-а... Так вот, к тем же микрорганизмам он относился, как к равным себе: разговаривал с ними, иногда ругался, спорил, шутил, - и все вслух, в полный голос. Для меня это было откровением. - Он вдруг весело рассмеялся: - Поверите, дед никогда не говорил "деление клетки", он говорил - "у нашей барышни скоро роды". Представляете, что, с подобным подходом, можно было услышать в его кабинете! Но иногда мне кажется, он все-таки вышел на какой-то уровень общения с ними. Я понимаю, звучит, мягко говоря, не совсем привычно, однако одной гениальностью и интуицией объяснить все его открытия сложно. Несомненно присутствовало что-то еще.
      - Он был против вашего участия в исследованиях проекта "Barrier"?
      Рубецкой тяжело вздохнул, отведя взгляд.
      Только сейчас Чарльз обратил внимание, как устал этот молодой ученый, отмеченный внутренней, глубокой красотой. И неожиданно для себя проникся к нему пониманием и состраданием. Это был момент истины! Стоун молча смотрел на осунувшиеся черты лица, в печальные глаза и проступившую под ними, после стольких дней нечеловеческого напряжения и бессонных ночей, синеву.
      "Последний из рода Рубецких и единственный из выживших в лаборатории. Почти не жил, а смерть все время рядом. Может, Бог хранит его? Или мы просто часто пытаемся возложить на Бога ответственность за свои решения поступки? Мол, так суждено было Богом... Серж не готов к выполнению предстоящей миссии. Если с ним что-то случится, я до конца жизни буду нести этот крест. Имеем ли мы право вторгаться в его судьбу?.." - мучительно размышлял он и внутренне содрогнулся, услышав прозвучавшие в тишине слова Рубецкого.
      - Вы правы, Чарльз, дед был против моего решения работать здесь, но сказал, что только Бог имеет право вторгаться в судьбу человека.
      А Стоун, повинуясь какому-то злому противоречию, яростно себя ненавидя и презирая, проговорил:
      - Серж, я пришел вас предупредить. В Оттаве два часа назад принято решение об эвакуации персонала и временной консервации "Barrier-2". Больные будут перевезены в специально оборудованные для них палаты в госпитале нашей военной базы "Кедр". Там уже проводят необходимые противоэпидемиологические и карантинные мероприятия. Вам же... - он сделал паузу, словно ему вдруг стало не хватать воздуха, - ...вам, Серж, предстоит завтра, вернее, уже сегодня, - поправился он, - прибыть в Оттаву. Вы полетите туда со мной.
      - Значит, все-таки меня в чем-то подозревают, - побледнев, упавшим голосом проговорил Рубецкой. - Но почему, Чарльз?!
      - Вас никто и ни в чем не подозревает. Простите, Серж, но большего я сказать вам не уполномочен. К сожалению, - грустно добавил он...
      Начало 1989 года. Канада, Квебек.
      Он стоял неподвижно, закрыв глаза и прислонившись спиной к гладкому стволу березы, запрокинув голову и подставив лицо яркому, зимнему солнцу . Легкий ветер шевелил густые светло-русые волосы.
      " Дед, ты всю жизнь мечтал туда съездить. Когда я вернусь, первым делом приду к тебе и расскажу о России. Не будет никого, только мы трое ты, Маруся и я..."
      Невдалеке возвышался величественный дом, в архитектуре которого без труда угадывались признаки итальянского зодчества, характерные для эпохи преобразований Петра Великого в России. Рядом с парадным входом стояла машина, в которой сидели двое. Один из них, расположившийся на переднем сидении, - полноватый, седой, с грустными глазами человека, много повидавшего в этой жизни и оттого умеющего многое в ней прощать, время от времени поглядывал на сверкавшие на запястье дорогие часы.
      - Не нервничайте, Ричард, - улыбнувшись, проговорил тот, кто сидел за рулем. - Его вылет из Дорваля в четырнадцать сорок. Мы успеем. Давайте немного прогуляемся.
      Они вышли из машины. Пройдя несколько шагов, остановились, с удовольствием вдыхая чистый, ядрено-морозный воздух. Седой мужчина с любопытством огляделся.
      - Здесь прошло его детство, - отметил Чарльз Стоун, а это был он. Дом построил еще Рубецкой-старший. Он так и не смирился с утратой России.
      - Все это, разумеется, прекрасно и трогательно, но, на мой взгляд, полностью обречено на провал. И я до настоящего момента, несмотря на пройденное им с блеском ускоренное обучение, остаюсь при своем мнении: все, что мы пытаемся предпринять - чистейшей воды авнтюра! За такое время невозможно подготовить профессионала. Просто не понимаю, как наш шеф мог на подобное решиться, да еще получить "добро" на самом высоком уровне. Настает время дилетантов, - со вздохом проговорил он.
      - Он выполнит свою миссию именно потому, что никогда не был, не является и не будет профессиональным агентом. Ему многое неведомо из того, на чем может элементарно засыпаться даже превосходно подготовленный профессионал. Он будет выглядеть непринужденно и естественно, как выглядит любой человек, оказавшийся в незнакомом городе. И нам просто повезло, что на русский манер его зовут Сергей Михайлович и он увлекается историей. Чудоковатый ученый, не более...
      - Все-равно авантюра! - остался при своем мнении Ричард.
      - Время, оно работает на нас. При том что, казалось бы, его-то у нас и нет. То, что происходит в Советском Союзе - начало заката. Еще лет пять назад разработать подобную операцию, тем более, отправить туда своего человека, считалось немыслимым. Сегодня - все гораздо проще. Советский Союз буквально наводнен представителями разведок чуть не всех стран мира. Великая "империя зла" рушится... - Он помолчал, о чем-то размышляя, и заговорил снова: - Но рухнуть она может с таким невообразимым грохотом, что накроет своими обломками половину планеты.
      Мы должны благодарить Бога, что между Европой и Америкой Атлантический океан. К сожалению, он не может служить препятствием для бактериологического оружия. В той неразберихе и хаосе, что уже прослеживаются в Советстком Союзе, никто ни в состоянии дать хоть какие-то гарантии безопасности в отношении оружия массового поражения. Эта страна стала пороховой бочкой. Русский писатель Гоголь как-то подметил: "В России две беды - дураки и дороги." И если дороги - их внутригосударственная головная боль, то дураки рядом с пороховой бочкой, учитывая территорию страны и ее военный потенциал, - проблема уже общечеловеческая. Поверьте, Запад еще не раз содрогнется, осознав, от кого отделял их "железный занавес".
      - Я никогда не мог понять этот народ, их правителей и что ими движет, - задумчиво проговорил Ричард. - Богатейшие ресурсы, огромный научный и трудовой потенциал, одна из лучших мировых культур и, в тоже время, невежество, грязь, нищета, повсеместное воровство, пьянство... Знаете, Стоун, я часто вспоминаю войну. Мне было двадцать с небольшим лет. Как и отец Рубецкого, я ходил в составе конвоев. И хорошо помню русских: удивительно добрые, отзывчивые и честные люди. Но страшные в своей неистовой ненависти к фашизму. По мужеству и стойкости, с которыми они преодолевают трудности, им нет равных на земле. Их воинская доблесть была за пределами человеческого понимания. Может, в этом и есть их предназначение - быть Воинами с большой буквы?..
      Стоун ничего не ответил. Он молча смотрел, как к ним приближется молодой человек, в жилах которого текла частица крови народа, странного и непонятного, пожалуй, и для самого себя.
      ... Через несколько часов, в монреальском аэропорту Дорваль, Серж Рубецкой перестал быть тем, кем он являлся в действительности.
      Самолет, разбежавшись по взлетной полосе, устремился в безоблачное, пронзительно синее, небо. Молодой человек, сидящий в одном из кресел, бросил прощальный взгляд на промелькнувшие внизу шпили Нотр-Дам-де-Бон-Секура, старейшей монреальской церкви семнадцатого века, собора моряков и рыбаков.
      " Господи... - мысленно взмолился он, прикрывая глаза и стараясь унять немилосердно сдавившую сердце тоску. - ... Господи, помоги мне! Дай мне вернуться сюда вновь. Пусть - глухим, незрячим, старым и больным. Пусть никому не нужным. Но оставь надежду - однажды взять в руки охапку листьев клена, поднести к лицу, почувствовать их запах и понять: я - дома, в самой лучшей и прекрасной стране на свете... Господи, не оставь меня..."
      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЗОЛОТО
      Сон цвета зеленого клена.
      ... Глазами, в которых застыла тревога, он внимательно следил за окружившими его людьми. Он понимал обращенные к нему вопросы, но отчего-то боялся на них отвечать. Казалось, стоит ему произнести всего несколько слов и произойдет нечто ужасное, непоправимое, что неминуемо повлечет за собой возвращение к исходному рубежу. И все повторится сначала...
      Он закрыл глаза и улыбнулся, ощутив покой и блаженство. Словно веки обладали неким магическим даром, способным надежно охранять и оберегать его от мира звуков и света. Он полюбил тьму. Она не была агрессивной, не таила в себе неизбежные вопросы, не пыталась с коварством и хитростью завладеть его мыслями и душой. Не набивалась в друзья и не грозила обернуться врагом. Он привык к ее безмолвному и безграничному пространству. Но главное - она дарила ему странные, непонятные, но до сей поры приятные, сны, окрашенные в тихий перезвон зеленых кленовых листьев.
      Его влекло на восток неведомой, прекрасной страны. Он не помнил ни ее названия, ни места, где она расположена. Но, тем не менее, был накрепко к ней привязан незримыми, прочными узами, внутренним убеждением, обозначенным еще на заре своего рождения, а ныне, увы, канувшим в глубины подсознания. И теперь, закрыв глаза, он все ниже погружался в эти глубины, чувствуя, как с каждой минутой приближается к своей сказочной, волшебной стране.
      Его влекло на восток, где ранняя весна собирает кленовый сок. Еще лежит на земле снег - прозрачный, с тонкой льдистой корочкой, но уже стонущий и ухающий под уколами солнечных стрел. Холод, подобно побежденному вассалу, покорно склоняет главу пред своим сюзереном - теплом весны.
      Его влекло на восток, на буйный, хмельной праздник. Он вместе со всеми соберет сок и долго будет колдовать над вязким варевом, постепеннно превращая его в темно-янтарный, густой сироп.
      Во сне он даже облизнул губы и жадно втянул ноздрями воздух, почувствовав сладкий привкус и тонкий запах сочных, бабушкиных блинов, приправленных кленовым сиропом. Бабушка... Он не помнил, была ли у него мать, но бабушка была: стройная, высокая, седая, с лучистыми и добрыми, как у сказочной феи, глазами. Фея по имени Полина.
      В этой волшебной стране, на ее востоке, в круговерти хмельного, буйного праздника, он был спокоен и счастлив. Страна защищала его своими снами - цвета зеленого клена...
      Глава первая
      ... Человек попытался повернуться и открыть глаза. Боль острыми иглами атаковала мозг.
      Длинные, тонкие пальцы, подрагивая, принялись осторожно ощупывать лежащее поверх одеяло в застиранном пододеяльнике, с въевшимися в материал пятнами крови и лекарств. Бледными щупальцами поползли к лицу, накрыли его, сдавливая, словно спрут, настигший парализованную страхом жертву в бесконечном пространстве океана. Вместо океана были бинты. Океан бинтов. Их широкие полосы, волнами накатывая друг на друга, надежно укрывали под своей толщей многие тайны тела и лица.
      Молоденький сотрудник милиции, в звании ст. сержанта, расположившийся у входа в палату, уставший бороться со сном и задремавший, был буквально сметен со стула вырвавшимся из-за двери воплем ужаса и боли. Он в смятении подхватился, распахивая дверь, но тут же непроизвольно отшатнулся.
      На кровати, свесив конвульсивно подрагивающие ноги, сидел голый, изможденный человек. Рыча, захлебываясь слюной, он с яростью рвал с себя бинты. Его руки, как два стервятника, взмывали над головой. Затем, стремительно впиваясь в лицо и голову, скрюченными пальцами выдирали клочья материи, разбрасывая ее по палате. С грохотом упала капельница. На пол, с тумбочки, полетели лоток и посуда. Человек, шатаясь, встал и медленно повернулся в сторону двери. На распотрошенном "коконе" головы, с торчащими в стороны клочьями бинтов, местами проступила кровь. Вытекшая изо рта тоненькая струйка слюны каплей повисла на подбородке. Человек пошатнулся, зубы его лязгнули и, замычав протяжно и дико, он сделал шаг в сторону двери.
      - Сестра-а-а! - не помня себя, заорал ст. сержант и бросился по коридору, чувствуя, как его вот-вот настигнет невидимый, но оттого не менее убойный, заряд, в котором намертво спрессовались боль и безумие.
      Навстречу уже спешили заспанные медработники. Из дверей соседних палат выглядывали встревоженные и удивленные лица пациентов. Утихомирить больного удалось, лишь позвав из других отделений подрабатывающих в эту ночь санитарами студентов мединститута.
      - Что это было с ним, доктор? - тяжело дыша, спросил милиционер, безуспешно пытаясь привести в порядок форму, с отсутствующими двумя пуговицами.
      Пожилой, но довольно крепенький еще, с роскошной седой шевелюрой, врач, близоруко щурясь, с досадой вертел в руках разбитые очки. Он устало взглянул на сотрудника милиции.
      - Что это было? - повторил с расстановкой. - Это, молодой человек, результат пересторойки и ускорения. Страшно?
      - Не понимаю, - обескураженно произнес тот.
      Доктор обернулся и посмотрел на больного, чье дыхание постепенно становилось ровным и глубоким. Выйдя из палаты, он с облегчением опустился на стоящую в коридоре кушетку.
      - Вас как по батюшке, мил человек?
      - Старший сержант Приходько! - подобрался тот и, смутившись, уже тише добавил: - Игорь Васильевич.
      - А меня - Георгий Степанович Артемьев. - Доктор встал и, с достоинством поклонившись, протянул руку для приветствия, чем еще больше смутил стража порядка. - Да вы присядьте, Игорь Васильевич. Я, уважаемый, из семьи потомственных эскулапов. Раньше, видите ли, пытались лечить болезни, а нынче - ненависть. Куда ни глянь - газеты, радио, телевидение, везде насилие, кровь, жестокость. Воспитание тотальной ненависти. Убийство, нанесение травм, увечий, несовместимых с жизнью, стали, увы, нормой этой самой жизни. Человеческое общество перестраивается, решив во что бы то ни стало с ускорением выполнить поставленную кем-то цель по самоуничтожению. Вот он, - доктор кивнул в сторону палаты, - если верить вашим коллегам, подозреваемый в убийстве. Но отчего он стал таковым? Ведь мой пациент, без сомнения, весьма образованный человек.
      - Да бросьте, Георгий Степанович, - отмахнулся Приходько, - отморозок, каких много теперь развелось. Самого Горыныча завалил, а потом и сам, видать, под разборку попал.
      - Кто такой Горыныч? - искренне удивился доктор.
      - Неужели не слышали? Его Горынычем прозвали, что ума и хитрости имел на три головы. "Авторитет в законе" был, всю область держал.
      - Выходит, не по силам ношу взял. И "три головы" не помогли, философски заметил Артемьев.
      - Тоже верно, - согласился ст. сержант. - В одну голову пули хватило.
      - И все-таки не могу поверить, что убил его мой пациент, - с сомнением покачал головой врач.
      - Улики, - веско произнес Игорь. - Георгий Степанович, а вы почему решили, что парень этот - образованный?
      Артемьев открыл было рот, собираясь поделиться своими выводами и наблюдениями, но что-то его остановило. Он почти натурально закашлялся и, стараясь выглядеть убедительным, проговорил:
      - Интуиция, знаете ли, Игорь Васильевич.
      - Ну-у, интуицию к делу не подошьешь, - тоном бывалого сыщика парировал Приходько. - Да и какая разница - образованный, нет ли. Убил значит, отвечай по закону! Хотя этот - пока подозреваемый.
      - Убил - отвечай... - повторил Артемьев задумчиво.
      - Только так и не иначе! - безапелляционно припечатал Приходько.
      - А если, к примеру, не одного-двух, а сотни, тысячи?
      - Ну, хватили, Георгий Степанович. Таких суперманьяков не бывает.
      - Отчего же? Возьмите войну. На ней, порой, не тысячи, а миллионы гибнут. Вот в Афганистане...
      - Я бы этих душманов голыми руками давил! - азартно перебил его Игорь. - У меня там брательник двоюродный служил. - Он понизил голос почти до шепота: - Инвалидом пришел, без ноги. Я б за Коляна их... Знаете, скольких он там положил? У него орден и медали есть. За абы что не дадут, верно? Приходько помрачнел: - Только протезы никак выбить не можем, устали по кабинетам ходить и бумаги слать. И Колян еще.. это дело... - он красноречиво щелкнул пальцем по горлу, - ... попивать стал, зараза. Как напьется, так с катушек долой! Вроде этого мужика, - он невольно передернул плечами. - Пить ему никак нельзя, контуженный он.
      - Кем же он служил?
      - В десантуре. Революцию защищал! - с гордостью выдал Игорь.
      - Революцию? - переспросил Артемьев. - От кого же он ее защищал?
      - Ну, вы даете, Георгий Степанович! - возмущенно воскликнул тот. - От международного империализма, конечно! Вы, извините меня, здесь со своими болячками совсем в международных вопросах не ориенти... -Приходько умолк на полуслове, споткнувшись о мудрый, спокойный взгляд
      доктора. - ... Наш замполит говорит, что всякая революция должна уметь себя защитить, - неуверенно добавил он.
      - Революция... - Артемьев едва заметно улыбнулся. - Да уж, дама эта, знаете ли, во все времена от отсутствия аппетита не страдала.
      - Что-то не пойму я вас, Георгий Степанович, вы за кого будете-то?
      - Я - врач, уважаемый Игорь Васильевич, а посему всегда за жизнь буду, а не за убийство. На какой бы почве оно не произрастало - на сугубо личной или на почве высших интересов государства.
      - Ой, хитрите, доктор, - лукаво усмехнулся Игорь. - А сами не хотели бы в Афганистан съездить? Брательник говорил, не хватает там докторов. Народ больной очень, лечить надо.
      Артемьев от души расхохотался и с энтузиазмом подхватил:
      - Еще бы, народ давно пора лечить! И не только... внутренние органы, но и голову. Голову, я бы сказал, в первую очередь!
      Приходько, поняв подтекст, тоже весело рассмеялся:
      - Ну и мысли у вас, доктор, - покачал головой.
      - Так мне с ними и мучиться, - парировал Георгий Степанович, глядя на часы и поднимаясь. - Честь имею, уважаемый Игорь Васильевич, извините пора. Благодарю, не отказали - терпели стариковский бред.
      - Какой же вы старик! - вполне искренне удивился Игорь. И вдруг, будто вспомнив что-то, нерешительно замялся: - Георгий Степанович...
      - Слушаю вас, любезный, - живо откликнулся тот.
      - Этот ваш, образованный, случаем, опять... ну, не подорвется?
      - Будьте покойны. Он надежно прификсирован. Для его же блага.
      - Да-да, конечно, - с облегчением закивал Приходько. - Пусть отдыхает.
      - Будьте здоровы, - поклонился доктор, пряча улыбку, и зашагал по коридору.
      " Ну-у, жук, - подумал Игорь, гдядя ему вслед. - Народу, мол, лечение надо, "особенно голове и внутренним органам". Во завернул как, зараза! Доверь такому голову, он живо все мозги на плоту спустит. Образованный..."
      Подойдя, Приходько приоткрыл дверь палаты. Некоторое время чутко прислушивался и пристально приглядывался к лежащему на койке человеку.
      " И чего лечат? - подумал с сомнением. - Если "вышку" не дадут, на зоне уделают. Смерть таких, как Горыныч, не прощают. Уж лучше пулю в голову."
      Он прикрыл дверь и стал ждать прихода сменщика. Время тянулось бесконечно медленно. Казалось, солнце - толстое и неуклюжее, с трудом выползает из узкой щели горизонта, не в силах выбраться из черной трясины ночи. И все-таки свет, пока лишь тоненьким ручейком, но начал переливаться помалу в безмолвное пространство больничного коридора, наполняя его раскатами звуков, четкими очертаниями предметов и, безусловно, смыслом, правда, понятным, скорее, некоему высшему разуму, нежели людям.
      ... Зверь, глухо рыча, присев на задние лапы, нехотя отползал во тьму. Она обволакивала его плотным, непроницаемым покрывалом, будто заглатывая и с усилием проталкивая в себя. В огромных, желтых глазах зверя, не угасая, билось неистовое, жаркое пламя боли. Узкий, черный зрачок, похожий на тонкое, острое лезвие, гипнотизировал и лишал воли. Но вот веки зверя дрогнули. Зрачок на миг расширился, открывая пропасть, в которую неминуемо, казалось, должен был рухнуть человек, лежащий на больничной койке, но, полыхнув последней искрой, погас... Плоть выиграла схватку со зверем боли и погрузилась в спокойный сон. Плоть отдыхала. А душа возвращалась к целебному роднику прошлого...
      Ст. сержант Игорь Приходько, сидя на кушетке, пробовал писать рапорт о дежурстве у постели подозреваемого, когда до его слуха из-за приоткрытой двери в палату донеслось неясное бормотание. Он поднялся, прошел в палату и с некоторой опаской приблизился к пациенту. Больной... разговаривал! Четко и ясно выделяя слова. Но по мере того, как из его уст все громче лилась речь, взгляд Приходько приобретал все более изумленное выражение.
      - Во шпарит! - выдохнул он восхищенно, - и опрометью кинулся к телефону.
      Рванув дверь ординаторской, Игорь сконфуженно замер на пороге. Сотрудники пили чай и над чем-то весело хохотали.
      - Пожалуйте, сударь, - на правах знакомого пригласил Артемьев.
      - Спасибо, - Приходько овладел собой, произнося скороговоркой: - Мне бы позвонить срочно. - Заметив встревоженные взгляды персонала, успокоил: Не волнуйтесь, с парнем все в порядке. Мне по служебной надобности.
      Сотрудники, поднявшись, деликатно потянулись к выходу.
      Спустя полчаса, начальник отделения уголовного розыска Белоярска майор Иволгин, занимавшийся убийством гр. Свиридова Евгения Ивановича, по кличке "Горыныч", в спешном порядке прибыл в больницу. Поговорив с Приходько, побывав в палате, он решительно направился к двери с табличкой "Заведующий нейрохирургическим отделением Артемьев Георгий Степанович".
      - Можно? - постучав, Иволгин заглянул в кабинет.
      - Милости прошу, Петр Андреевич, - поднялся из-за стола заведующий. Чайку, кофейку? - глянул вопросительно. - Ни свет, ни заря пожаловали. Ведь и не завтракали поди, а?
      - Говорят, чай у вас знатный, - обаятельно улыбнулся майор. - Потому не откажусь.
      Он сел в предложенное кресло, с интересом наблюдая за хлопотавшим над чайником и чашками Артемьевым, отметив слегка дрожащие руки и с трудом скрываемое волнение во взгляде доктора.
      - Меня барышни мои во время ночных дежурств всегда домашней выпечкой балуют, - бодрым тоном начал он. - Я и вас с удовольствием угощу... Иволгин заметил, как напряглась его спина. - Да вы спрашивайте, Петр Андреевич, - не выдержал Артемьев, - не молчите. Я ваше нетерпение, милостивый государь, затылком чувствую.
      Заведующий разлил чай, подал одну чашку гостю, на стол выставил красивую тарелку с аппетитными сдобными маленькими булочками. И лишь после этого сел в кресло напротив Иволгина.
      Под его внимательным, ироничным взглядом майор почувствовал себя провинившимся школяром.
      - Георгий Степанович, - начал он издалека, - все хочу спросить... Откуда у вас эти мудренные слова - "мил человек", "милостивый государь"?
      - Старорежимные? - усмехнулся доктор. - Это, уважаемый, исконно русский язык: прекрасный, образный и удивительно точный в определении сущности предмета или явления. Но, увы, исчезает. А с ним и культура, и, главным образом, нация. На мой взгляд, сильное, независимое и прогрессивное государство - отнюдь, не мудрые руководители и боеспособная армия, а язык основа основ. Чем глубже народ его знает, чем ревностнее оберегает от чужых слов и выражений, тем он культурнее и образованнее. - Он устало взглянул на Иволгина: - Вам необходима консультация в отношении моего пациента?
      - Ваш пациент... - усмехнулся невесело тот. - Для меня он, к сожалению, подозреваемый номер один.
      - Я догадываюсь, Петр Андреевич, почему вы изволили пожаловать в столь раннее время. Ваш сотрудник, Игорь Васильевич, вероятно, услышал то, что мне хотелось бы подольше сохранить в тайне. И ваша прелюдия о моих "мудренных" словах - не случайна. - Он вздохнул: - Да вы пейте чай, Петр Андреевич. Я, разумеется, никоим образом и в мыслях не держал, как у вас говорится, "противодействовать следствию". Но, поверьте старику, имевшему дело не с одной больной головой: мой пациент - не убийца. Он свободно говорит, по меньшей мере, на трех языках. Вряд ли у него имелось нечто общее с известным в ваших кругах Горынычем.
      - Как вы сказали? На трех языках?! - ошарашенно произнес Иволгин. - И давно он... говорит?
      - Дня четыре.
      Майор с неподдельным интересом взглянул на Артемьева:
      - Георгий Степанович, отчего вы скрывали?
      - Мне обязательно отвечать?
      - Это не допрос, - говоря так, Иволгин наперед предвидел ответ.
      - Тогда позвольте оставить сей грех для рассмотрения в высшей инстанции, - заведующий кивнул на висевшую в кабинете, по всей видимости, старинную икону с изображением Спасителя.
      - Однако, - усмехнулся майор. И тут в голову пришла, на первый взгляд, совершенно абсурдная мысль. - Георгий Степанович, а он, часом, не какой-нибудь ваш родственник или знакомый? - спросил как-будто в шутку, но при этом пристально глядя тому в глаза.
      Артемьев не отвел взгляд, но майор готов был побиться об заклад: всего на мгновение в лице доктора что-то неуловимо проскользнуло.
      - Георгий Степанович, - решил он его "дожать", - чувствую я, вы что-то знаете. Поймите, возможно, вы - единственный, кто в состоянии помочь и нам, и вашему пациенту. Мы даже имени его не знаем.
      - Ему не поможет и Господь Бог, дорогой Петр Андреевич, - с грустью констатировал Артемьев. - Он - не человек, а существо...
      - Хорошее существо - на трех языках шпарит! - не удержался Иволгин.
      - ...Его будущее - психоневрологический интернат, - продолжал доктор, - в худшем случае.
      - А в лучшем? - подался вперед майор.
      - В лучшем для него - смерть.
      - Значит, надежды нет, - подвел итог Иволгин.
      - Один шанс на миллион, - негромко сказал доктор.
      - Все-таки шанс, но миллион... - покачал головой майор.
      - Петр Андреевич, я сорок лет, простите за грубость, копаюсь в чужих мозгах и мог бы рассказать вам фантастические вещи. Мозг - уникален, по строению, возможностям. Видите ли, я пришел в медицину атеистом и безбожником, а ныне - верующий. И верю: мозг и душа человека - парные органы. Да-да, не улыбайтесь. Разум и душа - две неизменные, основополагающие сущности природы. К сожалению, нынешняя медицина от этого бесконечно далека. Не до глубин ей, знаете ли, души и мозга. Капельниц, шприцов одноразовых дефицит. - Он, вздохнув, развел руками: - Перестройка. Строим, перестраиваем, считайте, с семнадцатого года. Одни сплошные народохозяйственные стройки. А человек где? В чем смысл его жизни? Неужели в тоннах зерна и чугуна, выданных на гора или в новой квартире и машине, счете на сберкнижке? - Артемьев поднялся: - Извините, Петр Андреевич, это у меня уже старческий маразм. Надумал, старый пень, смысл жизни искать.
      Иволгин тоже встал:
      - Спасибо за чай, Георгий Степанович... - взглянул иронично.
      - Знаю-знаю, - понял его заведующий, махнув рукой. - Если что, обязательно известим. Да и ваши здесь... бдят неустанно. - Он протянул руку для прощания: - Будьте здоровы и заходите, как время будет. Не только по служебной необходимости.
      Когда Иволгин вышел, Артемьев обошел стол, выдвинул нижний ящик и, подняв стопку папок, достал старую, пожелтевшую фотографию на плотной бумаге, с вензелями дореволюционного алфавита. С минуту внимательно ее разглядывал, потом медленно опустился в кресло и закрыл глаза.
      "-... Папа, это же тот беляк, с "Императрицы". Ну, который просил тебе за Марусю передать.
      - Он не беляк, Егорка, а русский офицер - Сергей Рубецкой, потомок старейшего, славного рода. Но главное, он - самый мужественный, образованный и благородный человек из всех, кого я встречал в своей жизни.
      - Папа, откуда у нас его фотография?
      - Вот подрастешь маленько и расскажу тебе. Не будь Сергея, и мы бы с тобой не встретились..."
      - Не может быть, - вслух произнес Артемьев. - Сколько лет прошло, почти век. И вдруг этот юноша, говорящий на нескольких языках. Словно призрак, заплутавший между прошлым и настоящим. Невозможно поверить... Но какое сходство!
      Иволгин перечитал лежащие перед ним бумаги. Не отрываясь, в волнении поднял трубку телефона внутренней связи, набрал номер.
      - Капитан Добровольский, - ответили на другом конце после третьего гудка.
      - Иволгин, - отрекомендовался майор. - Леша, срочно зайди ко мне. И сигареты захвати.
      - Ты ж не куришь, Андреич! - изумленно воскликнул Добровольский.
      - Я скоро колоться начну, - буркнул тот. - Давай в темпе, - и бросил трубку.
      Через несколько минут дверь открылась:
      - Разрешите, ваше благородие? - Добровольский вошел, лихо щелкнув каблуками и вытянувшись по стойке "смирно".
      - Заходи, присаживайся, - угрюмо бросил Иволгин, не отреагировав на обычное приветствие Алексея. - Дай сигарету! - Он нетерпеливо вытянул руку. Закурив, хмуро взглянул на коллегу, подавая тому несколько листов бумаги со стола. - Вот, полюбуйся, результат экспертизы лингвистов.
      Добровольский, среднего роста, сероглазый шатен, в прошлом чемпион области по самбо и дзюдо, тяжко вздохнул и погрузился в чтение. Минут через десять, внимательно изучив бумаги, он с кротостью дебила воззрился на майора:
      - Андреич, а, може, он - шпиен?
      - Ага, - зло откликнулся тот, - Троцкий, Бухарин и Тухачевский - в одном лице. Те тоже шпиены были - всех разведок мира. - Уловив завистливый взгляд Алексея, махнул рукой: - Да не косись ты! Дыми, если невмоготу.
      - Премного благодарны, ваше благородие, - Добровольский с готовностью схватил со стола майора свою же собственную пачку, закурил.
      - Леша, я понимаю, английский, на худой конец, китайский - вот они, китаезы, рядышком. - Иволгин подхватился и маятником заметался по кабинету: - Но французский! Фас... Черт, как там?
      - Фарси, товарищ майор, - улыбаясь, подсказал Алексей.
      - Я и говорю: фарси! - Он остановился: - Это где ж такой?
      - В Афганистане, например, - блеснул эрудицией капитан.
      - Во, душманов мне только здесь не хватало! И так все на голове сидят: убийство, видите ли, в городе. Результаты всем подавай! - Снова забегал он по кабинету. - Как-будто не уголовника пристукнули, а Горбачева. И даже имени этого спеца не знаем. Он, что, из космоса прилетел?
      - Из Америки, - наобум ляпнул Добровольский. - Мы теперь с ней братья навек! Вот они и решили нам подсобить, с преступностью покончить.
      - Леша, пусть мы - менты поганые, но не безмоглые же моськи. Хочешь, чтобы я поверил, что этот парень вот так, запросто, уделал Горыныча, взял "дипломат", припрятал, а потом башкой оземь грохнулся, как Василиса, надеясь голубем сизым воспарить?
      - А был ли мальчик, Андреич?
      - Был, Леша, был. Хор-р-рошие были деньги. Не наши, мадэ ин Америка, чтоб ей подавиться своим гнилым капитализмом!
      На столе громко зазвонил телефон. Он недовольно поморщился и, обойдя стол, поднял трубку:
      - Слушаю, майор Иволгин. - Выслушав, отчеканил: - Так точно, товарищ полковник! Сделаем. Хорошо, Михаил Спиридонович, обязательно все подготовим. - Но, положив трубку, свернул в направлении телефона увесистый кукиш: - Видал?!
      Алексей отвернулся, сдерживая смех.
      - Ну, нар-р-род! - прорычал майор сквозь зубы. - Готовим бумаги, Леша. Нашим полиглотом "сталинские соколы" озаботились. К расследованию "контору" подключают.
      - Отдаем? - с сомнением спросил тот.
      - Да щас! - огрызнулся Иволгин. - Я свои трупы, отродясь, в чужом огороде не хоронил. - Заметив улыбку капитана, поспешил предостеречь: - Но и вы у меня не очень-то резвитесь! Не приведи Бог, что утаим и "контора" дознается... Нас не то без пенсии, без штанов по Владимирке пустят. А кандалы, знаешь, куда приладят, чтоб звенели позаливестее?
      - Обижаешь, Андреич, - заметил Алексей, поднимаясь.
      - И вот еще что... - Иволгин с минуту размышлял. - ... Артемьев есть такой.
      - Зав. нейрохирургией?
      - Он. Чувствую, знает этот "мил человек" нашего парня.
      - Может, "прессануть"?
      - Леша, я тебя умоляю, - ухмыльнулся майор. - У него вместо позвоночника - рельса. Он за своего "пациента" костьми ляжет. А то и, лежа, не отдаст. Установите за ним наблюдение. Соберите все данные: друзья, знакомые, родственники, вплоть до Евы. Что-то там есть...
      Сны цвета зеленого клена
      ... Бронзовые ручки, в форме волчьих голов, отбрасывали яркие блики от струившегося в окно солнечного света. В такие минуты ему казалось, что волки улыбаются. И совсем не страшным представлялся тот, настоящий большой, сильный и красивый зверь, находившийся сейчас по другую сторону двери. Он прислушался. Уловив осторожные, мягкие шаги, напрягся, и почувствовал, как радостно забилось сердечко, когда послышался негромкий вой и перекрывший его зычный голос:
      - Сереженька, входи!
      Мальчик, с силой надавив на ручку, распахнул двери и вихрем ворвался в комнату, спеша увернуться от кинувшегося к нему волка. Ребенок, смеясь, не чуя под собой ног, стремглав летел к стоящему у окна широкому и длинному столу, из-за которого навстречу ему поднимался высокий, седовласый старик, с благородной осанкой и ясными, голубыми глазами на красивом, с тонкими чертами, лице. Он на лету подхватил мальчика, в ту же секунду крепко обнявшего его за шею, при этом с детским, непосредственным пылом, не умолкая, кричавшего вертящемуся рядом волку:
      - Не поймал, не поймал! Дедушка, Рогдай меня не поймал! - Ребенок отстранился, глянув на старика с обожанием и нежностью. И крепко поцеловал в щеку: - Деда, я сейчас умру - так я тебя люблю!
      Тот бережно опустил его на пол. Но он, уже вцепившись в роскошный мех животного, заглянул зверю в глаза и с тем же чувством произнес:
      - Рогдаюшка, не обижайся, что не поймал. Ты все-равно самый прекрасный, добрый, быстрый и смелый. Ты - лучше всех! - Зверь, полыхнув диковатыми глазами, доверчиво ткнулся носом в ладони мальчика. Ребенок с восторгом бросил взгляд на деда: - Посмотри, он - замечательный, верно?
      - Верно, Сереженька, - кивнул старик с улыбкой.
      Часы в кабинете начали бить четыре часа.
      - В парк? - спросил старик.
      Внук крепко взял его за левую руку, неперпеливо заглядывая в лицо. Справа встал волк. Так, втроем, они и вышли.
      ... Он не шел, а словно парил за ними следом, невидимый и бестелесный, как Ангел. Никогда прежде он не чувствовал столь обостренно это необыкновенное состояние легкости и гармонии, властвовавшее над ним теперь. Искалеченная плоть, отгородившись от реальности стеной бессознательности, погружалась в чистые, светлые и теплые воды озера памяти. Он плыл за ними, не касаясь земли, по широкой аллее парка, с радостью узнавая деревья и строения, впитывая чуть размытые акварельные цвета и формы старого поместья.
      - Ты не устал, дедушка? - участливо спросил мальчик.
      - Что ты, Сереженька, мы только вышли на прогулку.
      - Бабушка не велела тебя беспокоить. Сказала, что ты заполночь работал. Но я так соскучился, - виновато проговорил он. Заметив нежный взгляд старика, успокоился. Но мгновение спустя, лукаво прищурившись, поинтересовался: - Опять с вирусами в догонялки играл?
      - Опять, мой друг, - притворно тяжело вздохнул старик.
      - Поймал?
      - Да разве их поймаешь, Сереженька? Уж больно резвые да верткие. Совсем, как иные непослушные отроки.
      Ребенок остановился, глядя на взрослого с непередаваемым отчаянием:
      - Деда, тебе м-ль Жюльен нажаловалась? Но мне с ней никакого сладу нет. Она очень строгая и... придирается, - он опустил голову и закусил губу.
      - Давай присядем, Сережа. - Они расположились на скамье, у их ног лег волк. - Неужели придирается? - строго спросил старик.
      - Деда, ты не думай, я стараюсь! - мальчик прильнул к нему, крепко держа за руку. - Но никак мне грамматика не дается! - в отчаянии воскликнул он.
      - Так уж и не дается? - улыбнулся старик.
      - Зато по другим предметам - отлично. Я расстроил тебя? - его взгляд был полон печали. - Я обязательно исправлюсь, вот увидишь! Я же никогда тебя не обманывал, правда?
      - Правда, Сережа, - обнял его, улыбаясь, старик. - Я верю тебе.
      Ребенок понял, что прощен и, с надеждой взглянув на старика, попросил:
      - Тогда расскажи мне про Харбин и Фудзядяни.
      - Так ведь не раз говорил!
      - Пожалуйста, деда. Ты всегда что-то новое вспоминаешь.
      - Хорошо, но ты мне поможешь, - и вопросительно посмотрел на внука: Это было...
      - ...Это было в начале века, - начал тот шепотом заговорщика, завороженно глядя в лицо деда. - В одна тысяча девятьсот десятом году. Ты заканчивал учебу в Военно-медицинской академии в Санкт-Петербурге. В это время в Харбине и его пригороде Фудзядяни вспыхнула эпидемия чумы. Экспедиция русских врачей, во главе с Даниилом Кирилловичем Заболотным, отправилась в Маньчжурию...
      - ... Вместе со мной, - подхватил рассказ старик, - поехал и мой лучший друг - Степа Артемьев. В те годы в Маньчжурии свирепствовала легочная форма чумы - одна из самых опасных и страшных. Потом уже подсчитали, что от эпидемии умерло более шестидесяти тысяч человек. Среди них были и русские врачи, фельдшеры, санитары, прачки.
      Кроме русских, из Парижа приехал бактериолог Жерар Мени. К сожалению, он тоже стал жертвой чумы. В этой экспедиции было много студентов. Все понимали, что болезнь может коснуться каждого из нас, но слишком велико было желание помочь несчастным. Местное население, надо сказать, Сереженька, пребывало в страшной нищете. Люди жили в грязных, убогих фанзах. Однажды, в одной из них, местный врач обнаружил среди тряпья восьмилетнего китайского мальчика. На тот момент в фанзе находились трое больных чумой и восемь умерших, среди которых была и мать мальчонки. А он был здоров! Потом Ян-Гуяма, так его звали, усыновил Даниил Кириллович.
      Китайцы сперва отнеслись к нам подозрительно и настороженно. Зато потом отношения между нами переросли в искреннюю дружбу. Они очень трудолюбивы, терпеливы и радушны. Бывало, самих от голода и невзгод качает, а нам тащат кули со снедью. И сильно переживали, когда из наших кто умирал... - Старик замолчал, устремив вдаль печальный взгляд. - ... Да, вздохнул он, - много наших тогда умерло. Помню Володю Михель из Томска. Он добровольцем приехал, с десятью студентами. Веселый был, неунывающий. С китайцами быстрее всех сошелся. Любили они его. Илюшу Мамонтова помню. Он только закончил Военно-медицинскую академию, всего на два года старше меня был. И очень талантливый врач. А Аннушка Снежкова, сестра милосердия... Как ее забыть? Сутками от больных не отходила. Случалось, мужчины от усталости с ног валились, не выдерживали. А она, словно дух святой: ни есть, ни спать, - все около чумных. Вскорости и сама слегла. А следом - Степа...
      По сию пору диву даюсь, как он выжил. Сила воли у него была недюжинная. Чума, и та, бессильна оказалась. Он и в бреду все зубами скрипел и кричал: "Что, пришла, Пиковая Дама? - это он чуму так величал. Врешь, гадина, я еще с тобой повоюю!"...
      - Деда, расскажи, как ты спас его, - подал голос мальчик.
      - Да, что, спас, - отмахнулся старик. - Дружили мы крепко, Сереженька. По-настоящему, по-мужски. Случись что, и он бы, не раздумывая, меня на себе семь верст нес. К тому же... - старик смущенно глянул на внука: - ... барышня нас одна очень ждала из этой экспедиции.
      - Расскажи, деда! - глаза мальчика загорелись нетерпением. - Вот, видишь, новое вспомнил. - Как ее звали?
      - Варенька Измайлова. Мы в нее оба влюблены были, но она сердце свое Степану отдала. Не мог я дать ему умереть, потому как и Варенька не перенесла бы.
      - А, может, тогда она бы с тобой осталась, - с детской непосредственностью рассудил ребенок.
      Старик с интересом взглянул на него:
      - Как бы ты поступил, Сережа?
      Мальчик задумался:
      - Не знаю, деда. Если по справедливости: лучше, чтобы ты Степана спас, а Варенька за это свое сердце тебе отдала.
      Старик грустно улыбнулся и проговорил:
      - Делая добро, Сережа, нельзя быть корыстным даже в самых тайных и сокровенных своих помыслах. И еще.. У тебя, случись пожениться нам с Варенькой, были бы другие отец и мать, и бабушка. Да и ты другой бы был.
      - Деда, - мальчик бросил на него мимолетный взгляд, - а бабушку ты любишь больше или меньше, чем Вареньку Измайлову?
      - Однако... - покачал головой старик, невольно хмыкнув. Но ребенок не сводил с него испытывающего взгляда и ждал ответа. - Их нельзя сравнивать, Сережа, - осторожно проговорил он. - Варя - это звезда моей юности, а Полина - солнце всей жизни. В двадцатые годы, когда я покинул Россию, мне казалось, что жизнь кончена. Но на свое счастье я встретил Полину, твою будущую бабушку...
      - А почему она часто говорит, что у нас - корни березы, а крона клена?
      - Потому, Сереженька, что нашей семье удивительно повезло: у нее две Родины - Россия и Канада. Первая - дала жизнь, вторая - наполнила ее смыслом.
      - Деда, я хочу увидеть Россию, - задумчиво проговорил мальчик.
      - Когда-нибудь ты обязательно там побываешь, - убежденно сказал старик. - Но всегда должен помнить, что родился в Канаде.
      - Дедушка, - не унимался ребенок, - а что главнее: корни или крона?
      - Главное, друг мой, чтобы дерево приносило пользу. Покинув березовый край, я шел по жизни, не ощущая ее запаха и вкуса, видя впереди лишь глубокую пропасть. И, подойдя уже к самомому ее краю, увидел раскидистый зеленый клен. Вот тогда я понял: в моей жизни еще могут быть и зеленая весна, и очарованная осень, и жаркое лето. - Он взглянул в расширенные глаза внука, и, испытывая глубокое волнение, дрогнувшим голосом закончил: Запомни, Сережа, человека могут лишить Родины, но только он сам решает, каким будет гимн его последующей жизни: реквием прошлому или еще и романсом любви будущему.
      Стоя за нагретой солнцем спинкой скамьи, он - невидимый и бестелесный, как Ангел, взглянул в глубину аллеи и внезапно заметил, пока вдалеке, но уверенно идущих по ней людей. Сидящий у ног старика и ребенка зверь медленно повернул лобастую, большую голову в том же направлении. Глаза его угрожающе блеснули. Он поднял вверх оскаленную морду и протяжно завыл. Но двое на скамье не обратили внимания, ибо были в ином измерении - в прошлой, такой далекой, почти идиллической, реальности. Волк жил и действовал в его нынешнем сне, а потому резко вскочил. Упругие мышцы стремительно толкнули мощное тело в прыжок. Зверь был стражем его волшебной страны и хотел защитить его от будущего... Но не смог. И многодневным, неотступным кошмаром на Ангела в упор взглянули глаза генерал-майора Кавасимы Киоси...
      Он вздрогнул во сне и открыл глаза. В окружавшей его реальности ничего не изменилось. Это был мир света и звуков, чуждых и непонятных ему. Поэтому он вновь, как в высшее блаженство, погрузился во тьму, где его ждали сны цвета зеленого клена...
      Глава вторая
      Пассажир, сидевший на переднем сидении черной "Волги", казалось, безучастно и равнодушно взирал на проносящиеся за окном улицы города областного центра. Но он любил этот город, через который издавна пролегали пути в Приамурье и на Дальний Восток.
      Осенью 1653 года один из русских землепроходцев основал у места слияния двух сибирских рек первое поселение - Белоярское зимовье. Оно оказалось на важном пути, соединившим центр государства с его новыми владениями. Рядом проходил водный путь по Ингоде и Шилке. К концу 17 века на месте зимовья раскинулась уже слобода, в вскоре был выстроен и острог. Сюда в 1827 году сослали участников декабрьского восстания на Сенатской площади в Санкт-Петербурге. Ко многим из них, спутя время, приехали жены. Позже появилась улица, названная в их честь Дамской, на которой стояли дома, выстроенные семьями декабристов. И по сей день в городе существует церковь, которую они некогда посещали.
      С образованием в 1851году Забайкальской области, Белоярск стал ее центром. В нем же расположилось и управление сформированного Забайкальского казачьего войска.
      Находясь в верховьях водной системы Амура, город контролировал все пути на Амур. В середине 19 века, в период колонизации русскими Дальнего Востока, отсюда нередко уходили целые караваны барж и плотов с войсками, преселенцами и необходимыми в пути и на новых местах припасами и скотом.
      С проведением железнодорожного пути через Белоярск до Сретенска, а позже - через Маньчжурию до Владивостока, в развитии города многое изменилось. Он стал крупнейшим транспортным узлом Забайкалья, получив контроль над двумя путями - на Амур и в Китай. Город расширялся и строился, постепенно прирастая жилыми и промышленными районами.
      Во время революции здесь была создана своя Республика, а в двадцатых годах город стал столицей Дальневосточной Республики. До нынешнего времени с этой местностью связано немало загадок, относящихся преимущественно к тайнам так и не найденных кладов адмирала Колчака, атамана Семенова и барона Унгерна.
      Теперь же за окнами машины виделся красивый, современный город, раскинувшийся в живописных долинах рек Читы и Ингоды, амфитеатром поднимающийся по отрогам хребта Черского.
      Пассажиром "Волги" был начальник городского управления КГБ Малышев Роман Иванович - мужчина, чей возраст подошел к отметке полувекового юбилея. Высокий лоб пересекали две глубокие морщины. Такие же шли от крыльев носа к уголкам резко очерченных губ. Лицо Малышева казалось слегка удлинненным, но густые, с признаками седины, черные волосы почти скрадывали это впечатление. Самыми примечательными в его настоящем облике являлись глаза - одновременно умные, волевые, но с едва уловимым оттенком горечи и тоски. Подобное выражение нередко можно встретить у хищников, волею судьбы оказавшихся в тесных клетках и вольерах, с природной мудростью осознавших, что их статус сильных духом, но пленников - навсегда, до самой смерти.
      В сущности, любой общественный строй и порожденные им государственные системы - те же клетки, в которых есть свои "львы", "зайцы", "гиены", свои "серпентарии".
      Уже несколько месяцев Малышев жил с ощущением неминуемо надвигающейся катастрофы. Ему представлялось, что он находится в поезде, которым управляют враз сошедшие с ума обслуживающие его машинист, помощники и далее - начальники вокзалов, диспетчеры, смотрители, стрелочники. Не покидало предчувствие, что где-то впереди этот многотонный состав, на первый взгляд, прочно сцепленный и соединенный в пятнадцать вагонов, обязательно врежется в тупик, оканчивающийся чудовищным провалом, знаменующим собой конец света.
      Роман Иванович гнал прочь подобные мысли, пытаясь найти им убедительные контраргументы. Но чем больше анализировал, сопоставлял и размышлял, тем зримее и отчетливее формировался в сознании образ несущегося к неизбежному крушению состава. И все можно было объяснить, ко всему приспособиться, если бы не одно "но": этот поезд олицетворял для Малышева его Родину - Советский Союз. Он сросся с его стальным каркасом, был намертво к нему припаян. Не только убеждениями, идеологией, десятилетиями службы, но, в первую очередь, ощущением себя, как частицы огромного и неделимого целого. Хотя "целое" уже скрипело, шаталось, угрожающе надламывалось, ослабленное разъедавшей его коррозией предательства, амбиций, жаждой славы и желанием бездарных "машинистов" прибыть к вокзалу Истории непременно по первому пути. А на вокзале, в нетерпении повизгивая, кликушествуя и кривляясь, уже стояли толпы "встречающих", готовые под улюлюканье и свист закидать прибывающий состав отнюдь не цветами, а комьями грязи. Толпа выла и неиствовствала, жадно предвкушая кровавый, роковой финал.
      Малышеву на память пришли некогда прочитанные строки:
      "Еще ложатся на уста слова любви.
      И дышит миром ночь. Покой и сон окрест...
      Но поутру родятся Храмы-на-крови,
      И кто-то снова, восходя, возьмет свой крест..."
      " До каких пор нас из огня в полынью кидать будет? - думал он с досадой. - Испокон века в раскорячку стоим, между Западом и Востоком. За столько лет никак определиться не можем. Запад нас никогда за равных не признает. Бояться будет, уважать - нет. Мы для него - варвары, были, есть и останемся. Блок правильно подметил: "как послушные холопы" держим щит между Западом и Востоком. Сколько раз этот "щит" спасал и тех, и других.
      Почему же сами себя не ценим, не любим? Как бездомные собаки, все норовим к какому-нибудь подворью прибиться, кусок с барского стола выпросить. И страшными становимся, когда нас по башке как следует вдарят и пена кровавая с клыков закапает. Тут мы разом память обретаем: и поле Куликово, и Бородино, и прорыв Брусиловский, и Сталинград... В махании палицей равных нам нет. Франция - вином славится, Италия - макаронами, Голландия - цветами и коровами, - все вроде делом заняты. Мы, как на вокзале, от поезда до поезда время пересиживаем - от войны до войны. Только от одних отмахались, глядь - другие на очереди. Чего они все прутся-то сюда?! Но и мы без войны уже не можем - как зараза в крови.
      Спрашивается, в Афганистан какого черта полезли? Они там до сих пор деревянной сохой пахали - и счастливы были. А мы им решили социализм на чалмы - с вертушек и из стволов. Заигрались "рулевые"! - Он мысленно крепко выругался. - Некогда им сесть и спокойно учебник истории почитать, для девятого класса. А ситуация сейчас, как накануне первой русской революции, после поражения России в русско-японской войне. Это первая ласточка была крушения Великой империи... Бросить бы все к чертовой матери и на пенсию! подумал раздраженно. - Надоело! Вот закончим "дело Свиридова" и уйду."
      Приехав в управление и пройдя в кабинет, Малышев вызвал Стрельцова.
      - Присаживайтесь, Владимир Александрович, - пригласил он вошедшего.
      Это был темноволосый, чуть выше среднего роста, тридцатипятилетний мужчина, в чертах лица которого просматривались гены не только издавна поселившихся в этих краях переселенцев из средней полосы России, но и местных народностей.
      Группа Стрельцова всего два дня занималась расследованием преступления, где наряду с откровенной уголовщиной, выявились обстоятельства, заинтересовавшие и их ведомство. Главными были два аспекта: первый - упоминание в материалах дела о большой сумме в валюте, второй личность подозреваемого в убийстве.
      - Что нового по "делу Свиридова"? - хмуро спросил Роман Иванович.
      Стрельцов открыл принесенную с собой папку:
      - Портрет подозреваемого, реконструированный по снимкам с места происшествия, был предъявлен работникам аэропорта. Некоторые подтвердили, что видели похожего человека 25 февраля в промежутке между 16 и 16.30. На это время приходится рейс из Ашхабада. Мы проверяем списки пассажиров. В Туркмению вылетел Казанцев, чтобы на месте встретиться с членами экипажа, которые сейчас работают на другом направлении.
      - Что по валюте? Откуда вообще взялось упоминание о сумме в пятьсот тысяч долларов?
      - Мы думаем, в "дипломате" Свиридова была не собственно сумма, а ее эквивалент.
      Малышев с интересом взглянул на подчиненного.
      - Буквально вчера вечером, - продолжал тот, - Свиридова по фото опознал работник кооператива "Каблучок" Сумакин. Он находится недалеко от места преступления. С его слов, около 17 часов в мастерскую вошла молодая женщина, попросив передать знакому стопку книг. Объяснила тем, что, планы у нее изменились и нет времени занести самой, но она договорилась, что оставит их в "Каблучке". Книги были завернуты в плотную, коричневую бумагу и перевязаны шпагатом.
      - Там, действительно, были книги?
      - Сумакин оказался человеком честным и не любопытным.
      - Жаль, - со вздохом заметил Малышев, но тут же спохватился: - Редкие качества в наши дни. И что же Свиридов?
      - Появился примерно через час. Забрал книги, дал Сумакину "за труды" десять рублей, поблагодарил и вышел. Книги положил в "дипломат". По словам сапожника, абсолютно пустой.
      - Он был на машине?
      - Выйдя, якобы, остановил частника. - Сумакин заметил через окно.
      - Значит, книги. Предположительно... Что же это за "книги" на такую сумму? - вслух рассуждал Малышев, барабаня пальцами по столу. - Он ведь был очень образованный, этот Свиридов, а, Владимир Александрович?
      Стрельцов кивнул.
      - А если предположить, что это были, скажем, иконы?
      - Мы проверяем и эту версию. Свиридов считался признанным знатоком антиквариата. Но по нашим данным и агентурным сведениям, за последнее время предметы старины на такую сумму нигде не всплывали.
      - Что с его людьми?
      - У него было два доверенных лица - Франк и Мухин. Их ищут не только мы и милиция. Весь криминалитет области. Есть две версии на этот счет: либо убиты, как и Свиридов; либо замешаны в его убийстве и теперь скрываются. Это, к сожалению, пока все, - подвел итог Стрельцов.
      - Владимир Александрович, вам не кажется странным, что нашим подопечным в больнице никто до сих пор не поинтересовался? Кстати, как он?
      - Без изменений, - покачал головой Стрельцов. - Врачи утверждают: безнадежен. Есть заключение главного нейрохирурга города Артемьева, в котором говорится о необратимых изменениях мозга. Сильный удар о бордюр оказался для него роковым.
      - Его, если не ошибаюсь, нашли на соседней улице?
      - Так точно, - подтвердил Стрельцов. - При нем оказалось оружие с его отпечатками пальцев, из которого и был убит Свиридов.
      - Прямо классика, - усмехнулся Малышев. - Шел, поскльзнулся, упал... Только не очнулся до сих пор и непонятно, куда делся "дипломат", стоимостью в полмиллиона долларов. Что-то здесь не сходится, Владимир Александрович... Кто занимается "делом Свиридова" в милиции? - неожиданно сменил тему Роман Иванович.
      - Расследование проводит группа майора Иволгина.
      - Петр Андреевич, - впервые за все время улыбнулся Малышев. Талантливый оперативник, честный и упрямый. Есть у него присказка интересная: "Я свои трупы, отродясь, в чужом огороде не хороню". Было у него два громких дела в 70-х годах. Попытались надавить и прикрыть. Иволгин до Главка дошел, но и там на место поставили. А он такие хитрые комбинации провел и все-таки посадил мерзавцев. Битый он, а, значит, умный и, без сомнения, продвинется в расследовании. - Малышев бросил на Стрельцова красноречивый взгляд: - Связь с ним держите "плотно".
      - Я понял, - кивнул тот, поднимаясь.
      - Да, и вот еще что, Владимир Александрович, - остановил его жестом Роман Иванович, - надо в ближайшие дни решить вопрос о переводе подозреваемого в какой-нибудь закрытый наш пансионат. Естественно, обеспечить за ним надлежащий уход. Не нравится мне вакуум вокруг него, сказал он задумчиво. - Еще больше не нравится заключение эксперта. Безнадежные больные, с "необратимыми изменениями мозга" не говорят на нескольких языках.
      Стрельцов собрал в папку бумаги и, попрощавшись, вышел.
      Малышев несколько минут размышлял, нахмурив брови.
      "Странная история. По агентурным данным, стоимость "дипломата" пятьсот тысяч долларов. Никто их в глаза не видел, но все уверяют, что именно столько было у Свиридова накануне убийства. "Общаковские" деньги на месте, по тем же агентурным сведениям. Тогда откуда валюта и чья она? А если не валюта, то что? С подозреваемым вообще полный абсурд. Человек, допустим, прилетает в Белоярск из Ашхабада. И через два дня убивает известного "вора в законе". Спокойно покидает место преступления. Но на соседней улице поскальзывается на обледенелом тротуаре и падает, получая тяжелейшую черепно-мозговую травму. При нем не находят ни злополучного "дипломата", ни вообще каких бы то ни было документов. Зато в наличии пистолет с его отпечатками пальцев, из которого убит Свиридов. Свиридов... Свиридов... В материалах дела упоминается, что их с Франком видели рядом с Краеведческим музеем около трех часов дня в день убийства. Франк был за рулем. Высадив Свиридова, он уехал. Но последнего по фотографии не опознал ни один сотрудник музея. Музей, иконы... Или, все-таки, книги? Книги! Там же рядом Публичная библиотека! Ее еще декабристы начали собирать. Молодая женщина принесла книги... Сумакин наверняка сможет ее опознать!"
      Роман Иванович позвонил дежурному и предупредил:
      - Как только вернется Стрельцов, пусть немедленно зайдет ко мне.
      Глава третья
      Игорь Приходько возвращался домой с дежурства. Впрочем, истинный его дом находился в окрестностях Белоярска, где в поселке Антоновка проживали родители и младшая сестренка. Антоновка славилась на всю область своим крупным плодово-ягодным совхозом, который специализировался на выращивании яблок, малины, крыжовника, смородины. После службы в погранвойсках, перспектива работы в совхозе Игоря уже не устраивала, хотя и сулила хорошие заработки. В немалой степени на его решение пойти работать в милицию повлиял двоюродный брат Николай, который был на два года старше и которому, как считал Игорь, повезло отличиться в Афгане. Потому и выбрал службу в милиции. Правда, очень скоро ему пришлось признать: романтика милицейских будней оказалась бесконечна далека от подвигов книжных и киногероев. Но даже несмотря на это, он продолжал свято верить в свой звездный час. Игорь мечтал о работе в уголовном розыске. Ему нравились ребята майора Иволгина и он был одержим мечтой когда-нибудь служить под его началом.
      В Белоярске Приходько жил у своей тетки, материной сестры, бывшей учительницы, а ныне пенсионерки, души не чаявшей в племяннике. Ее собственные дети жили в Крыму и приезжали только в отпуск раз в год.
      В этот день, возвращаясь со службы, Игорь в который раз мечтал о переходе в угрозыск. Мысли его занимало взбудоражившее город убийство Горыныча. Он представлял, как найдет в этом деле новые, никому не известные улики, доказательства и, наконец, сможет по праву занять достойное место среди оперов Иволгина. Пути Господни, как известно, неисповедимы, но он лишь предлагает варианты, а выбираем мы их, как правило, сами.
      Погруженный в мечты Приходько не заметил, как оказался невдалеке от места происшествия. Может, ноги сами вывели, а, может, голова им покоя не давала, - кто знает... Вот и дорожка, где возвращавшаяся с поздней гулянки молодая пара нашла "психа", как окрестил подозреваемого Игорь после проведенной у его постели знаменательной ночи. Он знал, бригада криминалистов и экспертов исследовала здесь каждый сантиметр, да и времени прошло достаточно. Но надеялся: вдруг что-то ускользнуло от их внимания и только он, Игорь Приходько, в состоянии это "что-то" отыскать.
      Он шел, цепким взглядом выхватывая из окружающего пространства отдельные детали и прикидывая их значимость. Вид у него был сосредоточенный и серьезный.
      - Потерял чего, милок? - раздался вблизи старческий голос.
      От неожиданности он вздрогнул и оглянулся. Возле подъезда стояла сухонькая старушка, держа в руках домотканные половики и выбивалку. На морщинистом, маленьком лице выделялись молодые, лукавые глаза.
      - Здравствуйте, - поздоровался Игорь, подходя.
      - И вы будьте здоровы, - улыбнулась та в ответ. - Гляжу, вроде, ищите чего или... кого, - полуутвердительно проговорила она.
      Игорь смутился.
      " Вот тебе и помог следствию, - с досадой подумал он. - Какая-то бабулька, и та, раскусила. Надо действовать с выдумкой и осторожно."
      - Да вот, с девушкой недавно познакомился, - начал он врать, чувствуя, как непроизвольно краснеет. - Договорились встретиться, а я, растяпа, адрес забыл. Дома одинаковые, но помню, что куда-то сюда ее провожал.
      Старушка молча слушала, кивала сочувственно головой, но Игорь видел в ее глазах весело пляшущие искорки смеха.
      - Какая ж она из себя будет-то? - спросила старушка.
      - Ну-у, - протянул Игорь в замешательстве, - такая вот... рыженькая, небольшого роста, глаза большие, зеленые... - врал он, сочиняя на ходу.
      - Никак, Капелька наша? - удивилась старушка. - Так у ей, вроде, есть мужик. Все, правда, больше по командировкам мотается. Я и видела его, считай, раза три-четыре. Но видный из себя, хоть и прикидывается.
      - Как прикидывается? - удивился Игорь.
      - Сказывают, будто геолог он, но больно руки у его гладкие да белые.
      - Когда ж вы руки разглядеть успели, если видели пару раз? недоверчиво поинтересовался Игорь.
      - Я на земле долго живу, - пояснила старушка, - всего повидала и людей всяких. Притворство да ложь вмиг распознаю. Вот и ты, парень, темнишь, не за того себя выдаешь, - улыбнулась она, но, по-доброму, и обезоруживающе. Капитолину нашу ты верно описал. Да только сомневаюсь я, что провожал ее. Не из таких она, не вертихвостка.
      - Будто она одна такая здесь живет, - обиделся Игорь. Ему стало перед старушкой стыдно и неудобно.
      - Да ты, парень, не обижайся, - проговорила она мягко. - Небось, из органов? Шофера ночного ищите? Я ведь только давеча от внука вернулась. Сперва-то подумала, пустое это дело. Да и внук мне молчать наказывал. Мало ли что, старой, привидится ночью. Но, по всему видать, не зря тот шофер здеся ошивался...
      - Какой шофер? - перебил ее Игорь взволнованно.
      - Да ладно уж, знаем, - махнула та рукой. - Помоги мне "ковры персидские" до дому донести. Там и поговорим.
      Игорь легко подхватил старые коврики и вошел в подъезд вслед за старушкой.
      Через час с небольшим, тепло и дружески распрощавшись с Басовой Пелагеей Захаровной, так ее звали, Игорь, забыв про сон и усталость, с колотящимся от волнения сердцем, возвращался в горотдел.
      Весело поприветствовав сидевшего с кислой миной дежурного, он, перескакивая через две ступеньки, поднялся на второй этаж, где располагались "орлы Иволгина". И тут, как часто случается, им овладело сомнение. Весь пыл и задор исчезли, уступив место страху попасть впросак с результатами "собственного расследования".
      "Дернул же меня черт влезть, - размышлял он, резко сбавив темп и в нерешительности остановившись у одной из дверей. - Ну зайду, и что скажу? Я нашел старушку..."
      Дверь неожиданно распахнулась, едва не задев его. Игорь резко отпрянул в сторону. На пороге стоял капитан Добровольский с электрическим чайником в руках.
      "Нет, только не к нему! - с ужасом подумал Приходько. - Алексей Павлович всем известен, как первый хохмач и мастер розыгрышей. Надо мной потом весь горотдел потешаться будет."
      Алексей, между тем, внимательно глядел на вконец растерявшегося Игоря.
      - А я вот тут плюшками решил побаловаться, - улыбнулся капитан. - Чего стоишь? Заходи, раз пришел.
      - С чего вы взяли, что я - к вам? - смутился Игорь.
      - Значит так, - безапелляционным тоном произнес Добровольский, - иди набери воду в чайник и заходи. А я, по-быстрячку, две строчки докатаю и будем чай пить. - Он вручил Игорю чайник и легонько подтолкнул в спину.
      Когда Приходько вернулся, капитан уже убирал в сейф бумаги. Кроме него в кабинете никого не было. Это приободрило Игоря. Добровольский включил чайник, достал из недр стола пакет с пирожками, развернул на столе и придвинул ближе к Игорю. Затем сложил на столе руки, как прилежный ученик, и с явной заинтересованностью посмотрел на гостя.
      - Вот теперь внимательно слушаю, - он слегка склонил голову набок.
      - Я - ваш, - не сообразив ничего лучшего, ляпнул обескураженный его напором Игорь.
      - Понял, - кивнул Добровольский. - Но надо говорить не "я - ваш", а "я -свой".
      "Разговор двух идиотов", - промелькнуло в голове у Приходько, но отбросив сомнения, он решил все рассказать.
      - Ст. сержант Приходько, дорожно-постовая служба, - отрекомендовался он для начала, так как был одет по гражданке, переодев форму сразу же после смены.
      Игорь достал документы и, положив на стол, развернул в сторону хозяина кабинета. Тот скосил глаза и, не меняя позы, быстро прочитал. Удовлеворенно кивнув, вновь воззрился на Приходько.
      - Я нашел старушку... - начал Игорь, вздохнув, словно перед прыжком в ледяную воду.
      - Надеюсь, не с топориком в голове?
      - Нет, - продолжал Приходько, - жива-здорова. Она рассказала про говорящего парня в больнице.
      Добровольский, не выдержав, прыснул.
      - "Говорящий парень"... Это ж надо!
      - Я хотел помочь вам, а вы издеваетесь, - с обидой в голосе проговорил Игорь.
      - Ну, извини, - примирительно заметил Алексей. - Давай по порядку. Я сейчас чай налью, а ты бери пирожки и рассказывай.
      Капитан разлил по чашкам ароматный напиток, пересел ближе к Игорю и приготовился слушать. На этот раз в его глазах сквозил неподдельный интерес.
      - Я в вашем отделе хочу служить, - честно признался Игорь. - Решил не с пустыми руками прийти. Сегодня сменился с дежурства, дай, думаю, наведаюсь на место происшествия. - Он отхлебнул горячий чай и в волнении откусил чуть не пол-пирожка. - В том дворе, где парня с травмой нашли, встретил старушку, Басову Пелагею Захаровну. Она и рассказала, что накануне убийства, в их дворе два вечера подряд машина незнакомая стояла. В тот вечер, когда Свиридова убили и парня нашли, за ней должен был внук приехать, тоже на машине. Она ждала и часто на балкон выходила, проверяла. Уже темно было, но зрение у нее хорошее, до сих пор без очков читает и телевизор смотрит. Вообщем, вышла она в очередной раз на балкон, видит: из-под арки мужчина бежит. Говорит, точно разглядела - "портфель" у него в руках был, квадратный такой. Там над детской площадкой фонарь горит... Игорь, не замечая, с аппетитом приканчивал уже второй пирожок. - ... А потом он через дорогу на тротуар шагнул и споткнулся. Пелагея Захаровна говорит, будто наклонился он и выругался, внятно так и со злостью: "Пьян подзаборная!" и к машине своей направился. Она у него за детской площадкой стояла. Мужчина сел в машину, завел мотор, а потом заглушил.
      Дом этот буквой "Г" стоит, а квартира Басовой на третьем этаже, как раз в углу. Весь двор видно. Я проверял... - Добровольский одобрительно кивнул и Игорь с воодушивлением продолжал: - ... Мужчина в машине, вроде, курил - огонек красный мелькал. Потом вылез и к тому месту, где споткнулся, пошел. Минуты две пробыл, вернулся и тогда уже совсем уехал. Ей интересно стало, но тут внук появился - суета, сборы, - она и забыла. Выезжали они с другой стороны двора. Там еще дорога есть. Пелагея Захаровна у внука неделю гостила. Вспомнила потом про этот случай и рассказала. Родные посоветовали ей помалкивать. А когда вернулась и узнала, что во дворе парня нашли с оружием, засомневалась: не мужик ли тот ему подкинул. Поспрашивала у "подружек" своих во дворе - никто того мужика и машину его больше не видел. - Игорь, не глядя, протянул руку за пирожком, но пакет оказался пустым и он почувствовал, как заливается краской стыда: - Извините, - пробормотал Приходько, пряча глаза, - я, свинья, ваш обед съел...
      - Да брось, - успокоил его Добровольский, улыбаясь, - с меня еще десять. Молодец, сержант! Если информация подтвердится, это ж в корне меняет дело. Вот так старушка, с топориком в голове... Что ни говори, а старшее поколение нас еще не раз жизни научит, - наставительно проговорил он.
      Игорь с надеждой взглянул на него:
      - Товарищ капитан, а как со мной?
      Добровольский помолчал, что-то прикидывая в уме и нервно отбивая ногой такт по полу.
      - С тобой, говоришь? Надо попросить Иволгина, чтоб подключил тебя к расследованию. - Увидев, как просияло лицо Приходько, поспешил охладить его пыл: - Но особенно-то не радуйся. Во всяком случае, теперь никакой самодеятельности.
      - Так точно! - вскакивая, радостно рявкнул на весь кабинет Игорь.
      - Прямо водевиль. Ну что, ты, Ей-Богу! - слегка поморщился капитан, поднимаясь. - Сейчас иди домой, отдыхай. Завтра решим, что с тобой делать. - И запомни: в тот двор больше ни ногой, - предупредил строго на прощание.
      Глава четвертая
      Вера вздрогнула, услышав за спиной грохот. Резко обернувшись, всплеснула руками.
      - Капелька, ты сегодня в ударе! Решила всю пыль из этих фолиантов выбить? Все диета... - засмеялась она. - Тебя же скоро мухи с ног сбивать будут.
      Молодая, полноватая женщина, с длинной, толстой, рыжей косой, присев, лихорадочно поднимала рассыпавшиеся по полу книги. Вера кинулась ей помогать, иронично подшучивая. В какой-то момент она бросила вскольз взгляд на напарницу и прошептала:
      - Капа, да что с тобой? Бледная, как стена. Одни глазищи симафорят. Ты вообще в последние дни, как не в себе.
      В зеленых глазах Капитолины блеснули слезы.
      - Живот болит, - выдавила она, не глядя на Веру.
      - Тю-ю, - отмахнулась та, - так бы и сказала. Иди домой, я сама управлюсь.
      - Людей полно в читалке, - покачала головой Капитолина. - Мне бы только в аптеку сбегать.
      - Так чего ждешь? Беги. А лучше - шла бы домой. Хочешь, я Женьку из садика заберу? Аванс сегодня... - Вера сделала многозначительную паузу и подмигнула: - Тортик купим, вечером посидим, полялякаем. Ну?
      Они собрали книги. Капа стояла в нерешительности.
      - Верун, мне и, правда, что-то не по себе. Ты серьезно, справишься?
      - Да о чем разговор! - поддержала подруга. - Иди, а мы с Женькой в пять часов подойдем. Оклемаешься до тех пор.
      Капа взяла сумку и направилась к выходу.
      - Капля! - услышала за спиной и, обернувшись, увидела, что подруга смотрит на нее, как на тяжелобольную: - А пальто, шапка, сапоги? Ты же до аптеки не дойдешь, тебя "скорая" и так подберет... до дурдома. Капля, на улице - минус двадцать шесть!
      - Ой, я точно умом тронулась, - спохватилась Капа.
      - Похоже на то, - буркнула Вера, но в глаза ее смеялись. - Капелька, так я возьму тортик?
      - Бери, - улыбнулась Капитолина, на ходу запахивая пальто. - И аванс за меня получи, хорошо?
      - Я и Жеку заберу, - подруга махнула на прощание рукой, едва слышно прошептав вслед: - Ангела тебе в дорогу, Капелька. - И уже в сердцах, но с нежностью, добавила: - От, малохольная!
      Предварительно достав "двушки", Капитолина зашла в будку телефона-автомата, поплотнее прикрывая дверь. Несмотря на мороз и холод, тело покрылось противным, липким и горячим, потом. Под коленками ощущалось легкое покалывание, а в икрах - напряжение, словно она долго шла по покрытому наледью тротуару. Волосы под шапкой взмокли, в горле пересохло. Сердце скакало, как загнанный конь, из последних сил - то останавливаясь, то переходя в агонирующий, предсмертный галоп.
      Дрожащими пальцами она набрала номер, который ее заставили выучить наизусть.
      " Хоть бы ответили, - молила, устав биться в силках страха. - Господи, пусть ответят сегодня... Господи, ну, пожалуйста..."
      - Слушаю, - произнес приятный мужской голос с легким акцентом.
      От неожиданности она громко икнула и вдруг с ужасом поняла, что все забыла!
      - Слушаю вас... - с нотками раздражения повторил тот же голос.
      - Я... она... Вас... Василиса! - закричала Капитолина, но, моментально сжавшись, испуганно обернулась. Рядом никого не было. Она глубоко вдохнула и торопливо выпалила: - Вам передает привет Василиса. Она просила сказать, что родственники в Чернигове и Ярославле тяжело переболели гриппом. Но она приезжет сегодня, второй вагон. Просила встретить.
      - Какая Васил... - начал было переспрашивать мужчина, но осекся и, не скрывая волнения, закричал в трубку: - Повторите еще раз, что вы сказали!
      Она повторила. Не услышав ответ, проговорила настороженно:
      - Алло? Вы слышите меня?
      - Да, да... - взволнованно откликнулся мужчина. - Спасибо, большое спасибо! - с чувством произнес он. И после секундного замешательства добавил: - Если вам когда-нибудь потребуется помощь - любая, обязательно позвоните по этому номеру. Обязательно, вы слышите?
      - Да, - ошеломленно выдохнула Капитолина. - Позвонить по этому номеру... И что сказать?
      - Передайте опять привет от Василисы, - засмеялся мужчина.
      - Спасибо, - проговорила она и быстро повесила трубку.
      Выйдя из кабинки, прислонилась горячим, как после парной бани, лицом к заиндевелому, обжигающе ледяному стеклу. И... заплакала навзрыд.
      Рядом кто-то остановился. Капитолина обернулась, одновременно пытаясь достать из кармана пальто платок, и встретилась взглядом с пожилым, но статным мужчиной. Он смотрел на нее с жалостью. Она смутилась, судорожным движением вытирая с лица слезы.
      - Вас обидели? - участливо спросил он.
      Она покачала головой:
      - Просто, я только что донесла свою ношу.
      В его глазах промелькнули удивление и интерес:
      - Вам жалко с ней расставаться?
      - Я отдала ее с радостью, - вымученно улыбнулась она.
      - Тогда ваши слезы святые, - заметил он, продолжая внимательно ее разглядывать. - Вам нужна помощь?
      В его словах было столько искреннего участия, что на душе у ней как-то сразу стало тепло и спокойно.
      - Вы третий человек сегодня, который предлагает мне помощь.
      - Значит, над вами, милая барышня, Божья длань. - Он достал из внутреннего кармана добротного, но старомодного пальто визитку и, сняв перчатки, протянул ей со словами: - Однако, даже любимцам богов иногда необходима рука простого смертного. Почту за честь подать ее вам. - Он приподнял шапку, словно отдал честь, и, поклонившись, неторопливо зашагал по улице.
      Она же, боясь вновь расплакаться, долго смотрела ему вслед. Затем перевела взгляд на визитку, брови ее удивленно взметнулись вверх. И неожиданно она рассмеялась, покачав головой.
      "Истина в кубке моем иль вина,
      Смех или слезы, - все выпью до дна!" - вспомнились написанные в юности строки, когда она шла к остановке автобуса.
      Глава пятая
      Второй секретарь горкома партии Белоярска Родионов Борис Николаевич подъехал на персональной машине к подъезду дома, где жили, в основном, представители партийной и хозяйственной номенклатуры города. Здесь же была и его трехкомнатная кватрира, в которой он проживал с женой и дочерью, студенткой исторического факультета Белоярского госуниверситета. Было время обеда. Родионов вылез из машины, бросив на ходу водителю:
      - Юра, приедешь минут на десять пораньше.
      - Хорошо, Борис Николаевич, - кивнул тот и, развернувшись, отъехал.
      Родионов зашел в чистый подъезд и привычно направился к почтовому ящику, доставая связку ключей. Вместе с газетами в руках оказался обычный конверт, но без обратного адреса. Борис Николаевич недовольно поморщился и пробормотал вслух:
      - Опять какой-нибудь ветеран кляузу настрочил.
      "Надо будет сказать Багрову, пусть установит здесь индивидуальный пост. Ни дома, ни на работе покоя нет от этих просителей", - подумал он, поднимаясь в лифте. Родионов еще раз взглянул на конверт и вдруг почувствовал необъяснимую тревогу. Надорвав край, вытащил вчетверо сложенный листок плотной бумаги, с отпечатанным на машинке текстом. Прочитав, он прикрыл глаза и пришел в себя только, когда кабина лифта слегка дернулась, останавливаясь. Двери бесшумно разъехались. Он вышел и, подойдя к своей квартире, долго не мог попасть ключом в замочную скважину. Оставив тщетные попытки, несколько раз нервно надавил на кнопку звонка. За дверью послышались быстрые шаги и она распахнулась.
      - А я видела, как ты приехал, - на пороге стояла дочь Наталья стройная, миниатюрная брюнетка, с короткой стрижкой и серыми миндалевидными глазами. - Чего такой злой? - спросила она, заметив плотно сжатые губы, побагровевшее лицо и налитые гневом глаза.
      - Ты почему не в университете?! - проходя, недовольно спросил Родионов.
      - Папа, у меня же практика, а в архиве сегодня выходной, - с обидой в голосе ответила дочь. - Я еще утром тебе говорила.
      В просторную прихожую вышла жена - Анастасия Филипповна, высокая, красивая женщина. Рядом с дочерью она смотрелась, скорее, как сестра или подруга.
      - Сколько раз повторять: нервы оставляй на работе! - грозно проговорила она. - Раздевайся и иди обедать, я уже все разогрела, - и царственной походкой удалилась в кухню.
      Дочь, поджав губы, поспешила к себе в комнату. Плотно закрытая дверь не в силах была спасти уши отца от грохота и обвальных звуков рока. Он молча сцепил зубы и прошел в ванную, с ненавистью думая о жене: "Ведьма гарнизонная! Вся в папочку, генеральская тварь! На целый год меня старше, а выглядит лучше Наташки. "Я гадостей людям не делаю", - мысленно передразнил он Анастасию. - У-у, солдафонское отродье!"
      Родионов бросил мимолетный взгляд на себя в висевшее напротив зеркало. Отразившийся облик явно не добавил ему ни настроения, ни оптимизма. Войдя в кухню, он молча открыл холодильник, достал бутылку коньяка и сделал два крупных глотка прямо из горлышка. Затем демонстративно вытер губы тыльной стороной ладони и с вызовом посмотрел на жену.
      - Князь Крыскин, - внятно произнесла она, усмехаясь уголками губ.
      - Не смей меня так называть! - в ярости зашипел Родионов.
      Анастасия Филипповна лишь повела бровью и уже, не скрывая, улыбнулась снисходительно и презрительно:
      - Садись к столу, Борис.
      Он оглядел превосходно сервированный стол и, внезапно сорвавшись, закричал ей в лицо, брызгая слюной:
      - Мне надоело жрать, как в ресторане! Надоели твои генеральские, аристократические замашки! Я - простой мужик, понимаешь?! Меня тошнит от твоих изысков!
      - Хорошо, в следующий раз я налью тебе в плошку и поставлю у порога, с убийственной холодностью выдала супруга и вышла из кухни.
      Через минуту, перекрывая звуки рока, квартиру заполнила мелодия чарующего романса, с блеском исполняемого Анастасией Филипповной на фортепиано. Борис Николаевич глубоко вдохнул. Закрыв глаза, мысленно досчитал до десяти и, усевшись за стол, с аппетитом принялся за приготовленный супругой обед, при этом тщательно анализируя текст полученного письма.
      " Мерзавцы! - с ненавистью думал он, погружая ложку в тарелку с наваристым, густым борщом. - Повылазили из щелей! Давить вас всех! По зонам, за колючку, тварей, под вышки с пулеметами. И чтоб не только вякнуть, глаза поднять боялись!.. Свободы захотели, демократии. Какая, к черту, на Руси демократия?! Только кулак и нагайка: и чтоб кулак бронированный, а нагайка - со свинцовой оплеткой..."
      Он поднялся и бережно поставил в раковину фарфоровую тарелку из старинного сервиза, приданного жены. Затем вернулся и приподнял крышку на блюде со вторым. В нос ударил умопомрачительный запах жаркого, сдобренного неизвестными ему специями.
      " ... Да, готовит Настька, дай Бог каждой бабе, - отметил Родионов, придвигая тарелку. - Но гонору, как у королевы английской! Почти четверть века прожила со мной, а будто одолжение делала. Любила она, видите ли, своего аса! И где он теперь? Черви жрут... - При воспоминании о червях Борис Николаевич брезгливо сморщился: - Вот, сволочь, поесть нельзя спокойно, и здесь достал. С того света... - Промелькнувший в мыслях "потусторонний привет", окончательно отбил аппетит. Родионов с сожалением посмотрел на остатки жаркого. - Ничего, - успокоил сам себя, - все еще впереди. Я еще покажу, кто в Сибири Верховный Главнокомандующий! Князь Крыскин, говоришь, Анастасия Филипповна? Время покажет, кто из нас идиот..."
      Пообедав, взглянув на часы, Родионов подошел к телефону и набрал знакомый номер. Услышав ответ, веселым и непринужденным голосом, бодро заговорил:
      - Здравствуй, Михаил Спиридонович! Как здоровье?... Не жалуешься?...
      Давай-ка, сегодня встретимся у меня на заимке... Значит, договорились? Часиков в шесть. Миша, шофера возьми. Ну, давай. - Борис Николаевич положил трубку и с нотками торжества вполголоса проговорил: - Что, твари, с властью пободаться решили? Ну-ну...
      Он вошел в просторную гостинную, со вкусом и богато обставленную, одну стену которой занимали искусно выполненные из дерева стеллажи с книгами. За старым инструментом известной немецкой фирмы сидела супруга, уронив на колени красивые, ухоженные руки и отрешенно глядя в окно. Родионов невольно залюбовался ею.
      "До чего же красива, тварь! - подумал с восхищением. - И годы ее не берут. Ни сединки в волосах, ни морщинки на лице... - И тут же отметил не без гордости за себя: - А чья заслуга? Ну выскочила б тогда за своего летуна - и что? Кем бы была? Офицерской подстилкой! И вдовой уже... А так первая леди в городе, несмотря что замужем за вторым секретарем. Что, в городе? В области! Не сравнить же Настасью, в самом деле, с этими коровами - женами первых? Молодая, стройная, эффектная. С Наташкой, как близнецы. Чья же, все-таки, Наташка - моя или этого аса, крыльями отмахавшего?.."
      - Анастасия, - позвал Борис Николаевич.
      И хотя произнес тихо, женщина за фортепиано вздрогнула. Медленно повернула голову. Взгляд лучистых, с рысьем разрезом, глаз казался растворенным в тихой, но исцеляющей и светлой печали.
      - Анастасия, - повторил Борис Николаевич, - я сегодня поздно буду. Ужин не накрывай.
      - Хорошо, Боря, - ответила она безразлично. - Я тоже поздно вернусь. Из Омска приехал камерный оркестр, мне оставили билет.
      - Я пришлю Юру. Он тебя заберет.
      - Спасибо, я сама доберусь.
      - О чем ты говоришь! - попытался возразить Борис Николаевич. - В городе бандиты распоясались, а ты все-таки не простая смертная. Жена второго секретаря!
      Она грустно улыбнулась:
      - Вряд ли ты успел столько задолжать бандитам, что их заинтересует твоя жена.
      Она еще договаривала окончание фразы, а лицо Родионова уже начало багроветь и глаза, в полном смысле, вылезать из орбит. Он почувствовал, как задыхается.
      - Что с тобой? - спросила она, поднимаясь.
      Ему стоило нечеловеческих усилий взять себя в руки:
      - Ничего... - прохрипел и с несвойственной для него жалостью взглянул на жену: - Анастасия, умоляю тебя, будь осторожна.
      - Да что случилось, Борис? Ты можешь, наконец, объяснить?!
      - Просто... просто... если с тобой что-то случится, я... не переживу, - пришла ему на ум спасительная фраза.
      Она изумленно приподняла брови.
      - Я не думала, что так дорога для тебя, - в ее голосе прозвучала уже знакомая ему за годы совместной жизни ирония.
      - Ты поедешь из театра с Юрой, - жестко потребовал Родионов. - И никаких возражений.
      - Хорошо, - согласилась она, глядя на мужа изучающе, до конца не веря его словам и, подозревая в них некий иной смысл.
      Борис Николаевич облегченно вздохнул и, выйдя из гостинной, засобирался на работу.
      Анастасия Филипповна подошла к окну. Отодвинув ажурные гардины, долго смотрела на улицу, отмечая, как муж выходит из подъезда, садится в поджидавшую его машину и отъезжает. Он не поднял голову, не глянул на выходящие в тихий двор окна квартиры.
      - Мама, - услышала она за спиной голос дочери, - почему ты до сих пор живешь с этим ничтожеством? - Наталья подошла и обняла мать за плечи, прижавшись к ней лицом.
      - Не говори так, Ната, он - твой отец.
      - Моего отца звали Олег Артемьев.
      Анастасия Филипповна дернулась и отстранилась:
      - Что ты сказала?!!
      Наталья смотрела на мать понимающими и всепрощающими глазами взрослой женщины.
      - Мне дед все рассказал перед смертью и папино письмо передал, - тихо проговорила она. - Он попросил у меня прощения. И еще сказал, что его страшная болезнь - Божья кара за то, что он разрушил вашу любовь - твою и Олега.
      Они с минуту стояли молча, а потом, не сговариваясь, кинулись друг к другу, завыв громко, по-бабьи, протяжно и тоскливо, - так, как плачут бабы только на Руси, независимо от того, выросли они в семье генерала или доярки...
      Глава шестая
      Артемьева знобило. Воспаленные глаза слезились; голова походила на раскаленный в печи чугунок - так горела и была тяжела. В висках, не переставая, пульсировала тупая, ноющая боль. Он поудобнее уселся на широкой лавке, пристраиваясь спиной к теплой стене русской печки. Шумно дыша, с удовольствием отхлебнул из глиняной кружки большой глоток густого, с запахом малины и хвои, варева.
      В светлой горнице, с деревянной, старой, но добротной, с вычурной резьбой, мебелью и домотканными, яркими ковриками на выскобленных добела половицах, возле стола суетился кряжистый, широкоплечий старик, чьи черты лица почти скрывали роскошные усы и борода. Седые, густые
      56
      волосы, кольцами падавшие на лоб, перетягивал тонкий, кожаный ремешок. Кожа лица представлялась смуглой и обветренной, но почти лишенной морщин и того редко встречающегося ныне оттенка, по которому, не ошибившись, можно с уверенностью определить: человек ведет здоровый образ жизни и протекает она, преимущественно, в достаточном удалении от напичканных автотранспортом и промышленностью городов. Необычным контрастом с седыми волосами и бородой выглядели глаза - удивительно молодые, чистые, не затянутые старческой пеленой. И хотя были темно-карими, почти непроницаемо черными, невольно притягивали взор таившимися в них мудростью, силой и какой-то древней, забытой тайной. В его глазах не ощущались отблески вездесущего ока телевизора и не отражались щедро унавоженные мирской суетой строки газетных полос. Глаза старика лучились первозданным, природным знанием.
      - Ты к печи-то поближе, Степаныч, поближе, - зычным, но приятным, голосом наставлял Артемьева старик. - Эт, тебе не дьявольская суздыкалка дома. Ишь, выдумали: газ, вода горячая из энтих щупалец железных. Про бани и не упомнят уже. Камнями пообкладывались, бетоном энтим... Тьфу, прости, Господи! А опосля и дивятся: чего на погосте народу больше, нежели живых?
      - Строг, ты, больно Ерофей, - улыбнулся Артемьев, чувствуя, как с каждым глотком целебного отвара прибывает сил и отступает недомогание.
      - Я к себе попервой строг, - живо откликнулся тот. - По Божьим законам живу, а вы в своих клетях - по дьявольским. Все шарахает вас, нешто медведя-шатуна: по оврагам да буеракам. А Бог он давно людям подсказку дал: живи по десяти заповедям - и здоровье будет, и душа в покое.
      - Выходит, и я по дьявольским законам живу? - с иронией спросил Георгий Степанович.
      - И ты! - припечатал хозяин дома. - Уж сколь раз тебе наказывал: бросай людям головы потрошить. Так нет, прешь супротив Бога и матушки-природы.
      - Я людей лечу, Ерофей.
      - Лечит он, - весело фыркнул старик. - Себя, и то, недосуг. - Он придирчиво оглядел стол: - Иди уже к столу. Я, тебя, Егорка, нынче лечить буду. Всех бесов повыгоняю, а опосля помолюсь.
      Артемьев, кряхтя, поднялся, перешел к столу. Ерофей сперва перекрестился на иконы в красном углу, прочитал молитву, беззвучно шевеля губами и прикрыв глаза. Лишь потом сел за стол, разлил по стопкам ярко-красную рябиновую настойку. Расправил усы, бороду, широко улыбнулся, сверкнув крепкими, белоснежными зубами:
      - За твое здоровье, Егор! Дай, те, Бог поутру проснуться без хвори, тоски и сомнений! - Он махом опрокинул стопку, причмокнул губами от удовольствия и с аппетитом захрустел упругим, соленым огурцом.
      Артемьев выпил, с минуту посидел молча, смакуя вкус и запах настойки. Оглядел стол и почувствовал жадный, неутоленный голод.
      Спустя время, оба расслабились, откинувшись на широких лавках.
      - Хорошо у тебя, Ерофей! - с нотками мечтательности в голосе заметил Георгий Степанович. - Душа отдыхает...
      - Душа, Егор, она, грешная, без роздыху трудится, потому, как раба Божья. - Он глянул, хитро прищурившись: - Ну, говори, чего захворал-то?
      - Вирусная эпидемия. Грипп по всему городу людей косит.
      - Куды там! - фыркнул Ерофей. - Вирусы! Мне энтими вирусами еще батюшка твой, царствие ему небесное, - широко перекрестился Ерофей, - все мозги, как нафталином, пересыпал. Бывало, сойдемся в споре - искры летят! Уважал я его шибко, был в ем стержень. А насчет души человечьей - ну никакого понятия! Все болячки, говорит, от вирусов и микробов. Я ему толкую, что, дескать, душа в силки дьявольские попала, - разошелся Ерофей, отчаянно жестикулируя руками. - Ни в какую! Вирусы, говорит, и все тут! Он с силой ударил ладонью по столешнице. - Я ему талдыкаю: где, мол, покажи, не вижу их. А вот я, к примеру, гляну в глаза человеку и враз его болячки все разгадаю.
      Артемьев от души рассмеялся:
      - И мою разгадаешь?
      - И твою! - заверил старик. Он глянул, казалось, в самую душу. У Артемьева на миг дыхание перехватило. - Забота тебя тайная до костей сгрызла, - с расстановкой выдал Ерофей. - Кабы не знал тебя, Егор, подумал бы, прости, Господи, украл ты чего, а нынче кумекаешь, как припрятать подальше, да поглубже.
      - Силе-е-ен! - в голосе Артемьева прозвучало невольное восхищение.
      - Разгадал, выходит, твою болячку?
      - Почище рентгена просветил.
      - А то - вирусы, вирусы... - Ерофей не скрывал довольной улыбки. Рассказывай о хвори-то, будем кумекать, как лечить да чем. - Он наполнил стопки.
      Выпили, вновь с аппетитом принимаясь за еду.
      - Ерофей, - неторопливо начал Георгий Степанович, - помнишь, у отца в молодости друг был - Сергей Рубецкой?
      Ерофей внезапно побледнел и непроизвольно отшатнулся на лавке, пытаясь унять волнение и неосознанно поднося руку к сердцу, массируя его. Это не укрылось от внимания Артемьева. Он вскочил с места и с тревогой кинулся к давнему другу:
      - Что с тобой, Ерофей? Неужели сердце прихватило?
      - Да пустяки, - отмахнулся тот, уже взяв себя в руки. Недовольно поморщившись, объяснил: - Давеча выскочил распаренный-то из избы, вот, видать, и прихватило. Оклемаюсь небось, в баньке с тобой вечером попаримся, и как заново на свет явлюсь. - Он взглянул на Георгия Степановича и, улыбнувшись, спросил: - Дык, что там, с "золотопогонником" энтим приключилось-то?
      - Ох, не любишь ты, Ерофей, "белую" гвардию, - успокоившись и удовлетворившись объяснениями друга, попенял ему Егор.
      - Я и "красную" не больно-то жалую, - махнул рукой Ерофей. - Помню про такого. Его и матушка твоя, царствие ей небесное, часто поминала.
      - Понимаешь, парень молодой ко мне в отделение поступил, с черепно-мозговой травмой. К тому же, с признаками обморожения. Думали, не выживет. Но живой. Правда, с головой у него худо. Боюсь, нормальным уже не будет. Но есть две поразительные особенности, - оживился Георгий Степанович. - Он очень похож на молодого Сергея Рубецкого. И еще... Артемьев нахмурился и, помолчав, продолжал: - Не стану утомлять тебя терминологией, но в его состоянии лежат, как, прости меня, бревно. А он говорит! И, по меньшей мере, на нескольких языках! Скрывал я это, сколько мог... - Артемьев испуганно умолк, потупив взгляд. Потом вздохнул и, махнув рукой, в упор взглянул на друга: - Ерофей, его в убийстве обвиняют. Причем, какого-то могущественного "вора в законе".
      - Жандармы при ем?
      - Жандармы? - брови Георгия Степановича поползли вверх. - Ах, наконец, понял он, - Ерофей, они теперь называются милиционеры.
      - Да хоть бурундуки, суть та же: нагайка государева. - Ерофей задумался, рассуждая вслух: - Говоришь, "вора в законе" завалил?..
      - Что? Куда завалил? - не понял Артемьев.
      - Егор, - глянул на него старик с сожалением, - ты, прости меня, окромя черепушек своих еще чего в энтой жизни понимаешь?
      - А зачем? - на полном серьезе, с наивной простотой спросил Георгий Степанович.
      - Егор! Ты.. ты... - воскликнул старик. - А, - махнул рукой, - поздно тебя учить. У тебя самого с головой худо.
      Артемьев обиженно насупился.
      - Ладно, - мягко проговорил Ерофей, - прости по старой дружбе. Я главное понял: парня спрятать надобно. - Он испытывающе глянул на Артемьева и вдруг улыбнулся: - Так у меня, Степаныч, ему самое и место! Здесь ни дружки пахана, ни жандармы не сыщут. Да и от вашей медицины он подале будет. Выхожу я его, поверь!
      - Ерофей, - грустно возразил тот, - это невозможно.
      - Он говорит? Говорит! - старик хитро усмехнулся: - А вначале-то что было? Слово! Давай нынче думать, каким макаром парня энтого ко мне переправить...
      Артемьев, то ли от травного настоя, от настойки ли ерофеевой целебной, а, может, от волнения и возбуждения, охватившего в процессе обсуждения подготовки к "операции", но почувствовал себя намного лучше. Старому другу едва не силой удалось заставить Георгия Степановича лечь спать. Однако, и, угомонившись, оба долго не могли заснуть, притворяясь, обманывая друг друга, в тоже время чутко прислушиваясь к тишине. Наконец, Артемьев не выдержал.
      - Ерофей... - позвал шепотом.
      - Чего тебе? - живо откликнулся тот.
      - Ты, в случае чего, вали все на меня. Мол, знать не знаю, попросили помочь...
      - Дурак! - беззлобно перебил его Ерофей. - Нам намедни по веку стукнет, не засадят. А ежели и так - убежим! - проговорил убежденно и приглушенно засмеялся: - Я в тайге, как мышь в амбаре. Не пропадем!
      - Авантюрист ты, Ерофей, - не отставал Артемьев. - Сколько тебя помню, все бежать собирался: то в Ташкент, то в Китай, то на Ямайку.
      - Ты, Степаныч, главное - не суетись. У меня в запасе еще избушка имеется, на Оленгуе. Про энто никто не ведает, святые там места. Его сам Бог охоронит.
      - Его бы заграницу повезти, - со вздохом заметил Георгий Степанович.
      - Заграница?! - Ерофей аж подскочил, сев на лежанке. - Больно мы ей нужны! Она, отродясь, нас за людей не считала. Эт все с Петьки бесноватого повелось. Лесоруб недоделанный, прости, меня, грешного, Господи! горячился старик. - Окно, вишь, ему в Европу захотелось. Но окно - энто что... Наш-то, ирод Горбатый, не окно, а цельну дверь приладил. Да нешто заграница что хорошее нам в дверь посунет? Окромя сраму - ничего! Вон, был я у тебя в больнице давеча...
      - Что такое? - приподнявшись на локте, с тревогой спросил Артемьев.
      - А то! - возмущенно рявкнул Ерофей. - Допрежь во всех горницах иконы в углу красном стояли. А ныне? Девки да мужики голые, прости, Господи! Веру, Бога своего, Степаныч, забыли, вот он нас по темечку-то и шибает. Покуда еще легонько, а там, гляди, так припечает - гляделки повылетают. И невдомек нам: не туды ломимся. Все норовим наружу окна да двери наладить. А надо - в душу, в нутро самое. Темень в ем непроглядная... Свечку бы зажечь, лампадку запалить да оглядеться малость. Може, в темени той такое сокрыто, что ярче и теплее солнца. А, може, - что и на свет Божий страшно выманить.
      Мы, Степаныч, чудной народ! То заборами да стенами до небес от всех огородимся, то, с перепою, давай в их окна да двери рубить. Вот у нас по избе сквозняки и гуляют. Начисто все повыметали! Рожи-то у самих опухшие; обувка, одежка - сплошь дыры да заплаты; жрать неча. Мы ж для энтой твоей заграницы - нешто цирк бесплатный! Расселась она вкругаля России и до коликов в боку смеется. Мы, бывало, чуток протрезвеем, угомонимся маленько, жизнь в избе налаживать зачнем. А она тут, как тут: "Что энто, мол, вы притихли, за ум взяться решили? А кто нас теперича веселить будет?" И для затравки: бомбочки - в окна, танки - в двери...
      Ерофей на мгновение умолк, переводя дух. Артемьев же, забыв про сон, с неослабевающим вниманием слушал друга.
      - ... Вот только никак энта заграница просчитать нас не может, - вновь послышался голос старика, но уже с нотками ехидства. - Попервой у нее, вроде, все гладко да по плану: весело прутся, в ногу да под марши, - с настроением, одним словом. Но больно климат у нас в избе суровый и дороги ислючительно в одном направлении: к отступлению. Мы и сами-то по им все больше спотыкаемся да буксуем, а загранице и вовсе невмоготу. - Он крякнул с досадой: - А энтот наш умник еще и ускорение выдумал. Расшибемся ведь в лепешку, Егор! Ей-Богу, расшибемся! А все оттого, что мало нам, мало, мало... Ты погляди кругом, какую власть деньги взяли. По сути - бумажка бумажкой. А поди ж ты, как она родом людским-то подтерлась! На что только люди ради нее не идут. - Он понизил голос до шепота: - Тут, Степаныч, давеча мужики наведывались. Видать, серьезные. Одежка на их солидная, дорогая. И все трое - при оружии. Два дня за ими приглядывал. - Ерофей засмеялся, тряхнув головой: - Эпизод один с ими случился. Они, правда, не баловали, тайгу-матушку, зверье и птиц зря не били. Но энтакими гоголями вышагивали...
      Он легко соскочил с лежанки, запалил керосиновую лампу. Встав во весь рост, заходил по горнице, смешно копируя недавних приезжих. Артемьев буквально задохнулся от смеха, глядя на разошедшегося друга. Ерофей, между тем, продолжал:
      - Энто что... В распадке, недалеча, выводок волчий обитает. У меня с ихним братом навроде перемирия. Много люди на волков напраслины возвели. Били нещадно, а зря. Умный зверь и красивый, а что сильный да страшный, так его таким Бог с природой-матушкой сотворили. Да... Гости энти здорово не шумели, но в тайге, ясное дело, чужаки. Гляжу за ими, а тут и вой волчий. Я - привычный, а и то иной раз поджилки дрогнут. Как иначе? В тайге, Степаныч, не человек, а зверь таежный - хозяин. А у энтих, "царей природы", и вовсе "короны" набекрень съехали: за деревья попрятались, стало быть, оборону круговую заняли. - Он усмехнулся: - Эт от волков-то?! Да пешими, да городской жизнью вскормленными? Эх! - крякнул неодобрительно. - Я и вышел к им. А то, неровен час, положили б друг дружку. В гости их зазвал. Они попервой-то шарахнулись, глазенками зазыркали. Да и я понял: лихие людишки, особливо старшой.
      - Не побоялся? - встревожился Артемьев.
      - У меня, Егор, много народу перебывало, но худого опосля себя никто не оставил. Ко всякому в душу заглянуть можно, ежели не ломиться, а с Божьим словом. Так к чему речь-то веду? Погостевали они, а опосля старшой со мной с глазу на глаз говорил...
      Ерофей поднялся, подошел к печке. Зачерпнув ковшиком отвара из чугунка, жадно выпил. Вытер неспешно усы и бороду и возвратился к лежанке. Лицо его было хмурым и недовольным:
      - Про атаманово золото выведывал... Сколь времени прошло, не дает оно людишкам спать спокойно! Мужик, гляжу, вроде, грамотный, наукам обученный. Не курил в избе, выпил в меру, закусил, чтоб хозяина не обидеть. Сукно на eм, видать, не наше, заграничное. По всему выходит, не из бедных мужичок-то. А неймется! Туда ж, за золотом атамановым навострился, и за сколь верст-то. Гляжу на его, Егор, и, веришь, чую: не жилец он. Глянул ему в самое нутро, как тебе давеча, а душа и обозначилась - собирается уже пред очи Божьи на суд. И черным-черна она, от горя людского да проклятий. Видать, мужик энтот всю жизнь татем по краю бездны проходил и всех, кто супротив его был, с пути скидывал. - Ерофей помолчал, о чем-то раздумывая, и закончил: - А все одно, и в его душе свет затеплился. Было чтой-то чистое, Егор, да, видать, поздно. Золото атаманово все застило...
      - Ерофей, - осторожно позвал Артемьев, - может, зря ты... В живых-то, наверное, уже никого не осталось, кто об этом знал, да и...
      - Молчи! - резко оборвал его старик. - И думать забудь! Проведают, сползутся, как упыри, - всю тайгу по маковку кровью зальют. Сколь казаков добрых в двадцать первом, в Даурской степи полегло, у вала Чингисханова?! А все напрасно. Всех перехитрил Григорий Михайлович, окромя... - Ерофей запнулся, а потом хмыкнул презрительно: - Не нынешняя власть те богатства копила - не ей и тратить. Там, Егор, не только казна да слитки. Иконы бесценные, оклады красоты неописуемой, книги церковные, утварь, - одно слово: вера святая, тысячелетняя. И что ж, все энто безбожникам возвернуть? Они и так пол-Росии вывезли. И энту красоту - не народу на пользу, а по карманам растащат. Да и затвор на eм страшный лежит. - Ерофей поднялся и исстово перекрестился на иконы: - Не приведи Бог, кто дознается да хапнуть решит: мор по всей Сибири, по всей России пойдет. Золото то Джума стережет. Так и лежат в земле в обнимку. И нехай лежат! Знать, время не приспело, не по нынешним людишкам оно. А, - махнул рукой, - спать давай, совсем я тебя сказками уморил.
      Он вышел в сени и почти тотчас вернулся, приготовил Артемьеву отвар. Долго что-то шептал над ним, добавлял в кружку из разных склянок и, наконец, поднес другу:
      - Пей, Степаныч. К утру, как молодой будешь, - довольно засмеялся Ерофей.
      Артемьев послушно принял из его рук пахучий напиток, выпил и откинулся на подушки. Тело приятно согревали русская печь и наброшенная поверх льняной простыни медвежья полость. Через несколько минут он почувствовал, как впадает в наркотический сладкий сон-дурман. Веки отяжелели, тело, напротив, стало легким и невесомым. Крылья его носа затрепетали, жадно улавливая обострившимся чутьем тонкие, пряные, душистые ароматы таежных трав, пучками висевших в изголовьи. Сознание, сжавшись, превратилось в крохотную, едва мерцающую точку, которая, пульсируя и дрожа, медленно поплыла к черте, разделяющей реальность и мираж. Последним усилием воли Артемьеву удалось открыть налившиеся свинцом веки.
      В комнате, освещенной яркой луной, у стола с керосинкой стоял седой колдун, отнюдь не согбенный, а с могучим разворотом плеч. Он смотрел на Георгия Степановича пронизывающими, прожигающими насквозь, глазами.
      Неожиданно свет лампы стал набухать, вытягиваясь ввысь и вширь, постепенно превращаясь в гигантский костер. Артемьев с ужасом взирал на кроваво-красные, извивающиеся языки пламени. В них все четче обозначались очертания человеческих рук. Они взметались вверх и тут же судорожно опадали, чтобы в следующее мгновение вновь выплеснуться из клубка дикого танца огня. С пальцев рук срывались сверкающие капли. Отскакивая от стен, маленькими шариками рассыпались по скрытому мраком полу.
      "Это же золото, - пронеслось в затухающем сознании, - капли золота. Как шарики, бобы. Бобы?.. Боб! Джума?!! - ослепительной вспышкой взорвало мозг. - Но это же..."
      Он тщетно прилагал усилия, пытаясь ухватить, задержать в сознании ускользающую мысль, понимая, что она является отражением чего-то очень важного и, одновременно, страшного. Но ослепительная вспышка вдруг разом угасла, канув без следа в необозримом и бесконечном черном
      пространстве. Через мгновение он понял, что это было... На длинном древке, опадая и надуваясь под порывами неукротимого ветра, трепетал черный флаг. Последнее, что запомнил Артемьев - коварная усмешка на лице золотоордынского хана Джанибека и озаренные лучами золотого солнца крепостные стены средневековой Каффы...
      Наутро от простуды не осталось и следа. Георгий Степанович чувствовал себя бодрым и полным сил. Даже слегка растерялся и испугался, когда, проснувшись и ощутив легкость во всем теле, упругость в мышцах, поймал себя на мысли о желаниях, в его возрасте, мягко говоря, не совсем характерных.
      "Греховодник старый! - мысленно усмехнулся он. - Интересно, Ерофей только на мне экпериментирует или и сам не прочь побаловаться? Определенно, наркотик подмешал. - Артемьев готов был подняться, но внезапно ярко и отчетливо вспомнил сон: - Джума. По-арабски "боб", "шарик". Именно от искаженного "джума" произошло турецкое слово "чума". При заболевании лимфоузлы становятся похожи на шарики. Бубонная чума. По скорости распространения и смертности она и сегодня безусловный "лидер" среди инфекционных заболеваний. - Он нахмурился, пытаясь сосредоточиться. - Я знаю только одного человека в Забайкалье, который называл так чуму. Впрочем, изредка отец именовал ее не Джума, а Пиковая Дама. О чем мы говорили с Ерофеем ночью? Что-то о золоте атамана Семенова, "лежащем в обнимку с Джумой". С чумой? Бред какой-то!.."
      Скрипнула дверь, в горницу из сеней вошел Ерофей, с мисками в руках. Их взгляды встретились.
      - Оклемался? - хитро прищурился он в бороду. - Вставай, утренничать будем.
      Артемьев легко соскочил с печи, быстро привел себя в порядок и они сели за стол, предварительно выпив и с аппетитом принимаясь за еду.
      - Хорошо, Ерофей, сердце у тебя доброе, - с нажимом произнес Георгий Степанович. - Чем это ты опоил меня вчера, колдун лесной? Будь ты злой, пол-мира бы в могилу свел... или на вершину блаженства поднял. В любом случае, власть имел бы неодолимую.
      - Да на что она мне, та власть? - отмахнулся старик. - У меня другое на уме... - Он сконфуженно умолк и виновато опустил голову, сосредоточенно пытаясь наколоть на вилку скользящий по тарелке маринованный грибок.
      - Что с тобой? - встревожился Георгий Степанович. В таком смятении он Ерофея еще не видел.
      Тот как-то странно взглянул на Артемьева:
      - А, поведаю уж! Живу я тут один, Егор, к тайге сердцем прикипел. Навроде, как в раю. Но иной раз такая тоска навалится, поверишь, продыху нет.... - Он глубуко вздохнул и выпалил: - Зазноба у меня завелась в Белоярске. - Ерофей приосанился: - Молодуха! Жаркая, страсть прямо! А работящая какая, Егор, дома у ей горит все в руках. И главное - душа: ну, чисто, вода талая, такая светлая и прозрачная.
      - Ерофей, ей лет сколько? - придя в себя, спросил ошарашенный Георгий Степанович.
      - Намедни сорок было. Мужик ейный два года, как помер. Пьяница горький был, не приведи, Господи.
      В голове Артемьева мелькнула догадка, он ошеломленно уставился на друга.
      - Ее, случайно, не Анна Федоровна величать?
      Ерофей смущенно потупил взгляд.
      - Ах, ты, греховодник старый! Старшую сестру у меня увел! - распалясь, бушевал Георгий Степанович. - Приворожил, напоил травками... Я ж без нее, как без рук, на ней все отделение держится!
      - Понесла она, - тихо вымолвил Ерофей.
      - Понес... Что-о?!! - Артемьев откинулся на скамье, с минуту изумленно смотрел на друга и... зашелся в хохоте.
      - Чего разошелся-то? - глядя из-под лобья, обиделся тот.
      - Да как же ты... Ты! - решился? Не венчанными...
      - Отчего ж, четыре месяца, как обвенчались. В Успенской церкви.
      - И молчали, - уколол его Артемьев.
      - Сглазить боялись, - привел "серьезный" аргумент Ерофей.
      - На крестины хоть позовите, - оттаяв, засмеялся Георгий Степанович и посмотрел на друга с восхищением: - Силе-е-ен, ты, Ерофей! А все прибеднялся, травки пил... "от немощи". Мне вчера, небось, тоже от души сыпанул? То-то поутру мысли странные у меня в голове запрыгали. Помню, последний раз лет десять-пятнадцать подобное в голову пришло. И как тебе не стыдно-то, Ерофей, со мной такие эксперименты проводить? - усмехаясь, упрекнул его Георгий Степанович.
      - Рано нам еще на покой, Егор, - подмигнув, философски обронил Ерофей.
      Глядя на друга добрыми глазами, Артемьев отчего-то почувствовал странную, необъяснимую тревогу. Вспомнился ночной разговор и сновидения. "Что это было - отголосок прошлого или... предчувствие будущего?"
      - Ерофей, почему ты вчера сказал, что золото Семенова и чума в обнимку лежат?- резко меняя тему разговора, спросил Георгий Степанович.
      Тот сначала глянул недоуменно, потом нахмурился, всем своим видом выражая крайнюю досаду:
      - Дались тебе давешние сплетни! Мы об чем толкуем-то? О любви! А тебе неймется. Говорю: забудь! И место проклятое, и мысли об eм страшные. Не буди, Степаныч, грехи людские, не тащи из земли. Не ровен час увяжутся. Зацепятся за белый свет, не оторвешь. А там и до беды рукой подать. Глянул сурово: - Забудь, Егор! Золото и чума завсегда по миру рядышком хаживали, как мытари ненасытные. Оно, бывало, блеснет в глаза, вопьется люди и кидаются, навроде мошкары. А оно, ить, коварное. Не заметишь, как не то к рукам пристало, а и душу доверху залило, глаза выжгло, совесть да любовь дотла спалило. Тут-то чума свой пир и зачинает. - Он тяжко вздохнул: - Не нравится мне, Степаныч, суета энта вкруг золота атаманова. Не к добру...
      Глава седьмая
      Зима в Белоярске в этот год выдалась, на редкость, затяжная, вьюжная и морозная. Привычные к мягкому климату жители города, не скрывали недовольства, к которому, в известной степени, примешивались раздражение от плохой работы транспорта, бесконечных очередей и созерцания пустых прилавков в магазинах, с которых как-то враз исчезло, пусть доморащенное, но изобилие.
      Средства массовой информации по данным фактам хранили загадочное молчание. Зато взахлеб агитировали присоединяться к новому курсу партии и правительства, на восьмом десятке Советской власти вдруг осознавших, что движение к коммунизму несколько "застоялось" и для полного счатья жителям "одной шестой части" не хватает только перестройки, ускорения и гласности.
      Надо сказать, доселе невиданные на Руси игрища народ поначалу воспринял с энтузиазмом, правда, слегка омраченным антиалькогольной кампанией. Но население страны, привыкшее жить в условиях многовекового эксперимента над собой, и здесь оказалось на высоте, в который раз доказав сытому и ленивому мировому сообществу: на этих бескрайних просторах форма способна приобретать самые немыслимые очертания, но содержание - неизменно.
      В жизнь народа вошли чайники и самовары, из которых булькало в расписные, разнокалиберные чашки все то же родное и близкое по духу вещество, не требующее кипячения, но сохраняющее длительное время от сорока и выше градусов.
      Вани и Маши, сидя у самоваров и прихлебывая "крепкий чай", теперь с интересом обсуждали доклады и докладчиков очередных партконференций, пленумов и съездов, при этом не забывая, естественно, "ускоряться".
      Трудовые коллективы дружно "перестраивались" в кооперативы и создавали товарно-сырьевые биржи, через которые из страны начало полноводной рекой утекать все, включая ум, честь и совесть. Германскому фашизму, в свое время четыре года грабившему Советский Союз, подобный размах и не снился. Это, впрочем, и понятно: "гансы" дошли только до Волги, дальше их не пустили. Спустя полвека после войны, страна с успехом начала выполнять и перевыполнять печально знаменитый план "Ост" собственными силами, превратив в груды развалин экономику, культуру, медицину и пр. И никаких "нюрнбергских процессов", никаких "военных преступников" - это ж наша страна, что хотим с ней, то и делаем. В первый раз что ли?..
      Криминальный мир, дабы не отстать от модных в свете тенденций, тоже потянулся к перестройке: в основном, руками и, в частности, к тем самым кооперативам и товарно-сырьевым биржам.
      Силовые структуры все чаще стали привлекать в качестве главных действующих лиц в хорошо известной в народе забавы под названием "пятый угол". Наземь пока не свалили, по голове ногами не пинали, но тычки со всех сторон сыпались ощутимые.
      С отрогов далеких гор возвращалось седые мальчики. Они с удивлением узнавали, что никто их, собственно, в горы и не посылал. Зато на бескрайних равнинах родной страны их могут послать настолько далеко, насколько "велик и могуч русский язык". И мальчики впервые задумались, потому как до этого их учили не думать, а выполнять приказы, выходящие иной раз вообще за рамки здравого смысла. Задумчивые глаза мальчиков отчего-то не насторожили страну; не до того ей было - она примеряла одежды гласности.
      Народ нежданно-негаданно обнаружил, что на самом деле их Родина-мать "империя зла", а правили ими сплошь сифилитики, параноики и маразматики. Партия и правительство, за неимением хлеба, попытались развлечь народ зрелищами. Результат превзошел все ожидания. Зрелища поглощались с куда большим аппетитом, нежели хлеб. Правда, в тот момент народ не предполагал, какую заработает "язву" и какая "диета" предстоит ему в будущем.
      Гласность плавно перетекала в покаяние: за расстрел царской семьи, ГУЛАГ, сговор с Гитлером, гонку вооружений и прочие ужасы. При этом "скромно" замалчивалось, как в разные годы, французы, например, тоже не слишком церемонились со своими царствующими особами, не говоря уже о династических трагедиях в чопорной и высоконравственной Англии, которая, к слову, наплевав на родственные чувства, отказала в убежище последнему русскому царю и его семье. Благонравная Европа, когда припекло, скоропостижно сдала тому же Гитлеру Австрию, Чехословакию и всю Скандинавию. Игра тогда такая была: кто кого раньше сдаст, чтобы попозже от вермахта по собственной голове получить. Но играли напрасно - получили все и мало никому не показалось. И если бы не "империя зла", получали бы и дальше. Восточная Европа, например, не была бы "оккупирована" Советским Союзом, а обрела бы истинную свободу... через трубы крематориев. Однако, всех перещеголяли Штаты - те самые Соединенные, той самой Америки! После Перл-Харбора не только загнали всех проживавших на своей территории японцев в чудовищные концлагеря, но и в "демократическом", должно быть, угаре шарахнули в 45-ом атомными бомбами по Хиросиме и Нагасаки, убив при этом гражданского населения больше, чем погибло американских солдат за всю Вторую мировую войну. К слову, погибло бы их еще меньше, если бы под "атомную разборку" не попал лагерь американских военнопленных в Хиросиме, о чем Трумэн накануне был прекрасно осведомлен. За "атомное дефиле" перед Советским Союзом Америка заплатила жизнями восьмисот своих военнопленных. И никто с горя пеплом не обсыпался...
      Голосила и каялась перед всем миром только наша Родина-мать. Каялась и кланялась. Чем закончилось - известно. Иван Сусанин к тому времени умер и просто некому оказалось повторить его подвиг - завести трех "богатырей" подальше в лес. Или в чащу. Или в пущу.
      ... В Белоярске, естественно, пока "финиты" общегосударственной комедии, с переходом ее в трагедию не ощущалось. Город располагался в одинаковом удалении и от Бога, и от нового "царя", а потому местных "кормчих" волновали события, происходящие в "собственной кухне".
      На заимках, окруженных сосновыми и лиственнично-сосновыми лесами, де от забот о своем народе отдыхали умаявшиеся "слуги", в эти дни живо обсуждались обстоятельства убийства известного в городе и области "вора в законе" Свиридова Евгения Ивановича, по кличке "Горыныч". Разговоры и слухи велись, в основном, относительно загадочно изчезнувшего "дипломата" с пятьюстами тысячами долларов. Знающих людей поражала, правда, не столько сама сумма - Забайкалье, Сибирь и не такое видели! - сколько то обстоятельство, что о ней стало известно, практически, всем. В том числе и тем, кто каждый день упирался взглядом в пустые прилавки магазинов.
      На одной из таких заимок, уютно расположившись в креслах, стоящих возле щедро и богато накрытого стола, сидели двое: Багров Михаил Спиридонович, один из замов начальника горуправления внутренних дел и Родионов Борис Николаевич.
      Возраст их приближался к отметке шестидесяти лет. Оба были высокого роста, плотного телосложения, с чуть наметившейся грузностью и оплывшестью в чертах лица и фигурах. У обоих - седые, начавшие редеть волосы, но тщательно и аккуратно постриженные. У них было много общего и много различий. Но роднило - выражение глаз: такое встречается у людей, которым судьба определила роль "второго плана" - вечный "№2". Кто-то довольствуется и этим - то ли в силу собственной лени, то ли благодаря обретенной с годами мудрости.
      Им же хотелось быть первыми. Очень хотелось! Вся их жизнь, от пионерского горна до соотвествующего места в президиуме, была подчинена этой цели-наркотику. С годами они стали ее рабами, заключив сделку и отдав душу.
      Цель перекроила характеры и привычки, изменила сущность натуры и намертво, как тавро, впечаталась в выражение глаз. Они могли по-разному проявлять свои эмоции, но в глазах всегда присутствовала эта едва, но, все-таки, различимая готовность к прыжку; терпеливое, потаенное ожидание момента; способность переступить через многое, если не все, чтобы в час "Х" успеть занять временно пустующий пьедестал.
      У людей "второго плана", как правило, немало достоинств: они испольнительны, работоспособны, ответственны... Но к ним никогда не следует поворачиваться спиной. Бьют они насмерть, с тщательно выверенным, холодным расчетом, где нет места сомнению, состраданию и уж, тем более, благодарности. И вовсе не оттого, что от рождения коварны, жестоки, циничны и хитры. Просто первоначальное желание быть первым и вполне искреннее убеждение творить во благо всех, за долгие годы ожидания гипертрофировалось и трансформировалось в глухую, злобную зависть - ко всем и вся. Неудовлетворенное, здоровое тщеславие молодости, при отсутствии путей его реализации, оставляет на психике некоторых людей безобразные рубцы, на которых затем ядовитыми сорняками прорастают семена мести и ненависти.
      Возраст был главным врагом Родионова и Багрова. Этот страшный век вымел по сусекам их судеб все жизненные ресурсы. Времени не оставалось. Почти. Кто-то смиряется и отступает, кто-то идет ва-банк. Риск, конечно, благородное дело, но как многие потом умирают, захлебнувшись шампанским.
      - ... Знатная у тебя настойка, - заметил Багров, с удовольствием пригубив напиток. - Василий делает?
      Родионов кивнул:
      - Хорошо здесь, Миша. Давно ты у меня не был. Давай как-нибудь в баньке попаримся, поохотимся.
      Багров досадливо поморщился:
      - У меня, Боря, теперь другая охота. Будь он недаден, этот "дипломат"! - воскликнул в сердцах.
      - Да, доигрался Женька. Помянем, что ли? Друг детства, как никак, предложил Борис Николаевич.
      Не чокаясь, с хмурыми лицами, выпили. Помолчали.
      - Закрутит же жизнь иной раз, - покачал головой Родионов. - Башковитый был мужик, а пошел по кривой дрожке и сгинул. Кто бы мог подумать? В одном дворе росли. У него семья образованная, интеллигентная, а наши - голь беспарточная, из работяг. В результате, где он и кто мы.
      - Ты сильно-то по нему не скорби, - недовольно возразил Михаил Спиридонович. - У Женьки власти и денег побольше нашего было. Еще неизвестно, кто в области первым был - он или Тишин.
      - Да брось, Миша, - кисло улыбнулся Родионов. - Деньги и власть были, а перспектива?
      - И перспектива была, - не согласился Багров. - Время, посмотри, какое наступает. Кто наверх лезет? Раньше они все у меня вот тут сидели! - Михаил Спиридонович сжал пальцы в увесистый кулак. - Пикнуть не смели. А теперь, как клопы в бараках, повылазили из щелей перестройки. Молодые да ранние! презрительно скривился он, со смаком надкусывая добрую половину бутерброда с мясным балыком. Прожевав, зло добавил: - Слишком много вольностей дали, вот что я тебе скажу. Мне сколько лет отпахать пришлось, чтоб такой бутерброд на столе иметь, а нынешнее соплячье в двадцать лет уже по ресторанам за обе щеки их уплетает.
      Родионов с интересом взглянул на собеседника.
      - Миша, - осторожно начал он, - может, есть смысл о себе подумать? Хватит на идею работать. Да и не та она уже. Не железо, не сталь - один кисель.
      - На пенсии, думаешь, лучше будет? - тоскливо произнес Михаил Спиридонович.
      - Смотря как обеспечишь себя, - резонно возразил Борис Николаевич.
      - Темнишь, ты, что-то, Боря. Чувствую я, не на настойку Ерофееву ты меня пригласил и, тем более, не Женьку Свиридова поминать. Колись давай, усмехнулся, прищурившись, Багров.
      - Может, еще? По маленькой? - улыбнулся Родионов. - Выпьем за нас, Миша, за вторых, на которых все и держится в этой стране.
      После того, как выпили, Родионов испытывающе глянул на Багрова.
      - Миша, - начал вкрадчиво, - я тебе расскажу кое о чем, только, пожалйуста, отнесись спокойно. Не шуми и не ерепенься. - Борис Николаевич поудобнее устроился в кресле. Не торопясь, закурил, с наслаждением затянулся и, выпустив тонкую струйку ароматного дыма, продолжил: - Я встречался в день смерти со Свиридовым. - Увидев, как у Багрова удивленно вытянулось лицо, предостерегающим жестом остановил: - Вопросы пока при себе оставь. Об этой встрече ни одна душа живая не знала. Вообщем, попросил меня Женя до поры сохранить кое что... Сказал, охота за ним началась и если случится что, пусть эта вещь государству останется. Я, конечно, удивился, но распрашивать не стал. А после смерти его... - Родионов не выдержал устремленный на него проницательный взгляд Багрова и отвел глаза. - ... После смерти посмотрел. - Борис Николаевич сделал многозначительную паузу и выдал на одном дыхании: - А передал он мне, Миша, дневник атамана Семенова. И цену тетрадочкам назвал...
      Михаил Спиридонович откинулся на спинку кресла и шумно выдохнул, ошелемленно глядя на Родионова:
      - Борис, ты хоть понимаешь, что сейчас рассказал?!!
      - Миша, цена этого дневника... 500 миллионов долларов, - в волнении, шепотом проговорил Борис Николаевич.
      - Ты хочешь сказать, что в них...
      - Да, Миша, да! - перебил его Родионов. - Точное описание места. Женька говорил, будто сам выезжал и проверял. Аппаратуру где-то японскую достал, страшно дорогую. Уверял, ошибки быть не может - есть металл и в немерянных количествах.
      - Там после войны солдаты все пропахали с миноискателями, недоверчиво проговорил Михаил Спиридонович.
      Родионов усмехнулся:
      - Семенов всех вокруг пальца обвел.
      - Кто еще знает о дневнике? - быстро спросил Багров.
      Оставив его вопрос без ответа, Борис Николаевич задал встречный:
      - Миша, как ты думаешь, почему Семенова, взяв в плен осенью сорок пятого, расстреляли только в сорок шестом? - И сам же ответил: - Выбивали из него эту захоронку!
      - А, может, нет там ничего? - засомневался Багров.
      - Ты хочешь сказать, из-под Белоярска незаметно вывезли 50 тонн золота?
      - Как из-под Белоярска?! - Михаил Спиридонович даже привстал от удивления.
      Родионов понял, что проговорился раньше времени, но отступать было поздно.
      - Потому, Миша, что клад свой Григорий Михайлович Семенов не в Даурской степи захоронил, а под Белоярском, в Черном яру.
      - Вот это новость! - не удержался от восклицания Багров. - Подожди, он нахмурился, - в Черном яру? Там же после войны какая-то секретная лаборатория была. Ее потом уничтожили. Местные до сих пор его в тайге стороной за десять километров обходят.
      - Да не было никакой лаборатории, Миша! Специально слухи распускали, убежденно проговорил Родионов. - Там золото, Миша, там!
      Он в возбуждении наполнил стопки. Махом опрокинул свою, жестом предлагая гостю присоединиться. Глаза его лихорадочно блестели, руки слегка подрагивали. Не закусывая, он вновь закурил. Глубоко затянувшись, заметил:
      - Может, из энкавэдистов кто и знал, так поумирали или забыли. Или заставили забыть. В то время в органах серьезные мастера работали... по отбитию памяти, - произнес он веско.
      - Забыть о 50 тоннах золота?! Ты сам-то веришь, что говоришь? - Багров неожиданно осекся. - Борис, опоздал ты. К "делу Свиридова" КГБ подключили.
      - Когда? - упавшим голосом спросил Родионов.
      - Дня два назад. Брось, Борис! С "конторой" тягаться - себе дороже. И потом, если они знали, где золото, почему не вывезли? А вообще, зря, ты, молчал до сих пор. Не по зубам тебе этот клад.
      - Почему только мне? - встрепенулся тот. - А ты? Или сдать меня решил? - он недобро прищурился. - Пойми, Миша, такое раз в жизни выпадает!
      - Давай обмозгуем, что и как. Официально оформим, - осторожно, но настойчиво произнес Багров. - Одна четвертая - твоя по закону. И необязательно говорить, как дневник к тебе попал. Придумаем что-нибудь...
      - Миша, опомнись! - сорвавшись на фальцет, заверещал Родионов. - Ты сам говоришь: к бардаку катимся. Всю жизнь, как медведи, в тайге просидели. Первым своим задницы подтирали и в рот заглядывали. Ты, что, не видишь, партия по швам трещит, а не будет партии - весь Союз развалится к чертовой матери! В Москве давно избушки к Западу передом поразворачивались. Это значит, к нам, сам понимаешь, чем... Москва испокон века сутенершей для Сибири была и под чужаков ее подкладывала, чтоб свою невинность соблюсти. Вспомни сорок первый год. Немцы под Москвой стояли и вошли бы в нее, будь уверен, если бы не дивизии сибирские! И сейчас тоже самое. Ты кому это золото оставить хочешь? Думаешь, народу что-то перепадет?
      - Будто ты о народе беспокоишься, - ехидно ввернул Багров.
      - Миша, с такими деньжищами можно здесь, в Забайкалье, свое государство иметь. Была же у нас своя, Дальневосточная Республика! Да мы любую Швейцарию и Лихтенштейн за пояс заткнем!
      - Борис, думай, что говоришь! - укоротил его Багров.
      - Надоело думать, Миша! - разозлился Борис Николаевич. - И думы эти на блюдечке первым приносить, чтоб они их за свои выдавали. Оглянись кругом, Сибирь - богатейший край, а народ скоро с голодухи пухнуть начнет.
      Михаил Спиридонович невольно бросил взгляд на уставленный явствами и напитками стол. Потянулся к хрустальному графину, наполнил стопки. Молча поднял свою и посмотрел на свет огня в камине. На пальцы упали кроваво-красные блики.
      - Это ведь часть золотого запаса Российской империи, - проговорил задумчиво и в упор взглянул на Родионова: - А ты знаешь, Боря, сколько крови на нем? В том числе и... Женьки Свиридова. - Он вздохнул: - Как ты думаешь, почему он к тебе пришел? Оставил бы корешам своим... Может, он вообще этот дневник забирать не собирался? Что-то здесь не так, Борис. Не сходится...
      Он продолжал вертеть в руках стопку, слегка ее покачивая и рассматривая. Родионов бросил на него настороженный взгляд, в котором на мгновение промелькнули смятение и страх.
      - Да трус он, твой Свиридов! - дрожащим голосом выпалил Борис Николаевич. - При всей башковитости, ума не хватило бы, по-государственному, золотом распорядиться. Понял, что не по силам вес взял, вот и пришел.
      - Ну хорошо, - примирительно сказал Багров, - допустиим, есть золото. Ты, что же, сам его копать собрался?
      - Найдем надежных людей, - убежденно проговорил Родионов.
      Михаил Спиридонович с сочувствием посмотрел на него:
      - Борис, там, где речь заходит о тоннах золота, надежных людей не бывает.
      - Есть у меня связи в округе, - не сдавался тот. - Военные помогут. Взвод солдат выделят, те и знать не будут - что и как.
      - Военные, взвод солдат... - фыркнул Багров. - Они помогут! К стенке тебя поставить и девять грамм в башку влепить!
      - Не говори глупостей! - взвился Борис Николаевич. - Заплатим...
      - Ага, по слитку каждому.
      Родионов порывисто встал и, ничего не объясняя, вышел. Багров проводил его недоуменным взглядом. Спустя минут десять, Борис Николаевич вернулся и бросил на колени Багрову четыре ветхих тетрадки.
      - На, возьми! - на лице его читался вызов. - Составляй акт изъятия и требуй у прокурора ордер на мой арест. - И ехидно добавил: - Может, наградят... лампасами на штаны.
      Тот снисходительно улыбнулся:
      - Присядь, Боря. - Багров достал платок и осторожно захватил им тетради. Стараясь не уронить, поднялся и положил их на каминную полку. Пусть полежат, отдохнут от людских страстей.
      Родионов, насупившись, налил в большой фужер водки, залпом выпил и, сев в кресло, вальяжно откинулся на спинку. С минуту они пристально изучали друг друга.
      - Знаешь, мне сейчас на память случай один пришел, - прервав дуэль взглядов, медленно начал Михаил Спиридонович. - Вспомнил, как ты Женьку кирпичем по черепушке саданул. Его всегда атаманом выбирали, когда в "казаки-разбойники" играли, а ты ему завидовал и однажды...
      Лицо Родионова стало восковым, с мертвенно-бледными, застывшими чертами. Он весь подобрался, как кобра перед атакой. Сев напряженно и прямо, уставился на гостя немигающим, нечеловечеким взглядом холодной и опасной рептилии. Багров почувствовал, как спину прочертили зигзаги молний, нестерпимо острых и ледяных. Он попытался взять себя в руки. Натянуто рассмеявшись, махнул рукой:
      - Ладно, не обращай внимания. - В его голосе послышалась едва уловимая фальшь, когда он бодро поинтересовался: - Ты мне вот что скажи - "дипломат" куда дел? Улика, - добавил многозначительно.
      - Нет никакого "дипломата", Миша, - нагло улыбнулся Родионов. - И не было никогда. А тетрадочки эти я вообще на свалке нашел, когда рухлядь старую вывозил. Смотрю, вроде, почерк старинный, дай, думаю, поинтересуюсь. Узнаю, как прежде людишки жили: о чем думали, во что верили, кого любили, заботы какие были.
      Борис Николаевич снова предстал в роли доброго, гостеприимного, великодушного хозяина. От былого смятения, тем более, угрозы не осталось и следа.
      - Вот-вот, - подыграл ему Багров, - это уже ближе... к Дальневосточной Республике.
      - Миша, - Борис Николаевич растянул губы в ласковой, сладкой улыбке, истинный смысл которой не понятен мог быть лишь для идиота, - я тебя не тороплю. Подумай, помечтай. Может, приснится что хорошее. - Он поднялся: А сейчас идем наверх, мне кассету достали - там та-а-ако-о-ое... Давай расслабимся.
      Багров с готовностью его поддержал.
      Когда по прошествии двух часов они вернулись, тетрадей на каминной полке уже на было. Михаил Спиридонович вопросительно посмотрел на Родионова и вновь ощутил давешний холод - на него в упор смотрели глаза человека, готового на все.
      "Вот такие же у него глаза были, когда он Женьку по голове кирпичом огрел", - подумал про себя Багров и невольно передернул плечами.
      - Что-то не так, Миша? - заботливо, с сочувствием спросил Родионов.
      Михаил Спиридонович только усмехнулся в ответ и понимающе покачал головой.
      - Все в порядке, Борис. А кино, действительно, еще то... Очень интересное кино! - добавил со значением, вкладывая двоякий смысл.
      - Так что, на выходные поохотимся?
      - Почему бы и нет?
      Они вновь вернулись к столу, с жадностью набросившись на еду и напитки. Начался обычный мужской треп: кто, где, с кем... Когда темы себя исчерпали, Багров и Родионов расстались - внешне тепло и радушно, как два закадычных, старых приятеля, проведших незабываемые часы в обществе друг друга. Напоследок, уверяя каждый в своей искренности и надежности, договорились в предстоящие выходные "обязательно расслабиться".
      Проводив Багрова, Борис Николаевич вернулся от ворот, но в дом не пошел, а направился к расположенному в глубине засаженного соснами парка небольшому флигелю, в котором обитал садовник, повар и сторож заимки, - все в одном лице.
      Флигель состоял из маленькой веранды, кухни, ванной и двух комнат. Рывком распахнув дверь, Родионов пересек полутемную веранду и невольно зажмурился, пройдя в кухню. Плотно прикрыв за собой дверь, подошел к столу, за которым сидел плотный, седой мужчина чуть выше среднего роста. На открытом, широкоскулом лице поражали глаза - почти бесцветные, странного, водянисто-зеленого оттенка. Взгляд этих глаз притягивал и отпугивал одновременно. Казалось, они лишены жизни, но в тоже время в них присутствовала магнетическая сила, способная подчинять и ломать чужую волю.
      - Уехал, - устало произнес Борис Николаевич, по-хозяйски присаживаясь к столу, накрытому клеенкой с расставленными на нем настоящим старинным тульским самоваром, чашкой чая, вазочками с вареньем и дешевыми конфетами, нарезанным на толстые дольки лимоном. - Сделай-ка, Василий, и мне чайку, попросил капризным тоном Родионов, небрежно закидывая ногу на ногу.
      - Может, покрепче чего, Борис Николаевич?
      Тот сделал отрицательный жест, махнув холеной рукой, с ухоженными ногтями.
      - Покрепче мы уже с Багровым приняли. Башка трещит! Не пошла сегодня твоя настойка... Нелегкий был разговор у меня с Мишей. - Он принял из рук Василия тонкий стакан в потемневшем серебряном подстакане. Не поблагодарив, шумно отхлебнул и тяжелым взглядом уставился на работника: - Придется нам с тобой, Василий, расширить сферу деятельности.
      Тот спокойно выдержал его взгляд и пожал плечами:
      - Раз надо - сделаем.
      Родионов отхлебнул еще пару глотков, отставил стакан и достал из кармана пиджака сложенный вчетверо листок бумаги. Кинув на стол, презрительно скривил губы и с неожиданной яростью, изменившись в лице, произнес:
      - Вот, полюбуйся! Они нам условия диктовать решили!
      Василий молча взял листок, развернул и, склонив голову набок, принялся читать. Ознакомившись, поднял голову и посмотрел на Родионова своими страшными, как провал трясины, глазами:
      - Наследнички, значит, объявились. Ничего, Борис Николаевич, мы им быстро руки укоротим. Я их законы хорошо знаю. Есть у нас теперь рычажок баба свиридовская и выкормыш его. И Франка я знаю: не попрет против такого рычажка. Он из воров старой закалки, Горынычу жизнью обязан. Станет рыпаться, на короткий поводок посадим. А бабу с мальчишкой я упрячу, будьте спокойны.
      Родионов приободрился и уже спокойно проговорил:
      - Я надеюсь на тебя, Василий. - Он вновь потянулся к стакану с чаем, но рука его на полпути замерла: - Но откуда узнали?! Женька, тварь, сказал, что ни одна живая душа не в курсе...
      - Нашли кому верить, - усмехнулся Василий. - Не мог он один такое дело провернуть. Фраеров опасно было брать. Скорее всего, они втроем - Свиридов, Франк и Мухин туда ездили. - Он растянул губы в довольной ядовитой улыбке: - Один точно отъездился.
      Родионову стало жутко сидеть рядом с этим человеком. Он поспешно встал и, не протягивая руки, заторопился, стараясь, однако, не выказывать своих чувств.
      - Ну все, Василий, я тебе задание дал, выполняй, покровительственно-бодрым голосом заметил Борис Николаевич. - Надо торопиться: Михаил сказал, к этому делу "контору" подключили. Не дай Бог, кагэбэшники пронюхают, с носом останемся. И хорошо, если только с носом. Эти твари могут "глубоко бурить" - не с цацками атамана, а в чем мать родила драпать придется. Благо, Китай рядом. У меня там есть, где и у кого отсидеться. Зараннее берлогу подготовил... - Родионов осекся, заметив интерес в глазах Василия и скомканно, почти в панике, закончил: - Ладно, может, пронесет. Давай, готовь машину, поздно. Я сейчас соберусь, а ты жди меня у крыльца.
      Он уже взялся за ручку двери, намереваясь поскорее покинуть флигель и с ужасом представляя себе обратный путь в обществе этого человека, когда услышал за спиной равнодушным тоном заданный вопрос:
      - Борис Николаевич, как же Михаил Спиридонович к нашей идее отнесся? Он - с нами?
      - С нами, с нами, Василий, - заверил его Родионов. - Куда он денется? - полуобернувшись, фальшиво и натянуто рассмеялся Родионов. - Василий, ты вот что... Я думаю, рисковать не стоит: отправляй Франка и Мухина на свидание кое с кем, - он, по-крысиному, оскалился. - Давно пора им воссоединиться.
      Выйдя из флигеля, он глубоко несколько раз вздохнул. Постоял на крыльце, глядя в ясное, звездное небо.
      " С кем дело иметь приходится! - подумал и крепко, грязно выругался про себя. - Сделаем дело, эту тварь первой убирать надо, иначе... - У него задрожали колени при мысли, что может сделать с ним Василий, когда у них в руках окажется золото атамана Семенова. - А кто убирать будет? - задал Родионов себе вопрос-дилемму, подходя к дому. - Впрочем, над этим пусть Мишка голову ломает. Я свой груз греха уже взял. Да, не мешало бы еще кое-кого к нам привязать. В жизни всякое случается. Провалим дело, кто вытаскивать будет? Пора вояк подключать. А там видно будет - штаты никогда "сократить" не поздно"
      Глядя на закрывшуюся за хозяином дверь, Василий несколько минут сидел в задумчивости.
      "Рыло, сплошное свиное рыло, хоть и в дорогом, модном пиджаке. В Китай намылился, - мысленно усмехнулся Василий. - Да кто ж тебя пустит! В Поднебесную много дорог ведет, в их числе, и через... тот свет. Не чета этому холую люди хаживали и тем дорожку перешли. "Контора" - это серьезно, а Малышев - еще тот волкодав. Он за это золото горло перегрызет. Старой закалки чекист. Таких танком утюжь, все-равно, орать будут: "За Родину! За Сталина!" Знаем, проходили... А, может, стукнуть в "контору"? - пришла на ум шальная мысль, но он тут же ее отбросил. - И что, с явкой прийти? А дальше - зона? Хотя... Горыныча вполне на золото обменять можно. Наверняка спишут. Только с чем останусь? Нет в этой гребанной стране справедливости, не было никогда и не будет! - Он до хруста сжал челюсти, лицо его окаменело. Василий почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы давней, непроходящей обиды, а душу заметает шершавой, колючей метелью слепой мести и ненависти. - Не дождетесь, скоты! Всех переживу! Вы еще узнаете Ваську Молохова! Таким узнаете, что и дети, и внуки ваши по ночам кричать и в постель мочиться будут!"
      Он сжал кулаки, не заметив, как в руке оказался оставленный Родионовым листок. Бумага, хрустнув, полностью исчезла в кулаке, лишь маленькие уголки торчали меж стиснутых, побелевших пальцев. В этот час во флигеле, окруженном великолепной, девственной природой, на столе, накрытом к мирной, домашней трапезе, и мощные кулаки, и сам зловещий текст на бумаге казались воплощением абсолютного зла, рожденного под сенью мира, изначально прекрасного и гармоничного, но с роковым упорством попираемого человеком, стремящимся превратить его в нескончаемую трагедию, где главные роли из века в век играют Золото и Смерть...
      Глава восьмая
      Анастасия Филипповна, подняв воротник роскошной шубы, осторожно сошла по ступенькам драмтеатра и огляделась. Ни Юры, ни машины, конечно же, не было. И быть не могло. Так как концерт закончился на полчаса часа раньше. Приехавших в город музыкантов, к сожалению, не миновала эпидемия гриппа. Но, несмотря на сокращенную программу выступлений, Родионова до сих пор ощущала себя пребывающей в ином мире, среди волнующих звуков и образов.
      После откровенного разговора с дочерью, она решила остаться дома и никуда не ходить, но Наталья настояла, сказав, что вечер тоже хочет провести вне дома.
      "Нам обоим нужна передышка, мамочка, - вспомнились ей сочувствующие глаза дочери. - Я приглашена в молодежное кафе, а ты сходи на концерт. А завтра, когда этот урод уедет на работу, мы целый день будем вместе. Я попрошу Лиду, она подменит меня в архиве. Тем более, я за нее два дня уже отработала."
      Анастасия Филипповна еще раз оглядела быстро пустующую театральную площадь: кто-то уезжал на такси, за кем-то предусмотрительно заехали на машинах родственники или друзья, некоторые спешили на расположенную невдалеке автобусную остановку. Она, улыбаясь, вежливо отклоняла предложения знакомых подвезти ее. Ей захотелось просто пройти пешком несколько остановок, подышать свежим воздухом, посмотреть на ночной город. Она понимала, что обманывает себя, стараясь найти предлог, чтобы попозже вернуться домой. Сегодняшняя сцена еще стояла перед глазами и ее невозможно было изгнать из подсознания. Даже концерт, подаривший божественное наслаждение, оказался не в силах растворить этот черный, с запахом и цветом дегтя, тяжелый, неприятный осадок на душе. Она вынуждена была признать: Родионов стал ей настолько отвратителен и омерзителен, что находиться с ним под одной крышей, в одном доме, терпеть его присутствие, - становится невыносимо...
      Занятая своими мыслями, она не заметила, как рядом мягко затормозила машина и вздрогнула, услышав сбоку приятный, с легким акцентом, мужской голос:
      - Вы не боитесь одна гулять в такую пору по ночному городу?
      Анастасия Филипповна резко повернулась, краем глаза успев охватить совершенно пустую улицу и оставшуюся позади театральную площадь, к этому моменту уже абсолютно безлюдную.
      "Накаркал, стервец, - мысленно констатировала она, помянув Родионова. И с неожиданно пришедшими спокойствием и равнодушием подумала: - Интересно, только шубу снимут или еще подзатыльников надают?"
      Видимо, ее мысли столь откровенно отразились на лице, что вышедший из машины мужчина от души рассмеялся. Они с интересом несколько секунд изучали друг друга. В его глазах полыхали озорные, дьявольские огоньки. И она, не отдавая себе отчета, повинуясь какому-то странному порыву, вдруг сказала, глядя ему прямо в глаза:
      - В такую пору по ночному городу, конечно, гулять лучше вдвоем, но, порой, вторая половина настолько отвратительна, что одиночество воспринимаешь, как рай.
      Даже если бы рядом разорвалась бомба, она не произвела бы столь ошеломляющее впечатление на незнакомца, как обращенные к нему ее откровенные слова. Он молча смотрел на нее, пребывая в крайнем изумлении. Все, что ему удалось узнать об этой женщине, совершенно не вписывалось в рамки ее теперешнего поведения. Наконец, справившись с эмоциями, он проговорил:
      - Иногда стоит рискнуть, порвав с прошлым и попытаться начать все сначала.
      - Я обязательно последую вашему совету. Дело за малым: где найти ориентир, от которого начать считать сначала.
      " Боже мой! - с ужасом слушала она собственные слова. - Предлагаю себя, как последняя проститутка. - Но вдруг с удовлетворением подумала: Жаль, не видит и не слышит меня Родионов. Его бы инфаркт хватил!"
      Она с откровенным вызовом взглянула на незнакомца. Он несколько смутился, но тотчас быстро обошел машину и призывно открыл дверцу. Улыбаясь, застыл выжидающе и проговорил:
      - Вы еще не рискнули.
      - Это вам так кажется, - усмехнулась она, садясь в машину.
      "Ни черта себе оторва!" - мысленно, с изрядной долей восхищения, подумал мужчина.
      "Ну и рога у тебя, Родионов, вырастут сегодня ночью! Над камином места не хватит!" - с мстительным злорадством подумала женщина.
      Машина, сорвавшись с места, сверкающим фантомом рассекла ночь. Вырулив на широкий, как глиссада, проспект, с жадностью набросилась на покорно раскинувшуюся дорогу.
      Они долго ехали молча. Мужчина временами бросал мимолетные взгляды на сидящую рядом женщину, отмечая характерные черты лица. Он, словно художник, пытался срисовать и запечатлеть на холсте памяти ее античный профиль, высокие скулы, чувственный рот, длинные пушистые ресницы, тяжелую копну волос, уложенных незатейливо, но оттого придающих ее облику еще более царственную и гордую осанку.
      "Бог ты мой, - думал мужчина, - откуда здесь, в забайкальской глуши, взялись эти княжеские черты лица? Отец - генерал, мать - домохозяйка. А единственная дочь Анастасия, словно сошла со старинных полотен. Внешне спокойная, холодная и недоступная... или не нашлось никого, кто смог бы взломать этот слой льда..."
      "Бог ты мой, - думала женщина, - сколько лет потрачено на то, чтобы не жить, а соответствовать! Сначала - положению отца, потом - мужа. И как хотелось когда-нибудь, хоть на час вырваться из замкнутого круга условностей, общественных приличий, внешнего благополучия и счастья, этого тонкого, по сути, слоя льда, под которым стремительно несется бурная река лжи, пороков, низменных страстей, прилюдного, льстивого обожания и тайной, всепожирающей зависти и ненависти. Наконец, вырвалась... Довольна? Да! Да! Да! Затра пусть хоть весь город лопнет от слухов и сплетен. Но это будет завтра. А сегодняшнюю ночь я никому не отдам, она - моя, яблоко моего греха. Я съем ее всю, утону в ее соке, захлебнусь и... умру. Умру счастливая. Это потом придет черед сомнениям, раскаянию и разочарованиям. Но до рассвета еще целая ночь. Моя ночь!"
      Наблюдая за сидящим рядом мужчиной, женщина почувствовала лихорадочное возбуждение. Ей стало жарко и она распахнула полы шубы. Было нечто манящее и притягательное в том, как он вел машину: как на лоно-руль ложились его сильные руки; как уверенно он сжимал рычаг переключения скоростей, казавшийся ей древним фаллическим символом; даже в том, как он сидел и смотрел на дорогу, было что-то волнующее и эротическое.
      Женщина протянула руку и осторожно положила на колено мужчине. Почувствовав, как он вздрогнул, медленно повернула к нему лицо. Он плавно сбросил скорость, затем, круто повернув руль, въехал в первый попавшийся на дороге темный переулок. Машина остановилась, двигатель смолк, фары погасли. На них обрушилась непроницаемая тьма и звенящая тишина.
      Мужчина нашел руку женщины и слегка ее сжал. Она не шелохнулась, но он уловил слабый не то стон, не то вздох. До сих пор не было сказано ни слова. Но оба чувствовали, что между ними идет безмолвный, на неведомом еще людям уровне, диалог. Они догадывались или знали: такой уровень существует, но впервые поднявшись на него, ощутили себя очарованными странниками заблудившимися, но не отчаявшимися. Эти двое поняли: нынешняя ночь нежданный дар небес. Кто-то, более всесильный и мудрый, чем человек, решил в последний момент спрямить их извилистые, убогие, с опасными поворотами, дороги, подняв невидимый занавес, за которым не существовало ни границ, ни государств, ни вождей и их поданных, не было ни бедных, ни богатых, ни войн, ни болезней. Только - бесконечность мироздания и две летящие навстречу друг другу души - Мужчины и Женщины...
      Соболиный мех прятно согревал и ласкал кожу. Он приподнялся на локте и заметил, как из глаз женщины, прикрытых густыми ресницами, сбегают слезы, оставляя на скулах мокрые, блестящие дорожки и исчезая в завитках и прядях рассыпавшихся волос. Она почувствовала, что он смотрит на нее и открыла глаза. В них плескалось озеро нежности и благодарности.
      - Как тебя зовут? - спросила она, улыбаясь.
      - Немо. Кажется, так звали человека, который хотел сохранить за собой маленький островок тайны, - ответил он, внутренне напрягаясь.
      Женщина счастливо рассмеялась.
      - Что-то не так? - спросил он обескураженно.
      - Капитан Немо, - повторила она, словно пробовала его имя на вкус. Тот самый... Вот уж не думала. Ты... специально ждал меня?
      - Да, - ответил он, судорожно сглотнув и откидываясь на спину.
      - Родионов знал, что ты появишься на горизонте. Он был слишком заботлив сегодня, настаивая, чтобы меня из театра забрал его личный водитель. Он что-то тебе должен? - голос ее был спокойным. Слишком спокойным.
      Он понял ее состояние и еще понял, что этой женщине нельзя лгать никогда и ни при каких обстоятельствах. Этот человек редко обременял себя общепринятой среди людей моралью и нравственными критериями. Его жизнь, потомка сосланных некогда в Сибирь прибалтийских немцев, изначально, с самого рождения, отторгала и мораль, и нравственные устои общества, которое молча и трусливо созерцало трагедию "маленьких народов", делая вид, что ничего страшного, в сущности, не происходит и ничего постыдного и ужасного нет в том, как "маленькие народы" государство использует в качестве разменной монеты и в зависимости от большой или малой нужды.
      Но теперь, рядом с женщиной, которая буквально взорвала его душу, он не мог позволить себе поступить, как обычно. Эта женщина, которой в его планах предстояло сыграть роль "козырной дамы", всего за несколько часов стала родной и близкой. Мужчина пытался уверить себя, что так не бывает и виной всему - лишь возникшая между ними страсть, мимолетное сходство сильных, неукротимых и, в то же время, глубоко одиноких и страдающих натур. Но, в тоже время, понимал, что не прав, ибо с того момента, как она села в его машину, уже знал: эту женщину у него отнимет только смерть.
      - Что он тебе должен? - повторила она свой вопрос.
      - Почему ты решила, что дело в нем? - спросил он, стараясь оттянуть момент главной истины.
      - Только не говори, будто был тайно и безнадежно в меня влюблен и, наконец, решил познакомиться, - засмеялась она.
      - Он взял вещь, которая ему не принадлежит.
      - И ты решил обменять ее на меня, - скорее, утвердительно заметила она. - Могу я узнать ее цену?
      - Да, - его голос поразил ее своим отчаянием.
      Она приподнялась и удивленно взглянула на него.
      - 500 миллионов долларов, - он смотрел ей прямо в глаза.
      Она наклонилась и, с нежностью поцеловав в губы, прошептала:
      - А, знаешь, я ни о чем не жалею. Не каждый день женщине говорят, что она имеет такую цену.
      - Настя, - он впервые назвал ее по имени, - ты стоишь большего. Но... у тебя со мной нет будущего.
      Она оценила его фразу:
      - Ты сказал " у меня с тобой". Почему - не у нас?
      - У меня слишком "богатая" биография даже для этих мест. Я не могу предложить тебе быть любовницей, а ты никогда не сможешь стать моей женой.
      - Одна из моих далеких прабабушек когда-то блистала в салонах Санкт-Петербурга, а потом в одночасье стала женой каторжанина. Это случилось 14 декабря 1825 года. Так что я лишь продолжу семейные традиции.
      - Это разные вещи, - он покачал головой и повторил: - У нас нет будущего.
      - Будущее есть даже у мертвых. Просто, как и любое, оно не ведомо нам.
      - Я отвезу тебя домой, - проговорил он. - Утро вечера мудреннее, Настя. Уверен, утром ты встанешь и будешь с ненавистью вспоминать эту ночь.
      - Утром я буду вспоминать мужчину, у которого самое лучшее имя на свете и... самый... - она смутилась, улыбнувшись, - Впрочем, это твое достоинство, как говорится, "не для прессы".
      В ответ он лишь молча покачал головой.
      Проезжая мимо одного из работавших ночью киосков, она попросила его остановиться.
      - Ты хочешь есть? Господи, какой же я болван! Не догадался даже шампанским тебя угостить! Здесь, наверняка, какую-нибудь дрянь продают. Я знаю один ресторанчик...
      - Подожди, - остановила она его, - купи мне, пожалуйста, водки.
      - Водки?!! Зачем?!
      - Так надо, - в ее голосе послышалась незнакомые ему до сего момента требовательность и жесткость.
      - Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь, - со вздохом согласился он, вылезая из машины. Потом все-таки наклонился и переспросил: - Ты уверена, что тебе сейчас нужно именно это?
      - Уверена! - четко произнесла она, с мечтательно-дьявольской улыбкой на губах.
      Пока его не было, она, опустив стекло, с удовольствием наслаждалась чистым, морозным воздухом, отстраненно наблюдая за стайкой сидящих поблизости на скамейке подростков.
      "Глубокая ночь. Наверное, есть кватриры и дома, где их ждут. Но им отчего-то хорошо именно здесь, на заснеженной, тихой улочке. Почему? А почему здесь оказалась я?.." - додумать она не успела, вернулся ее "капитан Немо".
      Весь остаток пути он, теряясь в догадках, с содраганием смотрел, как жена второго лица в городе накачивается водкой, причем прямо из горлышка. Один раз он остановил машину и попытался ей помешать, но, встретив шквал неуправляемых эмоций, счел за благо вернуться за руль и продолжить вести машину, изредка бросая на Анастасию Филипповну испуганные взгляды. Что он при этом думал, сформулировать трудно, ибо нельзя описать сумасшедшие мысли мужчины, наблюдающего за респектабельной, красивой женщиной в роскошной соболиной шубе, пьющей из горла сорокаградусное вещество непонятного происхождения и ничего не закусывающей.
      Бережно поддерживая под руки, он довел ее до подъезда и далее - лифта.
      - Я провожу тебя до квартиры, - его взгляд был сочувствующий.
      - Нет, дор-р-ог-гой, - проговорила она заплетающимся языком. - Еще не время. Сегодня, милый, мой бенефис!
      Двери лифта сошлись и последнее, что он увидел - совершенно трезвые, ясные глаза, но страшные разлитой в них и готовой вот-вот выплеснуться через край клокущей яростью.
      Он нервно передернул плечами, догадавшись, зачем она пила водку и что произойдет в квартире.
      "Сейчас ему электрический стул мягким уголком покажется, а газовая камера - цветочной оранжереей... по сравнению с этой женщиной", - с некоторым сочувствием подумал он о Родионове.
      Анастасия Филипповна вышла из лифта и, пройдя неколько шагов, облокотилась о дверь своей квартиры, до отказа утопив кнопку звонка. Она не отпускала ее до тех пор, пока дверь не распахнулась. Потеряв равновесие, едва не упав, она ввалилась в прихожую.
      - Анастасия!
      - Мама!
      Муж и дочь одновременно кинулись к ней, стараясь удержать, но тотчас невольно отпрянули, ощутив запах водочного перегара. Нащупав ногой дверь, она с треском вдарила по ней, закрывая ее. Подняла голову и, ухмыляясь, с вызовом заявила:
      - А вот и я! Что, не ждали?!! - в ее голосе послышалась угроза.
      Она отметила выражение ужаса на бледных, осунувшихся лицах домочадцев.
      - Анастасия, где ты была?! Что с тобой произошло?! - приходя в себя, закричал муж.
      - Мама, тебе надо срочно в больницу!
      - Молчать! - рявкнула она. - Р-разговорчики в стр-р-рою! Сми-и-р-р-но!
      Наташка, марш в комнату! - обратилась к ошелемленной дочери. - У нас с папочкой сейчас кон... конфиси... конфизисиальный разговор будет! Я буду его "персональное дело" разбирать!
      - О, Господи... - прошептала дочь, поднося руки ко рту, словно хотела заглушить рвавшийся из нее крик. Но, спустя несколько мгновений, ее лицо приобрело выражение восхищения и радости. Наталья прыснула, но, взглянув на отца, быстро прошмыгнула в свою комнату, не забыв, естественно, оставить дверь слегка приоткрытой.
      - Где ты шлялась?!! - побагровев от ярости, закричал Родионов.
      Она молча смотрела на него; на губах блуждала презрительная и снисходительная улыбка. Он замахнулся, пытаясь ударить ее по лицу, но не успел. Жена стремительно выбросила вперед ногу, обутую в австрийский, с узкими носками, сапог и саданула ему в промежность. Хватая ртом воздух, выкатив глаза, он отлетел к стене и с шумом приземлился на пол. Из комнаты выскочила дочь.
      - Отставить! - грозно прорычала Анастасия. - Цюрюк!
      Дочь, моргнув несколько раз, выдавила что-то нечленораздельное и поспешила ретироваться.
      Родионов, скрючившись, облокотился спиной о стену и, зажмурив глаза, вдруг... заплакал. Он плакал почти беззвучно, временами тоненько всхлипывая и вздрагивая; подтянув ноги к животу и все еще заслоняя руками причинное место. Она, тяжело дыша, смотрела на когда-то даже приятного ей человека, с годами превратившегося в омерзительную личность, "не принадлежащую себе", как любил он повторять в последнее время. Но сейчас ей отчего-то стало безумно жаль его. Ее душа, как хрупкий, белый подснежник, пробивала тяжелый, черный пласт ненависти и холодную, острую корку мести.
      "Всего час назад я любила мужчину, ласкала его, целовала. Была поддатливой и покорной в его сильных, крепких руках. Я поднималась с ним на такие вершины, где только солнце, свет и вечное тепло... И вот теперь со мной другой мужчина. И я лечу в бездну. Бьюсь об острые ее уступы, вырываю клочья мяса и слышу, как с хрустом ломаются кости. Где же я - настоящая? С кем из них? И кто виноват - я или они?.."
      Она стащила сапоги и рывком - шубу, отбросив все это под вешалку. Затем шагнула и села рядом с мужем на пол. Сидела, подтянув колени и уронив между стройных ног красивые, с гладкой, ухоженной кожей, руки.
      - Боря, прости меня... - сказала тихо, откидывая голову и закрывая глаза.
      - Я обзвонил все больницы, морг, "скорую помощь", поднял на ноги весь горотдел, ГАИ. Мы с Наташей не отходили от телефона... и каждый раз боялись поднять трубку, чтобы, не дай Бог, не услышать самое страшное. Анастасия... Настя... - он умолк.
      Так ее мог называть только один человек - ее летчик-ас, оставшийся насегда молодым и красивым и навечно тридцатилетним. Но, похоже, она не обратила внимания и продолжала отрешенно молчать. Он ждал ее реакции или хоть слабого отклика, пытаясь прислушаться не разумом, а душой. Но вокруг плотной завесой стояла лишь обволакивающая, липкая, какая-то сырая и холодная, тишина. И даже в ней Родионов старался отыскать тайный, скрытый смысл, который, проявившись, возможно, озарит его неведомым, истинным знанием. Он был готов поверить, если надо - убедить себя в том, что и она испытывает те же чувства.
      Она испытывала жуткую головную боль и нестерпимую тошноту...
      - Извини, мне плохо.. - быстро выговорила жена, опрометью кидаясь в ванную.
      Борис Николаевич сжал челючти и мысленно выругался. Он попробовал подняться, перекатившись набок и встав на четвереньки.
      "Второго секретаря горкома партии - ВЛАСТЬ! - поставили на четвереньки. И кто?!! Свои - самые близкие и родные...", - пронеслась в голове шальная, сумасшедшая мысль и ему стало нестерпимо стыдно и обидно, как никогда прежде в жизни.
      ... Оставалось совсем немного времени до того момента, когда в столь же пикантную позу поставят великую Державу. И тоже - все свои, самые, что ни на есть, "родные и близкие". Только уже никому почему-то не будет ни стыдно, ни обидно...
      Потом они долго сидели вдвоем в кухне. Он заботливо и услужливо отпаивал ее крепким чаем, перед этим насильно заставив съесть несколько ложек горячего, наваристого борща. Она никогда не замечала в нем прежде столько искреннего участия и любви.
      " Я, конечно, виновата сама. Строила все эти годы Бог весть что из себя. А надо было быть просто обыкновенной бабой. Не сидеть часами за фортепиано, не читать заумные книжки, не шляться по концертным залам, а работать где-нибудь, научиться шить, вязать, иногда напиваться до потери памяти и рожать, рожать, рожать. Может, именно в этом и есть наше бабье счастье? Ведь рванула же одна из моих прабабок за своим князем в Сибирь! А мне чего не хватает? Прав был "Немо" - утром я буду с ненавистью вспоминать себя, сегодняшнюю, вернее, уже вчерашнюю. Гульнула на всю катушку, как купчишка-золотопромышленник! И перед Наташкой неудобно... Господи, как я ей в глаза смотреть буду, после всего? Хорошо, хоть Боря ни о чем не спрашивает. Почему я была к нему так равнодушна и бессердечна? Он-то, положим, не виноват, что Олег разбился. Да и выходила я за него по собственной воле, никто на аркане не тянул. Хоть и без любви. Наверное дело все-таки во мне..." - размышляла Анастасия, механически размешивая сладкий чай в кружке.
      Словно издалека до нее доносились слова Родионова. Она попыталась сосредоточиться на них и когда, наконец, осознала услышанное, резко вскинула голову.
      -... Я не спрашиваю, с кем ты была и где, - монотонно звучал голос Бориса Николаевича, но вот в нем появились так хорошо знакомые ей властные, вещающие истину в последней инстанции, интонации: - Но я умоляю, Настя, впредь, если тебе потребуется снять напряжение, отдохнуть от дома, кухни, вообще от всех этих житейских забот и рутины, - скажи и я все устрою. Ты могла бы завести подруг, естественно, соотвествующего ранга и положения и прекрасно проводить время: иногда и выпить, посплетничать. Я не исключаю в твоей жизни и легкого флирта. Все мы живые люди, и нам время от времени требуется внимание простых смертных. Но, пожалуйста, прошу тебя: в городе ты должна, нет - просто обязана! - вести себя соответственно занимаемой мной должности и положения. Я с ужасом думаю, что завтра мне предстоит пережить далеко не лучшие часы в своей жизни. В глаза, как ты понимаешь, никто ничего не скажет, но уж за спиной...
      - Я могу завтра пойти с тобой на работу, - спокойно проговорила Анастасия. - И вместо тебя дам в морду любому, кто хоть словом или взглядом попытается намекнуть на сегодняшнее. - Она отставила кружку с чаем и, сложив руки на столе, глядя на него в упор, продолжала: - Знаешь, Родионов, я сейчас, как дура, мечтала: многое у нас с тобой могло бы сложиться и во что-то вырасти.Я, представь, домечталась в мыслях о ребенке! Обвиняла, корила себя... Родионов, ты можешь из второго стать первым, из первого -даже президентом, но ты никогда не станешь Кавалергардом, потому что всю жизнь прожил, как завистливое, алчное и тупое существо под названием "быдло". - Она встала, запахивая на груди теплую, пуховую шаль. Смерив его уничтожающим взглядом, четко проговорила: - С этой минуты я тебе ничего не должна, а вот ты... Ты должен вернуть одному человеку все, что у него украл! Видишь ли, даже 500 миллионов долларов не стоят покоя моего и моей дочери.
      Она попыталась выйти из кухни, но внезапно вскочивший Родионов преградил ей путь.
      - Пропусти, - потребовала Анастасия. - Теперь меня не удержит рядом с тобой ни Господь Бог, ни Сатана.
      - Значит, ты была с ним?! - свистящим шепотом, сквозь зубы процедил он.
      - С кем, с ним? - спросила она с интересом.
      - Ты, как последняя тварь, легла под этого... этого уголовника?! Под недобитого фашиста?! - словно не слыша ее, брызгая слюной, кричал муж.
      - Родионов, ты уж как-нибудь определись, кто он: политический или уголовник? - холодно усмехнулась она.
      - Он - кровник! Слышишь, ты, тварь, кровник он теперь мой!!!
      - Я устала, - вздохнула она. - Пропусти меня.
      Анатасия не успела даже испугаться. Родионов, с неожиданной хваткой вцепившись ей в волосы и молниеносно намотав их на руку, с силой толкнул ее голову в сторону навесного кухонного шкафа. Ее лицо осталось спокойным и в тот момент, когда острый, окованный металлом угол, стремительно, словно копьем, вспорол хрупкую и тонкую височную кость.
      Глазами, расширенными от ужаса, Борис Николаевич смотрел на залитое кровью лицо жены, которое накрывала своим мертвенно-бледным саваном смерть. Он разжал руку и тело скользнуло на пол. Ему показалось, падала она медленно и бесшумно, очень-очень долго и буквально подскочил на месте, услышав за спиной сонный, недовольный голос дочери:
      - Ну что вы никак спать не ляжете!
      Протирая глаза, Наталья заглянула в кухню. В первый момент она не поняла, что произошло, но, увидев лежащую на полу мать с проломленным виском, отшатнулась и попятилась, глядя на отца глазами, в которых постепенно нарастал шквал безумия.
      - Ты убил ее... - прошептала она хриплым, срывающимся голосом. - Ты убил ее! - повторила уже громче и вдруг сорвалась на истеричный фальцет: Ты у-у-у-би-ил е-е-ооо!
      Он рванулся, пытаясь прижать ее и заставить замолчать, но она в страхе отскочила, закричав еще громче:
      - Не подходи ко мне!!!
      Вид у нее был безумный и страшный.
      - Наташа, она сама, поверь, ... поскользнулась. Мы мирно сидели и пили чай. Ей стало снова плохо, она поднялась, чтобы выйти в ванную. Наташа, она... ее качнуло... неудачно, прямо на угол...
      Родионов и сам находился на грани истерики: мысли путались, он лихорадочно соображал, как поступить в подобной ситуации.
      "Миша! Ну да, конечно, Миша Багров. Надо немедленно ему позвонить. Сначала ему... Никакая "скорая" и милиция уже не помогут. Только Миша! Или... сначала им? А если они меня бросят, не поддержат? Случай-то самый подходящий. Зачем им делиться ? Нет, я же многое знаю. Это я знаю ВСЕ! Мишке... сначала Мишке, а потом - им..."
      Борис Николаевич метнулся в прихожую, по пути отшвырнув дочь, впавшую в состояние полнейшей прострации. Дрожащими пальцами, лишь с четвертой попытки, набрал номер домашнего телефона Багрова. С маниакальной сосредоточенностью принялся считать телефонные гудки, стараясь не думать о том, что именно придется говорить. Наконец, трубку сняли и послышался хриплый спросонья голос Михаила Спиридоновича:
      - Слушаю, Багров.
      У Родионова перехватило дыхание и пересохло в горле. Пытаясь унять озноб и справиться с лязгающими зубами, он, скорее, промычал, чем проговорил в трубку:
      - Миша, это я, Родионов.
      - Что случилось? - уже четко произнес тот. Ночные звонки не были для него слишком большой неожиданностью, учитывая специфику работы. "Включаться" с годами он научился быстро. - Борис, что молчишь? Родионов?
      - Миша, случилось несчастье... Понимаешь, мы сидели с Анастасией в кухне... и... и... - Родионов никак не мог заставить себя сказать главное.
      - Борис! - рявкнул в трубку Михаил Спиридонович. - Какого черта! Ты же позвонил и дал "отбой". Сказал, что все в порядке; Анастасия задержалась у знакомых.
      - Да, задержалась... Но... Миша, понимаешь, она у-умерла.
      - Что? - начал заводиться Багров. - Громче говори!
      - Миша, я убил ее, - против собственной воли, четко произнес Родионов.
      - Ты, что, пьяный?! - рассвирипел Михаил Спиридонович. - Иди проспись!
      - Ты должен приехать первым, Миша.
      Багров готов был послать его к черту, но что-то в интонациях Родионова его насторожило.
      - Боря, что случилось с Анастасией? - осторожно спросил он. - Я правильно тебя понял?
      - Да. Ты все понял правильно.
      - Идиот! Боже мой, какой же, ты, идиот! - воскликнул Багров в сердцах. - Ничего не трогай. Я скоро приеду. Да, а где Наталья? Она-то хоть, надеюсь, жива?
      - У нее шок, ничего не соображает. Миша! Приезжай! - истерически выкрикнул Родионов. - Иначе, я тоже с ума сойду.
      - Идиот! - напоследок проговорил Багров и, с чувством выругавшись, бросил трубку.
      Он сел на кровати, пытаясь собраться с мыслями. Кровать заскрипела и Багров услышал за спиной встревоженный голос жены:
      - Тебя вызывают? Что случилось?
      - Отелло в город приехал на гастроли, туды-т его растуды-т! - в ярости бросил Михаил Спиридонович, но тут же спохватился и зло добавил: - Спи! Чего подхватилась!
      Жена обиженно засопела и, дернув на себя одеяло, что-то недовольно пробурчала. Багров встал и успел сделать всего два шага по спальне, когда вновь зазвонил телефон.
      " Ну, гад, приеду и сам тебя удавлю!", - подумал он, срывая трубку телефона.
      - Что ты трезвонишь, придурок! - не сдержался он. - Еду я уже! Еду!
      На другом конце провода растерянно охнули и повисла тишина.
      - Алло! Багров слушает, - на всякий случай представился Михаил Спиридонович. - Кто у телефона?
      - Дежурный по горотделу майор Степашин!
      Багров попытался вздохнуть и судорожно закашлялся.
      - Вы уже знаете, товарищ полковник? - осторожно спросил Степашин.
      Михаил Спиридонович, откашлявшись, мысленно проклиная всех ближних и дальних Родионова, все же поинтересовался:
      - О чем?
      - Немца убили, в Кедровом переулке. Опергруппа уже выехала.
      - Какого немца? - в смятении спросил Багров, занятый мыслями о Родионове.
      - Немца! - возбужденно повторил дежурный. - Отто Франка!
      - Кого-о-о?!!
      - Да Франка, Франка убили, товарищ полковник! - начал раздражаться Степашин.
      - Кто на место выехал?
      - Группа майора Иволгина.
      Михаилу Спиридоновичу показалось, что он сходит с ума.
      - Буду через сорок минут, - наконец, выдавил он.
      Если дежурный и удивился, то виду не подал. От дома, где жил Багров, до горотдела было, максимум, минут десять езды, если ехать, конечно, на ... трехколесном велосипеде.
      - Машину высылать? - спросил дежурный, интуитивно о чем-то догадавшись. О чем именно он, наверное, ни в жизнь не смог бы объяснить.
      - Не надо, я - на своей, - отчеканил Багров и положил трубку.
      Михаил Спиридонович собирался так быстро, как, пожалуй, лишь в годы службы в армии, побив рекорды не только советской милиции, но и всех элитарных спецподразделений ГРУ и КГБ. Вскоре он уже припарковывался у подъезда дома, где жили Родионовы. Проигнорировав лифт, Багров быстро взбежал на нужный этаж и позвонил.
      - Кто? - послышался за дверью испуганный голос Бориса Николаевича.
      - Огурец в пальто!!! Открывай!
      Дверь тут же распахнулась и он вошел.
      - Где? - задал первый вопрос.
      От Родионова заметно попахивало спиртным. Оттолкнув его, Михаил Спиридонович быстро прошел в кухню, вспоминая обрывки разговора, и с ходу чуть не налетел на лежащую поперек прохода Анастасию. Он присел, стараясь ничего не касаться руками. Внимательно осмотрел помещение, отметив на углу кухонного шкафа бурые пятна и повернулся к Борису Николаевичу:
      - Доигрался, сукин сын! - Он недобро прищурился и уже тише спросил: Франк - твоя работа?
      Родионов часто заморгал и испуганно затряс головой:
      - Миша, клянусь, я и Анастасию не трогал! Она сама! Поскользнулась на яблочной кожуре. Вон лежит, смотри... Ты ведь знаешь, как она любила яблоки... - Лицо его вдруг сморщилось и из глаз хлынули слезы. - Миша, ты же знаешь, как я ее любил! Ты подтвердишь?
      Он с мольбой заглядывал в глаза давнего друга, в отчаянии ломая руки, как провинциальная актриса в дешевой драме. Был одновременно жалок, омерзителен и еще... опасен. Опасен, как раненный хищник, пока не загнанный, не обнаруженный в лесу, но уже отведавший человеческой крови и плоти. Он стал тем, кого именуют самым страшным зверем на земле оборотнем, с душой сатаны и разумом человека.
      - Где Наташа? - преодолевая отвращение, спросил Багров.
      - У себя в комнате, - икая и лязгая зубами, ответил Родионов.
      "Надо вызывать опергруппу, а лучше - психиатрическую бригаду, подумал Михаил Спиридонович. - Он в таком состоянии, что прибьет и меня с Натальей."
      Багров прошел к ней в комнату. Там горел свет, но бедная девушка ни на что не реагировала. Она сидела на кровати и, улыбаясь, играла... со старым, коричневым, плюшевым мишкой, при этом что-то быстро произнося. Михаил Спиридонович, подойдя, поднял голову девушки, нежно отводя упавшие на лоб пряди волос. На миг ему сделалось дурно. На него смотрели пустые, абсолютно без признаков разума, глаза. Он повернулся и в упор взглянул на притихшего за спиной Родионова.
      - Борис, послушай, что я тебе скажу. Выкинь этот дневник к чертовой матери! Выкинь!!! Вот это и то, - он жестом показал сначала на Наташу, а потом в сторону кухни, - не стоят и миллиарда долларов! Я еще не совсем из ума выжил и уж дважды два сложить в состоянии. Я пока... - пока! - не знаю, что тут произошло, но чувствую: ты увяз в этом "золотом" деле по самую макушку. Опомнись, Боря!
      Даже Багров, знавший Бориса с детства, не мог предположить последовавшей вслед за его словами реакции. Родионов, преображаясь на глазах, твердой походкой подошел вплотную к Михаилу Спиридоновичу и четко, с расстановкой, проговорил:
      - Я вызвал тебя не для того, чтобы выслушивать проповеди. Ты в этом деле тоже увяз. Но ты не знаешь главного: сколько еще людей, больших людей, в нем увязло. Я - слишком мелкая сошка, чтобы отдавать приказ о ликвидации таких, как Свиридов и Франк. Миша, неужели ты до сих пор не понял, какие деньги на кону?!! Или ты хочешь стать следующим после Франка?!
      - Ты мне угрожаешь?! - гневно сверкнул глазами Багров. - Мне? Полковнику милиции, заместителю начальника горотдела?!
      - Миша, - с жалостью взглянул на него Родионов, - у одного человечка там, наверху, - он небрежно указал пальцем в потолок, - лежат неподписанными два приказа. Пока неподписанными... Завьялов через неделю уходит на пенсию. Место начальника горотдела - вакантно. Есть две кандидатуры... Но серьезные и опытные люди, которым не безразлична судьба города и области единогласно согласились только с одной. Вопрос, практически, решенный. - Губы Родионова тронула хитрая, лисья улыбка: Догадываешься, чья это кандидатура? Но, понимаешь, - он задумчиво уставился в потолок, - эти люди хотят быть уверены в преданности и лояльности человека, которому они доверят порядок на улицах областного центра.
      - А тут и случай представился, - криво усмехнулся Багров.
      - Так получилось, - развел руками Борис Николаевич. - Пути Господни неисповедимы...
      - Значит, как урки, кровью повязать решили, - глядя из-под лобья, набычился Михаил Спиридонович. - Страшный, ты, человек, Борис. А ведь Анастасия - жена тебе... была, - он сглотнул судорожный ком в горле. - А девочка эта - дочь.
      - О Наташе позаботятся, - проговорил Родионов тоном, словно речь шла о комоде, который ставить, все-равно, в какой угол. - А Настя... - он брезгливо скривился, но глаза при этом сделались черными от затопившей их ненависти. - Анастасия Филипповна вчера имела теплую беседу с одним из наших фигурантов. И он имел дурость обо всем ей рассказать. А до того... письмецо мне подбросил. И угрожал, между прочим!
      - Поэтому она и лежит сейчас в кухне с проломленным виском, закончил, перебив его, Михаил Спиридонович.
      Родионов поморщился:
      - Это был несчастный случай, Миша.
      - "Неосторожное обращение с яблоками", - усмехнулся Багров. - Что ж, ты, тогда, Борис, так обгадился, если это был несчастный случай? - в его голосе слышался неприкрытый, уничижительный сарказм.
      Лицо Родионова превратилось в холодную, застывшую маску.
      - Миша, - проговорил он, не скрывая угрозы, - а ведь ты знаешь гораздо больше Анастасии..
      Глава девятая
      - Разрешите, ваше благородие? - в кабинет Иволгина заглянул Добровольский.
      Тот разговаривал по телефону и, судя по кислому выражению лица, ничего хорошего из этого разговора не выходило. Майор махнул рукой, предлагая Алексею зайти и располагаться. Добровольский с готовностью перешагнул порог, сел. Достав пачку сигарет, вопросительно глянул на Иволгина. Впрочем, вопроса в его глазах было ровно столько же, сколько и веселого нахальства.
      Майор положил трубку и тяжело вздохнул:
      - За-бо-да-ли, - проговорил зло. - Дай и мне сигаретку. - Увидев скривившегося Алексея, заметил: - Не жлобись, а то и тебе не разрешу дымить.
      - Вот так всегда, - с деланным отчаянием произнес Добровольский. Маленького любой обидеть может.
      - Хотел бы я посмотреть на того самоубийцу, который тебя обидеть решит, - усмехнулся Петр Андреевич, закуривая. - Что делать будем? Прямо рог изобилия какой-то, из жмуриков... - он вполголоса ругнулся. - Считай, за месяц с небольшим - трое. И один одного "сиятельнее": два "вора в законе" и жена второго секретаря горкома партии. Все урки на уши встали! Из "святой троицы" только Мухин остался.
      - По агентурным данным, "сходка" намечается.
      - Одна уже закончилась, - майор выразительно посмотрел в потолок.
      - Не понял, - удивленно поднял брови Алексей.
      - "Дело Родионовой" закрыли.
      - Поня-я-ятно... Муж за жену не в ответе. Ну, иллюзионисты!
      - Несчастный случай, - с издевкой добавил Иволгин. - Хоть бы со знающими людьми посоветовались. - Он усмехнулся: - "На яблочной кожуре поскользнулась...". Ну, конечно, в четвертом часу ночи баба фигурным катанием заняться решила. Ну-у, у-р-роды!
      - Говорят, дочь в психушке. Это ж что знать и видеть надо было, чтобы умом тронуться? - Алексей выразительно посмотрел на майора.
      - Леша, у нас своих "окоченевших" хватает. Что там частный детектив наш накопал?
      - В десятку, Андреич! - довольно улыбнулся Добровольский. - Все подтвердилось. А вообще скажу тебе, бабульки в этом дворе - настоящий разведывательный центр. Моссад и не стоял! У одной из них внук живет, загадочно проговорил Алексей. - Шустрый пацан и, по словам бабульки, "бядовый, страсть!". В тот вечер, когда Свиридова убили и парня нашли, он собаку выгуливал. Ну, и приспичило ему: решил в арке облегчиться. И нарвался на незнакомца нашего. Тот как раз к машине возвращался и решил, видимо, мимоходом воспитательную беседу провести. Так торопился, что собаку не заметил. Зато она его... Не только заметила, но и приложилась - зубками, естественно. - Алексей невольно улыбнулся: - Как говорится, ниже спины. По словам мальчишки, если бы не "дипломат" в его руках, "не отмахался бы дядька". Пацан, к слову, тезка твой - Пашкой зовут, испугался, собаку отогнал и деру домой. Бабушке, конечно, ни гу-гу, но спать не лег. Боялся, мужик по квартирам пойдет обидчиков искать.
      - Что за собака? - с интересом спросил Иволгин.
      - Немецкая овчарка.
      - Серьезная псина и... умная, а? Как считаешь? Подожди, а почему ты решил, что это тот самый мужик?
      - Когда они через двор шли, Барс чуть с поводка не сорвался и всю дорогу в сторону машины рычал.
      - Как же ты его расколол?
      - Он, бедняга, едва сознания не лишился, когда меня увидел на пороге. Думал, мужик все-таки заявление написал и Барса на живодерню отправят. Как увидел, не помня себя, в крик и в слезы: "Дяденька, он не виноват! Я сам в подворотне писал!" Ну и, слово за слово...
      - Он его запомнил?
      - Темно было, но света с соседней улицы хватило. Тут, сам понимаешь, главный свидетель даже не пацан, а собака. Но портрет составим. Добровольский глянул на часы. - После уроков подойдут с бабушкой.
      - Добро. Хотя, может лопнуть, как пузырик мыльный. Пустышку вытянем. Так, что по Франку?
      Алексей надул щеки и шумно выдохнул:
      - Пока, как пионэры, макулатуру собираем: акты, экспертизы и тэ дэ, и тэ пэ. Времени прошло, всего ничего...
      В этот момент в дверь осторожно постучали.
      - Войдите! - громко крикнул Иволгин.
      Дверь приоткрылась и показалось смущенное лицо Игоря Приходько.
      - Разрешите, товарищ майор?
      - Входи, Игорь, присаживайся, - пригласил радушно. - Ты унас, как-никак - именинник!
      Тот, робея, протиснулся в кабинет, поздоровавшись с Алексеем. Иволгин, в свою очередь, встал и крепко пожал Приходько руку. Игорь продолжал стоять, переминаясь с ноги на ногу. Заметив улыбку Добровольского, и вовсе скис.
      - Леша, - не выдержал майор, - да прекрати, ты, парня в краску вводить.
      - А что я?! - икренне удивился Алексей и расплылся в обворожительной, страстной улыбке на все тридцать два великолепных зуба: - Так пойдет?
      Иволгин только махнул рукой и покачал головой: мол, что с него возьмешь, с больного-то человека? И обратился к Приходько:
      - Что у тебя, Игорь? Да сядь, ты, не маячь!
      - Вы только не смейтесь... - неуверенно начал тот, присаживаясь на стул напротив Добровольского. - Но я опять старушку нашел, - и бросил испуганный взгляд на Алексея.
      Добровольский сидел с каменым выражением лица, но услышав слова Приходько, сначала сморщился, сдерживаясь изо всех сил и, все-таки, не совладав, расхохотался. Игорь нахмурился и обиженно засопел.
      - Алексей! - рявкнул Иволгин. И, уже обращаясь к Приходько, серьезно добавил: - Не обращай внимания. Он к нам из циркового училища пришел, по разнарядке. Прямо с клоуновского отделения.
      - В уголовный розыск?! - искренне изумился тот. - Среди своих не нашлось, что ли?
      Тут уж не выдержал и Петр Андреевич, а Алексей буквально сложился пополам от хохота. Отсмеявшись, Иволгин покачал головой:
      - Игорь, ты сам-то хоть понял, что сказал? Да-а... С чувством юмора у тебя, как у америкосов.
      - Да не понимаю я, когда вы, товарищ майор, серьезно говорите, а когда шутите, - обиженно произнес Игорь.
      - Ладно, проехали. Так что там насчет старушки?
      Игорь подобрался и стал рассказывать:
      - Я в тот двор больше не ходил, как и приказывал капитан Добровольский. Но сегодня утром передают мне, что какая-то бабушка разыскивает меня по телефону. Оказалось, Пелагея Захаровна. Ну, с которой все началось. Просит, чтобы я ее подружку принял. - Игорь улыбнулся: Думала, я начальник какой-нибудь. Я ей телефон нашего дежурного еще в прошлый раз оставил. Вобщем выяснилось, у подруги ее - Лии Никитичны Разиной, квартирант пропал. Она сама у дочки живет, но на кватриру наведывается. А тут приболела и не была недели полторы. Звонит, никто трубку не берет. Квартирант, по ее словам, парень молодой, серьезный, вроде как, ученый-археолог. - Игорь сделал многозначительную паузу и продолжал: Разные языки знает...
      - Что же он тут делал - такой умный? - поинтересовался Алексей.
      - Лия Никитична рассказывала, - продолжал Игорь, - что он книг из библиотеки целую гору натащил. Окрестностями Белоярска очень интересовался. Якобы, научный труд какой-то пишет. А приехал он из Ашхабада.
      - Звать-то его как? - нетерпеливо прервал Приходько Петр Андреевич.
      - Астахов Сергей Михайлович. Он, как на постой встал, сразу представился Лии Никитичне и документы показал. Вот... Заплатил, значит, за квартиру на месяц вперед. Собирался, вроде, в тайгу сходить. Она его отговаривала, но не знает - послушался он или нет. Последний раз они виделись утром 27 февраля. Она к вечеру с радикулитом слегла, не до квартиранта было. Потом немного поправилась и попросила дочь съездить. У нее и брать особо нечего, но мало ли... Вобщем, дочь вернулась и огорошила старушку: все вещи на местах, в том числе, и Астахова, а самого нет. Они звонили, приезжали и, в конце концов, поняли: пропал Сергей. А тут еще Пелагея Захаровна масла в огонь подлила - поведала, что рядом с домом "убивца" нашли - молодого парня. Вот старушки и забеспокоились... Вещи смотреть без милиции не стали.
      - Чего сразу не пришли? - нахмурился Иволгин.
      - Сначала побоялись. Вдруг Астахов и, правда, в тайгу подался с кем-то. Вернется, а тут сюрприз: в милицию заявили. Нехорошо, мол, как-то, не по-нашему. Потом пошли, все-таки, в районное отделение, а там их назад повернули, чтобы голову не морочили. Загулял, мол, ваш ученый у какой-нибудь бабы, вернется.
      Приходько закончил и, достав платок, смущенно промокнул выступившие на лбу капельки пота. Иволгин и Добровольский обменялись быстрыми взглядами.
      - Что скажешь? - спросил майор.
      Вместо ответа Алексей обратился к Игорю:
      - Адрес какой у бабульки?
      - Улица Красных партизан, дом семнадцать.
      - На нее вполне можно пройти с того двора. Даже ближе будет, если от остановки, - волнуясь, пояснил Алексей.
      - Где сейчас твои бабушки-старушки? - спросил Иволгин.
      - Внизу ждут.
      - Добро. Сейчас повезем на опознание в больницу.
      - Андреич, - охладил его Добровольский, - там же теперь и "конторские" дежурят.
      - Время, Леша, время! Не до ведомственных карамелек, как говорил старина Мюллер. - Он поднялся: - По машинам, ребята.
      В этот момент зазвонил телефон. Петр Андреевич с досадой поморщился, но, все-таки, снял трубку:
      - Слушаю, майор Иволгин. Да, Татьяна Александровна... Хорошо... А попозже нельзя? Ладно, сейчас буду. - Он швырнул трубку и выругался: Черт, новый начальник нас иметь хочут.
      - Багров? - удивился Алексей.
      Майор кивнул.
      - Вот что, Леша, и ты, Игорь, езжайте без меня. Я быстренько отверчусь и приеду. Ждите меня в больнице.
      - Разрешите, товарищ полковник? - Петр Андреевич вошел в кабинет нового начальника горуправления, теперь уже - Багрова Михаила Спиридоновича.
      Особого расположения к нему Иволгин никогда не чувствовал, хотя и уважал, зная, что Багров прошел путь к прежнему своему креслу от простого участкового. И хотя звезд с неба не хватал, но мужик был, в общем-то, неплохой. Впрочем, ходили слухи, что подлянки за ним водились. Но доказательств прямых ни у кого не было. Кому ж охота искать доказательства на зам. начальника горуправления? Земля-то круглая. Вишь, как повернулась на экваторе сам "батько Спиридон" сидит. Об уходе Завьялова жалели многие, в их числе, и Петр Андреевич,
      но... наступало время "вторых". Гон начинался по всей Росии-матушке, в который уж раз...
      - Проходите, Петр Андреевич, - пригласил Багров.
      Иволгин успел отметить, что у нового начальника изменилось выражение лица.
      "Кресла им, что ли, такую морду придают? - с нарастающим раздражением подумал Иволгин. - Как сядут чуть повыше, так подбородок вверх, губы варениками и в глазеньках - усталость неземная... от щедрот и благ, на макушку свалившихся."
      - Петр Андреевич, почему с "делом Свиридова" тянете? - с ходу, недовольным голосом спросил Багров. - Город, того и гляди, в Чикаго превратится, а вы, насколько мне известно, на месте топчетесь. Убийцы за счет государства здоровье себе благополучно поправляют, в больницах отлеживаются. На улицы вечером выйти нельзя. Что
      прикажите населению отвечать? Рабочим, служащим? А дети? Им же после уроков погулять надо. Или замуровать их в квартирах? Одним словом, даю вам неделю срок - чтоб с "авторитетами" было покончено. Хватить население нервировать! Вам понятно?
      Иволгин встал, вытянувшись в струнку и, пожирая глазами новое начальство, с воодушевлением отчеканил:
      - Так точно, товарищ полковник!
      Багров понимал, что над ним издеваются, но формально придраться было не к чему. Не копаться же в интонациях подчиненных - так недолго и в записные дураки угодить.
      - Вы свободны, - как можно спокойнее проговорил Багров, отпуская майора.
      Петр Андреевич вышел в приемную и встретил сочувствующий взгляд секретарши, Татьяны Александровны.
      - Мне легче, - вздохнула она и шепотом добавила: - последнюю неделю дорабатываю.
      - Да что вы?! - искренне удивился Иволгин.
      - Не во мне дело, Петенька, - она молча кивнула на дверь начальника.
      - Не дрейфь, Татьяна, - он подмигнул, - прорвемся!
      Зазвонил телефон, она подняла трубку. Иволгин кивнул на прощание и поспешил к выходу. Он был уже на пороге, когда ена окликнула его:
      - Петр Андреевич, вас капитан Добровольский.
      Он вернулся и взял трубку:
      - Слушаю тебя, Леша...
      Татьяна Александровна, наблюдая за ним, все больше хмурилась, но, в итоге, на лице ее отразился неподдельный испуг. Иволгин же, казалось, вот-вот задохнется. Таким она видела его впервые. Выслушав, не сказав ни слова, он осторожно положил трубку телефона и, увидев испуганное лицо Татьяны Александровны, жестко произнес:
      - А прорываться-то, Танюша, придется с боями. Я бы сказал даже, против танков и превосходящих сил противника. - И стремительно покинул приемную.
      Шагая по отделению нейрохирургии, майор кожей ощущал накаленную, взрывоопасную атмосферу. Больные попрятались по палатам, зато на всем протяжении коридора сновали люди в милицейской форме и штатских костюмах. Мимоходом он заметил одиноко сидящих на кушетке и испуганно жавшихся друг к другу старушек. Петр Андреевич резко остановился и подошел к ним.
      - Добрый день, - поздоровался вежливо. - Это вас привозили на опознание?
      Старушки одновременно, молча, кивнули головами. Взгляд у обоих был затравленный и настороженный. Иволгин увидел неподалеку Добровольского, отчаянно жестикулирующего, и о чем-то горячо спорящего с мужчиной в штатском. Тот повернулся и зашагал прочь. Петр Андреевич узнал капитана Стрельцова из госбезопасности. Алексей, заметив майора, поспешил навстречу.
      - Леша, - сдерживая ярость, процедил сквозь зубы Иволгин, - быстро отправь на машине отсюда старух. Извинись; в ногах валяйся, если поможет, но чтобы рот под страхом смерти не открывали. Одним словом, максимум обаяния, на какое только ты способен. Не уболтаешь, через час над нами весь город хохотать будет. Где Приходько?
      - С персоналом беседует.
      - Правильно, надо подключать парня. Один такую работу провернул, а тут... С Багровым, думаю, договорюсь. У парня талант есть, хоть и с придурью он. Так, дальше... Ага! Где Артемьев?
      - В кабинете. Ругается, что отделение переполошили. Его больным категорически запрещено волноваться. Кипит, как самовар. Сказал, если не уберемся через полчаса, он лично всех под наркоз и лобэктомию уложит.
      - Чего-о-о?!
      - Память сотрет и дураками сделает.
      - Опоздал, родимый! Мы уже сами себе ее сделали. Но я с этим "мил человеком" сейчас от всей души набеседуюсь. Без него тут точно не обошлось!
      - А, может, урки постарались? После того, как Франка убили, вспомнили, наконец, что у них "крестничек кровный" есть?
      - Долго вспоминали, Леша, слишком долго. Да и уверен я, знали они, кто Свиридова убил. С самого начала знали, потому парня и не тронули. Здесь несколько дней только наши были. Убрать его - плевое дело, сам знаешь. А сейчас Астахова из-под носа у "конторы" увели. Ты представь - у "конторы"!!! Уголовники с ней связываться бы не стали. Тут мозги покруче нужны или.. совсем надо их не иметь. В любом случае, провернул это тот, кто с этими самыми мозгами, - черт, будь они неладны! - не один год провел.
      - Думаешь, все-таки, Артемьев?
      - Уверен, Леша!
      - Ну, ни пули тебе, ни "пера"!
      Когда Иволгин открыл дверь в кабинет заведующего, Артемьев стоял лицом к окну, заложив руки за спину. Он медленно повернулся и, вздохнув, подошел к столу, жестом предлагая майору кресло напротив.
      - Прошу, Петр Андреевич, - произнес устало.
      Майор сел и расслабленно поинтересовался:
      - Георгий Степанович, у вас, случайно, выпить нет? - и по выражению лица нейрохирурга понял: счет 1:0 в свою пользу.
      - А вам разве можно... при исполнении? - обескураженно спросил Артемьев.
      - Мне, дорогой Георгий Степанович, уже все можно. Я ведь с завтрашнего дня - на пенсии... благодаря вам.
      - Да что вы такое говорите, Петр Андреевич! - возмутился тот.
      - Так есть выпить или нет?
      - Е-есть, конеч-ч-чно, - заикаясь, выдавил Артемьев и поднялся, все еще недоверчиво глядя на Иволгина. - А как же... ваши?.. - он кивнул на дверь.
      - Не бойтесь, не набегут. Им сейчас не до того.
      - Помилуйте, я совсем другое имел в виду, - обиделся заведующий, но бутылку коньяка все-таки выставил. Затем разлил янтарно-ароматную жидкость, поставил рюмку перед Иволгиным и вопросительно посмотрел на него.
      Петр Андреевич поднял свою, понюхал и, смакуя, медленно выпил.
      - Хор-р-рош! А, вы, что же?
      Георгий Степанович смутился и, налив буквально несколько капель, нехотя выпил.
      - Ну что, по второй? - глаза Иволгина азартно заблестели. - За успех безнадежного, казалось, предприятия! А, Георгий Степанович?
      Артемьев недовольно поджал губы. Не скрывая неприязни, холодно заметил:
      - Уж, простите, Петр Андреевич, но я считал вас, в некотором роде, интеллигентным и светским человеком. А вы, по-моему, изволите хамить. Тем более, старшему по возрасту.
      Иволгин откинулся на спинку кресла и несколько минут пристально изучал сидящего напротив доктора, временами склоняя голову то в одну, то в другую сторону.
      - Что вы на меня так смотрите?! - не выдержали нервы у Артемьева.
      - Георгий Степанович, - начал, вздохнув, Иволгин, - если бы вы не сотворили сегодняшнюю глупость, поверьте, многое в жизни вашего пациента могло бы радикально измениться. В том, что здесь не обошлось без вашего участия, я уверен на сто один процент. - Он в упор взглянул на нейрохирурга: - Я не стану спрашивать, кто вам помогал и где парень сейчас. Рано или поздно я это узнаю. Меня интересует другое. Чем он вам так дорог? Почему вы решили принять столь деятельное участие в его судьбе, зная, что прессинг будет мощнейший - не только по отношению к вам лично, но и на персонал отделения, на больных? Клянусь, все, что вы скажите, не выйдет за пределы этого кабинета. Даю вам слово офицера!
      Майор видел, как Артемьева одолевают мучительные, противоречивые чувства. Но не торопил, зная, как важно, порой, для человека принять самосточтельно единственно верное и правильное решение. Георгий Степанович сидел, сгорбившись, сцепив пальцы рук и глядя прямо перед собой. Наконец, он поднял голову. На лице его читались отчаяние и какая-то безысходная решимость.
      - Петр Андреевич, - начал он дрожащим голосом, - я и рад бы помочь вам. Но... - он бессильно развел руками, - ... боюсь ошибиться сам. Видите ли, мой пациент, возможно, является родственником одного человека. Это история давних лет, времен гражданской войны и даже раньше. Дело в том, что мои покойные родители дважды обязаны были тому человеку своей жизнью. А этот молодой парень оказался поразительно на него похож. Поймите, - в отчаянии воскликнул Артемьев, - это, если хотите, долг памяти и чести! Я обязан был дать ему шанс...
      - Один на миллион... - Задумчиво проронил Иволгин и тут же встрепенулся: - А, знаете, Георгий Степанович, мне, кажется, его судьба использует этот шанс. Не может быть, чтоб не использовала, когда есть люди, готовые пожертвовать ради этого всем. - Он поднялся и, улыбаясь, предложил: - Давайте выпьем за "вашего пациента"!
      Артемьев вскочил, глядя на Иволгина глазами, полными слез. Суетливо наполнил рюмки. Они чокнулись и залпом выпили до дна.
      Майор весело подмигнул:
      - Не дрейфь, медицина, прорвемся! - и направился к выходу.
      Уже на пороге его вдруг окликнул Артемьев:
      - Петр Андреевич...
      Иволгин обернулся. За столом стоял осунувшийся, сгорбленный, седой старик, неловко теребивший в дрожащих руках очки. Петр Андреевич увидел в его глазах невысказанный вопрос и мольбу. И все понял.
      - Григорий Степанович, я дал слово офицера! А вы мне не верите. Майор лукаво прищурился: - Не посмотрю, ведь, на ваш возраст, а ну, как на дуэль вызову? Оскорбление, знаете ли, милостивый государь!
      - Простите, ради Бога, Петр Андреевич, - смутился нейрохирург и замахал руками: - Верю, конечно! Вам верю.
      В отделении Иволгин разыскал Алексея. Они отошли к окну, выбрав место, где их никто не смог бы услышать. Майор наклонился к Добровольскому и постарался говорить тише:
      - Леша, сейчас найдешь Приходько, покрутимся для приличия минут двадцать и смываемся. Есть новости.
      Капитан как-то странно посмотрел на друга.
      - Что опять стряслось? - нахмурился Петр Андреевич.
      - Даже не знаю, как и сказать, товарищ майор... Значит, под пули бандитские - так с Лешей, а как... - и он выразительно принюхался.
      Иволгин рассмеялся и примирительно заметил:
      - Капитан Добровольский, вы свою порцию получите вечером. - Ты лучше вот что скажи: у тебя, помнится, кто-то из родни в Центральном архиве Минобороны работал, так?
      Алексей сделал ужасное лицо:
      - Все-таки шпиен, Андреич?!
      - Да тише, ты! - приструнил его Иволгин. - Раздухарился... Ржем, как кони, будто рады, что парня похитили. - Он воровато оглянулся и продолжал: - Надо на одного человека личное дело поднять.
      - На Артемьева?
      - Нет, на его отца. Ты говорил, он генерал-майором был?
      Алексей с сомнением покачал головой:
      - Боюсь, не получится. Папа нашего нейрохирурга - персона серьезная была и загадочная. Во всяком случае, ни в городе, ни в области ничего на него найти не удалось. Установили только, что умер он в чине генерал-майора, но в военкоматах на него - ноль. На запрос потребовали специальную форму допуска, причем такую, о которой я лично вообще первый раз в жизни услышал.
      - Надо в Москву ехать, Леша.
      - С пустыми руками? - он кисло ухмыльнулся.
      - А Семеныч на что со своей артелью? Да они нам по гроб жизни обязаны! И потом, объясним, что для дела нужно. Свои мужики, помогут. Они добро помнят. Если б не мы, зеки бы их тогда, в восемьдесят шестом, из тайги живыми не выпустили.
      - Соболей бы... - мечтательно произнес Добровольский.
      - Щас! - рыкнул Петр Андреевич. - Утрется твоя Москва без соболей. Еще скажи: шкуру тигра уссурийского! И так соберем торбы - рыба, орехи кедровые, ну и, по мелочи что-нибудь...
      - Золотишка, например, - ввернул, весело скалясь, Алексей, но, увидев внимательно наблюдавшего за ними Стрельцова, тут же принял озабоченный, хмурый вид . Впрочем, не удержался и шепотом заговорщика добавил: Андреич, за нами "хвост".
      - Да вижу. Пойдем, а то они решат, что это и, правда, мы парня скоммуниздили...
      Когда сотрудники милиции и госбезопасности, опросив персонал и больных, составив протоколы, покинули стационар, Артемьев поднялся на четвертый этаж в отделение диагностики и прошел в рентген-кабинет.
      Подойдя к столу, за которым сидел рослый, плечистый, молодой парень, молча положил перед ним листок бумаги, выразительно посмотрев на открытую дверь лаборантской, где в это время мыла полы санитарка. Тот быстро прочитал, поднял голову, радостно кивнул и показал большой палец. Глаза его озорно и весело блеснули.
      - А, Георгий Степанович, - проговорил парень с сочувствием в голосе. Ну и помучили нас сегодня. Как вы себя чувствуете?
      - Нормально, Виктор Викторович, - устало откликнулся тот. - Слава Богу, кажется все позади. И, знаете, что он не делает - все к лучшему. Эти
      их посты и охрана сильно нервировали больных. Теперь, надеюсь, поспокойнее будет. А, вы-то, как?
      - Переволновался, конечно, но это не смертельно. Поверьте мне, обойдется.
      - Дай-то Бог, - вздохнул Артемьев. - Жалко парня, где-то он сейчас? Ему же уход соответствующий нужен. Ума не приложу, кому это могло понабодиться?
      Заметив готового вот-вот рассмеяться рентгенолога, предостерегающе поднял палец. Тот кивнул и тяжело вздохнул:
      - И не говорите, Георгий Степанович! Какое время жуткое настало...
      Они еще минут десять обсуждали исчезновение "важного пациента". Прощаясь, Артемьев с чувством пожал рентгенологу руку:
      - Виктор Викторович, я отныне ваш должник. Спасибо, что поддержали старика и защищали, как могли. В любое время милости прошу ко мне в гости. Буду рад представить вас своей семье... особенно внуку. - Георгий Степанович хитро подмигнул.
      - Спасибо, обязательно зайду, возможно, и сегодня, - Виктор Викторович буквально давился от смеха.
      На этой оптимистической ноте они и расстались...
      Вечером, после работы, не находя себе места, Георгий Степанович взволнованно ходил по квартире, временами останавливаясь и прислушиваясь к шагам на лестнице. И когда в дверь настойчиво позвонили, опрометью кинулся в прихожую. Долго, от волнения, не мог открыть замок. Наконец, распахнул дверь и буквально упал в изнеможении в объятья внука - молодого крепыша, с добродушным лицом, на котором удалью сверкали зеленые глаза.
      - Илья! - воскликнул Артемьев и вдруг, обхватив того за плечи, расплакался.
      - Дед! - внук бережно отстранил старика. - Ну что, ты, в самом деле! Успокойся, все хорошо. Ну же... дед...
      Илья разделся и они прошли в комнату, сели на старинный, кожаный диван.
      - Я тебе сейчас чайку поставлю, - подхватился Артемьев. - Замерз, наверное.
      - Да успокойся, - силой усадил его рядом Илья. Взяв в свои ладони старческие дедовы руки, легонько сжал, глядя тому в глаза с нежностью и любовью. - Довезли, все нормально. Ты не поверишь, Ерофей... сбрил бороду и усы! Помолодел лет на тридцать. Тетя Аня над ним всю дорогу потешалась. Чего это, ты, говорит, омолодиться надумал? Небось, по девкам собрался, греховодник старый? Пора, мол, остепениться, скоро отцом семейства станешь.
      Георгий Степанович, подслеповато щурясь, с улыбкой кивал, внимательно слушая внука. И, глядя на его счастливое лицо, Илья почувствовал пронзительную, острую жалость к этому доброму,
      великодушному, прекрасному старику. Он с ужасом представил, что когда-нибудь деда не станет и тогда... Тогда вместе с ним из жизни Ильи
      уйдет что-то необыкновенно светлое и чистое, как-будто острым ножом, по живому, вырежут часть души.
      - Илюшенька, а он, он-то как? - взволнованно продолжал расспросы Георгий Степанович. - Ерофей все, что я написал, выполнил?
      - И то, что ты написал, сделал, и сам его сходу в оборот взял. Пока тетя Аня обед готовила, он над ним уже поколдовать успел. Трав намешал, отваров всяких, мазей каких-то. По цвету и запаху - гадость страшная и воню- ю- ючая! - засмеялся Илья. - Дед, честно тебе скажу: если Ерофей будет ими парня лечить, он выздоровеет! От такой "медицины" мертвый на ноги встанет и... убежит!
      - Хорошо, хорошо, Илюшенька. Бог ты мой, как я рад! Как рад, ты и представить не можешь! Пусть он отдохнет денька четыре, а потом мы его на Оленгуй переправим. Ерофей говорил, святые там места, заговоренные иноками и старцами.
      - Ну-у, дед, я смотрю, Ерофей тебя совсем в свою веру обратил, улыбнулся внук.
      - В несчастье, Илюшенька, за любую соломинку хватаешься. А уж Бог испокон века на Сятой Руси - не соломинкой был, а - слегой. Он только и спасал ее из трясины.
      - Ну, а ты как? Виктор? - спросил Илья.
      - Да, - махнул рукой Георгий Степанович. - Как? Думали - не открестимся! Понабежали: и из милиции, и эти... в штатском, всю больницу с ног на голову поставили. Если бы не Витя твой, уж и не знаю. Он так защищал персонал, такую речь толкнул - у Марка Семеновича, главврача, очки вместе с глазами на лоб вылезли... - Артемьев вдруг запнулся и поднял на внука виноватые, страдальческие глаза. - Илюша...
      - Что, дед? - встревожился тот не на шутку.
      - Даже не знаю, как и сказать... Помнишь, я тебе про Иволгина говорил?
      - Из угрозыска?
      - Да, - кивнул Георгий Степанович, обреченно вздохнув. - Илюша, знает он, что это моя инициатива.
      - И что?! - выдохнул внук с ужасом.
      - Сказал я ему, почему решил парня из больницы выкрасть.
      - Ну, что ж, ты, так, дед! - в отчаянии воскликнул Илья. - И что теперь?
      - Илюша, он слово офицера дал, что не выдаст. И, знаешь, поверил я ему. Он ведь не спрашивал, что и как: кто помогал и куда увезли. А напоследок, мы даже выпили с ним - за то, чтобы парень этот выдюжил.
      - Странно, - удивился Илья. - Темнит, наверное.
      - Нет, Илюша, - покачал головой Георгий Степанович. - Чувствую я, хороший он человек. Не из тех, кто ради места доходного и чинов по головам идти будет. Среда у них, конечно, с гнильцой, но и там есть офицеры, для которых слово чести - не пустой звук.
      - Будем надеяться, дед. Но, если что - сразу звони, слышишь? А лучше, я пока у тебя поживу. Сейчас только за вещами сгоняю.
      Артемьев несказанно обрадовался решению внука, вскочил, засуетился.
      Илья встал и, наблюдая за ним, рассмеялся:
      - Но предупреждаю, дед: всю пенсию, до копейки - мне; к девкам моим чур, не приставать; на дружков-дебоширов в милицию не жаловаться и по утрам за портвейном бегать будешь.
      - Да полно тебе! - смеясь, отмахнулся Георгий Степанович. - Знаем: и "девок" твоих, и "друзей". Небось, компьютер привезешь и все ночи напролет с Виктором сидеть возле него, как няньки, будете. Мать и так жаловалась: умру, мол, и внуков не дождусь.
      - Так, у нее, может, пол-Белоярска уже внуков или внучек бегает. Пусть внимательнее присмотрится.
      - Езжай, Дон Жуан! Да возвращайся скорее, я пока на стол соберу, чайку попьем.
      - Как чайку?! - деланно возмутился Илья. - Не-е-т, дед, чаек не принимается. Мы с тобой сегодня просто обязаны до потери памяти напиться. Ты Витька пригласил? - Артемьев кивнул. - Вот мы на троих и сообразим! Побежал я. Жди, - он чмокнул деда в щеку и выскочил за дверь...
      Глава десятая
      Малышев, массируя широкой ладонью лоб, внимательно читал новые материалы по "делу Свиридова". Оторвавшись, поднял голову и взглянул на мочаливо сидевшего напротив Стрельцова:
      - Розыск вы провели блестяще. Есть все основания заняться парнем вплотную. Только где его искать теперь? Как это произошло?
      - У его палаты из наших дежурил старший лейтенант Корнеев. Астахова два дня возили на каталке на рентген. Якобы, готовили к повторной операции. Сегодня, как и вчера, подняли на четвертый этаж. В рентген-кабинете находилась женщина в кресле-каталке. Охрану попросили подождать в коридоре, а Астахова завезли в кабинет. Сопровождали его от самого отделения двое: в масках и халатах...
      - То есть лиц их, практически, никто не видел? - уточнил Малышев.
      - В городе - эпидемия гриппа, больница закрыта для посещений родственников, чрезвычайный санэпидрежим. - Пояснил Стрельцов и продолжал: - Через какое-то время эти двое вывезли женщину в кресле-каталке. У обоих больных на головах - частично бинты. На это и был расчет. Тем более, в коридоре горела всего одна лампочка, да и та - в другом конце. Они, конечно, сильно рисковали...
      - Дерзко, - не удержался Малышев. - Дальше...
      - А дальше, выскочил рентгенолог и стал на чем свет стоит крыть наш "извечный российский бардак". Когда охрана, наконец, поняла в чем дело, рванула в кабинет...
      - И нашла там женщину, но уже на каталке, - закончил за него Роман Иванович.
      Стрельцов кивнул и виновато опустил глаза:
      - Пока разбирались, те двое успели увезти из больницы Астахова.
      - Молодцы, оперативно сработали, - с некоторым уважением заметил Роман Иванович. - Что с персоналом?
      - Этим двоим кто-то помог, без сомнений. Скорее всего, среди персонала нейрохирургического отделения. Они прекрасно ориентировались как в стационаре, так и в больнице. Знали расписание работы кабинета. И главное были в курсе, что Астахова сегодня повезут на рентген - в последний раз перед операцией.
      - В ней, действительно, была необходимость?
      - Мы изъяли его историю болезни, чтобы провести независимую экспертизу. Но не думаю, что к этому причастен заведующий отделением Артемьев Георгий Степанович. Он - известный, заслуженный нейрохирург, кандидат медицинских наук. Среди коллег слывет человеком исключительно порядочным и честным. Лично ему это, вряд ли, надо было. Абсурд!
      - Вот нам, Владимир Александрович, и предстоит выяснить: кому выгодно похищение Астахова Сергея Михайловича, молодого ученого-археолога из Ашхабада? С довольно расплывчатой биографией.
      С архивами выяснили?
      - Часть архивов детского дома, где он воспитывался, погибла во время одного из землетрясений. Прдолжаем искать родственников Астахова и людей, знавших его лично. По последним данным, кто-то из его родных жил в Ленинграде. В военкомате, где он был приписан, не так давно случился пожар. Пока восстановят личные дела, пройдет, минимум, год.
      - Из Минобороны пришел ответ на наш запрос?
      - Ждем.
      - Что дал обыск на квартире Разиной?
      - Практически, ничего: вещи, документы; много книг по истории Забайкалья, взятых на абонементе Публичной библиотеки. Есть, правда, одна странность, - заметил Стрельцов. - В эту "историческую панораму" немного не вписываются две записи в формуляре Астахова из читального зала. Для каких-то целей ему понадобились материалы Хабаровскго процесса 1949 года по обвинению военнослужащих Квантунской армии, сотрудников отряда № 731, а также отчеты экспедиции русских врачей в Маньчжурию в 1910 году во время вспышки там эпидемии чумы.
      - А вот это, действительно, интересно. - Малышев встал, подошел к сейфу. Открыв, вынул тонкую папку. Вернувшись с ней к столу, достал несколько листков и положил перед собой.
      - Владимир Александрович, к нам из Москвы поступила интересная информация. О том, что канадские спецслужбы с недавнего времени начали проявлять повышенный интерес к Забайкалью: а именно к Белоярску и его окрестностям. Как вы думаете, что их могло заинтересовать?
      - Во всяком случае, не думаю, что белогвардейские клады, - сдержанно улыбнулся Стрельцов.
      Малышев принял шутку, но, сразу став серьезным, заметил:
      - Владимир Александрович, мне бы хотелось, чтобы вы ознакомились с собранными здесь материалами, - он подал ему папку, - и, учитывая их содержание, а также личность Астахова, немного пофантазировали.
      Стрельцов удивленно посмотрел на шефа и переспросил:
      - Пофантазировал?
      - Почему бы и нет? Но предварительно, попробуйте выяснить по нашим каналам и архивам максимум информации, касающейся объекта "Джума". В свое время, по непонятным причинам, с объекта в срочном порядке эвакуировали персонал, а сам он в полном смысле был стерт с лица земли. Мне представляется, произошло нечто экстраординарное. Известно, что на объекте "Джума" проводились опыты по созданию новых видов биологического оружия.
      - Вы думаете, канадцев могли заинтересовать наши старые разработки в этом направлении? Но почему именно теперь? Прошло столько времени.
      - Я всего лишь пытаюсь фантазировать, - улыбнулся Роман Иванович. Могу дать вам одну подсказку: слово "джума" - арабского происхождения: оно означает "боб" или "шарик". От "джумы" и пошло искаженное уже турками слово "чума".
      Сам факт появления в Белоярске Астахова еще ни о чем не говорит... Но каким-то образом он оказался причастен к убийству Свиридова, - рассуждал вслух Малышев. - Кроме того, всплывает сумма в пятьсот тысяч долларов. Откуда она взялась и кому предназначалась? Астахов провел в больнице не один день и внезапно его похищают. Кто, с какой целью? И, наконец, главное - на днях в город приезжает делегация канадских бизнесменов. Хотят учредить совместное предприятие на базе нашего лесотехнического комбината.Что-то непонятное происходит вокруг Белоярска. Что-то, на чем пересеклись интересы спецслужб и криминала. - Малышев оживился: - Владимир Александрович, я просил вас прозондировать почву относительно сожительницы Свиридова.
      Стрельцов с готовностью кивнул и принялся докладывать:
      - Мы провели проверку. Под описание Сумакина, запомнившего молодую женщину, передавшую "книги" для Свиридова, подпадает сотрудница Публичной библиотеки Капитолина Васильевна Сотникова. Воспитывает мальчика дошкольного возраста. В свидетельстве о его рождении значится: "Сотников Евгений Евгеньевич". Вместо отца - прочерк. На работе Сотникова пользуется большим уважением и любовью. Прекрасный специалист.
      - По месту жительства узнавали?
      - Живет очень скромно, и, по словам соседей, замкнуто. Но в помощи не отказывает. Соседские старушки в ней души не чают. Но есть один интересный момент. Вроде бы, до недавнего времени она состояла в гражданском браке с каким-то то геологом. Появлялся он редко, но неизменно с полными сумками продуктов и подарков. Очень любил мальчика.
      - Где он сейчас?
      - Те же старушки утверждают, что, по словам Капельки, это они ее так зовут, геолог нашел другую женщину и они расстались. Особо на эту тему она не распространялась. Впрочем, и понятно.
      - Когда они расстались?
      Стрельцов многозначительно глянул на Малышева:
      - Последний раз его видели за день до убийства Свиридова. С тех пор он больше не появлялся. Соседи, естественно, на стороне Сотниковой, а старушки, так те вообще, клянут его на чем свет стоит: такую женщину с ребенком бросил.
      - Связи, друзья, родственники - отрабатывали?
      - Подруга у нее одна - Вера Николаевна Рясная, работают вместе. Дружат несколько лет. Родители Сотниковой погибли в авиакатастрофе, когда ей было десять лет.
      - Что, опять сирота? Прямо прорвало...
      - С ней все ясно, - поспешил успокоить его Стрельцов. - Воспитывалась у тетки здесь, в Белоярске. Та умерла в прошлом году. По обоим собрано достаточно материалов: ни "белых, ни "черных" пятен нет.
      - Кроме загадочного геолога и визита самой Сотниковой - если, конечно, это она, в кооператив "Каблучок". Сумакину предьявили ее для опознания?
      - Собирались сегодня, но... - Стрельцов развел руками: - Не успели, поступила информация о похищении Астахова.
      - Да, - с досадой проговорил Малышев, - это даже не прокол, это оплеуха нам. - Он помолчал. - С Иволгиным связь поддерживаете?
      Владимир Александрович поморщился и не удержался от замечания:
      - Ведет себя, простите, как шут гороховый!
      - Ну-ка, ну-ка, интересно, - подался вперед Малышев. - Он был сегодня в больнице?
      - Вел себя, как паяц: смешки, ужимки.
      - С кем он беседовал?
      - Только с заведующим отделением Артемьевым. - Стрельцов не мог понять, что так заинтересовало шефа.
      - Это после беседы с ним он "паясничал"?
      Тот молча кивнул.
      - А, знаете, Владимир Александрович, на мой взгляд, стоит повнимательнее присмотреться к нейрохирургу и поставьте его телефоны на контроль, рабочий и домашний. Иволгин наверняка что-то узнал от него. Отсюда и "смешки", как вы говорите, и "ужимки". Я хорошо знаю майора: не следует обольщаться его шутовством, он -серьезный, умный и талантливый оперативник. Определенно, что-то раскопал. - Малышев поднялся: Продолжайте работать. Не откладывая, проведите опознание Сотниковой. И, Владимир Александрович, не забудьте, пожалуйста, мою просьбу по поводу "фантазий". Мне интересны будут ваши выводы.
      Стрельцов собрал бумаги и, попрощавшись, вышел. А Роман Иванович достал из сейфа еще одну папку и, открыв, углубился в чтение. Первый листок состоял из краткого донесения, в котором значилось:
      " ... В течение последних двух недель участились контакты второго секретаря горкома партии Белоярска Родионова Б.Н. с представителями среднего звена командования Забайкальским военным округом. Контакты носят скрытый, конспиративный характер. Проходят, в основном, на загородной даче Родионова в "Лесном-2". На встречах неоднократно было замечено присутствие бывшего заместителя, а теперь - начальника Белоярского горуправления внутренних дел Багрова М.С. ..."
      Малышев просмотрел еще неколько бумаг из папки и, подняв голову, задумчиво уставился в окно, положив подбородок на сцепленные в замок пальцы рук.
      "Родионов... Мерзавец и трус! Убил собственную жену, довел до психолечебницы единственную дочь и... вывернулся, прикрывшись от наказания партбилетом и высокими покровителями. Что же может связывать его, Багрова и "среднее звено" командования ЗабВО? И не здесь ли кроется разгадка смерти его жены? А что? Вполне допустимо..."
      Малышев повернулся к пульту селекторной связи и обратился к секретарю:
      - Пригласите ко мне, пожалуйста, Корнеева.
      Когда тот вошел, Роман Иванович жестом пригласил его присесть. Корнеев, чувствуя за собой вину по поводу происшедшего в больнице, подобрался, сев неестественно прямо, с непроницаемым лицом. Он готов был выслушать любые упреки, понимая, как грубо и глупо провалил первое, отнюдь, не самое сложное данное ему задание. Малышев понял его состояние, но подвергать подчиненного начальственному разносу вовсе не собирался. Более того, решил дать шанс Корнееву реабилитироваться, ибо считал: право на ошибку имеет каждый. Умный, грамотный человек способен сам ее понять, проанализировать и сделать соответствующие выводы. Дурака поучать и, тем более, "прессовать" - бесполезно, а, порой, и опасно, так как в стремлении не осознать ошибку, а лишь выслужиться перед вышестоящим по служебной лестнице, он способен наломать немалых дров. А потому и обратился к Корнееву насколько возможно спокойно, выдержанно и с уважением:
      - Леонид Аркадьевич, будем считать, из случившегося в больнице вы приобрели, хотя и отрицательный, но все-таки опыт. Сделать выводы, конечно, необходимо, но я просил бы вас не зацикливаться на неудаче, а постараться мобилизовать все силы и знания на дальнейшую работу. Вы, на мой взгляд, грамотный и перспективный сотрудник. А профессионализм в нашем деле приобретается не только посредством удач, но и провалов.
      Малышев, не без удовольствия, отметил реакцию Корнеевв. Слушал тот его внимательно, но с достоинством. Лицо не несло отпечаток подобострастия и показного горького раскаяния. Корнеев открыто и прямо смотрел в глаза шефа.
      - Леонид Аркадьевич, - продолжал Малышев, - я хотел бы дать вам одно поручение. - Он замолчал, взвешивая все "за" и "против" и, наконец, решился: - Поручение весьма деликатное и, в тоже время, трудное. Речь идет о трагической гибели Родионовой Анастасии Филипповны.
      По лицу Корнеева промелькнула легкая тень удивления, но он продолжал молча слушать Малышева.
      - ... Прокуратура вынесла постановление о прекращении дела, квалифицировав ее смерть, как несчастный случай. По нашим сведениям, накануне смерти Анастасии Филипповны, между супругами Родионовыми произошел крупный скандал. Есть основания полагать, это была не обычная семейная ссора, а нечто большее, имеющее отношение к деятельности Бориса Николаевича Родионова, как второго секретаря горкома партии Белоярска.
      Накануне вечером Родионова посетила театр, где присутствовала на концерте камерного симфонического оркестра. В связи с болезнью некоторых артистов, концерт закончился раньше предусмотренного времени. Домой же Анастасия Филипповна вернулась лишь в третьем часу ночи. Родионов же почему-то решил, что жену похитили и поднял на ноги весь горотдел вместе с ГАИ. К нам он, к слову, не обратился, а действовал через тогда еще зама начальника горуправления Багрова. По данным повторно проведенной нами судебно-медицинской экспертизы, было установлено: первое - в крови Анастасии Филипповны обнаружено большое количество алкоголя... - Он испытывающе и строго посмотрел на Корнеева: - И второе - незадолго до смерти Родионова имела половой контакт с мужчиной. Вам, Леонид Аркадьевич, и предстоит выяснить: кто был этот мужчина? Надеюсь, объяснять не надо, что муж Родионовой полностью исключается. - Малышев глянул выжидающе: - Вопросы есть?
      Корнеев несколько минут молчал, потом решился спросить:
      - Родионов как-то объяснил тот факт, что жену, якобы, похитили?
      - Он вообще отказался комментировать свое поведение, мотивируя сильным, эмоциональным стрессом.
      - О ревности, как я понял, речь не идет, поскольку тогда он не стал бы привлекать к розыску жены столько людей, справедливо боясь огласки. Роман Иванович, факты, установленные в результате повтороной экспертизы, характерны для поведения Родионовой?
      - Они абсолютно противоречат ему. Анастасия Филипповна почти не употребляла алкоголь и никогда не позволяла себе ничего подобного в отношениях с мужчинами. Держалась со всеми ровно, спокойно. По словам знавших ее людей, с достоинством, но без барских замашек. Ни разу не воспользовалась положением мужа в личных и корыстных целях. Она, если хотите, вообще была далека от круга партноменклатуры. Жила, особенно в последнее время, несколько замкнуто, занимаясь исключительно домом. Но всегда посещала все театральные премьеры, не пропускала ни одних гастролей.
      - Последний вопрос, разрешите? Я слышал, у них есть дочь. С ней можно будет встретиться?
      - Вы в курсе, где она сейчас?
      - Да, но вдруг получится?
      - Я попробую договориться, - нехотя согласился Малышев. - Но не хотелось бы, чтобы об этом стало известно Родионову. У вас все?
      - Да, - кратко ответил Корнеев, вставая. - Разрешите идти?
      Роман Иванович кивнул, но на прощание заметил:
      - Если будут какие-то результаты, немедленно докладывайте. И можете всецело расчитывать на мою помощь.
      Глава одиннадцатая
      Артемьев заканчивал заполнять последнюю историю болезни, когда на столе зазвонил телефон. Он поднял трубку и тотчас лицо его осветила радостная улыбка.
      - И тебя приветствую, дорогой Марк Моисеевич! Да как тебе сказать?.. Наслышаны?... Да, да... Что поделаешь, такова жизнь. Что?.. Конечно! С привеликим удовольствием! Всегда рад видеть. Думаю, лучше - дома. Что?.. Ну, это обязательно. Я уже заканчиваю. Минут через сорок, устроит?.. Что?.. Да, да, конечно... Жду, дорогой! - Артемьев положил трубку.
      По пути с работы он зашел в ближайший гастроном, с трудом выбрал из небогатого ассортимента продукты для ужина и поспешил домой. Ильи еще не было. Георгий Степанович принялся спешно собирать на стол, временами останавливаясь и невольно задаваясь вопросом, зачем он мог "конфидициально" потребоваться "на рюмку чая" ведущему психиатру города - Блюмштейну Марку Моисеевичу. С ним его связывали давние, теплые, искренне-дружеские взаимоотношения. За приготовлением время пролетело незаметно и когда гость возник на пороге, Артемьев уже встречал его "во всеоружии". Они обнялись, крепко пожав руки, при этом иронично друг над другом подтрунивая.
      - Совсем, ты, забыл, старика, Марк, - попенял ему Георгий Степанович.
      - Да "старик" радоваться должен, что в его годы им психиатры не интересуются, - потирая с мороза руки, раздеваясь, засмеялся Блюмштейн. Он огляделся: - Ну-с, батенька, куда прикажете?
      - Как-будто ты не знаешь! Если "конфидициально", то только в кухню.
      Марк Моисеевич колобком вкатился в кухню и в восторге простер вверх руки:
      - Вот это я понимаю, живут нейрохирурги! Что значит, с нормальными людьми работать: и выпить, и закусить.
      - Да будет тебе, Маркоша, - засмеялся Артемьев. - Можно подумать, психиатры с голоду пухнут. Проходи, садись.
      - Егор, еврею нельзя говорить "садись", он сразу начинает собираться в "дальнюю дорогу". Разливай, а я пока, для затравочки, анекдот на эту тему расскажу...
      Марк Моисеевич осторожно пристроил на мягкий кухонный уголок свои сто десять килограмм при росте метр шестьдесят и пока Артемьев разливал коньяк и накладывал в тарелки закуску, с неподражаемым артистизмом и юмором занялся своим любимым делом - повествованием анекдотов о евреях. Вдоволь насмеявшись, они дружно выпили и, поминутно перебивая друг друга, делясь последними новостями, с аппетитом принялись за еду.
      - До чего же, Егор, люблю я у тебя бывать! - вытирая салфеткой пухлые губы, мечтательно проговорил Блюмштейн.
      - Оно и видно, - поддел его Георгий Степанович, - уже недели две глаз не кажешь. Будто не в соседнем подъезде живешь, а на Левобережье.
      - Подумаешь, две недели, - отмахнулся Марк Моисеевич. - Мог бы и сам заглянуть.
      - Да у меня такое...
      - У меня тоже, - загадочно перебил его гость.
      Затем красноречиво приложил руку к уху и вопросительно глянул на Артемьева. Тот неопределенно пожал плечами, но в глазах промелькнула тревога.
      - Пойдем-ка на балкончик выйдем, Егор. Жарко что-то у тебя. Да и коньячок в голову ударил. Проветримся маленько.
      Они вышли в просторную, застекленную лоджию, предусмотрительно взяв из прихожей теплые куртки. Постояв немного молча, Марк Моисеевич тихим голосом проговорил:
      - Егор, ты в курсе "родионовской эпопеи"?
      Тот, глядя настороженно, кивнул.
      - Я , собственно, привет тебе уполномочен передать, - продолжал Блюмштейн, - от одной барышни. От Натальи Родионовой. Очень она тебя видеть желает.
      - Постой, - взволнованно проговорил Артемьев, - она, что же...
      - Для всех, Егор, она, по-прежнему, не в себе. - Заметив изумленный взгляд Георгия Степановича, пояснил: - Девушка напугана, в полном смысле, до умопомрачения. Видно, у них там что-то из ряда вон выходящее произошло. Но скажу тебе по секрету: актриса она гениальная! Меня, представляешь, Блюмштейна! - чуть не провела. - Марк Моисеевич еле справился с охватившим его волнением и продолжал: - У нас состоялся очень трудный и нервный разговор с ней. Сам понимаешь, она, в некотором роде, свидетель, многие с ней побеседовать бы желали. В том числе, и оттуда... Догадываешься? Вообщем, попала девчонка в переплет. Умоляла меня никому ничего не говорить, кроме тебя. Встретиться она с тобой хочет, и чем скорее, тем лучше. Сейчас, поверь мне, она, действительно, на грани нервного срыва. Причем, последствия его могут быть весьма и весьма печальны для ее здоровья.
      - Спасибо тебе, Марк, - с чувством проговорил Георгий Степанович. - Я представляю, чем ты рискуешь.
      - В данный момент, я рискую подхватить на твоем балконе простуду. Не пора ли нам пропустить "рюмочку чая" за здоровье некоторых барышень?
      - Пошли, Марк, - согласился Артемьев. - Но сначала скажи: как нам встретиться? Когда?
      - Я устрою тебе консультацию нескольких больных, тем более, в этом есть необходимость. А там на месте и решим. Договорились?
      Через два дня Артемьев с волнением ожидал в кабинете Блюмштейна появления Натальи Родионовой. Он поминутно смотрел на висевшие над столом часы. И когда дверь открылась, Георгий Степанович почувствовал резкий укол в сердце.
      " Этого еще не хватало! - подумал с тревогой. - Что это вы, сударь, так разволновались?"
      Додумать свою мысль он не успел. В кабинет стремительно вошел Марк Моисеевич, пропустив вперед хрупкую, стройную девушку.
      - Бог мой! - только и мог вымолвить Артемьев, вглядываясь в нее.
      Впрочем, пристальное внимание было излишним. Он и так узнал знакомый изгиб бровей, красиво очерченную линию рта и глаза. Перед ним стояла почти точная копия, с той лишь разницей, что материнские черты лица придавали ее облику очаровательную женственность.
      - Здравствуйте, Георгий Степанович, - она вымученно улыбнулась, присаживаясь на стул.
      - Ну, вы тут побеседуйте, - незаметно подмигнул Артемьеву Марк Моисеевич, - а я пока на шухере постою. И он спешно покинул кабинет.
      Наталья Родионова сидела, низко опустив голову и теребя в руках... Только сейчас Артемьев заметил эту вешицу. Не узнать ее он просто не мог. Девушка медленно подняла голову, в ее глазах стояли слезы.
      - Георгий Степанович, у меня никого не осталось, кроме вас! - И, уткнувшись лицом в старого, плюшевого мишку, горько расплакалась.
      Он кинулся к ней. Прижав, растерянно стал гладить по вздрагивающей, спине, ласково приговаривая:
      - Ну, полно, Наташенька, полно. Все образуется, все будет хорошо...
      - Ничего уже не будет, - сквозь слезы лепетала она. - Он убил ее. Понимаете, убил?!! Ради каких-то паршивых денег. Он сумасшедший! И Багров с ним заодно, и еще есть люди...
      - Опомнись, что говоришь, Наташа?! - воскликнул Георгий Степанович. При чем здесь деньги и Багров? Как ты можешь такое про отца...
      - Он не мой отец! Вы же поняли это, - она подняла на него заплаканное, страдальческое лицо. - Мой отец, - Наталья сделала ударение на этих словах, - никогда бы и пальцем не тронул маму, даже ради полмиллиарда долларов. Он любил ее, понимаете, лю-бил! Неужели, вы до сих пор не можете поверить, что я - дочь Олега, вашего брата?!
      Георгий Степанович в изнеможении опустился на стул, с непередаваемой жалостью глядя на сидевшую напротив девушку.
      - Вы узнаете это? - она протянула ему игрушку. - Это же Топтыжка папин любимый талисман. Он подарил его маме перед последним полетом. Она сказала ему накануне, что беременна. И он отдал Топтыжку ей для меня, еще не родившейся. А сам не вернулся после полета. У меня есть папино письмо, которое он ей написал. Мне его потом, перед смертью, дедушка отдал...
      Она замолчала, кусая губы и глядя на Артемьева тоскливыми, горестными глазами. Так смотрят люди, однажды заглянувшие в бездну. Не сорвавшиеся в нее, но постигшие весь холод, мрак и глубину, ощутившие ее неодолимую, страшную власть и до скончания века вынужденные отныне нести в своей душе ее мрачный, грозный, с годами не рубцующийся, кровоточащий оттиск.
      - Наташа, - взволнованно начал Георгий Степанович, - ей-Богу, прости, но я не знаю, что тебе сказать. Все так неожиданно, вдруг и так печально. Голос его казался глухим и больным. - Я верю тебе, безусловно, верю, но Наташа... - Он запнулся, не в силах подобрать нужные слова. - ... я боюсь навлечь на тебя гораздо большие несчастья, чем те, что ты уже пережила. Пойми меня правильно.
      Увидев, как лицо ее принимает отчужденное выражение, Артемьев подхватился и в растерянности заметался по кабинету.
      - Господи, что я говорю! - он резко к ней повернулся: - Наташа, тебе надо бежать! - не соображая, выпалил Георгий Степанович. - Да-да, конечно, тебя необходимо спрятать. Сейчас... - Артемьев остановился и взволнованно продолжал: - Подожди... Я только соберусь с мыслями.
      Наталья с мольбой и надеждой смотрела на него, нервно теребя в руках игрушку. Черты ее лица припухли от слез, веки и нос покраснели; плечи поникли и спина ссутулилась. Она сидела, напоминая бездомного, облезлого, жалкого звереныша, невесть как выжившего - то ли после летнего опустошительного, таежного пожара, то ли после зимней разбушевавшейся метели.
      - Дядя... Георгий Степанович, - проговорила тихо, - у меня есть кассета с записью их разговора.
      - Да, конечно, кассета... Какая кассета? - недоуменно вскинулся Артемьев, занятый своими мыслями.
      - Сразу после убийства мамы к нам приехал дядя Миша Багров. - Наталья зябко передернула плечами, губы ее дрогнули, но она сумела совладать с собой и продолжала: - Они с Родионовым говорили о каких-то дневниках и деньгах. И еще, как-будто мама тоже об этом узнала. Поэтому Родионов ее и... - она наклонила голову и на черные бусины глаз игрушки скольнули тяжелые, крупные слезы, словно и Топтыжка скорбел и плакал вместе с ней.
      - Постой-ка, - нахмурился Артемьев, - ты, что же, записала их разговор? Но как?! - прошептал он пораженно.
      - Они говорили у меня в комнате, - пояснила она, судорожно всхлипывая и нервно вытирая слезы. - Думали, у меня шок и я ничего не понимаю.
      - Выходит, ты... - Артемьев не договорил, тупо уставившись на нежданно обретенную племянницу.
      - Я хочу ему отомстить! Он убил маму! - выпалила она с яростью, которая заставила его внутренне содрогнуться. - Родионов - не человек, он хуже... хуже... скотины! Хуже зверя!
      Георгий Степанович с изумлением смотрел на ее враз перевоплотившееся, перекошенное ненавистью, изуродованное чувством всепоглощающей мести лицо: глаза горели, щеки пылали, рот перекосился, обнажив два ряда белоснежных, оскаленных зубов, вены на шее вздулись, скулы заострились, а побелевшие пальцы рук то нервно гладили, то беспощадно мяли и дергали несчастную детскую игрушку.
      - Наташа, - вымолвил обескураженный ее видом Артемьев. - да как же можно, вот так вот... ненавидеть. Откуда в тебе столько этого? Ты же молодая совсем...
      - Молодая? - перебила она. - Это я снаружи - молодая, а внутри старуха! Я не хочу больше жи-и-и-ить! - завыла Наталья. - Не хо-о-очу-у...
      В кабинет залетел взволнованный Блюмштейн. Глазами быстро показал на массивный шкаф у стены:
      - Егор, быстро - за шкаф! Чтобы тебя здесь никто не видел!
      Марк Моисеевич вызвал санитаров, которые мгновенно скрутили бьющуюся в истерике девушку. Когда ее увели, Артемьев, испуганный и подавленный, выбрался из-за шкафа.
      - Марк, - попросил хриплым, дрожащим голосом, - дай мне водки. - И обессиленно рухнул в кресло.
      - Посиди, я сейчас, - Блюмштейн выкатился из кабинета.
      Было слышно, как он четко и жестко отдает кому-то распоряжения. Через минут пять Марк Моисеевич вернулся с наброшенным на руку халатом. Осторожно снял его и виновато глядя на друга, произнес:
      - Извини, Егор, только спирт.
      - Давай, - махнул рукой Артемьев.
      - Разводить?
      - Ты, что, издеваешься?! - рявкнул Георгий Степанович. - Чистый давай!
      - Даю, даю, не кричи, пожалуйста, - он ловко и профессионально разлил спирт и вопросительно глянул на Артемьева.
      Тот одним махом опрокинул кружку и тут же, покраснев, надувшись, стал судорожно хватать ртом воздух.
      - Закусить дай, - прохрипел натужно, отчаянно жестикулируя руками.
      Блюмштейн услужливо подал краюху черного хлеба. Георгий Степанович с чувством и от всей души грызанул ее и, вытирая выступившие слезы, с жалостью спросил:
      - Маркуша, родной, нет ли здесь свободной, одноместной палаты? Впрочем, я согласен и на общую.
      - Разбежался! - буркнул Марк Моисеевич. - Не велика шишка, в коридорчике постелим.
      Артемьев чуть отошел, отдышался и через силу улыбнулся:
      - У тебя тут, Марк, настоящий дурдом!
      - А ты думал, в санаторий для членов Политбюро попал? - съехидничал тот.
      - Марк, ее надо увозить отсюда, - резко меняя тему, проговорил Артемьев.
      - Согласен. Но каким образом? Ты ведь знаешь, чья она дочь.
      - Она, прежде всего, моя племянница, - тяжело вздохнул Георгий Степанович. - И не смотри на меня так. Ее отец - не Родионов, а Олег.
      - Олег?!! Подожди, ты хочешь сказать...
      - Марк, - устало отозвался Артемьев, - я уже все сказал, что хотел. Ты же помнишь эту историю, когда Настя и Олег хотели пожениться. Но ее отец уперся рогом, потому что Олег был на десять лет старше, да к тому же разведен. Ни Олега, ни Насти. Только Наташка осталась. Пойми, не могу я ее бросить. Не мо-гу!
      - А ты представляешь, что с тобой Родионов сделает? Подумал, какой скандал грянет?
      - Не грянет, - жестко отрубил Георгий Степанович. - У нас есть, чем его прижать.
      - Тебе решать, конечно, - согласился Блюмштейн. - Но, поверь, Родионов - страшный человек, он ни перед чем не остановится.
      - Но ты же не бросишь меня? - улыбнулся Артемьев. - Черт с тобой, я согласен и на коридор. - Он вновь стал серьезным: - Марк, ей разрешены прогулки?
      - В общем-то, да, - скривился тот. - Но тебе ли не знать, как это "аукнется" на больных и персонале.
      - Боишься? - напрямую спросил Георгий Степанович.
      - Егор, - Блюмштейн отвел глаза, опустив лобастую, абсолютно лысую, голову, - ты - русский и тебе, наверное, сложно это понять. У меня погромы, гетто и концлагеря - не просто в крови. У меня это все - в генах, в хромосомах, в ядрах и атомах. - Он вскинул на друга мудрые, темные и блестящие, как маслины, глаза: - Не за себя боюсь. У меня ведь тоже свои... "наташки". Тебе не понять чувства человека, на которого идет охота. И не потому, что он кого-то убил, что-то украл и даже не столько из-за того, что исповедует иную религию. За ним охотятся, его травят только потому, что у него другая форма носа, не так лежат волосы, не тот акцент или... - Он печально улыбнулся: - ... есть некоторые нюансы в строении гениталий.
      Егор, нам веками прививали мысль: такое положение вещей - норма; естественность, якобы, созвучная самой природе и эволюции. Но в живой природе нет ни одного вида, который бы столь беспощадно, с такими коварством, хитростью и жестокостью истреблял бы другой вид, руководствуясь не физиологическими потребностями, а, главным образом, ненавистью к внешним признакам. На это окзались способны только люди - самый высокоорганизованный и развитый в умственном плане вид на планете. Знаешь, почему я выбрал психиатрию? Я боюсь нормальных людей, в нашем понимании этого слова. Я много десятилетий прожил бок о бок с психами, но до сих пор затрудняюсь ответить на простой, казалось бы, вопрос... - У Блюмштейна был виноватый и растерянный взгляд: - Где она - норма?
      - Во всяком случае, я благодарен тебе, Марк, за честность, - поднялся Артемьев. - Надеюсь, сегодняшний разговор не повлияет на наши дальнейшие взаимоотношения. Я, по-прежнему, буду рад тебя видеть. Извини, Марк и спасибо тебе за Наташу. Я найду способ помочь ей. Ты прав, это семейное дело Артемьевых и не стоит впутывать в него новых людей.
      - Егор, прости меня, - Блюмштейн поднялся и неловко протянул руку для прощания.
      Георгий Степанович с чувством ее пожал и, кивнув напоследок, торопливо вышел.
      "Кажется, сударь, вы закусили удила, - подумал он о себе. - Кони-то понесли. Надо сесть и все серьезно и хорошо продумать."
      Глава двенадцатая
      На одной из загородных дач, расположенной за городом в живописном лесу, сквозь который просматривались темные, сверкавшие в предзакатных сумерках воды Ингоды, царило необычное для этого времени года оживление. К двухэтажному строению, почти полностью скрытому за высоким забором, одна за одной подъехали несколько машин. Чуть задерживаясь в воротах, каждая, словно откормленный к Рождеству гусь, тяжело переваливаясь на рессорах, плавно и степенно въезжала на видневшееся в раскрытые створки ворот обширное подворье. Послышался враждебный и яростный лай сторожевых собак, захлопали дверцы машин, но чей-то громкий, хриплый голос грозно прикрикнул на разошедшихся псов. Затем будто невидимый дирижер поднял палочку, призывая всех к вниманию и на миг наступила тишина. Какафония звуков, оборвавшись, так и не возобновилась вновь, словно и усадьбу, и подворье накрыли невидимым, не пропускающим голоса и звуки, колоколом.
      А в это время, на втором этаже, в комнате с многочисленными охотничьими трофеями на стенах, вокруг скромно сервированного стола, не спеша рассаживались трое мужчин. Примерно одного возраста - около пятьдесяти и более, они отличались друг от друга комплекцией, ростом, цветом волос и глаз, конечно же - одеждой и теми особенностями, которые и придают людям строгую индивидуальность и неповторимость в общей человеской массе. Но были и общие черты, нет-нет да и бросавшиеся в глаза: манера двигаться и говорить, смотреть на собеседника и отвечать на его вопросы, вести себя в присутствии остальных. Со временем, сторонний, внимательный наблюдатель непременно уловил бы в их манерах некую несообразность, будто в каждом присутствовало, по меньшей мере, две сущности: явная и тайная. И эти сущности, являясь продолжением друг друга, тем не менее, находились и в парадоксальном, противоречивом неприятии.
      В этот вечер на загородной даче, никому из них, впрочем, не принадлежащей, собрались три человека, известность которым принесли "короны авторитетов".
      Пройдет несколько лет и их образ, сплетенный одновременно из кружев блатной романтики и удавок злобной враждебности, замелькает на страницах многочисленного чтива и телеэкранах. Из руин развалившейся, как Четвертый энергоблок, Империи поднимется "герой нового времени" - с явственным запахом и привкусом смерти фантом по прозвищу "Пахан". Однако, безудержная, шизоидная фантазия авторов не будет иметь ничего общего с реальным образом, но даст обильную пищу для разжижженных "радиоктивным распадом" мозгов нации, особенно - для подрастающего, молодого ее поколения.
      Наш криминальный мир бесконечно далек как от романтики, присущей здоровому человеческому организму, так и от патологической склонности к духовному уродству. Но крайности всегда были нашей отличительной чертой, что, собственно, не раз и являлось причиной национальных трагедий.
      Трое, сидевшие в этот вечер на загородной даче, не походили ни на Робин Гудов, ни на кровожадных чудовищей-монстров. Их жизненные пути, возможно, никогда бы не пересеклись с извилистой дорогой криминала. Но им не повезло. Не повезло оттого, что эти жизненные пути лежали в одной плоскости с основными принципами развитого социализма, который, как известно, не слишком приветствовал инициативу в тех областях, на которые распространялась монополия государства. А так как распространялась она, практически, на все сферы деятельности человека, в том числе, на его разум и душу, то противостояние, в конечном итоге, сделалось неизбежным.
      Кто-то, не мудрствуя лукаво, принял правила навязанной игры, кто-то -не смирился и протестовал, каждый в силу своих способностей, ума, природных данных и характера. Одни - бежали, уезжали, делая карьеру на "изобличении тоталитарного режима", тем самым зарабатывая свои, нетленные за тысячелетия, "тридцать сребренников". Другие - оставались, в авантюрной, безумной храбрости пытаясь отхватить кусок запретного государственного пирога. К последним и принадлежали эти трое - Озеров, Лукин, Мухин. Это были люди, наделенные от природы трезвым, гибким, расчетливым умом, которым, явно, тесно жилось в рамках плановой экономики с ее парадоксальным лозунгом: "От каждого - по способности. Каждому - по труду". Почему парадоксальным? Да потому, что в государстве уже давно сложилась жирная прослойка, не отягощенная абсолютно никакими способностями, но зато прекрасно удовлетворявшая собственные потребности без особого труда.
      Криминал изначально предусмотрен в самом явлении государственности, ибо никто не в состоянии дать ответ на простой, казалось бы, вопрос: почему за убийство одного-двух кого-то клеймят убийцей и дают высшую меру наказания - расстрел, а другого, посылающего на смерть в сопредельную страну тысячи молодых ребят, гордо именуют "видным государственным деятелем" всех мыслимых и немыслемых "прогрессивных" движений? Можно, по-разному, относиться к тем, чей жизненный путь однажды перегородила тюремная решетка, но не стоит обольщаться и законами государства, эту решетку воздвигнувшего. Истинные его цели - не справедливость и заслуженное возмездие, а, прежде всего, месть и устранение "конкурента" в лице индивидуума, посягнувшего на монопольное право государства унижать, воровать, лгать, лицемерить, наконец, убивать. И стоит ли удивляться, что в криминальном мире, как в никаком более патологическом процессе, так часто и сильно проявляется рецедив? Возможно, и придет время, когда все, без исключения, захотят "выйти на свободу с чистой совестью", но для этого необходимо, чтобы, прежде, с собственной совестью разобралось само государство...
      Рассевшись вокруг стола, двое из прибывших - Лукин и Озеров, вопросительно взглянули на Мухина.
      - Слушаем тебя, Рысь, - обратился к Мухину Озеров, полный, низенького роста, с заметной лысиной, мужчина.
      На вид он выглядел старше своих собеседников, лет шестидесяти. Одутловатое, рыхлое лицо имело нездоровый оттенок, а крупный нос, полные губы и мешки под глазами лишь усиливали это впечатление. В целом, Виктор Степанович Озеров, больше известный по кличке "Гроссмейстер" за пристрастие к шахматам, походил на стареющего председателя колхоза, которого окончательно доканали партхозактивы, планы, посевные и уборочные, вечная нехватка запчастей. И только выражение его глаз говорило о том, что жизненный путь этого человека был куда как круче, чем председательский. В нем ясно просматривались сила и жесткая воля человека, привыкшего стоять во главе отряда, отнюдь, не мирных хлеборобов. Это были глаза вожака стаи умные, проницательные, холодные и беспощадные, с вечно тлеющей искрой подозрения - ко всем и всему.
      - Если кратко, - начал Мухин, выдаржав устремленные на него взгляды собеседников, - Горыныч и Немец убиты. Дневник наверняка у номера второго. - Он замолчал, ожидая вопросов.
      Из присутствующих Мухин Александр Игнатьевич, по прозвищу "Рысь", был, пожалуй, самым молодым, насколько молодым может считаться человек, чья жизнь перешагнула полувековой юбилей и большая ее часть прошла в условиях, явно удаленных от "кладовых здоровья". Тем не менее, в чертах его лица где-то даже утонченных и аристократических, наблюдались некоторые интеллигентность, образованность и своеобразный шарм, которые приобретают с годами мошенники и авантюристы "высшего пилотажа" и на которые, порой, так часто покупаются люди всех рангов и сословий.
      - Как дневник оказался у второго? - тихо спросил Лукин.
      Юрий Иванович Лукин, по кличке "Математик", происходил из семьи некогда раскулаченных и сосланных в Сибирь середняков. Пиком его жизненной карьеры стало обретение "красного диплома" о высшем экономическом образовании. Будучи прирожденным лидером и унаследовав от предков крестьянскую смекалку, деловую хватку и работоспособность, он мог бы, при благоприятных обстоятельствах, со временем занять достаточно высокое положение. Но дело в том, что экономика в нашем государстве на протяжении всех лет Советской власти была неразрывно связана с идиологией. Лукин же категорически отказывался вступать в партию. И вовсе не из-за каких-то политических соображений, либо из чувства обиды или ненависти, "впитанной с молоком матери". Он просто не хотел, как не хотят, порой, люди совершать тот или иной поступок, не утруждая себя, по большому счету, философскими измышлениями и самокопанием, а, действуя на уровне интуиции и подсознания. В конечном итоге, Лукин повторил печальную судьбу деда и отца, оказавшись в семидесятые годы одним из фигурантов по громкому делу "цеховиков" и получив, соответственно, на полную катушку. За всю свою жизнь он ни разу не повысил голос, никого не ударил. Но в этом худом, длинном, как верста, человеке, с тонкой пергаментной кожей, обтягивающей лысый череп, с лихорадочно горящими глазами, с выпирающими скулами и разлитым по ним чахоточным румянцем, ощущалась страшная, демоническая сила, способная, казалось, сокрушить гранит и расплавить металл.
      - Как дневник оказался у второго? - повторил Лукин громче, видя, что Мухин не отвечает, поглощенный внимательным разглядыванием своих холенных, ухоженных рук.
      Наконец, тот поднял голову и, криво ухмыльнувшись, заметил:
      - Ты же самый умный у нас, Математик, вот и просчитай. - Он зло блеснул зелеными, рысьими глазами: - Не знаю я, какого черта он ко второму поперся! - И уже спокойнее продолжал: - Накануне он, я и Немец встретились, как и договаривались. Горыныч, по-моему, от этого золота совсем спятил. Сказал, всплыли новые подробности и если они подтвердятся, он вообще из игры выходит. Начал нести какую-то ахинею про Сталина, секретную лабораторию...
      Озеров и Лукин обменялись быстрыми взглядами.
      - Что именно он говорил? - с интересом спросил Озеров.
      - Он ничего толком не объяснил. Сказал лишь, что наткнулся в архивах на любопытный факт. Обещал через сутки все рассказать. Но предупредил: если, мол, фактик этот имел место, он к золоту на пушечный выстрел не подойдет.
      - Темнишь, ты, Рысь, что-то, - подался вперед Лукин. - Смотри, как интересно получается: ни Горыныча, ни Немца, ни дневника. А ты тут сказки про Сталина рассказываешь...
      Мухин подобрался в кресле, как дикая кошка, готовая к броску, растянул губы в хищной, не сулящей ничего хорошего, улыбке:
      - Осторожней со словами, Математик. Может, мы потом и перецапались бы из-за золота. Но не до того, как найдем. Все ниточки в руках только Горыныч держал. Не с руки мне его убирать было, а уж Немца - тем более. К тому же, второй такую деятельность развил, что я не сомневаюсь: Горыныч и Немец его работа. Есть у него в "шестерках" один человечек. На даче обретается, Молохов - бывший мент.
      - Молохов?! - воскликнули в один голос Лукин и Озеров. - Тот самый?
      Мухин откинулся расслабленно на спинку кресла и молча кивнул.
      - Вот как, значит, - задумчиво протянул Лукин. - Надо же! Мы эту суку по всему Союзу искали. А он тут, рядышком, никуда и не уезжал. - Он оглядел присутствующих, несколько секунд задержавшись на лице каждого. - Я думаю, пора Лейтенанта в дело вводить.
      - Рано, - возразил Мухин. - Волна пойдет, нам суета сейчас ни к чему. К тому же, есть еще одна непонятка - фраерок из больницы. Вывезли его вчера, прямо из-под носа у ментов и "конторы".
      - Кто? - закашлявшись и поднося к губам платок, спросил Лукин.
      - Красиво сделали, - удовлетворенно улыбнулся Мухин. - И никаких следов.
      - Совсем?
      - По слухам, какие-то мужик с бабой.
      - Что за фраер?
      Мухин устроился поудобнее в кресле.
      - Мы проверили его. Астахов Сергей Михайлович, ученый-археолог из Ашхабада. Прилетел 25 февраля. Там на него ничего нет. Взялся ниоткуда и в никуда пропал. Интересный мужик. Между прочим, тоже Черным яром интересовался. Говорят, в бреду шпарил на нескольких языках. Но с Горынычем никогда и нигде не пересекался. Это точно. В Белоярске жил на квартире. Пока его хозяйка с радикулитом маялась у дочки на квартире, мои ребята все барахло его перетрусили. Аккуратно, конечно, - добавил он поспешно.
      - Кому же он мог понадобиться? - заворочался в кресле Озеров.
      Мухин только развел руками:
      - Пока не знаем. Пока...
      - Черным яром, говоришь, интересовался? - задумался Озеров. - Выходит, кто-то еще, кроме второго, про золото пронюхал. Это ж сколько народу набирается! Скоро туда вся Сибирь ломанется, - он нервно засмеялся.
      - С народом как-нибудь мы разберемся, - хмуро заметил Мухин. - И с фраером залетным тоже. - Он помолчал и, пристально глядя на собеседников, проговорил: - Меня лично больше волнует, почему Горыныч решил из игры выйти. Не тот он был человек, чтобы от такого куша отказаться. И ведь знал, что на нем все завязано. - Мухин нерешительно замялся и, наконец, смущенно проговорил: - Он... напуган был. Очень напуган. Во всяком случае, таким я его его еще никогда не видел.
      Озеров и Лукин обменялись недоверчивыми ухмылками.
      - Что-то не поймем мы, тебя, Рысь. Ты чего добиваешься? - набычившись, с угрозой в голосе спросил Озеров.
      На Мухина, казалось, его слова не произвели ровным счетом никакого впечатления. Он легко поднялся и, глядя на обоих сверху вниз, четко проговорил:
      - Слишком много народу висит на хвосте. И весь этот бордель, похоже, выходит из-под нашего контроля. Пока я не буду точно знать, до минуты, как провел последний день Горыныч, какой он "интересный факт" откопал и кому понадобился парень из больницы, я - вне игры.
      - Сколько тебе надо времени? - с одышкой спросил Лукин.
      - Думаю, дней семь, - отозвался Мухин.
      - Четыре. И не днем больше, - жестко подытожил Лукин.
      - Что с Молоховым делать будем? - нетерпеливо спросил Озеров, обращаясь к обоим.
      В комнате повисла тяжелая, гнетущая тишина.
      - Что-то будем, - веско заметил Лукин.
      - Я - против, - быстро не согласился Мухин. - Молохов от нас не уйдет. Главное сейчас - золото.
      - Ну смотри, Рысь, - предостерег его Озеров. - Тебе видней, что главнее. Только не промахнись. Как бы он не опередил тебя. Горыныча и Немца - уже того... пустили в расход.
      Мухин поморщился и недовольно буркнул:
      - Не каркай! Мои ребята его плотно держат. А начнет дергаться... - Он спокойно посмотрел на обоих и закончил: - Тайга большая, всем места хватит.
      Проведя в доме еще некоторое время, поговорив и обсудив детали нескольких второстепенных дел, "авторитеты", не спеша, солидно рассевшись по машинам, покинули территорию дачи. У развилки элитного поселка машины разделились и каждая покатила в направлении, известном лишь сидевшим в них пасажирам.
      В это время через два дома от вышеупомянутой дачи, на втором этаже почти однотипного особняка, от окна отошел человек в черном свитере, черных брюках, заправленных в высокие десантные ботинки. Он поднял трубку телефона, уверенно набрал номер и когда на другом конце провода ответили, сказал всего одну фразу. Затем положил трубку и коротко рассмеялся, не преминув с наслаждением громко и грязно выругаться.
      Темно-синяя "тойота", в сопровождении новенькой "девятки", цвета "мокрый асфальт", со скоростью сто сорок километров в час неслась по шоссе в направлении Белоярска. На лобовых стеклах обоих машин, скользя по ним гладкой, упругой резиной, мелькали дворники, разбрасывая в стороны мелкий, мокрый снег.
      - Совсем очумел, - недовольно, сквозь стиснутые зубы, проворчал водитель "девятки". - Дорога, как мыло. Навернемся - совками нечего собирать будет.
      Трое пасажиров вслух никак не отреагировали на его реплику, но по их лицам можно было без труда догадаться: что ночная гонка по мокрому, темному шоссе оптимизма им тоже не добавляет.
      В дальнем свете фар идущей впереди машины показался пост ГАИ.
      Сидевший рядом с водителем "тойоты" пассажир криво ухмыльнулся:
      - Стоят "доярки", - сказал с презрением. - Тормози, нам сейчас с ними не резон цапаться.
      Водитель кивнул и нажал на тормоза, к тому же увидев выходящего к дороге и медленно, лениво поднимающего светящийся жезл, гаишника. Нога привычно скользнула на педаль тормоза...
      Артемьев вскипятил воду и уже взялся за чайник, когда до его слуха донеслись крики и ругань. Спустя мгновение, дверь резко распахнулась и на пороге кабинета возник огромный бугай, в растегнутой кожаной куртке, с ног до головы заляпанный грязью и перемазанный кровью. Глаза его бешенно сверкали, губы тряслись. За мощной спиной теснились похожие на него обличьем, как близнецы-братья, такие же молодые люди. С минуту Георгий Степанович изумленно таращился на представшую пред ним делегацию. Вперед протолкалась молоденькая, хрупкая дежурная медсестра и дрогнувшим голосом, на грани истерики, закричала:
      - Георгий Степанович, у них оружие!
      Бугай, как пушинку отшвырнул ее с дороги и шагнул к Артемьеву. Глаза нейрохирурга потемнели.
      - Сударь, потрудитесь извиниться перед дамой и выйти вон отсюда! произнес он тихо, но с такой непередаваемой интонацией, что парень оторопел и попятился. Однако, его замешательство длилось несколько секунд. Он приподнял брови, оттопырил губы и с угрозой захрипел:
      - Ты перед кем возникаешь, коз-з-зява?!! Да я тебя щас...
      Артемьев с яростью грохнул перед собой на стол чайник. Крышка отлетела и из отверстия повалил густой пар. Это произвело должное впечатление.
      - Еще один шаг и вы надолго станете пациентом моего коллеги с нижнего этажа, - хлоднокровно проговорил он. - Хотя... я - не сторонник подобных методов, но, видите ли, сударь, бывают иногда ситуации...
      - А... что на нижнем... этаже? - тупо спросил парень.
      - Ожоговое отделение, - четко ответил Артемьев и, не давая ему опомниться, быстро спросил: - Кто пострадавший?
      - Там... в коридоре... - выдавил качок.
      - Так какого, простите, рожна вы мне здесь гнилой базар устроили?!! рявкнул Артемьев, стремительно выходя из-за стола.
      Парень при этих словах впал в состояние прострации. Открыв рот, выпучив глаза, он молча смотрел на доктора. Тот, проходя, не отказал себе в удовольствии резко его толкнуть.
      - Посторонитесь! И вообще, не мешайте работать! - И кивком пригласил следовать за собой вздрагивающую от страха медсестру.
      В коридоре на каталке лежал немолодой уже человек, все лицо которого представляло собой одну сплошную рану. Артемьев привычно нащупал пульс, приоткрыл дряблые веки, мельком пролистал лежавшую сверху историю болезни.
      - Какого черта его привезли в отделение?! - Он повернулся к медсестре: - Лариса, зови санитаров, быстро поднимайте его в операционную! - И, наклонившись к ней, шепотом добавил: - Запомни раз и навсегда: никогда не выказывай слабость перед сильным. Тем более, если сильный, к тому же, еще и взрослый, сформировавшийся дебил.
      Медсестра кивнула и оглянулась на дверь кабинета, из которой гурьбой вывалились возбужденные братки.
      - Кто позволил входить в хирургическое отделение без халата?! сатанея от собственной храбрости, не своим голосом закричала она. Да так, что братки невольно втянули голову в плечи, а Артемьев испуганно вздрогнул.
      - Доктор, - выступил вперед один из них, - вы нас извините. - Он повернулся к Ларисе: - Мы это... уйдем, извините. Только, доктор, вы уж, пожалуйста, постарайтесь... Если что надо, только скажите... лекарства там, еще чего. В долгу, ей-Богу, не останемся. Но его вытащите. - Он бросил испуганный и почтительный взгляд на лежащего на каталке: - это же сам... Рысь!
      - Вы, часом, сударь, не с ветлечебницей нас перепутали? - ехидно осведомился Артемьев, но тут же грозно глянул из-под нахмуренных бровей:
      - Я же ясно выразился: вы мешаете работать!
      - Все, все, доктор, - парень примирительно поднял обе руки. - Где нам подождать?
      - Лучше на первом этаже, в вестибюле.
      - А долго его будут оперировать? - подал голос еще один, но, увидев потемневшие от гнева глаза Артемьева, счел за лучшее тут же замолчать и спрятаться за спины товарищей.
      Уже под утро, когда серый рассвет занавесил окна, Георгий Степанович, размывшись и едва держась на ногах от усталости, спустился в свое отделение. Он прошел в палату интенсивной терапии, куда из операционной поместили новичка. Некоторое время молча рассматривал еще не пришедшего в себя после наркоза пациента. Потом присел к столу, заполнил лист индивидуальных назначений и, подперев голову рукой, с улыбкой взглянул на медсестру:
      - Лариса, Анна Федоровна на днях в декретный отпуск уходит. Ты не хочешь старшей сестрой поработать?
      - Да я же всего восемь лет у вас, Георгий Степанович! - отчего-то покраснев, удивленно воскликнула она.
      - Лариса, старшая медсестра - это не Генеральный секретарь ЦК КПСС. Здесь, как раз молодые, расторопные и грамотные нужны. В коллективе, насколько я знаю, тебя любят...
      - Георгий Степанович, не смогу я, честное слово, - умоляюще протянула она. - И потом, мне здесь нравится, в интенсивке. Живые люди, движение какое-то, а там - одни бумажки и отчеты.
      - Насчет движения, ты верно подметила, - его глаза озорно сверкнули. Мы с тобой сегодня чуть под паровоз не попали. Да и вся смена дежурная.
      Лариса, зажав рот, прыснула в кулачок.
      - И не говорите! Я даже после фталазол выпила, - доверительно сообщила она. - А девчонки до сих пор валерианкой отпаиваются. Эти бугаи как ввалились всей гоп-компанией: пистолетами размахивают, орут, кричат, глаза бешенные. Мы с Василием Семеновичем сначала подумали - наркоманы.
      - Кстати, где они? - оживился Артемьев.
      - Сидят, как мышки, в холле на первом этаже. Милиция и гаишники - там же. - Лариса понизила голос почти до шепота: - Все, вроде, спокойные, но, кажется, спичку вытяни - полыхнет так, мало никому не будет. - Она помолчала и решилась: - Георгий Степанович, а про того парня ничего не слышно?
      - А что? - моментально вскинулся нейрохирург, но, внимательно взглянув на Ларису, покачал головой: - Так-так, понятно... Понравился?
      Она низко опустила голову и Артемьев увидел, как на журнал "Передача смен" упали две крупные капли.
      - Вот тебе раз, - пробормотал сконфуженно. Бережно взял ее за руку: Ну, перестань... Ты - молодая, красивая. Вон сколько молодых ребят из мединститута тебе прохода не дают. - Его голос наполнился горечью и болью: - Ларочка, он ведь никогда не будет... полностью здоров, у него -страшное будущее.
      Она подняла заплаканное лицо и он невольно отпрянул: столько в нем было решимости и какой-то фанатичной веры. Сглатывая ком в горле, Лариса уверенно проговорила:
      - Он будет здоров, Георгий Степанович! Обязательно будет! - но тут же сникла: - Только где его искать теперь?
      Артемьев сжался, вдруг именно в эту минуту осознав, какую непростительную, недопустимую и, возможно, роковую ошибку совершил.
      "А если, не дай Бог, он умрет?! - подумал, чувствуя, как его накрывает волна холодного, парализующего ужаса. - Как мне вообще пришла в голову эта авантюра?! И... как она, в конечном итоге, могла состояться?!"
      - Лариса, - презирая и ненавидя себя за ложь и безрассудство, через силу выдавил Артемьев, - если ты будешь думать о нем хорошее, ему непременно повезет.
      Он постарался, чтобы голос прозвучал убедительно и твердо. Но про себя подумал: "Надо, не откладывая, срочно ехать к Ерофею. И как-то из этой ситуации выбираться. Обратного пути, естественно, быть не может. Но какой-то выход должен же?!! Выход... Господи! Я совсем забыл о Наташе!.."
      Георгий Степанович поднялся. Ласково, но неловко, погладил Ларису по плечу и, растерянно попрощавшись, медленно, сомнамбулой побрел по коридору.
      В кабинете на столе разрывался телефон. Он нехотя поднял трубку, ощутив непреодолимое желание послать всех к черту.
      - Георгий Степанович, - послышался в трубке осторожный голос Валуева, дежурного врача из приемного покоя, - с вами хотят побеседовать друзья прооперированного и... - он замялся; послышались неразборчивый шепот и возня...
      Вдруг из трубки пророкотал незнакомый голос, с властными нотками:
      - Вы - доктор Артемьев?
      - Да, - кратко ответил он.
      - Когда можно побеседовать с Мухиным?
      - С кем имею честь говорить?
      - Давно закончилась операция? - не ответив, нетерпеливо и требовательно провещал голос. - Здесь который час вас дожидаются сотрудники милиции...
      - У них тоже проблемы с головой и требуется помощь нейрохирурга?
      - У них проблемы с прооперированным вами пациентом! - грубо ответил незнакомый абонент.
      - У меня к вам огромная просьба... - ласково прошелестел голос Артемьева.
      - Слушаю, - ответили настороженно.
      - ... Операция закончилась блестяще. А вам всем... - он выдержал выразительную паузу и когда понял, что нетерпение собеседника на пределе, с чувством, громко выдал: - А вам всем я был бы крайне признателен, если бы вы сию минуту, незамедлительно, отправились к чертовой матери!!! - И с огромным удовлетворением положил трубку.
      - Как там говорил товарищ ст. сержант Приходько, Игорь Васильевич? Отморозки? Кажется, в одного из них я постепенно и превращаюсь, - с деланным ужасом заметил вслух Артемьев. - О, времена, о, нравы!...
      Глава тринадцатая
      Под навесом, в ожидании транспорта, скопилось достаточно людей. Капитолина, заслонившись воротником пальто от ветра, стояла в стороне, нетерпеливо поглядывая на дорогу и вскольз - на часы.
      "Совсем обнаглела, - корила она себя. - Повесила на Веру всю домашнюю работу: готовку, стирку, глажку, еще и Женьку по утрам в садик водить. Хороша, мамашка, ничего не скажешь! Нет, надо заканчивать с этой вселенской скорбью... - Но на глаза выступили слезы. - Не смей плакать! - приказала себе жестко, сглатывая шершавый, перехвативший дыхание, ком в горле. - Его уже, все-равно, не вернешь. - Она закрыла глаза и сжала зубы. - Даже попрощаться нельзя было. Говорила же, дураку, бросай это золото, нам и так до старости хватит. Живут люди и хуже - не умирают..."
      " -... Остров куплю и твоим именем назову. Где-нибудь в Индийском океане... Чтобы ни снега, ни морозов. Только песок, пальмы, солнце и океан. Ты будешь Робинзоном, а я - твоим Пятницей...
      - А Женька? Ты забыл о Женьке.
      - Он у нас будет - Маугли. Маленький такой Маугленок..."
      У Капитолины задрожали губы, на глаза вновь выступили слезы.
      "Женя-Женечка... - подумала с тоской. - Поздно, ты, про острова вспомнил. Оставил нас с малым одних... на необитаемом острове, а сам... Господи, какое страшное слово - навсегда! Пусть про него все, что угодно говорят, я-то его любила и он меня. Ведь поклялся же бросить все и уехать с нами, даже Верунчика согласился с собой взять."
      "-... Капелька, я такую бомбу откопал! Мне за нее все грехи земные Бог спишет. Дай мне всего один день, обезврежу эту заразу и ка-а-ак завалимся все вместе... Знаешь, есть у меня на примете мужик один, в тайге живет. К нему и подадимся. И катись оно к черту, это золото! Не притронусь, клянусь тебе!.."
      "Что же он за "бомбу" откопал? За неделю человек переменился. Разве может такое быть? С Женей?!! С Горынычем?!! Стоп! Как же я раньше, дура, не догадалась... Надо срочно найти бумажку, по которой он мне в архиве и в хранилище материалы заказывал..."
      Толпа на остановке одобрительно зашумела. Подошел автобус и Капитолина вместе со всеми "пошла на штурм", так как опаздывала на работу по всем мыслимым и немыслемым параметрам. Ей удалось втиснуться в последнюю минуту, с жестким напором подтолкнув стоящего на последней ступеньке мужчину. Тот повернул голову и, глядя на нее сверху вниз, с улыбкой восхищенно проговорил:
      - Да, есть еще женщины в русских селеньях!
      - Извините, - пробормотала она смущенно.
      Двери со скрежетом закрылись и автобус, переваливаясь с боку на бок, грозя вот-вот развалиться, покатил по дороге, трамбуя, прессуя в своей, казалось, безразмерной утробе слипшиеся человеческие тела.
      - "Ленинградская" выходят? - раздался, усиленный микрофоном, голос водителя.
      - Не-ет! - послышались крики со всех сторон.
      - "Бутина"?
      - Давай, жми дальше! - закричали молодые, веселые парни из середины автобуса.
      - "Бутина", остановите, пожалуйста.
      Автобус набрал скорость. Проехали "Ленинградскую".
      - "Бутина" остановите...
      - Две остановки пройти не могут! - послышались упреки со всех сторон.
      - Вон сколько маршрутов, нет, в этот лезут!
      - Чего вам, старичью, дома не сидится-то?!
      -Езжай до конечной! - разошлись, веселясь, молодые парни. - Потопают пешочком - здоровее будут!
      Сухонькая, маленького роста, сгорбленная старушка, с выбившимися из-под пухового платка седыми прядками, попыталась пробиться к выходу. Но парни мощными телами оттерли ее в середину.
      - Куда, мать, торопишься? Давай покатаемся! - неестественно громко захохотали они.
      - У меня ноги больные, тяжело ходить, - попыталась образумить их она. Голос ее предатальски дрогнул.
      - Так сидела бы дома! - вновь послышались возмущенные голоса.
      - Прекратите издевательства! Остановите автобус на "Бутина"!
      Капитолина неволно вздрогнула, так как громкий, властный голос прозвучал совсем рядом. Он принадлежал стоявшему впереди мужчине.
      В автобусе мгновенно стало тихо.
      - Водитель! Остановку на "Бутина"! - требовательно повторил он.
      - А ты кто такой?! - нагло ощерился один из молодых парней. Всего в их компании было четверо. - Контролер-затейник?
      - Закрой пасть, сопляк! - еле сдерживая ярость, проговорил мужчина.
      - Чего пристали к молодому человеку?
      - Да высадить его и дело с концом! - Послышалось несколько голосов.
      -Чево-о-о?!! - пророкотал парень, почувствовав поддержку. - Он отпихнул старушку и вплотную придвинулся к мужчине: - Щас выйдем, я тебе покажу, кто из нас - сопляк! Эй, водила, тормози! - крикнул он.
      - Саша, высаживай их к чертовой матери! - визгливо проорала кондуктор.
      Автобус начал тормозить и пассажиры невольно по инерции подались вперед. В образовавшийся просвет Капитолина увидела, как парень медленно вытаскивает из кармана нож. Визг тормозов совпал со звуком щелчка и одновременно выбросилось узкое, длинное лезвие. Последующее произошло настолько быстро, что она даже не успела его осознать. Упершись спиной в створки еще закрытых дверей, Капитолина с силой оттолкнулась и, рванувшись вперед, слегка наклонившись, впилась зубами в руку, держащую нож. В ту же секунду пассажиры содрогнулись от дикого, матерного воя. Глухо звякая по ступенькам, нож упал и остался лежать у ее ног. Она отшатнулась, чувствуя во рту соленый привкус крови. Их взгляды встретились и парень внезапно захлебнулся, будто у него враз сели голосовые связки. Он побледнел и на миг ей показалось, что он вот-вот потеряет сознание. Мужчина, которому предназначался удар, тоже обернулся и... отпрянул, ибо лицо стоявшей сзади него женщины вполне укладывалось в классические рамки фильма ужасов: бледное, с безумными, широко открытыми зелеными глазами, пустыми и одновременно дикими, трепещущие крылья носа и... рот - страшный, оскаленный, в капельках крови.
      - Уби-и-и-или-и-и!!! - заверещал чей-то истошный, женский голос.
      И в автобусе начался Апокалипсис...
      По счастливому стечению обстоятельств, закончился он через метров триста, у районного отделения милиции. Когда автобус остановился, парень и его дружки, опомнившись, кинулись, расталкивая людей, к передним дверям. Но водитель оказался проворнее: выскочив, он моментально закрыл двери и, нелепо размахивая руками, ринулся ко входу в отделение, громко крича:
      - Убийство! В автобусе убийца!
      Парень, поняв, что оказался в ловушке, попытался прорваться назад, развернулся и тут же почувствовал, как запястья рук сжали стальные тиски. Он вскинул голову и встретил направленный на него в упор беспощадный взгляд.
      - И даже не думай! - тихо, но твердо проговорил уже знакомый ему мужчина. - Я тебя кончу прямо здесь. Без суда.
      В живот парня уперлось что-то длинное и твердое. Он медленно опустил глаза вниз...
      - Стоять! Смотреть в глаза! - рявкнул мужчина и парень обмяк...
      ... Зазвонил телефон. Капитан Добровольский метнулся к столу, схватил трубку, выслушал и кратко бросил:
      - Добро, Саня. Спасибо! - Придирчивым взглядом окинул кабинет: - Идет, ребята! Приготовились...
      Дверь распахнулась. Застывший на пороге майор Иволгин оказался оглушен громом аплодисментов. "Убойная" опергруппа, в полном составе, приветствовала своего начальника. Петр Андреевич, не сдержав улыбку, вошел в кабинет, прикрывая дверь.
      - Чего ржете?! - спросил с напускной грубоватостью, оглядывая довольные лица коллег.
      - Так ить, не кажный день "убивцев" ловим "на палец"! - ехидно откликнулся Алексей. - Андреич, ты точно палец ему в живот упер? Може... че другое? - глаза его дурашливо и, вместе с тем, нагловато поблескивали.
      Сотрудники опергруппы, не сдержавшись, зашлись от хохота. Иволгин, засмеявшись, только махнул рукой и, проходя к столу, небрежно заметил:
      - Ладно, па-аца-а-аны, с меня - лимонад!
      - Ага, ты нас еще в детское кафе своди и по мороженому купи! - с обидой выдал Добровольский.
      - Забудьте, - стал серьезным Петр Андреевич. Но заметив поскучневшие лица ребят, сжалился: - До вечера - забудьте. Если честно, мне не вам, а той девахе ящик шампанского выставлять надо. Не она бы, пить вам на моих похоронах, тьфу-тьфу! - он суеверно постучал по столу. Затем, поежившись, продолжал: - Но иметь такую жену, упаси меня, Бог! Лицо - белое, глазищи во! - для достоверности он выпучил свои и растянул их пальцами. - И рот - в крови.
      - Как же ты ее упустил, Петр Андреевич? - спросил Саша Костиков, один из оперов.
      Иволгин разочарованно прищелкнул языком:
      - Фраернулся малость. Пока этих уродов вязали, она и - тю-тю.. - Он помолчал и вдруг с гримасой разочарования и недовольства выпалил: - А, вообще, скажу я вам, в паскудное время мы живем! Почитаешь прессу, посмотришь телевизор, такое впечатление, хуже нас, ментов, больше и нет. Но видели бы вы сегодня эти рожи в автобусе! Зверинец, а не люди. Ради одной паршивой остановки готовы были старуху живьем сожрать. Я ехал и прямо нутром чуял, как они чавкают! А ведь у каждого, наверное, по паре дочек-сыночков, тоже где-то и кого-то чавкающих. Или готовых к этому первобытному процессу. Так чего они от нас хотят?!! - взъерепенился он, вскочив из-за стола и заметавшись по кабинету. - Порядка? Защиты? Но милиция не может навести порядок в мозгах у людей и защитить их гнилое нутро от самих себя! - Иволгин вернулся к столу, сел и с какой-то неизбывной тоской оглядел своих коллег: - И, знаете, ребята, что самое страшное? Вся эта гниль уже в крови у нас, от рождения. Ну, почему другие народы, как зубы коренные, друг за друга держатся? А мы - по головам, по головам, по головам, да все топориком норовим. Я вот думаю, бабку из-за остановки чуть не загрызли. А если, не дай Бог, война? Катастрофа какая?..
      - Ну, нагнал страху, Андреич, - нервно хохотнул Добровольский. Может, кто и по головам, а нам, товарищ майор, как всегда в оцеплении стоять.
      - А мы, Леша, давно в нем стоим. Только, знаешь, фокус в чем? Иволгин глянул остро из-под насупленных бровей: - Лупить нас почему-то стали в последнее время с обеих сторон. Не поймешь, кого от кого "отцепляем".
      В кабинете повисла неловкая тишина. Таким своего начальника подчиненные редко видели.
      - Ладно, проехали, - Петр Андреевич энергично потер ладонями лицо и обратился к Алексею: - Рассказывай, лягушка-путещественница, как там дела в столице?
      Все облегченно вздохнули и настроились на рабочий лад. Добровольский раскрыл принесенную с собой папку и, переложив несколько листков, начал докладывать.
      - Начнем с папы. Артемьев Степан Макарович, 18.. года рождения. Член, сначала РСДРП, потом ВКП(б) и, наконец, КПСС - аж с 1905 года. Партийная кличка была неизменной - "Тень". Выполнял особо важные поручения партии, связанные, в основном, с терактами и экспроприациями. Одно время, якобы, сочувствовал эсерам, но этот факт - спорный. Активный участник революций, гражданской и Великой Отечественной войн. Некоторое время был военным советником в Испании. Чем конкретно занимался - неизвестно...
      - Серьезный дядька, - не удержался Саша Костиков.
      - Образование. - продолжал Добровольский. - В 19.. году с отличием закончил Военно-медицинскую академию в Санкт-Петербурге по специальности "эпидемиология". Будучи студентом, в 1910 году находился в составе экспедиции русских врачей, выезжавших в Харбин в связи с эпидемией чумы. Заболел, чуть не умер... - Алексей поднял голову и внимательно оглядел коллег: - Внимание, щас птичка вылетит! Близким другом Артемьева, еще со студенческой скамьи, был... - он сделал эффектную паузу: - Кто бы вы думали? Ни больше , ни меньше - князь Рубецкой Сергей Михайлович! Именно он его и спас...
      - А сам?! - нетерпеливо выпалил Иволгин.
      - Кто его знает? - пожал плечами Алексей.
      - Спасся, - тихо проговорил Игорь Приходько.
      Все тут же с интересом посмотрели на него. Он смутился и покраснел.
      - Да что, ты, как красна-девица, ей-Богу! - не выдержал майор. Откуда знаешь, что он не погиб?
      - Я недавно в музее декабристов был...
      - Ну, ну, не тяни, Гоша! - Иволгин нетерпеливо заерзал в кресле.
      - Я и говорю, был, значит, в музее. Там про Сергея Михайловича все сказано. Он в гражданскую в Париж уехал, а потом в Канаду перебрался. Стал известным ученым. Он еще это... лауреат... - Игорь наморщил лоб: - Премия есть... Во, Нобелевская! Он ее получил за какие-то работы в области... Вообщем, что-то с микробами связанное.
      - Значит, Рубецкой... - задумчиво проговорил Иволгин. - Так, ладно. Леша, что там еще по генерал-майору?
      - Про войну рассказывать? - Добровольский скорчил недовольную гримасу.
      - Ближе к нашему времени давай, - махнул рукой Петр Андреевич.
      - Вообщем, после Парада Победы, а он был его участником, Артемьев срочно отбыл на Дальний Восток. В личном деле, начиная с июля сорок пятого и вплоть до марта пятьдесят третьего года, никаких названий воинских соединений. Есть только одна строчка... - Он быстро пролистал свои бумаги: - Ага, вот: "Проходил службу в в/ч 1985-"Д". Все. Дальше - пусто, как-будто человека и не существовало. В графе "последнее воинское звание" стоит генерал-майор, а "последнее место службы", простенько и со вкусом - ЗабВО. Но... Щас не просто птичка вылетит, а целый птеродактиль! Есть в личном деле Степана Макаровича пара интересных бумаг.
      В одной из них речь идет о ликвидации в/ч 1985-"Д". И подписана она, кроме Артемьева, еще и вездесущим и неугомонным застрельщиком построения социализма - не ко дню будь помянут! - дорогим товарищем Лаврентием Павлычем.
      - Как же Артемьев живой остался под чутким руководством Лаврентия Павловича, имея в активе князя-эмигранта, да еще и до генерал-майора дослужился? - недоверчиво поинтересовался Костиков.
      - Умный был очень, дорогой Сашенька, потому и остался, и дослужился, веско заметил Алексей.
      - В жизни чаще, как раз умные - не остаются и не дослуживаются, - в тон ему ответил Костиков.
      - Ну прямо крик души! - не преминул съехидничать Алексей и, обращаясь к Иволгину, проговорил: - Примите к сведению, гражданин начальник: зажимаете подчиненных... очень умных.
      - Потом выясните судьбу гениев, - недовольно поморщился Иволгин. Вторая бумага о чем?
      - Вторая еще интереснее. Это копия докладной записки на имя Сталина. В ней Артемьев сообщает, что операция "Руно" завершена и - читаю дословно: "... фактор "ЯЗОН" введен в действие."
      - Что за фактор? - удивленно поднял брови Иволгин.
      - Понятия не имею, - откликнулся Алексей.
      Петр Андреевич задумчиво потер переносицу:
      - Чертовщина какая-то! Ладно, с этим у нас еще будет время разобраться. А теперь немедленно надо доставить сюда Артемьева. - Он решительно поднялся: - Леша, Саша - вы к нему домой, а мы с Игорем подскочим в больницу. С этим "мил человеком" не мешает иногда подстраховаться. - И совсем тихо пробурчал: - Никогда не знаешь, шо энти антеллигенты выкинут...
      Глава четырнадцатая
      В общей суматохе у отделения милиции Капитолина пришла в себя. Оглядевшись и видя, что никто не проявляет к ней интерес, посчитала за лучшее быстро ретироваться. Завернув за угол, смела перчаткой снег с ограды и хватанула ртом целый комок. Взглянув на руку, заметила белые хлопья, кое-где окрашенные кровью, и почувствовала подкатившую к горлу тошноту. Она опрометью кинулась к расположенному рядом скверу. Рвало ее долго и мучительно.
      " Ну почему я такая дура? - думала с жалостью к себе, собирая с веток чистый снег, снова и снова судорожно давясь им, внутренне содрагаясь от отвращения и брезгливости. Казалось, соленый и теплый привкус человеческой крови не исчезнет никогда. - Как дикая собака накинулась. И вся жизнь моя дикая. А я и вовсе полоумной сделалась. Ну что я вечно в идиотские истории влипаю?!! И на работу, конечно, безнадежно опоздала..."
      Она прибавила шаг и заспешила по улице в направлении библиотеки. Рядом со старинным, отреставрированным зданием, как всегда, стояло много машин, толпились люди. Неожиданно из парадных дверей выбежала Вера и на ходу запахивая шубу, держа в руках шапку, торопливо сбежала по ступенькам. Капитолина проследила за ней взглядом и увидела, как та быстро юркнула в поджидавшую ее машину, которая, взвизгнув покрышками, с ходу набирая скорость, устремилась по улице, ловко вклинившись в плотный автотранспортный поток.
      "Куда это она? С кем? - очнулась Капитолина, запоздало сообразив, что стоит посередине тротуара и недовольные прохожие, не церемонясь, толкают ее, громко выражая свое возмущение.
      - Извините, - пробормотала она, но голос расстаял в пространстве.
      Переодевшись, Капитолина прошла в читальный зал. За столом стояла одна из старейших работниц библиотеки Гайворонская Ольга Григорьевна, активистка и коммунистка с ...надцатилетним партийным стажем, которую все, и не без оснований, слегка побаивались. Капитолина, запыхавшись, приблизилась к ней, внутренне готовая выслушать нравоучительную и нудную нотацию о том, что сделали бы с ней в "прежние времена" за нарушение трудовой дисциплины. Ольга Григорьевна подняла голову от формуляра и поверх очков взглянула на Капитолину. И вдруг челюсть Гайворонской, что называется, отвалилась, едва не задев рабочий стол. Она смотрела на сотрудницу, словно та была, по меньшей мере, инопланетянкой или, на худой конец, банальным привидением.
      - Вы-ы-ы?!! - промычала Гайворонская, подтягивая отпавшую челюсть. Но вы же... простите, Капочка... Вы же должны лежать в реанимации...
      - Я-я-яаа? - пришел черед изумляться Капитолине.
      В ответ Ольга Григорьевна поджала губы. Взяв себя в руки, холодно и сухо проговорила:
      - В прежние времена, милочка, за подобное могли и шлепнуть. Вы хоть представляете, что оголили?! - И сама же с вызовом и негодованием ответила: - Рабочее место! Я была о вас лучшего мнения. Уж коли проспали, могли бы найти в себе мужество сказать об этом прямо, а не сочинять глупейшие истории. Подсылая, к тому же, своих... своих... Вообщем, вы знаете кого. А Вера Николаевна, между прочим, очень за вас переволновалась...
      - Да что произошло?! - не выдержав словесного шторма, крикнула ничего не понимающая Капитолина.
      Гайворонская с минуту осуждающе на нее смотрела, но потом снизошла:
      - За Верой Николаевной заехал мужчина. Он представился доктором, сменившимся с ночной смены. И, представьте, поведал нам душераздирающую историю о том, как вас сбила машина и вы находитесь в тяжелом состоянии в реанимации. Профком решил даже вам материальную помощь выделить. Единовременную, естественно.
      Капитолина, широко открыв глаза, истуканом стояла напротив коллеги, отказываясь верить в этот бред.
      - Но я никого не просила, - выдавила она потрясенно. - Честное слово...
      Гайворонская внимательно оглядела ее с ног до головы:
      - Знаете, Капа, я уже ничему не удивляюсь. В том числе и тому прискорбному обстоятельству, что вами интересовались из органов.
      - Из каких органов, какие доктора? О чем вы, Ольга Григорьевна?!! чувствуя, что сходит с ума, прохрипела Капитолина на грани истерики.
      Однако, та не удостоила ее ответом. Повернувшись, она пошла прочь, молчаливая, несгибаемая и прямая, как гробовая доска.
      Капиталина, обхватив руками голову, тяжело осела на стул, но тотчас вскочила и, пройдя к телефону, принялась лихорадочно накручивать диск, совершенно игнорируя возмущенных читателей.
      - Алло! - закричала в трубку. - Это детский садик? Алло! - Услышав удовлетворительный ответ и немного успокоившись, попросила: - Позовите, пожалуйста, Нину Викторовну из третьей подготовительной.
      Казалось, прошли тысячелетия, прежде чем в трубке прозвучал знакомый голос воспитательницы:
      - Слушаю вас.
      - Нина Викторовна, это Капитолина Сотникова. Извините, пожалуйста, с Женей все в порядке?
      - Сотникова?! Но вы же в...
      - Нина Викторовна, это недорозумение, поверьте. Где Женя?
      - За ним приехала Вера Николаевна и забрала, - взволнованно, почувствовав неладное, проговорила воспитательница. - А что, не надо было отдавать? Но она столько раз забирала Женечку... Я подумала... - Она замолчала, шумно дыша в трубку.
      - Все хорошо, Нина Викторовна... Все в порядке, - упавшим голосом ответила Капитолина, кладя трубку.
      Затем в панике стала набирать номер домашнего телефона. В ответ - лишь бесчисленные гудки.
      - Здравствуйте, Капочка.
      Вздрогнув, она обернулась. Рядом стоял заведующий Публичной библиотекой Казимир Владиславович Бронский, милейший и добрейший старичок, чем частенько беззастенчиво пользовались многие сотрудники.
      - Я слышал, у вас неприятности? - сочувственно поинтересовался он.
      - Казимир Владиславович, родненький, мне срочно домой надо! взмолилась она со слезами на глазах.
      - Раз надо, идите. Я попрошу Ольгу Григорьевну, она подменит.
      - Она не согласится.
      - Кто, Ольга Григорьевна? С привеликим удовольствием! Не переживайте.
      - Казимир Владиславович... Я не знаю, как вас... благодарить.
      - И не надо, коли не знаете, - улыбнулся он. - Пока не уладите дома все дела, не приходите. - Он поднял вверх палец: - Запомните: самое бесценное в жизни - не друзья, богаство, чины и даже не Родина, а - семья. Человек может потерять все, в том числе, и память, но голос крови остается. Он сильнее смерти, потому что звучит и после нее, в наших детях, внуках и всех последующих поколениях.
      - Спасибо вам, - с чувством прошептала Капитолина и, обняв, от всей души поцеловала старика.
      Открыв дверь в квартиру, она, не раздеваясь, проверила комнаты, кухню, даже в ванную и туалет заглянула. И когда поняла, что Веры и Женьки не было и быть не может, обессиленно рухнула на табуретку в кухне, опустошенная до дна страшной, пугающей и тоскливо-обреченной неизвестностью. Мыслей не было, жить не хотелось...
      Она сидела, медленно раскачиваясь на табуретке из стороны в сторону. В огромные, зеленые глаза, гибко и осторожно, как крадущийся к жертве хищник, постепенно вползало безумие. Сердце еще проталкивало с усилием густую, горячую кровь в стиснутые спазмом сосуды - к мозгу, к мозгу, к мозгу... Но его здоровые клетки уже стало ломать, выкручивать в тонкие, с заостренными, рванными краями, спирали. Из друга, верного и надежного, мозг превращался в чудовищного монстра-матку, ежесекундно рожавшего отвратительных уродцев картины и образы, достойные кисти великого Гойи. Они переплетались между собой, наслаиваясь и вытягиваясь в бесконечную пуповину, на конце которой набухало, росло, вытекая через уши, рот, нос, заполняя вокруг все видимое пространство нечто неуправляемое и безудержное, имя которому - кошмар... Она чувствовала, как погружается в эту рыхлую, вязкую, изголодавшуюся по свежему, незамутненному сознанию, субстанцию...
      - Мама-аа-а!!!
      Капитолина жадно глотнула ртом воздух, судорожно шаря вокруг руками и пытаясь понять, откуда доносится голос сына. Она сидела... на полу. Рядом валялась опрокинутая табуретка, а в голове, не смолкая, звучал надрывный, как стон вечевого колокола, набат.
      - Телефон! - Капитолина, отшвырнув ногой табуретку, запутавшись в полах пальто и длинном шарфе, кинулась в прихожую.
      По квартире вовсю гулял сквозняк, входная дверь - распахнута настежь. Капитолина быстро захлопнула ее, одновременно срывая трубку телефона.
      - Алло! Вера! Женечка! Алло, где вы?! Я вас не слышу!!! Отвечайте!!! слезы градом катились по щекам, застилая не только глаза, но и весь белый свет. - Милые мои, родненькие... Где вы-ы-ы? - тонко, жутко, как обезумевшая волчица, завыла она.
      - Кто... это? - донесся до нее слегка испуганный мужской голос.
      Она попыталась сосредоточиться и успокоиться.
      - Это... я... Капитолина! Говорите... Почему вы молчите?!!
      - Извините, но вы не даете мне и слово вставить!
      - Я слушаю, слушаю вас. Кто вы? - шмыгая носом и тяжело дыша, пролепетала она.
      - Нам необходимо встретиться.
      - Да-да, конечно, - поспешно проговорила Капитолина. - Я сделаю все, что вы скажите. Я никому ничего не скажу, поверьте... Только скажите, они... еще живы?
      - Да, кто, черт возьми?! - раздраженно спросил мужчина.
      - Мои! - закричала она в панике. - Женечка, Вера - они живые? Повисло тревожное молчание. - Алло? Вы слышите?!
      - Послушайте, вы - Капитолина Сотникова?
      - Да!
      - Никуда не уходите, слышите? Сейчас за вами приедут. Вы поняли?
      - Я поняла, поняла... - голос ее дрожал. - Только ответьте: с ними все в порядке? - И она громко разрыдалась.
      - За вами приедут, ждите. - В трубке послышались гудки отбоя...
      Капитолина положила трубку. Немигающим, пустым взглядом уставилась в стену. На вешалке висела уже приготовленная к весне куртка сына.
      - Я сойду с ума, - проговорила она вслух. - Нельзя сидеть и ждать!
      Виски ломило, щеки пылали и она почти ничего не различала из-за градом катившихся слез. Наконец, заставила себя успокоиться, несколько раз глубоко, судорожно вздохнула и... Вспомнила!
      - Сейчас, сейчас... - шептала взволнованно, стараясь правильно набирать номер.
      Трубку почти сразу сняли:
      - Слушаю вас...
      Она отстранила трубку телефона и с изумлением молча уставилась на нее.
      - Кто говорит? - донеслось до ее слуха.
      - О, Господи... - только и смогла выдохнуть она. Это был голос человека, с которым она только что закончила говрить.
      Капитолина громко швырнула трубку на телефон. Глаза ее сузились, превращаясь в маленькие щелочки, из которых в тихую, темную прихожую полыхнули два острых отточенных, как копья, луча, несших сокрушающую все на своем пути, первобытную, дикую, неуправляемую ярость самки, разлученной с со своим детенышем.
      - Прости, Женя, - проговорила она твердо в пустоту. - Но теперь - это моя война!
      "... И кому-то придется сильно постараться, чтобы заставить меня на ней погибнуть, - подумала уже про себя. - Что ж, ребятки, вы пришли сами. Господи! Помоги мне и... прости!.."
      Она решительно поднялась, рывком скидывая пальто, шарф и меховую шапку. Тем не менее, все это аккуратно разместила на вешалке. Затем прошла в комнату, открыла отделение платяного шкафа, в котором хранилась зимняя, спортивная одежда и несколько минут придирчиво выбирала вещи. Отобрав необходимое, переоделась и достала с антресолей мощные, но легкие, лыжные ботинки. Подойдя к зеркалу, распустила косу и энергично встряхнула головой. Золотисто-рыжий, ослепительный каскад волнами накрыл ее с макушки до пояса. Она колебалась всего несколько секунд. Потом, сжав зубы, захватила в охапку горсть волос и без сожаления принялась стричь прядь за прядью. Критически оглядела себя в зеркало.
      - Так... Это первый счет, по которому вы, ребятки, заплатите. Дальше...
      Что брать? - Она задумалась: - Пластырь, бинт, жгут, обезболивающее... Скотч, маникюрные ножницы, газовый баллончик, нож и...
      В ванной, сняв кафельную плитку, открыла тайник.
      - Вот и пригодилось. Спасибо тебе, Женечка. И последнее...
      Капитолина села перед зеркалом, тщательно сделала макияж. Покрутила головой, пригляделась, собираясь нанести еще несколько штришков, но тут в дверь позвонили. Она подмигнула своему отражению и вдруг с каким-то непонятным чувством осознала, что стала другой.
      "Собираясь воевать с чудовищами, помни о том, чтобы однажды не превратиться в них самому. - Всплыло из закоулков подсознания. - Поздно. Уже превратилась." - Капитолина спокойно шагнула в прихожую.
      Не глядя в глазок, открыла дверь. На пороге стояли двое парней. В их глазах еще можно было увидеть знойную Африку, высокие пальмы и прыгающих по лианам сородичей. Толстой, Достоевский и Чехов их души, явно, не терзали, но, скорее всего, и букварь был не единственной прочитанной книгой.
      "Уже не "шестерки", но и,естественно, не "паханы". Что-то средненькое, близкое к "бригадирам". Раз прислали этих, значит, предстоит "встреча в верхах". Что ж, посмотрим..." - подумала она, шире распахивая дверь.
      - Здравствуйте. Вы - Капиталина Васильевна? - спросил один из них.
      Она кивнула, бесцеремонно разглядывая парней.
      - Вас предупреждали о нашем приезде...
      - Кто? - быстро отреагировала она.
      Они переглянулись.
      - С вами говорили по телефону. Мы - за вами.
      - Я готова...
      Глава пятнадцатая
      Несколько дней неустанных поисков вконец измотали Корнеева, но зато теперь было что рассказать Малышеву. В это утро он в приподнятом настроении вошел в здание Управления, намереваясь сразу же доложить о результатах. Однако дежурный опередил его, передав приказ немедленно явиться к начальнику.
      "Что еще стряслось?" - с тревогой подумал Леонид, быстро минуя лестницу, длинный коридор и по пути здороваясь с коллегами. Он лихорадочно перебирал в уме события последних дней. Если не считать промаха в больнице, больше за ним грехов не водилось. И все-таки на сердце легла тяжесть, мешая сосредоточиться и спокойно проанализировать свои действия за истекшие трое суток. Внутренне подобравшись и стараясь выглядеть внешне невозмутимо, Корнеев вошел в кабинет Малышева.
      - Проходите, присаживайтесь, Леонид Аркадьевич, - проговорил тот сухо. Подождав, пока подчиненный сел, вновь заговорил: - У нас очередное ЧП, причем, довольно неприятное. Но прежде, я хотел бы услышать о результатах вашей проверки. Есть что-нибудь?
      Корнеев незаметно с облегчением вздохнул и успокоился, поняв, что причина срочного вызова не в нем, а, видимо, в том самом "довольно неприятном"ЧП.
      - Удалось установить, что в ночь, предшествующую смерти Родионовой, начал он четкий доклад, - она встречалась с одним из известных в криминальном мире "авторитетов" по кличке "Немец", а именно - Отто Франком. Есть свидетели, видевшие ее в машине Франка рядом с маленькой торговой точкой, работающей круглосуточно, на улице Панкратова. Кроме этого, ночной вахтер театра, проверявший дверь одного из запасных выходов, обратил внимание на женщину, которая садилась в машину.
      - Мало ли женщин садятся в машины, - заметил Малышев недоверчиво. - К тому же, насколько я знаю, когда закончился концерт, было уже темно.
      - Все верно, - согласился Корнеев, но поспешил добавить: - Дело в том, что этот сторож в прошлом - таежный артельщик, заядлый охотник. В настоящее время перебрался в город поближе к сыну из-за частого обострения радикулита. Но зрение сохранил отменное. Он, может, и не обратил внимание, если бы женщина не была одета в роскошную соболинную шубу. В городе такая имелась только одна...
      - Я знаю, - кивнул Малышев. - Генерал подарил ее дочери на двадцатилетний юбилей свадьбы. Она была у него единственная и когда-то он обошелся с ней чересчур жестоко, а потом всю жизнь откупался дорогими подарками. По поводу этой шубы в свое время много шума было, но генерал всем рты на замок посадил. Значит, Отто Франк... Интересно. Его ведь тоже этой ночью убили?
      Корнеев кивнул утвердительно. Малышев помолчал, раздумывая, а потом, словно очнувшись, продолжал:
      - Леонид Аркадьевич, будем считать, вопрос с Родионовой мы выяснили. Хотя... тот факт, что она встречалась именно с Франком, породил немало новых вопросов. Но они могут подождать. А вот, что касается другой Родионовой, Натальи, здесь вопросов не несколько, а миллион. - Малышев вздохнул и взглянул на Корнеева: - Наталья Родионова исчезла. Сегодня утром дежурная смена в больнице не обнаружила ее в палате. Дальнейшие поиски ни к чему не привели.
      - Вы думаете, есть связь между исчезновением Натальи Родионовой и Сергея Астахова? - недоверчиво спросил Корнеев. - Но...
      - Не торопитесь с выводами, Леонид Аркадьевич. Хотите сказать, что они не знакомы друг с другом? А откуда мы это знаем? До сегодняшнего дня мы даже предположить не могли, что у Анастасии Филипповны Родионовой есть нечто общее с Отто Франком. - Малышев взглянул на часы: - Скоро должен подъехать Стрельцов. Как только он появится, я прошу вас обоих зайти ко мне. А пока продумайте версии.
      - Разрешите идти? - Корнеев поднялся и покинул кабинет.
      Роман Иванович вышел из-за стола и, пройдя к окну, остановился, размышляя.
      "Что же это происходит в нашем "датском королевстве"? - Он усиленно помассировал ладонью затылок, ощутив в нем тяжесть и болезненное покалывание. - Не доживу до пенсии, - подумал с удручающей тоской. - Так и вынесут отсюда вперед ногами. Вообще, ради чего и кого стоим в раскорячку? Ради "родионовых"? Родионов... Узнал, приревновал и... убил обоих? Не тот человек. Да и Анастасия Филипповна за все эти годы повода не давала. Город, хоть и областной, но маленький. Если бы было что, давно бы слухи гулять пошли. Тогда что? Родионов - его жена - Отто Франк. Немец... "Сподвижник" Свиридова. Свиридов убит. Мухин! Мухин попал в тяжелейшую автокатастрофу. С "триумвитатом", можно сказать, покончено. Король умер! Да здравствует король! И кто же он? Король... с приданным в пятьсот тысяч долларов. Маловато для забайкальского короля. А еще - Сергей Астахов и Наталья Родионова. Они здесь с какого боку?.."
      - Роман Иванович, к вам Стрельцов и Корнеев, - раздался голос секретаря по селектору.
      - Пусть заходят! - громко сказал он, возвращаясь к столу и усаживаясь.
      Когда оба вошли, он проговорил:
      - Садитесь ближе. Владимир Александрович, слушаю вас.
      Стрельцов, как всегда, внешне выглядел спокойным и уравновешенным, особенно на фоне им же произнесенных первых слов:
      - Все напуганы до потери сознания.
      - Родионов там? - спросил Малышев.
      Стрельцов покачал головой:
      - Принимает канадскую делегацию. Прислал Багрова. Он и нагнал страха на сотрудников.
      - Общая картина?
      - Наталья Родионова содержалась в отдельной палате, с максимум удобств: душ, санузел, усиленное питание, свободный выход. На окнах, правда, решетки. Вела себя спокойно. Есть, тем не менее, один любопытный факт. Несколько дней назад с ней проводил беседу главврач - Марк Моисеевич Блюмштейн. Результатом беседы стал вызов санитаров. Еле удалось ее скрутить и проводить в палату. Однако, к вечеру девушка уже успокоилась.
      - О чем они говорили?
      - Обычная беседа врача с пациентом. Когда я говорил с Блюмштейном, у меня создалось впечатление, что он сам немного... того... От страха совсем "поплыл". Знаете, что он у меня спросил?! Заберут ли его прямо оттуда или дадут попрощаться с семьей?
      - А есть за что забирать? - усмехнулся Малышев.
      - Не знаю, Роман Иванович, честное слово. Но есть у меня подозрение. Только не по поводу Блюмштейна, а Артемьева.
      - Он-то причем?! - похоже, выдержка изменила Малышеву.
      - В тот день, когда Родионова "буйствовала", в больницу приезжал Артемьев. Якобы, на консультации. Я проверил: подобное практикуется, он приезжал и раньше. Но дело в том, что, когда санитары забирали Родионову из кабинета главврача, там, кроме нее и Блюмштейна, никого не было. А вот пара алкоголиков, которые в это время проходили "курс трудотерапии", уверяют, что Артемьев находился в тот момент в кабинете и вышел уже после того, как Родионову увели.
      - Им можно верить?
      - Им можно не верить, но проверить эти сведения необходимо.
      - Блюмштейн знает об их показаниях.
      - Нет. Он и Артемьев - давние друзья. Мне просто показалось странным, что у этих двух друзей стали исчезать пациенты. Причем, пациены, так или иначе причастные к... - Стрельцов запнулся, опустив глаза, но почти тотчас вскинул их и, глядя в упор на Малышева, закончил: - Причастные к убийствам.
      - Как обнаружили исчезновение Родионовой? - сухо спросил Малышев.
      - В 22-00 дежурная сестра принесла ей в палату лекарство. Девушка выпила его и легла. Через пятнадцать минут, проходя мимо, медсестра вторично заглянула к ней: Родионова спала. Свет там гасить не принято, поэтому спящую девушку она видела отчетливо. К тому же, учитывая, чья она дочь, внимание и интерес со стороны персонала к ней был повышенный. Хватились ее только в половине восьмого, на следующее утро. Смены меняются в восемь утра и восемь вечера. Обыскали все палаты и всю прилегающую территорию. Дождались Блюмштейна и... началось. А Багров добавил.
      - Понятно, - подвел итог Малышев. - Хотя, откровенно говоря, мало что понятно. Комнату осматривали?
      - Все вещи на местах, в том числе, и теплая одежда. Постель не заправлена. Она поступила с игрушкой, плюшевым мишкой, - смущенно добавил Стрельцов.
      - И он тоже исчез, - догадался Малышев. - Значит, это было не похищение.
      - Разрешите? - несмело подал голос Корнеев.
      - Слушаем вас, Леонид Аркадьевич, - бросил на него заинтересованный взгляд Малышев.
      - Мне пришла в голову мысль, возможно, несколько абсурдная. Что, если Родионова по каким-то причинам имитировала свое заболевание?
      - Она не смогла бы обмануть Блюмштейна, - покачал головой Стрельцов. Он на экспертизах собаку съел. Раскусил бы в два счета.
      - А если... он тоже знал, что она симулирует?
      - Не вижу смысла, - пожал плечами Владимир Александрович.
      - Но вы же сами сказали, что исчезают пациенты, причастные к убийствам, - не сдавался Корнеев.
      Стрельцов бросил мимолетный взгляд на Малышева, тот с интересом наблюдал за подчиненными.
      - Если, например, предположить: Родионова - ценный свидетель, она доподлинно знает, что именно произошло между ее отцом и матерью в ту ночь...
      - "Дело Родионовой" официально закрыто, - ответил Стрельцов холодно.
      Корнеев растерянно посмотрел на Малышева, ожидая его реакции.
      - Анастасия Филипповна, жена Родионова, за несколько часов до гибели встречалась с Отто Франком, - счел нужным вмешаться Малышев.
      - Это точные сведения? - недоверчиво спросил Стрельцов. - Что их могло связывать?!
      - Нам и предстоит это выяснить, - заметил Малышев. - Леонид Аркадьевич, поезжайте в университет, потолкайтесь среди студенческой братии. Новость об исчезновении Натальи Родионовой, самое большее, через час уже облетит весь город. Возможно, вам удастся узнать какие-нибудь интересные факты. О результатах доложите сразу же, как вернетесь. Вы свободны.
      Попрощавшись, Корнеев покинул кабинет.
      Малышев, достав из сейфа папки, улыбнувшись Стрельцову, неожиданно бодро проговорил:
      - Ну что, Владимир Александрович, вернемся к нашим баранам? Пофантазировали?
      - Не так, чтобы очень, - неопределенно пожал плечами Стрельцов.
      - Слушаю вас.
      - Все архивные материалы, касающиеся проекта "Джума" были уничтожены по прямому указанию Сталина...
      При этих словах лицо Малышева осталось спокойным и невозмутимым, но это вовсе не означало, что информация Стрельцова не взволновала его. Более того, она требовала самого тщательного анализа и пристрастного изучения. В Советском Союзе было достаточно секретных объектов и лабораторий, но лишь единицы из них могли бы расчитывать на непосредственное и личное внимание могущественного вождя.
      - ... Мне удалось разыскать несколько человек, работавших в то время в органах госбезопасности Белоярска, - продолжал, между тем, Стрельцов. Наши ветераны охотно делились воспоминаниями до тех пор, пока речь не заходила о "Джуме". Стена молчания, хоть бейся об нее! Но одного, Стукаленко Бориса Ильича, удалось-таки расколоть. Однако он сразу предупредил: в случае чего, от всего откажется: "и глазом не моргну". Дело в том, что все, кто имел хоть мало-мальское отношение к лаборатории, в скором времени умерли: инфаркты, инсульты, автокатастрофы, пожары и так далее...
      Малышев откинулся на спинку кресла.
      - А он в здравой памяти, этот ваш "орешек"?
      - У него - рак в последней стадии и он знает об этом. Потому и согласился рассказать. Но, опять же, чувствую, не все.
      - Что там могло произойти, если через столько лет, будучи, практически, при смерти, человек все-равно боится?
      - По его словам, генерал-майор Степан Артемьев, отец нынешнего нейрохирурга, и руководил проектом "Джума" по созданию новых видов бактериологического оружия. В свое время нашими войсками были захвачены материалы санитарного управления Квантунской армии, которым руководил генерал-лейтенант Кадзицука Рюдзи. В этих материалах, среди прочего, упоминался неизвестный штамм чумы, обладавший, по мнению наших бактериологов, совершенно уникальными свойствами. Он был разработан в филиале №643 отряда №731, которым руководил майор Оноуэ Масао.
      - Фигуранты Хабаровского процесса?
      - Они самые, - кивнул головой Стрельцов и продолжал: - Стукаленко рассказал, как однажды услышал от кого-то фразу, якобы, сказанную самим Артемьевым об этом штамме: "Ничего подобного в природе прежде не существовало. Такое могли создать только в Японии: один процент биологии и девяносто девять - философии." Причем, Борис Ильич заметил, что, по слухам, Артемьев вообще питал слабость к Японии, не скрывая своего интереса и любви к этой стране. Но мне этот факт кажется преувеличением...
      - Почему?
      - Потому что курировал лабораторию никто иной, как Лаврентий Павлович Берия, - усмехнулся Стрельцов.
      - Сталин, Берия... - задумчиво проговорил Малышев. - Отчего такое "высочайшее внимание" к рядовой, по сути, лаборатории? Даже, если и учесть, что работали в ней над каким-то уникальным штаммом чумы? - Он с интересом взглянул на коллегу: - Владимир Александрович, вы просмотрели материалы Хабаровского процесса? Наши материалы? - спросил значительно.
      - Среди экспертов упоминается имя Артемьева и еще одного человека.
      - Ну-ка, интересно.
      - Сергей Михайлович Рубецкой.
      - Не князя ли?
      - Именно. Оказывается, в студенческие годы он и Артемьев были близкими друзьями. В гражданскую Рубецкой эмигрировал: сначала Франция, затем Канада. Во Франции работал в Институте Пастера, в Канаду приехал уже ученым с мировым именем. Между прочим, лауреат Нобелевской премии в области микробиологии.
      - Они поддерживали связь?
      - Вряд ли, - с сомнением заметил Стрельцов. - Не та должность была у Артемьева и звание, чтобы ему разрешили поддерживать отношения с Рубецким. Однако, в материалах одного из закрытых заседаний трибунала Артемьев фигурирует в качестве свидетеля и эксперта. О новом штамме чумы он упоминает вскольз, но при этом сделал ссылку на то, что в его разгадке определяющую роль сыграли дореволюционные исследования Рубецкого.
      - Кстати, Владимир Александрович, вы знаете, кто приехал в составе канадской делегации в Белоярск? Ричард Кейн. Впрочем, вам вряд ли его имя что-то скажет. Он - бизнесмен, крупный лесопромышленник, известный в деловых кругах не только Канады. С точки зрения закона, придраться не к чему. Но в нашем ведомстве он давно известен, как человек, весьма талантливо и профессионально выполняющий некоторые деликатные, специфического свойства, поручения своей страны и ее спецслужб. К слову, во время войны Ричард Клейн ходил в составе конвоев созников в Мурманск и Архангельск. Имеет много боевых орденов. А вот каковы его истинные цели в связи с приездом в Белоярск?
      - Вы все-таки думаете, их могла заинтересовать "Джума"?
      - Не только. Возможно, и судьба Астахова. - Малышев открыл одну из папок. - Интерес канадцев настолько живейший, что в составе делегации оказался Ричард Кейн. Вопрос: ради кого или чего послали сюда Кейна? Продумайте этот вопрос, но давайте не будем забывать, что Астахов каким-то образом связан и с "делом Свиридова". Что у вас по Сотниковой?
      - Сегодня Казанцев вместе с Сумакиным проведут негласное опознание в Публичной библиотеке.
      - Добро, - удовлетворенно кивнул Малышев. - Держите меня в курсе.
      Стрельцов поднялся:
      - Разрешите идти?
      - Да, Владимир Александрович. Вы свободны...
      Сны цвета красного клена
      Он слышал их голоса, понимал их речь. Они утверждали: будущего у него нет. Говорили о необратимых процессах и том, что он похож на растение. Он подождал, когда они уйдут и улыбнулся.
      - Флер-де-Лис, - прозвучало в тишине палаты.
      Эти слова были, как пароль или заветный ключ от волшебной двери, за которой, стоило ее открыть и переступить порог, начинался иной мир, где он чувствовал себя родным и желанным. Мир его загадочной страны, цвета красного кленового листа...
      Он походил на маленького ребенка, впервые оказавшегося в круговерти веселой ярмарки. Шел по ней медленно, не поропясь, сжимая в руках два маленьких флажка: Мейпл-Лиф, красно-белый с кленовым листом и Флер-де-Лис, бело-голубой с белыми лилиями. Из закоулков памяти всплывали красивые, как диковинные цветы, названия городов и улиц.
      - Квебек, - произнес он чуть слышно вслух.
      И тотчас, словно сказочный великан, перед глазами возник полуостров Лабрадор в роскошном убранстве изумрудных лесов, перепоясанный сверкающими, голубыми лентами рек, усыпанный драгоценной россыпью озер. Он не помнил откуда, но знал точно, что в короне этого великана сияют два ослепительных бриллианта - города Квебек и Монреаль.
      Квебек - индейское название: "место, где сужаются воды". Воды реки Святого Лаврентия, соединившей суровую, холодную Атлантику с прекрасными Великими озерами.
      Он, не спеша, проходил мимо крепостной стены, Латинского квартала, сохранившего свои средневековые "одежды". Гулял по самой древней и узкой улице Северной Америки - Су-ле-Кап. На фуникулере поднимался в Верхний город, расположенный на скале, с множеством католических
      соборов, музеев, старинных зданий. И даже вновь посетил знаменитый "Шато-Фронтенак" - квебекский отель, построенный в стиле старинного замка.
      А потом память перенесла его в Монреаль. Город, где, казалось, собрались вместе все народы мира, чтобы подарить друг другу свое мастерство и культуру. Итальянцы возводили дома; из порта на промысел уходили испанские рыбаки; на рынках греки предлагали сочные плоды фруктов и овощей; немцы варили великолепное пиво "Молсон" и "О. Киф".
      Бульвар Сен-Лоран очаровывал уютными турецкими кофейнями и голландскими кондитерскими; на прилавках индийских лавочек яркими красками переливались ткани; в парикмахерские приветливо зазывали португальцы, а в прачечные - китайцы; финны содержали мастерские по металлу, а марокканцы антикварные лавки.
      Он чувствовал себя очарованным странником, заново открывая новое и узнавая старые приметы в улицах Шербрук и Сент-Катрин, на Пляс Бонавантюр и Виль-Мари, на авеню Юниверсите.
      И, конечно, он просто не мог миновать гору Руаяль. В 1642 году Сьер де Мезоннев воздвиг на ней деревянный пятиметровый крест в честь основания маленькой фактории Виль-Мари-де-Монреаль. Ныне ее главу венчал новый десятиметровый крест, взметнувшийся ввысь над великолепным городом, колыбелью которого было некогда небольшое поселение из нескольких деревянных срубов.
      Откуда-то с низовьев реки Святого Лаврентия к нему тянулись руками густые плотные туманы, воды Атлантики и Гудзонова залива дышали в лицо холодом и стужей, но чувствуя их, он все-равно был безмерно счастлив. Он засыпал... в колыбели, выстланной кленовыми красными листьями. В колыбели, которую качали сильные, добрые, пропахшие лесом и морем, руки великана Лабрадора...
      Глава шестнадцатая
      Артемьев закончил обход и только переступил порог кабинета, как на столе зазвонил телефон.
      - Слушаю, Артемьев.
      - Дед, - услышал он голос внука, - ты не мог бы срочно домой приехать?
      - Что случилось? - запаниковал Георгий Степанович.
      - Да ты не волнуйся, - засмеялся Илья. - Вобщем-то ничего страшного, но... понимаешь, трубу отопления рвануло, как раз в твоей библиотеке. Я уже зашился, если честно...
      - Книги сильно пострадали? - с тревогой спросил Георгий Степанович.
      - Дед, ты бы приехал, а? - не отставал внук.
      - Хорошо, Илюшенька, сейчас буду.
      - Жду, дед, - как-то слишком весело и бодро отозвался тот на прощание...
      ... Сборы были короткими и поспешными. Они торопились, словно чувствовали за спиной надвигающуюся, плотную, раскаленную стену огня. Брали только самое необходимое. Уже почти на выходе их остановил телефонный звонок. Один из них остановился в нерешительности и, все-таки, вернулся, подошел к аппарату. По мере того, как слушал, лицо его удивленно вытягивалось. Потом он нахмурился и спросил:
      - Где вы сейчас находитесь? - Услышав ответ, кратко бросил: - Никуда не уходите, я заеду за вами.
      Человек положил трубку и, покачав головой, невесело усмехнулся:
      - Это уже начинает походить на массовый исход из Египта...
      ... Она положила трубку и услышала за спиной:
      - И все-таки вы зря ему позвонили. У нас возможностей куда больше.
      - Это вам так кажется, - не согласилась она. - Неужели вы до сих пор не поняли, кто именно против вас?! У вас нет ни единого шанса.
      - А у вас, вы считаете, есть?
      - Я - сама по себе, потому и убить меня будет куда, как сложнее. К тому же.. я теперь знаю, на что способны они, а вот они абсолютно не представляют, на что способна я.
      - Что ж, желаю удачи, - грустно усмехнулся ее визави.
      Она уже была на пороге, когда неожиданно обернулась и проговорила:
      - А хотите совет, Юрий Иванович? Бросьте это все! Я не верю в мистику, но, подумайте: если такое кровавое и страшное начало, то каким же будет финал!..
      ... Они подобрали ее, практически, на ходу. Машина лишь слегка замедлила движение - ровно настолько, чтобы она успела быстро юркнуть в салон.
      - Мне нужна база, - сказала она негромко.
      Водитель хмыкнул и восхищенно посмотрел на нее в зеркало. Сидящий рядом с ним пассажир обернулся и, осторожно подбирая слова, заметил:
      - Вы сегодня, простите, несколько... другая.
      - Верно, - кивнула она. - На это есть причина. - Я могу... говорить при ваших знакомых? - в ее голосе послышалась неуверенность.
      - Они - не знакомые, а самые близкие мне люди! - с гордостью ответил пассажир с переднего сиденья.
      - Тогда я расскажу вам все. С самого начала...
      Когда она закончила свой рассказ, в машине долго никто не произносил ни слова.
      - Вы не верите мне? - не выдержала она, спросив с вызовом.
      - Просто думаю, узнай я об этом раннее, многих глупостей удалось бы избежать.
      - При чем здесь глупости? - недовольно вырвалось у нее.
      Пассажир с переднего сиденья вновь обернулся и посмотрел на нее долгим, внимательным и сочувствующим взглядом:
      - В войне всех против всех никогда не бывает победителей. Как, впрочем, и побежденных. Финал подобной бойни - пустыня со знаком абсолюта. Во все смыслах... - Он помолчал и через время спросил: - Что вы собираетесь делать?
      - Мне нужно место, где я смогла бы все спокойно проанализировать и обдумать и еще нужен совет. Хороший, мудрый и простой.
      - Значит, нам по пути, - улыбнулся он удовлетворенно, но не преминул отметить: - И все-таки вы стали чуточку другой...
      Иволгин метался по кабинету, как матерый волчище, попавший в капкан.
      - Андреич, - не выдержав, взмолился Добровольский, - умоляю тебя: сядь. У меня от твоих кругов того и гляди башка отвалится.
      - Нет, вы только подумайте! - не успокаивался майор. - Чертенок нагадил и... смылся в трубу!
      - Да мало ли где он может быть, - не согласился капитан.
      Иволгина аж перекосило:
      - Мало ли?!! Да где угодно! Он же в отделении сказал, что домой поехал - трубу прорвало. Ну, и в каком месте ее прорвало?!! Сами же видели, что у него дома творится: будто Мамай, Наполеон и Гитлер со своими полчищами промчались! Утек, гад! - Он растопырил пальцы обеих ладоней: - Просочился, твою дивизию, нехай! - как... как... ушел, в общем... - и обессиленно рухнул в кресло, закрыв глаза.
      - Андреич, - тихо подал голос Алексей. Тот приоткрыл глаза и скосил в сторону капитана. - У меня тут мыслишка проскочила... Мы, когда досье на этого "прохфэссора Плейшнера" собирали, персонажа одного бреднем подцепили, лесника - Гурьянова Ерофея Даниловича. Может, смотаемся, по-быстрячку, а?
      - По-быстрячку, не получится, - буркнул Иволгин. - Не ближний свет, это же у черта на куличках. - Но глаза его азартно заблестели.
      - Если сейчас выедем, - Алексей посмотрел на часы, - до темна, может, и успеем.
      Петр Андреевич оглядел притихших оперов.
      - Пустышку вытянем, - сказал с тоской, - ей-Богу, еполеты посымаю! У меня в последнее время чувство, что расследование в сумасшедшем доме проводим: жмурики - штабелями ложатся, свидетели - пачками исчезают и еще вдобавок - какие-то "аргонавты" со своим "руном" вперлись - здрас-с-сьте, мы ваш тети и дяди! А, - махнул рукой, поднимаясь, - что это мы все по кабинетам да по кабинетам. Поехали, ребятки, свежим воздухом подышим. Таежным, твою дивизию, нехай!..
      Глава семнадцатая
      Малышев проводил экстренное совещание с группой Стрельцова. Ему с трудом удавалось сохранять спокойствие, ибо события последних, даже не часов, а минут, стали напоминать стремительно надвигающуюся лавину, которая грозила разнести в пыль спокойствие Белоярска.
      Первым докладывал Корнеев. Из его рассказа выходило, что Наталья Родионова, оказывается, с успехом играла в студенческом театре "Арлекин". Последней постановкой которого был шекспировский "Гамлет"! И Родионова играла в нем Офелию! Причем, так, что приглашенные на спектакль режиссер и актеры гастролировавшего в те дни одного из столичных театров были в полном восторге от ее игры. Имея на руках показания студентов и художественного руководителя "Арлекина", оперативники вновь встретились с Блюмштейном. И он поведал такое, отчего у Малышева чуть не случился удар. Отцом Наташи в действительности являлся Олег Артемьев, о чем Марку Моисеевичу и рассказал после встречи с ней сам Георгий Степанович Артемьев. Его показания были запротоколированы и оперативники выехали на квартиру нейрохирурга, так как в больнице его не оказалось. На квартире и произошла "эпохальная встреча" групп Стрельцова и Иволгина. К сожалению, Георгий Степанович уже успел отбыть в неизвестном направлении.
      Следующим сюрпризом явилось исчезновение Капитолины Сотниковой, а также ее подруги Веры Рясной и сына Жени. Опрошенные сотрудники библиотеки и детского сада дали показания, от которых впору было проситься на постой в "гостеприимный дом" Блюмштейна. Однако по фото Сотникову опознал сотрудник кооператива"Каблучок" Сумакин как женщину, оставившую "книги" для Свиридова.
      Путем подбора фрагментов у соседей удалось выяснить, что загадочный "геолог" - никто иной, как Свиридов Евгений Иванович.
      И, наконец, последнее. Буквально несколько минут назад в Управление позвонил неизвестный и передал совсем уж "убойную" информацию: убийство Свиридова, Франка и автокатастрофу Мухина организовал второй секретарь горкома партии Белоярска Борис Николаевич Родионов!
      Всю это требовалось тщательнейшим образом осмыслить, проанализировать и систематизировать. Больше всего Малышева беспокоило сообщение относительно Родионова. В голове промелькнула какая-то мысль - нечто важное и первостепенное. Он нахмурился, пытаясь сосредоточиться и одновременно следя за ходом рассуждений Стрельцова.
      - Извините, Владимир Александрович, - перебил его Малышев, - но необходимо срочно позаботиться о безопасности Мухина. Я распоряжусь насчет машины. Немедленно забирайте его и везите на нашу базу в Ивантеевке.
      - Разрешите мне, - поднялся Корнеев.
      Малышев бросил на него быстрый взгляд. Внезапно им овладело странное чувство опустошенности и пронзительного, стылого холода, как-будто он сидел не в кабинете, а шел, обессиленный, по безмолвной, бесконечной, снежной равнине. Шел, отчего-то наперед зная: весь его путь - это дорога в никуда. В тупик, из которого нет и не может быть выхода.
      Корнеев терпеливо ждал, а Стрельцов и Казанцев со скрытым недоумением смотрели на побледневшего, осунувшегося шефа.
      - Езжайте вдвоем с Владимиром Александровичем, - нехотя, словно преодолевая внутреннее сопротивление, проговорил Малышев.
      Когда они вышли, он обратился к Казанцеву:
      - Вот что, Геннадий Борисович, постарайтесь найти все материалы, касающиеся экспедиции русских врачей в Маньчжурию во время эмидемии чумы в 1910 году. Некоторые ее участники останавливались в Белоярске. Запросите архивные данные. Меня интересует, главным образом, один из них - Сергей Михайлович Рубецкой. К тому же, Белоярск имеет непосредственное отношение к его родословной.
      - Вы имеете в виду род князей Рубецких?
      - Да, - кивнул Малышев. - И сделайте это, как можно скорее.
      Лишь после ухода Казанцева, Роман Иванович, будто очнувшись от наваждения, осознал, что именно он попросил выполнить своего коллегу.
      "Какого черта?! - изумленно подумал про себя. - Что за ересь я тут нес?! Экспедиция... Чума... Рубецкой... - Он поднялся из-за стола и, чувствуя нарастающую панику, принялся вышагивать по кабинету, нервно сжимая пальцы рук в кулаки. - Вот так и сходят с ума. На почве интересов государства..."
      Малышев прошел к сейфу, открыв, достал тоненький тюбик с лекарством. Высыпав на ладонь две крошечные таблетки, запил. Наливая воду, с досадой констатировал, что руки предательски дрогнули.
      Роман Иванович вернулся за стол, пытаясь взять себя в руки, но тревога и волнение не отпускали. Напротив, они усилились и вновь, как-будто сквозняком, прошелестело невидимо, но мерзко и зябко, это мимолетное, едва уловимое дыхание белого, безмолвного и пугающе-холодного, пустынного пространства. И поэтому, когда на столе зазвонил телефон, он уже знал, что услышит о чем-то необратимом и неотвратимом, как смерть...
      ... Сжав руки в кулаки и засунув их глубоко в карманы куртки, Малышев молча слушал доклад прибывших на место происшествия членов опергруппы и экспертов. Лишь кивнув и также, не сказав ни слова, приблизился к небольшому пятачку рядом с приемным покоем Центральной больницы, оцепленному нарядами милиции. Он поднял голову вверх и увидел почти во всех окнах любопытные лица больных и медперсонала. Огляделся: за кромкой оцепления собралась приличная толпа. На лицах людей читалось все тоже жгучее, неудовлетворенное любопытство и... азарт. Он потянул носом холодный, прошитый тонкими нитями мороза, воздух, в который мощной струей вливался адреналин десятков людей, густо приправленный разлитой вокруг кровью жертв.
      Тела пока не были убраны. Возле них еще суетились криминалисты, работники милиции, прокуратуры и госбезопасности. Он сделал шаг вперед и, прищурившись, вгляделся в лицо Володи Стрельцова. Затем перевел взгляд на лежавшего невдалеке Леню Корнеева.
      "А ведь я знал, когда они уходили из кабинета... - запоздало понял Малышев. Но с удивлением отметил: мысль эта - не взбудоражила, не взорвала его, а промелькнула спокойно и отстраненно. Осмысление и перегрузки навалятся потом, а сейчас мозг просто отгородился от грубой, дикой реальности непроницаемой, как стены банковского хранилища, преградой. - Я оказался не готов к такому. Но это я. А кто-то готовился..."
      Он ощутил, как заломило, засвербело в кончиках пальцев рук, все еще сжатых в кулаки. Словно увидел внутренним зрением замершую в сосудах кровь, остановившееся сердце... И вдруг разом накатила, ударила обжигающе-горячая волна. Он пробуждался от спячки-шока, как пробуждается старый потухший вулкан: сердце, содрагаясь, ритмичными толчками проталкивало в вены и артерии раскаленную кровь-лаву; мышцы, скованные ледяным спокойствием, постепенно накалялись, поглощая тепло и жар крови, жадно втягивая через соломинку тканей и волокон кислородный коктейль; мозг мыслями-вулканическими бомбами с яростью и натиском атаковал все защитные барьеры организма. Это были тьма и хаос, из которого, он знал, обязательно родятся свет и порядок.
      "Вот теперь и я готов, - подумал с удовлетворением. - Готов к тому, чтобы найти и наказать тех, кто это сотворил. Ни ради мести или торжества Закона, а в силу высшей справедливости. Наказать так, чтобы их именами никогда и никому больше не пришло в голову назвать при рождении своих детей. Как нет больше имен Каина и Иуды, потому что все знают: это - не имена, а тавро - убийцы и предателя..."
      - Роман Иванович...
      Малышев обернулся: перед ним стоял Багров. Лицо его было хмурым, сосредоточенным и недовольным.
      - Даже не знаю, что и думать, - сказал он. - Прямо Чикаго какое-то или Палермо. Среди бела дня, из автоматов, - и столько трупов! - его голос дрожал от возмущения и... страха.
      Малышев украдкой бросил на него внимательный взгляд. Михаил Спиридонович, зажав в зубах сигарету, заслонившись от ветра, тщетно пытался прикурить. Наконец, это ему удалось и он с жадностью затянулся - раз, другой, третий...
      "Трясется, - с презрением подумал Роман Иванович. - Как же: только сел в кресло, а тут такое... Только-только, наверное, во вкус входить начал и на тебе! - "получи, фашист, гранату, от советского солдата". И плевать ему на убитых моих ребят, Мухина и еще на четверых, попавших под шальные пули, хорошо хоть - не смертельные..."
      - Что-то я Иволгина не вижу, - огляделся Малышев. Он широким жестом обвел место преступления: - Это ведь его ипостась.
      Багров смутился и, отведя глаза, скороговоркой пробормотал:
      - У него другое задание.
      "Врешь, голубчик, - констатировал Роман Иванович. - На такое Иволгин и без твоей санкции бы примчался. Шутка ли: последнего "цезаря" завалили, да не просто так, а в компании с двумя кагэбэшниками. Врешь! А почему? Не хочешь допускать его до этого дела или... - Малышеву стало жарко от пришедшей внезапно догадки. - Или специально отправил куда-то?.. Да ну, бред, - тут же одернул себя. - Чтобы Багров знал зараннее... Не может быть! Не тот уровень. А чей тогда? Кто мог отдать приказ ликвидировать Мухина и "конторских", как они говорят? А если те, кто планировал эту акцию, не знали, что Стрельцов и Корнеев - кагэбэшники? Расчитывали убрать только Мухина, не ведая, что я отдал приказ переправить его срочно в Ивантеевку? Увидели, как его увозят и решили действовать на свой страх и риск? - Он вспомнил последнюю информацию: "...Свиридова, Франка и Мухина приказал убрать... Родионов...". Но почему?!! Мотив?"
      Все эти мысли промелькнули в голове подобно мчащемуся на огромной скорости литерному составу.
      - Михаил Спиридонович, - как можно доверительнее и мягче, с выражением покорности и надежды одновременно, проговорил Роман Иванович, - не подумайте, что я пытаюсь на вас давить - вы своих людей, естественно, знаете лучше - но мне хотелось бы, чтобы к расследованию с вашей стороны подключили именно группу майора Иволгина. Тем более, "дело Свиридова" он вел, тесно взаимодействуя с нами. - Но про себя подумал: "Черта с два, тесно взаимодействуя! Наверняка, узнал что-то у Артемьева, да и Добровольский не за песнями в Москву летал. Что же он "купил" там... за артельские соболя?"
      - Как только Иволгин появится, немедленно подключу его к расследованию, - поспешно заверил Малышева Багров.
      "Он не знает, где майор, - окончательно уверился в своем предположении Роман Иванович. - И не говорит правду потому, что не хочет выглядеть в моих глазах круглым идиотом. - Кстати, почему говорят "круглым"? - Он мельком глянул на Михаила Спиридоновича: - У него как раз комплекция - несколько квадратная... Господи! Что за чушь в голову лезет?! Или это все еще последствия шока?.."
      - Попросите Иволгина, "как появится", - не отказал себе в иронии Малышев, - связаться со мной.
      -Да-да, разумеется, Роман Иванович, - часто затараторил Багров, подобострастно кивая головой.
      Несмотря на трагизм ситуации, Малышев едва удержался от улыбки.
      "Еще чуть-чуть и он снимет фуражку и начнет расшаркиваться на манер мушкетеров времен Людовика Четырнадцатого. А глазки-то бегают - того и гляди выпадут и раскатятся..."
      Время приближалось к полуночи. Но из Управления никто не думал уходить домой. В коридорах стояла спрессованная, как готовый вот-вот рвануть в забое метан, тишина. Но за плотно закрытыми дверями кабинетов неслышно шелестели слова, выстраиваясь в догадки, версии, предположения. Шелест медленно поднимался к потолку и зависал, плавно покачиваясь на упругой и жесткой, как панцирная сетка, ярости.
      Среди служивших в этом здании людей не принято было дружить "домами" и "семьями", вместе отмечать праздники, дни рождения и знаменательные юбилеи. Их жизнь была подчинена раз и навсегда определившимся еще с незапятных времен строгим, четким правилам и уложениям, в которых не было места присущим любому простому человеку искреннему и непосредственному проявлению чувств.
      Жизнь этих людей не имела ничего общего с "мирными буднями" огромной страны и проживающего в ее бескрайних пределах населения. Однажды преступив порог этого ведомства, они автоматически переступали и невидимую черту, за которой шла жестокая, беспощадная, подчас, грязная и кровавая, за гранью здравого смысла, война. Но если кого-то в их строю, похожем на плотно пригнанные в обойме пули, убивали - незамедлительно срабатывал механизм отдачи: они не только безжалостно отрубали руку, нанесшую удар, но и ликвидировали ее обладателя. Потому что на этой войне в плен не брали: слишком высока была ставка - безопасность Родины.
      ...Пройдет несколько лет и государство, за которое они воевали, исчезнет с политической карты мира. Ликуя, припав к пенящемуся кубку с хмельным зельем Свободы, в пьяном, ухарско-молодецком угаре, миллионы людей коронуют и присягнут на верность ослепительно молодой, очаровательной и красивой королеве по имени Демократия. И в тот момент мало кто вспомнит о том, сколько на самом деле ей лет и что именно демократические Афины в свое время "осчастливили" великого философа Сократа чашей с цикутой.
      А потом наступит горькое похмелье и эти самые миллионы с ужасом разглядят истинный лик "юной и прекрасной королевы": оскал национализма, бестрепетный и беспощадный взор криминала, частокол острых, хищных таможенных и пограничных "зубов", длинные космы демаркационных "волос" и пиршественный стол превратится в поминальный, с одним единственным "блюдом", название которому - "груз 200". Но сначала начнут убирать тех, кто являлся гарантом безопасности и независимости страны.
      На истеричный, "баррикадный" клич, в первую очередь, с готовностью откликнутся разжиревшая на "соцреализме", давно не имеющая ничего общего с "гегемоном", интеллигенция и почуявшая запах шальных денег номенклатура, еще вчера гордящаяся своими "умом, честью и совестью", а ныне рвущаяся к заветному скипетру - "вторые", "третьи", "завы" и "замы" идеологических и орготделов. Вся эта свора, годами продававшаяся и продававшая друг друга, с жадностью вцепится в "щит и меч". А миллионы, милостиво допущенных к барскому столу, умиленные и вдохновленные "совместной трапезой", не сразу сообразят, что именно с таким демократическим аппетитом они съели. Когда наступит прозрение, поймут: Щит и Меч Родины! Это потом, как всегда, найдут "стрелочников", вспомнив о "роли личности в истории". Но справедливости ради надо отметить, что виноваты будут все. И не только нам, но и многим поколениям после, еще долго предстоит замаливать этот тягчайший иудин грех. Ибо мы предали память о других миллионах - погибших, но отстоявших Родину в войне с фашизмом. Мы растоптали их Великий Подвиг, низведя его до уровня бессмысленной и напрасной жертвы. И чудовищный взрыв в Каспийске в самый святой и великий праздник - День Победы, прозвучит, как сатанинский, глумливый хохот. Никто не подаст в отставку, не станет стреляться и срывать "эполеты", не оденет вериги и не уйдет в скит, потому что это будет уже в другой стране. В другой... Но платить мы будем еще по старым, давно просроченным, векселям - жизнями наших детей...
      ... Казанцев подошел к столу, за которым сидел Малышев и молча положил перед ним листок бумаги. Роман Иванович быстро прочитал и откинулся на спинку кресла.
      - Присядь, Гена, - сказал тихо.
      Тот продолжал стоять навытяжку, не шелохнувшись, лишь негромко, но твердо произнес:
      - Товарищ полковник, я не изменю своего решения.
      - И все-таки присядь, - мягко и, вместе с тем, требовательно попросил Малышев.
      Казанцев переступил с ноги на ногу и, нехотя, выдвинув стул, сел.
      - Я не стану унижать тебя, рассматривая этот шаг, как... трусость, тщательно подбирая слова, не глядя на него, начал Роман Иванович. - И не думаю, что это - сиюминутный всплеск эмоций. Но, на мой взгляд, ты принял тупиковое решение...
      - Товарищ полковник...
      - Гена, - жестом остановил его Малышев, - давай поговорим - не как коллеги или начальник и подчиненный. Просто, как люди. Пусть кто-то и считает нас чудовищами, запрограмированными на команду "фас!", но тебе-то известны все правила игры. - И он в упор взглянул на Казанцева.
      - Роман Иванович, неужели вы не видите, что изменились не только "правила", но сама "игра"?! - На скулах у Геннадия заходили желваки, глаза блеснули гневом и нетерпимостью: - Знаете, что выдала, не далее, как два дня назад, моя младшая сестренка? "Я не могу сидеть с тобой за одним столом. Витька сказал, у вас у всех руки по локоть в грязи и крови. И вообще, вы - тормоз свободы и прогресса". Витька - это ее дружок, одногруппник по университету. А Володе Стрельцову неделю назад кто-то на двери свастику нарисовал. Но Володя сегодня погиб - не в бою, не на передовой, а средь бела дня, в мирное время. А тот гаденыш, "художник-абстракционист" недоделанный, засыпает сейчас, наверное, в теплой, уютной постельке дома, замирая от счастья и собственной храбрости. Как же: он! - не кому-нибудь, а "жуткому и ужасному кагэбэшнику" - что называется, в лицо плюнул!
      - Володя знает... знал, кто это сделал?
      - Конечно, знал.
      - Почему не доложил? Мы бы разобрались...
      - Роман Иванович, поздно уже "разбираться"! Если и придется, то с целой страной, а это мы уже проходили... Неужели вы не видите, не только нас разваливают целенаправленно, но и армию, милицию! Молодые пацаны из Афгана не в милицию идут, а сбиваются в волчьи, криминальные стаи. Армии сначала отдают приказ давить танками, а потом трусливо объясняют, что это "не было согласовано". Недоучки-прорабы сдают оперативную информацию, а наши генералы - пачками агентурные сети. Что происходит, Роман Иванович?!! Или, может, я пропустил сообщение о начале третьей мировой войны?! Вы можете представить, чтобы евреи или америкосы потребовали ликвидировать свои МОССАД или ЦРУ, ФБР? А, что, они - все из себя в белом и стерильном?! Не могу больше, Роман Иванович, извините... Рано или поздно дров наломаю, своих подставлю. Лучше сам уйду.
      - Гена, ты сам знаешь, у нас только "вход" есть.
      Несколько минут они молча смотрели друг на друга. Наконец, Казанцев поднялся и проговорил:
      - Если есть "вход", обязательно где-то есть и "выход". Роман Иванович, вы представляете, что происходит в этой стране и куда она катится, если белым днем, из автоматов, в ней начали убивать сотрудников КГБ?
      - Гена, - грустно откликнулся Малышев, - я разделяю твои чувства, но не могу согласиться с выводами. Чтобы не происходило и куда бы не катилась эта страна, мы должны оставаться с ней, а не на ее просторах... волками-одиночками. Ведь именно на последнее кто-то и делает ставку.
      - Зато никто не ударит в спину, - жестко ответил Казанцев. - Володю Стрельцова и Леню Корнеева не просто убили. Сначала был кто-то еще - тот, кто их предал. - И он, попрощавшись, вышел.
      Геннадий прошел в кабинет, который до сегодняшнего дня они делили с Володей Стрельцовым. На краю стола, ближе к окну, сиротливо высилась небольшая стопка книг. Казанцев машинально взглянул на корешки, отмечая названия. От разговора с Малышевым на душе остался неприятный, густой и грязный, как ил, осадок. Он обошел стол Володи и открыл форточку, намериваясь закурить. При этом нечаянно задел стопку книг. Они рассыпались, скользя по гладкой и чистой поверхности столешницы. Казанцев наугад открыл одну из них и увидел штамп Публичной библиотеки. Геннадий закурил, сел к своему столу и принялся листать книгу, пытаясь хоть немного отвлечься и не думать о трагических событиях, происшедших за истекшие сутки. Однако, мыслями упорно возвращался к ним, вновь переживая заново и оттого делая частые и глубокие затяжки.
      "Краткий курс истории микробиологии... Черт! Совсем из головы вылетело: Малышев же просил подготовить материалы по Рубецкому и русской экспедиции в Маньчжурию. Вот и Володя тоже копался в этом бакгадюшнике... Какая же сволочь приказала убить ребят?.. А, если, действительно, Родионов?.. Большой вклад в развитие отечественной микробиологии внесли... Основателем современной микробиологии является французский химик Луи Пастер (1822- 1895 г.г.)... А мотив? Власть, деньги?.. О микроорганизмах человечество узнало от Антони ван Левенгука (1632 - 1723 г.г.), создателя микроскопа...
      Что могло быть в свиридовском "дипломате", ценою в полмиллиона долларов?... Эпидемиология - одна из древнейших наук на Земле. Упоминание о ней можно найти в Библии, древних трактатах Китая и Индии, даже в "Одиссеи" Гомера... А, что, вполне возможно, и Родионов. Жену родную не пожалел, а нам всем... рты заткнули. Хотя, в первый раз, что ли?... Роберт Кох, создатель мировой школы бактериологов. И. И. Мечников - русский ученый создатель теории фагоцитоза. Шарль Бушар... Макс фон Петтенкофер... Серж Рубецкой - лауреат Нобелевской премии, создатель новой вакцины против чумы и основатель теории... Кальмет и Герен - предложили вакцину от туберкулеза (БЦЖ)... Кто же тогда, интересно, сдал Родионова нам? Братки?.."
      - Черт побери! - в волнении воскликнул Казанцев. Не может быть... - Он несколько минут , как в столбняке, изумленно пялился на раскрытую книгу. А, черт! - сгоревшая вместе с фильтром сигарета обожгла пальцы.
      Геннадий схватил учебник и опрометью кинулся вон из кабинета. В приемной Малышева уже никого не было. Он пересек ее и нетерпеливо постучал в дверь шефа, одновременно распахивая ее:
      - Разрешите, товарищ полковник?
      Кабинет Малышева освещала настольная лампа. Сам он сидел, склонившись над столом, внимательно изучая лежащие перед ним бумаги. Роман Иванович поднял голову и недоуменно, словно не узнавая, посмотрел на возбужденного Казанцева.
      - Что случилось, Геннадий Борисович? - он начал медленно подниматься из-за стола, упершись ладонями в стол.
      Казанцев, не говоря ни слова, подошел и положил перед ним раскрытую книгу. Вглядевшись в разворот и поняв, что тот принес ему, он замер пораженно, так и оставшись стоять в нелепой, неудобной позе.
      - Гена, где ты это откопал?
      - Лежало на столе у Володи Стрельцова. Я случайно открыл, стал листать и наткнулся. Когда увидел, подумал: с ума схожу.
      - Действительно, есть от чего! - Малышев покрутил головой, пальцем растягивая ворот рубашки. - Он быстро открыл начальную страницу, затем просмотрел выходные данные. - Всего две с половиной тысячи и сороковой год, - сказал удовлетворенно. - Раритет, можно сказать... Но каков риск! Теперь понятно, почему рисковал и Кейн. Геннадий Борисович, вы понимаете, что это означает?
      - Им нужна "Джума", - убежденно ответил Казанцев.
      - Правильно. Но почему они так рвутся в Черный яр? Погодите... Малышев открыл одну из папок и поспешно начал перелистывать бумаги. - Вот! Ах, как не ко времени, - заметил с досадой. - Хотя, впрочем, может, и к лучшему. - Роман Иванович взглянул на ничего не понимающего коллегу и пояснил: - Завтра начинаются общевойсковые учения Забайкальского военного округа. В зону действия попадает и Черный яр.
      Казанцев глянул на часы:
      - Уже сегодня. Сейчас - ноль двадцать...
      Над городом стояла полночная тишина. Большинство жителей к этому времени спокойно и мирно нежились в постелях, но светилось немало окон, еще глядевших в эту полночь загадочными, желтыми, широко распахнутыми, глазами. За окнами - догуливали, допивали, доедали, смотрели телевизор, склонялись над плачущими в колыбелях детьми, выясняли отношения, оплакивали умерших. И еще - любили... Ночь плавилась от жарких объятий, сладким соком страсти таяла на губах, истекала струями наслаждения по обнаженным телам...
      А в это же время на АТС Белоярска автоматические реле, пощелкивая, соединяли абонентов.
      - ...Слушаю.
      - Это я.
      - Слушаю.
      - Все готово. Выезжаем в десять утра.
      - Я не смогу оставить город... теперь.
      - Ты оставишь его. Тебя прикроют. Не глупи, все уже решено.
      - Хорошо...
      - ...Слушаю.
      - У нас - радость: на побывку, в отпуск, приезжает племянник. Собираемся всей семьей. Ждем тебя обязательно. Тем более, у нашего дяди юбилей. Ты приготовил подарок?
      - Сегодня... вернее, вчера купили.
      - Вобщем, ждем.
      - Я приеду...
      -... Слушаю.
      - Дедушка просил передать, что температура у внучки спала. Сейчас она чувствует себя хорошо.
      - Спасибо большое, что позвонили. Мы очень волновались. А как дедушка себя чувствует?
      - Хорошо.
      - Мы боимся, как бы его в больницу не положили...
      - Все будет хорошо. Если что, позвоню...
      -... Слушаю.
      - Это я. Из Белоярска.
      - Как прошли переговоры?
      - В целом, нормально. Правда, не все вопросы удалось урегулировать. К тому же появились проблемы со здоровьем. Сильно поднялось давление.
      - Может, лучше не рисковать и вернуться?
      - Я так и собираюсь поступить. Думаю, партнеры меня поймут. Радует, что обе стороны крайне заинтересованы в дальнейшем и тесном сотрудничестве.
      - Тогда, до встречи...
      Спустя сорок минут распечатка этих телефонных переговоров легла на стол начальнику Белоярского Управления органов госбезопасности Малышеву Роману Ивановичу. Он внимательно их перечитал. Первый звонок был Багрову; второй - Озерову; третий - Блюмштейну; четвертый - в Оттаву.
      - Ну, что ж, - проговорил он вслух вполголоса, - многое прояснилось и не все потеряно. Время еще есть. Это было его главным и роковым заблуждением, потому что времени не осталось...
      ... Их были десятки и сотни. Они спали, когда мозг на тысячи осколков разорвала надсадным, густым и низким воем учебная тревога. Земля испуганно содрогнулась от топота сапог; воздух сжался, защищаясь от бьющих его хлестко и резко командных голосов, деревья отпрянули, задохнувшись в густом, чадящем дыму, исходящем от выстраивающихся в колонну сотен единиц боевой техники.
      Было 5 часов 40 минут 17 секунд. Черный яр накрыла невидимая, но страшная взрывная волна человеческих страстей.
      - Ослепи их!!! - приказала Золоту Джума. - У слепых только одна дорога - НА ПИР ЧУМЫ. Добро пожаловать!!!
      ... А где-то в вышине, бескрайней и недосягаемой, Млечный Путь, как и миллионы лет прежде, раскладывал пасьянс из звезд, бесстрастно и равнодушно наблюдая за крошечными существами - злыми, эгоистичными и жестокими , из века в век предающимся странным, лишенным логики и смысла, забавам, упорно не желающим взрослеть и постигать мудрость, красоту и гармонию мироздания...
      Часть вторая. Чума
      Сны цвета желтого клена
      "... Вершины. Их покатые плечи в цветах, едва видимых, но крепко и нежно пахнущих. Их скаты блестят слюдой, малахитом и мрамором. Ветер, пробегающий здесь, чист и холоден, как ключевая вода. Но сами они неописуемы. Нет на человеческом языке таких слов, чтобы показать, как они все сразу поднимаются к небу, более дерзкие, чем знамена, более спокойные, чем могилы; громадные, каждая в отдельности, и больше, чем океан, больше всего, что есть на земле великого, когда они вместе..."
      Он с сожалением закрыл книгу. Легко поднялся и, оглядевшись, молча занял свое место в строю. Их было восемнадцать. Вытянувшись цепочкой, они уверенно и быстро стали спускаться по узкой, шириной всего в два человеческих шага, тропе. Он старался не смотреть вперед, но взгляд то и дело приковывала к себе круто обрывавшаяся справа бездонная, черная пропасть, с извивающейся по самому дну змеевидной дорогой. У него слегка кружилась голова, ломило в висках. Он попробовал мысленно сконцентрироваться на маленькой точке в районе солнечного сплетения, приноровить частоту дыхания к знойному, разряженному воздуху, стараясь не думать о том, что каждый вдох и выдох, каждый шаг приближают его к черте, за которой... На что же это будет похоже? Он словно перенесется в параллельный мир, с иными законами и реальностью. Ощутив внутри промозглый, стылый холод, он зябко поежился.
      "Во имя чего я делаю это? - Он посмотрел на идущего впереди человека, отмечая знакомые и ставшие уже привычными для него детали одежды. - Они воюют за свою веру и Родину. А что здесь делаю я? Или это тоже моя война?"
      "... Вокруг великая тишина, горные склоны снизу кажутся совсем отвесными, и на одном из них, блестя повязкой из голубой эмали того действительно неизъяснимого цвета, какой разучились приготовлять современники, высится конусообразная башня - сторожевой пост Тамерлана..." - пришли ему на память прочитанные на привале строки из книги Ларисы Рейснер.
      Но эти горы были другие: из враждебного, затаившегося мира. И он понял причину своей неудовлетворенности и тревоги. Все оказалось просто... Страх! Страх начала конца. Оголенный сгусток чувств, в котором есть прошлое и настоящее, а будущего может на быть.
      Идущий впереди старший группы сделал знак рукой, призывая к вниманию. Все остановились, затем рассредоточились. Он с нарастающим волнением следил за приготовлениями к бою. Трое отделились от группы и подошли к нему. Он понял, что пора. Вчетвером они продолжили медленно и осторожно спуск вниз, к заранее условленному месту. Достигнув его, осмотрелись. Его напряжение достигло предела, но троих сопровождающих, казалось, нисколько не волнует предстоящая операция. На изрытых морщинами, с выдубленной, опаленной и иссушенной солнцем кожей, лицах застыло каменное, холодное спокойствие. Они обменялись несколькими фразами и, кивнув ему на прощание, отправились в обратный путь - туда, где вжавшись в расщелины, их ждали соплеменники.
      Он поднял голову вверх и прислушался. Его поразила насыщенная, пронизанная насквозь солнцем, но ледяная, космическая тишина. Тишина... Горы в ледниковых шапках... И будто опустившаяся на них аура Вселенной, льнущая к коже, проникающая в поры. Тишина, в которой слышался чужой, заунывный, но не лишенный красоты и гармонии, сказочный голос Азии.
      И еще привидился откуда-то с небес - взгляд: то ли Аллаха, то ли Иисуса Христа, вопрошающий с недоумением и тайной надеждой:
      - Люди, зачем вы здесь? Что делаете?..
      И наш, до идиотизма нелепый у порога третьего тысячелетия, ответ:
      - Господа Всевышние, докладываем: мы здесь по делу - убиваем друг друга!
      Словно в подтверждение его мыслей, рядом что-то гулко лопнуло, словно вздохнул горный великан, чихнул со сна, встряхнув каскадом каменных, жестких волос. Он съежился, втянув голову в плечи. "Началась моя война..." - промелькнуло в сознании, но то, что наступило потом...
      ... Оглушенный грохотом, парализованный в мыслях и чувствах, он не помнил, как оказался в гуще боя среди рагромленного каравана. Его взгляд выхватывал отдельные эпизоды. Люди научились это делать, но слов для этого подобрать было нельзя. Война? Бой? Столь же слабо для объяснения, как если бы кому-то пришло в голову сравнивать сбежавшее на плите молоко с извержением вулкана. И все это тщательно планировалось, выверялось и готовилось ради него.
      "Господи, прости меня..." - прошептал он запекшимися, непослушными губами. Не сознавая, не помня себя, забыв вообще обо всех инструкциях, он стоял во весь рост, глазами, точно объективом, "отщелкивая" страшные, неподвластные разуму, противоестественные самой жизни, кадры.
      КАДР ПЕРВЫЙ. Объятый гигантским факелом "наливник"; из его развороченного взрывом брюха, с рванными, раскаленными краями, к небу тянулись черные, густые космы дыма, словно вставшие дыбом волосы...
      КАДРЫ ВТОРОЙ, ТРЕТИЙ, ЧЕТВЕРТЫЙ, ПЯТЫЙ,,,
      КАДР ШЕСТОЙ. Перевернутая, лежащая на боку кубышка БМП, беспомощная и жалкая, как опрокинутая на панцырь черепаха. Рядом - две "разменные монетки" цвета хаки - распластанные, изуродованные осколками, разутюженные взрывом по дороге, отливающие на солнце червонной, застывающей пленкой крови...
      КАДРЫ СЕДЬМОЙ,,, ДЕСЯТЫЙ,,, ПЯТНАДЦАТЫЙ,,,
      КАДР ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ. У обочины дороги сиротливо сидящая еще одна "разменная монетка", с блуждающей по лицу детской, непосредственной улыбкой. Парень, зажав между обрубками ног ботинок, деловито и спокойно пытался снять его с остатка оторванной ноги. Сидел, снимал и... улыбался!!!
      КАДР ДВАДЦАТЫЙ. Шок...
      КАДР ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ. Контузия...
      КАДР ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТЫЙ. Смерть... Смерть?
      И ДО КОНЦА... СМЕРТЬ!!!
      Оглушительный взрыв, как консервную банку, играючи вскрыл все ходы и выходы в черепной коробке, круша сосуды, артерии и перегородки. Кто-то невидимый, железной перчаткой средневековых доспех, сжал нежную, колеблющуюся , мерцающую всполохами света, субстанцую мозга...
      А наверху, пожилой афганец, с худым, изможденным лицом, сжимая большими крестьянскими руками гранатомет, осторожно выглянул из расщелины. Он увидел у перевернутой "шайтан-арбы" распластанное тело и узнал этого человека, с удовлетворением отметив рядом с ним отсутствие крови. Его губы сложились в довольную улыбку - свою работу он выполнил на отлично. Оставалось сделать еще один выстрел. Зоркими глазами он выхватил из ревущего смерча боя нужную мишень и приготовился... Но в ту же секунду черный нос маленькой "пчелы", опоясанный красным ободком, стремительно нырнул под белую чалму афганца, жадно вгрызаясь в человеческую плоть, разрывая и разбрызгивая ее своей бронебойно-зажигательной силой по серым, холодным камням.
      Еще продолжался бой. Кто-то падал молча; кто-то - матерясь сквозь стиснутые до боли в скулах, зубы; кто-то выл громко и страшно - не, по-людски, - по-зверинному, вывернув наизнанку скрученное нечеловеческой болью нутро; кто-то, прикипев пальцем к спусковому крючку, давил и давил на него, войдя в азарт, не в силах оторваться и уйти с конвейера смерти. А над кем-то опускалась обвальная тишина. Невидимая и бесплотная, она собирала дань, сортировала души...
      И откуда-то с небес на землю смотрели печальные глаза - то ли Аллаха, то ли Иисуса Христа:
      - Люди, зачем вы здесь? Ведаете ли, что творите?..
      Глава первая
      Саша Костиков остановил машину и заглушил мотор. Повернувшись, вопросительно посмотрел на сидящего рядом Иволгина.
      - Спрятать бы не мешало танк. - Майор открыл дверцу и стал выбираться из машины.
      Остальные последовали его примеру. Выйдя, осмотрелись.
      - Далеко до избушки? - обратился Петр Андреевич к Добровольскому.
      - До поворота, а там километра два-три.
      - Значит так, загоняем машину подальше в кусты и пешочком по свежему воздуху потопали.
      - Петр Андреевич, - взмолился Костиков, - здесь же кустов нет, одни сосны. Да и между ними - ни пройти, ни проехать.
      - Саша, не искушай меня без нужды! - с угрозой проговорил Иволгин. Иначе сам за руль сяду.
      - Нет! - поспешно запротестовал Костиков. - Я попробую...
      Добровольский весело ухмыльнулся, следя за их рокировкой. О методах вождения майора знал весь горотдел. Стоило ему сесть за руль, как машина из "средства передвижения", трансформировалась в смертельное оружие убойной силы. Новенькая "девятка" Костикова принадлежала его тестю. Вообразить, какой вид будет у машины после того, как ее попытается "спрятать в кустах" Иволгин, труда не представляло. Потому Саша, тяжело вздохнув, сам сел за руль и, проявляя чудеса вождения, отогнал машину с дороги вглубь леса.
      Когда он вернулся, они наметили план действий, каждому определив соответствующую роль и договорившись, кто кого страхует на случай непредвиденных обстоятельств. Пройдя до поворота и далее, примерно с километр, разделились на две пары: Иволгин - Приходько и Добровольский Костиков.
      Спустя время, уже в сумерках, за деревьями показалось гурьяновское подворье. Иволгин жестом приказал Игорю остановиться. Тот замер, как вкопанный, почти не дыша. Несколько минут майор внимательно приглядывался к дому и хозпостройкам. Он передвинулся немного вперед и в сторону, с удовлетворением хмыкнув:
      - Хор-р-роший дворик! Есть, где разгуляться. - Иволгин облизнул палец, поднял его вверх: - Повезло нам с тобой, ветерок мимо.
      - Интересно, какие там собаки? - подал голос Игорь. - Знать бы, сколько их?
      - У хозяина такого двора и собачки наверняка под стать. Одно могу тебе обещать точно: болонками здесь и не пахнет. Черт, темнеет как быстро-то.
      Словно в подтверждение слов майора, в окнах дома загорелся свет. И тотчас послышался грозный, собачий лай.
      - Так, первый пошел... - Петр Андреевич подобрался, пристально вглядываясь в сгущающуюся темноту и шепотом добавил: - Ну, Сашок, не подкачай.
      До слуха Иволгина и Приходько донеслись обрывки разговора, несколько раз хлопнула дверь, а затем наступила тишина. Майор уже потерял счет времени, когда его легонько толкнул в бок Приходько. Он наклонился к самому его уху и срывающимся голосом тихо произнес:
      - Петр Андреевич, вроде есть кто рядом...
      Тот резко повернулся и прислушался. Возникло неприятное чувство, будто его держали на прицеле - внимательным, настороженным и сверлящим взглядом. Он медленно потянулся рукой к наплечной кобуре, пытаясь подавить нарастающую панику. Это было чувство страха, никогда прежде им не испытываемое. Иволгин попытался взять себя в руки, но с ужасом понял: страх ему не подконтролен. Еще две-три минуты и он кинется, потеряв голову и не разбирая дороги, в самую чащу леса. Должно быть, похожее состояние переживал и Приходько, так как майор отчетливо слышал его учащенное, свистящее дыхание. Послышался едва различимый шорох, словно понизу поигрался опавшей листвой и хвоей легкий ветерок. Вновь стало тихо. И сию же минуту пропал парализующий сердце и разум страх.
      Жуть-то какая... - срывающимся, хриплым шепотом проговорил Приходько. - Я чуть не умер со страху. А если он за своими пошел?
      - Кто пошел?! - приходя в себя, зло бросил Иволгин.
      - Петр Андреевич, это, ей-Богу, волк был. Матерый такой волчище... Вроде оборотня.
      - Ну хватит! - резко оборвал его майор. - Волчище, оборотни... передразнил он Игоря. - Страшней человека зверя нет, а это точно не человек был.
      - А кто ж тогда?
      - Кто, кто? Дед Пихто и бабка с базукой! Значит так, построились в затылочек друг другу и... смело, товарищи, в ногу. На воссоединение с частями армии Добровольского. Не отставай, Гоша!
      Подойдя к условленному месту сбора, с облегчением заметили Алексея.
      - Как тут? - спросил Иволгин. - Саша не появлялся?
      - Не нравится мне эта фазенда, Андреич, - шепотом откликнулся Алексей. - К тому же... - Он замолчал, не желая выглядеть дураком, но потом все-таки решился: - Я тут сдуру чуть Бородино не устроил. Прямо руки зачесались. Стою возле во-о-он той сосенки и вдруг чувствую: пялиться кто-то в спину. Будто дрелью дырку для ордена сверлит. Хотел уже бабахнуть из ствола, да вовремя одумался. Одним словом, Андреич, нечисть тут вокруг какая-то шастает, хочешь верь, хочешь - нет.
      - Я же говорил - оборотни, - влез Приходько.
      - Сами вы оборотни! - разозлился майор. - Всю кровь уже из меня выпили своими ужастиками. Ну помандражили маленько и что теперь?! Наверняка зверюга какой-нибудь на охоту вышел.
      - Дай ему Бог скорейшей и удачной охоты, но чур меня! - ввернул, притоптывая на месте, Алексей. - Андреич, может, мне пойти? Что-то Санек задерживается.
      - Если Артемьев там, - он кивнул в сторону дома, - он тебя в два счета вычислит. Видел же в больнице.
      - А если его - тьфу-тьфу! - не дай Бог, на куски режут?
      - Ага, скальпелем... Думай, что говоришь!
      - Никак заблудились, люди добрые? - неожиданно раздалось у них за спинами.
      Все трое моментально развернулись, причем Иволгин и Добровольский автоматически выхватили пистолеты.
      - Вы игрушки-то свои на место верните. Меня, может, и положите, а вот их - эт вряд ли.
      Перед ними стоял высокий, с косой саженью в плечах, мужчина с двустволкой за спиной. Рядом с ним, вывалив языки и оскалив чудовищные пасти, смирно и тихо сидели два волкодава, чья родословная, без сомнения, происходила от мифического Цербера, охранявшего, по мнению жизнерадостных греков, вход в преисподнюю. Офицеры медленно опустили оружие; от их внимания не ускользнуло, как даже на это малейшее движение собаки отреагировали, молниеносно подобравшись и приготовившись к прыжку.
      - Сидеть! - негромко, но властно приказал хозяин, и псы тут же послушно замерли, продолжая, однако, сверлить непрошенных гостей диковатыми, не сулящими ничего хорошего, взглядами. - Не в моих правилах гостей на улице держать, - спокойно и обыденно заметил мужчина. - Милости прошу в дом, уж коли пришли, - усмехнулся он и, не оглядываясь, широкими шагами направился к подворью.
      Оперативники, переглянувшись, последовали за ним. В просторных сенях долго обметали снег. Иволгин поймал сочувственный взгляд, брошенный хозяином на их чересчур легкомысленную для подобных прогулок обувь. "Жалельщик чертов! - подумал, злясь, прежде всего, на себя. - Взял, как тетеревов на току! - Но тут же сам и успокоил: - Не дрейфь, окромя штиблет, терять нечего. Прорвемся!" Все вместе ввалились в просторную, чистую горницу.
      - Располагайтесь, гости дорогие, - приветливо, но с усмешкой, проговорил хозяин. - Сейчас вечерять будем, самое время. Аннушка, - крикнул в глубину дома, - готовь стол.
      Из смежной комнаты вышла симпатичная, небольшого росточка, женщина, у которой под широким платьем из яркой "шотландки" заметно выпирал округлившийся живот. Она радушно улыбнулась, отчего лицо ее стало еще симпатичнее и привлекательнее.
      - А у меня все готово. Замерзли, наверное? - спросила с участием.
      - Есть маленько, - откликнулся, потирая руки, Иволгин. - Он смерил хозяев изучающим взглядом и развел руками: - Вот только товарища своего потеряли мы.
      От майора не ускользнул испуг, промелькнувший в глазах хозяйки.
      - Да спит ваш дружок, - хозяин хитро усмехнулся. - Умаялся чуток.
      - Как спит?! - не поверил Иволгин.
      Вместо ответа мужчина приобнял женщину и представил ее:
      - Вот, значит, Анна Федоровна, супружница моя. А я, стало быть, Ерофей Данилыч. Что касаемо дружка вашего, так его и вправду сморило чуток. В спаленке и отдыхает.
      Иволгин и Добровольский переглянулись, Алексей прошел в соседнюю комнату. На широкой лежанке, заботливо укрытый теплым лоскутным одеялом, мирно и сладко посапывал Саша Костиков. Рядом, на старинном сундуке, лежала аккуратно сложенная одежда.
      - Ну-у, дела-а, - пробормотал вполголоса Алексей и вышел.
      Вернувшись в горницу, успокоил коллег:
      - Спит, как младенец. - Увидев веселые искорки в глазах хозяина, не удержался и спросил: - Как же вам удалось завалить его?
      Ерофей хмыкнул и пожал плечами:
      - Разные люди по тайге ходят. Бывает, и лихие попадаются. А по сну в человеке многое разпознать можно. - Глянул остро, пронзительно и вдруг улыбнулся: - Да чтой-то мы стоим, милости прошу к столу. За столом-то, оно сподручнее разговоры вести.
      Гости молча расселись и... открыли рты, когда Ерофей, прежде чем сесть, принялся креститься на иконы в красном углу и, беззвучно шевеля губами, читать молитву. Иволгин и Добровольский неловко стали подниматься из-за стола. Но Ерофей жестом остановил их:
      - Сидите. Бог, он суеты да показухи не терпит. Неча его по ранжиру-то благодарить. Придет время, свою дорогу к ему найдете. - Он взял со стола бутылку с ярко-красной жидкостью и вопросительно глянул на гостей: Отведаете?
      - А лежанок на всех хватит? - прищурившись, ехидно поинтересовался Иволгин.
      Ерофей раскатисто и весело рассмеялся, разливая по стопкам настойку:
      - Нам для хороших людей ни постель, ни еды, ни крова не жалко.
      - И часто хорошие люди захаживают? - беспечным тоном поинтересовался Иволгин.
      Ерофей зыркнул из-под густых бровей, словно лезвием чиркнул:
      - Да Бог не обижает. Ну, гости дорогие, со знакомством, что ли. Как звать-то вас? - Он медленно обвел взглядом всех троих и с расстановкой выдал: - Видать, служивые вы люди. И служба ваша - государева. Навроде... егерей.
      "Тоже мне, Мессинг выискался! Небось, документы Сашкины проверил, а теперь корчит из себя мисс Марпл." - подумал Иволгин, но вслух сказал:
      - Верно, ты, Ерофей Данилыч, заметил: егеря мы. В основном, с крупной дичью дело имеем. - Затем представился и коллег своих назвал по именам.
      - Ну, дай Бог вам удачи, мужики, да живыми-здоровыми остаться.
      Майор отметил, что супруга Ерофея не пила, зато радушно и гостеприимно потчевала гостей. Глядя на нее, он не мог отделаться от ощущения, что однажды, мельком, где-то эту женщину уже видел.
      - Анна Федоровна, - обратился к ней, - и как вам только такой дом и хозяйство в порядке содержать удается? В город не манит?
      - А что - город? - очаровательно улыбнулась она. - Шум, суета, беготня. А здесь душа отдыхает. Воздух чистый, тишина, - она ласково глянула на мужа: - да и Ерофей мне - первый помощник. В городе мужики либо телевизор смотрят, либо в домино играют и водку хлещут. А тут у нас все общее - и заботы, и радости. Да вы ешьте, угощайтесь.
      - Давно здесь живете? - небрежно поинтересовался Петр Андреевич.
      - Вчерась переехали, - ехидно ввернул Ерофей, ответив вместо жены.
      Иволгин заметил, как Анна Федоровна бросила на мужа испуганный взгляд, но ничего не сказал. Несколько минут они оживленно беседовали, обсуждая общие темы. Потом хозяйка поднялась из-за стола и, извинившись, смущаясь своего "интересного положения", покинула мужа и гостей, уйдя в другую комнату. Оставшись одни, мужчины налили еще по стопочке, выпили и повисло неловкое молчание. Все понимали, что настало время для серьезного разговора. Но никто не решался начать первым. Каждая сторона мысленно тщательно просчитывала возможные варианты и их последствия.
      - Стало быть так, мужики, - сложив перед собой руки и уперевшись широкой грудью в стол, слегка наклонившись, проговорил Ерофей, - знаю я, кто вы и зачем пожаловали. - Он в упор взглянул на Иволгина, безошибочно определив в нем старшего: - Парня энтого я вам не отдам. - Увидев наливающиеся гневом глаза майора, тихо, но твердо, добавил: - Пока не отдам. Допрежь я его на ноги поставлю.
      Иволгин шумно выдохнул и, откинувшись на скамье, с недоверием заметил:
      - Ерофей Данилыч, его сам Артемьев лечил. В больнице! Уж не травками ли надумал его на ноги ставить?
      - И травками тоже. Но боле - словом Божьим.
      Оперативники не скрывали скептических взглядов, в которых явственно проскальзывала еще и злость.
      - Данилыч, - теряя терпение, проговорил майор, - я тебя понимаю. Верю, что вы с Георгием Степановичем из лучших побуждений действовали. Но и ты пойми: парень - важный свидетель. Вы же взрослые люди, в конце концов! А ведете себя, как пацаны, в войнушку заигравшиеся!
      - В войнушку, говоришь? - усмехнулся Ерофей. - Эт точно. Тут скоро такая война начаться может, пол-Сибири на погост переедет. И не смотри на меня так, Петр Андреич. Парня не отдам, пока не вылечу. А чтоб вы, мужики, не зазря сюда за столь верст прокатались, поведаю вам загадку одну. Кумекаю я, опосля, как услышите ее, вам уж не до парня энтого станет.
      Он поднялся, вышел из горницы, но быстро вернулся, держа в руках магнитофон и кассету.
      - И, правда, не зазря, - ввернул Алексей. - В рапорте потом отметим: были, мол, на дискотеке, у Ерофея Даниловича Гурьянова. - Но, заметив недобрый, хмурый взгляд хозяина, примолк.
      Иволгин же, поднявшись, с интересом рассматривал магнитофон.
      - Занятная вещица. Я таких что-то не встречал.
      - "Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам...", - походя процитировал Ерофей, чем ввел оперативников, главным образом, Добровольского, в состояние легкого шока.
      - Я смотрю, здесь не только вещи занятные, но и хозяева, - откровенно высказался Алексей.
      Но в это время из динамиков магнитофона послышались голоса, пока еще бессвязные, в которых нельзя было разобрать четкие и ясные слова. Голоса нарастали и, наконец, отчетливо стало слышно:
      "... Дмитрий, послушай, что я тебе скажу. Выкинь этот дневник к чертовой матери! Выкинь!!! Вот это и то... не стоят и миллиарда долларов! Я еще не совсем из ума выжил и уж дважды два сложить в состоянии. Я пока... пока! - не знаю, что тут произошло, но чувствую: ты увяз в этом "золотом" деле по самую макушку. Опомнись, Дима!.."
      - Стоп! Да выключи ты эту бандуру! - рванулся к Ерофею Иволгин.
      Ерофей послушно щелкнул клавишей. Наступила тишина.
      - Добрый вечер...
      И хотя прозвучало приветствие тихо и неуверенно, все, находившиеся в комнате, вздрогнули и обернулись. На пороге стоял Саша Костиков, полностью одетый - вплоть до теплой дубленки, шапки и коротких, зимних сапог. Иволгин, скорчив кислую мину, закатил глаза и сквозь стиснутые зубы с ожесточением процедил:
      - Госс-споди, помоги мне... - И, обращаясь к подчиненному, еле сдерживая ярость, добавил: - Ты бы еще усы с бородой нацепил и тулуп, Дед Мороз недоделанный!
      - Товарищ майор... - начал оправдываться тот, но его перебил Ерофей.
      - Ты, Петр Андреич, не кори мужика, - он посмотрел на Иволгина кротко и виновато: - Эт я маленько дозу не рассчитал. Попервой его чаем сморил, а опосля гляделками в душу уперся...
      - Какую дозу?!! Какие гляделки?!! - взбеленился майор. - Вы, что, все с ума посходили?!!
      Он колобком подкатился к Костикову и, сверля глазами, зловеще потребовал:
      - Отвечай, я тебя куда послал? А ты что?! Шапку сними, когда в помещении находишься! - рявкнул красный от гнева Иволгин.
      - Петр Андреич, не шуми. Супружницу мою разбудишь, - охладил его пыл Ерофей. Он понимал, что гнев Иволгина вызван, отнюдь, не появлением сотрудника, а только что прослушанной записью. - Сказано: не виновен парень, - как отрубил Ерофей. - Мои штучки, знахарские. Отколь мне знать было, что вы не лихие люди, а жанда... егеря, одним словом. Я потому Амура с Удой и выслал на разведку. У их нюх почище человечьего будет - лихих людей от хороших враз отличат.
      - Так это они за нами в лесу следили? - передернул плечами Игорь Приходько.
      Ерофей кивнул. Иволгин немного отошел и хмуро бросил в нерешительности переминавшемуся с ноги на ногу Костикову:
      - Чего стоишь? Раздевайся... раз в гости пришел. - Он посмотрел на Ерофея и, кивнув в сторону магнитофона, спросил: - Откуда у тебя, Данилыч, это гав... кассета?
      - Наталья Артемьева привезла, - спокойно ответил тот.
      - Наталья? Артемьева? - майор бросил быстрый взгляд на Добровольского.
      - Родственница Георгия Степановича? - недоверчиво поинтересовался Алексей.
      - Племянница, - казалось, Ерофей ничуть не смущен их интересом.
      - Постойте... - Иволгин изумленно уставился на Ерофея: - Вы хотите сказать, что Наталья... не дочь Родионова?!!
      - Ее отцом был брат Георгия - Олег Артемьев, - ответил, тяжело опускаясь на лавку, Ерофей. - Дале слушать будете? - хмуро глянул он из-под насупленных бровей.
      Иволгин не знал, как ему поступить. На пленке он отчетливо распознал голос Багрова. С одной стороны, не терпелось прослушать пленку до конца, с другой... "на конце" могло быть такое, отчего впору не только с "еполетами" можно расстаться, но и при "благоприятном" стечении обстоятельств - с жизнью. За себя лично майор не переживал, но втягивать в это дело ребят было опасно.
      - Как ей удалось сделать запись? - спросил Петр Андреевич.
      - Она попервой-то чуток не в себе была. - Ерофей сделал красноречивый жест. - Да покуда дружок родионовский приехал, отошла малость и решила отчиму отомстить за смерть матери. - Он покачал головой и вздохнул: Испокон века нашим детям на роду написано за грехи тяжкие отцов да матерей расплачиваться. - Ерофей помолчал и продолжал: - Я тебя, Петр Андреич, понимаю. На душе завсегда муторно, коли свои предают, да в спину нож всаживают. Но уж больно дело тут страшное закручивается, поверь мне.
      - Ладно, - махнул рукой Иволгин, - включай. Послушаем, что там за страсти.
      "... ты увяз в этом деле по самую макушку. Опомнись, Дима!
      - Я вызвал тебя не для того, чтобы выслушивать проповеди. Ты в этом деле тоже увяз. Но ты не знаешь главного: сколько еще людей, больших людей, в нем увязло. Я - слишком мелкая сошка, чтобы отдавать приказ о ликвидации таких, как Свиридов и Франк... Миша, неужели ты до сих пор не понял, какие деньги на кону?!! Или ты хочешь стать следующим после Франка?!
      - Ты мне угрожаешь?! Мне? Полковнику милиции, заместителю начальника горотдела?!"
      Слушая запись, Иволгин исподтишка и незаметно бросал взгляды на оперативников, пытаясь угадать их реакцию. На пленке как раз воспроизводилась та часть разговора, где речь шла о назначении Багрова начальником горотдела, как об уже , практически, свершившемся факте.
      Самый молодой и неопытный в их группе Игорь Приходько сидел, приоткрыв рот, с жадностью ловя каждое слово. Глаза его азартно блестели, по щекам разлился румянец. В руках он держал кусочек хлеба, неосознанными, быстрыми движениями то разминая его в лепешку, то скатывая в шарик. Он походил на ребенка, впервые допущенного в серьезную, взрослую компанию и всеми силами пытающегося проникнуьтся ее проблемами и заботами, несмотря на то, что до конца еще не понял их
      глубину, истинный смысл, и в силу этого не способный предугадать, просчитать конечный результат...
      Саша Костиков, снявший верхнюю одежду и моментально преобразившийся при звуке голоса Багрова, который он, конечно, узнал, стоял, прислонившись к дверной притолоке, скрестив на груди руки и весь обратившись в слух. Его глаза застыли холодными, зелеными ледышками. На бледном лице выделялись заострившиеся скулы, под которыми перекатывались желваки. Левый угол рта чуть подрагивал, отчего презрительная, кривая ухмылка придавала лицу дьявольское и зловещее выражение.
      Прошел всего месяц, как он выписался из больницы, где проходил повторный курс лечения после ранений, полученных при задержании банды особо опасных рецидивистов. Ответственным за проведение операции был тогда Багров, который и получил третью звездочку на погоны и именные часы от областного начальства. Костиков получил ножевое и огнестрельное ранения, кучу грамот и месячный оклад в качестве премиальных. Глядя на него сейчас, Иволгин на минуту представил, что было бы, появись здесь Багров...
      Леша Добровольский сидел, вертя в руках пачку сигарет и не решаясь закурить. Внешне он выглядел спокойным и невозмутимым. На первый взгляд, могло показаться, что все происходящее пробудило в нем острый приступ уныния и меланхолии. Но Иволгин слишком хорошо его знал, чтобы обмануться и поверить в небрежно-расслабленную позу и откровенно-скучающее, отстраненное выражение лица. Бывало, на подобное его состояние покупались даже матерые уголовники, абсолютно не предполагая, насколько он внутренне собран, холодно расчетлив и опасен в такие минуты. Это был уже не человек, а машина, запрограммированная на уничтожение и подавление зла, в какой бы форме и под какой бы личиной оно не проявилось...
      "... эти люди хотят быть уверены в преданности и лояльности человека, которому они доверят порядок на улицах областного центра, - с нотками некоторой театральности в голосе вещал Родионов.
      - А тут и случай представился...
      - Так получилось. Пути Господни неисповедимы...
      - Выходит, как урки, кровью повязать решили... Страшный ты человек, Дмитрий. А ведь Анастасия - жена тебе... была. А девочка эта -дочь.
      - О Наташе позаботятся... А Настя... Анастасия Филипповна вчера имела теплую беседу с одним из наших фигурантов. И он имел дурость обо всем ей рассказать... А до этого письмецо мне подбросил. Угрожал!.."
      - Жаль, только угрожал, - процедил сквозь зубы Костиков. - Ну-у и гнидник! Никакого дуста не хватит!
      "- ... Поэтому она и лежит сейчас в кухне с проломленным виском...
      - Это был несчастный случай, Миша.
      - Неосторожное обращение с яблоками... Что ж, ты, тогда, Дмитрий, так обгадился, если это был несчастный случай?..
      - Миша, а ведь ты знаешь гораздо больше Анастасии..."
      Голоса на пленке постепенно опять стали едва различимыми и вскоре пропали вовсе. Наступила тишина.
      - Пойду покурю, - поднялся из-за стола Добровольский.
      - Да курите в доме, - махнул рукой Ерофей.
      Алексей покачал головой:
      - Жена у вас, Ерофей Данилович, в положении. Ничего, я на крылечке постою. Собачки не тронут?
      - Ступайте, они вас уж признали, не тронут.
      За Добровольским молча потянулись и остальные. Ерофей остался в доме, понимая, как важно сейчас этим, хотелось бы верить, честным и хорошим мужикам побыть в своей компании, без посторонних глаз и ушей. Возможно, они не скажут друг другу ни слова, просто постоят, молча. Но эти несколько минут молчания будут дорогого стоить. Как на похоронах. А хоронить им есть что...
      Выйдя на крыльцо, закурили. Алексей почувствовал, как к горлу подкатила тошнота. Он поднял голову вверх и долго, до боли в глазах, вглядывался в ясное, морозное, звездное небо. Потом сошел по ступенькам и сделал несколько шагов по двору. Боковым зрением уловил мимолетное движение. Скосив глаза, увидел медленно и осторожно приближающегося волкодава. Странно, но Алексей абсолютно не ощущал страха. Казалось, все чувства вообще атрофировались и он перестал быть живым - из настоящей плоти и крови. Собака подошла и принялась обнюхивать его ноги, одежду. И вдруг ткнулась мокрым носом в руку. Алексей присел на корточки, их глаза оказались на одном уровне. И он в неосознанном порыве протянул руку, зарываясь пальцами в густой, длинный мех, прижимаясь лицом к пахнущей лесом и снегом собачьей морде.
      - Обычно так это и бывает, брат мой меньшой, - прошептал в самое ухо, одновременно отбрасывая далеко в снег сигарету. - Идешь, идешь, а потом бац! - и... уже лежишь, только рукоятка из спины торчит. - Он отстранился, заглядывая в непроницаемые, похожие на бездонные, черные озера, собачьи глаза: - Знаешь, что самое страшное в нашей, человечьей, стае? Когда - не в упор, не в сердце и не в лицо, а - в спину. Потому что враг всегда впереди, за спиной - только друзья. Оттого и страшно, когда бьют в спину.
      Собака жалобно заскулила, пытаясь лизнуть его в лицо. Он закрыл глаза. Ощутив ее шершавый, горячий, мокрый язык, сжал челюсти, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. Проведя рукой по ее спине, Алексей отстранился и тряхнул головой. Затем поднялся, еще раз потрепав огромную псину по загривку.
      - Ты Амур или Уда? - спросил, улыбнувшись. - Амур? - собака молчала. Уда? - переспросил. Она громко залаяла. - Значит, Уда! - лай повторился. Алексей рассмеялся: - Ах, женщины, женщины... И чтобы мы, мужики, без вас делали?!
      Он повернулся и, не оглядываясь, зашагал к крыльцу, поймав себя на мысли, что на этой земле еще остался хоть кто-то, к кому можно повернуться спиной, не боясь, что ударят.
      - ... и не уговаривай меня, Петр Андреевич! - услышал Алексей звенящий от злости голос Костикова. - Да не смогу я теперь с этой сволочью по одним коридорам ходить, здороваться и делать вид, что все нормально!
      - Кого шапками закидываем? - весело спросил Добровольский, подходя.
      Все удивленно посмотрели на него.
      - А тебе бы только зубы скалить! - в сердцах бросил Саша.
      Алексей порылся в карманах и достал шариковую ручку, молча протянул ему.
      - Что? - не понял Костиков.
      - Ты же акт о капитуляции подписать собрался, вот я и подсуетился. Давай, чего там, подмахни, по-быстрячку, и вперед! В тачке еще, наверное, мотор не остыл.
      Костиков напрягся и внезапно стремительно выбросил вперед руку, метя в лицо Добровольскому. Но тот оказался готов к подобной его реакции, потому на лету перехватил руку и, проведя захват, дернул его на себя. Однако поскользнулся и, увлекая Костикова за собой, рухнул с крыльца в снег.
      Первым, как ни странно, опомнился Приходько. Он кинулся разнимать их. Но в общей свалке его сильно ударили в грудь, отчего он, охнув, как пушинка отлетел метра на четыре. Иволгин сорвался с крыльца и, захватив обоих сотрудников за волосы, сильно дернул на себя.
      - Стоя-я-ять, пристяжные! - закричал так, что на крик выбежал испуганный Ерофей и к крыльцу молнией метнулись волкодавы. Собаки грозно зарычали и, пожалуй, только это отрезвило всех.
      - Все, все... нормально, Данылыч, - поднимаясь, тяжело дыша, кашляя и отплевываясь, проговорил Алексей.
      За ним поднялся Костиков. Прихрамывая, подошел ошеломленный Игорь. Петр Андреевич, стараясь придать голосу беспечность, с нервным смешком заметил:
      - Размялись ребята немного. Все нормально.
      Ерофей неодобрительно обвел взглядом всех четверых:
      - Ну-ну... Вы игрушки-то свои в доме бы оставили, коли... размяться решили. Не ровен час постреляетесь - вот радости-то начальству вашему будет. - И, покачав головой, вернулся в дом.
      - Дуэлянты... твою дивизию, нехай! - кипя от злости, процедил Иволгин. - Позорище! Вы офицеры милиции или... или... кто?!!
      - Ладно, Андреич, - отмахнулся Алексей. - Проехали.
      - Я тебе не Андреич, понял?!! Я тебе - товарищ майор! - Он придвинулся вплотную к Добровольскому и гневно выпалил в лицо: - И чтоб - навытяжку, понял?! Чтоб - пятки вместе, носки врозь! Андреич... - передразнил он. Распустились, "булки" расслабили, слюнями, как дауны, обвешались. Вы, что, вчера родились?! Или вас акушерка не удержала?! В первый раз, что ли, полковники и генералы своих солдат сдают? В нашей истории много чего было. Был и Власов. Но был и Карбышев!
      Ну, давайте все заявления на стол положим, а потом табельное в висок упрем. Кому лучше сделаем? Прав Ерофей: вот радости этим сволочам будет. За мерзавцами и подлецами хотите последнее слово оставить?!
      Мы кем на свое место поставлены? Народом! У начальства за спиной только начальство, пусть их даже сотни и тысячи. Зато у нас - миллионы, народ и Родина! Она сейчас, как последний корабль в эскадре - вся в пробоинах, еле на плаву держится... Но ведь держится! - Иволгин оглядел своих подчиненных и закончил: - Я приказываю: сопротивляться! Ясно? И не легавые мы, не менты поганые и не волки позорные. Мы - офицеры милиции! Запомнили? О-фи-це-ры! А теперь, марш в дом!
      В горницу вошли, избегая встречаться взглядами с Ерофеем. Расселись за столом, обратив внимание, что столовая посуда у каждого стоит чистая и вымытая. Гурьянов, не спрашивая, разлил по стопкам на этот раз янтарно-желтую жидкость. Иволгин поднял свою, поднес к лицу и принюхался, вопросительно глянул на Ерофея. Тот улыбнулся уголками рта и пояснил:
      - Эт для просветления мозгов. На девяти травах настояна, - и первым опрокинул стопку.
      За ним последовали остальные. Подбадриваемые хозяином, но нехотя, стали накладывать в тарелки закуску, вяло и без аппетита есть. Ерофей, наклонив голову, искоса наблюдал за гостями. Первым почувствовал неладное Саша Костиков. Он медленно поднял голову и внимательно обвел взглядом присутствующих. Глаза его блестели, по щекам стал разливаться ярко-красный румянец. Он вперил немигающий взгляд в хозяина:
      - А говорят, два раза в одну воронку снаряд не падает. Ерофей Данилович, опять? Штучки ваши... знахарские?
      Остальные тоже помалу стали чувствовать происходящие в них перемены. Замерли за столом. Словно прислушивались и пытались определить невидимый источник энергии, от которого исходили мощные, пульсирующие волны жизненной силы. Казалось, они текут по двум направлениям. С одной стороны, в теле нарастало ощущение пустоты и легкости. Будто кто-то, через невидимую соломинку, откачивал усталость, озлобленность и напряжение. С другой - в тело, как в порожний сосуд, вливались уверенность, спокойствие, возрастающее желание активности; в голове, как после хорошего, долгого сна, ощущались легкость и ясность мысли.
      - Вижу, оклемались, - нарушил молчание Ерофей. - Стало быть, самое время... - Он вздохнул и, нахмурившись, начал: - Были у меня тут намедни, не так, чтоб шибко давно, гости. Трое. По всему видать, ваша "дичь". Очень их Черный яр интересовал. Вышло у меня с ими знакомство. Мужики, видать, серьезные, да обскакали их. Я тут давеча справки навел... Горыныч, Немец и Рысь. - Увидев, как все четверо невольно подались вперед, жестом остановил их: - Допрежь доскажу, а там дальше кумекать будем. Так вот. Искали они, стало быть, здеся захоронку одну. И, кажись, нашли. Да не по зубам, видать, она оказалась. Потому и порешили их: двоих насмерть завалили, а третьего прямиком к Егору в больницу наладили. Оперировал его Артемьев. И сдается мне, захоронку энту Родионов к рукам прибрал. - Ерофей кивнул в сторону магнитофона: - Ежели верить упырю энтому, в доле с им большие люди повязаны и... - он отвел глаза, - ... начальник ваш. Захоронка та в Черном яру. Но нельзя ее трогать, поверь мне, Петр Андреич! - с мольбой в голосе проговорил Гурьянов. - Большая беда приключиться может.
      Иволгин откинулся на скамье, уперся ладонями в стол, из-под лобья глядя на хозяина:
      - Я-то верю, Данилыч. Мне - кто поверит? Ты ведь, Ерофей, тоже нам не все рассказал.
      Повисло неловкое молчание. Наконец, Гурьянов решился. Смело взглянув в глаза Иволгину, жестко произнес:
      - Я, Петр Андреич, в свое время подписку дал о неразглашении государственной тайны. И подписка энта - бессрочная. - Он развел руками: Так уж не взыщи. Одно тебе скажу: не приведи Бог, кто в Черный яр сунется и руки в захоронку запустит, вся тайга на гробы пойдет, а може... и не хватит.
      - Наталью Родионову тоже вы спрятали? - подал голос Добровольский.
      - Не дочка она ему, - хмуро буркнул Ерофей. - Взрослая, поди. Сама решит, с кем ей остаться. К тому ж, сирота она теперича.
      - Ну и наворотили, - не скрывая досады, заметил Петр Андреевич. Выгребать как будем?
      - Бог выведет, - философски изрек Ерофей.
      - Бог... - недовольно откликнулся Иволгин. - Он выведет...
      - Не богохульствуй, Андреич, - строго проговорил Гурьянов. - Не нами энто заведено, не нам и отменять. Разок уж попробовали, так окромя горя и срама ничего не нажили. Ладно, что мог, поведал вам, за остальное - не пеняйте. Коли помощь какая нужна будет, подмогну.
      - Уже... "Подмогнули", - не удержался Алексей.
      Ерофей с минуту неотрывно смотрел на него, потом с расстановкой четко произнес:
      - Кабы парня энтого не выдернули вовремя, неведомо, был бы он живой теперича. А ежели Бог отвел - видать, так на роду прописано. В жизни людской напраслины не бывает, допрежь гдей-то все в ей четко и ясно прописано.
      ... Под утро и хозяев, и оставшуюся на ночь группу Иволгина разбудил надсадный, сверлящий звук. Ерофей наскоро оделся и выскочил во двор. На улице только-только начало светать. Будто над землей кто отмывал от черной краски небесный купол. Чернота медленно оплывала, стекая за верхушки высоких деревьев и под ней проступала нежная, чистая, золотисто-лазоревая кожа утренней зари.
      Ерофей поднял голову, прислушиваясь к нарастающему гулу. Спустя несколько минут, он заметил в небе быстро увеличивающиеся и приближающиеся точки. Матово поблескивая брюхастыми днищами, сверкнув алыми звездами на бортах, над подворьем, оглашая его густым рокотом и вибрирующим воем, пролетели четыре вертолета. Когда шум смолк, он услышал за спиной голос Иволгина:
      - Сегодня начинаются учения Забайкальского военного округа. - Он стоял на крыльце, зябко кутаясь в куртку. На лице его застыло странное, отстраненно-задумчивое выражение, словно он силился и не мог решить простую, на первый взгляд, задачу. Петр Андреевич перевел взгляд на Ерофея: - Между прочим, в зону учений попадает и Черный яр.
      По тому, как вздрогнул и побледнел Гурьянов, майор понял, что решение задачи заключено именно в этом человеке. И именно на нем сходятся все линии, стороны и грани той непонятной головоломки, которую вот уже сколько времени никак не могут разгадать ни группа самого майора, ни группа Стрельцова из "конторы".
      Оперативники, поблагодарив, тем не менее, отклонили приглашение хозяев остаться на завтрак. Расставание получилось скомканным и натянутым. Машину Саши Костикова пригнали во двор уже глубокой ночью. Ездили за ней Гурьянов и сам Саша на ерофеевой "Ниве". Теперь, собравшись во дворе, ожидая пока Костиков прогреет мотор, все стояли молча, ощущая во взаимоотношениях неловкость и недоговоренность. Не потому, что не было слов, а как раз оттого, что было их более, чем много, в основном, в вопросах. Слова, слова, слова... Вопросы, вопросы, вопросы... Их можно было говорить и задавать до бесконечности. Возможно, в какой-то момент, среди хлама и мусора условностей, взаимного недоверия и блеснуло бы зерно истины, способной сплотить их и подвести к единственно правильному решению. Но где-то подспудно, на подсознательном уровне, они понимали: момент безнадежно упущен и события уже вышли из-под контроля. Нарастая, они все больше начинают походить на громадную, сотканную из хлестких, тугих вихрей и опасных стремнин, воронку, куда неизбежно должны рухнуть не только они, но, казалось, и весь белый свет...
      Сны цвета желтого клена
      ... Гереруд. Герат. Гаухаршад. Мусалла. Эти слова таяли во рту, как изысканные восточные сладости. Он повторял их попеременно - на французском, английском, русском. Но слаще всего выходило на персидском - фарси. Сквозь лабиринты веков, он, ведомый памятью, возвращался в Герат, основанный, по преданию, Александром Македонским. В город, одетый в яркие одежды пережитых им эпох Саманидов, Сасанидов, Халифата, Хорасана, в столицу Куртов. В тот самый Герат, где жили и творили величайшие поэты, художники, зодчие и мудрецы - Навои, Джами, Мирхонд, Хафиз и Абру, Бехзад и Ширази.
      Как-будто со стороны, вновь ощутил себя в далеком прошлом - сидящим в огромном кабинете деда в мягком, просторном, старинном кресле, завороженно и с восхищением разглядывающего красочные, фантастические миниатюры Кемаледдина Бехзада к поэме "Лейла и Меджнун". Красно-оранжевое и золотисто-лимонное, небесно-голубое и изумрудно-зеленое, розовое, сиреневое, черное, - цвета наплывали друг на друга, окрашивая диковинные цветы и одежды, образы людей и зверей. Краски наполняли сердце и душу, невесть как набухали благославенным, дурманящим ароматом и, будоража мозг, складывались в волнующие строки уже другой, не менее прекрасной, поэмы "Юсуф и Зулейха":
      "... Напоминала роспись о весне,
      Переливались розы на стене,
      Склонялись розы в том саду друг к другу,
      Казалось: милый обнимал подругу.
      Казалось: то блаженства дивный сад,
      На ложе сладострастья розы спят.
      Короче: был чертог подобен чуду,
      В нем образы влюбленных жили всюду.
      Куда б ни бросил взоры ты свои,
      Ты видел только образы любви..."
      Но внезапно все расстаяло, как мираж. На сказочные картины рухнул пропыленный занавес цвета хаки, с резкими запахами мазута, раскаленного оружия, пота и крови. Миг... и он перестал быть Ангелом, превратившись в хитрого и коварного Дива. Стал бесом, демоном, ибо Ангелы здесь не выживали: благославенный некогда оазис Герат отныне был распят на кресте войны.
      ...Он чувствовал себя сверкающим, длинным, острым гвоздем и ждал своей очереди. Момента, когда его вытащат из общей массы, таких же, как он и пустят в дело, забивая по самую шляпку , вгоняя прочно и намертво в уже приготовленную для него жертву, пока не ведающую о своей участи. За тысячи миль отсюда, она спокойно и безмятежно жила размерянной, обычной жизнью, не зная, что распятый на кресте войны Герат, уже вынес ей приговор устами Хафиза:
      "Весть пришла, что печаль моих горестных дней - не навечно.
      Время - ток быстротечный. И бремя скорбей - не навечно.
      Стал я нынче презренным в глазах моего божества,
      Но надменный соперник мой в славе своей - не навечно.
      Всех равно у завесы привратник порубит мечом.
      И чертог, и престол, и величье царей - не навечно...
      .... Видишь, надпись на своде сияющем: "Все на земле,
      Кроме добрых деяний на благо людей - не навечно."
      Верь во встречу, надейся на память любви, о Хафиз!
      А неправда, насилье и бремя цепей - не навечно!"
      Именно здесь, в Герате, охваченном войной, он впервые усомнился в праведности своей миссии. И то, что раннее казалось простым и понятным, внезапно трансформировалось в громадный, необъятный по размерам, заслонивший собою весь белый свет, знак вопроса: "Во имя чего мы, люди, воюем?". Он не мог найти ответ и не понимал, зачем и почему столько веков человечество упорно идет по дорогам войны, сокрушая в неистовой ярости воздвигнутые другими оазисы любви и красоты. Завтра, на рассвете, ему предстоит сделать первый шаг по одной из таких дорог и сейчас, стоя в тени минаретов грандиозного ансамбля Мусаллы, он внезапно осознал, насколько прав был в свое время дед, не одобряя его решение о согласии участвовать в проекте "Barrier". И ему впервые стало страшно...
      " -... Когда-нибудь тебе придется за это заплатить. И плата может оказаться ценою в жизнь, - словно издалека донесся до него голос деда. - Но к моменту расплаты ты можешь стать причиной гибели десятков, сотен других людей. Одной твоей жизни не хватит. Значит, по векселям твоих грехов будут платить твои дети, внуки и правнуки, еще не родившиеся..."
      Глава вторая
      Меж двух забайкальских хребтов - Черского и Даурским, в оправе сосновых лесов, переливаясь холодным диамандовым блеском вод, плавно изгибается ветка Оленгуя.
      За последние годы бассейн реки стал объектом добычи и обработки древесины. К юго-востоку от Белоярска на Оленгуе появились станция, поселок, лесопромышленный комбинат. Прежде лес сплавлялся молем, но потом проложили трассу и открыли круглогодичную доставку леса автотранспортом.
      Несмотря на кипучую деятельность человека, на Оленгуе оставалось немало заповедных, хранящих многие тайны, мест, куда с давних времен стремились отшельники и староверы, пытаясь скрыться от недремлющего государева присмотра и надеясь вдали от мирской суеты, в единении с суровой, но, по-своему, красивой природой, обрести покой и смирение в непрестанных молитвах. В одном из таких мест и построил небольшое зимовье Ерофей Гурьянов.
      Немало слухов и преданий ходило в этих краях об Оленгуйской обители. Будто еще в гражданскую, спасаясь то от "красных" то от "белых", вышли к ней жители одной из деревень, в основном, старики, бабы да ребятишки. Многие из них знали, что в незапамятные времена стояло здесь большое поселение староверов. Со временем, кто умер, иные же на другое место перебрались. Строения постепенно ветшали, разрушались и с годами вовсе сошли на нет. Поросло все травой, лишь кое-где виднелись остовы некогда крепких домов.
      И каково же было их изумление, когда внезапно взорам открылся крепкий частокол, за которым, как Божье чудо, возвышалась заново срубленная обитель. Сказывали старики, жили в ней образованные, искренне почитавшие веру и Бога, праведники - убеленные сединами старцы, заброшенные сюда смерчем братоубийственной войны.
      В страшные те годы люди были подобны горстке легкого семени. Подхваченные ветром, рассыпались они по окраинам бывшей империи, а какие и далее - по чужим краям и палестинам.
      Покинув рагромленные и разграбленные монастыри и лавры, ушли старцы в непроходимую сибирскую тайгу, но прежде, чем кануть в вечность, немало лампадок любви и веры затеплили в душах людских.
      ... В добротно срубленном доме, состоящем из просторных сеней и двух светлых комнат, в этот час находились двое постояльцев. Один из них молодой человек, с тонкими и красивыми чертами лица, лежал на широкой лежанке, заботливо укрытый до подбородка теплым одеялом. Казалось, он просто спал. Лицо его освещали покой и безмятежность. Лишь порой, с сухих, опаленных горячим дыханием, потрескавшихся губ срывались незнакомые - то певуче-мягкие, то отрывисто-резкие слова.
      Рядом с лежанкой, на резной табуретке, неестественно прямо сидела темноволосая девушка. Сцепив лежащие на коленях пальцы рук, она с напряженным вниманием всматривалась в лежащего перед ней человека.
      Каждый раз, когда он начинал говорить, она, слегка наклонившись и подавшись вперед, старательно прислушивалась, хмуря брови и пытаясь проникнуть в смысл слетавших с его губ слов. Временами ей, по-видимому, это удавалось. Но услышанное и, похоже, понятое вызывало у нее крайнее недоумение, отчего лицо ее приобретало, по-детски, обиженное и недовольное выражение.
      Посидев еще некоторое время, она поднялась и, бросив на лежащего горестный, сочувственный взгляд, принялась собирать на стол. Весь ее вид говорил о том, что делает она это, скорее, по привычке и в силу необходимости, которая, в свою очередь, не доставляет ей ни радости, ни удовлетворения.
      Постояльцами были Сергей Астахов и Наталья Артемьева.
      Она собралась уже сесть за стол, когда вспомнила наставления Ерофея. В первый день своего пребывания здесь они показались ей несерьезными, несущими налет театральности и в чем-то - лжи и лицемерия. Наталья, не считая нужным скрывать свой скептицизм, честно призналась Гурьянову, что никогда не верила, а уж теперь, после всего происшедшего, и подавно не верит никому, ничему и ни во что. Ерофей Данилович, выслушав ее тираду, произнесенную раздраженно, срывающимся голосом, долго молчал, опустив голову. Потом...
      "Так не бывает, дочка, - вспомнился ей его тихий голос. - Человек, живущий без веры, мертв от рождения. Видать, по ошибке посередь живых обретается. Ты, вот, к примеру, спишь, ешь, ходишь, слезы льешь, може, и радуешься когда. Но веришь! Веришь: мытарь, что мать твою загубил, рано али поздно наказан будет. - Он кивнул на покоящегося на лежанке Астахова:- А за энтого хлопца кто верить будет? Он и рад бы сам, дак в беспамятстве пребывает. А сколь еще людей - слепых, немых, незрячих, - кто в вере святой нуждается? Неуж-то бросишь их, не подсобишь?.."
      Она смотрела тогда на него со смешанным чувством недоверия, недоумения и даже любопытства. А он, между тем, продолжал...
      "... Ты, дочка, не гляди на меня, словно я - фанатик какой. - Я к Богу извилистой дорогой шел. Всякое на ей случалось: и грешил не в меру, а то и сам покинут да заброшен был. Почитай, всю жизнь шарахался, пристанище искал. Много стойбищ сменил да в разные годы...
      Не слушай, коли люди говорят, время их ломает да корежит. Лихие люди зло творят - тем и живут. А коли с верой - век добра продлевается. Може, и сильная ты. Навроде, и никчему вера-то тебе. Но подумай, сколь скорбящих и одиноких в сей час по земле нашей идут. Помолись за них, дочка, дай чуток от силы своей..."
      Наташа поднялась, подошла к стоявшим в красном углу образам, разглядывая потемневшие лики святых. Иконы были не просто старые, а старинные. "Сколько же им веков?" - подумала, внезапно почувствовав странное волнение. Показалось, лица на образах светлеют, а глаза приобретают живой, жизненный блеск. Она передернула плечами, ощутив непонятный страх и ей вдруг почудилось, что в комнате, кроме нее и Сергея, присутствует еще кто-то, от кого исходит неодолимая сила и власть. Наталья отступила на шаг, в страхе затравленно огляделась. Затем, пересилив себя, потянулась дрожащими пальцами к божнице. Нащупав свернутый лист бумаги, резко выдернула его и, прижав к груди, перевела дыхание. Она зажмурилась, а когда открыла глаза, не смогла сдержать вырвавшегося из груди возгласа, в котором соедились одновременно ужас, изумление и благоговейный трепет.
      Лик Божией Матери на иконе "Одигитрия" покрылся маленькими капельками влаги.
      О, Господи... - выдохнула она потрясенно.
      Протянув руку, пальцами осторожно коснулась капель, поднесла к лицу, разглядывая. Жидкость была прозрачной, маслянистой, с едва уловимым тонким запахом. Наталья метнулась к сумке, достала чистый носовой платок и насухо вытерла икону. Развернув листок бумаги , принялась читать, искоса бросая быстрые взгляды на "Одигитрию", но обращаясь к иконе "Утоли моя печали":
      - Надежде всех концов земли Ты еси, Пречистая Дево Госпоже Богородице, утешение мое!
      Не гнушайся мене, сквернаго, в дерзновенном молении уст моих, и молю: угаси ми пламень греховный и ороси покаянием, изсохшее сердце мое от мрака греховнаго очисти, ум от лукавых помыслов, душевныя и телесныя язвы исцели, облегчи, Владичице, болезнь, утеши бурю злых нападений, Пречистая, отъими бремя грехов моих, Преблагая, и утоли печали моя, сокрушающия сердце.
      Ты бо еси возведение роду человеческому и в печалях скорая Утешительница. За толикия же Твоя милости до последняго моего издыхания славословити Тя имам, о Всеблагословенная! Аминь...
      Закончив читать молитву и посмотрев на "Путеводительницу", Наташа вновь заметила на лике иконы слезы и в смятении опустилась на лавку, почувствовав, как еще чуть-чуть и она кинется в панике вон из этого дома.
      - Вот теперь я точно с ума сойду, - прошептала вслух. И, уткнув лицо в ладони, тихо заплакала, временами вплетая в горестный плач переполнявшие ее отчаяние, боль и одиночество: - Господи, за что мне это?!! За какие грехи? Что я сделала такого, чтобы меня так наказывать? - Она подняла печальные глаза и, обратившись к плачущей иконе, горячо зашептала: - Матерь Божия, Ты ведь знаешь, что такое потерять самого дорогого и близкого человека. Я совсем, совсем одна... Кругом тайга, снег и холод. Дай мне силы чуть-чуть, самую крошечку...
      Пожалуйста, Пресвятая Богородица, пусть Сережа выздоровеет. Я буду ухаживать за ним, сделаю все, чтобы он поправился. Но не оставляй меня одну! Я не могу, понимаешь, не могу... У меня... у меня все время мама перед глазами стоит. Я должна что-то делать, иначе сойду с ума от горя, от тоски. Ты ведь можешь, я знаю... Ну, пожалуйста...
      ... Ему казалось, он покоится в толстом, плотном коконе. Было жарко и душно. Но сквозь него извне просачивались отрывистые команды, резкие звуки и постоянный, тяжелый гул. Словно внутрь головы под большим давлением накачивали сжатый воздух. Гул постепенно заполнял все закоулки мозга, грозя окончательно его раздавить и вытеснить. А потом вдруг разом накатило состояние легкости и покоя. Возникло ощущение, что его всего погрузили в огромную емкость с целебной водой. Он приоткрыл глаза и тут же вынужден был зажмуриться, настолько ослепительно ярким показался ему свет. Несколько минут он лежал, воспринимая лишь мелькавшие в закрытых глазах огненно-золотистые всполохи. Потом робко и неуверенно попытался вновь их открыть. Сквозь переплетенные волоски густых ресниц обозначилась полоска света. На этот раз он был приглушенным и мягким... После он так и не смог никогда вспомнить, где находился и что его окружало. И все, что запомнил склонившуюся над ним фигуру женщины с ребенком на руках.
      Ее голову покрывала ниспадающая на плечи красная накидка. Остальные одежды были небесно-голубого цвета. На лбу и плечах - сияли золотые звезды. Несмотря на то, что женщина и младенец выглядели живыми, в позах и фигурах обоих ощущалась некоторая статичность. Они словно замерли, но именно эта неподвижность придавала обоим некий тайный и сокровенный смысл. Головы их не касались друг друга. Правой рукой женщина указывала на младенца, восседающего не ее левой руке. Он поразился тому выражению, что застыло на ее лице. Скорбное и светлое, оно было исполнено душевной ясности, мудрости и необоримой духовной силы.
      Эта сила тоненькими ручейками начала медленно проникать в него, заполняя собой сердце, кровь и мозг. Он был любим. Как никем и никогда более в жизни: бесконечный, необозримый океан любви, в котором стали... растворяться образы женщины и младенца. Казалось, еще мгновение и он сам канет бесследно в прозрачных, тихих и светлых водах эфира. Он почувствовал легкий толчок и его накрыла... непроницаемая тьма, сквозь которую он летел, крепко зажмурившись и почти не ощущая биения собственного сердца. Наконец, падение прекратилось. Тяжело дыша, он открыл глаза. И первое, что увидел потолок из тесно пригнанных, тщательно обработанных сосновых досок...
      Глава третья
      Весна как-то враз рухнула на Белоярск зотистыми снопами яркого и жаркого солнечного света. Он, словно огромный утюг, прошелся по городу, разглаживая и прихорашивая не только широкие улицы, скверы, площади и даже маленькие переулки со старыми, еще "берендеевскими" домиками, но и лица людей. С них, как быстро тающая по весне наледь, исчезали угрюмость и недовольство. И хотя вместе с зимой не канули в прошлое заботы, тревоги и повседневные проблемы, чаще слышался смех, искренние приветствия, а в глазах проскальзывали обретенные, пусть и ненадолго, но помноженные на весну, радость и настроение.
      Впрочем, разделяли их не все. К последним относились и двое мужчин, находившихся на конспиративной квартире, расположенной в доме в одном из тихих переулков Белоярска. Это были Малышев и Иволгин.
      ... Петр Андреевич нажал на клавишу магнитофона, выключая его. Несколько минут в комнате стояла тишина. Малышев поднялся и, подойдя к окну, задернутому гардиной, посмотрел на улицу. Лицо его было непроницаемым. Наконец, он вернулся к столу, но не сел, а продолжал стоять, хмуря брови и поджав губы.
      - Вот такие ананасы... - не выдержав затянувшегося молчания, проговорил Иволгин.
      Роман Иванович искоса бросил на него любопытный, заинтересованный взгляд:
      - Я полагаю, Петр Андреевич, это - не все, - скорее утвердительно заметил он.
      - Не все, Роман Иванович, вы правы, - не сразу, но все же откликнулся тот. - В этом деле столько всего наворочено, сходу и не разберешься. Настоящий "гордиев узел". Временами, поверьте, руки чешутся рубануть его единым махом. - Он вскинул на Малышева взгляд умных, проницательных глаз: И знаете, почему? Компас барахлить начал. Не разберешь: где юг, где север свои или чужие?
      - На мой взгляд, у нас испокон века "компасы барахлят", - осторожно проговорил Малышев. - Но это не значит, что полюса поменялись. Задача у нас с вами, как и прежде, безопасность страны, поддержание в ней порядка и существующего строя.
      Иволгин засмеялся и покачал головой, дерзко заметив:
      - А не поздно ли вспомнили, Роман Иванович?
      - Петр Андреевич, - в свою очередь, улыбнулся Малышев, - давайте не будем вступать в геополитические дискуссии. У нас с вами на данный момент есть конкретное дело с конкретными фигурантами. И я очень заинтересован, он соответствующей интонацией выделил эти слова, - чтобы в наших взимоотношениях проблема "компаса" не возникала. Поэтому предлагаю двухсторонний и предельно откровенный обмен информацией. В противном случае, и вы, и мы - обречены на поражение. - Он помолчал и через минуту продолжал: - У меня убили двух сотрудников: белым днем и в собственной стране. Убили люди, наверняка связанные не с зарубежными спецслужбами, а с местным криминалитетом. Ситуация такова: если мы не поставим точку в этом деле и не накажем виновных, с силовыми структурами в этом городе просто перестанут считаться. Скажу вам больше, мы располагаем данными о подобных фактах во многих регионах страны и они, безусловно, вызывают тревогу. Ибо страна, где не соблюдается Закон, автоматически переходит в разряд париев не только для своих сограждан, но и для всего мира. С таким государством перестают считаться все - от просвещенной Европы до диких африканских племен. Может случиться так, что на планете просто не останется места, где мы будем застрахованы от камня в спину или плевка в лицо...
      Иволгин, слушая Малышева, по большому счету был с ним согласен. Но извечное противостояние МВД и КГБ не позволяло ему полностью и безоговорочно довериться Роману Ивановичу. Даже сейчас, вспоминая о своем решении и будучи инициатором этой встречи, Петр Андреевич испытывал неприятное, царапающее душу, как наждаком, чувство. Умом он понимал, что с делом, где фигурируют Родионов, Багров и, возможно, более высокие чины, одному ему не справиться: раздавят, сомнут, изничтожат и праха не оставят. Но в какой-то мере Иволгин чувствовал себя предателем, отчего на душе было гадко, мерзко и тоскливо.
      "Прибежал, настучал, нагадил и... скрылся в трубу, - изводил себя майор. - Багров, конечно, сволочь порядочная и увяз в этой истории по самое "не могу". Но он - наша сволочь, эмвэдэшная. А с "конторой" только свяжись: как прилипнут своими "чистыми руками, горячим сердцем и холодной головешкой", - до гробовой доски не оторвешь. Может, и на том свете еще "нарисуются": "Здрассьте, Петенька, сын Андреев, заждались мы вас тут, заждались... Как вы, готовы послужить за правое дело потустороннего мира? Вот дурак! - с досадой, мысленно оборвал себя Иволгин. - Придут же мысли в голову..."
      - ... Давайте, не откладывая, подведем итоги, - донесся до майора голос Малышева.
      Иволгин постарался придать лицу заинтересованное выражение и с озабоченностью и готовностью посмотрел на Романа Ивановича:
      - Давайте, - согласился, глядя выжидающе на начальника горуправления госбезопасности.
      Малышев на секунду замер, в глазах промелькнула ироничная усмешка. Он понял, что ему первому предстоит сделать шаг в "предельно откровенном обмене информацией". "Стареешь, полковник, - мысленно посетовал на самого себя. - И ведь знал, что Иволгин далеко не так прост, как хочет казаться", - но отступать было поздно. Он сел за стол и предложил:
      - Петр Андреевич, давайте поступим следующим образом - Я расскажу, что удалось установить нам, а вы, если что, меня поправите и дополните.
      Иволгин, соглашаясь, кивнул, но Малышев заметил в его глазах едва уловимый оттенок хитрости и иронии. Однако решив, что на данный момент Петр Андреевич, как союзник, заслуживает самой высокой оценки, исходя из критериев честности, надежности и профессионализма, отбросив сомнения, начал:
      - Итак, убит один из крупных "авторитетов" города и области Свиридов Евгений Иванович, по кличке "Горыныч". Согласно агентурным данным, в день гибели у Свиридова был при себе "дипломат", стоимость которого составляла пятьсот тысяч американских долларов.
      Среди подозреваемых оказывается некий молодой гражданин, найденный недалеко от места преступления в бессознательном состоянии с тяжелейшей черепно-мозговой травмой. При нем обнаружен пистолет с его отпечатками пальцев, из которого, собственно, и был убит Свиридов...
      Роман Иванович вопросительно посмотрел на Иволгина, по-видимому, надеясь, что тот внесет какие-нибудь дополнения. Майор принял правила игры и с готовностью продолжал:
      - Подозреваемый поступил в нейрохирургическое отделение, где сразу был прооперирован заведующим отделением Артемьевым. После операции его состояние не улучшилось. Напротив, по заключению Артемьева, его пациент вряд ли мог расчитывать на полноценную жизнь. Однако, несмотря на свое тяжелое состояние, больной в бреду начал разговаривать и даже попытался встать. Объяснить подобный факт с точки зрения медицины, по словам того же Артемьева, невозможно. Мы попросили лингвистов провести экспертизу...
      - ... В результате которой выяснилось, что подозреваемый владеет несколькими языками, - продолжил Малышев. - Причем, не академически, а с учетом диалектических особенностей, характерных для Ленинграда и северо-западных провинций Афганистана.
      Оперативно-розыскные мероприятия, проведенные группой Стрельцова и вашими сотрудниками позволили предположительно установить личность подозреваемого. Им оказался Астахов Сергей Михайлович, уроженец Ашхабада, в прошлом детдомовец, а на настоящий момент - ученый-историк. Согласно последним полученным данным, Астахов некоторое время проходил службу в составе Ограниченного контингента наших вооруженных сил в Афганистане в качестве переводчика. К сожалению, ему не повезло. Под Гератом караван, к которому он был временно прикомандирован, попал в засаду. Завязался бой и Астахов был тяжело контужен. После лечения и реабилитации вернулся к научной деятельности. Нам удалось найти его фотографии, но многолетней давности. Сейчас криминалисты пытаются идентифицировать их с "нашим" Астаховым. Но у нас есть еще одна очень любопытная фотография... - Малышев сделал паузу, словно раздумывал, говорить или нет о ней Иволгину, но затем все-таки решился: - Петр Андреевич, на этом снимке изображен еще молодой князь Сергей Рубецкой, впоследствии известный ученый-микробиолог.
      - Из тех самых Рубецких? - прозвучал, на первый взгляд, равнодушно заданный вопрос Иволгина. - А какое отношение он имеет к Астахову?
      - Из тех, - подтвердил Малышев и, проигнорировав его второй вопрос, как-то странно посмотрел на майора: - Петр Андреевич, а ведь вы знаете, где сейчас находится Астахов. Более того, уверен: вы знали о причастности Артемьева к его исчезновению.
      - Догадываться и быть уверенным - это, согласитесь, разные вещи, сохраняя самообладание, парировал Иволгин.
      Малышев усмехнулся:
      - Я не сомневался, что вы ответите нечто подобное. - После паузы он продолжал: - Нам удалось установить, что отец нынешнего заведующего нейрохирургией генерал-майор Степан Макарович Артемьев и микробиолог Сергей Михайлович Рубецкой в молодости являлись близкими друзьями. Они вместе учились в Военно-медицинской академии Санкт-Петербурга, вместе принимали участие в экспедиции русских врачей в Харбин в 1910 году, когда там свирепствовала эпидемия чумы. А теперь я отвечу на ваш второй вопрос. Фото молодого Рубецкого и "наш" Астахов - это, практически, один и тот же человек. Такое возможно лишь при очень близком родстве. - Малышев глянул испытывающе на своего визави: - Петр Андреевич, вы ничего не хотите добавить?
      - Вы считаете, - осторожно начал Иволгин, - что родственник Рубецкого прибыл в Белоярск по чужим документам с определенными целями, а Георгий Степанович Артемьев помогал ему?
      - Петр Андреевич, нам известно, что капитан Добровольский летал в Москву. Известно и какие именно сведения ему удалось там раздобыть. . Поймите, ситуация достаточно серьезная. По нашим сведениям, вероятно, к деятельности именно покойного генерал-майора Артемьева в последнее время проявляют повышенный интерес канадские спецслужбы.
      Дело в том, что в окрестностях Белоярска в конце сороковых - начале пятидесятых годов находился секретный объект. Воинская часть №1985-"Д" или, как ее еще называли - "Джума". Она располагалась на месте нынешнего Черного яра. Это была лаборатория, занимавшаяся созданием новых видов бактериологического оружия. Руководил ею Степан Артемьев, друг которого Сергей Рубецкой, проживал в Канаде и являлся известным ученым-микробиологом.
      И вдруг, спустя несколько десятилетий, в Белоярск приезжает Астахов, очень похожий на молодого Рубецкого. По странному стечению обстоятельств, он исчезает почему-то именно из отделения, которым руководит сын Степана Артемьева. Петр Андреевич, я сказал вам сейчас гораздо больше, чем не только мог, но и имел право.
      - Но там же ничего нет, - обескураженно произнес Иволгин.
      - На поверхности, Петр Андреевич, на поверхности. Мы установили, что в бытность, лаборатория, помимо наземных сооружений, имела целую сеть разветвленных подземных коммуникаций. В декабре 1952 года генерал-майор Артемьев был вызван в Москву. Знаете, с кем он имел продолжительную, многочасовую беседу?
      Внезапная догадка мелькнула в голове майора:
      - Он встречался... со Сталиным?
      - Да. А уже в феврале пядьдесят третьего лабораторию ликвидировали. Во всяком случае, все наземные сооружения снесли, часть оборудования вывезли, сотрудников эвакуировали, а место ее расположения несколько раз перепахали. И... никаких взрывов, - многозначительно закончил Малышев.
      - Вы думаете долголетняя консервация? - понял его мысль Иволгин и тут же задал вопрос: - Но почему именно сегодня она стала объектом внимания спецслужб? И как это соотносится с убийством Горыныча?
      - Свиридов состоял в гражданском браке с некой Сотниковой Капитолиной Васильевной. У них был совместный ребенок, дошкольного возраста. Сотникова вела достаточно замкнутый образ жизни, но имела многолетнюю подругу - Веру Рясную, как и Сотникова, работавшую в Публичной библиотеке.
      Мы собирались провести негласное опознание Капитолины Сотниковой, но она исчезла и до сегодняшнего дня о ней ничего неизвестно, как и об ее подруге и сыне. - Малышев нахмурился, с минуту помолчал и продолжал: - У нас есть сведения, что Сотникова накануне убийства встречалась со Свиридовым и передала ему посылку - предположительно, книги, которые тот и положил в злополучный "дипломат". Сейчас ведется усиленный поиск Сотниковой, ее подруги и сына.
      - Обстоятельства ее исчезновения известны? - заинтересовался Иволгин.
      - Странная история, - продолжал Роман Иванович. - Возможно, ее похитили дружки Свиридова. Согласно агентурным данным, незадолго до своего исчезновения Сотникова встречалась с известным воровским "авторитетом" Математиком...
      - Лукиным?! - пораженно воскликнул Иволгин. - Он в Белоярске?
      - И не только он, - заметил Малышев. - Сюда прибыл также и Гроссмейстер. К тому же есть основания полагать, что не сегодня-завтра эти двое готовят какую-то акцию.
      - Роман Иванович, - осторожно начал Иволгин, вспомнив разговор с Гурьяновым, - а если исходить из предположения, что Свиридову каким-то образом удалось получить секретные документы, касающиеся деятельности лаборатории "Джума" и он нашел покупателей за границей. Например, в той же Канаде. - Почувствовав заинтересованность Малышева, Петр Андреевич продолжил развивать свою мысль: - Тогда становятся понятными данные о наличии у Свиридова пятисот тысяч долларов. Но, учитывая это, - он кивнул на принесенную запись, - Родионову и его покровителям посчастливилось завладеть и документами, и деньгами. В таком случае, вполне понятно их решение ликвидировать Свиридова, Франка и Мухина. К тому же, насколько мне известно, Родионов был одним из активных участников в переговорах с приехавшей в Белоярск делегацией канадских бизнесменов. Если сделка состоится, это и впрямь будет "золотое дело". Думаю, именно на нем и пересеклись интересы родионовской компании и криминалитета.
      - Мы работаем и над этой версией, - поддержал его Роман Иванович. - Но для ее проверки крайне необходимо допросить Артемьева и знать, где в настоящий момент находится Астахов.
      Иволгин выдержал его взгляд. Не кривя душой, с чувством проговорил:
      - Роман Иванович, я не знаю, где Артемьев и Астахов. Мы попытались их найти, но, к сожалению, безрезультатно.
      - Я верю.
      Но Иволгина не обманул его спокойный тон и он почувствовал, что сейчас Малышев подведет его к черте, у которой он вынужден будет сказать всю правду или солгать. В первом случае, майору предстояло переступить через данное Артемьеву слово офицера; во втором - навсегда потерять в лице начальника городского управления КГБ, возможно, единственного и, как убедился Иволгин, честного союзника. Но отступать было поздно, он сам загнал себя в капкан, вернувшись сегодня утром от Ерофея Гурьянова и договорившись с Малышевым об этой встрече. Иволгин лихорадочно искал пути выхода из создавшейся ситуации, когда прозвучал голос Романа Ивановича. Вопрос, заданный им, заставил майора внутренне похолодеть и сжаться.
      - Петр Андреевич, каким образом к вам попала кассета?
      - Нам ее передали, - твердо ответил майор.
      Малышев понимающе кивнул, но с грустной улыбкой:
      - Петр Андреевич, я уже знаю, кто еще присутствовал при этом разговоре. Мы повторно допросили Блюмштейна. И нам известно, кем Наталья Родионова на самом деле приходится Георгию Степановичу Артемьеву. Видите ли, Марк Моисеевич сам привез девушку сначала к себе домой, а затем переправил на квартиру нейрохирурга. Благо, живут они в одном доме с Артемьевым и дружат много лет. Блюмштейн, правда, категорически отрицает свою осведомленность в отношении их последующего исчезновения. Но, мы уверены, он знает, где они скрываются. - Малышев поднялся и, глядя сверху вниз на Иволгина, добавил: - Эту кассету, таким образом, вы, Петр Андреевич, могли получить только от двух человек - от самого нейрохирурга либо от его племянницы Натальи, что, собственно, существа дела не меняет. Жаль, - проговорил он с горьким сожалением. - Боюсь, вы не представляете, насколько серьезна сегодняшняя обстановка в Белоярске. Я расчитывал с вашей стороны на большее доверие и, простите... порядочность. Не говоря уже о служебном долге.
      - Товарищ полковник! - вспыхнув от гнева, резко поднялся Иволгин. Эта кассета попала ко мне из других рук!
      - Где вы и ваша опергруппа были в день убийства Мухина? - сделал последнюю попытку Малышев и неожиданно услышал в ответ:
      - Ездили к Ерофею Гурьянову, близкому другу Атремьева. - Заметив в глазах Малышева невысказанный вопрос, майор покачал головой: - Там никого не оказалось.
      - Но кассету он вам передал, - скорее, утверждая, чем спрашивая, обронил негромко Роман Иванович. Иволгин молчал, стоя с каменным выражением лица. - Что ж, Петр Андреевич, спасибо и на том, - сказал, не скрывая издевки. - Надеюсь, в следующий раз вы будете более откровенны. Если, конечно, он будет, этот следующий раз...
      - Я надеюсь, - напряженно произнес Иволгин.
      Малышев чуть улыбнулся уголками рта и протянул для прощания руку:
      - Я тоже.
      Хоть и несколько холодно, они расстались, договорившись, тем не менее, о связи и отдельно обговорив ее специфику на экстренные случаи.
      Иволгин торопливо шел по тротуару в сторону городского управления внутренних дел, в который раз анализируя встречу с Малышевым. Он уже собрался перейти улицу, когда рядом внезапно раздался визг тормозов и одновременно Петр Андреевич заметил открывшуюся и перегородившую ему путь дверцу машины. Мгновенно среагировав, он сгруппировался и приготовился к самому невероятному развитию событий. И тут послышался знакомый, но взволнованный, голос капитана Добровольского:
      - Товарищ майор, садитесь в машину!
      До Иволгина, наконец, дошло, чья именно машина остановилась рядом. За рулем сидел Костиков, рядом с ним - Алексей. Он быстро юркнул в салон. Однако, машина развернулась и, набирая скорость, покатила в направлении, прямо противоположном горотделу.
      - Похоже, в этом сезоне похищения входят в моду, - мрачно пошутил он. - Может, объясните хотя бы, какой приз меня ждет в конце этого захватывающего авторалли?
      - Не приз, а СЮРприз, товарищ майор, - откликнулся с переднего сиденья Алексей.
      - Вы почему не в управлении? - хмуро поинтересовался майор.
      - Багров на больничном с сегодняшнего дня. Но дома его нет. Родионова, кстати, тоже. Но возле хатынок обоих ведутся "дорожные работы", товарищ майор, - пояснил Добровольский.
      - Взяли "под колпак"?
      Алексей молча кивнул.
      - Так куда едем? - упорствовал Иволгин.
      - На конспиративную квартиру, товарищ майор.
      "Если так пойдет и дальше, - мысленно усмехнулся Иволгин, - придется переходить к Малышеву. Эти конспиративные квартиры становятся для меня ну прямо родным домом! Черт бы их побрал..."
      - Приходько там? - догадался Петр Андреевич. - Кого хоть взяли?
      - Не взяли, товарищ майор, а перехватили, - радостно отрапортовал Алексей. - Сами сдаваться шли.
      - Да хватит тебе загадки загадывать! - рявкнул Петр Андреевич. - У меня от них язва скоро будет! И это... ты кончай там: "товарищ майор"...
      - Артемьев с явкой пришел, а с ним... Ни в жисть не угадаете! Вдова Свиридова - Капитолина Васильевна Сотникова.
      - Твою дивизию, нехай! - вырвалось у майора.
      - Приехали, товарищ майор! - Добровольский резво выскочил и, мигом оказавшись сбоку от машины, предупредительно открыл дверцу со стороны Иволгина. Слегка поклонился, как можно громче при этом щелкнув каблуками: Прошу, товарищ майор!
      Петр Андреевич медленно вылез, оглядел коллегу с головы до ног и проникновенным голосом, с нотками участия и заботы, произнес:
      - Леша, ты не хочешь отдохнуть пару недель? Могу и место хорошее посоветовать. А персонал какой... - он мечтательно закатил глаза.
      - У Артемьева, что ли, товарищ майор?
      - Нет, товарищ капитан, там у заведующего другая фамилия... Блюмштейн! - И Иволгин быстро зашагал к подъезду.
      Пройдя в квартиру, он на ходу кивнул вышедшему из кухни Приходько и остановился на пороге небольшой комнаты. Навстречу ему из-за стола стали медленно подниматься Артемьев и...
      - Это вы?! - послышался изумленный возглас стоявшей рядом с нейрохирургом молодой женщины.
      В комнате паузой повисла немая сцена. Георгий Степанович Артемьев и оперативники, ничего не понимая, с недоумением переводили взгляды с майора на Сотникову.
      - А мы, оказывается, знакомы, - широко улыбнулся Иволгин. Он повернулся к коллегам и пояснил: - Капитолина Васильевна и есть та женщина "из русских селений", что на днях спасла мне жизнь в автобусе.
      - Ни фига мене! - вырвалось у Добровольского. - Вот уж действительно сюрприз!
      Майор прошел к столу, предлагая всем садиться. Затем оглядел собравшихся и иронично заметил:
      - Ни дать, ни взять - заседание масонской ложи! Что делать будем, товарищи масоны? - Он выразительно посмотрел на Артемьева: - Георгий Степанович, вы таких дров наломали - у "Интерпола" бы крыша поехала!
      - Каюсь, - с чувством произнес тот. - Петр Андреевич, кругом виноват. Совсем, простите, старый дурак, голову потерял.
      - Ну раз потеряли, будем искать. Вопрос первый и главный: где Астахов?
      Вместо ответа нейрохирург молча достал из внутреннего кармана пиджака сложенный вдвое листок плотной белой бумаги и, приподнявшись, через стол положил перед Иволгиным. Тот осторожно взял его, развернул и с минуту разглядывал вложенный предмет. Оперативники с любопытством вытянули шеи, тоже пытаясь его рассмотреть. Потом все четверо, как по команде, уставились на Артемьева.
      - Это его дед - полковник царской армии, блистательный князь Сергей Михайлович Рубецкой, - глядя виновато, проговорил Георгий Степанович. И, предвидя неизбежный вопрос, добавил: - Я ведь, милостивые государи, тоже владею английским и французским. К тому же, по своим каналам навел кое какие справки.
      - Кем ему приходится Астахов?
      - Он не Астахов, а внук Сергея Михайловича: Серж Рубецкой, выпускник Королевского военного колледжа в Кингстоне в Канаде. Врач-бактериолог.
      Иволгин откинулся на спинку стула и в упор несколько минут смотрел на него:
      - Вы знали, в каком качестве он сюда прибыл?
      Артемьев виновато отвел глаза и чуть слышно ответил:
      - Догадывался. Однажды в бреду он четко произнес три слова...
      Лицо Артемьева побледнело, он судорожными движениями стал доставать из кармана платок. Иволгин бросил быстрый взгляд на Добровольского. Тот, понимая, встал и, кивнув Игорю, прошел в кухню.
      - Георгий Степанович, - с сочувствием произнес Петр Андреевич, - не волнуйтесь. Сейчас чайку попьем, - он доверительно улыбнулся: - У нас, конечно, не такого класса, как вы готовите, но для дружеской беседы - в самый раз.
      Артемьев достал платок и неловко, дрожащими руками, принялся вытирать лоб, покрытый мелким бисером пота. Потом вздохнул и, сжав платок длинными, чуткими пальцами, прижал его к глазам и... беззвучно заплакал. Костиков бросил на майора растерянный взгляд. Сотникова же, моментально подхватившись, обожгла обоих оперативников полыхнувшими в глазах искрами негодования и укоризны. Приобняв за плечи Артемьева, ласково поглаживая по спине, она стала его успокаивать:
      - Георгий Степанович, родненький, не надо. Все будет хорошо. И у Наташи, и у Сергея... Все образуется, вот увидите. И Веру с Женечкой найдем... - У нее самой вдруг предательски дрогнул голос, но она быстро взяла себя в руки и продолжала: - Соберемся потом все вместе, такой пир закатим! И обязательно Петра Андреевича с ребятами позовем. Правда, Петр Андреевич? - Капитолина грозно сдвинула брови и на лице ее промелькнула недовольная злобная гримаса. Мол, чего сидите истуканами? Поддержите старика, не видите: плохо человеку...
      Костиков и Иволгин дружно закивали головами, перебивая друг друга:
      - И, правда, Георгий Степанович!
      - Не дрейфь, медицина! Прорвемся! - в тон Саше, бодрым голосом пробасил майор.
      Из кухни вернулись Приходько и Добровольский. У обоих в руках были подносы с разнокалиберными чашками с чаем и тарелки с бутербродами.
      Они ловко расставили все на столе. Сотникова вернулась на свое место. Артемьев немного успокоился, но, стыдясь своей слабости, с виноватой улыбкой проговорил:
      - Вы уж извините меня, старика, совсем раскис. Думал, молодой еще, взвалил ношу, как прежде, а она, видно, не по годам да и не по уму оказалась.
      Иволгин, прихлебывая горячий чай, исподволь наблюдал за ним, с удивлением отмечая происшедшие в докторе перемены: резко и разом проступившие на лице морщины, потухший взгляд, запавшие щеки и оттого заострившиеся нос и скулы, мешковато сидящий на похудевшем теле старомодный пиджак, но тщательно отутюженный и чистый, подрагивающие, с тонкой, прозрачной кожей, руки.
      "Вот же время гадское пришло! - злясь неизвестно на кого и что, думал Петр Андреевич. - Или всегда оно такое было? Чего нам всем не хватает?! Приходим в этот мир, можно сказать, на пару минут: так, заскочили - и жить не жили, а уже пора в дорогу собираться. Но за эти "пару минут" сколько пакостей друг другу сотворить исхитряемся! Миллионам жрать нечего - так нет же! - вместо пшеницы пол-планеты наркотой изгадили. Оружия наклепали: считай, на каждого жителя Земли - по десять автоматов, ящику патронов и, наверное, по три-четыре ядерные боеголовки. К двадцать первому веку идем... Только, идем ли? Скорее, подползаем на четвереньках! Границами перегородились, армии пораздували, "прессуем" друг друга. Для чего?!!
      Вот он - "пособник империализма", сидит сейчас передо мной. И что мне с ним делать? Дело заводить? Как же: помогал иностранному шпиону! Подрывал обороноспособность родной страны! А то, что эту оборону девятый год неграмотные крестьяне в Афгане в хвост и в гриву долбят - только гробы считать успеваем! - никого не волнует. И ведь не объяснишь никому: не шпиона Артемьев спасал, а долг отдавал. И не ради себя, а ради памяти родителей.
      Так почему его понятие о собственных чести и долге должно значить меньше, чем честь и долг перед страной? Почему вообще эти понятия оказались диаметрально противоположны? Почему человек пол-жизни вынужден мучиться, страдать, ломать, изводить себя, выбирая между личным и общественным? А, выбрав, потом всю вторую половину - каяться и проклинать всех и вся.
      Да, я сочувствую этому честному и благородному старику. Я его понимаю. Дальше что? Я - тоже "пособник" и враг народа? Да народу, по большому счету, наплевать на все эти шпионские страсти, высшие интересы государства и прочую галиматью. Ему что надо? Хлеб, любовь и крышу над головой. Все! Остальное он, от избытка чувств и в благодарность, сам создаст и реализует. Но низ-з-я-яя! Куда ж тогда всю эту свору государственных мужей, идиологов и жрецов девать? А "жрецы" они еще те: жрут, жрут - никак не нажруться..."
      Артемьев окончательно успокоился и пришел в себя. Он чуть отодвинул чашку и с благодарностью проговорил:
      - Спасибо вам, Петр Андреевич, за чай и за... понимание. Я, если позволите, продолжу. - Сидящие за столом напряженно замерли. Но Артемьев, словно не заметив, вновь заговорил: - Я упоминал о нескольких словах, произнесенных... - он запнулся на мгновение, но потом четко выговорил: Сержем Рубецким. - Жестом остановив Иволгина, собравшегося было задать вопрос, пояснил: - Видите ли, Петр Андреевич, у князя Сергея Михайловича в эмиграции родился сын. По семейной традиции ему дали имя деда - Михаил. У него, в свою очередь, со временем тоже появился сын, которого нарекли, как вы уже поняли, Сергеем или Сержем, на французский манер. Они же жили в провинции Квебек. Она издавна считается франко-канадской. Но это необходимое отступление...
      Я думаю, имя генерал-майора Кавасимы Киоси вряд ли что-то скажет кому-либо из вас. Как и... название "Джума".
      Добровольский неперпеливо заерзал на стуле, бросая красноречивые взгляды на майора и незаметно указывая на присутствующую при разговоре Сотникову. Иволгин и сам уже понял, что ее желательно под каким-то благовидным предлогом удалить из комнаты. Ибо характер предстоящей беседы вовсе не предназначался для посторонних. Тем более, учитывая статус Сотниковой, как сожительницы убитого воровского "авторитета". Все решилось, на удивление и к обоюдному согласию, просто. Капитолина, женским чутьем угадав, что разговор приобретает конфидициальную направленность, с присущим ей тактом вежливо перебила Артемьева:
      - Извините, Георгий Степанович, что прерываю вас. - И уже обратившись к майору, добавила: - Петр Андреевич, может, пока вы будете беседовать с доктором, кто-то из ваших помощников выслушает меня? Мы могли бы поговорить в кухне.
      Иволгин с готовностью кивнул Костикову и Добровольскому. Когда они вышли, оставшиеся в комнате Игорь и Петр Андреевич с вниманием вновь стали слушать рассказ нейрохирурга.
      - ... На чем мы остановились? Ах, да, простите... Кавасима Киоси и "Джума". Почему именно эти слова, произнесенные однажды внуком князя меня насторожили? Я слышал их неоднократно от своего отца. Он был единственным в этом крае эпидемиологом, который так именовал чуму. - Артемьев позволил себе слабую улыбку: - Иногда, правда, он называл ее Пиковой дамой. Видите ли, так сложилось исторически, что все, связанное с чумой, у людей ассоциируется с черным цветом. В старину, например, на Востоке вокруг населенных пунктов, где свирепствовала чума, вывешивали на городских стенах черные штандарты, как предупреждение для всех, кто оказывался рядом с очагом болезни. Потому отец и называл чуму Пиковой дамой.
      Что же касается Кавасимы Киоси, то это история не менее занимательная. Генерал-майор Кавасима Киоси был незаурядной личностью и высокообразованным человеком, несомненно - прекрасным организатором и талантливым ученым. В жизни он выбрал и военную, и научную стезю. К сожалению, закончил Киоси плохо, как и его сподвижники по "научной деятельности".
      30 декабря 1949 года Военный трибунал приговорил его, среди прочих, к длительному сроку заключения, как бывшего начальника отдела бактериологического отряда №731. В ходе заседаний судебного процесса, который проходил в Хабаровске, было неопровержимо доказано: во время второй мировой войны в Японии создавались специальные подразделения для производства биологического оружия, готовились военизированные команды для заражения бактериями населения, скота, посевов, водоемов и колодцев на территориях государств, подвергшихся японской агрессии. Кроме этого, было установлено, что биологическое оружие, и не без успеха, применялось в войне против Китая и в диверсионных вылазках против Советсткого Союза.
      Что касается Китая, то в качестве примера приводился факт вспыхнувшей в 1947 году в Северо-Восточном Китае, в Маньчжурии, тяжелейшей по течению и последствиям эпидемии чумы, в результате которой особенно пострадали две провинции - Тунляо и Жэхэ.
      - Откуда вам это известно? - с некоторым удивлением спросил Петр Андреевич.
      Артемьев чуть улыбнулся:
      - Вы даже не представляете, насколько легко, порой, собрать "совершенно секретные" сведения абсолютно легальным путем. При условии, конечно, если знаешь, где искать, что именно и как. Вы напрасно удалили Капочку. Все, что я рассказал, нашла она - в архивах и на книжных полках Публичной библиотеки.
      - Сотникова?! - недоверчиво воскликнул Иволгин. - Но она же...
      - Увы, Петр Андреевич, - понял его мысль Артемьев. - Да, она была, скажем так, женой вашего подопечного Горыныча. С него, Евгения Ивановича Свиридова, и началась, собственно, вся эта история. Жизнь он вел, прямо сказать, недостойную и порочную. Но, справедливости ради, считаю своим долгом отметить: Евгений Иванович из, по-видимому, только ему известных соображений, решил отойти от "дел" и вообще уехать из страны, забрав жену и ребенка. Но прежде, решил довести до конца дело о "Джуме".
      - Свиридов был как-то связан с Аста... С Рубецким-внуком? - быстро спросил Иволгин.
      - Вряд ли, - покачал головой доктор.
      - Хорошо, Георгий Степанович, мы еще поговорим об этом. Извините, отвлек вас. Продолжайте.
      - Вам, должно быть, известно, что Свиридов происходил из интеллигентной и образованной семьи. Получил в свое время прекрасное образование...
      - Это уж точно, - не удержался Иволгин. - Прекраснее не бывает: в общей сложности, почти двадцать лет тюрем и зон. Молчу, молчу, Георгий Степанович, - извинясь, пробормотал майор.
      - ... Он всерьез увлекался искусством и антиквариатом...
      "Я бы щас рассказал тебе, милостивый ты мой, об его увлечениях!" неприязненно подумал Петр Андреевич, но сдержался.
      - ... Но, по словам Капитолины, - продолжал, между тем, Артемьев, - в последнее время ее муж был буквально одержим поисками белогвардейских кладов... - Неожиданно он умолк и взглядом, в котором отчетливо читались испуг и решимость, взглянул на Иволгина.
      - Что? Что такое... - мгновенно среагировал тот, даже чуть привстав со стула.
      - Петр Андреевич, - севшим голосом проговорил Артемьев, бросив взгляд на притихшего, сидевшего с открытым ртом, Приходько, - но все, что я должен рассказать дальше, я могу рассказать только вам. Простите меня, ради Бога. Но это, действительно, крайне серьезно.
      Игорь, не говоря ни слова, поднялся и вышел из комнаты.
      - Слушаю вас, - Иволгин интуитивно почувствовал, как в окружающем пространстве что-то неуловимо сдвинулось.
      Напряженность нарастала медленно, но неотвратимо. Словно он находился высоко в горах: разряженный воздух больно царапал легкие, затрудняя дыхание, сбивая и ломая привычный ритм сердца; стало очень холодно и тихо. Но в этой тишине ему почудился неясный шорох, будто пересыпали из пакета в пакет крупу или песок. Шорох скользил, расстекаясь, расползаясь в стороны, охватывая все большую и большую поверхность и увлекая за собой все новые и новые пласты чего-то легкого и пушистого. Оно наслаивалось, тяжелело, превращаясь в килограммы, центнеры и, наконец, тонны, которые вдруг окутались искрящимся, невесомым облаком и... с оглушительным воем и грозным гулом рухнули вниз...
      Иволгин пришел в себя, отметив, что наваждение длилось не более нескольких мгновений. Артемьев все так же сидел напротив, с выжидающим и испуганным выражением на лице.
      - Слушаю вас, - повторил майор.
      - Петр Андреевич, дело в том, что Свиридову удалось отыскать клад Григория Михайловича Семенова. Но трогать его нельзя ни в коем случае!
      Услышав подобное, Иволгин сначала побледнел, а потом его лицо превратилось в застывшую, каменную маску. Лишь огромным усилием воли ему удалось сохранить внешнюю невозмутимость и подавить распиравшие его эмоции. Эмоций, если честно, было всего две. Но какие! В данный момент он с трудом подавлял в себе неукротимую ярость и безудержный смех. "Нет, ну ты подумай!!! - подобно торнадо, закрутился в голове смерч мыслей. - Как последний болван, сижу здесь и внимательно... Как это говорят? А! ...с неослабевающим интересом слушаю сказки дедушки Жоры! Старик, ясное дело, "поплыл". За эти дни на него столько свалилось, вот черепушка и не выдержала, а содержимое "потекло". Но я?! Я же здоровый, нормальный мужик! Или... тоже - ненормальный? Так, стоп! Где там эта вдова безутешная, с целым обозом золота в качестве приданного? Золото... "Золотое дело"... внезапно вспыхнуло в голове. - Черт возьми..."
      - Капитолина Васильевна! - громко позвал Иволгин. - Подойдите, пожалуйста. - Перехватив неодобрительный взгляд Артемьева, раздраженно проговорил: - Георгий Степанович, вы хоть представляете, что рассказали?! Если это правда, тут скоро такое начнется... - он обреченно махнул рукой: ... всемирное столпотворение! Стадо африканских бешенных слонов покажется милой прогулкой малышей из ясельной группы.
      - Присядьте, - майор кивнул на стул вошедшей в комнату Сотниковой. Оперативники в нерешительности замерли у порога. - Да не стойте за спиной, черт вас возьми! - рявкнул он на них . - Сядьте! - И вновь обратился к женщине: - Капитолина Васильевна, меня интересует находка вашего... мужа.
      Она посмотрела ему в глаза и твердым, четким голосом начала:
      - Незадолго до смерти Жене удалось обнаружить местонахождение клада атамана Григория Михайловича Семенова... - Капитолина бросила быстрый взгляд на Артемьева, но тот сидел опустив голову, казалось, ко всему безучастный и уже смирившийся со всем. Поэтому, замявшись на несколько мгновений, она вновь решительно продолжила: - ... Клад расположен в Черном яру и включает в себя часть золотого запаса бывшей Российской империи. По предварительным оценкам, как наших специалистов, так и зарубежных, его нынешняя приблизительная стоимость составляет пятьсот миллионов долларов. На сегодня это - самый величайший клад в мире...
      - Сколько-о-о?!! - ошеломленно, почти одновременно, воскликнули оперативники.
      - Пятьсот миллионов долларов, - спокойно повторила Сотникова.
      - А ты... вы ничего не путаете? - подозрительно поинтересовался Петр Андреевич. - Может, пятьсот тысяч долларов?
      - Нет, - покачала она головой. - Дело в том, что помимо части золотого запаса Российской империи, который уже был у Григория Михайловича, ему по случайности досталась и часть золота генерал-лейтенанта Каппеля. Молодой Каппель был любимцем адмирала Колчака, но зимой 1920 года он на санях попал в полынью, тяжело заболел и через два дня скончался. Его тридцатитысячная армия, вместе с обозами, попала под командование атамана Семенова, которого накануне своего ареста Колчак назначил Главнокомандующим всего Белого Движения на Дальнем Востоке.
      Этот клад состоит не только из золотых слитков. Среди прочего, там бесценные реликвии бывшей Российской империи, которые удалось вывезти и спрятать. В основном, предметы старины, церковная утварь, православные святыни: иконы, книги...
      - А вы передавали ему какие-нибудь книги? - быстро спросил Иволгин.
      - Значит, вы все знаете?
      - Передавали или нет? - не отставал майор.
      - Это были не книги, Петр Андреевич. Я вернула Жене дневники атамана Семенова, которые он хранил у меня. Четыре небольшие тетрадки.
      - Зачем он их взял?
      Она откашлялась и начала объяснять:
      - Он собирался их кому-то в тот день показать. Понимаете, когда к нему попали эти дневники...
      - Кстати, откуда они у него?
      - Он их нашел в заброшенном скиту. Женя много ездил по Сибири, особенно в последнее время. Сначала, когда он прочитал и узнал про клад, ненормальным стал. Что я только не делала, как его не уговаривала, - все напрасно. Он на этом золоте проклятом прямо помешался. Вы, наверное, знаете, у него двое друзей было: Отто Франк и Саша Мухин. Вот они втроем и загорелись клад достать.
      Потом я уже и не помню, как получилось, но однажды Женя попросил меня подобрать в библиотеке материалы по Хабаровскому процессу. Дальше - больше. Я только успевала ему книги носить. Женя почему-то увлекся медициной: микробиология, эпидемиология, - словом, все, связанное с микробами и вирусами. Я как-то спросила, зачем ему это надо. А он засмеялся и сказал: мол, Капелька - это он так меня называл, если я этот ребус разгадаю, мне Бог все грехи спишит. Еще помню, он часто в последнее время повторял: "Вот это бомбу Коба оставил!"
      - Коба? - переспросил Иволгин. - Кто это?
      - Коба, уважаемый Петр Андреевич, - подал голос молчавший все это время Артемьев, - это партийная кличка Иосифа Виссарионовича Джугашвили-Сталина.
      - Георгий Степанович, а вы знали о том, что в пятьдесят втором году ваш отец, Степан Макарович, ездил в Москву и встречался со Сталиным?
      - Вполне возможно, - ничуть не удивился Артемьев. - Не знаю, встречался ли он с Иосифом Виссарионовичем в пятьдесят втором, но раннее бывало. Они знали друг друга еще с дореволюционных времен. У них были, скажем так, схожие "специализации".
      - А за Берия вы когда-нибудь слышали от отца? - спросил Добровольский.
      - Ходили слухи, что работу отца курировал непосредственно он, но правда это или нет, сказать не могу.
      - Георгий Степанович, вы не можете припомнить, из тех, кто работал в лаборатории вашего отца, кто-нибудь остался потом в Белоярске?
      От Иволгина не укрылось минутное замешательство Артемьева. Он не выдержал направленного на него взгляда и отвел глаза.
      - Это была секретная лаборатория, - проговорил, словно через силу. Туда сложно было попасть. Да и мало кто стремился. Уже столько лет прошло, а местные до сих пор то место стороной обходят.
      - Обходят, но не все, - многозначительно заметил майор. - Кое-кто прямо сердцем к нему прикипел!
      - Я не понимаю, что вы имеете в виду, - нервничая, обронил доктор.
      - Да все вы понимаете! - не выдержал, срываясь, Иволгин. - Друг ваш, Ерофей Данилович Гурьянов, уж точно самое прямое касательство имел. Были мы у него вчера. Он в разговоре и обмолвился о подписке о неразглашении государственной тайны. А тайна тут только одна - эта чертова лаборатория и золотишко на полмиллиарда. Пустяк, как говорится! И думается мне, рядом с золотом вместо сторожевого пса на цепь гадость какую-то посадили, простите великодушно, Георгий Степанович, вашим папашей изобретенную. И Боже нас избавь к этому "бутерброду" руки протянуть!
      - Петр Андреевич, - осторожно окликнул его Артемьев, - я, собственно, почему с Капитолиной Васильевной к вам пришел... Сына у нее похитили и подругу.
      Иволгин хмуро взглянул на Сотникову, но внезапно вспомнив, как она защитила его от отморозка в автобусе, постарался придать своему лицу более мягкое выражение. Она, словно разгадав ход его мыслей, с вызовом взглянула и стала решительно подниматься из-за стола. Голос ее зазвенел, как натянутая струна:
      - Я сама разберусь со своими проблемами! У товарища майора сейчас...
      - Ты, девочка моя, присядь и отдышись, - не меняя позы, тихо проговорил Иволгин, но таким тоном, что Капитолина втянула голову в плечи и покорно замерла на стуле. А он, между тем, продолжал: - Розысками твоего сына и подруги занимаются люди достаточно компетентные и серьезные. Мы тоже подключимся. Кстати, эти же "компетентные люди" ну просто горят желанием встретиться и с вами обоими. - Заметив неподдельний испуг на лицах Артемьева и Сотниковой, четко проинструктировал: - Отсюда - ни на шаг! С вами останется наш коллега, - он представил им Костикова: - Зовут Александр. К концу дня встретимся, заодно и продукты привезем.
      - А мы со своими, - растерянно пробормотал Георгий Степанович. - И вещи захватили. Мы ведь надолго собирались к вам.
      - Куда - к нам? - не понял майор.
      Артемьев смущенно развел руками:
      - В тюрьму. Мы, собственно, с Капитолиной Васильевной... Как это говорят у вас? С повинной сдаваться шли.
      Петр Андреевич прикрыл глаза и сжал челюсти. "Это - финиш! Если я еще минут на пять тут останусь - точно умом тронусь. Это же надо до такого додуматься: "... шли с повинной в тюрьму сдаваться"! Да Горыныч, наверное, сейчас в гробу перевернулся, прости меня, Господи: жена "вора в законе" по собственной воле идет "в тюрьму сдаваться"! Нет, действительно, черт знает что творится в этой стране. Форменный бардак наступает и, похоже, это только начало..."
      Он открыл глаза, встретившись с настороженными, напряженными взглядами Артемьева и Сотниковой.
      - Ну вот что, милостивые государи и государыни, сейчас возьмете бумагу и ручки и подробно, до мельчайших деталей, все напишите. Вы, Георгий Степанович, не просто укажите место, где Астахова-Рубецкого укрываете, но и до тропинки поясните, как туда добраться. Вы же, Капитолина Васильевна, особенно подробно опишите свою встречу с Математиком, то есть, с Лукиным. Поняли? - Он поднялся: - Игорь, Алексей, поехали... - и едва разомкнув губы, чуть слышно добавил: - ... разгребать эти авгиевы конюшни.
      Костиков покорно протянул ключи от машины, с мольбой глядя на начальника:
      - Петр Андреевич...
      Тот лишь устало отмахнулся:
      - Не трепыхайся, капитан за руль сядет.
      Спустя минуту, хлопнула входная дверь и на лестнице послышались удаляющиеся шаги...
      Глава четвертая
      В мрачном настроении Малышев возвращался на работу. Зайдя в управление, поздоровался с дежурным.
      - Товарищ полковник, - обратился тот, - вам несколько раз звонил главный врач онкологического диспансера. Просил срочно с ним связаться.
      - Из онкодиспансера? - в первый момент удивился Роман Иванович. Но тут же оживился: - Что он хотел?
      - Сказал, что у них находится больной в тяжелом состоянии. - Дежурный скосил глаза на листок, лежащий на столе: - Стукаленко Борис Ильич, бывший сотрудник госбезопасности. Он хочет передать что-то важное.
      - Хорошо, спасибо, - кивнул Роман Иванович. - Если что, я в ближайшие полчаса-час буду там.
      Через время он уже входил в четырехэтажное здание областного онкодиспансера. На первом этаже, где располагалась поликлиника и административные службы, от проходившей мимо медсестры он узнал, как пройти в кабинет главврача. Пока того искали, как раз сейчас шел общий обход, пока они встретились и переговорили, прошло еще некоторое время. Малышев нервничал, но внешне ему удавалось сохранять вежливое, внимательное спокойствие. Наконец, главврач сам проводил его на третий этаж и подвел к нужной палате.
      - Я был сегодня у Бориса Ильича на обходе, поэтому заходить не буду. Вы уж сами... - Он виновато отвел глаза, словно был лично виновен в причинах заболевания Стукаленко.
      - Спасибо, - пробормотал Роман Иванович и, войдя в палату, прикрыв плотно дверь, в нерешительности остановился у порога.
      Палата была одноместная. В углу на тумбочке стоял маленький переносной телевизор, лежали газеты и журналы. В изголовьи - еще одна повыше, на которой под белой, накрахмаленной салфеткой просматривались очертания разнокалиберных баночек и скляночек.
      Рядом с кроватью на стуле сидела миниатюрная, седая женщина, при появлении Малышева вставшая и теперь молча смотревшая на него. Романа Ивановича поразили ее глаза. В них не отражалось уже ни веры, ни отчаяния, ни мольбы, ни сострадания, - одно сплошное ожидание и невысказанный, немой вопрос: когда? Вначале его покоробил и смутил этот взгляд. Но, посмотрев на лежащего на койке человека, он внезапно понял ее состояние. Должно быть, для таких, как Стукаленко и их родственников, смерть преобретала здесь несколько иной оттенок и смысл. Она не являлась, как для подавляющего большинства людей, процессом неосознанно страшным и чудовищно необратимым. К смерти здесь не просто были готовы, ее ждали: смиренно и покорно. Смерть стала не врагом, а союзником, ибо несла избавление от нечеловеческих страданий и мук. Малышев вдруг почувствовал себя стоящим у врат вечности...
      - Проходите, Роман Иванович, - донесся до него слабый голос. Фимочка, подай, пожалуйста, стул нашему гостю, - обратился Стукаленко к жене. И когда она выполнила его просьбу, представил ее: - Моя супруга Серафима Павловна.
      Малышев пожал ей руку, отчего-то боясь встретиться взглядом. Едва заметная, понимающая улыбка тронула ее губы.
      - Я вас оставлю, - приятным, мелодичным голосом произнесла она. Пойду, Боренька, в гастроном схожу. - И, одевшись, вещи ее были тут же в палате, тихо вышла.
      - Присаживайтесь, Роман Иванович. Извините, что принимаю вас в такой обстановке, - Борис Ильич вымученно улыбнулся. - Но другой, видимо, уже не будет... - Он помолчал. - ... Я знаю, что Владимир Александрович погиб. И не только он. Роман Иванович, я ведь до последнего и новости смотрю, и прессу читаю. И хотя стою, можно сказать, не одной, а обеими ногами по другую сторону света, поверите, впервые за последние дни страх почувствовал. - Он махнул рукой обреченно: - Не подумайте, что за себя. Я свое отжил и сейчас с "костлявой" переговоры веду двухсторонние о "приемке души и тела", так сказать. Но что с нашей страной происходит, вы можете мне объяснить?
      - Честно? - спросил Малышев.
      - На Руси смертникам не лгут, Роман Иванович. Или мы и в этом вопросе "демократами" стали? - ехидно усмехнулся Стукаленко.
      - Борис Ильич, со страной происходит то, что не раз происходило наступает время тотальной экспансии. Со всех сторон. Но на этот раз главный удар нанесут не в лицо, а в спину. Слишком много желающих объявилось послужить в "пятой колонне".
      Стукаленко закрыл глаза. Они долго сидели молча и Малышев решил было, что старик уснул. Он собрался уже встать и осторожно покинуть палату, когда Борис Ильич открыл глаза и, собравшись с силами, тихо проговорил:
      - Роман Иванович, я, собственно, зачем позвал вас... - Он с трудом попытался приподняться и сесть. Малышев вскочил, чтобы ему помочь, но тот жестом его остановил: - Не беспокойтесь, я уж сам. Отдышавшись, Стукаленко продолжал: - Я вам должен кое что рассказать. Возможно, поздно хватился. Будь я до конца откровенным с Владимиром Александровичем, глядишь, он и живой остался бы. - Он внимательно и изучающе долго смотрел на Малышева. Потом решился: - Роман Иванович, почему вы "Джумой" заинтересовались?
      - Борис Ильич, - раздумывая и тщательно подбирая слова, начал отвечать Малышев, - дело в том, что к Черному яру, где раньше располагалась лаборатория, стали проявлять интерес некоторые спецслужбы и представители криминалитета.
      - У вас есть данные, что они действуют взаимосвязано?
      - Есть такое предположение, но фактов на сегодняшний день мы пока не имеем.
      - И не будет их, - отчего-то улыбнулся Стукаленко. - У каждого их них, по-видимому, свои цели и задачи.
      - Вы знаете какие? - серьезно спросил Малышев.
      Борис Ильич кивнул:
      - Почти уверен. Уголовников, наверняка, интересует только золото. А спецслужбы - отдельные детали операции "Руно".
      Малышеву стоило больших усилий сохранить самообладание.
      - Лабораторией "Джума" руководил генерал-майор Артемьев. Это, наверное, даже и индейцы Амазонки знают. Но почти не осталось в живых тех, кто знал, что на объекте проводились опыты с неизвестным раннее науке штаммом чумы. Изобрели его японцы. Материалы по нему попали к нам после ареста сотрудников отряда №731. Вы уже поинтересовались этим делом?
      - К сожалению, узнать нам, практически, ничего не удалось, - честно признался Малышев.
      Стукаленко засмеялся, глядя иронично:
      - Не мудрено. Ведь "Джуму" курировал Берия. А он концов не оставлял. О тайне этой лаборатории знали всего несколько человек. На сегодня в живых осталось двое, включая меня. Но я - известно какой жилец. Да и полномочий у меня было - кот наплакал. А вот главным во всей этой истории был один человек. Он и сейчас живет в наших краях. В ходе операции он получил псевдоним "Язон". А "в миру", так сказать, его зовут... - И Стукаленко назвал фамилию, имя и отчество, оставшись довольным произведенным эффектом. - Да-да, Роман Иванович, представьте себе.
      - В чем состояла суть операции, вы можете сказать? - спросил Малышев, немного придя в себя.
      - Началась эта история в двадцатые годы, - подумав, решился Стукаленко. - К атаману Семенову попали часть золотого запаса бывшей Российской империи и изъятое им из хранилищ белоярское золото. Надо сказать, в Забайкалье он пользовался большой популярностью и поддержкой. Но к осени 1920 года политическая ситуация резко изменилась. Естественно, не его пользу. Одним словом, когда Григорий Михайлович оказался перед фактом сдачи Белоярска, прежде он решил захоронить золото. Семенов надеялся когда-нибудь за ним вернуться. И захоронить он его решил у себя
      на родине, в Даурии. Но к тому времени за золотом уже началась охота. Не буду вас утомлять перепетиями, скажу лишь: в конечном итоге, клад оказался спрятанным совсем в другом месте.
      Стукаленко закашлялся и попросил воды. Малышев с готовностью поднес ему стакан. Бережно придерживая голову, дал напиться. Борис Ильич в изнеможении откинулся на подушку.
      - Может, закончим в другой раз? - участливо спросил Роман Иванович, но даже тут же почувствовал неловкость от фальшиво и лицемерно прозвучавшего вопроса.
      Борис Ильич понимающе усмехнулся:
      - А он будет, другой раз?.. Вообщем, атаман Семенов к концу гражданской войны оказался за границей, в Харбине. Но не раз предпринимал попытки вернуть золотишко. Кончились его "одиссеи" тем, что осенью 1945 года Семенов попал в плен. - Борис Ильич нахмурился и нехотя проговорил: Вы, наверное, догадываетесь, как с ним "беседовали" и что обещали... В результате, золото было найдено. А Григория Михайловича, несмотря на "добровольную выдачу", расстреляли в 1946 году. Клад его нынче может запросто потягаться с золотым запасом не одной богатой европейской страны. Стоимость его порядка полмиллиарда долларов.
      - Пятьсот тысяч или пятьсот миллионов долларов? - взволнованно уточнил Малышев.
      - Пятьсот миллионов, Роман Иванович, - подтвердил Стукаленко. - Вы должны знать, какая сложная обстановка была в мире после второй мировой войны. Не успели с ней покончить, а уже вовсю шла подготовка к новой. Американцы тогда здорово нас с этой бомбой "подрезали". О создании нашего "ядерного щита" многие знают, особенно теперь. Балаболов нынче развелось! Языки без костей, готовы за "жвачки" и "сникерсы" не только мать родную, но и Родину продать, - он отдышался. - Но у нас к сорок девятому году была не только атомная бомба, а кое-что и пострашнее. Тот самый штамм чумы...
      - Чем же он так страшен? - нетерпеливо спросил Малышев.
      Стукаленко как-то странно глянул на своего собеседника, словно проверяя готовность того поверить в последующие свои слова и осторожно проговорил:
      - Японцы создали разумный штамм.
      - Разумный микроорганизм?! - недоверчиво переспросил Малышев.
      Стукаленко кивнул:
      - Именно. Только японцы успели уничтожить часть документации по нему. Мы-то этот штамм заполучили. Но оказалось... еще какую болячку на свою голову! Если бы не Артемьев, буквально за несколько месяцев, нашедший способ держать его в узде, такое бы началось... Не только от Советского Союза, от Америки ничего бы не осталось!
      - Он нашел вакцину?
      - Вакцину! - усмехнулся невесело Борис Ильич. - Нет от этих бактерий никакой вакцины и никогда не было! Их вводили всем животным. И ни один из подопытных экземпляров не заразился. Он действует только на человека.
      - Один процент биологии и девяносто девять - философии... - вспомнил Малышев.
      - Правильно! - поддержал его Борис Ильич. - Это Артемьева слова.
      - Но причем здесь золото Семенова?
      - Золото атамана Семенова Сталин предусмотрительно оставил, как неприкосновенный запас. С немцами мы уже ученые были. Да и случись война в те годы, нам просто неоткуда было бы брать средства. Пол-страны сначала в руинах лежало, потом сколько в восстановление вбухали. А ведь "западники" не ждали - давили нас изо всех сил. Вообщем, в конце пятьдесят второго нас троих - Артемьева, "Язона" и меня, вызвали в Москву, к Сталину. Причем, Стукаленко на миг задумался и нехотя продолжал: - Странный он был тогда в пятьдесят втором, этот "Язон". На священника здорово смахивал и... знаете, Роман Иванович, пахло от него по-другому, по-заграничному. Вообщем, лоск на нем какой-то был - то ли он и, правда, "голубых кровей" был, то ли... Черт его знает! Это теперь он "свой в доску", мне иной раз даже не верится, как вспомню его в прежний тот год. Да и появился он тут не сразу, а где-то в году шестьдесят третьем, как Артемьев Степан Макарович в отставку вышел. Он его и сменил на объекте...
      Борис Ильич замолчал, потом попросил еще воды и, отдышавшись, передохнув, продолжил свое повествование.
      - Так вот... Сталин приказал семеновское золото изъять, оно в отдельном месте хранилось, перевезти в Черный яр и оставить под охраной. Догадываетесь какой? - спросил, прищурившись.
      - Японский штамм, - внезапно севшим голосом, ответил Малышев.
      Стукаленко кивнул:
      - Для него это золото олицетворяло Советский Союз. Как сейчас помню, он еще сказал тогда: "Нет хранилищ, которые нельзя было бы вскрыть. А этот штамм самый надежный сторож - его ни убить, ни подкупить нельзя. Кто к этому золоту руки грязные протянет, тот на пиру у чумы и окажется...". Хитрый был наш вождь и коварный, - закончил Стукаленко.
      - Истинный восточный сатрап, - задумчиво проговорил Малышев. Спустя минуту, спросил: - Борис Ильич, почему вы решили рассказать об этом только теперь?
      - Сдается мне, Роман Иванович, кто-то уже протянул руки к золоту. Да и спецслужбы каким-то боком прислонились. Вы бы встретились, не откладывая, с "Язоном".
      Малышев поднялся и протянул руку бывшему чекисту:
      - Спасибо, вам, большое, Борис Ильич! - Он уже собрался произнести банальное в подобных случаях "поправляйтесь", когда вовремя спохватился и, чувствуя неловкость, сбивчиво пробормотал: - Надеюсь, мы еще увидимся. Может, у вас есть какие-нибудь просьбы личного характера?
      Поймав ироничный, насмешливый взгляд Стукаленко, и вовсе растерялся.
      - Прощайте, Роман Иванович, - тихо проговорил тот. - А просьба у меня к вам будет одна.
      - Слушаю.
      - Найдите тех, кто убил Владимира Александровича и второго... Кажется, его фамилия Корнеев.
      - Обещаю, - четко проговорил Малышев, в душе презирая себя за эту ложь. Ибо был уверен: людей, убивших Володю Стрельцова и Леню Корнеева, ликвидировали. Таких свидетелей в живых не оставляют.
      Роман Иванович еще раз попрощался со Стукаленко и направился к выходу. Он уже открыл дверь, когда услышал за спиной голос Бориса Ильича:
      - Или все-таки лгут смертникам на Руси?
      Малышев резко дернулся и повернулся. На него в упор смотрели горящие лихорадочным блеском глаза. Но не смертника, а воина - одержимого, несмирившегося; на пороге вечности чуждого смирению, покорности и самое, наверное, страшное - раскаянию и покаянию. Ему не нужен был наркотик от боли, забота от персонала и участие от родственников. Уходя, и в последнюю, может быть, минуту, задержавшись, он хотел только одного: знать, что враг не уйдет от возмездия.
      - Я найду тех, кто отдал приказ их убить, - твердо пообещал Малышев.
      Стукаленко ничего не сказал в ответ, лишь закрыл глаза и улыбнулся. Улыбка была хитрой и коварной...
      Глава пятая
      Для него не существовало ни прошлого, ни будущего. Только настоящее. Настоящее по прозвищу "Лейтенант". Оно не являлось жизнью, где человек оказывается вовлечен в разные приятные и не слишком события, а обозначало всего лишь отрезок времени. Он никому был не нужен и ни в ком не нуждался сам. Он был ничей. Контуженный разум, иссеченная осколками, покрывшаяся шрамами плоть, объединившись, удавили в нем душу и выбросили ее вон, как ненужный, старый хлам. Он балансировал на обрубке-отрезке без явных и тайных усилий, ибо ему неведомы были страх и жалость, сомнения и любовь, ненависть и раскаяние.
      У него было свое ремесло, но сам он давно перешагнул рубеж не только подмастерья, но и мастера. Он стал гением, способным превратить любой заказ в единственный и неповторимый шедевр. С той лишь разницей, что "шедевры" несли не созидательную силу, а разрушительную. Ему знакомы были муки творчества, доведение до совершенства, ночные бдения и опустошительное чувство финала по завершении заказа. Но все это относилось только к ремеслу, никоим образом не распространяясь на все остальное, что сопуствовало ему в настоящем.
      Он был убийца. Профессионал. Его больное воображение уравняло жизнь и смерть: если вторая - продолжение первой, то почему и она не может быть гармоничной и прекрасной? Он был убежден: смерть не должна быть отталкивающе-ужасной и отвратительной. Именно такую он видел много раз и именно такой он однажды умер сам.
      В тот роковой день он не хотел возвращаться, отчаянно сопротивляясь и ускользая, из последних сил цепляясь за дарованные ему там свет и любовь. Но его возвращали назад, в этот мир, во тьму и ненависть. И он вернулся... Вернулся, чтобы убивать, сделав своим кумиром смерть. Потому что был уверен: после нее - свет и любовь.
      ... Лукин выложил перед ним на стол фотографию и конверт с авансом:
      - Лейтенант, ты должен "договориться" с ним в течение двух дней. Полнял? Два! - для убедительности он показал на пальцах.
      Тот заулыбался и тоже показал два пальца, кивая головой.
      - Но это должен быть нормальный случай. Понимаешь, нор-маль-ный!
      Лейтенант нахмурился и отчаянно потряс головой. Глаза его при этом сделались печальными и строгими. Лукин бросил мимолетный взгляд на сидящего поодаль Озерова и продолжал настаивать:
      - Ты должен договориться с ним нормально. Иначе заказов больше не будет. Ты понял?
      Его собеседник угрюмо молчал, опустив голову. Потом поднял ее и согласно кивнул.
      - Ну вот и молодец, - с облегчением заметил Лукин, поднимаясь. - Иди, ребята отвезут тебя на квартиру. А завтра я жду тебя. Как договорились.
      Когда Лейтенант вышел, Лукин повернулся к Озерову. Тот нервно заерзал в кресле.
      - Когда-нибудь мы на нем засыпемся, - проворчал недовольно.
      Лукин натянуто улыбнулся:
      - О таком киллере можно только мечтать. Профессионал высшего класса и... немой! К тому же без роду, без племени.
      - Где ты его вообще откопал? - хмуро бросил Озеров.
      - В Москве, на вокзале.
      - Приступ человеколюбия?
      - Я за ним час с лишним наблюдал, - продолжал Лукин, не отреагировав на колкость. - Он, вроде бы, безучастный ко всему был, но стоило кому-то его задеть или толкнуть... Реакция мгновенная. И еще глаза. Наверняка готовили его серьезные люди, натаскан на уровне подсознания.
      - А тебе его не "подвели" часом? - осторожно проговорил Озеров.
      - Исключено, - убежденно ответил Лукин. - За это время на нем достаточно "повисло". На такой беспредел никто бы не пошел.
      - Ты хорошо его проверял? - не унимался Озеров. - Сам понимаешь, за такой куш ему и не то могли разрешить.
      - Да он по жизни чокнутый! Оживляется, когда завалить кого-нибудь надо. На красивой смерти помешан. Я узнавал, он при вокзале месяца четыре жил. Откуда появился, никто не знал. Может, из госпиталя сбежал. В них после Афгана много шизиков лежит. А этого заклинило на лейтенантском звании. Отсюда и погоняло его.
      - Что, никаких документов?
      - Откуда? У него из документов только вши были. Да не переживай, чисто за ним все. Мои ребята проверили: ничей он.
      - Ну смотри, чисто так чисто. Но как бы у него шарики не переклинили. Сам же говоришь, чокнутый.
      - Он спокойнее младенца. Шизить только в "деле" начинает.
      Они помолчали.
      - О Сотниковой слышно что-нибудь? - вновь подал голос Озеров.
      - Пропала баба, - досадливо поморщился Лукин. - И фраерок из больницы, как в воду канул.
      - Да-а... Красиво Рысь сделали. Говорил же ему! Зато теперь точно знаем, что ни он, ни Немец, ни Горыныч не продались. Значит, Родионов. А ведь его, суку, как Молохова, так просто не достанешь!
      - Достанем. Не мы, так "конторские". У них руки подлиннее наших будут и покрепче. Пусть только золото вытащит на поверхность, попыхтит с вояками. А как доберется до него, мы ему счет и предъявим. У нас тоже свои люди есть "наверху" и неизвестно, у кого "выше".
      - С вояками связываться - похлеще, чем с "конторой". Вызовут "нулевку" - и поминай, как звали.
      - Да сказки это все! "Нулевка"... Армию никогда против блатных не бросали.
      - Потому что у нее другие заботы были. Государство охранять от врагов. А от кого теперь охранять, когда Меченый всем, кому мог задницу вылизал и в друзья набился? Нет у нас теперь врагов, одни сожители остались и сутенеры. Чем не друзья?
      - Нас это не касается, - хмуро бросил Лукин. - Меня другое волнует. Молодняк слишком шустрый подрастать начал. Ни в Бога, ни в черта не верят! Гребут под себя всеми четырьмя конечностями. Упустим момент, они потом нас на части порвут, как акулы. - Он хищно оскалился: - И "нулевке" твоей делать нечего будет.
      Озеров выбрался из кресла, подошел к низкому столику с напитками и налил себе минеральной воды. Выпил жадно и с наслаждением. Потом поставил массивный хрустальный стакан и из-под лобья посмотрел на Лукина:
      - Меня тоже кое-что волнует. Помнишь, Рысь в прошлый раз о Сталине плел?
      - Дальше, - мрачно насупился Лукин.
      - Вот и я думаю, что дальше... Горыныч умный и грамотный мужик был, с чего бы это ему от куша отказываться и сказки сочинять о "вожде всех времен и народов"? И баба его, по твоим же словам, советовала забыть про это золото.
      - Говори, если знаешь.
      - Слушок один прошел, - пристально глядя на Лукина, осторожно начал Озеров. - Человечек мне один шепнул, что была после войны в Черном яру секретная лаборатория, биологическим оружием, якобы, занималась. Потом ее за восемь дней с землей сравняли. А перед этим, ночью под Белоярском на военном аэродроме два транспортника сели с грузом. Сопровождало их звено штурмовиков. Из одного всю ночь ящики грузили, машин пятнадцать было. Из другого - всего один достали. И вояк к этому делу на пушечный выстрел не подпустили, всей операцией энкавэдэшники командовали. А машинки эти, между прочим, потом к Черному яру двинули. Вот и скажи мне, зачем было огород городить, если лабораторию все-равно ликвидировать собирались?
      - Сведения надежные? - подался вперед Лукин.
      - Ты меня сколько лет знаешь? - набычился вместо ответа Озеров.
      - Тогда, тем более, пусть туда сначала Родионов влезет. А мы поглядим, что он накопает, археолог... - подвел итог Лукин.
      Глава шестая
      Ориентиры совпадали. Он дал отмашку своей группе остановиться. Восемь человек. Они входили в спецподразделение "Голубая молния". Несколько часов назад, самолет, в котором они находились, сел на одном из военных аэродромов ЗабВО. Еще какое-то время ушло на то, чтобы их группу перебросили вертолетом в этот район.
      Подполковник Краснов достал крупномасштабную карту. Сверился, внимательно оглядывая окрестности. Затем, удостоверившись, негромко проговорил:
      - Начали.
      Это было сообщество людей, понимавших друг друга с полуслова, полувзгляда и полужеста. Географию мира группа Краснова изучала не по учебникам, а воочию. Правда, с достопримечательностями той или иной страны они, как правило, знакомились "узкопрофильно", ограничиваясь резиденцией местного правителя или важными военными объектами. То ли в силу высочайшего профессионализма, то ли просто везения, а, может, и того и другого, но за все время существования группа не потеряла ни одного человека. Их путь по странам и континентам был подобен росчерку молнии на грозовом небе: ослепительно сверкнуть и исчезнуть без следа.
      Краснов обладал поразительным даром предчувствия опасности, которое не раз спасало группу от неизбежных, казалось, потерь. Вот и нынешнее задание, на первый взгляд, не сулило никаких неожиданностей: прибыть в обозначенный район, произвести несколько направленных подрывов и в случае обнаружения "чего-то необычного" - обследовать, ничего "не вскрывая". Для них это был сущий пустяк. Но именно его "пустячная сущность" не давала покоя руководителю группы - подполковнику Краснову Ивану Васильевичу.
      "Странное задание... А, положа руку на сердце: протухшее и с ощутимым уже запашком. Какого вообще черта нас сюда кинули? - рассуждал он, отстраненно наблюдая за бойцами, закладывающими заряды. - Что здесь может быть "необычного", которое непременно надо "обследовать", но "вскрывать" ни-ни? "Могильник" с отходами? Почему тогда спецодежду не выдали? И на фиг их трогать? - Он еще раз огляделся: - Местечко еще то, честно говоря: кругом сопки, лес стеной стоит, а под ногами - только земля, чахлая трава и глыбы гранитные. Откуда, спрашивается, гранит взялся?.."
      - Готово, - подойдя, доложил капитан Серебряков.
      Группа Краснова замерла, отойдя на безопасное расстояние. Когда подряд прогремело четыре взрыва, осели комья земли и камней, рассеялась пыль, они вновь вернулись к месту подрывов. Не доходя метров пятьдесят, подполковник приказал остановиться.
      - Серебряков, Глухов - за мной. Остальным ждать, - приказал он.
      Втроем они осторожно приблизились к зияющему провалу, над которым громоздились куски многотонных гранитных глыб и многослойного бетона. Попытались заглянуть вниз.
      - Вот это да-а... - восхищенно присвистнул Серебряков, приседая на корточки и с интересом заглядывая вглубь. - Гитлер бы удавился от зависти.
      - Ты еще египетских фараонов вспомни! - отчего-то со злостью проговорил Краснов, словно не замечая удивленных взглядов, какими его наградили Серебряков и Глухов. Он с минуту размышлял, все больше мрачнея. Затем молча принялся разматывать длинный, эластичный трос.
      Когда его закрепили, к Краснову подошел Серебряков. На его лице читалось недоумение:
      - Васильич, ты... ничего не чувствуешь?
      Тот зыркнул и сквозь стиснутые зубы мрачно проговорил:
      - Чувствую, портки выжимать придется! А лезть, Никита, все-равно надо. Максим, - обратился он к Глухову, - останешься наверху. Если через десять минут не появимся, чтоб духу вашего здесь не было. Прорывайтесь к Орлову, но минуя этот гребанный их Белоярск.
      - Иван Васильевич... - попытался возразить Глухов, но поймав разъяренный взгляд подполковника, осекся.
      Последнее, что увидел Краснов - полные смятения и страха глаза Максима. Он выругался и, закрепив карабин, стремительно скользнул в провал. Следом за ним - Серебряков.
      Внизу огляделись, включив мощные фонарики. Над головами, на высоте метров семи, зияла дыра от взрыва и виднелось ослепительно-голубое, без единого облачка, небо. Лучи фонариков выхватили уходящий в обе стороны и растворяющийся во мраке коридор, по стеная которого в канальных углублениях, как застывшие, спящие анаконды, вились толстые разноцветные кабели.
      - Прямо "Вервольф"... - с трудом контролируя страх, и почему-то шепотом заметил Никита.
      Они решили пройти несколько метров вправо, затем вернуться и попробовать обследовать левый коридор. Через метров сто пядьдесят, луч фонарика скользнул по массивной металлической двери. Она напоминала те, что существуют на подводных лодках. Подойдя, остановились. Дверь обильно покрывала смазка.
      - Откроем? - предложил Никита и натянуто улыбнулся: - Васильич, вдруг там сортир? Мне бы, ей-Богу, не помешало.
      У Краснова на скулах заходили желваки:
      - Никита, может, ты объяснишь, что здесь происходит? Мы же и рай, и ад прошли. Я уже все видел и ничего не боюсь. Но это что?
      - Может, хранилище с... психотропным?
      - Тогда на кой ляд нас сюда кинули? Мы, что, крысы подопытные?
      - Дальше пойдем?
      - Время, - кратко бросил Краснов. - Пошли к ребятам.
      Выбравшись на поверхность, с облегчением несколько раз судорожно вдохнули свежий, весенний воздух. Глухов с возрастающей тревогой следил за их бледными, вмиг осунувшимися лицами, пытаясь по выражению на них угадать, что удалось им узнать. Наконец, Краснов и Серебряков пришли в себя. Подполковник сделал взмах рукой, подзывая остальных членов группы. Когда все были в сборе, он сначала внимательно оглядел их, затем, даже не пытаясь скрыть свою злость, проговорил:
      - Ну, хлопцы, кажется, на этот раз мы вляпались серьезно. В такое теплое и скользкое, что вполне можем и не отмыться. Там, - он кивнул на провал на спиной, - какая-то дрянь. Так давит на психику, что крышу срывает.
      Впрочем, дополнительных комментариев не требовалось. По лицам подчиненных он понял: провал "фонит" и чувство страха, медленно, но неудержимо, начинает накрывать его бойцов.
      - Вообщем, так: всем принять стимуляторы. Глухов, Садыков, Ауриньш остаются. От завала отойти, смотреть в оба. Остальные разбиваемся на пары: Серебряков-Мелидзе, я и Дранич, и обследуем коридор в оба конца. Встречаемся через два часа.
      Краснов и Дранич, пройдя по правому крылу коридора и насчитав в, общей сложности, три двери, уперлись в глухую бетонную стену. Подполковник остановился в задумчивости. "Не вскрывать", - промелькнуло в голове. Значит, вскрывать нельзя, а на психику давить можно? - со злостью подумал он. - Но ведь двери не "вскрывают", а открывают. Эх, была - не была..."
      Подойдя к крайней от тупика двери, вдвоем с Драничем они принялись осторожно открывать ее. Повернув несколько раз колесо, внезапно услышали громкий щелчок и дверь сама плавно стала выходить из пазов. Они, переглянувшись, отступали до тех пор, пока не уперлись спинами в противоположную стену. Наконец, дверь замерла, перегородив собою чуть не половину коридора. Направив луч фонарика, пораженно уставились на ее торец. Такой толщины дверь им видеть еще не приходилось. Они вообще не подозревали, что может быть такая дверь. Вниз вело несколько ступеней. Краснов, жестом приказав Драничу оставаться на месте, медленно стал спускаться вниз. Фонарик выхватывал из темноты, что называется, на века сделанный бункер. Ступени, закругляясь, уходили вглубь. Внезапно подполковник поймал себя на мысли, что совершенно не чувствует запаха сырости и затхлости, присущих заброшенным, находящимся глубоко под землей, помещениям. Значит, до сих пор работала хорошо отлаженная система вентиляции. Дойдя до конца спуска, он оказался еще перед одной, столь же массивной, дверью. Открывал он ее уже с каким-то злым упрямством, окончательно решив для себя добраться до "конечной остановки". За дверью в обе стороны расходился новый коридор.
      - Ну ты подумай, какая зараза! - в сердцах воскликнул Краснов. - Прямо Кносский дворец! Только Минотавра не хватает.
      Он решительно свернул вправо. Этот конец коридора тоже заканчивался тупиком. С той лишь разницей, что в тупике находилась... Еще одна дверь!
      "Похоже, кто-то решил всю Землю насквозь пробурить, - подполковником овладело чувство азарта. - Сейчас открою, а там - Овальный кабинет в Белом доме." Однако, вместо Овального кабинета за дверью оказалось просторное помещение и стоило ему переступить порог, как мгновенно везде вспыхнул яркий свет. Краснов оглянулся: такое же море света заливало и весь коридор у него за спиной. Подполковник вошел в помещение. Оно было огромным, выложенным толстыми гранитными плитами. Посередине шла узкая железнодорожная ветка, терявшаяся в глубине тоннеля. Все остальное пространство занимали уложенные в половину человеческого роста штабеля из небольших деревянных ящиков. Он подошел к крайнему, внимательно его изучая. На ящиках отсутствовала какая бы то ни было маркировка и но все они были закрыты на простые замки, сродни тем, что приняты на обыкновенных чемоданах. Пломбы тоже отсутствовали. Поколебавшись несколько минут - "не вскрывать!" - Краснов, тем не менее, осторожно щелкнул замком и приподнял крышку одного из ящиков. Откинув ее, с изумлением уставился на лежащий посередине, поверх серой, мягкой мешковины предмет. Он ожидал увидеть все, что угодно, но только не это. Его замешательство длилось несколько мгновений. И почти тут же Краснов почувствовал, как кровь ударила в лицо. Он еще не до конца осознал стремительно ввинчивающуюся в мозг мысль, а тело уже рефлекторно отпрянуло. Преодолевая затопивший его ужас, подполковник вытащил десантный нож и, спастическим движением сжав его в руке, лезвием приподнял край мешковины. Рука его при этом непроизвольно дрогнула. Он почувствовал, как одежда становится влажной от пропитывающего ее липкого и жаркого пота. Под мешковиной послышался шелест бумаги. Краснов перевел дыхание,сделав несколькр глубоких вдоха. Бумага была тонкой, промасленной и вощенной, ослепительно белого цвета. Концом ножа он завернул края мешковины и бумаги, судорожно сглотнув сухой, шершавый ком в горле... За спиной послышался шорох. Он резко обернулся. В дверях стояли Дранич, Серебряков и Мелидзе. Подходя, они с интересом оглядывались.
      - Это когда же здесь такой теремок отгрохали? - ни к кому, собственно, не обращаясь, спросил Серебряков.
      Они были почти рядом с Красновым, когда послышалось отчетливое, нарастающее жужжание и слишком далеко, чтобы успеть что-то предпринять. Раздался глухой щелчок: дверь захлопнулась. Их попытки открыть ее, успеха не имели.
      - Надо попробовать через тоннель, - первым опомнился Краснов.
      Они кинулись к нему, но по пути внимание группы привлек открытый подполковником ящик.
      - Осторожно! - нервно выкрикнул Краснов. Все трое одновременно обернулись. - Руками ничего не трогать, - добавил он пересохшими губами.
      Подчиненные, вытянув шеи, заглянули в ящик.
      - Вот это да-а... - восхищенно протянул Мелидзе. Но тут его взгляд упал на еще один предмет. - А это здесь... зачем? - И он в упор посмотрел на Краснова.
      Остальные тоже заметили и теперь смотрели на подполковника. Их взгляды были более чем выразительные. Краснов молчал. Он впервые не знал, что ответить. Подойдя, стал аккуратно расправлять ножом бумагу и мешковину.
      - Я думаю, будет лучше, если мы прямо сейчас забудем все, что видели, - не глядя на офицеров, проговорил подполковник.
      Последующее произошло настолько молниеносно и неожиданно, что никто из них ничего не смог понять. Из-за штабеля стремительно взметнулось что-то огромное и черное и с дикой яростью всей массой рухнуло на Краснова, отбрасывая его на стоящих рядом членов группы. Падая, он с ужасом увидел, как нож, описав дугу, кончиком подхватывает лежащий на мешковине предмет и тот, подброшенный в воздух, начинает разваливаться на две части. Раздавшийся затем тонкий звон показался ему оглушительным взрывом многотонной авиабомбы. "Не вскрывать!" - пронеслось в затухающем сознании, на которое уже жадно набрасывалась антрацитовая, непрницаемая тьма...
      Глава седьмая
      Несколько минут они изумленно, с возрастающим интересом смотрели друг на друга. Зажав рукой рот, тряся головой, она сквозь слезы поминутно повторяла:
      - Не может быть... не может быть... не может быть...
      Потом медленно приблизилась к кровати и внезапно лицо ее осветила радостная, шальная улыбка. Она наклонилась и в неосознанном порыве крепко обняла Сергея.
      - Слава Богу! - прошептала облегченно и отстранилась.
      Молодой человек с недоумением и некоторым испугом продолжал смотреть на нее.
      - Сережа! Что же, ты, молчишь? Ну скажи хоть что-нибудь! Ты можешь говорить? - в ее взгляде проскользнула тревога.
      - Могу, - выдавил он охрипшим голосом. - Где я?
      - Сережка! - взвизгнула она ошалело, вновь прижимая его к груди. Господи, вот дядя обрадуется! Есть, есть Бог на свете... Кушать хочешь? спросила она, заглядывая ему в глаза.
      Он отрицательно покачал головой и спросил:
      - Вы кто?
      - Ой, ты же ничего не знаешь. - Она замолчала, мучимая сомнениями. Сережа, скоро приедет дядя или Ерофей Данилович. Они тебе обо всем расскажут.
      - А вы - кто? - повторил он свой вопрос.
      - Меня зовут Наташа, я - племянница Георгия Степановича.
      - А где ребенок?
      Она с недоумением взглянула:
      - Какой ребенок?
      - Была женщина... В красной накидке, с ребенком. В синем таком... платье.
      - Да что, ты, Сережа, - махнула рукой Наталья, отстраняясь. - Здесь только мы с тобой. Нет никого больше.
      - Но была, была же женщина! - упрямо повторил он.
      - Это тебе, наверное, в бреду привиделось. Сережа... - она выжидающе застыла. - Ты, правда, князь? - спросила тихо, почти шепотом.
      На лице его отразилось смятение:
      - Князь?
      Она загадочно подмигнула:
      - Ты не бойся. Георгий Степанович тебя не сдаст. Он, скорее, сам умрет, чем выдаст тебя. - И, позабыв о своих сомнениях, она принялась подробно рассказывать историю его появления на Оленгуе.
      Он слушал ее, временами закрыв глаза. А когда открывал, в них начинало проскальзывать такое странное, необъяснимое с точки зрения человеческих чувств, выражение, что Наталья, в конечном итоге, смутилась и замолчала.
      - Наташа, - он смотрел печально и виновато, - вы приняли меня за кого-то другого. Я, действительно, Астахов Сергей Михайлович. Я... не знаю, чем объяснить мое сходство с князем Рубецким. Но, понимаешь, о Рубецких я знаю не по учебникам истории. Сергея Михайловича Рубецкого хорошо знала моя бабушка...
      Досказать он не успел. С улицы послышался шум мотора, затем условный сигнал клаксона - длинный, три коротких.
      - Это кто-то из наших, - радостно подхватилась Наташа. - Ой, что сейчас будет... - она вихрем вылетела в сени.
      Через минуту дверь широко распахнулась и в дом ввалилась толпа народу.
      - Где он? Дайте я на него посмотрю!
      К кровати стремительно приблизился седой, слегка сгорбленный, но все еще статный, старик. Он сел на стоящую рядом табуретку и, склонив голову набок, молча замер. Сергей увидел в его глазах слезы.
      - Вы - Георгий Степанович? - спросил, протягивая руку и пальцами стараясь дотянуться до Артемьева.
      Тот в волнении схватил его за руку и, уже не скрывая слез, обернулся к стоящим за спиной людям:
      - Вот он, его шанс! И говорит... Вы только подумайте, он - говорит! Георгий Степанович вновь взглянул на Сергея: - Ты не бойся, мы обязательно что-нибудь придумаем. Теперь главное, чтобы ты встал на ноги, поправился. Сережа... Сереженька...
      - Георгий Степанович, мне очень жаль, поверьте. Но я - не внук Рубецкого. Мне, действительно, очень жаль, - он смотрел на старика с отчаянием и мольбой.
      Артемьев невольно отшатнулся и растерянно оглянулся на приехавших с ним мужчин:
      - Но позвольте... Как же это?..
      Один из них, значительно старше, невысоко роста, с крепкой, ладной фигурой, тронутыми сединой темно-русыми волосами, приблизился к кровати. И Сергею стало неуютно под взглядом его проницательных, холодно-серых глаз. Он не выдержал и тихо проговорил:
      - Я - Астахов. Сергей Астахов.
      - Откуда вы знаете столько языков?
      - Но я же историк, - проговорил он несколько удивленно.
      - А я - начальник уголовного розыска Белоярска, - ответил тот. - И хоть работаю в области права, но латынь не знаю.
      - Могли бы и выучить, - неожиданно для себя, дерзко ответил Сергей. Но тут же вскинул удивленный взгляд на мужчину: - Начальник уголовного розыска? А что...О, Господи! - дошло до него. Он вспомнил рассказ Наташи. Я же, по-вашему, кого-то убил...
      - Есть такая версия, - кивнул, присаживаясь рядом, мужчина. - Кстати, зовут меня Петр Андреевич Иволгин. А это, - он представил сотрудников: Костиков Александр Николаевич и Приходько Игорь Васильевич. - Вы как себя чувствуете, Сергей?
      - Допрашивать будете? - усмехнулся тот. - У меня эти допросы уже в печенках сидят! - яростно вырвалось у Сергея.
      - И как прикажете понимать ваше заявление? - спокойно отреагировал майор.
      - Я по горло сыт войной, - устало проговорил Сергей. - И не хочу снова возвращаться в этот ад. Не хочу никаких допросов и признаний, версий и предположений. Я и в Белоярск приехал только потому, что ненавижу войну и тех негодяев, которые наживаются на ней. Хотел написать книгу и назвать ее "Джума". По-турецки, это значит "чума". Потому что война и есть чума.
      - Чем же вас привлек в этом плане именно Белоярск?
      - Прежде, я хотел все выяснить о самой чуме, как заболевании. А в Белоярске в начале века останавливалась экспедиция русских врачей под руководством Даниила Кирилловича Заболотного. Здесь осталось много архивных материалов. В 1910 году русские врачи работали в Харбине во время вспышки там чумы. Многие из них погибли. Среди них была и моя бабушка - Анна Снежкова.
      - Вы помните еще какие-нибудь фамилии из той экспедиции? взволнованно прервал его Георгий Степанович.
      - Мой отец был врачом, но он рано умер. Как и мама. После них осталось много материалов и семейных альбомов. Долгое время мы жили в Ашхабаде. Потом я попал в детский дом, из которого меня позже забрали родственники отца и я жил в Ленинграде. Но те самые альбомы и семейные архивы мне удалось разыскать. Конечно, помню, Георгий Степанович. В них часто упоминались Володя Михель, Илья Мамонтов, французский врач Жерар Мени и, конечно же, князь Рубецкой со своим лучшим другом - Степой Артемьевым...
      В комнате повисла напряженная тишина. Сергей непонимающе переводил взгляд с Георгия Степановича на Иволгина.
      - Что... что-то не так?.. - в его голосе послышалась тревога. - Я, правда, Астахов, - попытался он в который раз убедить приезжих.
      - Сергей, - переходя на "ты", обратился к нему Иволгин, бережно кладя руку на плечо доктора, - перед тобой сидит сын Степана Артемьева. И ты обязан ему до гробовой доски!
      - Георгий Степанович! - воскликнул Сергей. - Степанович... Надо же! Сын Степы Артемьева... - он попытался подняться, но со стоном откинулся на подушку.
      - Лежи уже, Аника-воин, - нахмурясь, бросил Иволгин.
      Сергей открыл глаза и с усилием проговорил:
      - Петр Андреевич, я готов. Спрашивайте...
      - Ты ж по горло сыт войной, - усмехнулся тот.
      - А, - отмахнулся Сергей, тяжело дыша. - Как говорили старые пираты: "Кому быть повешенным на рее - тот не утонет."
      Артемьевы - Георгий Степанович и Наташа, деликатно удалились в другую комнату. Напоследок доктор бросил на Петра Андреевича строгий взгляд. Тот покачал головой и засмеялся:
      - Все в порядке будет. Не волнуйтесь. - Затем обратился уже непосредственно к Сергею:
      - Меня интересует главное: что произошло в тот вечер?
      - Да поскользнулся я на этом чертовом тротуаре! - в сердцах бросил Сергей. - Еще днем, когда шел в библиотеку, подумал: хоть бы песком кто посыпал. И как напророчил! Темно было, понимаете? Чувствую, нога поехала, а в руках у меня пакет с книгами был. Ну, думаю, сейчас изваляю их все неудобно как-то будет, - он смущенно опустил глаза. - Я ж не местный, мне и так навстречу пошли, разрешили на квартиру взять, поработать. Вообщем, ноги едут, руками машу, а зацепиться не за что. Потом - будто кто топором по голове огрел и все... Провал полный. - Петр Андреевич, можно воды попить?
      Когда Игорь Приходько напоил его, Иволгин спросил:
      - Может, перерыв сделаем?
      Сергей отрицательно покачал головой:
      - Не надо. Давайте все сразу выясним.
      - Сразу не получится, милостивый государь, - Иволгин поперхнулся, так как последние два слова явились неожиданностью даже для него самого. "Вот уж, воистину, с кем поведешься... Да и этот "пациент", твою дивизию, нехай! - на латынь намекает. И с кем я, скажите, пожалуйста, на ней разговаривать буду?" - Может, ты, Сергей, встретил кого по пути? - продолжал он.
      - Да кого я мог встретить? - уныло заметил тот. - Темно было, холодно. Все по домам сидели. Нет, - покачал он головой, - не было никого. Хотя... постойте... Был мужик! Точно был, Петр Андреевич! Я его и накануне встретил, - волнуясь, быстро заговорил Сергей. - Он, наверное, живет где-то поблизости. За день до... ну, вообщем, как мне головой стукнуться, он из машины выходил. Жигули-"шестерка", возле детской площадки стояли. А в тот вечер он мне при входе в арку встретился.
      - Откуда куда? - подался вперед Иволгин.
      - Я заходил, а он мимо прошел из арки, на соседнюю улицу.
      - Узнать сможешь?
      - Не знаю, - неуверенно ответил Сергей. - Свет падал с дороги, но вряд ли. - Он с минуту размышлял: - Петр Андреевич, он может быть бывшим военным.
      - Почему ты так решил?
      - Я на них насмотрелся. Три года четыре месяца в Афгане был, переводчиком с фарси. У них походка, выправка... не знаю, но что-то неуловимое на всю жизнь остается. Вот и этот мужик - он точно раньше форму носил. Вспомнил! - азартно выкрикнул Сергей, подхватываясь, но, видимо, не расчитал собственные силы, потому как тотчас обмяк и, схватившись обеими руками за голову, протяжно и глухо замычал.
      Игоря Приходько, словно ветром, снесло со скамьи и он опрометью кинулся в соседнюю комнату, на ходу крича:
      - Георгий Степанович! У него опять... как тогда - крышу срывает!
      Вбежали перепуганные Артемьев и Наташа.
      - Ну что же, вы, Петр Андреевич, - бросил укоризненно доктор Иволгину. - Обещали же...
      Сергей закатил глаза, через стиснутые зубы с шумом вырывалось дыхание. Бледное лицо покрылось капельками пота. Он повернулся набок, поджав колени к животу и сквозь стон выдавил:
      - Ухо... У него что-то с левым ухом... Господи, да что же это! Голова... - и вдруг, выгнувшись дугой, страшно заскрежетал зубами от боли...
      Глава восьмая
      Машина мягко затормозила и остановилась.
      - Я буду ждать тебя здесь, - повернувшись, стараясь не встречаться с ним взглядом, обронил водитель.
      Он, с грацией хищника покинув салон, быстро зашагал по едва приметной тропинке. Дойдя до нужного места, остановился и осмотрелся. На лице мелькнула удовлетворительная улыбка. Пройдя еще несколько метров, он деловито и сноровисто приступил к осуществлению задания.
      Оказавшись по другую сторону забора, сначала притаился, а потом, прячась за деревьями, осторожно стал передвигаться по территории. Огромный дом был погружен во мрак, лишь над входом горела яркая лампа. Но дом ему ни к чему, разве что в самом конце, когда он выполнит все намеченное. Сейчас же его интересовал маленький флигель, расположенный в глубине соснового парка. Во флигеле свет освещал небольшую веранду и одно из окон. Вскоре на веранду вышел тот, кто был ему нужен. Он взглянул на светящийся циферблат часов и ухмыльнулся.
      Покинув флигель, человек, не поропясь, направился к бане.
      "Зачем он ходит туда каждый вечер? - подумал он. - Моется? В нетопленной бане? А мне это зачем? Ходит и ходит... Нет, мне интересно. Может, спросить? А вдруг не признается?" Он вновь посмотрел на часы и, засекая время, стал терпеливо ждать. Наконец, человек вышел из бани. Засунув руки в карманы, подтянул штаны, молодецки поводя при этом плечами, и закурил.
      Он видел, что курит тот с явным удовольствием - расслабившись, неспешно, глубоко затягиваясь. И то картинно выпуская тонкую струйку дыма через рот, а то, как огнедышащий дракон, две мощные струи - через нос.
      Он пристально вглядывался в стоящего неподалеку человека, пытаясь угадать, что именно нужно сделать, чтобы потом с таким наслаждением курить. Человек бросил окурок под ноги и тщательно его затоптал. Затем громко рыгнул, прочистил нос и смачно сплюнул под ближайший куст. Наблюдавший за ним, скривив губы, поморщился от отвращения. Человек приближался.
      "Может, все-таки спросить? Ему уже все-равно, а мне интересно.", - и он легко, по-кошачьи, выскользнул из своего убежища, оказавшись прямо на пути человека. Тот в первый момент испуганно отпрянул, но тут же, ни слова не говоря, ринулся вперед, пытаясь провести серию ударов и захватов. Однако, реакция незнакомца намного превосходила его собственный уровень. Не прошло и нескольких секунд, как человек уже лежал на земле, судорожно хватая ртом воздух и буквально сходил с ума от раздирающей его всего нечеловеческой, страшной боли. Он хрипел и стонал. Открыв глаза, увидел склоненную над собой фигуру.
      - Зачем ты ходишь в баню, ведь там не топлено?
      Когда до человека дошел смысл вопроса, он перестал даже корчиться от боли. Глаза его выкатились из орбит.
      - Ты кто? - лишь прохрипел из последних сил слабеющим голосом.
      - Ты не ответил на мой вопрос, - обиженно произнес незнакомец. - Жаль, - вздохнул он. - Извини, но мне придется узнать это самому.
      - Ты убьешь меня? - с ужасом спросил человек.
      - Конечно, - просто, обыденно и спокойно ответил незнакомец и веско добавил: - У меня - задание! - После этих слов он наклонился еще ниже, сделал молниеносный жест руками и человек, не проронив ни звука, умер...
      Открыть входную дверь большого дома было для него сущей безделицей. Он вошел, включил свет и с интересом оглядел интерьер. Заметив ведущую на второй этаж лестницу, быстро поднялся по ней и проверил остальные помещения. Затем, спустившись, вышел во двор, подобрал мертвое тело и перенес его к подножию лестницы. Отступив на шаг, несколько минут разглядывал, склоняя голову попеременно то вправо, то влево. Увиденное, должно быть, не вызвало в нем удовлетворения и он недовольно поморщился. Но, вспомнив о задании, он, пересилив себя, с явным сожалением покинул дом, плотно прикрыв за собой дверь.
      "Как некрасиво получилось", - подумал с досадой. Он уже подходил к забору, когда вспомнил о бане. И, решительно развернувшись, пошел по направлению к ней.
      Войдя, привычным жестом ощупал правую и левую стенки. Найдя выключатель, щелкнул им, прикрывая глаза от ярко вспыхнувшего света. Ноздрями жадно втянул воздух и... лицо его расплылось в радостной, почти детской, улыбке.
      "У нас была такая же, - подумал он. И разом пришла новая мысль: - У кого, у нас? У нас..." - Он наморщил лоб, изо всех сил стараясь что-то вспомнить, но в голове мелькали лишь слившиеся в калейдоскоп разноцветные картинки: размытые, пестрые пятна, в которых так и не обозначились отчетливые образы.
      Баня была просторная, чисто вымытая и уютная, с устоявшимися запахами пряных трав, смолистого дерева и речной воды. В одном из углов он заметил небольшую бочку, до половины наполненную водой. Рядом с ней мокрело несколько пятен. Он подошел, наклонился и смочил в лужицах руку. Неизвестно зачем потер между пальцами капли воды и понюхал. Затем осторожно сдвинул бочку с места и глаза его азартно заблестели. Он поднял люк и смело стал спускаться по ступенькам. Ход оканчивался тяжелой дверью, закрытой на крепко сваренный стальной засов, но без замка. Отодвинув его, шагнул вовнутрь.
      Он долго стоял молча и поняв, что реакции на свое появление не дождется, подошел и сел рядом на кровать. Его пальцы осторожно коснулись ее щеки и погладили. Скользнув, провели по искусанным в кровь губам. Он откинул с лица пряди волос. Перебирая их, завороженно смотрел на текущие меж пальцев черные, но большей частью, седые локоны. Слегка оттянув наброшенное сверху одеяло, недовольно покачал головой. Тело сплошь покрывали синяки и кровоподтеки. Быстро освободив ее руки от наручников, он посмотрел ей прямо в глаза. Она лежала безучастная ко всему, безумным, остекленевшим взглядом уставившись в потолок. Казалось, жизнь и душа давно покинули эту истерзанную надругательствами плоть и только маленькие слезинки, сбегавшие из глаз, говорили о том, что женщина жива. Он огляделся в поисках ее одежды и заметил еще одну маленькую дверь.
      Это был небольшой чулан, в котором на полу, на голом матраце, посаженный на крупную цепь, сидел маленький, худенький мальчик. Свет из комнаты падал на его сведенное ужасом лицо.
      Он закрыл глаза. Стиснув зубы, сжав руками голову, стал раскачиваться из стороны в сторону, повторяя на странном, непонятном наречии:
      - Вставайте, вставайте... Они не придут... Они уже ушли...
      Он вновь силился вспомнить, потому что знал: таких женщин и таких детей он уже видел. Но где? Когда? Неужели прошлое протянуло свои шупальцы? Или будущее раскрыло перед ним двери в дни и ночи Апокалипсиса? А, может, это было всегда? Но у него нет ни прошлого, ни будущего... Тогда откуда он знает, как выглядят женщины и дети во времена, когда идет война всех против всех?!!
      Водитель нервно поглядывал на часы.
      - Идиота кусок! Шиза! - с ненавистью цедил он вполголоса, когда увидел идущего к машине напарника. Он раскрыл рот и обалдело уставился на него, а, придя в себя, заорал: - Ты что творишь, сука?! Кого ты привел?!
      - Много говорить опасно, - ледяным тоном ответил напарник, устраивая на заднем сидении машины женщину и ребенка.
      Водитель умолк, пораженный не столько его словами, сколько тем обстоятельством, что тот вообще заговорил! Он резко дал по газам. Машина, сорвавшись с места, петляя по грунтовой дороге, помчалась в сторону Белоярска. Через какое-то время сзади послышался охрипший, слабый голос:
      - Как вас зовут?
      - Лейтенант, - кратко бросил он, не оборачиваясь.
      Водитель, покачав головой, бросил на сидящего рядом мужчину полный затаенного страха взгляд...
      Глава девятая
      "Волга" мягко притормозила у ворот. Послышался звук клаксона. Затем еще несколько раз, но уже требовательно и настойчиво.
      Багров, сидевший за рулем, искоса глянул на расположившегося на первом сидении Родионова. Тот, скорчив недовольную гримасу, стал выбираться из машины, бормоча под нос:
      - Сейчас я ему устрою! Договорились же, чтобы ждал в это время!
      Он подошел к воротам, с силой вдавил кнопку звонка. В ожидании, несколько раз нервно дернул головой, подозрительно оглядываясь. За "Волгой", на которой они приехали с Багровым, стояла еще одна машина. Родионов увидел, как в ней опускается стекло со стороны водителя. Ругнувшись вполголоса, полез за ключами. Когда калитка в воротах открылась, он вошел и принялся открывать створки, распахивая их как можно шире. Затем махнул рукой. Машины одна за другой въехали и Борис Николаевич, выглянув, быстро закрыл ворота.
      Приехавшие выбрались из машин, потягиваясь и разминаясь. Закурили.
      - Я сейчас, - бросил на ходу Родионов, кипя от злости, и решительно зашагал к флигелю. Рванув дверь, громко крикнул: - Василий! Черт тебя возьми, ты здесь?
      В ответ не раздалось ни звука. Он наскоро проверил флигель и никого не найдя, вышел. С хмурым, озабоченным лицом вернулся к гостям.
      - Пошли в дом, - буркнул недовольно.
      Гости многозначительно переглянулись, но не говоря ни слова, молча проследовали за ним. Вместе с Багровым и Родионовым приехали еще двое. В просторном холле гости стали снимать верхнюю одежду и самостоятельно вешать ее во встроенные, искусно сработанные под панели, шкафы. Судя по их сноровке, чувствовалось, что обстановка и расположение помещений им знакомы и они бывали здесь уже не единожды. Послышались оживленные голоса, в которых, тем не менее, можно было различить настороженность.
      - Сбежал твой денщик, Борис Николаевич, - хохотнув, произнес полный, невысоко роста, мужчина.
      - Так далеко, что не угнаться, - послышался голос Багрова, который первым разделся и теперь с непроницаемым лицом стоял на выходе из холла, глядя прямо перед собой.
      Все в недоумении уставились на него. Он поманил их рукой. Стоило им приблизиться, как тотчас раздались возгласы, которыми обычно русский человек кратко и лаконично передает всю гамму переполняющих его чувств - от удивления до страха. Михаил Спиридонович поочередно оглядел прибывших, чуть дольше остановившись взглядом на Родионове. Но лицо Бориса Николаевича выражало столь неподдельные ужас и смятение, что Багров отбросил мелькнувшую было догадку о причастности его к смерти Василия Молохова, чье безжизненное теперь уже тело покоилось у подножия крутой лестницы, ведущей на второй этаж родионовской дачи.
      - Только трупа нам и не хватало, - поморщившись, заметил один из гостей - высокий, худой мужчина с нервным, желчным лицом.
      - Что делать будем, Миша? - обратился к нему Родионов. Губы его тряслись, глаза бегали.
      "Рядом тебя положим! - мстительно, с неприязнью, подумал Михаил Спиридонович. - Вот же наградил Бог подельничком!", но вслух, естественно сказал иное:
      - Милицию вызывать надо, - и с неприкрытым злорадством взглянул на Родионова.
      - Какую милицию?! Что ты несешь?! - сразу же пришел тот в себя. Хочешь, чтобы на меня еще один труп повесили?!
      - Еще? - деланно удивился Багров, приподнимая брови.
      Гости с интересом следили за их пикировкой.
      Родионов побагровел, глаза его стали наливаться яростью. Он набычился и вплотную придвинулся к Багрову:
      - Ты меня, Миша, не лови. Не надо, - произнес уже спокойнее, с плохо скрытой угрозой. - Теперь, Миша, все трупы - общие.
      - Кто знал, что Василий живет у тебя? - спросил один из гостей.
      - Почти никто, Валерий Петрович, - ответил Родионов мужчине с желчным лицом.
      - У него родственники есть? - продолжал допытываться гость.
      - Дальние, - ответил Багров. - Где-то под Воронежем.
      - Так, может, он к ним и уехал? - спокойно произнес Валерий Петрович.
      - А что? - тут же, поняв его, загорелся Родионов. - Собрался проведать, погостить, так сказать, - он натянуто рассмеялся. - Как считаешь, Михаил Спиридонович?
      - Только "провожать" его будешь сам, - четко проговорил тот, глядя на него в упор. - С меня хватит!
      Родионов попытался что-то возразить, но его жестом остановил второй гость:
      - Борис Николаевич, я тебе помогу. Не стоит ссориться из-за какого-то Василия. Он нам ни сват, ни брат. Где у тебя лопаты?
      - Анатолий Иванович, - попятился Родионов, - ты, что же, хочешь... у меня на даче его... закопать?
      - А, что, есть возможность его у Кремлевской стены похоронить? ухмыльнулся тот. - Или прикажешь твоего ординарца упаковать и на городское кладбище тащить? Ночью закапывать?
      Борис Николаевич окончательно растерялся и скис. Он развел руками, затравленно переводя взгляд с одного гостя на другого, не минуя и Багрова:
      - Но как же это? Да мало ли что... Вдруг найдет кто?
      - Кто, например? - усмехнулся Багров.
      Родионов метнул на него злобный взгляд, но ничего не сказал. Осторожно подошел к телу Молохова:
      - И как его угораздило? Здоровенный мужик и... шею свернул.
      - Или свернули, - спокойно поправил Багров.
      Родионов резко дернулся, разворачиваясь к нему всем корпусом.
      - Что ты хочешь этим сказать? - на бледном лице Бориса Николаевича лихорадочно блестели глаза, в которых пополам было и панического страха, и испепеляющей ненависти.
      - Борис, это тебе привет от "святой троицы", - все так же спокойно пояснил Михаил Спиридонович. - И если ты до сих пор не понял этого, то мне искренне тебя жаль.
      Родионов не смог выдержать его взгляд и опустил голову:
      - Ладно, на даче, так на даче. Если все получится, я все-равно здесь не останусь. Но не закапывать же его белым днем?
      - Правильно, - усмехнулся Михаил Спиридонович, - давай его в спальню к тебе наверх отнесем. Пусть полежит до ночи. Борис! - рявкнул он так, что вздрогнули даже гости. - Готовь пленку и лопаты!
      Тот быстро выбежал из холла и далее во двор. Через несколько минут он вернулся, запыхавшийся и сосредоточенный. Расстелил прозрачный полиэтилен и замер в нерешительности рядом с телом Молохова. Гости переглянулись и молча приступили к "проводам"...
      Закончив, все четверо вернулись в дом. В ванной, с одинаково брезгливым и хмурым выражением на лицах, тщательно и долго отмывали руки. Пройдя в гостинную, разлив водку, замерли со стаканами в руках. Родионов, не глядя ни на кого, вдруг залпом осушил свой. Багров невольно дернул головой и тихо произнес:
      - Человек все-таки, пусть, как говорится, земля пухом... - и медленно выпил водку.
      За ним - двое гостей. Борис Николаевич принес из кухни пакеты с едой и выпивкой. Принеся посуду, принялся раскладывать на тарелках крупно нарезанную закуску. Делал он это торопливо и неумело, временами неловко подхватывая на лету грозившие упасть - то столовые приборы, то еду. Анатолий Иванович вызвался ему помочь. Валерий Петрович стал неторопливо разжигать камин. И только Багров с отсутствующим взглядом сидел в стороне в кресле, словно между ним и этими тремя, находившмися еще в комнате, кто-то провел незримую, пограничную черту.
      "Что у меня общего с ними? - думал он, прикрыв глаза. - Как я вообще попал в эту компанию? "Где он и кто мы?" - вспомнились ему некогда сказанные о Свиридове слова Родионова. - А кто мы? Без пяти минут миллионеры. Команда кладоискателей. - Он мысленно усмехнулся: - Скорее, кладбищенская команда...
      Ваську Молохова, как собаку, зарыли. На территории дачи второго секретаря горкома партии. Подвели, так сказать, "фундамент" под "здание власти". Чтоб стояло крепче и было на кого опираться. Что же это за власть такая, которая и после смерти нас "благополучно пользует"? Вот и Молохов...
      Уложил несколько урок, когда те в колонии бунт подняли. После комиссий понаехало, одно служебное расследование за другим и... начался "звездопад". На Василии, на первом, и отыгрались: всего лишили и из органов поперли. Он окончательно и озверел: готов был и своих, и чужих зубами грызть, руками голыми давить. Человеческого в нем ноль целых, ноль десятых осталось. А ведь его изначально к колонии на пушечный выстрел подпускать нельзя было. Много лет назад его сестру-малолетку изнасиловали и убили. А теперь вот и его... завалили. Господи, сплошной круговорот зла в природе! И я, между прочим, тоже в нем барахтаюсь.
      Купился на "кресло". Как же - начальник! И что, больше власти стало? Да черта с два! Иволгин, вон, в последний раз "глазами ел", а на самом деле - в рожу плюнул. И что я ему сделаю, со всей своей властью?! Он хоть и майор, и по стойке "смирно" передо мной стоит, а шиш до него дотянешься! Потому как, чем выше "кресло", тем ближе оно к преисподней.
      Сколько людей за это золото костьми легло? А сколько ляжет... А смысл?"
      Внезапно в памяти всплыли страшные, мертвые лица Свиридова, Насти Родионовой, Франка, Молохова, Мухина, Стрельцова, Корнеева и... безумное лицо Натальи.
      Михаил Спиридонович сделал невольный, резкий жест рукой, словно хотел отогнать привидившийся кошмар. Он открыл глаза. Хватая ртом воздух, с силой рванул ворот рубашки, пытаясь его ослабить. В глазах замелькали яркие, разноцветные всполохи. "Нет! Я не хочу умирать!" - пронеслась в голове паническая, заставившая его похолодеть, мысль. Багров напрягся, пытаясь встать с кресла, но, казалось, оно не отпускало его, прочно и цепко охватив с боков. Он подумал, что сходит с ума и затравленно огляделся. В комнате никого не было. Из столовой доносились приглушенные голоса. Михаил Спиридонович хотел крикнуть, но губы, онемев, перекосились, обезобразив лицо страшной оскаленной ухмылкой. Он почувствовал, как в тело вонзаются тысячи острых, холодных иголок и перевел изумленный, полный ужаса, взгляд на кресло, в котором сидел. На миг ему привиделось, будто оно ожило и зашевелилось под ним, словно раскрыло чудовищную пасть, намереваясь заглотнуть всего целиком. Он дернулся, прилагая нечеловеческие усилия, чтобы освободиться, но в этот момент мозг залило несперпимо ярким золотым свечением. Уже стремительно погружаясь в эту раскаленную, золотую лаву, он увидел вбегающих в комнату Родионова и двух приехавших с ними гостей. И вдруг с невероятным спокойствием и облегчением воспринял в затухающем сознании последнюю мысль: "Кладбищенская команда... но без меня. Нате-ка, суки, выкусите! Вывернулся я, в последний момент вывернулся и сбежал..."
      ... После того, как "скорая" увезла Багрова, настроение у оставшихся окончательно испортилось. С хмурыми, мрачными лицами они пребывали в гостинной, старательно избегая смотреть на кресло, в котором еще каких-нибудь полчаса-час назад живой и здоровый сидел Михаил Спиридонович.
      - У него и раньше давление прыгало, - нарушил затянувшееся молчание Родионов. Он сокрушенно покачал головой: - Вряд ли выкарабкается, инсульт в его возрасте - дело серьезное. Жалко Михаила...
      Валерий Петрович бросил на Родионова мимолетный взгляд и чуть заметно усмехнулся. Он слишком хорошо знал его, чтобы купиться на искренность этого человека, для которого понятия "жалость", "сострадание" и им подобные чувства уже давно перешли в разряд абстрактных и эфимерных.
      В душе Родионова, похожей на пыльный и темный чулан, эти чувства покоились, как ненужный хлам, в самом дальнем углу. Впрочем, изредка он доставал их, чистил и, примерив, одевал на себя, пытаясь выглядеть жалостливым и сострадательным, не замечая, что смотрится в этом "одеянии", по меньшей мере, нелепо и неественно. Как если бы Сатане, извалявшемуся в грязи многочисленных пороков и грехов, внезапно пришло в голову обрядиться в святые белые одежды Господа Бога. Его глаза могли быть скорбными, голос печальным, но сущность, пребывающая под постоянным, жестким надзором мимикрии, с годами подчинила себе и физиологические особенности его организма, заставив работать и развиваться только те мышщы, которые были необходимы для протискивания и проталкивания "в верха". Все остальное за ненадобностью постепенно дряхлело, атрофировалось и, в конечном итоге, отмирало. Поэтому все его попытки проявить искреннее, человеческое участие выглядели жалко, наталкиваясь на мощный внутренний барьер, и несли на себе отпечаток, скорее, гротеска или нелепого дешевого фарса.
      Впрочем, справедливости ради следует заметить, что двое его гостей Полуянов Валерий Петрович и Карташов Анатолий Иванович - представители "среднего звена командования ЗабВО" - по уровню мышления и проявлению чувств вполне соответствовали хозяину дачи. Это были представители двух неприкасаемых армейских каст - "идиологи" и "интенданты".
      К концу восьмидесятых годов советская армия уже не представляла собой единый и сплоченный монолит, одухотворенный верой в идеалы своего Отечества. Русская армия, на протяжении многих столетий гордившаяся боевым духом, выносливостью и верой в победу, окончательно разложилась, "благоухая" тяжелым, смрадным фимиамом повального воровства, пьянства, стяжательства и "дедовщины". А война в Афганистане стала тем осколочным многотонным снарядом страшной убойной силы, который разорвавшись, поставил точку в развале советской армии. На огромном пространстве великой страны в какой-то момент столкнулись два стихийных вала. С южных границ государства в мирное небо поднимались "черные тюльпаны", неся в своей утробе штабеля цинковых гробов. И в это же время, через западные границы в страну, весело звеня на стыках, шли поезда - грузовые и пассажирские, в которых откормленные замполиты и прапорщики вывозили от восточных "братьев-славян" сработанное по европейским стандартам барахло. Армия перестала нести в своей сущности основную смысловую нагрузку - быть боеспособным институтом государства, призванным защишать его границы от посягательств внешнего врага, а ринулась в бизнес и в политику.
      Конечно, в ней оставалось еще немало честных, порядочных, верных присяге и долгу, офицеров, но ни Полуянов, ни Карташов к ним, увы, не принадлежали...
      Сидя сейчас на даче Родионова, каждый из них прикидывал в уме возможные последствия инсульта Багрова. Выздоровеет - придется делиться. Умрет - одной заботой меньше, а прибыли больше.
      - Валерий Петрович, - вновь заговорил после паузы Родионов, - может, мы все-таки подведем кое-какие итоги. Михаила жалко, - повторил он, но походя, словно речь шла не о близком друге, а постороннем человеке, упоминание о котором вызывает досаду и не более того. - Но впереди столько дел. Как там? - спросил, оживляясь и подавшись вперед.
      - В настоящее время мы еще не имеем данных от группы, которая должна была произвести разведку объекта. - Он замялся: - Если честно, это меня тревожит. - Но, увидев, как Родионов беспокойно заерзал в кресле, поспешил его успокоить: - Хотя время у нас еще есть.
      - Эта группа... - осторожно начал Борис Николаевич, - ... Им можно доверять? Они не начнут проявлять нездоровую инициативу? Не дай Бог полезут проверять что и как - проблем не оберемся.
      - Насколько я знаю, подполковник Краснов характеризуется, как исполнительный и дисциплинированный офицер. На счету его группы немало "подвигов", - усмехнулся он. - Но промахов и проколов еще ни разу не было.
      - Надеюсь, они не в курсе всего происходящего?
      - Борис Николаевич, - с укором произнес Карташов, - мог бы и не задавать таких вопросов.
      - Хорошо, хорошо, - быстро согласился тот. - Если все пойдет по плану, нам необходимо уточнить, каким образом мы будем осуществлять вывоз и переброску золота из Белоярска. Такой груз, сами понимаете, обычным рейсом не оформишь.
      - Ты говорил с канадцами? - пристально посмотрел на него Полуянов.
      - Да пробовал, - поморщился Родионов. - Но ты должен понимать, все эти разговоры велись полунамеками и полуфразами. Не мог же я их с ходу огорошить: помогите, мол, господа, несколько тонн золота по вашим банкам растыкать. Речь шла о крупной партии валюты.
      - Но предварительная договоренность есть? - не отставал Валерий Петрович.
      У Родионова забегали глаза, он потянулся к бутылке с водкой, вопросительно глянул на гостей. Те согласно кивнули. Выпив, склонились над тарелками с закуской, но все трое ограничились ломтиками лимона и взяли по одному бутерброду.
      - Так что там? - прожевав, вернулся к прерванному разговору Полуянов.
      - Понимаешь, Валерий Петрович, - нехотя начал Родионов, - есть у них в делегации мужик один, Ричард Кейн. Крупный воротила и, видимо, не последний человек в коридорах власти в Оттаве. Одним словом, настоящая "акула империализма". Он, в принципе, не против "тесно сотрудничать", но...
      - Ты говори, говори, Борис Николаевич, - спокойно произнес Карташов. Сам же сказал: трупы у нас теперь общие.
      - Черт его знает как, но на фуршете всплыл этот Черный яр, - решился рассказать Родионов. - И Кейн загорелся. Стал плести какую-то чушь, дескать, интересуется необычными названиями местностей. Даже, мол, книгу собирается написать. Хобби у него, видите ли, такое. А тут еще ляпсус вышел, - продолжал рассказывать Дмитрий Николаевич. - Они, канадцы, захотели город посмотреть. Мы, естественно, им культурную программу подготовили, все согласовали по времени. Но они - ушлые твари. Если, мол, все соглашения подпишем и договоримся, нашим людям придется работать в вашем городе. Вообщем, захотели узнать, как у нас не только с культурной программой, но и со снабжением, медициной и прочей мурой. Благо, в городской больнице недавно ремонт провели, кое-что обновили. Но в тот день, будь он неладен, из нейрохирургии похитили одного пациента. Кажется, Астахов его фамилия. Он подозревался в убийстве Горыныча. Увели прямо из-под носа милиции и кагэбэшников.
      - Кагэбэшников?! - в один голос воскликнули гости.
      - Вот именно, - подтвердил Родионов. - А главное: канадцы каким-то образом об этом пронюхали и на следующий день Кейн срочно вылетел в Москву, а потом в Канаду. Якобы, по состоянию здоровья. Но мы-то не дураки, знаем, что "состоянием здоровья" многое объяснить можно.
      - И причем здесь Черный яр, этот Кейн и Астахов? - с недоумением спросил Карташов.
      - Я, когда Михаилу все это рассказал, он очень интересную версию выдвинул. - Борис Николаевич внимательно посмотрел на гостей и, собравшись с духом, проговорил: - Астаховым этим сильно "контора" заинтересовалась. Он в бреду черт знает на скольких языках шпарил. И, по непроверенным данным, тоже к окрестностям Белоярска любовью воспылал.
      - Кто он вообще такой? - нервно закуривая, спросил Полуянов.
      - А вот это не смогли выяснить до конца ни милиция, ни "контора". Вроде бы ученый-историк из Ашхабада. Но там на него ничего нет. А тут и канадцы со своими закидонами по поводу Черного яра и уровня развития здравоохранения в Белоярске. Скажите: на кой черт им и то, и другое сдалось?
      - Так что там за версия у Багрова? - напомнил Карташов.
      - А версия у Миши такова, что неспроста в Белоярск канадцы наладились. В Канаду в свое время много господ-аристократов и белогвардейцев бывших смоталось. Между прочим, знаменитый князь Рубецкой, что каторгу и ссылку в Белоярске отбывал, тоже туда уехал после гражданской войны. Даже нобелевским лауреатом стал. Вот Миша и предположил: не мог ли кто из этих "бывших" знать о семеновском золоте?
      - Почему же они раньше не хватились? - скептически заметил Карташов.
      - И кто бы их раньше пустил сюда? - ехидно осведомился Борис Николаевич. - Это теперь бардак и раздолье для воров и мошенников. Говорят, в Москве агенты ЦРУ пачками по кремлевским кабинетам шастают. А уж "бывшим" - сам Бог велел. Они же у нас теперь - "жертвы коммунистической идиологии и тоталитарного режима".
      - А что? - Полуянов бросил на Карташова быстрый многозначительный взгляд. - Все может быть. Но тогда, Борис Николаевич, выходит, что мы, рискуя жизнями и положением, на блюдечке принесем золото этой белогвардейской швали?!
      - Вот то-то и оно, - удрученно ответил Родионов. - Прямо не знаю, как быть.
      - Может, в Китай попробовать? - подал голос Анатолий Иванович.
      - А, - отмахнулся Борис Николаевич, - не получится. Я тоже, было, подумал через Китай его толкнуть. Но почву прозондировал и отказался. Это ж азиаты, дикари! Даром что глазенки узкие, от такого количества золота у кого хочешь они из орбит повылезают! Нет, туда соваться опасно. Заморочат голову своей философией, обведут вокруг пальца, отберут, а самих где-нибудь в стене замуруют. Она ж у них Великая, черта с два кто найдет!
      - Ну и задачка, - покачал головой Карташов. - В кои веки удача сама в руки свалилась - весь земной шар купить можно, а спрятаться негде. Хоть в Антарктиду езжай! И что мне там с этим золотом делать? Перед пингвинами выпендриваться?
      - Интересно, на что расчитывал атаман Семенов, надеясь когда-нибудь вернуть золото? И как он думал им распорядиться? - задумчиво обронил Полуянов. Он внимательно посмотрел на Родионова и Карташова: - А зачем нам, собственно, куда-то ехать и где-то пристраивать свою часть? Борис Николаевич, лучше чем здесь, в Сибири, этому золоту и не найти применения. Да с таким капиталом Москву запросто куда подальше послать можно. Заодно и всех остальных прихлебал - всех этих чернозадых и бледномордых. Сколько можно их кормить?! Отделиться и дело с концом! А, Борис Николаевич? И Запад нас, я думаю, поддержит, с таким-то потенциалом...
      - Я здесь не останусь! - нервно выкрикнул Родионов. Он прищурился, глазки его злобно полыхнули: - Думаешь, Валерий Петрович, "нужным" людям рот заткнем и на этом все успокоятся? Золото - не соль, его много никогда не бывает. Может, нашей доли нам бы и хватило, а тем, - он красноречиво глянул в потолок, - всегда мало будет. И мы для них, как заноза в заднице. У них аппетит - не чета нашему. Поверь мне, рано или поздно спохватятся и доить начнут, пока досуха не выжмут. Нет, вы, как хотите, а я - только за "бугор"! Черт с ней, с Канадой, не клином свет сошелся. Рвану в какой-нибудь "банановый рай" и... "прощай, немытая Россия"! - Он весело и от души рассмеялся.
      Однако, Полуянов и Карташов, отнюдь, не разделяли его оптимизма.
      - Вот в этом "раю", Борис Николаевич, "рано или поздно" КГБ и накормит тебя свинцовыми "бананами" до отвала, - безжалостно вылил на него "ушат холодной воды" Полуянов и безапелляционно закончил: - Если от группы Краснова в ближайшее время не получим сообщения, будем действовать по запасному варианту...
      Я только одного опасаюсь, как бы непосредственный начальник Краснова генерал Орлов, не очухался и "молниеносных" своих искать не кинулся. Он ведь в отпуске был, когда наши люди их дернули под Белоярск...
      Глава десятая
      Далеко заполночь они подъехали к дому, где он временно жил. Нащупав в "бардачке" ключи, он протянул их водителю:
      - Принеси мою куртку и покрывало.
      При этом даже в темноте салона водитель почувствовал на себе его пронизывающий взгляд и не посмел ослушаться. Через несколько минут он вернулся, в нерешительности остановившись рядом с машиной. Лейтенант помог женщине одеться, покрывалом бережно укутал ребенка и, подхватив его на руки, заторопился к подъезду. Женщина покорно пошла следом. Он обернулся и видя, что водитель остался в машине, вернулся, тихо проговорив:
      - Ты пойдешь с нами.
      - Да щас! - не выдержал тот его диктата. - Пойди поищи идиота! Давай
      заканчивай с этой бабой и возвращайся. Нас в другом месте ждут - не дождутся.
      - Я найду тебя везде, - спокойным и бесстрастным голосом произнес Лейтенант, но именно спокойствие и бесстрастность необъяснимым образом подействовали на водителя.
      Вполголоса кроя трехэтажным матом своего напарника, он вылез из машины и вошел в дом. В квартире, кивком указав водителю на кухню, Лейтенант, с ребенком на руках, провел женщину в комнату. Затем вернулся и долго изучающе смотрел на медленно бледнеющего и внутренне похолодевшего водителя. Последний слишком хорошо знал, на что способен этот человек, с глазами цвета выжженной дотла земли.
      Внезапно водитель почувствовал резкие позывы в мочевом пузыре. Он скривился, неловко переступая с ноги на ногу. Лейтенант, продолжая сверлить его взглядом, поднял руку. Водитель шарахнулся, откидываясь всем корпусом назад. Налетев на стоявшую позади возле окна табуретку, он обессиленно рухнул на нее и зажмурил глаза. Тело его задергалось в лихорадочном ознобе, по лицу потекли слезы и он, кусая губы, тоненько и жалобно несколько раз судорожно всхлипнул . Звук хлопнувшей дверцы холодильника заставил его нервно подскочить и открыть глаза. По мере того, как до него доходило значение увиденного, на лице, мгновенно сменяя друг друга, промелькнула невыразимая гамма чувств - от изумления до недоверия. Он с мистическим ужасом смотрел на Лейтенанта, держащего в руке прозрачный целлофановый пакет, в котором вперемешку были навалены дензнаки с изображением американских президентов. Сверху пакет был покрыт тонким слоем изморози, отчего лица их казались мутными и тусклыми, несколько утратив свою привлекательность и значимость. Лейтенант небрежно бросил пакет на стол:
      - Здесь достаточно, чтобы забыть меня навсегда. Ты понял?
      Водитель согласно и ошалело закивал головой, все еще боясь поверить в тот очевидный факт, что его не будут убивать. Более того, не просто отпускают, а и обеспечивают безбедное существование в обмен на сущую безделицу - молчание. Он немного пришел в себя и негромко, охрипшим голосом, спросил:
      - Я могу... уйти?
      - Иди, - пожал плечами Лейтенант.
      Водитель поднялся, нерешительно протягивая руку за пакетом и настороженно следя за реакцией теперь уже бывшего напарника. Взяв пакет,
      боком протиснулся между столом и стоявшим рядом Лейтенантом и опрометью кинулся в прихожую, в паническом страхе на ходу задержав дыхание, и каждую секунду ожидая неминуемой смерти. Оказавшись у входной двери, открыв ее, он все-таки напоследок обернулся и замер на пороге:
      - Но почему?!!
      Но бывший напарник, казалось, не услышал его. Он стоял молча и на губах его блуждала странная, одновременно обворожительная и дьявольская улыбка. Водитель, так ничего и не поняв, но не став уточнять, быстро юркнул в дверь, захлопывая ее за собой. На лестнице послышались его торопливые шаги. Лейтенант же, словно очнувшись, прошел в комнату. Женщина и ребенок, прижавшись друг к другу, смотрели на него глазами, полными мольбы и надежды.
      - Нам надо уходить отсюда, - лицо его вновь превратилось в застывшую маску, на которой холодом и пустотой зияли провалы глаз.
      Женщина невольно передернула плечами, крепче прижав ребенка.
      - Мы можем поехать ко мне, - неуверенно выдавила она. - Но где мы найдем машину?
      - Ждите, - кратко бросил он, выходя из комнаты.
      Спустя несколько минут хлопнула входная дверь и наступила тишина. Женщина еще какое-то время прислушивалась, после чего поднялась, намереваясь обследовать квартиру. Но стоило ей сделать один шаг, как ребенок в панике схватил ее за руку, с недетской силой впившись пальцами в запястье. От неожиданности она покачнулась и чуть было не упала на него.
      - М-м-м! - страшно замычал мальчик, повисая на ней всей своей тяжестью.
      На глазах женщины выступили слезы.
      - Успокойся, - ласково проговорила она, с нежностью и болью глядя на ребенка. - Я никуда не уйду. Только посмотрю.
      - М-м-мо-мы-ы-ы! - продолжал мычать мальчик. Его голос начал переходить в хрип.
      - Пойдем со мной, - женщина трогательно обняла его: - Хочешь пойти со мной?
      Ребенок, часто вздрагивая, закивал головой. Она взяла его на руки, чувствуя, как он в страхе обхватил ее руками за шею. Они прошли в коридор и она с радостью увидела то, что ей теперь было нужно больше всего - телефон. Не мешкая, подошла к нему и с трудом набрала номер, из последних сил удерживая на руках ребенка, который ни в какую не желал расставаться с ней хотя бы на миг. После второго гудка трубку подняли.
      - Алло, Капелька! Это я, Вера! - И не дожидаясь ответа, быстро заговорила: - Мы сейчас приедем. Мы живы! Я не могу долго разговаривать. Жди нас! - и положила трубку.
      Быстро вернувшись в комнату, она напряженно замерла на диване, пытаясь успокоиться и выровнять дыхание. Они не знали сколько прошло
      времени, когда послышался звук отпираемой двери и в комнату вошел Лейтенант.
      - Машина внизу, - лаконично известил он их, тщательно укутывая ребенка и поднимая его на руки.
      У подъезда действительно стояла машина, но за рулем никого не было. Вера вопросительно взглянула на Лейтенанта, затем в недоумении стала озираться. Он устроил мальчика на заднем сидении, кивком приказывая ей сесть рядом. Она не двинулась с места, в глазах ее промелькнули смятение и страх.
      "Почему я верю ему? - подумала с запоздалым раскаянием. - А если он хуже, чем тот, первый? Тот был зверь, садист, а этот? У него же временами глаза страшнее атомной войны, натурального психа или маньяка..." Додумать она не успела. С другой стороны двора в него на большой скорости въехали две машины, на миг ослепив их мощными лучами фар. Лейтенант с силой толкнул женщину в салон, хлопнул дверцей. Их машина, набирая скорость, понеслась вперед, грозя опрокинуться на покрывшем дорогу, расстаяшем, жидком и скользком месиве. Сонная тишина, внезапно рухнув, будто засыпала мирный дворик осколками ночного кошмара, сотканного из визга покрышек, грубых возгласов и криков, скрежета металла и выстрелов.
      Вера, прижав к себе ребенка, закрыла глаза и безвучно шевеля губами, молила Бога, читая подряд все известные молитвы, мешая в них слова и обращения, не столько думая о том, что именно она говорит, сколько - как. Она молилась истово и самозабвенно, полностью абстрагировавшись от всего, что происходило вокруг. В данный момент для нее не существовало ни машин, ни этого ненормального Лейтенанта, ни тех, кто их преследовал. Пространство вокруг состояло всего из двух вечных, неизменных и неистребимых в непутевой и величественной одновременно русской душе ипостасей - Господа Бога и Божией Матери.
      - Куда вас везти?!! - в ее сознание вломился полный негодования голос, который, оказывается, был обращен к ней.
      Вера сказала адрес.
      - Показывай дорогу! - заорал Лейтенант, обернувшись.
      И она неосознанно в ужасе откинулась назад, испугавшись его перекошенного яростью лица. Несмотря на все пережитое, только увидев такое лицо и такие глаза, поняла: вот теперь она знает об этой жизни все!
      Возможно, действительно помогли некие высшие силы, но им удалось оторваться от преследователей. Он загнал машину в темный, узкий переулок и заглушил мотор. Не оборачиваясь, холодно спросил:
      - Кто они?
      - Я... н-не з-знаю, - пролепетала она непослушными губами, дрожа.
      - Ты обманула меня, - произнес спокойно Лейтенант.
      Подобное спокойствие, случается, подавляет психику людей в гораздо большей степени, нежели гнев или ненависть. Потому что зачастую за ним кроется уже не подлежащий переосмыслению, окончательный приговор. Она поняла это, но все-таки попыталась оправдаться:
      - Понимаешь, я должна была позвонить! Я звонила матери мальчика! Это не мой ребенок...
      Он молчал, по-прежнему, сидя к ней спиной. Она не видела его лица, не могла прочитать на нем отголосок хоть каких-то эмоций и чувств. Казалось, все, сказанное ею, бесследно растворяется в пространстве, словно она обращается не к нему, а разговаривает сама с собой. Вера, набравшись храбрости, протянула дрожащую руку и коснулась его плеча:
      - Лейтенант... Зачем ты нас вытащил с той дачи?
      - Дача? - удивленно спросил он. - Там не было никакой дачи.
      На лице Веры отразился испуг. Этот неуправляемый человек вселял в нее ужас своей непредсказуемостью, холодностью и отстраненностью. Временами казалось, что он прибыл на Землю то ли из другого измнрения, то ли вообще с какой-то иной, бесконечно далекой отсюда, планеты. Она сочла за благо не перечить ему, боясь вызвать в ответ взрыв негодования и ярости. Но он, напротив, как ни в чем не бывало продолжал:
      - Это был кишлак. Они вошли в него с двух сторон. Я все видел. Неужели ты ничего не помнишь?..
      После паузы он заговорил вновь, но она не могла понять ни слова. Рука ее медленно сползла с его плеча и бессильно повисла. С возрастающим изумлением на лице она замерла, слушая его сбивчивую, непонятную речь. Это был всплеск эмоций, густо пересыпанный выкриками, возгласами, а временами странными, напевными фразами. Будто он, покинув одну реальность, мгновенно переместился в другую, где уже не было ни "кишлака", ни тех, кто входил в него "с двух сторон", а материализовалось вдруг нечто прекрасное, возвышенное, но недосягаемо далекое и необратимо недоступное.
      - Лейтенант... - позвала она тихо.
      Он не откликнулся. Вера позвала громче и внезапно поняла, что этот мир, в котором они сейчас находились, для него просто не существует. Она открыла дверцу машины и тут же громко ею хлопнула. Он не обернулся и даже не вздрогнул. С бешено колотящимся сердцем Вера подхватила на руки мальчика и быстро вылезла из машины, оставив дверь открытой. Оказавшись вне салона, перевела дух и торопливо заспешила прочь. У выхода из переулка обернулась с каким-то суеверным чувством: в лунном свете ей показалось, что машина напоследок, словно подмигнув, блеснула сумасшедшими глазами темных, как омут, боковых стекол...
      Она торопливо шла по ночному городу, не чувствуя уже ни холода, ни страха. Почему-то после встречи с Лейтенантом она была убеждена, что ничего страшного уже не произойдет. Ибо самым большим страхом, испытанным ею в жизни, как раз и стала встреча с этим непонятным человеком.
      Глава одиннадцатая
      Посетители вошли в палату.
      - Ерофей Данилович! - радостно воскликнул Стукаленко, пытаясь приподняться.
      - Лежи, лежи, - улыбнулся Гурьянов, протягивая находившейся здесь же жене Бориса Ильича большой целлофанновый пакет: - Здравствуй, Серафима Павловна. Я тут наколдовал кой-чего для Бориса. Може, маленько полегчает. Он лукаво прищурился: - Да и тебе пару склянок припас. Устала поди без роздыху. Я там все прописал на бумаге: по сколь и чего принимать.
      - Спасибо тебе, Ерофей Данилович, - благодарно улыбнулась она. - Боря еще те твои настойки не все выпил.
      - Гони ты его отселя! - недовольно пробурчал он. - Ишь, разлегся! И чтой-то ты, Борис, в энтой каморке нашел только? Духотища, ни солнышка тебе, ни воздуху чистого. Птицы не поют и дух казенный. Поехали ко мне, я тебя в тайге-матушке в два счета на ноги поставлю.
      - Отбегали мои ноги, Ерофей Данилыч, - с грустью ответил Стукаленко.
      - Отбегали... Куды там! И чего вы все в энти города попереползали только!
      - Ерофей, кончай трепаться, - засмеялся повеселевший Борис Ильич и обратился к жене: - Фимочка, как унас там с "Божьей водицей"?
      - Боря, у тебя сегодня переливание крови! - всполошилась она.
      - Да сдалась мне их кровь! Я ж русский мужик, а не вампир какой-нибудь. Доставай, доставай, мы по маленькой.
      Серафима Павловна обескураженно взглянула на посетителей.
      - А что? - неожиданно поддержал больного Ерофей и лукаво улыбнулся: Я, как знал, свое зелье захватил. - Он обернулся к молчаливо стоявшему рядом второму посетителю: - Давай, что ли, наши гостинцы.
      Тот протянул Ерофею второй, не менне объемный, пакет, из которого Гурьянов стал доставать баночки, маленькие свертки и, наконец, вытащил поллитровую бутылку с маслянистой жидкостью темно-бордового цвета.
      - Раз такое дело, пойду "на шухере" постою, - усмехнулась Серафима Павловна, поняв, что переубедить мужчин не удасться. - Не дай Бог, главврач или лечащий нагрянут - стыда не оберешься. Ерофей Данилович, вы уж, пожалуйста, не сильно тут...
      - Да нешто я без понятия?! - укоризненно проговорил Гурьянов. - Самую малость, Серафима Павловна. Для поддержания боевого духа, так сказать.
      - Знаю я ваш боевой дух, - махнула она рукой. - Он сюда совсем плохой поступил. А после того, как ему твои "травки" передали, знаешь что учудил?
      - Так, мать, ладно, - засмущался Борис Ильич. - Подумаешь, процедурную сестру за задницу ущипнул. Тоже мне, нашла сексуального маньяка!
      Серафима Павловна только покачала головой и вышла.
      С минуту пациент и гости приглядывались друг к другу. Потом Ерофей пододвинул два стула к тумбочке, быстро и ловко разложил на ней привезенные гостинцы и сноровисто разлил по стопкам жидкость из бутылки. Поднял свою:
      - Ну, Боря, за тебя. Поперед меня решил? А вот шиш тебе с маком! Нам с тобой еще не один год на роду написано в "сторожах" ходить. Так что, и думать не смей! - посмотрел многозначительно и повторил: - За тебя, Борис!
      Выпив, немного закусили. Наконец, Гурьянов решился начать разговор, из-за которого и приехал.
      - Прости, Боря, напарника я свого не представил. Имя его, вроде, самое подходящее - Иван Васильевич, - улыбнулся Ерофей Данилович. - Человек он надежный. Его Амур вдоль и поперек давеча "обмерил". От, холера! - махнул рукой в сердцах. - Чуть было хороших мужиков не порешил мне. Я и сам их проверил, - заметил со значением, никак не отреагировав на удивленный взгляд, брошенный на него при этих словах вторым посетителем. - И к нашему делу касательство имеет - ближе некуда.
      - У меня на днях Малышев был, - хмуро перебил Гурьянова Стукаленко. Думал, конец пришел мне, Ерофей. За тобой послал, а ты, как в воду канул. Это потом мне сказали: на Оленгуй, мол, подался.
      - Рассказал? - спокойно спросил Ерофей.
      Стукаленко кивнул:
      - А куда деваться было? Тебя нет, девка эта, "с косой", в дверях стоит и подмигивает: давай, мол, мин херц, пора... А до меня дошли слухи, что к "Джуме" кое-кто руки протянул. Малышев так или иначе докопался бы, продолжал оправдываться Борис Ильич. - Слухи идут, вокруг Белоярска канитель закрутилась. Вот я и подумал, не поспеем мы с тобой и такое начнется... - Он виновато опутил глаза: - Я ему и про "Язона" сказал.
      - И про...
      - Нет! - тут же вскинул голову Стукаленко. - Это пострашнее "Джумы" будет. Узнай он все, не знаю, как и повел бы себя. Я ему только про "Язона" сказал, о "факторе Язон" вообще не упоминал, - он метнул быстрый, настороженный взгляд на второго посетителя.
      - Значит, Малышев знает, - задумчиво проговорил Ерофей.
      - Кто такой Малышев? - подал голос Иван Васильевич.
      - Роман Иванович Малышев - начальник Управления госбезопасности Белоярска, - ответил Стукаленко.
      - Ему можно доверять?
      - Можно. Он в этой "карусели" двух людей своих потерял. Если кому и верить, так ему.
      - Я, Борис Ильич, после всего, что произошло, никому не верю. А то, что рассказал Ерофей Данилович, так вообще в рамки здравого смысла не укладывается. Потому и приехал к вам, поймите меня правильно. Вся эта история, скорее, на жуткий вымысел похожа, чем на правду.
      - Ерофей, - Стукаленко замялся, а потом решился: - есть в этом деле еще одно очень нехорошее обстоятельство...
      - Говори, - понял его нерешительность Гурьянов, - сказал же: надежный человек. - И со значением добавил: - Видал? Живой и невредимый, а поболе двух суток прошло.
      - Так он... - Борис Ильич замолчал и со страхом, смешанным с долей восхищения и уважения, уставился на посетителя.
      - Вот эдак, Борис, - подтвердил его догадку Ерофей. - Он со своими хлопцами, в аккурат, к самым ящикам и приперся. Задание ему, вишь, такое дали. Так мало энтого, он, Иван Васильич значится, исхитрился ишо и чашку Петри расколошматить! Ну тут уж я не доглядел. Они как в штольню-то вперлись, у меня сразу звоночек сработал; я, значится, и поспешил. Да Амур меня упредил: чуть мужиков на опояски не порвал! Покуда разбирались - что да как, я тебе уж признаюсь, Боря, чуть сам не прихворнул: шутка ли чужаков полный дом, да мало энтого, все, как один, можно сказать, "Джумки" по самое горло наглотались... Ну, как видишь, сдюжили! Значится, стоящие хлопцы.
      - Тогда скажу, - согласился Стукаленко, продолжая глядеть на посетителя. - В Черном яру не только за золотом охота началась. На нем спецслужбы "засветились".
      - Чьи? - быстро спросил Васильевич.
      - Не знаю, - честно признался Борис Ильич. И, спустя минуту, добавил:
      - Вам бы, хлопцы, с Малышевым встретиться, информацией обменяться. Чует мое сердце, опоздать можем. Как бы беда не случилась. А, Ерофей Данилыч? - и он с надеждой заглянул в глаза Гурьянову.
      Тот молча разлил настойку по привезенным стопкам. Поднял свою, задумчиво глянул на свет. Она отливала насыщенным бордовым светом. Внезапно перед взором мелькнул разрастающийся ввысь и в стороны громадный, мерцающий огненно-красными и черными всполохами, гриб. Он жадно всасывал в себя комья земли, обломки деревьев и зданий, людей и животных. Рос и тучнел буквально на глазах. И вдруг от него пошла, набирая скорость, сжатая до упора, тугая, раскаленная стена воздуха. На миг Гурьянову показалось, что он почувствовал на лице ее обжигающее, испепеляющее дыхание и дернулся, пролив несколько капель на руку.
      - Прости меня, Господи... - прошептал онемевшими губами, безумным взглядом обводя притихших собеседников. Тряхнул головой, отгоняя кошмарное видение и несколько раз глубоко вдохнул. - Привидятся же, Господи прости, страсти...
      - Что с тобой? - с тревогой спросил Стукаленко.
      - Будя, - махнул рукой Ерофей. - Нынче выпьем, чтоб Господь Бог Россию-матушку не оставил, да разума нас не лишил.
      Молча выпили.
      - Теперича, мужики, пора итог подвести. - Глянул строго: - Кумекаю я, сколь же нас осталось-то? Хватит ли силенок золото уберечь? Малышев, оно понятно, сильная подмога. А с другого боку... Ну, как зачнет по инстанциям докладывать да совета просить? От таких сообщений у кого хошь мозги набекрень съедут. Понабегут разные "радетели", можем и не отбиться. - Он глянул на сидевшего рядом мужчину: - Как считаешь, Иоанн Васильевич?
      - Смотря сколько набежит, - неопределенно пожал тот плечами, но в глазах заплясали хитрые искорки. - С воздушно-десантной дивизией, ясное дело, тяжеловато будет, но ее, скорее всего, на нас и не натравят. Я так понимаю: лишние рты нашим "кладоискателям" ни к чему. Значит, попытаются вызвать "спецов". Придумают задачку об "условном противнике" или "диверсантах", или еще лучше - "сбежавших из колонии рецедивистах", естественно: "особо опасных". И по одному нас "отщелкают".
      Надо что-то придумать, чтобы их с толку сбить. - Он поморщился: Откровенно говоря, не хотелось бы мне с Малышевым встречаться. Честно признаюсь: не люблю "конторских". Вы уж меня, мужики, извините ради Бога, я, вроде, и сам всю жизнь не в белых перчатках проходил, но такое учудить с этим золотом, с чумой... Это ж как свой народ "любить" надо, чтобы на такую бочку пороховую посадить!
      - Народ... - фыркнул негодующе Борис Ильич. - Да ты погляди кругом, с какой радостью он нынче на эту бочку лезет! Не протолкнешься! Кто сейчас царь и Бог в Державе? Доллары! Ну нажремся мы их, набьем брюхо и карманы. Дальше что?!! - Он, побагровев, приподнялся и продолжал: - Все одно: всем два на полтора отмеряно, один костюмчик и пара штиблет. Детишкам и внучатам нажитое оставить? Дак это еще как посмотреть - что именно оставляешь. Если на чужих слезах и крови богатство распухло, так эти самые слезы и кровь вместе с богастством и перейдут "по наследству". А ты - "народ", "бочка пороховая"...
      - Неужели все так безнадежно? - усмехнулся напарник Ерофея.
      - Почему безнадежно? - искренне удивился Стукаленко. - Народ не человек, он в "безнадежном состоянии" никогда не будет. Память отшибет это бывает. Но временно. Временно! - повторил веско. - Вот Америка силу нынче набирает. Допустим, согнет она нас в баранний рог. Мы-то полежим, отойдем со временем, встанем, отряхнемся и по новой за свое примемся. Недаром "Ваньку-встаньку" наш народ придумал. А у нее врага-то не останется, нового искать придется. Найдет - нам же лучше. Пока они друг другу морды "чистить" будут, мы под эту драку за "мировое господство" и поднимемся. За нашу историю, дорогой товарищ Иоанн Васильевич, кого только под стенами Кремля не перебывало. И где они все?
      Америка - молодая пока что, ей силу девать некуда. Вот она, как пьяный фраер на танцплощадке, всех и цепляет. И пусть. Начиталась, блаженная, Толстого, Достоевского, Чехова и думает, что все про нас узнала, поняла и сделала выводы. А вот шиш там! Эти трое классиков только душу нашего народа раскрыли. Но у него еще и характер есть. И вот его-то, что называется, не в бровь, а в глаз уже другой товарищ расписал. В самую точку попал!
      Ерофей и Иван Васильевич улыбнулись, догадавшись из всего раннее сказанного Стукаленко, кто именно метко и правдиво раскрыл сущность русского народа.
      - Вот то-то и оно, - подвел итог Борис Ильич. - Золото это нам еще пригодится, мужики. Сберечь его обязательно надо для России. Из меня теперь помощник вам никудышний, но всем, чем могу, помогу. Наливай, Ерофей! Под нее, родимую, глядишь и надумаем что путнее...
      Глава двенадцатая
      Лариса Комарова жила в нескольких минутах ходьбы от работы. После смерти бабушки она переехала в ее дом, построенный еще до войны, но до сих пор крепкий, с просторными верандой, кухней и тремя светлыми комнатами. Родители, оставшиеся в двухкомнатной квартире, изредка навещали дочь, не слишком обременяя ее своим присутствием, справедливо полагая, что так ей гораздо легче будет устроить личную жизнь. Лариса не просто любила этот уютный дом, с маленьким садиком и окнами, выходящими в тихий переулок, она его обожала.
      Ей нравилась старая, довоенная мебель, кружевные, плетенные бабушкой, салфетки и ею же вышитые крестиком картины, всевозможные безделушки, стоящие на буфете и этажерках, домотканные, вязанные вручную, половики. Переехав, Лариса ничего не поменяла, забрав из квартиры родителей только книги, магнитофон и переносной телевизор.
      В гостях у нее перебывали все сотрудники нейрохирургического отделения во главе с Артемьевым, которого они любили и боготворили, иронично называя между собой "мил человек". Нередко дни рождения, юбилеи и праздники справляли именно у нее. Затарившись продуктами, вваливались веселой, шумной компанией, раздвигали большой, круглый, необъятных размеров, стол и торжественно открывали очередной "капустник".
      Собирались ни ради еды и выпивки, а потому что чувствовали потребность отдохнуть душой от скорбных и печальных будней больницы. Однако за последние год-два такие посиделки случались все реже. Страну неумолимо накрывали предзакатные сумерки, а жизнь все больше стала напоминать узловую станцию образца смутного времени, с его коронным девизом: "Хватай мешки, вокзал отходит!"
      В жизни самой Ларисы, правда, никаких особых перемен не предвиделось. Два бурно начавшихся романа постепенно и безболезненно сошли на нет. Хотя нельзя сказать, что она была обделена вниманием мужчин. Небольшого роста, склонная к полноте, сероглазая шатенка, с ямочками на щеках, она слыла веселой, доброй хохотушкой. Внешность Ларисы вряд ли подпадала под определение "красавица", но внутренняя чистота и обаяние делали ее привлекательной именно в силу этого. На нее засматривались, за ней пытались ухаживать. Но дальше легкого флирта отношения она, как правило, не развивала. После неудачно закончившихся романов решила, что довольно размениваться на сиюминутные радости и пришло время всерьез подумать если не о семье, то хотя бы о ребенке. Ей было двадцать восемь лет, однако выглядела она, несмотря на полноту, несколько моложе.
      В это утро, собираясь на работу, она, по устоявшейся годами привычке, встала пораньше. Зябко кутаясь в теплый халат, выглянула в окно. На улице шел дождь. Поставив на плиту чайник, Лариса прошла в ванную. После переезда родители помогли провести ей в дом воду и отопление. Она умылась и, вытираясь, мельком бросила взгляд в зеркало.
      "Да, Лариса Ляксевна, стареете... - подумала, улыбнувшись. - Много спите, много едите, много мечтаете. Не пора ли встряхнуться? А с кем? - Она вздохнула: - Был претендент да сплыл. Хотя, какой он претендент? Все фантазии ваши, Лариса Ляксевна. Это я на нем зациклилась, а он и в глаза меня не видел. А если бы увидел? - Она повертела головой из стороны в сторону: - Не-а, не то пальто... Кто же его увез? Так, хватит!" - приказала себе и, выйдя из ванны, пошла в кухню готовить завтрак.
      Открыв холодильник, придирчиво оглядела продукты.
      - Надо худеть, - проговорила вполголоса, доставая пакет с кефиром. Взвесив в руке, поморщилась и вернула его на место, задвигая подальше вглубь холодильника: - Вот кому надо, пусть и худеют. А Баба-яга против! И Лариса решительно протянула руку к кастрюльке с любимыми макаронами и рыбными котлетами.
      Спустя время, раскрыв зонт, она уже выходила за ворота. Недалеко от ее дома стояла машина. "К кому это?" - подумала отстраненно, проходя мимо и перескакивая через лужи. Она прошла чуть вперед, но потом остановилась и обернулась. Что-то в этой машине ее насторожило. "Там кто-то был внутри, пронеслась мимолетная мысль. - Нет, наверное показалось. А вдруг водителю плохо стало?". Она вернулась и, неловко держа зонт, наклонилась, вглядываясь сквозь залитое струями дождя, стекло. На двух передних сиденьях действительно кто-то лежал в неудобной, скрюченной позе. Лариса нерешительно постучала по стеклу.
      - Эй, - позвала негромко. - Вы - живой?
      Видя , что на стук нет никакой реакции, дернула дверцу на себя и та открылась. Человек мгновенно проснулся, выпрямляясь, подобно тонкому лезвию шпаги, и оказался с ней лицом к лицу. Его движение было настолько стремительным, выверенным и неожиданным, что Лариса инстинктивно отшатнулась, чувствуя, как ее неудержимо повело назад и она вот-вот рухнет на спину. Он успел выскочить и подхватить ее в последний момент. Даже свозь плотную ткань теплого плаща она ощутила мертвую хватку сильных, как тиски, пальцев. И перевела ошеломленый взгляд на его лицо.
      - Сережа?!! - только и смогла выдавить она потрясенно, впав в транс.
      - Меня зовут Лейтенант, - как-будто издалека услышала его голос Лариса.
      В ушах еще стоял звон, но она начала приходить в себя. Окончательно очнувшись, тихо произнесла:
      - Сережа, тебя все ищут.
      Он глянул подозрительно:
      - Кто ты?
      - Лариса. Комарова... - смутилась она под его взглядом.
      - Тебя кто прислал? - он крепче сдавил ей руки.
      Она попыталась освободиться, все больше нервничая и пугаясь:
      - Сережа, - пролепетала неуверенно, - меня никто не присылал. Отпусти меня, пожалуйста, я все тебе объясню.
      Он слегка ослабил хватку, но рук ее не выпустил. Мелкий, секущий дождь заливал их, за несколько минут полностью промочив одежду. Она дрожала от холода, но ему, видимо, данное обстоятельство не причиняло совершенно никаких неудобств.
      - Сережа, пойдем в дом, - взмолилась она, чуть не плача.
      - В твоем доме засада, - ответил он и она вдруг увидела в его глазах постепенно закипающую ярость.
      Лариса затравленно оглянулась, намереваясь криком позвать на помощь, но он отпустил ее, проговорив решительно и четко:
      - Я убью их.
      Наконец, до нее дошло, что он абсолютно не соображает, где и с кем находится. Осторожно взяв за руку, она слегка подтолкнула его к дому:
      - Конечно, Сереженька, конечно. Ты их всех убьешь. Они все сейчас получат по полной программе. Ты им покажешь, родной, чтобы впредь не устраивали засады...
      Приговаривая, Лариса завела его в дом, поразившись, насколько быстро в нем идет трансформация чувств и настроений. Только что перед ней стоял не человек, а готовая "машина-убийца", но не прошло и пяти минут, как вместо этого - послушный, спокойный и инфантильный ребенок. Она усадила его на веранде, сняла обувь, быстро скинула с себя мокрую одежду и провела его в комнату. При этом ни на минуту не умолкая, стараясь говорить ласково и вкладывая в интонации максимум нежности и любви.
      Он с недоумением остановился посередине комнаты, медленно обводя взглядом обстановку.
      - Сережа, - негромко позвала Лариса, - тебе необходимо лечь в постель. Раздеться и лечь, иначе можешь подхватить пневмонию. В твоем положении это равносильно смерти. Ну, пожалуйста...
      - Да, - ответил он, кивнув. - Равносильно смерти...
      Она подошла и стала снимать с него одежду, стараясь не встречаться взглядом:
      - Я принесу тебе папины рубашку и штаны. По росту - подойдет, а по ширине - немного великовато, но это и хорошо - свободнее будет. Вещи твои я по батареям раскидаю, к вечеру все высохнет. И обязательно откормлю тебя. Посмотри, как ты осунулся и похудел. А этот шрам обработать надо. Где ты так звезданулся? - без умолку тараторила она, расстегивая последнюю пуговицу на рубашке и разводя ее полы в стороны. - Сейчас уложу тебя и... О, Господи! - невольно вскрикнула она, отступив на шаг, и замерла. Потом заглянула ему в лицо: - Откуда у тебя эт-т-то? - спросила заикаясь и с ужасом глядя на страшные шрамы на его теле.
      На нее в упор смотрел незнакомый человек, с глазами цвета выжженной дотла земли...
      Глава тринадцатая
      Малышев и Казанцев, в конечном итоге забравший заявление, сидели вдвоем в кабинете, подводя итоги.
      - Как Астахов себя чувствует? - задал первый вопрос Роман Иванович.
      Геннадий открыл принесенную с собой папку, но не заглядывая в нее, начал докладывать:
      - Понемногу приходит в себя. Мы поместили его в закрытом пансионате. Рядом с ним постоянно дежурят наши сотрудники. У него, оказывается, склонность к "побегам" выявилась. Удирает из палаты, а потом говорит, что ничего не помнит. Последний раз в дождь удрал. Наши врачи говорят, что с головой у него действительно не все в порядке. Предполагают даже эпилепсию, как осложнение после сильной контузии. Вообщем, говорить о выздоровлении не приходится, хотя он и получает достаточно интенсивную терапию и в полном объеме. Наталья Род..., то есть, Артемьева к нему рвется, задергала всех дежурных, ничего слышать не хочет.
      - Решим этот вопрос потом. Что дали его первые показания?
      - Упорно настаивает на версии безобидного ученого-историка. Проверку мы продолжаем. У него действительно была контузия. Кроме того, пришел, наконец, ответ из Министерства обороны. Получено его личное дело. На первый взгляд, косвенно все его показания подтверждаются, но ведется поиск реальных людей, способных опознать его. Родственников, оставшихся в живых, у Астахова нет. Материалы по ранним годам жизни, как вы знаете, погибли во время землетрясения. Ведем проверку по сокурсникам и одногруппникам Астахова в годы его учебы в университете.
      - Сослуживцы по Афганистану? - спросил Малышев.
      - Здесь есть некоторые сложности. Дело в том, что в Афганистане Астахов был задействован в нескольких спецоперациях, которые проводило ГРУ.
      - Ученый-историк? - недоверчиво заметил Малышев.
      - Он, своего рода, уникум, - улыбнулся Геннадий Борисович. Досконально знает культуру, жизнь, быт, традиции ирано-таджикских народностей, не говоря уже о языках и диалектах. Помимо этого, прекрасно владеет приемами рукопашного боя, метко стреляет.
      - Ни дать, ни взять - Индиана Джонс. Однако, по меньшей мере, странные увлечения для ученого, - усмехнулся, покачав головой, Роман Иванович. - Он, кстати, как-то объясняет это?
      - Утверждает, что боевое искусство - неотъемлемая часть вековой истории и традиций народов, издавна населявших этот регион. Хотя, после командировки в Афганистан, Астахов клянется, что в жизни больше оружие в руки не возьмет. Насмотрелся, мол, и на вековые, и на сегодняшние "традиции".
      - "Рукопашник", стрелок, прошел Афган, а не смог сгруппироваться и на льду удержаться, - задумчиво заметил Малышев.
      - Бывает, - дипломатично обронил Казанцев.
      - Геннадий Борисович, а на ваш, личный, взгляд, что представляет из себя Астахов?
      Казанцев немного растерялся и неопределенно пожал плечами:
      - Лично я ему верю пятьдесят на пятьдесят. С одной стороны, косвенных подтверждений его показаний - более, чем достаточно. С другой... Мне кажется, он что-то не договаривает. Возможно, это связано с его участием в спецоперациях ГРУ. Но факт остается фактом: мы, практически, до сих пор не имеем в отношении него четкой и правдивой доказательной базы. Возьмите, к примеру, последний эпизод его участия в боевых действиях в ДРА.
      - А что там? - заинтересовался Малышев.
      - Караван, к которому он был временно прикомандирован, формировался из разных подразделений. Люди знали друг друга недостаточно хорошо. Колонна попала в засаду на участке, который давно и успешно контролировался нашими войсками. Но почему-то именно в этот день с "точек" были сняты люди и караван, практически, обрекли на уничтожение. Кто отдал приказ оголить этот участок, до сих пор выяснить не могут. Но и это еще не все.
      Колонна оказалась разгромленной, как говорится, в пух и прах. Однако, душманы отчего-то не спустились, как обычно, за трофеями. Более того, кто-то, опять же неизвестно кто именно, вызвал "вертушки", которые прибыли, на редкость, оперативно. Но в живых, представьте, из всего каравана! осталось только двое - Астахов и еще один парень. К сожалению, следы этого второго, странным образом, затерялись и найти его невозможно. Он проходил лечение во многих госпиталях. Потом из одного его выписали, а в другой он не поступил. Мало того, исчезли все документы на него, - закончил Геннадий, многозначительно посмотрев на Малышева.
      - Каковы же ваши выводы?
      - Слишком много вокруг Астахова невыясненных обстоятельств. Создается впечатление, кто-то целенаправленно убирает свидетелей, которые могли бы его опознать или пролить свет на его личность.
      - Следовательно, вы все-таки подразумеваете, что Астахов - не тот человек, за которого себя выдает?
      - Это покажут результаты наших проверок, - осторожно ответил Казанцев. - Но надо отдать ему должное, держится он безукоризненно. Простите, Роман Иванович, но именно эта безукоризненность меня и смущает.
      Тот понимающе улыбнулся:
      - Что ж, подождем. Теперь, касательно убийства "триумвирата" и "золотого дела". Вы встречались с Иволгиным?
      - Они ведут разработку Родионова и компании. В тесном взаимодействии с нами.
      - Багров не пришел в себя?
      - Врачи вообще не надеются, что он заговорит и будет самостоятельно передвигаться в будущем.
      - Они и с Астаховым тоже самое твердили, - иронично усмехнулся Роман Иванович.
      - К счастью, лежит он не в отделении Артемьева. Его уж точно похищать никто не будет. Не знаю, как насчет "необратимых изменений мозга", но паралич его разбил крепко.
      - Материалы по Полуянову и Карташову собрали?
      - Да. Теперь предстоит выяснить, кто стоит над ними. Передвижения, телефонные контакты всех троих тщательно отслеживаются и фиксируются. На прослушивание поставлена также дача Родионова. А еще есть новости по "Язону".
      - Слушаю, - тут же оживился и насторожился Роман Иванович.
      - В его окружении вчера замечены несколько человек. Мы ведем скрытое наблюдение, но пока, к сожалению, выяснить, кто они и откуда взялись, не смогли.
      - В чем причина?
      Казанцев замялся и озадачено проговорил:
      - Есть основания предполагать, что рядом с "Язоном" в настоящий момент находятся "профи", причем высочайшего класса.
      - Чьего класса? - подавшись вперед, холодно осведомился Малышев. Наши или...
      - Наши, - поспешил успокоить его Геннадий Борисович.
      - Прикрытие?
      - Но ведут себя довольно странно. И я бы сказал... немного нервничают.
      - Еще бы! - не удержался Роман Иванович. - Вот что, Геннадий Борисович, думаю, пора нам переходить к конкретным и радикальным мерам...
      Договорить ему помешал телефонный звонок.
      - Слушаю, - поднял трубку Малышев. Несколько минут он молча выслушивал сообщение, потом приказал: - Немедленно свяжитесь с Завьяловым, он с сегодняшнего дня отозван, и с Иволгиным. Пусть они задействуют своих людей. - Положив трубку, пояснил напряженно следившему за разговором Казанцеву: В переулке Лазо нашли машину, в которой, со слов Рясной, ее с сыном Сотниковой привезли в город. Мы и тут в хвосте оказались! Не смогли блокировать машину после телефонного звонка Рясной на квартиру Сотниковой. Еще и стрельбу устроили... Кстати, она ничего нового не вспомнила?
      - Роман Иванович, я убежден, что она все помнит, но не хочет говорить. Мы пока не настаиваем: все-таки женщина, судя по ее виду, пережила немало. Она почти вся седая. А мальчик перенес сильный психологический шок. Сейчас с ним работает Блюмштейн. Он говорит, что ребенок еще не скоро оправится от пережитого потрясения. Однако, Вера Николаевна категорически отрицает причастность к этой трагедии представителей криминалитета. И что удивительно, не просто отрицает, а всячески старается защищать.
      - Возможно, Геннадий Борисович, у нее имеются на то основания. - Он с досадой сжал кулаки: - Мы все время опаздываем!
      Прозвучал еще один телефонный звонок. Малышев поднял трубку:
      - Минутку... Геннадий Борисович, вы свободны, - обратился он к коллеге. - Продолжайте розыск по Астахову и начинайте вводить в курс дела тех, кто будет задействован в операции "Руно-2". - Затем вернулся к телефону: - Слушаю... Геннадий Борисович! Задержитесь, пожалуйста, - успел крикнуть он уже выходящему Казанцеву.
      Тот нерешительно замер на пороге. Малышев, продолжая слушать, помахал рукой, приглашая его опять в кабинет, одновременно проговорив в трубку:
      - Проводите его ко мне. - Улыбнувшись, посмотрел на коллегу: - Знаете, кто к нам пожаловал? "Язон"...
      Бессонница цвета осенней березы. Ночь накануне...
      Георгий Степанович Артемьев.
      ... Он ждал этой ночи с давно позабытым ощущением долгожданного, выстраданного подарка. Дело было даже не в обычной физической усталости, когда подкашиваются ноги, вялыми становятся движения, помимо воли закрываются глаза, а мозг отказывается работать, исчерпав суточные лимиты умственного и интеллектуального потенциала, не в состоянии не только обрабатывать информацию, но и воспринимать ее.
      Артемьев входил в эту ночь, как, должно быть, входят уставшие, странствующие пилигримы в раскинувшийся у теплого моря сказочно богатый город. За плечами - "пустая котомка"; он отдал и роздал все, что имел, открыв самые сокровенные тайники. Душа обеднела, но не обнищала. Но разум, вырвавшись из тисков страха и двойственности, став свободным, все-равно не отпускал, продолжая жить по своим, жестоким и безжалостным, правилам: он повелевал, подавлял и подчинял, даже в эту долгожданную, желанную ночь, сулившую приют и забвение.
      Доктор проснулся, словно от резкого толчка. В закоулках темной комнаты мгновенно попрятались, исчезнув без следа, соскочившие с осколков сна фантастические образы и цвета. Он включил ночник, бросив взгляд на стоящий на прикроватной тумбочке будильник. Часы показывали начало четвертого. Георгий Степанович, вздохнув, повернулся на другой бок, намереваясь продлить прерванный сон. Минут через десять, оставив тщетные попытки уснуть, перестав нервно ворочаться с боку на бок, он бездумно уставился в потолок. Но разве можно без мыслей идти по темной, скользкой и коварной дороге ночи?..
      ... Я всю жизнь лечил людей и был счастлив. Счастлив от сознания, что мне не приходилось заставлять себя делать эту работу, совершая над собой насилие - нравственное, духовное или физическое. Я был счастлив. Но теперь ничего подобного уже не будет. Как получилось, что я оказался рядом с такими разными и совершенно непохожими на меня людьми, как Иволгин, Малышев, Наташа, Капитолина Сотникова, Астахов, принятый за другого человека или все-таки искуссно притворяющийся? Что у меня общего с ними?
      Я решил, что существует долг, который мне непременно необходимо заплатить. Тогда отчего в этот процесс оказались вовлеченными столько посторонних людей? Потому что их вовлек я. Но какое они все имеют отношение к моему долгу? Ровным счетом, никакого! Значит... Значит, не так уж счастлив я был до этого. Что-то уходило, стирались грани, исчезала новизна восприятия и захотелось бури, движения, скорости. Я превратил лечебное учреждение в заповедник для "жандармов", как говорит Ерофей, всех рангов и мастей. А вот этого делать я не имел права ни при каких обстоятельствах, невзирая ни на какие "личные долги".
      Во многих из нас сидит до поры до времени демон вселенского добра. Мы пытаемся объять необъятное; найти решение нерешаемых задач; опираясь на личное мировоззрение, переделать этот мир в лучшую сторону. Но кто сказал, что у нас есть на это право?!! Что в погоне за торжеством
      вселенского добра, мы не причиним самым родным, дорогим, близким и остро нуждающимся в нас людям неисчислимые страдания, горе и беды, не станем причиной невосполнимых утрат?
      Я ирочнично посмеивался над молодым, одержимым идеями всеобщего равенства и братства, Игорем Приходько. Но так ли уж далеко ушел от него сам? Не раздумывая, кинулся на баррикады "большой политики". Сколько всего узнал, чего только не натворил, даже во вкус вошел. А, собственно, что же тут странного и непонятного? Человечество за тысячи веков еще не придумало игр забавнее и захватывающее, чем те, где основные правила и условия выражены всего-то четырьмя глаголами: "прятать", "искать", "убегать", "догонять".
      Я, похоже, "наигрался"...
      Я хочу быть счастливым, как раньше. Хочу, чтобы столь же счастливы были все, кто мне близок и дорог - моя семья, мои друзья, сотрудники, больные. Я очень этого хочу и потому... выхожу из игры, где всего четыре глагола. Может, в масштабах Вселенной - это ничтожно мало. А если мерять одной человеческой жизнью?..
      Ерофей Данилович Гурьянов.
      ... Тайга и он. Сросшийся с ней, впитавший в себя повадки зверей и птиц, ставший деревом и травинкой, крупинкой земли, каплей воды. Он вжился в новые интонации своего голоса, фразы и слова, в иной диалект, навсегда забыв утонченную, аристократическую речь, отказавшись от семьи и став причиной смерти некогда любимой женщины. Он отрекся даже от своего имени, составляющего славу и гордость этого Отечества. Он стал совершенно другим человеком, дважды в своей жизни умирая и воскрешая - в 1943, 1952 и, наконец, в 1963 году. Единственное, от чего он не смог бы отречься - от Бога. Но по странной прихоти судьбы это от него никто и не потребовал...
      Он выбрал все это много лет назад: свой путь, одинокий дом и жизнь в нем - вдали от людей, их забот и проблем. От целей, к которым они шли мимо него дружными, сплоченными рядами, скованные одной страстью, ведомые бессердечными, лицемерными и, зачастую, просто глупыми поводырями. С годами разрыв между ним и людьми неумолимо увеличивался и однажды стал настолько очевидным, что его суждение о людях приобрело новое качество. Он полюбил людей.
      Полюбил с недосягаемой нами мудростью отшельника. Так, как, должно быть, любили и молились за род людской святые старцы и иноки в некогда разбросанных по всей Руси обителях и пустынях.
      Он не мог понять - то ли отстал от людей, то ли перерос и ушел в своем пути дальше и выше. Но факт оставался фактом: живя среди первозданной, неуправляемой, свободной стихии дикой природы, он, будучи сам человеком, ощутил однажды свое второстепенное, подчиненное место в ней; ощутил и осознал, насколько человек на самом деле хрупкое, беззащитное существо. Как обделен он любовью - не той, всеохватной, пылкой и страстной, что заключена в словах и "откровениях", не в бесстыдной, вульгарной и выставленной напоказ, а иной - замешанной на нежности, искренности и жалости. Нам всем необходима любовь тихая, выстраданная, тайная; любовь полушепота и полувзгляда, но за которой, как за тонкой льняной сорочкой - прочная, стальная кольчуга, всегда присутствует это неизбывное, где-то фанатичное и неистовое, как и вся Святая Русь - "Жизнь отдам за тебя!".
      Ерофей осторожно высвободил руку, нежно проведя по волосам жены:
      - Спи, Аннушка... До зари далече покуда. Я сейчас...
      Он встал, набросив на плечи тулуп, вышел на крыльцо. Тотчас во дворе показались собаки.
      - Спите, лобастые, ночь на дворе, - ласково проговорил он. - Эт у меня, нешто у мытаря, чтой-то сердце расшалилось.
      Псы, виляя хвостами , подошли к Ерофею и подняв морды, глядя на хозяина, жалобно заскулили.
      - Ну, будя, будя... - он потрепал их по загривкам. - Чай, не конец света, Земля покуда вертится и, дай Бог, поутру солнце встанет. Идитя ужо...
      Собаки послушно повернули к сараю, а Ерофей, постояв еще с минуту, вернулся в дом. Лег, но заснуть так и не смог.
      ... Я всю жизнь был хранителем золота. Золота Державы. Я был "Язоном", которому доверили "золотое руно" России. Теперича... Ох, полно, Ерофей, притворяться! Кто твои мысли подслушать может? Разве что Бог, а он и так о тебе наслышан. Заладил: "теперича", "покуда"... Так в роль вошел, что не имени, не родства, не языка не помнишь. Так о чем я? О золоте...
      Руки к нему человек от самого рождения на этой земле тянет. Одни тянут, другие - эти руки рубят. Вот и к черноярскому золоту дотянулись. Не зная, что помимо сторожа-"Язона", есть еще и "фактор Язон". Не могло его не быть, потому что если есть сторож, при нем всегда и ружье найдется. А мое "ружье" пострашнее чумы. И что мне делать, как поступить?
      Господи! Ну почему людям в любви и покое не живется?!! Золото - это ж малая часть мира. Нет же, на него, как мотыльки на огонь, летят стаями, тучами. А мимо - любовь, дружба, семья, дети, - все под корень вырубается. Все идет на строительство "Арго" - за руном! за руном! - за ним, самым "родненьким, дорогим и желаненьким" золотишком. Вот и приплыли... И как мне быть?
      Рулевые, прости Господи, задали задачку! И ведь кроме меня решить ее некому. Сами под Кремлевской стеной улеглись, помирились - и грешники, и праведники. Им теперь лучше всех! И плевать они хотели на сегодняшних щелкоперов с их разоблачениями, расследованиями, белыми и темными "пятнами" в истории. Они такую фигу скрутили, от которой у нас еще не одно десятилетие скулы набок сводить будет!
      Но меня! - за что ты наказал, Господи?!! Дорогу никому не переходил, жен чужих не уводил, детей не сиротил. Не воровал, не убивал. За что меня караешь таким испытанием? А не зря ли, Ерофей, Господа лихорадишь? Ведь знаешь же, что не только при золоте Державы состоял и этот штамм чудовищный оберегал. Сколько тогда, в пятьдесят втором, бумаг подписал, одну другой страшнее? Подписывал и знал: если "ружье" заряжено, придет срок непременно выстрелит! И ты подпись свою поставил: мол, будьте спокойны, товарищи, в случае чего - на курок, не задумываясь, нажму. Чего тогда Господа теребишь: зачем да почему? Вот за те бумажки-подписи ты сейчас в потолок глазами и пялишься. Страшно тебе... А когда-то с горящим взором лихо отрапортовал: "Всегда готов!" и на массовое убийство свою "резолюцию" наложил. Значит, пришло время отвечать. Спросится словами - ответится поступком. Но как страшно-то, Господи...
      Петр Андреевич Иволгин
      ... Он сидел в кухне, уставившись в темное, наполовину задернутое гардиной, окно. Перед ним стояла пепельница, доверху заполненная окурками, и большая, расписная кружка с остатками давно остывшего крепкого чая. Было очень тихо, холодно и очень одиноко...
      Он знал, что за прикрытой в кухню дверью спят, иногда капризные и эгоистичные, но самые его дорогие и любимые - жена, дочь и сын. Знал, что за скрепленной не Бог весть какими, старыми замками входной дверью спит осточертевший ему, вызывающий нередко приступы глухого раздражения и едва скрываемой ярости, но тоже дорогой и любимый город. Знал, что за пределами города на одной шестой части суши огромного континента спят или бодрствуют миллионы людей, объединенных в емкое, грозное и в тоже время уязвимое и хрупкое понятие - Супердержава, страна, где он родился и без которой себя не мыслил. Он знал это, но все-равно отчего-то было очень тихо, холодно и очень одиноко...
      ... Я всю жизнь стоял на страже социалистической законности. Теперь мне говорят: майор, ты должен все забыть, как страшный сон. Не было никакого социализма, все это происки жидов и германского кайзера, на деньги которых "Ульянов и Компания" построили в Великой России самую кровавую в истории человечества диктатуру. Пойми, майор, это в тоталитарном государстве у тебя были спекулянты, взяточники, воры и убийцы, предатели и насильники. В свободной, демократической стране всего этого нет и быть не может. Давай, майор, настраивайся на новое мышление! Ты теперь будешь стоять на страже частной собственности, свободного рынка и частного капитала. Откуда здесь частный капитал? Майор, зачем тебе задаваться подобными вопросами? Твое дело - стоять на страже! Понял? На, лови кусок! Мало? Майор, понимаешь... Дело в том, что "стоять на страже в свободной и демократической стране" - имеет свои нюансы. Стоять-то, разумеется, надо и даже навытяжку, но желательно... с закрытыми глазами и молча. Давай, попробуй. Ничего не видишь? Ну, а мы что тебе говорим, майор?! Нет ни взяточников, ни спекулянтов, ни воров, ни убийц, ни предателей, ни насильников. На, лови еще кусок! За сообразительность... Понял теперь, в чем твоя служба заключается? Лапы под себя, морду под хвост и глаза закрыты. Усек, Мухтар? Ну, и молодец...
      ... Почему это случилось со мной? Отчего жить в это время мне? Рок? Судьба? Или, как говорят индусы - карма? Это что же надо было натворить в прошлой жизни, чтобы сегодня так мучиться? А, может, потому и мучаюсь, что ничего не сотворил? Не построил, не выпестовал, не научил, - а только дергал с корнем и "пересаживал", с одной стороны "колючки" по другую... Мне эта работа нравится. Но если честно, наедине с самим собой: может человеку нравится такая работа? И может ли человек оставаться нормальным, занимаясь этим всю жизнь? Мы глушим себя сигаретами, водкой, случайными связями - как будто торопимся не успеть дожить, докурить, допить, долюбить. Все это мелькает в жизни, как полустанки, скоротечные остановки. Основное - гон. Один сплошной, большой гон - из века в век, из года в год, изо дня в день, прихватывая зори и рассветы, сумерки и закаты - до тех пор, пока не остановят либо пуля, либо...деньги. Третьего не дано. И никто, ни одна живая душа не знает, как страшно так жить. С постоянным ощущением, что все люди - исчадия ада, твари-мутанты, совершенно лишенные человеческих признаков. Ассенизаторам легче, они могут отмыться, надушиться, переодеться. А наше дерьмо всегда с нами...
      Роман Иванович Малышев
      ... Ночь. Нехватка спасательных средств. Отсутствие опоры. Холодное, многомерное, многомильное безмолвие, когда уже стихли все стоны и крики. Эта ночь почему-то представилась ему ускользающей из-под ног палубой терпящего кораблекрушение парохода. И в голове занозой засели шекспировские строки из "Антония и Клеопатры":
      "... Безмолвно ты ушла, нам показав,
      Что этот мир прощальных слов не стоит..."
      Строки, созвучные его настроению...
      В четвертом часу этой ночи он знал, практически, все. Сомнения вызывала, пожалуй, лишь личность Астахова, но он был уверен, что через день-два сможет доказать, кем тот является на самом деле.
      Он сделал все, что мог. В паре с Иволгиным, который в конечном итоге "выковал" недостающие звенья в длинной цепочке преступления. Он знал теперь достаточно много об этом городе, его истории, людях, в нем живущих. Такие, как он, не имели права на личные чувства и эмоции. Все и вся в его жизни было подчинено раз и навсегда определяющей цели - высшие интересы государства. Будь он фанатиком или просто дисциплинированным, толковым исполнителем, было бы легче. Но он не являлся ни тем, ни другим. Он был профессионалом, сумевшим сохранить и чувства, и эмоции. Именно поэтому эта ночь показалась ему такой страшной и безысходной.
      ... Я всю жизнь защищал свою Родину от врагов. Я принадлежал к касте избранных и неприкасаемых. К тем, кому доступны тайны Родины. Я считал себя ответственным за сохранность этих тайн. С меня брали подписки. Со мной не раз беседовали. Меня не единожды проверяли.
      Сегодня от меня ушел "Язон". Золото, чума и "фактор Язон"...
      Зная что это и зная итоги расследования, - что хочется мне сейчас больше всего? Мне хочется застрелиться. Не от горечи. Не от разочарования. Не от страха и безысходности. Мне хочется застрелиться в силу твердого убеждения, что жизнь моя прожита абсолютно зря.
      На самом деле нет уже таких тайн, которые бы твои "старшие товарищи по оружию и невидимому фронту" не выложили бы с подобострастием и готовностью врагу. Теперь не осталось даже врагов, только "стратегические партнеры". Не осталось ничего, что раньше составляло прочный и надежный каркас супердержавы. Но кто ответит мне на простой, детский вопрос: "Зачем вообще надо было строить супердержаву"? Кто-нибудь думал или помнил о том, какова в этом мире цена за могущество? Для чего, собственно, мы расширяем владения, укрепляем границы, наращиваем боевую мощь, начинаем диктовать соседям, ближним и дальним, свои условия, высказывать претензии? Для чего мы делаем это? Чтобы боялись! Не любили. Не уважали. Боялись! Полный бред... Ведь самый страшный, сильный, могущественный, как правило, и самый уязвимый, беззащитный и беспомощный. Он - один. Его все боятся, значит, когда придет решающий час, ему просто никто не протянет руку помощи. И внешняя боязнь, помноженная на внутренний страх, взорвет и уничтожит колосса.
      Я живу в этой стране и в это время. Я был одним из тех, кто подпирал собой каркас Державы. Вчера меня боялись. Сегодня я ловлю на себе откровенно враждебные взгляды. Завтра мне начнут плевать в лицо. Я хочу уйти, без надрыва и проклятий. Просто уйти, чтобы однажды не проснуться под руинами каркаса. А я знаю, уверен, что придет время, когда из-под его руин похоронная команда начнет извлекать на поверхность наши тела. Этим, "новым", тоже понадобятся подпорки, со временем они поймут и вновь попытаются создать касту избранных и неприкасаемых. Но это уже будет другая Держава, которую никто, даже живущие в ней, не будут не только любить и уважать, но и бояться. Я не хочу проснуться в такой Державе. Я просто не заслужил такого страшного рассвета, даже если и прожил день и ночь до него зря. Но это были мои день и ночь. И это была еще моя Великая Супердержава...
      Иван Васильевич Краснов
      ... Он был одним из тысяч, а, может, и сотен тысяч. Но при этом одним из тех, кто удостоился "высшей чести" получить из рук государства бессрочную, вне зависимости от времен года, лицензию с правом охоты на людей. Как у себя в стране, так и за ее пределами.
      Он принадлежал к числу людей, которые никогда не числятся в списках поколений этой планеты. Они приходят не на жизнь, а на миг, с вмещающимися в него тремя короткими действиями: принять присягу, выполнить с честью долг, умереть. Все. Остальное в их жизни - вскольз и невпопад. И еще он был из тех подполковников, которые и в тридцать, и в сорок, и в пятьдесят (если доживут) имя, отчество и фамилию имеют лишь в военном билете. В том мгновении, что они проживают их зовут просто "Батя". Но это стоит больше всех именных наград и не имеет цены ни в одной валюте мира.
      В эту ночь он сидел на краю взорванного хранилища. Он не знал, что будет завтра, потому что никогда на столь долгое время не расчитывал свою жизнь. Он охранял этот уже не страшный для него, но "фонивший" нечеловеческим ужасом для иных, провал. Сидел, прислонившись к гранитной глыбе и смотрел в темное, звездное небо...
      ... Я всю жизнь был воином.
      Люди походя расстаются со своими убеждениями, с легкостью покидают родной дом, предают любовь, отказываются от детей и оставляют на произвол судьбы родителей. Из века в век они отрекаются от всего, что имеет место быть на этой планете. Они не в состоянии расстаться, покинуть, предать, отказаться и отречься только от одного - войны. И так сложилось: я стал слугой у этой Хозяйки планеты.
      Меня не раз предавали, подставляли. Мной часто затыкали провалы в своих мозгах дипломаты и политики. Я был и орудием убийства, и оружием возмездия. Но кто бы мог подумать, что в конце концов я застряну ни в Азии, ни в Африке или Латинской Америке? Нас, прошедших все, повязал один хитромудрый старикан и две собаки. И где?! В родимой матушке-Сибири. "Полный пинцет!" - как любит говорить капитан Никита Серебряков.
      Нас, асов "народно-освободительных" движений и "революций", выкупили у начальства за энную сумму и кинули под Белоярск, с привычной и знакомой формулировкой: "...группа в составе... временно прикомандировывается в распоряжение... для выполнения.... в период общевойсковых учений ЗабВО с... по... года". По принципу: откопаете, ребятки, что стоящее - честь вам и хвала; нет - извините, туда вам и дорога; мол, и с тем, что знаете, столько не живут. По всем параметрам светил нам второй вариант... Если бы не Ерофей Данилыч.
      Дела здесь заворачиваются, прямо скажем, ни одной разведке не снилось. Стоп, одной, кажется, все-таки приснилось. Золото или штамм? Ладно, это подождет. Тут бы со своими разобраться: кто за "белых", а кто - за "красных". И с Орловым непонятушки приключились: знал он, интересно, или не знал в какой "нужник" нас "временно прикомандировывают"? Скорее бы Глухов возвращался, хоть какая-то определенность...
      Вообще-то, полный бардак в государстве! Или мы дома редко бываем, просто давно не были, отвыкли? Но ведь что-то происходит со страной! Валится Союз, как будто ему одновременно под дых, по кумполу и поджопник дали.
      Но с другой стороны посмотреть, ничего "форс-мажорного" в этом быть не может просто по определению. Закон природы, а, может, по словам того же Никиты, "в силу внутренних подлянок". Это когда начинаешь всем "ближним и дальним" пальцем тыкать и жить учить: совок - в этот угол, буфет непременно у стены... Рано или поздно в собственном доме обязательно какая-нибудь "внутренняя подлянка" и заведется: кто-то в блуд ударится, кто-то вещи тащить начнет и пошло-поехало. А если еще сторожевых псов кормить перестанут или того хуже - лупить почем зря, все: хана хате! Кидай балласт и крыша - в облака!
      Да... А вообще, не нравится мне эта тихая ночь в родной стране, за Уральским хребтом. Это не какая-нибудь "горячая точка". Это Си-бирь! А тут может быть все...
      Столько здесь всего намешано: и каторги, и золотые рудники, и шаманы, и казаки, и благородства - выше крыши, и говняшек - ниже плинтуса!..
      Борис Николаевич Родионов
      ... Чаще это происходило в промежуток между тремя и четырьмя часами утра и с этим ничего невозможно было поделать. Он вывез ненавистное пианино и все ее вещи, заменил кухонный гарнитур, с той памятной ночи ни разу не переступил порога комнаты, в которой жила ее дочь. И тем не менее...
      Нередко, после трех часов ночи ему чудились по квартире легкие шаги и отдаленные, едва слышные, звуки фортепиано. Он затыкал уши, накрываясь наглухо подушкой, сжимал челюсти до скрипа на зубах, - в такие минуты он начинал походить на человека, пораженного вирусом столбняка и находящегося на последней стадии заболевании: его корежило, ломало, выкручивало. Тошнило и выворачивало наизнанку. Бывало, ему случалось менять и простыни, которые за ночь пропитывались насквозь холодным, дурно пахнущим потом. Он терпел. Терпел, уговаривая себя вслух, старательно и упорно подчиняя, подминая под себя бунтующее нутро, не позволяя разуму, балансирующему на тонкой грани "норма-сумасшествие", сорваться в бездну.
      Он знал, что ждать осталось совсем мало и очень скоро он навсегда покинет и этот ужасный, пугающий его несуществующими призраками, дом, и опостылевший, в последнее время - вечно голодный и холодный, город, и даже, скорее всего, эту проклятую Богом страну, в которой чтобы жить, как нормальный человек - ни в чем себе не отказывая, непременно надо стать сначала сволочью, продажной тварью или душегубом. Душегубом...
      Из гостинной долетели слабые звуки старинного романса. Он натянул одеяло до самого подбородка, чувствуя, как тело покрывается колючими пупырышками страха и в складках кожи начинают скапливаться капельки пота. Затаив дыхание, прислушался. В квартире стояла тишина. Он поднял вверх широко открытые глаза и уставился в потолок...
      ... Я всю жизнь нес свой крест... Ой, ладно, какой там, к чертям собачьим , крест?! Нашел, тоже, Голгофу - горком партии! Что вообще в этой партии хорошего, как и в любой другой? Сборище идиотов и импотентов, которые думают, что "вершат судьбы". Господи, о чем я? Мне до всех них уже нет никакого дела. О себе бы подумать. Хм, о душегубе?..
      А, что, если правда там что-то есть? Вот так живем, творим разное, по мере сил и способностей, а потом - раз! - и в "дамки". А "на подлете" уже встречают... Горыныч, Немец, Рысь, Васька Молохов, Настя. Ну и встретят, что с того? Убьют? Ха-ха-ха-ха! Я уже не совсем, вроде, и свеженький-то буду. Значит, и там я их переиграю! Нет там ничего, выдумки поповские, недаром Советская власть эту "опиумную дурь" из народа вышибала. А вдруг все-таки есть?..
      У него пересохло в горле и мучительно захотелось пить. Он поднялся, накинул на плечи стеганную куртку и уже собрался выйти из комнаты, когда до его слуха донесся легкий щелчок. Он замер, перестав дышать. Собрав все свое мужество, Родионов резко рванул на себя дверь. Коридор был погружен во мрак и тишину. Он приглушенно засмеялся:
      - Что, твари, достали?! - и смело шагнул в кухню, по пути нащупывая выключатель на стене.
      Вспыхнул яркий свет: на белоснежной поверхности нового кухонного стола одиноко стояла чайная кружка из дорогого фарфорового "кобальтового" сервиза - приданного Анастасии. Это была не просто ее любимая кружка. Не только та самая, из которой она пила в ту роковую ночь. Эта была кружка, до половины заполненная чаем, еще не остывшим.
      Родионов, раздавленный и опустошенный, с ужасом смотрел на чашку. Потом осторожно приблизился к столу и, зажмурив глаза, втянув голову в плечи, широко размахнулся и что есть силы ударил по ней, норовя сбить на пол и надеясь разбить вдребезги. При этом он сжал зубы и сквозь стиснутые челюсти с ненавистью процедил:
      - Нет там ничего!
      Ответом ему была тишина. Он открыл глаза и невольно отшатнулся, понимая, что чашка ему просто померещилась. Родионов в изнеможении опустился на стул, переводя дыхание. И в этот момент из гостинной зазвучала музыка старинного романса...
      Юрий Иванович Лукин (Математик)
      ... Не включая свет, он мог безошибочно определить время на данный момент. Последние полгода у него уже вошло в привычку просыпаться между тремя и четырьмя часами утра. Это время про себя он называл "пыточным". И не потому, что сильнее мучила одышка, боль в почти истлевших легких или непроходящая, изматывающая бессонница. Он вспоминал свою жизнь и то, какой она представала в памяти во мраке ночи, в гнетущей тишине, было подобно обрыву многотонного пресса, который вдруг в последнюю минуту кто-то невидимый успевал удержать буквально в нескольких сантиметрах от его безвольно распластанного на кровати тела.
      ... Я всю жизнь прожил, как еретик, отвергая любые законы, правила и условности. В молодости - обыкновенный кураж, в зрелости - непомерное тщеславие, сейчас... Что осталось сейчас? Ну, Математик, давай, разложи все по полочкам. Здесь и сейчас тебя никто не услышит, не увидит - только дыба-ночь и память-палач.
      Так что осталось? Наполовину выхарканные легкие, жить - всего ничего, может, год, а, может, и до утра не дотяну. А ведь умереть еще уметь надо...
      У нормальных людей куча родни соберется. Может, и не любили сроду, но повоют, как полагается, посидят на поминках, скинутся по трешке-пятерке для детей и вдовы. Потом на "девять дней" придут, на "сороковины", через год памятник, оградка; кто-то будет приходить, когда цветы принесет, когда просто "мерзавчик" раздавят. Кто придет ко мне? Ради чего вообще я жил? А, может, прав был Горыныч, когда жену завел и ребенка? Как он тогда сказал?
      - ... А теперь слушай меня внимательно, Математик. Я всю жизнь по воровским законам жил, - вспомнились ему слова Свиридова. - По ним и умру, понял? Но после смерти я хочу по людским законам жить, усекаешь? Чтобы ко мне на могилу жена и сын приходили, а потом, Бог даст, может и
      внуки. Да самая последняя тварь на земле после себя потомство оставляет, а я, выходит, что, хуже?..
      А, может, мы, "воры в законе", и, правда, хуже любой, распоследней твари на земле? Может, в этом и есть смысл - не оставлять о себе памяти, сгинуть бесследно, как будто и не было... От имен, фамилий родительских поотрекались, кличками обзавелись - не люди и не животные, точно твари.
      Сколько мне жить-то осталось? Зачем мне это золото? На "общак", "дела"? Не получим ничего, ясно, как Божий день. И не надо было соглашаться с родионовской командой. Гнилые люди. И ведь знаю, наверняка знаю, что после "операции" перещелкают всех, как орехи - только скорлупа посыплется. Скорлупа, которую потом веником аккуратненько заметут и уберут с глаз подальше. Но если знал, зачем согласился? Риск! Вот он-то всю жизнь покоя тебе и не давал. Только риск разный бывает. Иуда и Каин тоже, по-своему, рисковали. Не можешь ты, Юрий Иванович, уже остановиться, ни в мыслях, ни в чувствах, ни в желаниях. Даже один на один с собой - не можешь. Все "базу" подводишь, оправдания, философию какую-то. Да на черта и кому это нужно?!! Дерьмово жизнь прожил! И мерило в ней вовсе не "понятия". Ну, признайся себе, в самое нутро загляни и прочти. Прочти и вслух повтори, в чем смысл жизни на этом свете? Прочитал? А теперь вслух! Ну!
      - Когда я буду ТАМ, кто придет по мне плакать ЗДЕСЬ?
      Вот и все дела. Но только не откажешься уже. Завтра начнется война за золото. Вернее, уже сегодня. А почему, собственно, начнется? Разве она когда-нибудь прекращалась?..
      Валерий Петрович Полуянов
      Есть люди, способные объяснить и оправдать любой поступок, явление, независимо от того, что именно лежит в их основе. Полуянов относился к такому типу людей. Он был не просто заместитель по политической части, а являлся идеологом по призванию, будучи наделенным подобным талантом, должно быть, от рождения.
      Валерий Петрович, в отличие от Родионова и Багрова, никогда не рвался в "первые". В свое время на его мировоззрение оказали ошеломляющее влияние биографии таких непохожих, казалось, друг на друга людей, как Торквемада, Ришелье и Талейран. Он сделал однозначный вывод: для того, чтобы иметь реальную власть не только над людьми, но и над процессами, происходящими в обществе, гораздо предпочтительнее быть, наоборот, "вторым". Этот "второй" не обязательно должен управлять армией, полицией, финансами или держать в своих руках все нити экономики. Он способен влиять и подчинить себе все вышеперечисленное, как по отдельности, так и разом, но при одном непременном условии. "Второй" - это властитель душ подданных, являющийся идейным воплощением нации.
      В эту ночь Полуянову не спалось, хотя бессонницей он не страдал никогда, справедливо полагая, что хороший, крепкий сон - удел людей совестливых и честных. Постулат сей, банальный и широко известный, многие трактуют слишком вольно, забывая зачастую, что относится он, в первую очередь, к тем, кто имеет и совесть, и честь. В остальных случаях можно тоже хорошо и крепко спать, совершенно не догадываясь, что в мире, оказывается, еще существуют понятия чести и совести.
      Валерий Петрович, несмотря на жесткий ритм учений, находил возможность часто появляться дома и вести жизнь, максимально используя комфорт и привилегии, соответствующие занимаемому им положению. Он знал, что в ближайшие дни вряд ли можно надеяться на посещение дома, но готов был вытерпеть эту вынужденную "напряженку", понимая, что она - трамплин к заветному званию "его высокопреосвященство". Он умел планировать, просчитывая сразу несколько вариантов и выбирая из них оптимальный. Выжидать терпеливо и упорно и, в конце концов, поставив на кон все, безжалостно наносить удар. До сих пор ему удавалось достичь любых целей. Он уверовал в свое некое "высшее" предназначение. Но именно в эту ночь впервые почувствовал неприятное, холодное прикосновение сомнений.
      Полуянов закурил, поставил на плиту чайник. Отдернув занавеску на окне, пристально вгляделся в стоящие напротив дома, с одиноко и кое-где горящими окнами. В его душе и на малый миг не шевельнулось раскаяние. Его мучили лишь сомнения, но и они, в конечном итоге, оказались погребены под гордостью и тщеславием от сознания собственной исключительности. Это он, Валерий Петрович Полуянов, завтра вздернет на дыбу пока еще мирно спящий и ничего не подозревающий город...
      ... Я всю жизнь был... Кем же я был всю жизнь? Да я вообще, если честно, и не родился еще. Но разве это важно? Бред, когда говорят, что мы в течение жизни несколько раз переходим из одного качества в другое - либо деградируя, либо возвышаясь. Завтра все желающие смогут увидеть насколько "возвысились" люди в этом паршивом городишке. Если пройдет успешно здесь, стоит повторить опыт в общесоюзном масштабе. Тем более, в Москве есть надежные люди, а народ потихонечку уже начал догадываться, что "ставропольский казачок" - засланный.
      Это золото - не просто удача, на него можно многое купить, вплоть, как говорит Родионов, до Дальневосточной Республики. А что? Хватит Центр кормить, поить, одевать и обувать. Сибирь без Центра запросто проживет, а вот Центр пусть попробует. А... вдруг не получится? Нет, не может быть! Ведь всем "сестрам по серьгам" пообещали...
      Кто же завтра город держать будет? Ну, Малышев, Завьялов, Иволгин со своими операми, наш командующий наверняка ввяжется, не сможет ослушаться. Приказ же с самого верха придет: поддержать, мол, доблестные силы правопорядка. А "доблестным силам" дай Бог ноги унести, им завтра "Математик и Компания" всыпят по первое число... чтоб не расслаблялись.
      С этим "чахоточным" надо будет "расплатиться" по полной программе и очень быстро. Но тут наши, армейские, не подкачают... А пока этот урка нам нужен. Пока мы ему "всемилостливо позволим" погулять немножко в этом городе. До поры... Ха-ха-ха-ха!
      Господи, какую операцию провернем, если все - тьфу-тьфу! - будет. Куда там Жуковым, Коневым и Рокоссовским! И рядом не стояли. И верно ведь: рядом с таким количеством золота кого угодно поставь - мозги свихнутся.
      Кстати, группу Краснова тоже убрать придется. Жаль мужиков, но что поделаешь: не при них же золото таскать. А делиться - жирно будет! Итак халявщиков с три короба набралось. А, может, пригодятся? Да ну, ерунда! Будет золото, на него таких, как Краснов, тысячу за полтинник купить можно будет. Хотя... Вот таких, как Краснов и черта с два купишь! И счастье, что пока Орлов очухается, куда это его "молниеносные" делись, я уже далеко буду. А то ведь наслышаны: он за них по косточкам любого разберет и в разных частях света похоронит. Одно слово, "Батяня"...
      Все, хватит мозги напрягать! Не политсеминар по вопросам "правильного и верного марксистско-ленинского учения". Спать, спать, спать.
      "Труба зовет...ля-ля-ля... а для тебя, родная...". Кстати, "родная" раскабанела что-то в последнее время. Да и взгляд масляный стал, будто сметаны объелась. И вообще, что это за разговоры пошли: часто, мол, Екатерина Сергеевна с водителем за продуктами ездят. Какие, к чертовой матери, продукты! Живет на всем готовом. Вот будет номер: Катька за моей спиной с ефрейтором спелась. На кого променяла, сука?! А вдруг все-таки сплетни? Да гори оно все синим пламенем! Тоже мне, нашел о ком жалеть. На те деньги, что у меня будут, можно миллион "катек" купить. Но если правда все это, я ей напоследок устрою... Так, Петрович, а что тебе сейчас мешает? Пойди разбуди и покажи этой суке чем полковник от ефрейтора отличается. Заодно и стресс снимешь...
      Переулок Лазо, дом 14. Ночь накануне.
      ... Меня все раздражает. ВСЕ! Кроме нее. Она вся такая... такая прозрачная, светлая, тихая. И ей ничего от меня не надо. Она - единственная которая ушла и, вернувшись, никого с собой не привела. Многие уходили, говорили: "жди". Я ждал. Они возвращались, часто не одни, и начинали просить, требовать: "ты должен", "ты обязан". Почему я им всем верил? Потому что был дурак! А теперь умный? Те, которые были давно, говорили, что я никогда больше не буду умным, что я- дурак навсегда. Но разве у дураков случаются такие знакомства?..
      Плохо, что она меня боится. Да я первый убью любого, кто заставит ее страдать. Заставит страдать... Я не знал раньше этих слов. А убивать знал? Знал! Убить красиво... Нельзя, чтобы было много крови, страшных ран, оторванных рук и ног, отвалившихся голов...
      - Эй, - позвал он тихонько, приподнявшись на локте.
      Напротив кровати, на которой он лежал, стоял старый диван, где укрывшись теплым пледом, прямо в одежде, спала девушка. Должно быть, она спала очень чутко, ибо стоило ему негромко позвать ее, как она мгновенно проснулась и открыла глаза. У нее в изголовьи горел ночник с маленьким плафоном в виде раскрытого лотоса.
      Девушка села на диване, настороженно следя за ним.
      - Вам что-нибудь нужно? - наконец проговорила она.
      - Ты... Вы... боитесь меня? - он смотрел с горечью и обидой.
      - Да, - ответила она чуть слышно, но он услышал ее.
      - Зачем тогда вы оставили меня у себя?
      - Вы же сами сказали, что вам некуда идти, - она поплотнее укуталась в плед.
      - Я? Я такое говорил... вам? - его голос прозвучал подозрительно и недоверчиво.
      Она молча кивнула головой и зябко передернула плечами.
      - Ты оставляешь у себя всех бездомных? - усмехнулся он.
      Она вспыхнула. Покраснев, принялась нервно поправлять выбившиеся и растрепавшиеся со сна пряди волос. Потом, дерзко взглянув на него, с вызовом произнесла:
      - Уж такая я дура! - но голос ее предательски дрогнул и в глазах блеснули слезы.
      - Извини, я не хотел обидеть... - Он наморщил лоб, будто силился что-то вспомнить: - Знаешь, я всегда злюсь, когда не понимаю простых вещей. Я думаю, что должен их знать, но не могу объяснить. Можно я буду обращаться к тебе на "ты"?
      - Меня зовут Лариса. Я тебе уже говорила. - Поднявшись, спросила уставшим, слегка сонным, голосом: - Хочешь чаю?
      - Да, - кивнул он, не спуская с нее взгляд. - Если желаешь, могу даже помочь тебе заварить его.
      Она улыбнулась, но ничего не ответила. Подойдя к столу, включила настольную лампу и бросила взгляд на часы. Они показывали четырнадцать минут четвертого. Лариса слышала торопливую возню за спиной и поняла, что он быстро одевается. Затем почувствовала очень близко его присутствие, прямо позади себя. Ее бросило в жар. И еще она отчего-то боялась повернуться, словно увиденное могло внезапно разрушить некий несуществующий в действительности, но ожидаемый и до умопомрачения желанный мираж. Он обнял ее за плечи и горячими губами чуть коснулся завитков волос на шее. Она замерла, часто дыша, и закрыла глаза, чувствуя, как под покрывшейся мурашками, враз захолодевшей кожей, вздыбилась, загудела, хлеща и ударяясь в тонкие стенки сосудов, горячая кровь.
      - Ла-ри-са, - произнес он шепотом по слогам и тотчас послышался его приглушенный, но счастливый смех.
      От неожиданности она дернулась и в этот момент он резко развернул ее лицом к себе. Девушка невольно отвела взгляд, боясь вновь увидеть вблизи его глаза, так поразившие ее некогда.
      - Почему же все-таки ты боишься меня?
      - В тебе есть какая-то сумасшедшинка, - ответила она пересохшими губами, упорно избегая смотреть ему в лицо .
      Он прижал ее голову к своей груди и тихо засмеялся:
      - Однажды мне сказали, что я никогда не буду нормальным. Я не помню, где это было, когда и кто мне это говорил, но знаю, что точно было.
      - Ты очень похож на одного человека, - проговорила она глухо и печально.
      Он нежно отстранил ее и посмотрел в упор:
      - Тебе показалось, что я - это он?
      Она кивнула и, не выдержав, заплакала, уткнувшись лицом ему в грудь. Он бессмысленными, пустыми глазами смотрел на искуссно вывязанный, причудливый абажур, укрывавший настольную лампу, при этом машинально, гладя девушку по спине.
      - Лариса, - произнес он мягко и немного растерянно, - где у тебя чай?
      - Что? - она непонимающе посмотрела на него.
      - Ты хотела приготовить чай, - улыбнулся он. - Если хочешь, это сделаю я, только скажи, где и что мне брать.
      - Да, конечно. Извини меня, - она махнула рукой, неловко смахивая слезы. - Пошли в кухню. Там и теплее, печка еще не остыла.
      - Ты будешь только говорить, где и что брать, - напомнил, силой усаживая ее за уютный кухонный столик, накрытый яркой, цветастой клеенкой с большими ромашками по синему полю.
      Когда все было готово и кухню затопил аромат душистого настоя, он налил ей в кружку чай, подвинул поближе и сел напротив, подперев голову руками и глядя на нее загадочными глазами, в которых сквозь выжженную дотла землю начали прорастать крохотные, пронзительно синие, цветы.
      - Попробуй, Лариса, - его губы тронула слабая улыбка.
      Она обхватила ладонями горячие бока широкой, "купеческой" чашки. Подержала с минуту, согревая руки. Затем подняла, боясь обжечься, и осторожно пригубила.
      - Тебе нравится?! - спросил он жадно, с непосредственностью ребенка, впервые самостоятельно выполнившего ответственное поручение взрослых.
      Ее глубоко тронула, но и смутила подобная реакция. Сидящий напротив человек не укладывался ни в какие рамки - ни здравого, ни больного разума. Лариса не могла найти ответ и на простой вопрос: действительно, зачем она оставила у себя Лейтенанта? Отпросилась с работы, ради него поломала график не только своих дежурств, но и других сотрудников. Вымыла его, накормила, обработала старые, но вскрывшиеся раны. Раны... Она сама не заметила, как шумно и судорожно вздохнула, пытаясь подавить непроизвольный приступ тошноты.
      Работая в отделении нейрохирургии, ей не раз приходилось иметь дело с самыми жуткими и страшными ранами. Она думала, что в этой жизни познала не только потолок чужой боли, но и заглянула за неведомое и запретное, куда человеку до поры путь вообще заказан. Ей приходилось видеть мозг за гранью невозможного - лишенный защиты, оголенный, пульсирующий, исходящий болью и страданием и даже - мозг агонирующий, отживший, спокойно-холодным, застывшим астероидом стремительно скользящий навстречу вечности. Но раны Лейтенанта потрясли ее своим варварским откровением. В его шрамах присутствовало нечто дикое и неподдающееся осмыслению со стороны простого, обычного человека. Она не могла, сколько не пыталась, представить себе степень ненависти людей, способных создавать оружие, оставляющее подобные рубцы.
      - Почему ты не пьешь? - донесся до нее встревоженный голос Лейтенанта.
      Лариса очнулась от своих мыслей. Посмотрела на него с опаской и в тоже время с интересом:
      - Как ты оказался в Белоярске?
      С ним произошла мгновенная трансформация: взгляд - жесткий, лицо
      окаменевшая, бесстрастная маска, тело - напряжено и напружинено.
      - Зачем ты спрашиваешь об этом? - он взглянул из-под лобья.
      - Я хотела бы помочь тебе, - произнесла она, улыбаясь.
      - Никогда... Слышишь, никогда не пытайся мне помочь! - его голос угрожающе захрипел, переходя в крик. -Ты поняла меня?!!
      - Конечно, конечно... Я прошу тебя, не кричи. Тихо, тихо... - она испуганно закивала головой, поднимаясь из-за стола.
      Увидев ее широко открытые, испуганные глаза, он мгновенно погасил в себе вспышку ярости, глянул виновато:
      - Прости меня... Я опять тебя обидел?
      - Нет, - она вновь присела, не зная, как вести себя с ним.
      Пытаясь показать, насколько ей по душе приготовленный им чай стала пить, шумно прихлебывая из кружки, облизывая губы и всем своим видом выражая полное с ним согласие и демонстрируя покорность.
      - Лариса... - тихо произнес он, наблюдая за ней. Она вскинула на него затравленный взгляд. - Иди ко мне, - он протянул ей через стол руку.
      - Зачем? - пролепетала она онемевшими губами, подумав про себя: "Боже мой, какая дура! Несусветная дура! Почему я оставила этого ненормального мужика у себя дома? Ну похож он на того парня из больницы, но ведь не он же, не он это! Этот - форменный псих! У него в глазах - одна кровь. Он и меня наверняка придушит..."
      Не дожидаясь пока Лариса встанет, Лейтенант поднялся сам. Обойдя стол, остановился перед ней, глядя сверху вниз. Ей почудились в его глазах слезы, но он быстро опустился рядом с ней на корточки, положил голову на колени и с непередаваемой интонацией в голосе произнес:
      - Пожалуйста, подари мне всего одну ночь. Привал, передышку... Я завтра уйду. - И, помолчав, добавил: - Если бы ты знала, как я устал на этой войне...
      ... Он брал ее, как впервые берут в руки облитую перламутром, хранящую еще капли воды и шум океана, драгоценную раковину. Он растворялся в ней, как растворяются, впервые попав в высокое, ржаное поле, сотканное из налитых зернами, цвета ослепительной меди, колосьев, с мелькающими по нему синими всполохами васильков. Он по крохотному глотку выпивал ее всю, как впервые выпивают на пиру чашу с многолетней выдержки вином, лишь в последнюю минуту ощутив на самом ее дне горьковато-сладкий, терпкий, втайне ожидаемый, но все-равно внезапный и ошеломляющий, привкус меда и хмеля.
      С тех пор, как в его жизнь вошла война, это была первая его ночь с женщиной. И первая ночь, когда он уснул умиротворенный и счастливый: память сбросила тяжелые доспехи воина и облачилась в легкие одежды неги и любви. Лейтенант спал, а женщина, лежащая рядом на его руке, закусив губы и глотая слезы, смотрела на его лицо. Потом осторожно откинула одеяло и провела рукой по груди, почувствовав под пальцами уже знакомые ей рубцы и шрамы. Во сне он накрыл ее руку своей ладонью, сухой и горячей, медленно подтянул к лицу и прижал к щеке. Она затаила дыхание. На губах его блуждала блаженная улыбка странника, наконец обретшего долгожданный и выстраданный покой.
      Она понимала, что все - обман: и все явственнее проступающие в рассветных сумерках черты лица, и временный покой-мираж, и даже она сама в собственном доме казалась себе похожей на выпорхнувший внезапно из сна мимолетный призрак. Она закрыла глаза. И все-таки... Все-таки... Высвободив свою руку из его ладони, поджав ноги и съежившись, женщина сильнее прижалась к мужчине и, крепко обхватив за шею, прошептала:
      - Никуда ты завтра не уйдешь, Лейтенант. Кончилась твоя война...
      Канада, провинция Онтарио, столица Торонто.
      Известный бизнесмен, лесопромышленник, общественный деятель Ричард Кейн давал ежегодный прием, посвященный Празднику Кленового Сиропа, в своем загородном доме, расположенном в живописном пригороде Торонто. Среди гостей было немало людей, чьи имена уже не одно десятилетие являлись своеобразной "визитной карточкой" Канады в мире: музыканты, художники, актеры, модные архитекторы и дизайнеры, бизнесмены.
      Ближе к полуночи, прием был в самом разгаре. Гости, разбившись на группы, согласно личным привязанностям и интересам, разбрелись по обширной, тонувшей в разноцветной иллюминации, вилле и уже не требовали к себе столь пристального внимания со стороны хозяев, предпочитая развлекаться самостоятельно. Оставив гостей на попечение очаровательной жены и взрослой дочери, а также полностью доверив их заботам многочисленной прислуги и специально нанятых для подобного случая официантов, сам Ричард Кейн, доброжелательно кивая и улыбаясь гостям, прошел в свой рабочий кабинет на втором этаже виллы, где его ождали два джентельмена, прибывшие, как и было условлено заранее, именно к этому часу.
      Одним из них был Чарльз Стоун. Второго звали... Впрочем, в свое время имен у него было несколько. В сегодняшней встрече он являлся Координатором. Отсутствие же имени нисколько не умаляло его заслуг, знаний, информированности и тем более профессионализма. Среди собравшихся ему, по-видимому, отводилась главенствующая роль, что выражалось, прежде всего, в незаметном, на первый взгляд, но почтительном и уважительном отношении к нему со стороны присутствующих.
      Войдя в кабинет, Кейн радушно приветствовал каждого из них, не называя по именам, терпеливо ожидая, когда официант закончит сервировать небольшой столик. Пока же шел обмен обычными приветствиями, шутливыми фразами, ничего не значащими замечаниями. Вскоре официант поклонился, Ричард вежливо его поблагодарил и они втроем, наконец, остались одни.
      - Прошу, господа, - Кейн жестом пригласил гостей располагаться. Подождав, когда они сядут, сам с удовольствием опустился в просторное и, должно быть, любимое кресло: - Устал, - проговорил он просто, без тени снобизма и кокетства. - Все, что угодно, только не приемы!
      Его собеседники понимающе улыбнулись, но выражение озабоченности и тревоги, сквозившее в глазах обоих, давало повод предположить, что подобная встреча продиктована отнюдь не желанием собравшихся развеять грусть-тоску на светском рауте. Скорее, прием являлся поводом для этого рандеву. Кейн со своей стороны не стал испытывать терпение прибывших и сразу перешел к делу:
      - Более подробный отчет я представлю завтра, ближе к концу дня. - Что касается общей картины... Я с самого начала не одобрял эту операцию, - он вздохнул и перевел усталый взгляд с Координатора на Стоуна: - Чарльз, вы были правы, говоря о том, что у русских две беды: дураки и дороги.
      - Это не я, Ричард, а их писатель Гоголь утверждал подобное, - с легкой улыбкой поправил его Стоун. - Если вкратце, что с ним произошло?
      - Он поскользнулся на покрытом льдом тротуаре и получил тяжелейшую черепно-мозговую травму, - с укором глядя на обоих гостей, произнес Кейн.
      Причем, акценты его слов были расставлены таким образом, что гости невольно почувствовали свою вину за происшедшее. Будто от них зависело состояние тротуаров в далеком от Торонто забайкальском Белоярске. Видимо спохватившись, Кейн попытался сгладить это впечатление:
      - Прошу прощения, господа. Я еще не отошел от своего "визита" в Россию. Похоже, эта страна для того и существует, чтобы все остальные не уставали убеждаться на наглядном примере, как жить не надо, - с иронией заметил Ричард.
      И после паузы он рассказал все, что удалось выяснить в ходе его визита в Белоярск относительно судьбы Сержа Рубецкого..
      - По нашим данным, он находится на спецобъекте, принадлежащем КГБ, выслушав его, холодно заметил Координатор. - Вообще, вся его история совершенно не укладывается в рамки здравого смысла: нелепое падение, больница, похищение, арест. - Он пристально посмотрел на Стоуна и Кейна: Не думаю, что в данной ситуации можно расчитывать хоть на какой-то успех. И самое неприятное, мы проигрываем по времени. Когда вы вылетаете в Белоярск? - обратился Координатор к Ричарду Кейну.
      - Через два дня. Если не случится ничего непредвиденного, - добавил он неуверенно.
      Координатор вопросительно вскинул брови и бросил на Стоуна и Кейна красноречивый взгляд, не сулящий ничего хорошего:
      - Когда в работе наших служб начинают происходить непредвиденные обстоятельства, это говорит только об одном: пришла пора всерьез подумать об уровне подготовки специалистов. Я бы хотел, Ричард, чтобы вы пояснили подробно все, что касается ваших опасений. Мы и так, практически,
      провалили операцию. У нас остался единственный шанс и он касается только Рубецкого. Его необходимо вытянуть оттуда как можно скорее.
      Кейн поднялся, кивнул и, предложив гостям напитки, вернулся в кресло. Выдержав паузу, необходимую для того, чтобы присутствующие смогли по достоинству оценить предложенное и насладиться, он неторопливо начал:
      - Во время переговоров одним из активных участников со стороны белоярской администрации было сделано предложение, на мой взгляд, заслуживающее пристального анализа и изучения. Суть предложения заключается в переводе в один из канадских банков ценностей на сумму около двухсот миллионов долларов.
      При этом даже на внешне бесстрастном и спокойном лице Координатора отразилось крайнее удивление и недоверие.
      - Речь шла о... личном счете? - спросил он.
      - Вероятно, да, - ответил Кейн. - Мой визави явно не был заинтересован в разглашении подобной информации. Это второй секретарь горкома партии Белоярска Борис Родионов. - Кейн, не сдержавшись, брезгливо поморщился: - В человеческом плане - крайне неприятный субъект. Но что касается деловых качеств, - он развел руками, - даже нашим бизнесменам есть чему поучиться. Настоящая акула коммунизма! - усмехнулся он саркастически.
      Последнее замечание Кейна позабавило гостей. Но лишь на мгновение.
      - На ваш взгляд, Ричард, это искреннее предложение или... с нами начали игру? - вновь став серьезным, озабочено поинтересовался Координатор.
      - Стоимостью в двести миллионов долларов? - Кейн в сомнении покачал головой: - Не думаю. Они предпочитают переводить партийные средства на счета в Лозанне и Цюрихе. В крайнем случае, в Германию. Я уверен, речь шла о личном счете. - Он обратился к молчавшему до сих пор Стоуну: - Чарльз, вы выполнили мою просьбу? - Тот кивнул. - Может быть, просветите нас? - на лице Кейна застыла улыбка Мефистофеля.
      - По нашим данным, - с готовностью начал Стоун, - в последнее время в среде белоярской мафии стали упорно циркулировать слухи о, якобы, найденном кладе времен гражданской войны и имеющим отношение к вывезенному в свое время в Сибирь адмиралом Колчаком золотому запасу бывшей Российской империи. Мы попытались собрать интересующие нас сведения среди представителей российской эмиграции первой волны...
      Стоун не стал делать паузу, надеясь поразить своих собеседников дешевым и вовсе несоответствующим уровню собравшихся здесь людей эффектом, а сразу продолжал:
      - ... В прилегающем к Белоярску регионе действительно во время гражданской войны оказался "захоронен" клад местного атамана Семенова. По предположительным оценкам на сегодня его стоимость исчисляется в полмиллиарда долларов. За последнее время, - продолжал бесстрастно Стоун, в Белоярске были убиты три главаря мафии, далеко не последнюю роль занимавшие во всесоюзной криминальной структуре.
      Наши аналитики представили модель, согласно которой на этом кладе могли сойтись интересы криминала и партийной верхушки Белоярска. А учитывая просьбу Родионова о переводе в Канаду двухсот миллионов долларов, можно сделать вывод о том, что клад, практически, найден и контролирует его никто иной, как Родионов.
      - Все это имеет какое-либо отношение к миссии Рубецкого? взволнованно спросил Координатор.
      - Если в Белоярске начнется борьба за клад, это в значительной степени облегчит его работу. Потому что органы госбезопасности вынуждены будут бросить все силы на предотвращение разграбления и вероятный вывоз ценностей за пределы Советского Союза.
      - Мы должны до поездки Ричарда решить, какую займем позицию, задумчиво произнес Координатор и пояснил: - Родионов представляется мне очень перспективной фигурой в плане будущего. К тому же, если мы поможем разместить его капитал в Канаде, это укрепит его доверие к нам. В последующем стоит попытаться подготовить из него влиятельное лицо в политическом и экономическом отношении.
      Но главная задача на сегодня - это Рубецкой. Необходимо продумать, как в операции с ним использовать Родионова. У него должна быть своя команда и в ней наверняка не последние люди в городе и области, которых тоже при определенных обстоятельствах можно использовать. - Он взглянул на Кейна и Стоуна: - Естественно, ни Родионов, ни, тем более, его друзья не должны даже догадываться об истинной цели проводимой нами операции.
      Ричард Кейн и Чарльз Стоун молча кивнули.
      - Чарльз, - обратился Координатор к Стоуну, - я жду вас завтра в три часа дня с предварительным планом. - И более жестко добавил: - Думаю, вы понимаете, что гибель военнослужащих еще одной военно-воздушной базы нам с вами вряд ли простят. Мы потеряли слишком много людей, кое-что уже просочилось в печать. Пока нам удается сохранить все в относительной тайне. Но Рубецкого необходимо вытянуть во что бы то ни стало...
      Глава четырнадцатая
      ... Он был совсем маленький, недели четыре от роду. Пушистая, длинная шерсть частично свалялась и там, где была окрашена в белый цвет, выглядела грязновато-серой. Он походил на потерянную ребенком детскую варежку, черно-белого цвета, украшенную двумя крошечными голубыми бисеринками. В его снах еще жили пища и тепло, радость и игры. Но все чаще их вытесняли образы, переселявшиеся в сны из реальной жизни, жестокой и бесприютной. И еще он до сих пор отчетливо помнил запах руки, однажды положившей его в холщовую сумку, а спустя время оставившей здесь - на голых, холодных ступеньках. Он все ждал, зябко поджимая крошечные лапки, что за ним придут, о нем вспомнят. Задрав кверху мордочку, жадно втягивая ноздрями воздух, с надеждой вглядывался в спешащую по своим делам "обувь". Он все верил: вот, сейчас, кто-нибудь обязательно остановится, опустится до его несчастного уровня, подхватит на руки, прижмет, улыбаясь, к себе и, согревая, спрячет за пазуху. Он ждал и недоумевал, почему эти, такие большие и сильные, проходят мимо.
      Рядом с ним остановились "старенькие ботинки". Спустя мгновение у его ног оказался маленький кусочек хлеба. Он радостно замяукал, благодаря. "Ботинки" постояли и пошли дальше. Он было кинулся вдогонку, но понял, что сегодня ему повезло только на хлеб, но не на приют.
      Потом, в течение долгого дня возле него останавливалась еще какая-то "обувь". Один раз ему больно отдавили хвост и один раз сильно отшвырнули с дороги. Он осознал, что отныне так будет всегда: никто за ним не вернется и никто о нем не вспомнит. Всегда будет вода, иногда - хлеб и никогда больше не будет дома и семьи. Ему было всего четыре недели от роду, но он уже знал главную истину своего кошачьего бытия: человек - воплощение абсолютного зла в живой природе на этой земле. К нему не надо стремиться, у него не стоит искать защиты. А в случае опасности - от него надо уметь быстро скрыться...
      В это утро он как обычно пришел к порогу булочной. Он не знал, как называется большой дом, из которого вкусно и тепло пахнет хлебом. Но успел понять: это место, где торопящаяся мимо него "обувь" редко бывает "злой". У него выработался своеобразный ритуал. Сначала он грелся: осторожно перешагнув порог, следовало быстро прошмыгнуть открытое пространство и спрятаться под прилавком.
      В сущности, он вторгался на чужую территорию, но обитавший здесь до него здоровенный, откормленный котище не стал возражать против его присутствия, видимо справедливо рассудив, что на этом "хлебном" месте вполне хватит пищи и двоим. Для порядка первые дня три Кот-хозяин немного повозмущался, пошипел, но, учтя малолетний возраст пришельца, оттаял.
      Согревшись, он обычно перебирался ближе ко входу-выходу. Там, конечно, не так уютно, как под прилавком, но зато можно было вполне расчитывать на лишний кусочек хлеба, а если повезет - то и булочки. Он знал, что пройдет много времени, прежде чем его пожалеют. Но смирился и приготовился ждать, постепенно привыкая к новой жизни, в которой редко случаются приют, покой и хлеб, но которая до краев заполнена смирением и ожиданием. Он задремал, уткнув нос в подвернутые лапы...
      Он крепко спал, когда во сне к нему внезапно пробилось будоражащее чувство тревоги. Он открыл глаза и огляделся. В проходе в подсобку сидел Кот-хозяин. Шерсть на нем вздыбилась, желтые зрачки расширились, превратившись в две сверкающие монеты. И вдруг самого котенка словно толкнуло и подхватило невидимой волной: он почувствовал, как крупной дрожью раз-другой-третий больно хлестнуло землю. Она съежилась и замерла. С черного хода Апокалипсиса неуправляемой биомассой выползало, вываливалось, перетекало через край, затопляя все вокруг, круша и сметая на своем пути, абсолютное зло, чтобы на старый, потемневший от крови, алтарь принести новые жертвы...
      ... Дежурная часть горотдела, начиная с девяти утра, стала напоминать вавилонское столпотворение. На ноги были подняты все имеющиеся в резерве подразделения горуправления. На пульт то и дело поступали граничащие с паникой и истерикой звонки жителей Белоярска по поводу
      хулиганских действий подростков и молодежи. Выезжавшим на место оперативным бригадам, подкрепленным и усиленным экипажами дорожно-постовых патрулей, приходилось, никого не застав, только со злостью отбиваться от возмущенно наседавших жителей и с досадой констатировать нанесенный материальный ущерб: разбитые окна в жилых домах, витрины в магазинах, разгромленные ларьки кооператоров, в нескольких местах - перевернутые и сожженные автомобили.
      В конце концов было принято решение создать Координационный штаб по ликвидации беспорядков. Настораживало, что никто толком не мог сказать, что, собственно, явилось причиной их возникновения. По мере поступления информации стало ясно: действиями разбушевавшейся молодежи, по всей вероятности, руководит, состоящий далеко не из дураков, тоже свой "координационный штаб".
      К десяти утра поступили сообщения об избиении граждан, визуально неподходящих под категорию "русские". Между тем, всплыл интересный факт: молодчики, участвующие в избиениях, представляли из себя довольно мобильные бригады из шести-восьми человек на двух машинах. По данным очевидцев срочно составлялись фотороботы. Ближе к полудню обстановку в Белоярске удалось более или менее нормализовать. Но вдруг, как снег на голову, "подоспела" информация о взрывоопасной социальной обстановке уже на промышленных предприятиях города. Рабочие, якобы, возмущенные бездействием правоохранительных органов, а также отсутствием в магазинах продуктов и товаров первой необходимости, решили провести митинг протеста в тринадцать часов у здания обладминистрации. Но самое неприятное, с точки зрения самой обладминистрации, заключалось в том, что в городе ожидали приезда канадской делегации для заключительного этапа переговоров по учреждению совместного предприятия. На грани срыва оказался дорогостоящий контракт, способный в значительной степени повысить уровень материального благосостояния отдельных жителей Белоярска. Естественно, речь шла не о простых жителях. На крайний же случай, в виду недопущения повторения массовых беспорядков, было принято коллегиальное решение о привлечении военнослужащих ЗабВО.
      В половине первого дня экипажи ППС, патрулировавшие по улицам города, доложили поразительную вещь: Белоярск, казалось, вымер. Даже транспорт, в последние дни бравшийся, как крепость, с бою, ходил почти без пассажиров. Жители, напуганные утренними событиями, предпочитали сидеть по домам. Отдельные же прохожие, покинувшие дома по причинам неотлагательным, торопливо и опасливо озираясь, старались побыстрее вернуться вновь под защиту родных стен и потолков. Предметом первой необходимости стали дверные замки, что в Белоярске до конца восьмидесятых годов вообще невозможно было вообразить.
      В этом городе все знали друг друга не один год, не одно поколение. Казалось бы, жители Белоярска - испокон века острожного и каторжного, но привыкли доверять друг другу. Возможно, определенную роль сыграло то обстоятельство, что город в течение нескольких веков являлся своеобразной "столицей" для лучших представителей аристократии и интеллигенции, неоднократно ссылаемых в эти места со всех концов необъятной бывшей Российской империи. Несмотря на "темное прошлое", на Белоярске, как, впрочем, и на многих других городах Сибири, лежал некий дворянский лоск и шарм. К сожалению, всему когда-нибудь приходит конец...
      Ровно в двенадцать сорок пять Белоярск содрогнулся от ревущих раненым зверем фабричных и заводских гудков. После чего наступила тишина, которую постепенно стал вытеснять, заполняя собой все окрест, мерный, нарастающий гул - по улицам города растекалась людская река. Дикая, неуправляемая, набиравшая мощь по мере приближения к центру, она неудержимо и неумолимо обретала силу грозной стихии. Задержать ее могла только прочная и крепкая плотина...
      ... Они стояли, тройным кольцом оцепив площадь с каменными изваяниями символов "народной власти" - зданиями обкома партии и облисполкома. Им предстояло стать той самой плотиной, о которую должны были разбиться "мечты и чаяния простого, трудового народа".
      В течение полутора часов шли нудные, вялые, ни к чему не обязывающие обе стороны, переговоры. Парламентеры сновали от толпы к зданию и обратно. Милиция и жители, стоявшие в первых рядах, беззлобно переругивались друг с другом. Скорее всего, закончилось бы очередным "стравливанием пара" пошумели бы, повозмущались и разошлись по домам. Однако неожиданно, словно рябь по гладкой воде, пробежал над головами легкий ветерок волнения и вот уже с крайних рядов, нарастая, возбуждая и электризуя толпу, покатилась ошеломившая и взбудоражившая всех новость: на окраинах и в жилых кварталах рабочих Белоярска появились танки! И народ поверил. Собственно ничего невероятного в этом не было, ибо давно известно: чем более нелепыми выглядят слухи и ложь, тем охотнее и искреннее им верят.
      Передние ряды, подталкиваемые серединой и краем, заволновались, напирая на стоявшую в оцеплении милицию. Напор нарастал и усиливался. Стражам порядка, чтобы сдержать толпу, пришлось, естественно, применить силу. И искра вспыхнула... Справедливости ради стоит сказать, что первым в воздухе просвистело все-таки "оружие пролетариата", а уж затем в ход пошло разом все, что относится к экипировке и атрибутике русской народной забавы под названием "рукопашный бой", имееющей обыкновение плавно перетекать в процесс, метко охарактиризованный еще А. С. Пушкиным, как "бессмысленный, беспощадный" и пр. Одним словом, спустя час с небольшим, в стационарах Белоярска, что называется, "на лицах" проявилась стойкая тенденция к перевыполнению плана по койко-дням. А "скорые" все подвозили и подвозили пострадавших...
      К четырем часам дня подуставший в кулачных боях народ обуяла жажда и на горотдел незамедлительно рухнул обвал звонков о начале погромов в вино-водочных магазинах. Пил народ с огромным воодушевлением, по накалу и страстям намного превосходившим тот, с которым раз в четыре года встречались и в последующем претворялись в жизнь решения очередного съезда партии. "Приняв на грудь", народ на неопределенное время сосредоточился и задумался. В его загадочной душе, как не раз уже бывало, всколыхнулись единство и борьба противоположностей, верной дорогой приведшие к другой русской забаве, с традиционными на протяжении многих веков вопросами: "Что делить?" и "Кого бить?". Вообщем, в Белоярске "процесс пошел"!
      ... Иволгин не успел войти в кабинет, как на пороге возник возбужденный Приходько.
      - Петр Андреевич, взяли! - радостно гаркнул он, поправляя сползшую со лба повязку и непроизвольно при этом морщась.
      - Игорь, ты почему не в больнице? - строго посмотрел на него майор.
      - Петр Андреевич, - не унимался тот, - да успею я еще належаться! Взяли их, слышите, взяли!
      Иволгин недовольно покачал головой, но, махнув рукой, произнес:
      - Ладно, потом выбью тебе отгулы у Завьялова... Где там эта банда?
      - Выгружаются, сейчас здесь будут. Знаете, кто у них за главного? Лопатник!
      - Лукиновский приближенный? - не мог скрыть своего удивления майор. Значит, это они раздухарились? Ну-ну... - протянул он тоном, не сулящим ничего хорошего. - Давай его первым.
      Приходько мгновенно ретировался. Едва он вышел, как дверь вновь открылась и в кабинет вошел усталый Добровольский. Он попытался улыбнуться:
      - Разрешите, ваше благородие, Госпожа удача?
      - На лирику потянуло? - буркнул майор. - Присаживайся. - Заметив ссадины на лице, уже мягче поинтересовался: - Как здоровье?
      В глазах Добровольского мелькнули веселые искорки, но он на манер салонной бырышни кротко потупил взор, скороговоркой заметив:
      - Гемоглобин - сто тридцать, давление - сто двадцать на восемьдесят, в моче сахара нет. Предлежание - головное и вообще: беременность протекает нормально.
      - Да-а... - сочувственно протянул Иволгин, - не слабо, видать, "гегемон" к твоей башке приложился.
      Алексей рассмеялся, готовый ответить на колкость, но в кабинет Иволгина ввалилась целая делегация из оперативников, омоновцев и задержанного. Последний, здоровый и плечистый парень лет двадцати двух-трех, еще пытался сохранить марку и держаться с вызовом. Правда, попытка эта ему давалась с трудом, учитывая свежий, во всю левую скулу и закрывший глаз, кровоподтек.
      - Батюшки святы! - всплеснул растопыренными пальцами Добровольский. Ну чисто "хохлома", а конкретно - "палех"!
      Парень криво усмехнулся, но промолчал.
      - Сопротивление при аресте, надо полагать? - подходя, осведомился Иволгин и вопросительно взглянул на омоновцев.
      - Было маленько, - пожав плечами, ответил один из них.
      - Не круто ли?
      - Да вы что, товарищ майор! - изумленно воскликнул омонец. - Вы про это, что ли? - он кивнул на лицо парня. - Так это он сам! Нечаянно в автобусе при транспортировке на поручень налетал...
      - Что значит, "налетал"? - удивился Петр Андреевич.
      Тот с готовностью принялся объяснять:
      - Эти деятели на окраинах орудовали. Агитаторы гребанные! Мы их, в полном смысле, повязали. А дороги там сами знаете какие, на окраинах-то: кочки, асфальт разбитый, сплошные рытвины и ямы. Колеса автобуса ка-а-ак ухнут в яму, он, бедняга, ка-а-ак приложится морд..., то есть, лицом об поручень. Мы его уже и поддерживали бережно, и самого просили поаккуратней быть, но... - он обреченно развел руками: - ...ямы, будь они неладны, товарищ майор! Думали, и не довезем живым, - омоновец смотрел на Иволгина васильковыми, удивительно честными и виноватыми, глазами.
      Петр Андреевич хмыкнул и повернулся к задержанному с кислым выражением лица:
      - Что ж, ты, Славик, окраины-то выбрал? Видишь, как получилось... неудобно.
      - В цетре своих героев хватало, - ехидно засмеялся Лопатник, бросая красноречивый взгляд на Приходько и Добровольского.
      - Товарищ майор, а не свозить ли его на следственный эксперимент по "старой белоярской дороге" ? - задумчиво поинтересовался Алексей.
      Омоновцы с готовностью подобрались, однако Лопатник, надо отдать ему должное, встретил предложение спокойно, лишь слегка повел крутыми плечами да сжал в пудовые кулаки скованные "браслетами" руки.
      - Ладно, - Иволгин прошел к столу и сел. - Будем считать счет один-один. Вы, ребята, свободны, - он кивнул омоновцам. - Спасибо.
      В кабинете остались четверо: Иволгин, Добровольский, Приходько и Лопатник, а в миру - Вячеслав Сергеевич Лопатовский. Несколько минут стояла тишина, в течение которой майор внимательно изучал текст поданной Игорем листовки, немало экземпляров которых были изъяты у Лопатовского и его команды при задержании. На белой, отличного качества, бумаге, крупным шрифтом, с выделениями в соответствующих местах, был набран текст следующего содержания:
      "Дорогие Россияне!
      Пришел час, когда мы все должны сказать твердое и решительное "нет!" душителям свободы и демократии. Всем тем, кто прикрываясь словами о благе и защите нашего многострадального Отечества, а на деле являясь последователями сталинско-бериевских палачей, пытается сегодня повернуть историю вспять. Не выйдет!
      Противники свободы и демократии создают сегодня все условия для хаоса, экономической нестабильности и социального неравенства. Они опираются на своих верных слуг - армию, милицию и КГБ, готовых по первому приказу обрушить на головы стариков, женщин и детей всю мощь своих репрессивных аппаратов. Не выйдет!
      Славное прошлое нашего старинного, исконно русского, сибирского города взывает к нашей памяти и самосознанию. Довольно, как звери в клетках, жить за "железным занавесем" по законам, написанным в подвалах КГБ!
      Да здравствует свободное Отечество! Да здравствует демократия!
      Превратим Белоярск в оплот свободы Забайкалья и всей Сибири!"
      Петр Андреевич дочитал до конца и заинтересованно взглянул на Лопатовского. Из сводок по горотделу Иволгин знал, что "превращение Белоярска в оплот свободы" обошлось в семь человек убитыми и переваливших за третью сотню ранеными разной степени тяжести. Причем, немалую часть пострадавших составляли сотрудники силовых структур.
      - Славик, - ласково проворковал майор, - никак в рыволюционэры решил податься? Свобода, демократия... Сам сочинял? Молчишь... - со вздохом констатировал майор, бросив недвусмысленный и мимолетный взгляд на Алексея и Игоря. - Придется тебя в "шестерку" определить.
      "Шестерка" пользовалась в городе дурной славой и считалась "кошмаром на улице Лиственной". О ней ходили самые невероятные слухи и домыслы. До недавнего времени это была обыкновенная камера ИВС. Пока в ней не отдал Богу душу один из задержанных. С тех пор, якобы, он превратился в вампира и с успехом обращал в свою "веру" каждого, кто имел несчастье переступить порог камеры и переночевать в ней хотя бы одну ночь. Слышал об этом и Лопатовский, о котором было известно, как о страстном любителе появившихся во множестве на заре перестройки видеофильмов - "ужастиков". Фильмы он смотрел, слухи доходили, но как человек неглупый, всерьез он их не воспринимал. Потому услышав многозначительным голосом произнесенное Иволгиным обещание по поводу "шестерки", Лопатовский лишь иронично усмехнулся:
      - Да хоть в "шестьсот шестедесят шестерку".
      - У-у-у, ка-а-акие мы, в на-а-ату-уре, оптими-и-исты, - не удержался Алексей. - Вперед и приятных сновидений!
      - Прямо сейчас? - не поверил Лопатник.
      Оперативники в упор, неотрывно и молча, сверлили его любопытными, жадными взглядами, в которых задержанный с немалой долей тревоги отметил искорки кровожадности. Его одолели сомнения.
      - Вы че... так смотрите? - без прежней уверенности в голосе, спросил он.
      Ответом ему были тоже молчание и теже кровожадные огоньки в глазах.
      Лопатовский нервно заерзал на стуле, безуспешно пытаясь развести в стороны скованные руки:
      - "Браслеты" хоть снимите.
      - На фига? - лениво поинтересовался Добровольский, скрещивая на груди руки и подавляя приступ зевоты. - Свободу, Славик, выстрадать надо: иногда - кровь за нее пролить, а случается - и жизнь отдать, - с пафосом закончил капитан.
      - Это не мои листовки! - потеряв контроль, выкрикнул тот.
      - А кто говорит о листовках? - изобразил искреннее недоумение Алексей.
      - Ну... - замялся Лопатник. Он все еще не мог понять, чего от него хотят оперативники.
      - Что "ну"? - передразнил его Иволгин. - Вот тебе и "ну" - назад коленки гну! Вообщем, хватить врать, марш в "шестерку". Посиди до утра. От-дох-ни, - зловеще, не скрывая сарказма, добавил майор, вызывая охрану.
      - Вы же ничего не спрашивали! - запаниковал Лопатовский.
      - Как это не спрашивали?!! - подскочил на стуле Добровольский. - Да ты сейчас с три короба наврал!
      - Я-а-а?! - протянул ошеломленно Вячеслав. - Но я же... молчал.
      - Правильно, - не унимался капитан, - вот и наплел!
      - Как?!! - у Лопатовского от негодования потемнели глаза.
      - Так я и говорю: молча, - наклонившись к нему, вкрадчиво и издевательски произнес Алексей. - Молча.
      В кабинет вошел конвой. Оперативники бесстрастно смотрели, как заартачившегося Лопатовского, изрыгающего потоки брани и угроз, скрутили и поволокли прочь по коридору, чтобы "незамедлительно доставить в одиночную камеру номер шесть", по слухам, "лично принадлежавшую начальнику Белоярского угро" и предназначавшуюся "для особо упорствующих граждан".
      - Думаешь, сработает? - без особой надежды спросил скептически Иволгин.
      - Да у него уже крыша поехала, - ответил Алексей. - А после полуночи он не проситься - рваться "на прием" будет. Вспомни предыдущих.
      Идея "шестерки" принадлежала исключительно немного цинику, немного садисту-приколисту, но, в большей степени, все-таки хорошему человеку капитану Леше Добровольскому. Однажды он прочитал, что больше всего на свете люди боятся непознанного и непонятного. Страх подобный уходит корнями в золотые, вобщем-то, времена, когда человек уже слез с дерева, но по доброте своей и наивности еще не додумался до государства. Природа ежедневно щелкала его то по носу, то по темечку, за что он ее справедливо побаивался, частично уважал и даже где-то восхищался ею и любил. Одним словом, знал свое место и было оно далеко не худшим и не последним. Но это прелюдия...
      Два года назад в камере №6 ИВС скоропостижно скончался мужчина от сердечного приступа. Следующим ее обитателем стал молодой человек, ка бы это помягче выразиться - не совсем уравновешанный и пытавшийся "закосить" под "Мессию". Дело закончилось тем, что с его подачи по ИВС поползли слухи о, якобы, воскресшем в образе вампира мужике, с которым совершенно "окосевший" паренек попытался сражаться за правое дело Господа, всеми имеющимися в наличии средствами: орал благим матом, плакал навзрыд, смеялся до икоты и, надо отдать ему должное, достаточно метко плевался в охранников. Ледянящая душу история о "мужчине в белом", благодаря тюремному фольклору, обросла бесчетным количеством невероятных слухов и "шестерка" стала камерой, куда водворить кого-либо удавалось с большим трудом, невзирая на ужасную скученность в других помещениях ИВС. Несмотря на постоянно горящий свет, попадавшие в нее представители криминалитета, начинали испытывать безотчетный страх, метаться и слезно проситься "куда угодно". Таким образом, идея о "мужчине в белом", овладев массами, приобрела статус материальной силы, еще раз доказав правоту Карла Маркса и всего его бессмертного и гениального учения.
      Добровольский же, несколько усовершенствовав данную идею с помощью научно-технического прогресса и люминисцентно-фосфорицирующих красок, довел ее до логического завершения: помещение стало действительно "камерой с привидениями". Сюжеты, по словам Алексея, были "навеяны древними бурятскими легендами и ханты-мансийским, не менее древним, эпосом". Выдерживали это "народное творчество", надо сказать, не многие. В данный момент познакомиться с ним предстояло далеко не последнему человечку в организации всесильного Математика.
      Пока оперативники обсуждали ближайшие планы, подошел Саша Костиков и передал сообщение своего информатора, из которого следовало, что примерно на шесть-семь часов вечера намечены штурмы - ни много, ни мало, как горуправления внутренних дел и КГБ. Иволгин, наплевав на конспирацию, позвонил из своего кабинета по известному только ему телефону. В иносказательной форме, но так, чтобы собеседник его понял, он попросил либо опровергнуть, либо подтвердить имеющиеся у него сведения. По-видимому, абонент на другом конце провода сказал всего две-три фразы, ибо майор быстро попрощавшись, осторожно положил трубку и красноречиво глянул на Добровольского:
      - Леша, у нас нет времени ждать до полуночи.
      - Понял, - спокойно отрегировал тот, поднимаясь и глядя на часы: - Но минут сорок у нас, надеюсь, есть?
      - С сегодняшнего дня принято решение ввести в городе и области комендантский час и чрезвычайное положение. Порядок, наряду с нами, будут контролировать военные.
      - Если в мордобой втянут армию... - тревожно заметил Костиков и не договорил.
      Все присутствующие в кабинете поняли его молчание.
      - Нет, все-таки гадское время, твою дивизию, нехай! - в сердцах, с чувством, произнес Петр Андреевич.
      - Самое время вспомнить, что за нами "миллионы, народ и Родина", напоследок ввернул Добровольский, с молниеносной скоростью преодолевая расстояние до двери и выскакивая из кабинета.
      Как оказалось, прыть он проявил не напрасно, ибо вослед ему со стола майора, поднятая его рукой, вертикально взлетела и вышла на орбиту массивная статуэтка. С характерным хрустом она впечаталась в дверь, брызнув осколками. Игорь Приходько, тяжко вздохнув, поднял с пола несколько кусков и бережно положил на стол начальника угро:
      - На месте катастрофы найдены отдельные фрагменты тела, позволяющие идентифицировать их, как раннее принадлежавшие известной греческой богине по кличке "Ника": туловище и два крылышка. Жаль птичку...
      - Растешь, малыш, - натянуто улыбнулся Иволгин. - Чувствуется "мудрое руководство" капитана Добровольского. У того тоже, что ни юмор, то некролог. Ну и денек! - покачал головой Петр Андреевич.
      - Первое апреля, между прочим! - радостно заметил Приходько. - День дураков!
      - Ты на что это намекаешь? - подозрительно покосился на него майор.
      - Ну-у, - неопределенно протянул Игорь, - тенденции, знаете ли, Петр Андреевич... в обществе, я хотел сказать... - он закатил глаза к потолку.
      Костиков, не выдержав, прыснул, отвернувшись к окну.
      - Ну почему это вас сегодня всех неприменно по голове били?! - со злостью процедил Иволгин, ни к кому конкретно не обращаясь. - Игорь, позвал он, - кончай придуриваться, ставь чайник. Сейчас перекусим на скорую руку и...
      Договорить он не успел. Вернулся Добровольский.
      - Есть контакт! - проговорил входя и помахивая, как флажками, несколькими листками исписанной бумаги.
      - Неужели раскололся? - недоверчиво осведомился Иволгин. - Леша, он хоть живой?
      - Живой. Но немного "с душком": обгадился. Зато теперь всем будет рассказывать, какой это крутой аттракцион - "шестерка".
      - Ты не переборщил? - не унимался Иволгин.
      - Андреич, - уже всерьез психанул Добровольский, - он, что, мать-героиня или хлебороб знатный?! После того, что они с городом сделали, я еще его нервы щадить должен?!! Да пошел он...
      - Вот с твоего "да пошел он" все диктатуры и начинались, - также зло отрезал Иволгин.
      Алексей закаменел лицом и холодно осведомился:
      - Я могу докладывать... по существу?
      С минуту они буравили друг друга взглядами. Наконец, Иволгин махнул рукой:
      - Давай, что он там наговорил. - И, не удержавшись, все-таки поддел Алексея, язвительно добавив: - Надеюсь, он не настолько напуган, чтобы признать себя виновным в несуществующих грехах?
      - В убийстве Троцкого Лопатовский, к сожалению, так и не сознался, не остался в долгу Добровольский. - Зато признал себя внебрачным внуком Мата Хари.
      - Леша, по существу, - напомнил Иволгин, давая понять, что "разминка" закончилась.
      - Есть, товарищ майор! - отчеканил тот и начал докладывать. - В двух словах, ситуация следующая: по словам Лопатовского, главная цель, с которой в Белоярске сегодня устроили погромы, ему неизвестна. Листовки напечатаны не в местной типографии, а доставлены в город самолетом из Москвы. Он лично ездил в аэропорт встречать груз.
      Накануне, дня за два-три до сегодняшних событий, наш "прохфэссор Мориарти", то есть - Математик, якобы, встречался с доверенным лицом очень серьезных людей. Речь шла о крупной и выгодной сделке. Однако, "всю правду" знают только Математик и Гроссмейстер.
      Еще Лопатовский утверждает, что на девятнадцать ноль-ноль намечены штурмы городских управлений внутренних дел и госбезопасности. В детали плана он не посвящен, потому что в его задачу входили организация скрытой агитации среди населения и подготовка почвы для ночных беспорядков. А то, что они будут, он уверен на сто процентов. Говорит, что боевикам деньги платят в долларах.
      - Боевики только из местных? - быстро прореагировал Иволгин.
      - В том-то и дело, что, как утверждает Лопатовский, в городе много чужаков. Он их не знает, но, по его словам, ребята натасканные и беспредельщики.
      - А, может, специально нас дезинформирует? - подал голос Костиков. Если в городе появились чужие боевики, то должна же была пройти хоть какая-то информация. Но, по агентурным данным, ничего подобного и в помине не наблюдалось.
      - Возможно, прибывали они небольшими группами и всего за несколько часов, - не согласился с ним Приходько.
      Майор бросил на него одобрительный взгляд, но хвалить в открытую не стал, вместо этого задумчиво рассуждая вслух:
      - Какова же должна быть главная цель, если промежуточная - разгромить не только город, но и управления силовых структур? Цель... цель...
      - А почему именно городские управления? - спохватился Костиков. - Не обком, не облисполком или городские ветви власти. Почему именно белоярскую милицию и КГБ?
      - Им нужны списки агентуры, - попытался объяснить Добровольский.
      - Возможно, но не только это, - не согласился майор. - Должно быть что-то еще, но что это?
      - Петр Андреевич, можно ? - обратился к нему Игорь. Иволгин кивнул и тот высказал совершенно абсурдное предположение: - А что, если Математик, Гроссмейстер и Родионов пришли к взаимовыгодному соглашению?
      - Ерунда! - тут же безапелляционно отмел его рассуждения Добровольский. - После убийства Горыныча, Немца и Рыси "авторитеты" ни за что не пойдут на сделку с Родионовым. Такие вещи не прощают, какой бы ни была взаимная выгода и какие бы деньги она ни сулила.
      - А если выгода и деньги... очень большие? - не сдавался Игорь.
      Иволгин, Добровольский и Костиков непонимающе смотрели на него.
      - Золото! - первым опомнился Саша. - Молодец, Игорь! В самую тютельку! Они могли пойти на сделку только ради этого золота.
      - Не зная, что тронуть его - значит разбудить штамм чумы, безжалостно закончил Иволгин.
      Только теперь до всех постепенно начала доходить горькая и страшная истина. Не сговариваясь, они посмотрели на часы. Они показывали ровно восемнадцать ноль-ноль.
      - Не успеем... Или успеем? - с сомнением проговорил майор, обводя взглядом своих "орлов".
      - Первое апреля! - вновь вспомнил Приходько. - Сегодня часы перевели на час вперед. Сейчас уже девятнадцать!
      Сразу же после его слов за окном гулко разорвалась граната и резкий звон разлетающихся оконных стекол потонул в звуках беспорядочной стрельбы. Вскочив, оперативники кинулись из кабинета, на ходу выхватывая оружие.
      Как это часто происходит в случае внезапного нападения, по всему Управлению царили хаос и паника. Через выбитые взрывной волной окна временами "посвистывало". Но, слава Богу, серьезно раненых, тем более убитых, вроде не значилось. Были моментально подключены аварийные свет и связь. Дежурный по горотделу, надсадно кашляя от дыма, расползавшегося по коридорам и внутренним помещениям, принимал сообщения и тщетно пытался что-то втолковать абоненту на другом конце провода. Потом с досадой и злостью грохнул трубку на пульт связи.
      Невдалеке Иволгин разглядел начальника Управления Сергея Васильевича Завьялова, у которого вся левая сторона лица была в крови. Он поспешил ему навстречу.
      - Петр! - первым обрадованно вскричал Завьялов, узнав подходящего Иволгина. - Как там твои орелики, все живы?
      - Мои-то живы, с тобой что, Сергей?
      - Ерунда! - поморщился тот. - Осколками стекла посекло. - Он взял Иволгина под руку и отвел в сторонку. - Петр, сам видишь какая карусель завертелась. Я связывался с Малышевым, они тоже в полной заднице сидят и бумагу "пользуют". Понял?
      - Уничтожают досье? - уточнил майор.
      - Да. Возле "конторы" толпа собралась в несколько тысяч человек, продолжал Завьялов. - Подогнали кран, хотят демонтировать памятник первому председателю белоярского ЧК Краснинскому. Слишком уж горячие головы требуют выдать досье на агентов. До нас пока эти новые веяния не докатились. Скорее всего, так и продержат взаперти, чтобы мы не смогли помешать линчевать "конторских". Обложили плотно и со всех сторон.
      - Вояки уже в городе?
      - Идут марш-броском, часа через два будут в Белоярске.
      - За два часа от города руины останутся, - невесело усмехнулся Иволгин.
      - Недавно позвонили из Локомотивного депо, предложили создать рабочие дружины. Поняли, куда и кому вымостили дорожку благими намерениями, туды-т его растуды-т, гегемон долбанный! Ладно, с ним потом разберемся... У меня к тебе дело, Петр. Бери своих ореликов и пройдись по кабинетам. Все, что представляет оперативную ценность... - он зашелся кашлем. Отдышавшись, продолжал: - Вообщем, не мне тебя учить, сам не маленький. Давай, Петр.
      - Ты бы перевязку сделал, что ли, - посочувствовал Иволгин. На мгновение он замялся и все-таки спросил с тревогой: - Сережа, что с семьями нашими?
      - Молись, Петя! - с безысходной злостью процедил сквозь зубы Завьялов. - Не знаю я, что с ними, но одно могу тебе сказать: не удержим город, им не позавидуешь. Ты наше нутро, коварное и мстительное, азиатское, не хуже меня знаешь...
      Спустя несколько минут, Петр Андреевич разыскал в здании своих ребят. Собрав их под лестницей, только намеревался проинструктировать, когда заметил Алексея, нервно подносящего ко рту сигарету.
      - Ну, ты, блин, совсем, капитан... Мало тебе дыма, что ли?!
      - Тот раздражает, а этот успокаивает, - невозмутимо ответил Алексей. Каки ишо указания будуть?
      - По агентурной сети, - начал Иволгин. - Что сможем - сохранить, что нельзя - уничтожить безжалостно. Приказ Завьялова. Саша, - обратился он к Костикову, - тебе особое задание. Как хочешь! - но прорывайся к Гурьянову. Я с ним днями встречался, он меня с занятными ребятками познакомил. Каждый - десятерых стоит. Черт с ним, с тем золотом! Запомни: скажешь Ерофею Даниловичу, что я очень просил ребят его на подмогу. В Белоярске готовятся линчевать всех, кто мало-мальски причастен к разоблачению родионовской банды. И в первую очередь, Малышева и группу Казанцева. Вояки подойдут часа через два. Давай, Сашок, ни пули тебе, ни "пера"! - Он обнял его и крепко припечатал по спине.
      Глава пятнадцатая
      ... Малышев стоял, сцепив за спиной руки, и смотрел вниз на беснующуюся за окнами толпу. Он не ощущал в себе ни ненависти, ни мстительности, ни злобы. Роман Иванович был спокоен и выдержан, как, наверное, никогда более до того в жизни.
      На площади перед зданием, где помещалось их Управление, горело несколько костров. С двух сторон ее освещали мощные прожекторы, в лучах которых Малышеву отлично, до мельчайших деталей, было видно все, что там происходило.
      Памятник Краснинскому демонтировали. Один из расхристанных юнцов, под одобрительные улюлюканье, хохот и свист, взобравшись на пустой постамент, справлял малую нужду прямо на отливающее бронзой лицо лежащего на боку монумента первому председателю белоярского ЧК.
      "Мы так ничему и не научились, - думал, грустно глядя на эту разнузданную вакханалию, Малышев. - Возможно, пройдет время и на этом месте поставят памятник атаману Семенову или адмиралу Колчаку, или последнему, как теперь модно писать, "невинно убиенному" российскому императору. А потом - снесут и их, вновь воодружая того же Краснинского или Ленина, или Сталина, да мало ли... Но главная наша беда в том, что мы даже представить себе не можем, чтобы памятники всем этим людям в одно время стояли на одной площади. Мы идем по собственной истории, как чужеземные наемники, конкистадоры или ландскнехты, а наша ненависть к ней из века в век сокрушительнее, чем огонь и острее, чем меч. Каждое новое поколение никак не может или не хочет примириться с предыдущими.
      Было время, сносили церкви, соборы, памятники дореволюционной России. Грабили монастыри и ризницы, роскошные дворянские дворцы, вешали и расстреливали "белую гвардию". Все было... И то, что происходит теперь внизу, это - расплата за период раннего и позднего вандализма Великой Октябрьской социалистической революции.
      Поэтому не стоит заламывать руки, рвать на себе волосы и кричать, надрывая горло, что во всем виноваты заокеанские спецслужбы и "дерьмократы местного розлива". Все гораздо проще: за все надо платить. И деньги на этом фоне - до смешного мизерная и ничтожная величина. Что в сравнении с какой-то бумажкой изуродованные судьбы наших детей и внуков?!! А то, что их ждет Голгофа за наши грехи - так же верно, как и то, что когда-нибудь по пути страданий и испытаний пойдут дети и внуки этих испражняющихся сейчас на собственную историю юнцов, дядей и тетей...
      И придет ли он когда-нибудь, этот благославенный день, который примирит нас с собственной историей, во имя мира и счастья наших детей и внуков?!!"
      Роман Иванович бросил встревоженный взгляд на часы, в который раз прикидывая в уме, сколько времени понадобится Казанцеву, чтобы добраться до объекта, где содержался Астахов. Его необходимо было срочно эвакуировать из Белоярска, как и наиболее ценные документы, уже подготовленные к отправке. Прошел почти час, как Казанцев вместе с двумя сотрудниками госбезопасности выехал за Астаховым и до сих пор от группы не поступило никаких сообщений, хотя, по идее, они давно должны были вернуться. Его размышления прервал телефонный звонок. Он быстро пересек пространство, отделяющее стол от окна и с готовностью поднял трубку аппарата.
      - Слушаю, - проговорил, с трудом скрывая волнение.
      Звонил дежурный.
      - Товарищ полковник, к вам посетители, - услышал Роман Иванович в трубке его странно смущенный и срывающийся голос.
      - Какие еще посетители? - удивился Малышев. - Как они вообще попали в здание?! Что у вас там происходит, черт возьми?!
      - Здравствуйте, Роман Иванович, - в следующую же секунду прозвучало на другом конце провода. - Извините за самовольное вторжение. Нас здесь пятеро, мы по поводу овечьей шерсти...
      - Чего-о-о? - пораженно воскликнул Малышев. Но тут же взяв себя в руки, холодно попросил: - Дайте трубку дежурному.
      - Роман Иванович, мы от лесника, - не отреагировав на его просьбу, продолжал незнакомец.
      И тотчас до Малышева дошло; он, отстранив трубку и зажав ее ладонью, облегченно перевел дыхание.
      - Дайте мне дежурного, - уже спокойно попросил он. Услышав его голос, коротко приказал: - Объясните товарищам, как ко мне пройти.
      - Слушаюсь, - столь же кратко ответил дежурный и послышались гудки отбоя...
      Спустя несколько минут, в дверь вежливо постучали.
      - Входите! - громко пригласил Роман Иванович.
      Дверь приоткрылась, в кабинет один за другим вошли шесть человек, одетых в камуфлированную форму. Малышеву хватило несколько секунд, чтобы понять, что пред ним "профи" высочайшего класса. Он улыбнулся и пошел им навстречу. От выстроившихся в шеренгу отделился серьезный, с насмешливым взглядом зеленовато-серых глаз, мужчина. Он протянул руку:
      - Краснов Иван Васильевич.
      Роман Иванович, в свою очередь, представился и крепко пожал протянутую руку, удовлетворившись тем, что полностью себя назвал только старший группы. У этих людей были свои, годами выработанные правила и законы. Даже здесь, в кабинете начальника городского управления госбезопасности, остальные четверо оставались в одетых на лицах масках. Малышев предложил им садиться. При этом с некоторой долей зависти отметив, как профессионально неслышно, гибко и ловко они двигаются.
      - Наслышан о вас, - оглядев группу, усмехнулся Малышев.
      - Роман Иванович, - начал без обиняков Краснов. - Мы в вашем городе, вроде как не по своей воле вляпались. Но, если надо, хорошим людям всегда поможем.
      - Что с Черным яром? - поинтересовался Роман Иванович.
      - Часть золота удалось перевезти. В хранилище остались дежурить двое наших человек.
      - Штаммы? Установка? - подался вперед Малышев.
      - Первые законсервированы в отдельной штольне, хотя полностью исключить возможность эпидемии нельзя. Что касается установки... - Краснов замялся, - ... я такую штуку, конечно, ни в первый раз вижу. Но если честно, о демонтаже и думать боюсь. Тут, безусловно, специалисты нужны.
      - Что по этому поводу думает Ерофей Данилович?
      - Ерофей Данилович, - четко произнес Краснов, - думает по этому поводу исключительно в непечатных выражениях. Если серьезно... С одной стороны он опасается, что штамм все-таки попал в атмосферу. С другой - поставьте себя на его место: вы могли бы недрогнувшей рукой ввести в действие "фактор Язон", зная, что через несколько минут над городом и его окрестностями вырастит атомный гриб? Что, по вашему, Роман Иванович, предпочтительнее: умереть от атомного взрыва и его последствий или же стать жертвой этого проклятого штамма? - закипая от злости, глядя на Малышева в упор, спросил Иван Васильевич.
      - Но "фактор Язон" - это крайний случай, - выдержав его взгляд, спокойно отреагировал Роман Иванович. - У Гурьянова, наверняка, есть более "щадящие" инструкции.
      - Есть то они есть, - вздохнул Краснов. - Вот только Ерофей Данилович опасается, что, учитывая сегодняшний "веселенький фон" в обществе, эти инструкции вряд ли кому помогут. Вы же в курсе, что штамму, собственно и не нужен прямой контакт. Ему просто достаточно находиться в непосредственной близости от очага агрессивной среды. И все: - у народа мозги набекрень и съедут. А вы посмотрите, что сегодня в Белоярске делается! Мы все сидим на пороховой бочке, а рядом, между прочим, уже весело потрескивает - и не фитилек или лучина, а задорный пионерский костер. Чего мы ждем, Роман Иванович?!! Пока нас, как ведьм в средние века, в смоле и перьях вываляют, а потом поджаривать начнут? Позволим один раз здесь, в Белоярске, по всей стране пинками гнать станут.
      - Я вас прекрасно понимаю, Иван Васильевич, но, к сожалению, мои полномочия уже не распространаяются даже на этот город. Высшее руководство самоустранились, свалив всю ответственность непосредственно на нас. Мы пытаемся сохранить хотя бы то, что еще можно. И в связи с этим у меня к вам будет огромная просьба.
      - Иволгин просил помочь нас и мы сделаем все, что в наших силах до подхода армейских частей. Поверьте, удержать это здание мы сможем, вместе с вашими сотрудниками, - поспешил заверить его Краснов.
      - Речь идет не о нашей личной безопасности, - глядя с благодарностью, перебил его Малышев. - Дело в том, что группа моих людей уже часа полтора назад выехала на объект, где содержался важный свидетель. Возможно, причастный и к сегодняшним событиям в Белоярске. Это группа капитана Казанцева Геннадия Борисовича. Их необходимо найти во что бы то ни стало.
      Краснов посмотрел на Малышева и внезапно понял, что жизнь этого загадочного свидетеля для Малышева стоит больше, чем жизни всех сотрудников, находящихся в данный момент в здании Управления. Он поднялся:
      - Ориентировку на местность, приметы членов группы. Остальное - наше дело.
      - Спасибо, - просто, но с чувством ответил Малышев, еще раз пожимая протянутую Красновым руку. - Я распоряжусь, чтобы вас ознакомили со всеми необходимыми материалами...
      ... Группа Краснова вернулась в Управление госбезопасности через три часа, сорок две минуты и пять секунд после того, как получила от Малышева конфиденциальное задание. Вернулась, выгрузив во внутреннем дворе Управления из неприметного, забрызганного "рафика" с красным крестом на бортах, три безжизненных тела сотрудников госбезопасности Белоярска. Это была группа Казанцева, но... Астахова среди них не было.
      Расставив своих людей и объяснив каждому непосредственно его задачу, Краснов, теперь уже один, вновь поднялся на второй этаж, где располагался кабинет Романа Ивановича. Он вошел к нему не сразу. Несколько минут Иван Васильевич стоял перед наглухо прикрытой дверью и впервые, может быть, за все время своей службы думал о том, что вот здесь, прямо сейчас, у него на глазах с молниеносной скоростью исчезают, тают, утекают бесследно последние мгновения, когда люди, уже лежащие где-то во дворе мертвыми, по странной прихоти или законам мироздания еще в чиьих-то мыслях и душах пребывают живыми. Последние мгновения... Сейчас он, подполковник Краснов, войдет в кабинет Малышева и с этой минуты люди из группы Казанцева умрут еще раз. А потом и еще... когда об этом узнают их семьи - родители, жены, дети, сестры или братья, у кого они есть. Горе будет разливаться по адресам, оккупируя сердца и души многих и многих людей. Три смерти. Всего три. А какой бездонный колодец скорби и боли! Господи! Ну почему, зачем мы так живем?!!
      Малышев встречал его, стоя за столом, глядя напряженно и с каким-то мучительно-болезненным выражением лица. Краснов понял, что он уже все знает. Иван Васильевич остановился напротив, не решаясь первым нарушить молчание.
      - Присаживайтесь, - прозвучал глухо голос Малышева и сам он буквально рухнул в стоящее позади кресло. - Как это произошло? - задал он единственный вопрос.
      - Объект полностью уничтожен огнем. Группу Казанцева мы нашли на подходе к нему. У всех троих - контрольные выстрелы в голову. Помимо этого, пулевые ранения в грудь. Сейчас уже темно, рассмотреть что либо невозможно, но из того, что удалось, складывается... - Краснов замолчал, вопросительно посмотрев на Малышева, словно хотел убедиться, что того интересует его мнение.
      - Продолжайте, Иван Васильевич, - с силой потерев затылок, проговорил Роман Иванович. - Что там, на ваш взгляд, случилось?
      - Мне кажется, группа Казанцева прибыла к объекту, когда нападение было в разгаре. Они попытались вмешаться, но, видимо, встретили грамотное и отчаянное сопротивление. Кроме того, у нападавших было довольно мощное вооружение.
      Малышев вскинул голову:
      - Что значит, мощное?
      - Гранотометы, - кратко констатировал Краснов. - Кроме того, это было не целенаправленное нападение. Подобной участи подверглись многие другие строения на этом участке. Думаю, мародеры. Но... хорошо подготовленные и без наводки здесь вряд ли обошлось. Вообщем, чтобы до конца прояснить все, необходимо с рассветом выслать оперативную группу и криминалистов. Я оставил на объекте двух своих людей.
      - Считаете достаточно?
      - Достаточно, - твердо заверил его Краснов.
      - Спасибо вам, Иван Васильевич и... вашим людям. - Малышев замялся, но Краснов, догадавшись, его опередил.
      - Роман Иванович, на пепелище нами обнаружены фрагменты останков нескольких человек. Возможно, среди них и ваш свидетель.
      Малышев устало провел ладонями по лицу и видимо, рассуждая вслух сам с собой, негромко заметил:
      - Он все время ускользал от нас... - И, словно очнувшись, будто только теперь заметив присутствие Краснова, с неожиданным облегчением проговорил: - А, знаете, Иван Васильевич, я буду просто счастлив, если среди погибших на объекте, удастся идентифицировать Астахова! Явно или косвенно мы потеряли из-за него пятерых сотрудников. Надеюсь, на этом мартиролог, наконец, себя исчерпает...
      Глава шестнадцатая
      К четырем часам утра в Белоярске еще вовсю шумело гульбище и весело отмечался приход свободы и демократии. По улицам толпами бродили люди, шло повсеместное братание, все друг друга "уважали", клялись в "вечной" любви, приглашали в гости, обещали "дружить домами".
      Попытки отдельных личностей подвигнуть народ на штурмы "ненавистных оплотов коммунизма" - зданий городских Управлений милиции и КГБ почему-то отклика не нашли и успеха не имели. То ли сыграл свою роль арест "главного пропагандиста" Славика Лопатовского и его команды, то ли народом просто овладела ностальгия по Новогодней ночи, - как бы там ни было, но превращать ее в Варфаломеевскую жители Белоярска отказались напрочь, вполне удовлетворившись на первых порах дармовой выпивкой из во множестве рагромленных вино-водочных лабазов и продуктов из одной, но не обманувшей ожиданий, продовольственной базы горкоопторга.
      В воздухе витала атмосфера красочного и бесшабашного бразильского карнавала. И никто из его участников не мог предположить, что всего через каких-то девятнадцать минут и тридцать семь секунд наступит похмелье. В качестве же мощной отрезвляющей терапии в данном случае выступят местный элитный танковый полк и два батальона Энской воздушно-десантной дивизии, специализацией которой за последнее время была раздача "интернациональных долгов" В Африке, Азии и на Ближнем Востоке.
      Надо сказать, что армия - это структура, где, как-то уж так повелось, не принято много рассуждать и обсуждать. Иначе, это уже не армия, а Думка какая-то, где каждый ею и богатеет. В армии принято выполнять приказы. Ей, по большому счету, не важно, куда пошлют - в отроги Гиндукуша, на Килиманджаро или за Саянский хребет. Главное, чтобы, когда она отстреляется и вернется, ее не послали уже методом "великого и могучего".
      Одним словом, однажды вечером первого апреля во втором тысячелетии от Рождества Христова ограниченный контингент Советский Армии Родина послала в район между хребтами Черского и Яблоновым. Как говаривал один популярный, мультяшный герой: "Уж послала, так послала...". Вообщем, в Белоярске народ и армия слились в едином порыве. Результатом "слияния" явились острая нехватка медперсонала в травмопунктах и дополнительные койки в стационарах, на которые дружно улеглись не только местные бунтари, но разудалые десантники. Ибо к чести белоярцев следует отметить: отбросив дворянский лоск, они вовремя вспомнили и о значительной примеси у них крови острожцев и каторжан. А как гласит народная мудрость: "Против сибирского кулака не катит даже десантный АК".
      В результате, к шести часам утра в Белоярске из всего, что способно еще было шевелиться и двигаться, остались лишь танки и кареты "скорой помощи". Через часок с небольшим к ним прибавились "кареты" уже из иного ведомства, которые в народе, несмотря на канареечную окраску, но видимо из чувства патриотизма и любви к орнитологии родного края, ласково прозвали "воронками".
      Пережившие нашествие собственной орды и оставшиеся после этого в относильном здравии жители, с рассветом потянулись на остановки общественного транспорта. Внутренний дискомфорт без труда читался на опухших лицах, а покрасневшие глаза и стойкий "аромат" горючих веществ невольно наводили на мысль, что Змей Горыныч - отнюдь не плод фантазии, а яркий пример наблюдательности нашего народа и вполне реальный персонаж.
      Люди с некоторым недоверием оглядывались по сторонам, тихо переговаривались и недоуменными взглядами провожали несущиеся по широким проспектам друг за другом, отчаянно верещавшие "скорые" и "воронки", а также ревущие густым басом и чавкающие гусеницами танки. Люди сбивались в кучки, задаваясь ну совершенно детским, но с глубоким философским смыслом, вопросом: "И шо это теперича будет?" - надо сказать, довольно традиционным на Руси после всеобщего дележа и мордобоя.
      Одним словом, город трезвел, приходил в себя и начинал помалу возвращаться к привычной жизни...
      ... Ерофей Гурьянов ехал по городу, внимательно глядя по сторонам. Рядом с ним, на переднем сидении, расположилась Анна. Комендантский час, введенный с девяти вечера до шести часов утра, только закончился. На подъезде к Белоярску их машину несколько раз останавливали патрули, но увидев выпирающий живот Анны, без промедления пропускали. Сейчас они направлялись в Центральную городскую больницу. Необходимо было показать Анну врачу, а сам Ерофей наметил провести в городе несколько встреч.
      Машина, свернув с проспекта, выехала не тихую улицу, ведущую к больнице. На ней не так явственно обозначились следы "ночного пиршества" белоярцев. Собственно говоря, следов этих как бы и вовсе не было, если не считать лежащих по тротуарам и на дороге куч мусора, состоящих из тряпья, обрывков бумаг и газет, целых и битых бутылок.
      Обычно, чтобы срезать угол, Ерофей сворачивал в небольшой переулок, выходящий к пищеблоку больницы. Проехать на ее территорию так было гораздо удобнее, что он не раз и делал. На пересечении улицы и переулка, в угловом здании размещалась булочная, где продавали удивительно вкусный и ароматный, всегда горячий хлеб. Бывая в городе или заезжая в гости к Артемьеву, Ерофей Данилович обязательно заходил сюда. Сейчас она была закрыта. Хотя раннее, Гурьянов это хорошо помнил, работала с самого утра. Он машинально бросил взгляд на часы: семь двадцать четыре утра.
      Машинально он обратил внимание на необычную уличную сценку. На ступеньках булочной сидел молодой еще мужчина, у него на коленях свернулся калачиком маленький котенок. Парень, чуть склонив набок голову, гладил котенка, устремив пустой, безразличный взгляд в притихшее и затаившее дыхание пространство улицы. Заметила его и Анна. Лицо ее тревожно нахмурилось и она вопросительно глянула на мужа:
      - Может, остановимся? Странный он...
      Гурьянов подрулил к кромке тротуара, остановился и заглушил двигатель. Затем наклонился и попытался разглядеть мужчину через лобовое стекло.
      - Погорелец, что ли? - неуверенно произнесла Анна. - Посмотри, он весь сажей перепачканный. - Она тоже наклонилась, приглядываясь, и вдруг, поднеся руку к лицу, пораженно выдохнула: - О, Господи! Это же...
      Одновременно с ней воскликнул и Гурьянов:
      - Мать честная! - и спешно принялся выбираться из машины, на ходу бросив жене: - Ты уж сиди, Аннушка, сам я.
      Ерофей обогнул спереди свою "Ниву" и подошел к парню, отметив некую странность в его поведении: тот, ничего не замечая вокруг, продолжал баюкать на коленях котенка, нежно проводя по его шерстке рукой, грязной от сажи. Гурьянов остановился рядом в нерешительности и окликнул его тихо, но достаточно для того, чтобы быть услышанным. Однако, тот продолжал пребывать в состоянии прострации, абсолютно не реагируя.
      Ерофей пригляделся внимательнее и внезапно лицо его словно запорошило ослепительно белой, холодной метелью. Он стоял не шолохнувшись, перестав дышать, безвольно опустив руки вдоль туловища. Его мощные плечи опали, а богатырская фигура неожиданно съежилась и уменьшилась. И только глаза оставались живыми на покрытом мертвенной бледностью лице.
      Миллиметр за миллиметром, словно пальцы слепца, они ощупывали сидящего на ступеньках человека: взгляд повторил форму лица; задержавшись на подбородке начал осторожное восхождение вверх - мазок по губам, едва приметное касание; потом - нос и скулы, точно, без единого зазора вошедшие в слепок памяти; глаза - цвет, разрез и... погружение в глубины души...
      Вынырнув из них, Ерофей, наконец, пришел в себя, часто и с трудом восстанавливая дыхание. Он почувствовал, что если сейчас, сию минуту, не сядет, то непременно рухнет наземь, как подкошенный серпом пучок колосьев. Он закрыл глаза и в изнеможении опустился на ступеньки. Ноги его не держали...
      Спустя несколько минут, Гурьяновы, закрыв мужчину в автомобиле торопливо прошествовали в стационар к Артемьеву. Анна Федоровна, поздоровавшись со своими сотрудниками и перекивнувшись с ними парой фраз, отправилась в женскую консультацию. А Ерофей Данилович с Георгием Степановичем закрылись в кабинете, причем, последний попросил дежурную смену не беспокоить его в течение получаса, исключение - только экстренные случаи.
      - Проходи, Ерофей, - Артемьев с тревогой вгляделся в лицо старого друга. - Вижу, стряслось что-то...
      - Егор, мне у тебя одного человека спрятать надо, - тяжело вздохнул Гурьянов.
      - Вот это номер! - всплеснул руками Георгий Степанович. - У тебя вся тайга в корешах ходит, а ты его ко мне в город. - Но тут же смутился и поспешил заверить: - Нет, ты не думай, что я в глухую отказку иду. Короче, чисто для тебя - никаких проблем! Тем более, видишь, какие непонятки закрутились... Ты так смотришь на меня, Ерофей... - запнувшись, подозрительно проговорил Артемьев.
      Ерофей продолжал ошарашенно таращиться на доктора.
      - Егор, ты совсем крутым стал, - выдавил, наконец, он.
      Нейрохирург от души рассмеялся:
      - Ерофей, у меня стационар потрясной публикой забит! Даля сюда, он от их слов в совершеннейший восторг бы пришел.
      - Могу себе представить его "радость", - не согласился Гурьянов.
      - Да брось ты! - отмахнулся Георгий Степанович, поудобнее устраиваясь в кресле. Глаза его азартно заблестели: - Давай, Ерофей, колись, что там у тебя за человечек? Небось, бандюган какой-нибудь? Их нынче милиция по всем щелям выуживает. Ну и натворили, ребятки, - бросил в сердцах, покачав головой. - Видал мою вотчину? Койки в проходах стоят, я за свою практику только в войну подобное видел. Так кто там у тебя?
      - Парень молодой, - однозначно ответил Ерофей и невольно отвел глаза, не выдержав направленного на него в упор взгляда.
      - Ну, что ж, парень так парень, - согласился Артемьев, но Гурьянов уловил в его голосе нотки обиды и горечи.
      - Прости, Егор, - натянуто улыбнулся Ерофей. - Поверь мне, это как раз тот случай, когда меньше знаешь, дольше живешь.
      - Понятно, - сразу повеселел Георгий Степанович.
      За долгие годы он привык безоговорочно доверять Ерофею, всецело полагаясь на его порядочность, честность и мудрость. И, говоря откровенно, у Артемьева еще ни разу не возникало повода для сомнений.
      - Чайку попьешь? - живо засуетился Артемьев, вскакивая. - Еще горяченький. И ватрушки есть, - он с надеждой взглянул на Ерофея и тот, чувствуя гораздо больше, чем значил этот взгляд, не смог отказать.
      - Наливай, Егор! И плесни-ка чего покрепче. Есть, небось?
      - А то! - засмеялся доктор, хлопоча вокруг стола.
      Когда все было готово, Георгий Степанович, поднимая стопку с коньяком, беспечно поинтересовался:
      - Когда привезешь-то, шпиона своего?
      Послышался негромкий треск и нейрохирург с удивлением уставился на руку Ерофея, с которой на стол неожиданно упало несколько стеклянных осколков и кляксами закапал коньяк вперемешку с кровью. Он спохватился, кидаясь к шкафу и на ходу приговаривая:
      - Ну, Ерофей, всякое я видел, но чтобы посуда от коньяка лопалась впервые! Не иначе, это ты у нас такой горячий. - Он достал все необходимое и, быстро обработав порезы на руках, ловко наложил повязку. - Домой вернешься, свои снадобья приложи. Погоди, сейчас еще стопочку достану...
      Выпив, на скорую руку закусив и выпив по кружке чая, они договорились, что Ерофей где-то через полчасика подвезет парня и сдаст лично на руки Артемьеву. Оформят его под чужой фамилией, вести его будет сам Георгий Степанович, а пробудет он у него, пока более или менее не нормализуется обстановка в Белоярске. Потом Ерофей обещал его сразу же забрать.
      - Значит, по новой в "прятки" играть начинаем? - подмигнул Георгий Степанович уже выходящему Ерофею.
      Гурьянов изобразил на лице почти искреннюю улыбку и лишь в самой глубине глаз промелькнули озабоченность и тревога. Впрочем, Артемьев этого не заметил. Он кивнул и кратко бросил:
      - Жду.
      Минут через двадцать, в сопровождении четы Гурьяновых, в отделение нейрохирургии был доставлен пациент, голову которого надежно укрывали умело и искуссно наложенные бинты. Артемьев лично осмотрел его у себя в кабинете, не применув сделать комплимент сотруднице:
      - Аннушка, свет Федоровна, не забыла еще наше ремесло! Как наследником обзаведетесь, я с Ерофея не слезу: пусть тебе "вольную" дает. А то, надо же, удумал - такие кадры в чащобу свою дремучую сманывать.
      - Да полно, Георгий Степанович, - отмахнулась та, покраснев, подумаешь, делов-то: голову перевязать.
      - Да-а, голову... - неопределенно протянул Артемьев.
      Анна, перехватив многозначительные взгляды Ерофея и Егора, поспешила деликатно удалиться, объяснив на ходу:
      - Вы тут поговорите, а я пойду с девчатами посплетничаю, - и неслышно выскользнула из кабинета.
      - Ерофей, - наклонив голову, не глядя на него, глухо проговорил нейрохирург, когда за Анной закрылась дверь, - я в ваши дела не лезу. Наигрался уже, слава Богу... Но парня надо серьезно лечить.
      - Мне дня три необходимо, Егор, опосля заберу. - И неожиданно с отчаянием выкрикнул: - Да пойми, не могу я его теперича у себя держать!
      Находившийся здесь же в кабинете парень вздрогнул, повернув голову на звук. Но на этом его реакции и ограничились.
      - И что с котом делать, ума не приложу, - растерянно развел руками Артемьев.
      - Он с ним ни за что не хочет расставаться, - пояснил Гурьянов.
      - Это бывает, - закивал головой Георгий Степанович. - Ладно, что-нибудь придумаем. - Он на мгновение задумался и осторожно спросил: Ерофей, а, может, его... ко мне домой?
      - Исключено, - сразу воспротивился Гурьянов. - Кто там за им присмотрит? И еще... Егор... ты не мог бы к ему кого потолковей приставить? Чтоб последили маленько?
      Артемьев задумался, рассуждая вслух вполголоса:
      - Последить-то, конечно, можно. Хотя людей, честно говоря, не хватает. Сам видишь, что творится. Но, думаю... Есть! - Он обнадеживающе взглянул на Гурьянова: - Есть у меня одна сестричка, попрошу ее.
      Ерофей Данилович облегченно вздохнул, будто донес, наконец, до места назначения тяжеленную ношу.
      - Егор, - проговорил с чувством, - не знаю, как тебя...
      И вдруг Артемьев, впервые за сколько лет, увидел в глазах Ерофея слезы. Последний раз это случилось на похоронах его первой жены.
      - Да что,ты, Ерофей... - потрясенно проговорил он. - Что ты...
      Тот, не отвечая, порывисто поднялся и крепко сжал Артемьева в своих медвежьих объятьях, обронив напоследок загадочную фразу:
      - А вот энтот вексель шиш я им оплачу! - И стремительно вышел из кабинета.
      Ничего не понимающий Георгий Степанович, по-детски, недоуменно хлопая глазами, долго не мог прийти в себя и стоял истуканом посередине кабинета, пока его блуждающий, ошеломленный взгляд не встретился с другим.
      На него в упор смотрели раскосые, медово-желтые глаза котенка. Он чуть прикрывал их, жмурясь и довольно урча, когда рука молодого человека нежно и осторожно проводила по густой шерсти на его спине. В этот момент Георгию Степановичу показалось, что в глазах животного на миг приоткрылась некая потайная дверь, за которой его ослепил сияющий, блистательный мир Вселенной, неведомый людям и еще ими непознанный. Мир, к которому они рано или поздно, но придут. Просто не могут не прийти, потому что являются его частью. И пусть сегодня они забыли об этом. Но когда-нибудь непременно вспомнят. Вспомнят и вернутся к своей колыбели, чтобы вот также ощутить на себе чье-то могущественное, но осторожно нежное прикосновение неизбывной любви и добра...
      Глава семнадцатая
      Третьего апреля Белоярск должен был прощаться с жертвами, погибшими в результате уличных беспорядков. Гражданская панихида и траурный митинг были намечены на одиннадцать часов утра.
      Накануне вечером Иволгин еще находился в Управлении, присутствуя на совещании у Завьялова, где согласовывались действия всех подразделений Управления внутренних дел Белоярска по обеспечению порядка в ходе митинга и панихиды. Многие склонны были утверждать, что третьего числа обязательно последует повторение предыдущих событий. Высказывались опасения, что столкновения будут носить еще более грубый, резкий и широкий характер. Совещание проходило в атмосфере всеобщей нервозности и затаенного, подспудного страха. В самый его разгар на столе Завьялова зазвонил телефон. Из-за накала различных мнений, высказываемых в полный голос и довольно импульсивно, поначалу звонка никто не расслышал. Затем Завьялов, поморщившись, покосился недовольно на телефон и после некоторого замешательства поднял и вновь опустил трубку на рычаг, хмуро пробормотав:
      - Наверное, опять "отцы города". - И совсем тихо добавил: Перебьются, туды-т твою растуды-т... Задергали!
      Однако, телефон продолжал настойчиво звонить. Начальник Управления поднял трубку и, не скрывая раздражения, рявкнул:
      - Горотдел, Завьялов. Слушаю!
      Выяснилось, что из "Централа" срочно разыскивают майора Иволгина. Он нашел его взглядом и кивком пригласил:
      - Петр Андреевич, подойдите. Вас доктор Артемьев просит...
      В кабинете внезапно наступила тишина. Все разом притихли. Иволгину, сидящему, как всегда, с самого края совещательного стола, пришлось идти через весь кабинет, чтобы оказаться рядом с телефоном. Он шел, провожаемый настроженными взглядами коллег и почти физически ощущуал под ногами эту пружинящую, плотную и одновременно коварную, как трясина, тишину. На душе стало неуютно и муторно. Хотя, казалось, куда уж более после всего, что произошло в городе за истекшие сутки-двое.
      Он поднес к уху трубку и после того, как представился и поздоровался, услышал взволнованный, на грани истерики, голос Георгия Степановича. То, что он сообщал, заикаясь и скороговоркой, не укладывалось в голове. Этому невозможно и нельзя было поверить. Иволгин перехватил трубку другой рукой, ибо прежняя была сплошь мокрой от пота, трубка скользила и просто вываливалась из нее.
      - Хорошо, Георгий Степанович, - видимо уже заканчивая разговор, хрипло произнес майор. - Спасибо, что позвонили. Мы незамедлительно примем меры. Хорошо, хорошо... Не волнуйтесь. Ах, да, простите, конечно, я что-то не то говорю... Да-да, обязательно, обещаю.
      Петр Андреевич все никак не мог пристроить трубку на рычаг телефона. Наконец, он со злостью шваркнул ее на стол, не заботясь, как собственно она ляжет. А затем он сделал то, отчего на лицах присутствующих, включая и Завьялова, в полном смысле чуть не вылезли на лоб глаза и не поотваливались челюсти. Начальник уголовного розыска областного центра Забайкалья города Белоярска, офицер милиции майор Петр Андреевич Иволгин разразился на весь кабинет отборным, трехэтажным матом. Закончив, он более спокойным голосом и в гробовой тишине пояснил:
      - Прошу прощения, товарищи офицеры. Но в Белоярске началась эпидемия чумы. И это еще не все... - Он так сжал челюсти, что отчетливо послышался яростный зубовный скрежет. Не давая опомниться, Иволгин продолжал: Городские власти категорически запретили врачам разглашать факт заболевания, чтобы завтра "достойно проводить в последний путь дорогих сограждан". Они намерены устроить "День всеобщего примирения и согласия".
      Несколько минут в кабинете стояла звенящая тишина, которую первым нарушил один из заместителей Завьялова.
      - Актуальнее некуда! - проговорил он с непередаваемым сарказмом в голосе. - После этого митинга мы действительно будем уже со всем согласные и смирные... как и положено трупам.
      Головы всех присутствующих, как по команде, повернулись в сторону Завьялова. Он почувствовал себя, словно раздетым догола и лихорадочно подыскивал слова, приличествующие моменту, но, как это часто случается, слов не было. Именно в этот момент он прекрасно понял состояние Иволгина. Для того, чтобы полно и доходчиво охарактеризовать весь этот бардак, печатных и литературных слов в русском языке не было. На подобные события он просто не был расчитан. Но вполне подходила народная лексика, ибо только сам народ и способен метко и красноречиво выразить свое отношение к тому, причиной чего, собственно, и является. А потому Сергей Васильевич, разведя руками, с чувством произнес:
      - Я полностью поддерживаю и присоединяюсь к мнению Петра Андреевича. Особенно... в первой части его выступления.
      Несмотря на трагизм ситуации, Завьялов по лицам подчиненных, которые с трудом сдерживали улыбки, понял, что нужные слова он все-таки нашел. И тут же продолжил:
      - Предлагаю сделать перерыв. Я свяжусь с исполкомом и горкомом. Если возникнет необходимость, съезжу туда. В любом случае, все остаются на своих местах и мы по-прежнему работаем в режиме чрезвычайного положения.
      Наутро Белоярск был объявлен зоной чрезвычайного эпидемического бедствия. Сообщения об этом передали все крупные мировые информационные агентства, исключая только советские. Наши газеты пестрели сообщениями о гениальности новых вождей и, не жалея красок, живописали об ужасных преступлениях прежних; с энтузиазмом патологоанатомов общественные деятели "новой формации" препарировали Афганскую войну, с "умным видом" давали прогнозы на развитие советско-американских отношений и роль Советского Союза в мире после прихода в эту часть суши долгожданных осадков в виде свободы и демократии. Народ развлекали конкурсами красоты, видеосалонами и во множестве выскочившимися, как черти из омута, магами и чародеями.
      И никто упорно не хотел замечать, как то тут, то там мелькает фигура в длинном черном балахоне, с наброшенным на лицо капюшоном, из-под которого все чаще слышится издевательский, хриплый и зловещий смех... Страна кружилась в карнавале перестройки и фигуру принимали, пусть и за мрачный, но все-таки маскарадный костюм.
      А по стране уже гулял вовсю ПИР ЧУМЫ...
      Генералы КГБ пачками сдавали секреты своего ведомства и своих коллег, причем, по их словам, исключительно "из идейных соображений". Армию превратили в отхожее место, куда непрерывно сливались отходы пока еще локальных этнических конфликтов, как метастазы расползающихся по всему Союзу. Криминал строил глазки милиции и та, в принципе, в конце концов, дала согласие "узаконить отношения".
      Великая Держава умирала, из ран сочились кровь и гной. Готовился погребальный костер. И со всех четырех сторон света, еще вчерашние и враги, и друзья услужливо подносили по хворостинке и по полешку...
      ... Утром третьего из Белоярска по проводам полетели тревожные сигналы. Были извещены Минздрав и Управление войск пограничного округа, Главное врачебно-санитарное управление МПС и медико-санитарное Управление Министерства гражданской авиации.
      Одновременно начались мероприятия, связанные с локализацией и ликвидацией заболевания. Была срочно создана Чрезвычайная противоэпидемическая комиссия. Решением территориального Исполкома Совета народных депутатов начальником штаба был единогласно назначен... Борис Николаевич Родионов, "как уже проявивший блестящий организаторский талант и личное мужество в ликвидации погромов в Белоярске".
      Во время эпидемии Родионова можно было видеть на "самых сложных участках работы". Вскоре, пользуясь особым положением, он сосредоточил в своих руках почти безграничную власть в регионе, имея возможность распоряжаться колоссальными суммами, выделенными на ликвидацию эпидемии.
      В течении нескольких дней факт вспышки заболевания еще удавалось скрывать, но постепенно слухи о катастрофе просочились за пределы области и правительство вынуждено было выступить с официальным информационным сообщением, ибо количество жертв неуклонно ворастало и, согласно прогнозам эпидемиологов, возбудитель данной формы чумы пока не был классифицирован и представлял из себя нечто новое, официальной медицине до настоящего момента неизвестное.
      После обнародования сообщения по всем каналам СМИ, к президенту и правительству из-за границы стали поступать многочисленные предложения по оказанию гуманитарной помощи. Среди прочих подобное предложение поступило из Канады...
      ... Полуянов отзвонился и закрыв кабинет, покинул здание штаба ЗабВо. Он ехал на встречу с Родионовым, о которой только что договорился.
      Город изменился до неузнаваемости. На перекрестках стояли военная техника и патрули. Личного транспорта на дорогах, практически, не было. Да и тот, который появлялся, тут же останавливали, проверяли и при отсутствии особой формы пропусков, вежливо, но неукоснительно и требовательно разворачивали обратно.
      Закрылись все увеселительные заведения; на карантине находились учебные корпуса средней и высших школ Белоярска; самой "модной" одеждой в городе стал противочумный костюм. При штабе были созданы специальные группы, выявлявшие и изолировавшие всех, кто так или иначе соприкасался с больными, их зараженными вещами и трупами. Отдельные команды занимались поиском и захоронением умерших в результате эпидемии, проводили дезинфекцию зараженных объектов.
      В целом же, Белоярск напоминал огромный, развернутый вблизи переднего края, прифронтовой госпиталь времен второй мировой войны. Тот же стойкий и резкий запах дезрастворов; медицинская терминология, казалось, полностью вытеснившая обычный бытовой язык; хмурые, с печатью постоянной тревоги, опасности и страха, лица; вполголоса, почти шепотом передаваемые неутешительные новости, как печальные сводки с фронта первых дней войны.
      Полуянов, как только стало известно о первых случаях заболевания, успел заблаговременно, еще до объявления чрезвычайной ситуации, подсуетиться и отправить жену и наиболее ценные вещи на одном из двух военных транспортных самолетов, на которых областное и городское начальство спешно эвакуировало свои семьи и ценности. Посодействовал ему, как и Карташову, в этом естественно Родионов.
      В данный момент Валерий Петрович направлялся к себе домой, куда должен был подъехать через несколько минут и Родионов. Их машины почти одновременно подкатили к подъезду.
      Открыв дверь, Полуянов пропустил вперед гостя. После зашел сам, закрыв дверь, спросил:
      - В гостинную или в кухню?
      - Пошли в кухню, - отмахнулся Борис Николаевич. - Не до реверансов.
      Войдя, Валерий Петрович указал гостю на мягкий уголок и привычно полез в холодильник, поочередно вынимая из него сначала литровую бутылку "Посольской" и закуску. Он на скорую руку накрыл на стол, разлил по рюмкам водку и вопросительно глянул на Родионова. Тот поднял свою и ухмыльнулся:
      - Ну, Валера, давай! Кому, как говорится, чума, а кому - мать родна. Бог даст, мы свое доберем! - И махом опрокинул водку. Намазав хлеб маслом, сверху положил большой ломоть ветчины и со смаком откусив, со вздохом проговорил: - Да, Петрович, зря мы на орловских "рысаков" понадеялись. Подвели ребятки.
      Полуянов бросил на него хмурый, озабоченный взгляд.
      - Круто ты взял, Борис Николаевич. Не надо было тех двоих убирать. Если Орлов дознается, он за своих голову запросто оторвет.
      - Брось! - скривился, махнув рукой, Родионов. - Чума все спишет. Ты мне лучше скажи, как у тебя с паханами дела? Орловские-то, считай, две бригады боевиков положили.
      - Нам не о паханах думать надо, Николаевич, а о Краснове и его группе. Рано или поздно они за своими вернутся...
      - Да что ты заладил: "Орлов... Краснов...". Тоже мне Рэмбо отыскались! - раздраженно перебил его Родионов. - Кейн звонил, - многозначительно проговорил Борис Николаевич. - Он зафрахтовал самолет с гуманитарной помощью, обещал лично, собственной персоной, прилететь не сегодня-завтра.
      - Да ну? - искренне удивился Полуянов. - Почуяли, стервятники, недовольно процедил он сквозь зубы.
      - Тебе-то что переживать? - не спрашивая хозяина, по второй принялся разливать водку Родионов. Он поднял рюмку и взглянув в упор на Полуянова, весело произнес: - Давай, Петрович, за одну идейку выпьем? Сейчас расскажу, закачаешься... - многообещающе произнес он.
      - Что за идея? - выпив, с набитым ртом, промычал Валерий Петрович.
      Борис Николаевич вальяжно откинулся на спинку мягкого уголка, расслабленно закурил и выдержав необходимую, на его взгляд, паузу, начал просвещать подельника:
      - Люди умирают, а вещи и дома остаются. Это - первый аспект. Второй дали зеленый свет для иностранной гуманитарной помощи. - И он выразительно посмотрел на Полуянова. - Ты вообще представляешь, какие это деньги? И притом, не "раритеты" и "национальное достояние", которые черта с два незаметно реализуешь. Это, Петрович, живые деньги. Подключай к делу Анатолия Ивановича. Пусть он тоже немного для общего дела расстарается. А то что-то притих. Хочет на нашем горбу за бугор въехать? - и весело расхохотался собственному удачному каламбуру.
      - Побойся Бога, Дмитрий! - поспешил не согласиться с ним Валерий Петрович. - Если бы не Карташов, как бы мы золото перевозили и на складах размещали? - Он задумался: - Куда же остальное Краснов дел, интересно?
      - Подожди, придет время и на твоего Краснова управу найдем. - Он помолчал немного и с ненавистью произнес: - А вот кому давно пора рот заткнуть, так это Малышеву и Иволгину. Ты бы переговорил с паханами, что ли...
      - Они и так борзеть начинают, - скривился Полуянов. - Недовольны, что четверть процентов иметь будут. Если я им еще этих двоих закажу, мы сами-то можем без штанов остаться.
      - Черт с ними, - неожиданно согласился, взглянув на часы, Борис Николаевич, - пообещай им долю в гуманитарном бизнесе.
      - Сколько? - тут же откликнулся Валерий Павлович.
      - Пятьдесят, - как ни в чем не бывало спокойно произнес Родионов, но заметив, как у Полуянова вытянулось лицо, поспешил пояснить: - Для начала обрисуй им общую картину, ничего конкретно не уточняя: мол, есть возможность пощипать еще и перышки с курочки, несущей золотые яички. Потом, якобы нехотя, согласишься на половинную долю. Пусть порадуются... - И безжалостно, с гримасой некоторой брезгливости, закончил: - Почему бы не исполнить последнее желание смертников?
      - Ох, смотри, Борис, - с опаской предостерег его Валерий Петрович. - С огнем играешь. У них ведь тоже руки длинные.
      - В нашем деле не руки, а голова и ноги важны, - наставительно произнес Борис Николаевич. - Чтобы правильное направление выбрать и вовремя убежать. Туда, где тебя никакие руки не достанут.
      - Ну это ладно, - хоть и нехотя, но все-таки согласился Полуянов. На мгновение он замолчал, но потом решился: - Борис, я что спросить хотел... Что касается гуманитарки, здесь вопросов нет. Прибывать она будет военными транспортниками, на наши аэродромы. Там и будем "ревизию" проводить. Но квартиры, вещи... Как ты вообще себе это представляешь? Оно же все заразное!
      - Петрович, ну ты, ей-Богу, как дите малое! - поморщился Родионов. Ты, что, сам эти шмотки носить собираешься или к себе в квартиру притащишь? Есть у меня уже неплохая команда - люди с понятием и заботливые. Тоже рационально рассуждают: зачем добру пропадать, если в стране повсеместный дефицит? Проведем первичную дезинфекцию, упакуем красиво и... вперед! Товары, как говорится, на дом, а можем - и почтой. На них же не будет штамп стоять, что они из Белоярска. Создадим пересылочную базу, можно вообще не в Сибири. Сейчас время, когда всем все можно, а кому положено этот процесс регулировать в рамках Закона, тем - не нужно. Им это до известного места. Самим бы урвать! Так что, "пересылку" теперь можно хоть на Гаваях, хоть на Сейшеллах, хоть в Буркина-Фасо организовать.
      Попомни меня, Валера, - потянуло Родионова на разглагольствования, пройдет лет восемь-десять и нас это гребанное мировое сообщество с ложечки кормить будет, еще и в очереди давиться станут - за право первыми быть. Ни один народ в мире не поднаторел в лицедействе так, как наш. Нам нищими и юродивыми прикинуться - медом не корми! Это западники все тужатся сильными и богатыми друг перед дружкой хотят выглядеть. А нам, скажи, на кой черт оно надо? Мы уже в эти игры наигрались. Знаешь, Черчилль однажды сказал: "Россия никогда не была настолько сильной, как ей хотелось бы. Но она не была и настолько слабой, как пыталась казаться." Тоже самое относится и к нашим "закромам Родины". Лишь дураки могут думать, что наша экономика разваливается и для полного счастья ей только кредитов не хватает. Пусть дают! Мы все съедим, в том числе, и гуманитарку, и кредиты их вшивые.
      Ох, Европа, Европа, - засмеялся он. - Совсем старушка в маразм впала, а за ней и америкосы. Подзабыли всемирную историю, как их Владимир Ильич с царскими долгами кинул. Россия - это ж бездна, сколько не давай - все ухнет без следа. Долги, кредиты... - он криво усмехнулся, - да кто ж им их отдаст?
      - На словах, Николаич, всегда складнее, чем в жизни выходит, -с сомнением покачал головой Валерий Петрович.
      - Да брось ты, - продолжал гнуть свое Родионов. Он вновь бросил беглый взгляд на часы: - Давай, еще по пять капель и разбегаемся. Дел невпроворот, - вздохнул он тяжело. - А насчет слова и дела я тебе так скажу... - Он смачно хрустнул соленым огурчиком: - Видал, как за один день город на дыбу подвесили? Свои - свой же собственный город. А ради чего? Чтобы один день вдумайся! - сытыми и пьяными себя почувствовать. Как же: хо-з-ззя-ева! На один день! А потом - хоть на перекладину, хоть - на плаху, хоть - под гусеницы танков. Это надо совсем мозгов не иметь, чтоб такому народу кредиты давать!
      А то наняли щелкоперов продажных, те и рады стараться над своей историей изгаляться: Ленин - сифилитик, Сталин - параноик, Хрущев - дебил, а Брежнев - маразматик. Европа лучше бы к рылам на собственных банкнотах присмотрелась. Что-то она в нашей истории не копалась и ярлыков не вешала, когда ее Наполеон и Гитлер через солдатские казармы по рукм пускали. Ненавижу, тварей! Все, все они на на нашей крови, как пиявки, поразбухали! Ничего, ничего.... - Борис Николаевич придвинулся вплотную к Полуянову, обдавая того водочным перегаром, и, прищурившись, проговорил: - Ты думаешь, откуда нынче это выражение всплыло: "лицо кавказской национальности"? Свои придумали? Черта с два! Из-за бугра приползло. А почему, знаешь? Они при имени Еси Джугашвили до сих пор по ночам в постели мочаться. Потому всех собак и навешали на него. И плевать Западу на бакинскую и грозненскую нефть, если прищучит - они весь Ближний Восток задавят. Кровью зальют, а нефть получат. Им другое важно: чтобы, не приведи Бог, еще один Сталин здесь не родился. Вот они нас против всех кавказцев и настраивают. А на Кавказе, между прочим, некоторым церквям и монастырям лет побольше будет, чем иным в Европе. - Родионов набычился и вдруг с размаху вдарил кулаком по столешнице: - Но в Сибири им черта лысого обломится! Москва обгадится - мы тут свою власть установим!
      - А как же Канада? - осторожно поинтересовался Полуянов, невольно смущенный неожиданными откровениями Бориса Николаевича.
      - А что - Канада? - закуривая и небрежно скривившись, удивился Родионов. - Ты же военный, Петрович, - с недоумением проговорил он, - тебе сам Бог велел знать про запасной плацдарм. - Он цинично усмехнулся: - Ленин полжизни за границей провел, а какую гениальную комбинацию В России разыграл, почти на целых восемьдесят лет! А мы чем хуже?..
      Так, родной, извини, мне пора. Да и тебе - тоже. Пора продолжать великие традиции отцов и дедов: воровать, воровать и еще раз воровать. А то от Родины - матери, кроме переходящего Красного знамени или пули в лоб, черта с два что получишь. Ты по поводу моих "аспектов" с Анатолием Ивановичем потолкуй. Взвесьте все, продумайте. Думаю, денька через два-три созвонимся и встретимся. Добро? - И, не дожидаясь ответа, поднялся.
      Полуянов проводил гостя до двери. Уже на выходе тот обернулся и напомнил:
      - Петрович, прошу тебя, решай побыстрее проблемы с "нашими дорогими силовиками" - сделал он ударение на последних словах и, вызвав лифт, отбыл.
      Полуянов вернулся в квартиру, оглядел неприбранный стол и внезапно с ужасом почувствовал лихорадочный приступ озноба. Лицо его стало похожим на застывший гипсовый слепок. Он часто задышал, с трудом подавляя панический страх. Дрожащей рукой наполнил рюмку, расплескав большую часть напитка. Затем быстро снял с полки большую чайную кружку и, налив ее до краев, принялся медленно пить. Водка, холодная и одновременно обжигающая, тяжело потекла по пищеводу. Он так и не смог до дна осилить кружку. Подойдя к раковине, вылил остаток на руки, тщательно растерев. Поднеся ладони близко к глазам, долго и пристально рассматривал, словно силился разглядеть на них невидимых и беспощадных убийц, методично и безжалостно уничтожающих людское поголовье Белоярска...
      Глава восемнадцатая
      Иволгин, Малышев и Краснов, одурев от свалившихся на Белоярск событий и вконец уработавшись, решили взять тайм-аут и собрались в классическое трио, на "конспиративный междусобойчик". На столе стояла нехитрая закуска, бутылка водки и литровая банка молока. Перед Иволгиным и Красновым - по стакану с налитой на треть водкой, перед Малышевым - полная кружка молока. Пить водку он наотрез отказался. Однако, предложение позвонившего Иволгина "встретиться и обсудить насущные проблемы" принял охотно и компанию поддержать согласился.
      - Зря ты, Роман Иванович, водку не пьешь, - попенял ему Иволгин. Молоко-то кипяченое?
      - Кто его кипятить здесь будет? - отмахнулся Малышев, окидывая взглядом конспиративную квартиру.
      Чокнулись. Молча выпили. С хмурыми, уставшими лицами, без аппетита, закусили. Затянувшееся молчание первым нарушил Петр Андреевич.
      - Слыхал я, пролетели мы мимо Родионова, - не глядя на Малышева, проговорил он.
      - Эт точно, - сложив перед грудью руки и опираясь на них, со вздохом ответил он. - Гер-р-ро-ой! - протянул он с сарказмом. - И трудовых, и героических будней Забайкалья. - Роман Иванович выразительно посмотрел в потолок: - И думать запретили трогать. Столько материалов мои ребята на него собрали, другого уже, наверное, давно бы и без суда к стенке поставили. А этот гаденыш вывернулся! Теперь его и подавно не ухватишь начальник штаба по ликвидации особо опасной инфекции...
      - ... Которой сам же и наградил Белоярск! - в сердцах перебил его Краснов. - Нет, мужики, - начал заводиться он, - вы, как хотите, а я эту гниду не упущу. Черт с ним с золотом, но в этих штольнях двух ребят моих положили - Бахтияра Садыкова и Я ниса Ауриньша.
      - Мы из-за него пятерых потеряли, - мрачно заметил Малышев.
      - И, что, утретесь? - продолжал наседать Иван Васильевич.
      Малышев дернулся, словно его опалило горячим дыханием нестерпимо жаркого пламени и недобро, искосо глянул на подполковника.
      - Погоди, Ваня, - мягко тронул Краснова за руку Иволгин. - Никто не говорит, что ему с рук сойдет, но давайте, мужики, все по уму сделаем. Зачем из-за какой-то сволочи распоследней на рожон лезть? Мне лично представляется, что еще годик-два и нам придет полный пинцет. - Заметив враждебные взгляды уже обоих собеседников, он, абсолютно не отреагировав, с невозмутимым спокойствием разлил водку, добавил в кружку Малышеву молока и продолжал: - Партизанские базы создавать надо. И людей подбирать. Не целый же век Россия на торгах стоять будет.
      - Что еще за базы, Петр Андреевич? - не понял Малышев.
      - Господи, Роман Иванович, да что вы у себя в "конторе" все такие серьезные! Образно говорю, поймите, образно. То есть, хорошим людям уже сейчас группироваться бы не помешало. А то мы испокон века врозь да поодиночке, а дерьмо, между прочим, исключительно, кучками, кучками. Да какими... - прицокнул он языком.
      Роман Иванович, не сдержавшись, чуть заметно поморщился, но Иволгин не придал значения. Вместо этого он решительно поднял стакан и вопросительно взглянул на собеседников. Роман Иванович, в свою очередь, обвел беглым взглядом Иволгина и Краснова и, немного смущаясь, попросил:
      - Петр Андреевич, плесни-ка и мне горяченькой. А то и не мужик вроде.
      Майор и подполковник весело перемигнулись.
      - Ну, слава Богу, - с облегчением вздохнул Краснов, выражая, пожалуй, и мнение Иволгина. - Чувствую, пойдет и разговор, и дело.
      Выпили и уже с аппетитом принялись закусывать.
      - Роман Иванович, - спустя время, поинтересовался Петр Андреевич, так что там с Астаховым? Он или не он?
      - По мнению судмедэкспертов, однозначно выходит, что он. Но вот хоть убейте, не верю - и все тут! Если бы медальон рядом с головой лежал - еще куда ни шло. Но в руке... Как пить дать - сорвали!
      - А, может, он, когда задыхался в дыму, инстинктивно ворот рванул и порвал нечаянно, - высказал предположение Краснов, за проведенное им в Белоярске время уже успевший войти в курс всех происшедших здесь событий, невольным участником которых ему и его группе тоже пришлось стать.
      - Этот медальон ему Наталья Род... Артемьева подарила? - уточнил Иволгин.
      Роман Иванович утвердительно кивнул и к слову добавил:
      - Вот же судьба у девчонки, а? Врагу не пожелаешь! Без родного отца выросла, мать чуть ли не на глазах убили, встретила любовь настоящую и - на тебе: то ли герой войны, то ли сотрудник иностранной спецслужбы. А в результате, вообще... сгорел парень. - Он поглядел на Иволгина: - Кстати, как она?
      - Работает в госпитальной группе. Вчера только виделись, - нахмурился Петр Андреевич. - Черная вся от горя стала. И в глазах, знаете, жуткий, нечеловеческий огонь полыхает, как у фанатиков. Раньше про таких говорили: одержимые.
      - Знаю, - кивнул головой Краснов. - Я за свою жизнь много подобных и глаз, и людей повидал, по всему миру. У них внутри - пустыня, один песок раскаленный. И не то, что в глазах, прямо на лбу написано: " Хочу умереть!". А нетушки, - вздохнул он тяжело. - От них даже смерть в страхе шарахается. И вот скажите мне, пожалуйста... - Иван Васильевич замолчал раздумывая, а потом продолжил: - Ну ладно, я допускаю, что мужики на войне испокон века помешаны, на стрелялках и прочем, но ведь и женщин сколько, как ты сказал, Петр Андреевич, одержимых.
      - Это потому, Ваня, что половина мужиков сегодня на земном шаре, как ты правильно заметил, на "войнушке и стрелялках" помешаны. Бабам, что, много надо? Чтобы мужик под боком был, любил, детей растить помогал и семью обеспечивал. А нам, гадам, все адреналин спокойно жить не дает. Поверите, доверительно понизил он голос до шепота, - лежу со своей, бывало, она и так , и сяк, ну, и я, соответственно, марку держать стараюсь. А все-равно гадство! - в самый неподходящий момент и проскочит мыслишка, типа: "Не забыть бы то да се проверить... Ту или эту фиговину в план оперативно-розыскных мероприятий включить...". У Ивана Васильевича не спрашиваю, он холостой. А у тебя, Роман Иванович, бывало такое?
      Малышев понимающе улыбнулся:
      - У меня, Петр Андреевич, и не такое бывало... - проговорил многозначительно.
      - Вот, - удовлетворенно откинулся на спинку стула Иволгин. - А я что говорю! - И резко изменил тему разговора: - По Молохову новости есть.
      - Как вы вообще на него вышли? - поинтересовался Краснов.
      - Тот же Астахов наводку дал. Описал внешность, хотя и приблизительно. Но еще раннее пацан один его тютелька в тютельку срисовал, имел с ним "счастье" познакомиться ночкой темною. Собаку выгуливал, а тот как раз через проходной двор шел, к машине возвращался. И перед старушкой одной любопытной он тоже засветился. Вообщем, повезло на свидетелей. К тому же у Молохова примета была: ухо с левой стороны покромсано. От зэков отметина, когда он в колонии служил. Между нами говоря, подло с мужиком поступили, не удержался Иволгин. - Но с другой стороны, он тоже уже не человек был, Петр Андреевич покачал головой. - Черт его знает, поди разбери в этой жизни! Такого понакручено...
      - А нам еще распутывать и распутывать, - напомнил Роман Иванович.
      - Да не особо... - не согласился с ним Иволгин. - Я чего, собственно, встретиться-то хотел. - Он загадочно улыбнулся: - Гроссмейстер показания дал. На смертном одре, правда. Но все оформили, как положено. Сам вызвал в больницу. Так вот, с его слов, Свиридова, Франка и Мухина не без участия Родионова убили. И вся заваруха из-за этого золота проклятого началась. А убирал "авторитетов" ближайший родионовский помощник... Василий Молохов, который после того, как его из органов выгнали, устроился к последнему сторожем на даче. Он еще и садовником, и управляющим был, - вообщем на все руки от скуки...
      - Неужели и Стрельцова с Корнеевым он тоже? - подался вперед и взволнованно спросил Малышев.
      - Если верить показаниям Озерова, то он, - вздохнул Иволгин.
      - Негодяй, - с неожиданной ненавистью процедил Роман Иванович.
      - Дальше? - бросив на него сочувственный взгляд, спросил майор. Тот кивнул. - А дальше, - продолжил начальник угро, - интересный поворт вытанцовывается. Одним словом, по "воровским понятиям" приговорили Молохова, тем более на нем еще с зоны "долг" висел. Он же в свое время их брата не щадил. Но это дело прошлое, а что касается сегодняшних, так сказать, реалий, то здесь получается следующая картина. Молохова должен был убрать некий Лейтенант, киллер экстра-класса. Молохов, действительно, исчез. Но что интересно, исчез и сам Лейтенант. Зато... объявилась Вера Рясная, вместе с сыном Свиридова.
      - И что она им рассказала? - напряженным голосом задал вопрос Малышев.
      - Откуда вы узнали, что она им что-то рассказала? - спросил, в свою очередь, Петр Андреевич.
      - Они умеют получать ответы на свои вопросы, - заметил Роман Иванович.
      - Вы правы, - согласился Иволгин. - Деликатность и терпение не в их правилах. Но на этот раз все было, как говорится, чинно и благородно. Они, якобы, даже заставили Рясную и Свиридову взять деньги на лечение и реабилитацию. По слухам, между прочим, очень приличные для нашего времени. Но я отклонился, извините. Рясная им и рассказала, что держали ее на даче Родионова под присмотром Молохова. И похитил ее никто иной, как сам Молохов.
      - С какой целью он это сделал? - спросил Малышев.
      - Мне кажется, - уверенно пояснил Петр Андреевич, - Родионов хотел иметь рычаги влияния на Сотникову. Он же не знал, до какой степени был с ней откровенен Свиридов. А вдруг он ей все рассказывал? А вдруг она, вместе с его дружками - Франком и Мухином, решит предъявить свои права на это золото? Кстати, именно Капитолина Сотникова в свое время, но уже после смерти мужа, известила Франка о том, что дневники у Родионова. Свиридов перед встречей с ним заставил выучить ее соответствующую фразу и номер телефона, по которому, в случае его смерти, надо будет ее произнести. Что та и сделала.
      - Объясните мне, - с недоумением спросил Краснов, - на кой черт он, этот Свиридов, вообще полез со своим золотом к Родионову?
      - Он раньше нас всех, видимо, где-то раскопал материалы или документы по "Джуме" и понял, какая бомба заложена под Белоярск. С Родионовым они были знакомы чуть ли ни с пеленок, росли в одном дворе, - пояснил все тот же Иволгин. - Но я не договорил о другом... О том, как Рясную и мальчика избавили от дальнейших издевательств Молохова. Оказывается, вызволил их из плена Лейтенант. Только есть одно расхождение: Озеров утверждает, что Лейтенант был немой, а Рясная, что тот говорил.
      - Надо срочно допросить Рясную, - загораясь, засуетился Малышев.
      - Уже. Уже, Роман Иванович, - укоротил его Иволгин. Заметив недовольство на его лице, улыбнулся: - Роман Иванович, я же в этот раз ничего не пытаюсь скрывать. Все материалы в деле, оформлены, как положено. Прикрывает нас Завьялов. Вы его тоже знаете, это не Багров. - Увидев, как тот немного расслабился, продолжал: - Вера Николаевна Рясная показала, что Лейтенант этот - довольно странный парень: ни в себе и, причем, как следует. А расстались они в том самом переулке Лазо, где твои ребята, Роман Иванович, через несколько часов нашли машину. К сожалению пустую. И вот еще что... Рясная наотрез отказалась помочь в составлении фоторобота этого загадочного Лейтенанта. Но мы проверили по своим каналам и могу вас "обрадовать", - Петр Андреевич невесело усмехнулся. - В криминальной среде ходят слухи о некоем Лейтенанте. Но исключительно шепотом и с приставкой "Чур меня!". У мужика явно не все дома: помешан на красивой смерти.
      - Это как? - изумленно поднял вверх брови Иван Васильевич.
      - Никаких дырок в голове, расчлененок, раскиданных и размазанных по асфальту кусков и фрагментов и прочих кровавых ужасов. По нашим агентурным данным, это мастер имитаций несчастных случаев. Кое-кто утверждает, что ум его настолько изощренный в плане выдумки, что невольно сомнения берут: человек он или машина? - Иволгин замолчал, не решаясь произнести то, ради чего он и затеял эту встречу.
      - Петр Андреевич, - слегка надавил на него Малышев, - давай без загадок, до конца. Что там у тебя на десерт?
      - На десерт? - переспросил Иволгин и как-то странно посмотрел на Малышева и Краснова. - Заместитель мой, Леша Добровольский, человек с фантазией. Но он и сам не может сейчас сказать, что на него вдруг нашло. Одним словом, он взял и показал Озерову снимок Астахова... - майор замолчал, не решаясь закончить.
      - Нет, - откидываясь всем корпусом, недоверчиво покачал головой Малышев. - Не может быть... Петр Андреевич, этого не может быть! воскликнул он громко.
      - Я бы тоже хотел в это поверить, но... - он обескураженно и растерянно развел руками. - Озеров опознал по фотографии Астахова. Правда, заметил при этом, что Лейтенант выглядит немного старше и... как бы это сказать - дебильнее, что ли... Вообщем, иногда у него бывает дурацкое выражение лица, а иногда, по словам Озерова, как будто у команчей, которые не просто на тропу войны вышли, "а чешут по ней во весь опор". Гроссмейстер уверял, что глаза у этого парня - не приведи Бог. И, заметьте, утверждал это не просто фраер какой-нибудь, а Гроссмейстер!
      - Интересно, где это ваш Озеров команчей наблюдал, да еще по тропе войны "чешущих"? - иронично осведомился Краснов и добавил: - Ребята, ну у вас и контингент тут подобрался: один одного краше! Астахов не Астахов, а Джеймс Бонд какой-то; потом Лейтенант еще, а следом - Гроссмейстеры, Математики, Горынычи, дальше - больше: Сталин, Берия, золото Российской империи, атаманы и адмиралы, генерал-майоры и князья, - ни фига себе компания, согласитесь?! Вы б уже и мне для полного удовлетворения, так сказать, фотку этого Астахова показали, что ли? Глядишь, может и я бы в нем какую-нибудь свою бабушку двюродную признал.
      Малышев укоризненно посмотрел на него, а Иволгин нехотя поднялся и подошел к стенке:
      - Кстати, здесь случайно фото одного белого офицера осталось. Я еще своим орлам шею намылил, растяпам. Думали забрать, а тут, сами знаете, что закрутилось. Признаться, я и сам подзабыл, если б ты, Васильич, не напомнил. Можно сказать, офицерик этот с Астаховым, как Ленин и партия. Он достал забытую фотографию молодого князя Сергея Михайловича Рубецкого и положил на стол перед подполковником.
      Краснов с интересом взял и, слегка отодвинув, принялся картинно крутить головой из стороны в сторону, разглядывая портрет. Внезапно беспечное и игровое выражение стало медленно сползать с его лица. Он вскинул голову и с испугом, смешанным с недоверием, ошарашенно посмотрел на Иволгина и Малышева.
      - Нет, это переходит всякие границы! - не выдержал его издевки Малышев. - Иван Васильевич, прекратите: ни время и ни место, честное слово. - И, повернувшись к майору, неожиданно предложил: - Наливайте, Петр Андреевич!
      - Но я действительно встречал человека, похожего на этого офицера! - с непоколебимой уверенностью вскричал Иван Васильевич. - Правда, тогда его звали... - Краснов споткнулся и замолчал, словно кто-то невидимый заставил его резко и быстро проглотить слова и окончание фразы.
      - Та-ак, - протянул неопределенно Иволгин. - Как на ипподроме, ставки растут: сначала Мистер Неизвестный, потом Сергей Михайлович Астахов, затем опять - Серж Михалыч, но уже, пардон, князь Рубецкой. Потом снова обознатушки и - бац! - играем дальше: уже Лейтенант. Что у вас, Иван Васильевич? Как он вам представился?
      - Извините, Петр Андреевич, но здесь я - не вольный стрелок. Имя этого человека - только с разрешения моего непосредственного начальника генерала Орлова.
      - Просто генерала? - осведомился Иволгин.
      - Просто генерала, - недоуменно повторил Краснов.
      - Ну, слава Богу, - вздохнул Иволгин. - А то я, честное слово, от званий уже потерялся. У нас скоро целая армия наберется: от неизвестного Лейтенанта до генералиссимуса Сталина.
      - Мне бы ваш оптимизм, - язвительно поддел его Малышев.
      - А знаете, что я вам скажу? - поднял свой стакан Иволгин. - Мне кажется, дело идет к развязке. - Он в упор взглянул на Краснова: - Иван Васильевич, хотите я угадаю, где вы могли встретиться с нашим фигурантом? Только в Афганистане! Не знаю, какую миссию вы там выполняли... Наверняка, не арыки рыли, а если и рыли, то, опять же, наверняка, не арыки. Я правильно понимаю текущий момент, а, Роман Иванович?
      - Он имел отношение к вашей группе? - в свою очередь задал вопрос Краснову Малышев. - В показаниях Астахова есть об этом, правда, вскольз. Он, по-видимому, работал на сопредельной стороне, - скорее утвердительно, добил его своей логикой Роман Иванович. - Можете не отвечать. Думаю, с генералом Орловым наше ведомство договорится и необходимую информацию получит.
      - Стоп, стоп, стоп, - вдруг поднял руку Иволгин. - Так, давайте выпьем, а потом я вам вопросик подброшу. Выпили, стали закусывать и майор спросил: - Если Астахов, предположим, действительно, в свое время работал в составе группы Ивана Васильевича, а потом здесь всю весну, считайте, провалялся без сознания, то откуда, черт возьми, взялся тогда Лейтенант?! И вообще, из всех этих Астаховых, Рубецких, Лейтенантов и прочих князей - кто из них есть кто? Или у меня уже от выпитого в глазах двоится-троится?
      - Ты же сам, Петр Андреевич, сказал, что развязка близится к концу. Так будь последовательным, - поддел его Малышев.
      - Говорить-то я говорил, но это не значит, что теперь надо сидеть и ждать,
      когда они всей этой военно-дворянской компанией ввалятся ко мне в кабинет и на первый-второй рассчитаются. К тому же... - Иволгин неожиданно запнулся. - ... К тому же, Астахов, вроде как это... Сгорел?
      - Если это наш человек, черта с два! - хлопнул по столу ладонью Краснов. - Мы не для того там выжили, чтобы позволить здесь кому-то нас убить... - Он осекся, вдруг вспомнив о Садыкове и Ауриньше. Не для того... Убью Родионова, сволочь, - сказал тихо, но таким голосом, что у Иволгина и Малышева в этом не возникло и тени сомнения.
      ... И никто, из сидящих в этот час на конспиративной квартире, не мог и вообразить, что всего в каких-то двух кварталах от них, в обычном, типовом доме-"хрущевке", в маленькой кухоньке сидит еще молодая, но совершенно седая женщина, с некогда сияющим, зеленым, а ныне потухшим и страдальческим взглядом. Облокотив голову на руку она смотрит в окно и беспрестанно, едва различимым шепотом, повторяет:
      - Родионов, я убью тебя... Родионов, я убью тебя... Родионов сволочь, мразь, погань, - Я УБЬЮ ТЕБЯ!!!
      Глава девятнадцатая
      Наталья благодарно посмотрела на Илью и с надеждой все-таки спросила:
      - Может, зайдешь сразу?
      - Ты давно тут не была? - не ответив, задал он встречный вопрос.
      - С тех пор, как похоронили маму.
      - Тогда иди сначала одна, а я пока посижу в машине. Как поймешь, что готова вытерпеть мое присутствие, позовешь, - улыбнулся Илья.
      - Не говори глупостей, - отмахнулась она. - Я всегда тебе рада, как никому. У тебя, Илюшенька, дар поднимать настроение даже в самых безвыходных ситуациях. Ты только представь, вокруг что творится, а мы с тобой всю дорогу до слез ухохатывались. Кто бы видел, точно решил бы, что с ума сошли.
      - Натаха, смех, между прочим, лучший иммунностимулятор. И мир, кстати, потому и выжил, что не утратил способности смеяться. Это общеизвестно.
      - Да я понимаю, но ситуация... - не договорила она, вздохнув, и стала выбираться из машины.
      Илья, закурив, проводил ее взглядом и ему до боли в который раз стало жалко эту хрупкую, но щедрую душой и сильную духом, девушку - с недавних пор его двоюродную сестру.
      С первых же часов знакомства между ними установились глубоко доверительные и искренние отношения. Он помнил с каким затаенным страхом Наташа рассказывала ему о заплакавшей "Одигитрии" и с каким невыразимым восторгом - о любви к Сереже Астахову. Как переживала она разлуку с ним и как верила, что все для него закончится хорошо. И вот теперь его не стало. Словно злой рок преследует ее с самого рождения: сначала отец, потом мать, затем любимый...
      Илья наклонился и посмотрел в окно, пытаясь разглядеть утонувшую в половодьи зелени, старую, но срубленную на века, изыскано-ажурную дачу Натальиного деда по материнской линии - некогда всесильного, но заслуженно уважаемого командующего Забайкальским военным округом, Героя Советского Союза Громова Филиппа Захаровича. Впрочем, в семье этот человек был не столько строгим мужем и отцом, сколько настоящим тираном, полностью оправдывающем свою фамилию. Смирение, покорность и покаяние к нему пришли лишь незадолго до смерти. Свое заболевание, рак желудка, он считал вполне заслуженной карой за некогда разбитую и поломанную судьбу единственной дочери - красавицы Анастасии, имевшей счастье или несчастье полюбить Олега Артемьева.
      Родной дядя Ильи был в свое время и красив, и статен, родом из хорошей семьи. Весельчаком и балагуром, любимцем всего авиаполка, но, по мнению Громова, имел один, но слишком "порочный" недостаток - был разведен. Такой человек, да еще на несколько лет старше, не мог составить счастье единственной и боготворимой им дочери. Вот такой "бзик" был у командующего.
      Анастасия же, характером пошедшая не в тихую и терпеливую мать, а в строгого и жесткого отца, по словам друзей семьи, проявила неожиданную строптивость и упрямство, заявив, что уйдет к Олегу Артемьеву, чего бы это ей ни стоило. Злые языки впоследствии утверждали, что ей это ни стоило ничего, а вот Олегу Артемьеву, якобы, жизни. Одним словом, слухов ходило много...
      Сейчас, сидя в машине рядом с дачей умершего командующего, Илья вдруг подумал о том, что все в нашей жизни, наверное, изначально кем-то выверено и люди, по большому счету, вряд ли в состоянии изменить этот порядок. Взять хотя бы Громова.
      Казалось, он все сделал, чтобы его семья никогда не породнилась с Артемьевыми. Но Филиппа Захаровича давно нет в живых, а они, Илья и Наташа, две веточки двух семей, вот здесь, сейчас, рядом с дачей, где однажды Громов наотрез отказал Олегу Артемьеву в женитьбе на Анастасии. Он отказал, но кто-то более мудрый и наверняка могущественный только посмеялся над ним и... просто перевернул страницы уже написанной задолго до Громова Книги судеб.
      Илья вышел из машины, с удовольствием вдыхая свежий, весенний воздух, в котором - какое счастье! - не ощущались раздражающие и успевшие надоесть до сметрельной тоски и муки, запахи дезрастворов, лекарственных препаратов, лабораторных реактивов, насквозь пропитавших атмосферу Белоярска, въевшихся в его дороги, улицы, дома и людей. Он приоткрыл калитку и вошел. По длинной, обсаженной кустами роз, аллее медленно пошел по направлению к дому. Взойдя на широкое крыльцо открытой, опоясанной резной балюстрадой, веранды, остановился и прислушался. Заходить в сам в дом почему-то не хотелось. Илья сделал несколько шагов к распахнутой двери и негромко позвал:
      - Хозяйка, водички напиться не дадите?
      Ответом ему была тишина, в которую, как ленты в косы, вплетались ярко звонкие, крикливые и радостные голоса птиц. Он шагнул за порог, привыкая глазами к погруженному во мрак большому холлу, из которого наверх вела неширокая, но удобная винтовая лестница.
      - Наташа, - второй раз окликнул ее Артемьев и, вновь не услышав ответа, почувствовал, как сердце гулко забилось в неосознанной тревоге. Что за чертовщина? - пробурчал он, мельком проверяя помещения на первом этаже.
      Не обнаружив Натальи, с некоторой опаской и осторожностью стал подниматься на второй этаж, помня о том, что во время недавних уличных беспорядков в Белоярске, многочисленные дачи жителей, расположенные в пригороде, подверглись настоящему нашествию мародеров. Немало дач после разгрома было сожжено или варварски разрушено.
      Поднявшись на второй этаж, Илья услышал едва различимый звук и поначалу не смог определить - не только откуда он доносится, но и что вообще может собой означать. Создавалось впечатление, будто где-то в комнатах то ли скулит потерявшийся щенок, то ли смеется маленький ребенок. Илья начал открывать подряд все двери. Наконец, в одной из комнат он увидел сидящую ко входу спиной Наталью, чьи плечи тряслись мелкой дрожью. Он резко распахнул дверь, опасаясь ловушки. Но за ней его никто не ждал - ни с топором, ни с ломом. В комнате Наташа находилась одна. При его решительном вторжении она круто развернулась и он с изумлением увидел ее сияющие, невыразимо счастливые, глаза. Она держала в руке кусок обгоревшего материала - вероятно, когда-то это являлось рукавом джинсовой рубашки. Вытянув его в направлении Ильи, она с победоносным выражением на лице, смеясь сквозь слезы, проговорила:
      - Он - живой! Эту рубашку я подарила ему перед тем, как мы расстались. - И вдруг, сорвавшись с места, подскочила к Артемьеву. С недюжинной силой сжав его, проорала в самое ухо: - Илюшка, он приходил сюда!!!
      Илья инстинктивно шарахнулся, потирая враз оглохшее ухо. Но Наташа ни в какую не желала его отпускать, кружа и волоча, как куклу-марионетку, по комнате.
      - Натаха! - не выдержав, взмолился он, - Я понял, что Сережа живой. Но ты на радостях рискуешь меня придушить. Я уже хриплю... - И вполне натурально изобразил предсмертный хрип.
      Лишь после этого она смилостивилась и отпустила его, по-прежнему прижимая к себе обгоревшую, в заскорузлых черно-бурых пятнах, тряпицу и расстаться с ней она не смогла бы, наверное, и под страхом смертной казни.
      Спустя время, когда Илья загнал в гараж машину, принес сумки с провизией и Наталья, отхлопотав в кухне, приготовила , по сути, уже обед, они вдвоем сели за стол. Она была непривычно возбуждена и переполнена кипевшей в ней энергией, казалось, разбрызгивая в окружающее ее пространство невидимые, но искрящиеся счастьем и весельем, животворящие искорки. Илья с непроходящнй улыбкой наблюдал за ней, то и дело подкладывая Наташе в тарелку еду, которую она, к его радости, поглощала в огромном количестве, чего за последние дни невозможно было и представить.
      Она - то без умолку тараторила, а то внезапно на ее глазах вдруг появлялись слезы и сестра на мгновение замирала, прислушиваясь к себе, словно проверяя и боясь поверить, что случившееся открытие - реально и существует на самом деле. Наконец, она устала...
      Подперев голову рукой, долго смотрела на Илью, но в тоже время как бы его не замечая и думая о чем-то своем. На губах ее блуждала улыбка человека, до дна испившего чашу страданий и бед и неожиданно в награду получившего райские, обетованные края, по которым в данным момент и путешествующего.
      - Натаха, - окликнул ее Илья, - сделай, пожалуйста, лицо попроще, а то я боюсь, что обратно нормальной тебя не довезу.
      Она, очнувшись, не понимая, посмотрела на него. Он повторил свою фразу и она весело рассмеялась.
      - Илюха, а с чего ты взял, что я куда-то поеду? У меня дежурство только через двое суток. - Она взглянула виновато: - Илюшенька, родной, я все знаю и все понимаю. Там тяжело, там - чума, смерть и больные люди. И лишние руки сейчас нигде и никому не помешают. Но я хочу дождаться Сережу и увидеть его. Илюша... - она не договорила и заплакала.
      - Оставайся конечно. Но... вдруг он не вернется сюда больше, Наташа? как можно мягче спросил Артемьев.
      - Он должен вернуться, - убежденно проговорила она. - Еще на Оленгуе, когда поняла, что его будут конвоировать в Белоярск, я рассказала ему про эту дачу, чтобы в случае чего он ее использовал. Если бы Сережа ушел насовсем, он бы обязательно оставил для меня письмо в зараннее нами обговоренном месте. Но письма нет, я проверяла. Значит, он вернется.
      Поймав его укоризненный взгляд и догадавшись, какие именно чувства в данный момент испытывает Илья, Наташа поднялась, обошла большой, круглый стол и, придвинув стул, села, обняв Илью и прижавшись щекой к его плечу.
      - Илюша, прости меня, - произнесла тихо, - но этого я не могла тебе рассказать. Не потому, что не доверяла. У меня не было, нет и не будет друга лучше, чем ты. Понимаешь, я просто боялась сглазить. Мне казалось, если у нас с Сережей будет маленькая тайна, то все закончится хорошо.
      Он притянул ее к себе и поцеловал в макушку:
      - Все нормально, не переживай.
      - Илюха, я всегда мечтала иметь старшего брата. Ты, правда, на меня не сердишься? - она заглянула ему в глаза.
      Илья улыбнулся и молча покачал головой, но она заметила в его лице настороженность.
      - Что случилось, Илюша? - она слегка отстранилась.
      - Наташа, я все время думаю: а если он все-таки не Астахов, а Рубецкой? И у него определенная цель для пребывания в Белоярске? - Он почувствовал, как она вздрогнула и поспешил высказать свою мысль до конца: - Натаха, поверь, я обоими руками за то, чтобы вы были вместе. Но представь, если окажется, что он нам всем просто мозги запудрил? Что он хитрый, ловкий парень; выполнит данное ему задание и... уедет. - Илья сильнее прижал к себе сестру: - Понимаешь, может случиться на самом деле все не так, как мы предполагаем, мечтаем и надеемся.
      - Хорошо, я тебя поняла, - послышался ее твердый голос. - Что ты предлагаешь? - И она посмотрела на него в упор.
      - Ну-у... - смутился Илья под ее требовательно-вопрошающим взглядом.
      - Вот видишь, как все оказывается просто, - в ее голосе послышалась откровенная насмешка и ирония. - Илюша, я не хочу думать о том, что случится или не случится. Кем он может или не может оказаться: "своим", "условным противником" или "агентом империализма". Мне наплевать! Потому что все это абсолютно ничего не значащие в реальной, истинной жизни величины. Значение имеет только то, что я, Женщина, полюбила Мужчину и полюбила настолько, что хочу иметь от него Ребенка. И пусть я буду простой русской бабой, а он - хоть трижды Агент 007. Смысл мироздания - ни в государствах, где мы рождаемся, живем и умираем, ни в политиках, которые, якобы, этими государствами управляют и уж, конечно, ни в каких-то там жутко секретных спецслужбах. Все это прах и тлен! Есть всего три вечные, неизменные ипостаси - Мужчина, Женщина и Ребенок...
      - ... И мне остается только попросить эту Женщину стать моей женой, в дверях безразмерной, генеральской столовой, облокотившись о косяк, стоял то ли Астахов, то ли Рубецкой...
      А, впрочем, какая разница?!! На пороге стоял Мужчина, который нашел свою Женщину. Все остальное уже не имело абсолютно никакого значения...
      Глава двадцатая
      Переполох в "Централе" начался с раннего утра. В начале десятого две машины "скорой помощи" доставили в приемный покой двух пациентов. Одним из них был Родионов, вторым - Полуянов. Пока проводили первичный осмотр и заполняли истории болезней, на больницу, в целом, и на главврача, в частности, обрушился шквал телефонных звонков из всех мыслимых и немыслимых "вышестоящих инстанций". Все не просто желали знать, как себя чувствуют эти двое, но каждый из звонивших еще и настоятельно требовал "поскорее вернуть в строй пострадавших". В конце концов, главврачу это надоело и он отключил телефон, предупредив секретаря, что "проводит срочную консультацию в одном из отделений".
      Что касается Георгия Степановича Артемьева, то его действительно пригласили на срочную консультацию в приемный покой. Причем, просьба исходила не от дежурного врача, а от помощника Родионова. Насколько понял Артемьев, человека, которому самому в первую очередь необходима была "срочная консультация" и не абы кого, а желательно - Блюмштейна. Нейрохирург коротким "иду" в телефонную трубку быстро оборвал словесное извержение помощника, по всей видимости, находящегося на грани то ли полуобморока, то ли нервной истерики.
      Спустившись на первый этаж, Артемьев с минуту с мрачным выражением на лице наблюдал, как суетящиеся вокруг пострадавших "приживалы", полностью оттеснив врачей и безусловно мешая их работе, громко протестуют, орут, кричат и вообще создают совершенно непередаваемую атмосферу всеобщего хаоса. Неожиданно его взгляд выхватил лежащего на кушетке Родионова и Артемьев с удивлением, граничащим с изумлением, отметил, что этот "пуп Земли", маде ин Белоярск, прямо-таки наслаждается царящей здесь кутерьмой. Георгий Степанович набрал в легкие побольше воздуха и, перекрывая шум и гвалт, рявкнул на весь приемный покой:
      - Пр-р-рекр-р-ратить баз-з-за-ар-р!!! Провожающим освободить вагон!
      Наступила гробовая тишина. Все, кто был в помещении, со страхом уставились на Артемьева. Послышался обращенный в пустоту чей-то несмелый и дрогнувший голос:
      - Это кто такой?
      - Нейрохирург Георгий Степанович Артемьев, - спокойно, с достоинством, отрекомендовался он и, не давая никому опомниться, строго повторил: - Я просил посторонних покинуть помещение. Чем дольше и больше вас всех здесь останется, тем плачевнее будет состояние больных.
      Его слова, видимо, дошли до сознания присутствующих и они незаметно, бочком, стали один за другим пробираться к выходу и проскальзывать в дверь. В помещении, кроме пострадавших, двух сотрудников милиции и медперсонала, задержался лишь вертлявый молодой человек со спесивым и самонадеянным выражением лица. Он подошел к Артемьеву и, дернув подбородком, с апломбом произнес:
      - Саломатин, референт Бориса Николаевича! Я звонил вам.
      Артемьев медленно, с головы до ног, оглядел его и, скрывая усмешку, вытянулся по стойке "смирно":
      - Артемьев, нейрохирург! Я явился. - И, не стерпев, ехидным голосом добавил: - Почту за честь, милостивый государь, ассистировать вашему превосходительству на операции.
      Послышался приглушенный смех со стороны, где стояли сотрудники милиции и медперсонал. Саломатин, вспыхнув, но не найдя достойного ответа, почел за благо удалиться. Проходя мимо Родионова, он подобострастно согнулся и громко прошептал, чтобы было слышно:
      - Борис Николаевич, если что, я рядом. Под рукой...
      - Как "утка", - донеслось все из того же угла.
      Центральная больница или, как называли ее жители, "Централ", повидала на своем веку, да не на одном, много чего и кого. Здесь, где грань между жизнью и смертью, практически, отсутствовала и переход из одного состояния в другое напоминал господствующую над полем боя высоту, в течение суток не раз переходящую "из рук" этого света "в руки" того и обратно, с годами выработалась, пустила корни и обзавелась могучей кроной своя собственная шкала человеческих ценностей.
      "Централ" являлся своеобразной реликвией, ассоциируясь с неким символом русского самопожертвования, в которых соединились в прочный, неподверженный разрушению стихий и времени, конгломерат мужество и вера, самоотречение и талант. В этой больнице работал персонал, еще помнивший и чтивший традиции русских земских врачей. И первый вопрос, который задавали здесь при поступлении, был: "Где болит?" А первый ответ на чужую боль: "Сделаем все возможное."
      В "Централе" не имели значения ни звучная фамилия, ни связи, ни общественное положение. Все измерялось только уровнем боли и страданий. У тех, у кого они были на грани человеческих сил, и получали помощь в первую очередь. По таким и не по каким иным законам более жил белоярский "Централ" в конце второго тысячелетия от Рождества Христова. И руководствуясь именно этими законами, Артемьев сделал первый шаг не к Родионову, а к истекающему кровью Полуянову. Бегло осмотрев его, он резко выпрямился и распорядился:
      - Срочно в рентген-кабинет, потом - в пятую операционную. Я сейчас поднимусь. Здесь проникающее ранение головного мозга. - Он повернулся к Родионову и видя, что тот в сознании, спросил: - У вас тоже огнестрельное?
      Борис Николаевич с мучительной гримасой слегка приподнял руку. Артемьев осмотрел его и, стараясь не встречаться взглядом, но вежливо и с сочувствием проговорил:
      - Вам предстоит небольшая операция. Не волнуйтесь, думаю, кость руки не задета, но ревизия раны необходима. - Он заставил себя ободряюще улыбнуться: - Все будет хорошо.
      Георгий Степанович уже собрался покинуть помещение, когда к нему с опаской приблизился один из сотрудников милиции в чине майора.
      - Простите, Георгий Степанович, когда можно будет опросить больных и составить протоколы?
      - Не раньше завтрашнего утра. Это в отношении Родионова. Что касается Полуянова... - Он покачал головой и приглушенно, почти на ухо добавил: Ничего не могу обещать. Но мы сделаем все возможное, - и, попрощавшись, быстро вышел.
      Несмотря на приложенные усилия врачей и длившуюся более шести часов, операцию, Полуянов умер. Родионов же, напичканный снотворным и обезболивающими, как рожденственский поросенок гречневой кашей, сладко посапывал в четырехместной палате. Что ему снилось, ведает лишь Господь Бог. А по "Централу" уже катились, обгоняя друг друга и обрастая подробностями, жуткие слухи о покушении на "самого Родионова".
      Георгий Степанович, сидя у себя в кабинете, описывал ход операции и готовил оформление истории болезни умершего Полуянова, когда к нему постучали и в приоткрытую дверь заглянул Гурьянов.
      - Дохтур, мозги тута вправляют? - переступил он порог, улыбаясь.
      - Тута, старый греховодник, - улыбнулся в ответ нейрохирург и, кивая на кресло, заметил: - Посиди минут пять, я уже эпикриз заканчиваю.
      Ерофей, на правах старого друга, наполнил чайник и включил его. Заглянул в заварочный, понюхал, неодобрительно скривился и покачал головой, пробурчав себе под нос:
      - Нешто энто напиток?
      - Не успел заявиться, уже раскомандовался, - беззлобно огрызнулся Артемьев, не отрываясь от бумаг.
      - Пиши-пиши, не отвлекайся, а то ошибок наделаешь, - не остался в долгу Ерофей.
      - Все! - шумно выдохнул Георгий Степанович, откладывая ручку и поднимаясь из-за стола. - Посиди, я сейчас историю передам на вскрытие.
      Спустя несколько минут, он вернулся и устало опустился в кресло.
      - Там шансов с самого начала ноль было, - проговорил с сожалением. Ты уже в курсе? - бросил он пытливый взгляд на Гурьянова. - Говорят, будто какая-то женщина в Родионова метила, а Полуянов его заслонил собой.
      - Женщина... - хмыкнул Ерофей и посмотрел в упор на Артемьева: - Ты нешто и, правда, не ведаешь?
      - Ерофей, я почти семь часов в операционной простоял, а перед этим всю ночь дежурил. Мне как-то не до подробностей было.
      - Капитолина Сотникова их уделала, - кратко бросил Ерофей.
      Георгий Степанович несколько минут безмолвно смотрел на Ерофея, пытаясь дойти собственным сознанием до сути сообщенной ему новости.
      - А сама? - наконец, обрел он дар речи.
      Гурьянов отвел взгляд, глядя в окно.
      - Ерофей! - почти выкрикнул Артемьев, - ну что ты молчишь? Что с Капитолиной?
      - Убили, - глухо проговорил он.
      - Как?! Не может быть! - недоверчиво ахнул Георгий Степанович.
      - А энтот гад снову вывернулся, ну ты подумай! - в сердцах Ерофей Данилович громко стукнул кулачищем по столу. - Дык ишо и слух пустил, навроде энтот второй его прикрыл. Враки все! Родионов за им, как за щитом схоронился. Она, Капитолина значит, прям у входа его в энтот их штаб и встретила поутру. Родионов вышел-то, а с им цельная свита - вояки, цивильные да жандармов куча, понаехали нынче спозаранку. Говорят, большие шишки все. Ну, а Капитолина, видать, уж поджидала его. Всю обойму и шарахнула. Тут и свита вроде как опомнилась. На ей места живого не оставили...
      - Откуда же у нее оружие взялось? - потрясенный рассказом Ерофея, едва слышно проговорил Артемьев.
      - Видать, от мужика осталось. Да теперича-то чего гадать? Мальчонка у ей остался. Сирота...
      - Он до сих пор у Марка в отделении реабилитации лежит. Блюмштейн, между прочим, в нем души не чает. У него же пятеро и все - девчата, а он всю жизнь наследника хотел. Да... Капелька, Капелька... Постой, Ерофей, спохватился Георгий Степанович, - у нее же, по-моему, подруга была, кажется, Вера Николаевна... Рясная! Точно - Вера Рясная. Она тоже у Марка курс лечения проходит, - вздохнул невесело Артемьев.
      - Проходила. Проходила, Егор. Почитай уж, два дня, как представилась.
      - Чума?
      Ерофей Данилович покачал головой и с тоской вновь отвернулся к окну, глухо ответив:
      - Руки на себя наложила. В петлю полезла... Эх, жизня! Она опосля себя записку больно страшную оставила: все подробно описала, чего с ей изверг тот сотворил и приписала , что, мол, ни днем, ни ночью покоя ей нету... Егор! - неожиданно со страстью воскликнул Гурьянов, - Ну растолкуй ты мне, лешаку старому, може я чего не понимаю? В войну, к примеру, страсти-то какие полыхали, но ить посередь своих-то не было душегубства такого! А ныне, что ныне-то меж людьми творится стало! Страшно мне, Егор, за Аннушку. Не приведи Бог, со мной что случится... - Он подавленно замолчал.
      - Ерофей, - спустя время, нарушил молчание Артемьев, - что с чумой делать-то? Ползет же зараза...
      - А може энтой заразой нам на роду написано переболеть, - Артемьев натолкнулся на жесткий взгляд Гурьянова.
      - Да ты что говоришь-то такое?! Опомнись, Ерофей! - возмутился он негодующе. - Погляди, что творится. Это же безумие!
      - Безумие, говоришь? - надвинулся на него Гурьянов. - Эт ты верно подметил. Народ начисто запамятовал, что в голове его мозги обретаются. Он в энтой самой голове только один рот и использует: ест да матерится, матерится да ест! Ни видеть, ни слышать, ни думать не желает! Был Иван дураком только в сказках, а ныне - и на деле им стал. Все ждет, когда кто его в рай позовет. А чтоб нам всем из ада энтого в рай попасть, чистилище пройти надобно, Егор.
      - И сколько же мы по нему идти будем, Ерофей? - в страхе спросил Георгий Степанович.
      - А вот как поймем, что жизнь человеческая дороже золота да богатств несметных, так, считай, что рай для нас в двух шагах и обозначился.
      - Но ведь невинные гибнут, Ерофей! - выдвинул последний и самый веский аргумент Артемьев.
      - Невинные? - усмехнулся горько Гурьянов. - Я тебе, друг мой любезный, на энто вот скажу: нет на энтой земле безвинных, все грешники. И каждый рано али поздно за свой грех платит. Одни - за то, что сотворили зло, а другие - за то, что видели, но молчали и тем позволили злу торжествовать.
      Нам, Егор, коли плохо да муторно в жизни делается, мы тут, как тут на поклон к Господу Богу торопимся: подмогни, Отец родной... За что, мол, наказываешь? А ить, кто из нас когда иное говорил: мол, Господи, я ж про себя знаю - сволочь и дрянь последняя; почему же не накажешь, через страдания и бедствия к истине меня не выведешь? Молчишь?
      - Но дети, Ерофей? Дети-то причем?!
      - А эт ты не у меня, а у энтих, чьи дети, и пытай, - отрезал Ерофей. Знать род их такого наворотил, что природе-матушке с лихвой дедов-отцов хватило. Не желает она, чтоб род энтот продолжился и на земле пребывал.
      - Ерофей... - осторожно произнес Артемьев, - ... а тебе не кажется, что подобные рассуждения - прямая дорога к нацизму и расизму?
      - Засиделся я чтой-то у тебя, - не ответив, хмуро проговорил Гурьянов. - Я , ить, чего наведался-то? Про парня свого разузнать. Как он?
      - Нормально, - сухо ответил Георгий Степанович. - Ест, спит, назначил ему общеукрепляющие, витамины. - Он вопросительно взглянул на Гурьянова, ожидая дальнейших его вопросов.
      - За им кто присматривает али так?
      - Извини, Ерофей, но у меня пока нехватка персонала. График смен через сутки идет. Люди с ног валятся. Индивидуальный пост только один - у послеоперационных и тяжелых. Так что... - он развел руками. - И рад бы, но сам понимаешь. - Заметив, как напрягся Ерофей, все же поспешил его успокоить: - Но он парень смирный. - Артемьев улыбнулся: - Не расстается со своим котом. Да... И смех, и слезы, - все в этой жизни рядом, бок о бок идет, перетекает друг в друга - тем и живем. Извини, Ерофей, но...
      Тот быстро поднялся, оправляя одежду и как-то растерянно оглядываясь.
      - Ой, а что же мы, даже чаю не выпили? - сокрушенно всплеснул руками нейрохирург.
      - Еще будет время, - неопределенно откликнулся Гурьянов и, спешно, скомканно распрощавшись, покинул кабинет.
      Георгий Степанович сначала обессиленно сел в кресло, затем порывисто вскочил, намереваясь догнать Ерофея, но махнул рукой и досадливо покачал головой:
      - Про Анну не спросил, - негромко произнес он вслух в пустоту кабинета. - И вообще... собака между нами пробежала - большая, черная и лохматая. Нехорошо...
      Глава двадцать первая
      Несмотря на эпидемию, город жил своей, особой и напряженной, жизнью. Люди умирали и рождались, ходили на работу и влюблялись, забывались тяжкими, перевитыми кошмарами, снами и строили планы на будущее.
      Но это была лишь верхушка горного пика, подножие которого надежно скрывали непроходимые джунгли, где жили уже по другим законам, где пролегали тайные, обходные, контрабандные тропы и где в цене были проводники, всегда готовые за особую, заранее обговоренную плату, провести по ним искателей приключений и мошенников, авантюристов и негласных соглядатаев, наемников и убийц. Однако, никто из них в этом мире джунглей не был застрахован от неожиданностей, во множестве встречающихся на пути. Это был тоже свой, особый мир - сумасшедших денег, черного рынка, циничных и предательских отношений, повального грехопадения и ежечасного риска, ставка в котором зачастую стоила жизни. Это был мир, где корону правителя делили пополам золото и чума...
      ... Когда-то он дал себе слово никогда больше не выходить на эту тропу. Когда-то... Сейчас оно казалось не просто далеким, а, скорее, нереальным, словно случилось ни с ним, ни в его жизни, а было прочитано в книге или увидено в кино. Он оправдывал себя тем, что нынешняя его тропа последняя и от того, как он ее пройдет, зависит не только его жизнь, его будущее, но и нечто большее, чему, пожалуй, он и сам не смог бы дать определение.
      Но, и если уж быть до конца честным, он желал еще раз испытать это ни с чем ни сравнимое чувство бешенного азарта, риска, накрывающего с головой, изнуряющего поиска и опустошенности после победы, после которой, а он знал это точно, обязательно придет уверенность в том, что все, собственно, было зря и это всего лишь игры мужчин этого века. Жестокие игры. Обделенных любовью мужчин. Коварного века. Он знал, но ничего не мог с собой поделать. Одни рождаются, чтобы учить детей, вторые - растить и убирать хлеб, третьи - строить дома, четвертые - лечить людей и т.д. Он родился, чтобы пройти путь под покровительством кроваво-красного, беспощадного бога войны Марса. Война стала его наркотиком, без которого он уже не мог.
      Когда-то он дал себе слово никогда больше не идти по этому пути. Их было двое, давших себе подобную клятву и не сдержавших ее. Они оба вновь вышли на тропу войны. И первым пошел тот, кому не суждено было остаться в живых...
      Город медленно просыпался, откидывая липкую, частую паутину, сотканную демоническими, страшными снами. Он разрывал ее постепенно, из последних сил пытаясь больным разумом прорваться к чистому, солнечному дню, окунуться в него, очиститься, вдохнуть полной грудью и, исстово молясь, попросить у Бога отсрочку в смерти, поменять уже выданный билет в экспресс небытия.
      Город просыпался, умывался, завтракал, выходил из дома, спешил на остановки и далее - по делам.
      Город просыпался и с ужасом замечал на спальном ложе новые почерневшие, обезображенные трупы. Слез давно не было. Он просто сглатывал сухой, шершавый ком в горле и шел хоронить умерших.
      Город просыпался, с удовольствием потягивался, плотно завтракал, улыбался новому - прибыльному и сулившему развлечения дню. За золото он купил у чумы индульгенцию и теперь наслаждался, пируя и веселясь. Он пока не понял, что его безжалостно обманули, над ним жестоко и коварно посмеялись. Ибо нельзя заключить сделку с чумой. Она лишь дает отсрочку по выплате векселей.
      Это все был один и тот же город - Белоярск.
      В это утро в нем, у правившей здесь бал чумы, появился Конкурент.
      Несколько дней подряд Он сидел в квартире на третьем этаже старого, добротного, сталинских времен, дома, окна которого выходили на широкую улицу. На другой ее стороне стояли такие же дома. Он знал, какие шикарные квартиры бывают в подобных домах. У Него была одна из них, только в другом городе, отстоящем от Белоярска на многие тысячи километров. Он всегда хотел иметь большую, просторную квартиру, потому что и детство, и юность Его прошли в заводском бараке.
      Он помнил запах коммунальной кухни, сырого белья, плесневелых углов и общей, на двадцать семей, уборной. Помнил большой двор, ухоженные палисадники, беседку, где мужики после работы "забивали козла", с непременным "раздавливанием мерзавчика" или "чекушки", сдобренных хорошей порцией пива. Помнил праздники, свадьбы, похороны, целые "стада" кошек и собак, щедро подкармливаемых детворой. Он помнил это все, любил и... ненавидел. Помнил и любил потому, что это являлось частью его уже состоявшейся жизни. Ненавидел потому, что со временем понял: так жить было нельзя. Но Он родился, рос и жил, повторяя, как молитву: "Я вырасту и не буду жить в бараке. У Меня будет Мой дом, Моя квартира..."
      Он вырос. Барак проводил Его в армию и больше Он туда не вернулся. Его родители погибли в один день с доброй половиной жильцов, когда однажды ночью в кухне по неизвестным причинам взорвался газовый баллон. Он остался один. С ремеслом, в котором был асом. Именно благодаря ему Он в скором времени обзавелся домом в Крыму и квартирой в престижном, старом доме.
      Он приехал в Белоярск по "приглашению друзей", зная, что в городе свирепствует чума. Риск стоил больших денег. Тех, которые Ему и предложили. Сумма Его устраивала именно потому, что Он решил оставить ремесло и поселиться в домике на берегу залива, в городе, носившем в древности фантастическое, неземное и красивое имя - Каффа.
      Теперь Он сидел у окна и ждал, внимательно и напряженно глядя через улицу на один из подъездов стоящего напротив дома. До назначенного срока оставалось чуть меньше десяти минут. Он чуть передвинулся, поочередно разминая затекшие конечности и неожиданно ощутил острую ломоту в суставах и ноющую головную боль. Накануне, перед поездкой в Белоярск, Он попал под проливной дождь и немного простыл. У Него в какой-то момент пронеслась мысль, что зря Он согласился на "предложение друзей", но тут же ее отбросил.
      Почувствовав на лбу выступившие капли пота, осторожно отер их рукавом. В глазах появилась непривычная резь и какая-то сонная усталость. Он насторожился и замер. Время подходило к решающей отметке. Деловито и спокойно Он приник к окуляру, противоположный дом приблизился, четко явив мельчайшие подробности архитектурных линий.
      К подъезду подъехала персональная машина. И буквально через секунд десять распахнулась дверь. На тротуар шагнул тот, кого Он решил сегодня похитить у чумы, присвоив себе ее исключительное в этом городе на настоящий момент право даровывать либо отнимать человеческую жизнь.
      Он ступил на много раз хоженную тропу, вышел на охоту, выследил жертву и убил ее. Теперь с тропы следовало немедленно уходить. Потому что на нее, уже в погоню за Ним, вот-вот должны были выйти другие.
      Он поднялся и внезапно покачнулся. Стало трудно дышать, словно в легкие вместо воздуха попала пригоршня жестких, острых металлических стружек. Комната поплыла перед глазами, на лбу вновь выступили крупные капли пота. Он попытался все-таки сделать несколько шагов в сторону входной двери, понимая, что не успеет, не сможет переступить порог и сойти с тропы. Но Ему очень надо было сделать этот шаг. Хотя бы на него, на один единственный, в своем нестерпимом, всепоглощающем желании Он хотел сейчас быть ближе к домику на берегу залива, в городе, носившем в древности фантастическое, неземное и красивое имя - Каффа.
      В эту минуту Он не мог и представить - насколько близок к Каффе...
      Лишь почудилось, будто в комнате на миг промелькнуло странное видение: мужчина на нетерпеливо гарцующем коне и трепещущее на ветру черное полотнище. Видение было настолько реальным и зримым, что Он невольно отшатнулся и, потеряв равновесие, нелепо взмахнув руками, тяжело завалился навзничь. Последним усилием воли Он постарался приподнять голову.
      Прожигая насквозь время и пространство, на Него в упор смотрели горевшие испепеляющей жаждой золота глаза. Он прищурился и увидел, как в них отразились теплые, сапфировые воды, ласково льнущие к высоким крепостным стенам...
      ... Иволгин, со своей группой, примчался на место происшествия самый первый. Но буквально через несколько минут улицу с обеих сторон перегородило множество автомобилей. Съехались не только "конторские". Прибыли прокуроры, городской и областной, высшее милицейское начальство, представители военной прокуратуры и комендатуры, первый секретарь обкома Тишин. Одним словом, народу собралось столько, что это грозило в первые же минуты свести на нет всю работу криминалистов, экспертов и оперативников.
      Петр Андреевич, со злобной гримасой, способной навести ужас и на бывалых рецедивистов, еле сдерживая ярость, подошел к Завьялову, горячо зашептав ему на ухо:
      - Васильич, не уберем это стадо, можно смело дело "вешать".
      - Не кипятись, Андреич, - попытался вразумить его Завьялов. - Дело наверняка КГБ себе заберет.
      - Вот когда заберет, тогда и будем разговаривать, а пока...
      Договорить он не успел, увидев быстрой походкой направляющегося к нему с противоположной стороны улицы Сашу Костикова, который вместе с Приходько, не теряя времени, начали поквартирный опрос.
      Прибыв первым и едва взглянув на лежащего у машины Романа Ивановича Малышева, убитого двумя точными выстрелами в сердце и голову, Иволгин понял, что стреляли из соседнего дома. Он окинул быстрым взглядом фасад и "орлы" поняли его без слов.
      Несмотря на строгие запреты эпидемиологов, несколько окон было приоткрыто. День обещал быть ясным и солнечным, потому люди, настрадавшиеся за зиму, спешили глотнуть живительного тепла, даже невзирая на то, что глоток запросто мог стать в их жизни последним. Но уж такова психология русского человека.
      - Петр Андреевич, кажется есть, - подходя, тихо проговорил Костиков. Дом напротив, третий этаж, средний подъезд, квартира четырнадцать. Жилец, ветеран войны, две недели назад продал квартиру и уехал к сыну в Беларуссию. Соседи утверждают, что все окна и дверь были наглухо закрыты.
      - Приходько там?
      - Да, сторожит.
      - Бери Лешу и тихо-о-онечко - понял? - зашли и вышли, сделав все, как надо. Пока вся эта шушера не очухалась. Вперед.
      Он подошел к Завьялову:
      - Васильич, может дашь мне "увольнительную", минут на ...надцать?
      - Совсем с ума сошел?! - зашипел тот. - Начальника Управления КГБ Белоярска завалили...
      - Убили, Сережа, убили, - твердо поправил его Иволгин. - Заваливают быка на корриде. А таких, как Малышев, убивают. Это Родионов, сука!
      - Да тише ты! - рыкнул на него Завьялов. - И без того такой мюзик-холл устроили, моей задницы не хватит скоро, чтоб прикрывать ваши художества.
      - Больше задницу отращивать надо было! - огрызнулся майор.
      - С тобой отрастишь, как же... Чего ногами засучил, далеко собрался?
      - Писать хочу, - вежливо ответил Иволгин. И в ту же секунду с мольбой взглянул на полковника: - Будь другом, отпусти, а то ведь, не ровен час, опозорю... честь штанов жандармского корпуса.
      - Петя, десять минут и ни секундой больше. Понял? И попробуй только мне что-нибудь в клювике не принести. Еп-п-полеты посрываю!
      - Принести-то принесу, да кабы не подавиться, - не остался тот в долгу и, бочком протиснувшись сквозь гомонящую толпу и невесть откуда набежавший народ, быстро пересек улицу, скрывшись за углом стоящего напротив дома.
      Майор зашел в подъезд, бегом поднялся на третий этаж. Остановился на пустой площадке и, шагнув к двери с цифрой "14", негромко постучал, воровато озираясь на две соседние квартиры и благодаря Бога, что у них в дверях нет модных нынче "глазков". Дверь тотчас приоткрылась и Петр Андреевич бесшумно скользнул вовнутрь. Неслышно клацнул замок. Привыкнув к полумраку в прихожей, он прошел в комнату вслед за Игорем. И резко остановился на пороге.
      В комнате, возле молодого мужчины, лежащего навзничь, стояли, не шевелясь, Добровольский и Костиков.
      - Чума, - предостерег Алексей. - Можно сказать, на скаку остановила...
      - Живой? - с надеждой все-таки спросил Иволгин.
      - Ну-у, - протянул неопределенно капитан, - я бы сказал, на том свете он уже побывал, но пока не решил, где лучше.
      Иволгин перевел взгляд на оружие и красноречиво глянул на Алексея. Тот понял его без слов и, ухмыльнувшись, заметил:
      - Обижаете, товарищ майор... или стареете. Все сделали, все сняли. Теперь можно и с другими поделиться. А там уж, кто проворнее.
      Иволгин долго, словно не слыша его, смотрел на лежащего парня.
      - Андреич... - негромко окликнул его капитан.
      - А? - очнулся тот. Лицо его приняло странное выражение, он вздохнул и произнес с какой-то безысходной тоской:
      - Нет, все-таки гадское время! - Потом подобрался, сосредоточился и продолжал: - Ладно, этот - он кивнул на убийцу, - стрелочник. А мне теперь "Министр" всех этих криминальных путей сообщения нужен. "Министр" - и не меньше, - твердо повторил он. - Иных деятелей за Романа Ивановича не принимаем. Хватит с этими уродами буквой Закона разговаривать. С ними теперь только дубинкой и только по черепу. Выживут, значит, Бог простил. Нет, извините. - Он повернулся к Костикову: - Саша, дуй к Краснову. Знаешь, где их "штаб-квартира"? Вот и молодец. Передашь ему, что Малышева убили, а Иволгин томагавк откопал. Он знает, что делать. Пошли, орелики...
      ... Второму, не сдержавшему клятву и вновь свернувшему на дорогу войны, повезет больше. Он останется в живых...
      Второй знал, что уходить надо, не оглядываясь, но ничего не мог поделать: оглянулся. И только после этого зашагал прочь. "Вот и все, подумал про себя. - Самое страшное на войне, когда знаешь, что тебя никто не ждет с войны домой. И уж совсем плохо, если дома нет, как такового, и ты не знаешь: кто ты? чей ты? где растет и растет ли вообще где-нибудь дерево твоего рода?" Он вспомнил написанную когда-то их группой песню и пока шел, напевал ее про себя.
      Мы все давно убиты на войне,
      На той, что еще только где-то будет
      И шар земной, качаясь на волне
      всех странствий и миров, о нас забудет.
      Ну, а пока нам солнце бьет в глаза
      И дождь с небес нам души омывает,
      Пусть в наши черствые, но хрупкие сердца
      Калибр любви безжалостно стреляет!
      ... Я шагну на порог и устало к стене прислонюсь.
      Сквозь потери и боль всех дорог я тебе,
      словно Ангел Заблудший, явлюсь.
      Посмотри мне в глаза и в обвальной, немой тишине
      Расскажи, как жила и что думала ты обо мне.
      Как цвели здесь сады и как лета палящего зной
      Вдруг накрыли дожди, увлекая осенней волной.
      Я забыл эту жизнь. Позади - нескончаемый бой...
      Говори. И пока говоришь, я напьюсь, опьянея тобой.
      А наутро опять - пыль бескрайних дорог.
      А наутро опять - бой и грохот сапог.
      Мы не значимся в списках поколений Земли:
      просто - воины Космоса, просто - слуги Войны.
      Мы придем и уйдем, отлюбив невпопад,
      Вспоминайте нас в августе, когда... звездопад.
      (Стихи Л. Затяминой)
      ... У Второго была цель, непроглядная, как тьма и опасная, как крутой обрыв. Его целью был Черный яр и человек, который служил ему верой и правдой.
      Он долго ехал на машине. Остановив ее и замаскировав, еще дольше шел пешком. Это была не Его местность и не Его ландшафт, но Он привык полагаться только на самого себя. Так Его учили, так Он со временем привык и именно это не раз спасало Ему жизнь. С собой Он нес все необходимое на случай, если придется защищать свою жизнь или лишить кого-либо чьей-то.
      ...Когда-то, очень давно, долгое время в Нем жил светловолосый, голубоглазый, восторженный и добрый мальчик, любивший древний сказочный Восток, знавший наизусть его стихи и песни.
      Однажды Он его убил.
      Это было страшно, чудовищно и противоестественно, но пришло время, когда они просто не могли уже существовать вместе; кто-то из двоих должен был полностью подчинить себе территорию другого, убив его при этом. Он всегда помнил, как душил его и видел постепенно переходящую в бесстрастно-холодную, равнодушно-стальную остекленелость яркую, бирюзовую синеву глаз; помнил, как светлые, мальчишеские, густые вихры под немигающим взглядом смерти меняли свой цвет, становясь похожими на черно-пепельную золу, остающуюся после сожженных на войне домов.
      Убив в себе восторженного и доброго мальчика, вместе с которым умер и древний сказочный Восток, Он перестал бояться убивать других. Не боялся ни возмездия, ни кары, перешагнув за огненную черту страха и в тот момент осознав: нет в мире ничего страшнее, чем жить, из года в год таская за собой по жизни превратившийся в мумию труп собственной души...
      Он выбрал место для наблюдения, основательно оборудовал его, предварительно хорошо замаскировав. Придирчиво и долго изучал подходы и отходы на случай опасности и непредвиденных обстоятельств. У Него было мало времени, но Он готов был потратить столько, сколько нужно.
      На вторые сутки у Него появилось так знакомое некогда чувство присутствия посторонних. Он понял, что за ним наблюдают, но это явно был не тот человек, ради которого Он сюда пришел. Это Его взволновало и насторожило. Значит, существовали еще один или несколько людей, с которыми вольно или невольно у Него пересеклись интересы, - с одной стороны. С другой - объектом интереса мог быть и Он сам. Но о том, что Он проведет эти дни неподалеку от Черного яра не знал никто.
      Он осторожно покинул место наблюдения, с каждой минутой чувствуя возрастающую тревогу и беспокойство, к которым в дополнение примешивалось еще глухое, необъяснимое, но стойкое раздражение от окружающей Его тайги. Лес не был Его стихией. Он привык к пустыням и горам. Здесь же, несмотря на густую растительность и массу возможностей скрыться, затаиться, слиться с природой, Он, тем не менее, постоянно ощущал себя, словно раздетым догола. "Вот что значит узкая специализация", - иронично усмехнулся Он мысленно и вдруг замер...
      Ощущение, что тебя буквально насквозь просвечивают взглядом, стало нестерпимо острым и внезапно Он сделал открытие: оно удивило и поразило Его больше, чем сам факт присутствия посторонних. Он почувствовал присутствие не посторонних, а - знакомых. Из глубин подсознания рванулся к поверхности импульс, высвечивая невидимый, но кем-то и когда-то внедренный в клетки мозга, как он называл его, "пароль Маугли": "Мы с тобой одной крови". Он сконцентрировался, напрягая организм, доводя его до наивысшего пика работоспособности, Он боялся ошибиться. Но когда понял, что прав и ошибки быть не может, разом сник и обессиленно заскользил спиной по стволу огромной лиственницы, в изнеможении опускаясь на землю, застеленную плотным и мягким ковром листьев и хвои.
      Рядом послышался едва различимый шорох и за мгновение до того, как прозвучал знакомый до боли голос, Он уже знал, что услышит именно его.
      - Дервиш, - приглушенно, но радостно смеясь, окликнули Его, - ну, наконец-то встретились! А то я грешным делом подумал, что ты решил лучше сдохнуть, чем мне бутылку "Кальвадоса" выставить.
      Он закрыл глаза и счастливо улыбнулся. Волнения, перегрузки, ранения, неопределенность и безысходность последних месяцев вдруг пролились чистыми, исцеляющими душу, слезами. Он порывисто и стыдливо уткнул лицо в ладони. И тут же почувствовал, как Его, словно пушинку, отрывают от земли и, крепко держа в сильных руках, ставят на ноги.
      - Нет, ей-Богу, я тебе десять метров ситца подарю на носовые платки, продолжал, смеясь, рокотать все тот же знакомый голос, сжимая Его в дружеских, но медвежьих, объятьях. - Ты мне еще в обморок хлопнись! Открывай глаза, Дервиш, чертяка непотопляемый!.. И, будь добр, ответь, как тебе на этот раз уцелеть-то удалось?!.
      Сны цвета зимнего клена
      ... Это был его последний сон на этой земле, среди этих людей. Но он еще об этом не знал.
      Все проявилось неожиданно ярко и четко. Он помнил, что сначала была безумно прекрасная ночь, которую ему подарила Женщина. Она была хрупкой, беззащитной, но одновременно необыкновенно сильной. Он до сих пор не мог поверить, как ей удалось расколоть массивную, многотонную глыбу льда, куда весь он, вместе с душой и разумом, казалось, был намертво впаян.
      Он помнил ее, сидящей у стола, а затем порывисто и страстно упавшей в его объятия. А потом была ночь. Ночь, но в которой он, наконец, обрел себя, вспомнив все.
      Наутро он ушел, оглянувшись на ее темные окна. И равнодушная, так пугавшая его все время, чернота, вновь навалилась внезапно. У него не осталось сил сопротивляться и он молил лишь об одном - пусть еще раз сны окрасятся в цвета клена. И сон пришел. Но сжалилась ли над ним судьба?..
      ... Из широкой аллеи показалась черная, сверкающая машина. Сделав круг, она остановилась рядом с парадным входом. Водитель, выйдя первым, торжественно открыл правую боковкую дверцу. Выжидающе застыв около нее, протянул руку. Сначала из машины показалась рука, несомненно принадлежащая женщине и вот уже появилась она вся. Следом за ней, на посыпанную гравием дорожку, ступил очаровательный, светловолосый малыш.
      Сам же он стоял в глубине парка, неподалеку от двух раскидистых деревьев - клена и березы. С невыразимыми радостью и счастьем наблюдая за женщиной и ребенком. Они нетерпеливо оглядывались. Он сделал шаг им навстречу, но внезапно ощутил в сердце кинжальный, нестерпимый холод. Он недоуменно оглянулся, словно хотел понять, что именно было его причиной.
      Взгляд выхватил запорошенный снегом, вытянувший в небо оголенные ветви, клен. "Откуда здесь снег? Ведь теперь август..." - успел подумать он, прежде чем его стало затягивать в бешенно вращающуюся воронку непроглядную, как тьма и опасную, как крутой обрыв. Он попытался стремительным рывком выскочить из нее. И на миг вынырнув, словно со стороны увидел, как к нему, отчего-то лежащему навзничь под кленом цвета зимы, не помня себя, с лицом перекошенным страхом, бежит Его Женщина. А где-то далеко позади нее сиротливо и одиноко стоит очаровательный, светловолосый малыш. Он сделал попытку улыбнуться ей, силясь успокоить, как совсем рядом услышал ее, полный отчаяния и ужаса, крик:
      - Се-ре-е-ежа-а-а!!!
      А потом все звуки и цвета разом померкли и осталась лишь бесконечная, снежная равнина, по которой, мощно выбрасывая в прыжки тела, ему навстречу неслась волчья стая. Ближе, ближе, ближе... и вот он уже смог различить вожака. Это был Рогдай...
      Он конвульсивно дернулся всем телом, будто через него пропустили ток высокой частоты и... открыл глаза, чувствуя, как сердце гулко бьется в тисках грудной клетки. Он вытянул вперед руку: в нее легла чья-то ладонь. И тотчас по щеке заскользили мягкие, шелковистые, пахнущие яблоками, волосы. Он узнал этот запах, эти волосы и этот голос:
      - Я думала, что потеряла тебя уже навсегда...
      Глава двадцать вторая
      Белоярский "Интим-клаб" задумывался, как, своего рода, "изюминка" города. Деньги в него вбухали немалые, поднатаскали персонал, ввели в штат шоу-балет "Алина" с претензией на варьете и после его, так сказать, ввода в эксплуатацию, в "клабе" основательно и вольготно обосновался криминалитет. Впрочем, справедливости ради, следует отметить, что завсегдатаи вели себя, если уж и не чинно и благородно, то, по крайней мере, скромно и не вызывающе. До аристократических манер, правда и близко не дотягивали, но на пол не плевали, окурки в тарелках не гасили, руки об скатерти не вытирали и шторы в качестве носовых платков не использовали.
      В "Интиме" существовало несколько отдельных "кабинетов", где встречались влиятельные в городе люди, шли наиболее доверительные разговоры, заключались сделки и куда (надо же и от "трудов праведных" отдохнуть) по первому же щелчку татуированных пальцев приводили замирающих от страха, но предвкушавших за него солидную плату, девочек из "Алины".
      Но "клаб" имел еще одну особенность. Посещали его не только "крестные отцы" криминалитета, но и "крещенные перестройкой" отцы города, разница между которыми, по мере торжества свободы и демократии, становилась все более прозрачной и уже к началу девяностых, практически, стерлась совсем.
      Поначалу пути этих двух ветвей белоярской власти никак не пересекались. Но жизнь, как говорится, идет, все в ней меняется, в том числе и наши привязанности, и наши симпатии и антипатии. К моменту описываемых событий, "крестное братство", как официальное, так и теневое, представляло из себя сплоченный единой целью коллектив. Цель была - золото и общие доходы, как выразился однажды Родионов, от "чумного бизнеса".
      Чума продолжала косить людей, однако находились и люди, с энтузиазмом, достойным лучшего применения, довольно успешно и грамотно "косившие" под чуму, делая на этом миллионные состояния. Заграница, эта наивная и жалостливая женщина, продолжала слать на чумной пир самолеты, доверху забитые одноразовыми шприцами, медикаментами, продуктами и вещами, вообщем наступала эра второго пришествия ленд-лиза...
      Эпидемия не только не повлияла на доходы "Интим-клаба", но в значительной степени способствовала их увеличению. Запрет на работу сферы обслуживания естественно никоим образом не распространялся на милый многим сердцам "интимчик", где в "эти скорбные и нелегкие для каждого белоярца трагические дни" местная власть могла вволю и всласть позабавиться, сняв на время с души камень забот о многострадальном народе.
      Борис Николаевич Родионов уже вернулся в строй, но продолжал носить на перевязи раненую руку. С одной стороны - данный факт делал его в глазах жителей чуть ли не суперменом: мало борцом с чумой, так еще и с мафией, поскольку неизвестно откуда в Белоярске за считанные часы стало известно, что стреляла в "дорогого и родного" местного вождя сожительница одного из крупных, криминальных авторитетов, правда, имя его не называлось. С другой стороны, "глаза жителей" для Родионова, по большому счету, давно уже перешли в разряд величин абстрактных и собственное ранение, в значительной степени, беспокоило его только в том плане, что обычно он привык загребать все себе обеими руками.
      Само покушение на его драгоценную особу он, в первый момент, рассудил, как начало войны с криминалом за передел процентных ставок атаманова золота. Но один из доверенных его лиц, в тот же вечер связавшись с Лукиным, доложил, что все договоренности остаются в силе и к поступку Сотниковой "заинтересованные лица" не имеют никого отношения. А чтобы продемонстрировать свою "лояльность и дружбу", было загадачно заявлено "ждать дальнейшего развития событий".
      Ждать их Борису Николаевичу пришлось недолго: жертвой наемного убийцы пал начальник белоярского Управления КГБ Роман Иванович Малышев. Оставался Иволгин. Именно по поводу него и собирался в этот вечер договориться С Лукиным Родионов, прибыв ближе к полуночи в "Интим-клаб".
      Прибыл Родионов не один, а в сопровождении прокурора города и начальника областного управления внутренних дел. К этому моменту в одном их "нумеров" предупредительные официанты уже накрыли стол с дорогой выпивкой и изысканными закусками. Ждали Лукина, который вместе с охраной должен был подъехать чуть позже. Отдельно был приготовлен стол для карточной игры, большими любителями которой оказались, как выяснилось, Лукин и Родионов.
      Математик, появившийся, как всегда неожиданно и шумно, внес некоторое разнообразие в атмосферу всеобщей расслабленности и где-то даже скуки, царившую до него. После обсуждения безотлагательных вопросов и удовлетворившись результатами, пересели за карточный стол. Игра с самого начала обещала быть азартной и интересной. У присутствующих явно поднялось настроение, то и дело слышались остроумные реплики. Тасовались колоды, мелькали карты, двигались руки, временами взмывая на уровень лица и поднося к губам бокалы с напитками.
      Борис Николаевич окончил игру раньше остальных и поднялся из-за стола.
      - Пойду пройдусь, - чуть качнувшись и слегка заплетающимся языком, произнес он, не заметив, как губы Лукина искривила мимолетная, презрительная усмешка.
      Минуя охранников Математика, Родионов вышел в холл, где щвейцар, а следом за ним и невесть откуда вынырнувший метрдотель, кинулись ему наперерез, подобострастно улыбаясь:
      - Борис Николаевич, может чего остренького, зажигательного желаете? с намеком произнес метрдотель.
      Родионов смерил его строгим взглядом, отчего тот мгновенно вытянулся и застыл с виноватым выражением лица.
      - Спасибо, - жестко осадил Борис Николаевич. - Надо будет, попрошу, и, стараясь ступать твердо, по прямой, прошел к выходу, намереваясь глотнуть свежего воздуха.
      На крыльце стояли двое и чуть поодаль - еще один, возле машины. Двоих Родионов знал, они - из "свиты" Лукина. Тот же, что стоял, курив, рядом с машиной, неосознанно вызвал у Бориса Николаевича неприязнь и отторжение. Ну, не понравился он ему и все тут!
      - Ваш? - кивнул он лукиновским боевикам, которые, узнав Родионова, смотрели на него с некоторым почтением.
      - Кто? - тут же откликнулся один из парней, подходя ближе.
      - Да вон там, у машины, - Родионов поднял руку, указывая направление, но вдруг с удивлением обнаружил, что никого не видит. Он смутился, но, взяв себя в руки, на всякий случай сказал: - Ребята, проверьте-ка все машины рядом с "Интимом". Мало ли...
      Развернувшись, Борис Николаевич вновь вошел в клуб, зябко и нервно передернув плечами, спиной, затылком и звериным своим чутьем явственно ощутив смертельную опасность. Все было точно также, как в прошлый раз, когда он увидел сначала Сотникову, а потом и ее глаза - страшные, беспощадные, с вынесенным ему приговором. В тот день, он, сделав вид, что нечаянно споткнулся, сумел быстро юркнуть и спрятаться за спиной Полуянова, а затем и вовсе упасть плашмя.
      В настоящий момент Борис Николаевич понял, что надо тоже немедленно, сию минуту, за кого-нибудь спрятаться, за кем-то отсидеться. Он совершенно трезвой , твердой походкой прошел в "кабинет". Лукина почему-то там не оказалось и это обстоятельство только добавило внутренней паники.
      - Гд-д-де Лу-к-кин?! - трясущимися губами, заикаясь, спросил он.
      - По нужде вышел, - добробушно улыбнулся прокурор. - А ты чего, Николаевич, такой...
      - Быстро уходим! - перебив его, рявкнул Родионов. - Через кухню! - и первым опрометью кинулся из кабинета.
      Однако, в дверях столкнулся с Лукиным и едва не сшиб его.
      - Что случилось? - изумленно вытаращился тот на спешащих. - Пожар?
      Родионов нервно дернулся, затравленно бросая взгляды на своих спутников.
      - Опять ЧП, - сориентировавшись, пришел ему на помощь прокурор.
      - Где? - подозрительно прищурился Лукин.
      - Толком не знаем, вроде работяги опять задергались, - отмахнулся он, ужом проскальзывая мимо амбалистых боевиков Лукина.
      - Ну, это поправимо, - неожиданно смягчился Математик и засмеялся: Если потребуется остудить "горячие" головы - звоните.
      - Пока, - на ходу бросил Борис Николаевич, протягивая руку крайне удивившемуся Лукину, чего отродясь не позволял себе, считая ниже собственного достоинства, но на данный момент уже совершенно ничего не соображая от затопившего его, сковавшего мысли и сердце, ужаса.
      Лукин, помедлив, пожал протянутую ладонь, липкую и горячую от пота. В его глазах вновь промелькнуло подозрение.
      Родионов, прокурор и начальник областного управления внутренних дел спешно открывали потайную дверь для "избранных", когда где-то над их головами хищно и злобно затявкали автоматы.
      ... Лукин, по прозвищу Математик, выполз на порог "кабинета". Он был еще жив, но на губах пузырилась кровавая пена. Пятеро его боевиков, кто скорчившись, а кто, напротив, раскинув руки и ноги, лежали невдалеке. Все они были мертвы. Он чуть приподнялся и, оглядев место побоища, впервые в своей жизни испытал бесконтрольный ужас и страх. До его слуха донеслись слабый разговор и шаги - ближе, ближе, ближе... Он повернулся на спину и увидел стоящего над собой широкоплечего мужика, одетого в камуфлированный костюм и черную шапку с прорезями для глаз.
      - Палач, - выдохнул Лукин свистящим шепотом, захлебываясь мучительным кашлем и кровью.
      В глазах мужчины что-то дрогнуло. Он медленно стянул с головы шапку.
      - Если тебе от этого легче, - усмехнулся он жестко, сверля Лукина презрительным взглядом.
      - Кто ты? - почти теряя сознание, прохрипел тот.
      - Мужик я, понял? Простой русский мужик, которого ты с Родионовым решил поиметь. Историю хорошо учить надо было, там про эту ситуацию все конкретно и подробно написано. Если "народ безмолвствует", это не значит, что ему нечего сказать. Это значит, что он думает, что ему сделать... с такими, как ты. - Мужчина наставил в грудь Лукину автомат: - Прости, но это война и ты, Математик, начал ее первым. Привет от Малышева...
      Выстрелов Лукин не услышал. Просто нутро внезапно взорвалось обжигающим, огненным фонтаном и освобожденная душа невидимым фантомом скользнула ввысь, присоединяясь к ждущим ее восьми другим. Впереди их ждала все та же, как на Земле, неизвестность и все тот же, помноженный на нее, страх перед Страшным судом...
      Глава двадцать третья
      - Данилыч, - кипятился Иволгин, - да ты отдаешь себе отчет: вывезти незаметно такую прорву золота?!
      В старой обители на Оленгуе, где некогда скрывался Астахов-Рубецкой, в середине апреля состоялось, по выражению Леши Добровольского, "второе заседание масонской ложи". Кроме Гурьянова и оперативников майора, на нем присутствовали члены группы Краснова; прибывший инкогнито в Белоярск генерал Орлов, с целью выручить подставленных одним из высшего начальства офицеров, своих "молниеносных"; и еще один человек, которого в разное время и в разных странах именовали то Астаховым, то Рубецким, то Дервишем. Настоящее же его имя уже ни для кого из присутствующих не было секретом. Зная его почти неправдоподобную, полную невероятных совпадений и приключений историю, все, иронично улыбаясь, называли его Сержем.
      Собравшиеся ломали головы только над одним единственным вопросом: "Как вывезти с Оленгуя переправленные сюда от загребущих рук Родионова и его подельников две трети клада атамана Семенова?"
      - Да-а, задачка, - потирая подбородок, задумчиво проговорил генерал Орлов, моложавый, но совершенно седой, небольшого роста мужчина, с неправильными, грубоватыми, но удивительно обаятельными чертами лица. Он обратился к Гурьянову: - Ерофей Данилович, а, может, есть еще какой способ обуздать чуму?
      Тот покачал головой, с досадой в который раз отвечая на успевший уже смертельно надоесть ему вопрос:
      - Да говорю ж вам: нет! Золото, золото убирать отсель надо! Покуда оно, проклятое, здеся лежит, чума ни в жисть не отступится.
      - А если оно на новом месте так же "фонить" начнет? - тревожно спросил генерал.
      - Для энтого его прежде сыскать надобно будет, - нахмурился Ерофей. Господи, - едва не плача, проговорил он, - да кто ж знал, что времена нынче такие наступят, когда будущее России-матушки свои же растаскивать по клетям зачнут?! Вот ведь позорище-то! Всяко на Руси бывало, но чтоб вот энтак, повально да поголовно, Бога не страшась, воровали да по кускам Россию рвали... Не было допрежь такого! Энто насилие да надругательство только враги позволительным считали. Но в таком разе на их, супостатов, вся Держава наша великая подымалась...
      - Ладно, ребятки, - перебил его стенания Орлов. - Поплакались и хватит! - Он обратился к Иволгину: - Андреич, ты можешь обеспечить "сплав золота" по Оленгую?
      - Не понял... - удивился тот. - Что значит, "сплав золота"?
      - Объясняю, - начал генерал. - Вывезти его именно отсюда самолетами или вертолетами к месту "нового жительства" мы не можем. Так? Так! Значит, остается только по воде. - Он разгладил лежащую на столе карту: - Смотрите, вот здесь есть одно место подходящее... тут будем выгружать, а в нескольких километрах - маленький аэродромчик...
      При этих словах члены группы Краснова все, как один, уставились на генерала.
      - Ничего себе - "маленький", - проговорил Максим Глухов. - На нем же базируются стратег... - он умолк на полуслове, встретив холодный взгляд Орлова.
      - Мало ли, что и кто на нем базируются, - Орлов уже хитро прищурил глаза. - Главное, командует всей этой кухней мой друг, мужик не болтливый, честный и вообще порядочный. Вот с его "дорожек" и будем золото вывозить, подвел он итог и оглядел собравшихся: - принимается?
      - Это ж сколько ходок сделать надо будет, чтобы все вывезти?! воскликнул Алексей Добровольский. Тридцать шесть тонн общего веса! На чем?!
      - Пятьдесят! - безапелляционно поправил его Гурьянов.
      - Откуда пятьдесят, Данилыч? Мы же вместе считали: вышло по весу, что Родионов четырнадцать тонн успел перевезти.
      - Эт моя забота, - отозвался Ерофей. - Я пятьдесят принимал, столь же и на новое хранилище перевезть должон.
      - И откуда мы его забирать будем? - с тоской глянул на него Иволгин.
      - Откель бы не пришлось, а золото энто Державное и в ейной власти и останется. Вы все мужики проверенные на его, вас сам штамм не берет. А он почище всех детекторов определяет: кто и чем дышит. Я помру, вы и будете его хранителями.
      - Ну, спасибо, Данилыч, - не сдержался Петр Андреевич. - Извини, но мне такого "наследства" и даром не надо!
      - Ты присягу принимал? - в упор, как-то страшно и пронзительно, посмотрел на него Ерофей. - А раз принимал, то стоять тебе на страже Державы до гробовой доски. Потому как присягнувшие Державе воины на пенсию не ходють. Они, милок, до смерти на посту. На eм и умирают. Ежели, конечно, енто настоящие воины, а не вешалки для мундира.
      В комнате повисло неловкое молчание. Наконец, его прервал Орлов:
      - Ну, думаю, Ерофей Данилович, ты не скоро свой пост сдашь, - беспечно заметил он, чтобы разрядить напряженную паузу. - Ты у нас еще сам... этих самых воинов строгать мастак, - грубовато пошутил он. Все заулыбались. - А придет время, подежурим. Отчего не подежурить, а орелики, как говорит Петр Андреевич?
      Спустя время, все, присутствующие в комнате, склонились над картой, просчитывая варианты маршрута и другие детали предстоящнй операции. Обсуждение носило столь бурный и живой характер, что в какой-то момент никто не заметил отсутствия Гурьянова и Орлова.
      Они вышли на крыльцо. Постояли, вдыхая особый, удивительно чистый и прозрачный, воздух Оленгуйской обители.
      - Не приведи Бог, Владимир Сергеевич, мужики дознаются, - назвав Орлова по имени отчеству, с некоторым страхом проговорил Гурьянов.
      - Слишком высока ставка, - вздохнув, откликнулся тот. - Пятьдесят тонн!
      - Но ить сколь вместе-то пережито, - покачал головой Ерофей. - Может, поделиться с ими-то? - со скрытой надеждой спросил он.
      Орлов долго молчал, но так и не ответив на его вопрос, задал встречный:
      - Ерофей Данилович, ты когда думаешь с Кейном встретиться?
      - Он прилетает завтра в Читу, с самолетом гуманитарной помощи. Для его и остальных "дарителей", сабантуй организуют, охоту. Меня к ему приставили, вроде как самого старого таежника.
      - Уверен, что сможешь с ним договориться?
      На этот раз долго молчал Гурьянов. Генерал повернулся и попытался разглядеть его лицо. В сгущающейся темноте он увидел высеченный из гранита профиль, на котором ярко выделялся горящий черным, непроницаемым светом, глаз. Орлов невольно вздрогнул, услышав четкий и спокойный голос Ерофея:
      - Уверен, Владимир Сергеевич. - Он с силой, энергично потер ладонями лицо, будто хотел смыть с него следы проступивших тяжелых размышлений и неотпускающих его сомнений, и добавил: - У меня есть для него сюрприз...
      Генерал не решился спросить, что имеет в виду Гурьянов, потому что уловил в его последних словах какую-то неизбывную печаль, тоску и скорбь.
      - Кто будет проводить демонтаж "фактора"? - буднично, как будто и не было его минутной слабости, поинтересовался Гурьянов.
      - Группа Краснова и пара специалистов. Тоже мои ребята.
      - Добро, - Ерофей кивнул и готов был уже шагнуть в дом, но, почувствовав замешательство собеседника, остановился и усмехнулся: - Чего примолк-то, Сергеич, небось, тьма вопросов спать спокойно не дает?
      Орлов подивился его проницательности, но виду не подал, а лишь позволил себе задать один вопрос:
      - Мне кое-что удалось выяснить, по своим каналам. Сами понимаете, после любых операций "хвосты" остаются. Но вот что совершенно необъяснимо: как Сталин из представленных ему нескольких десятков досье, выбрал именно вас? Насколько мне теперь известно, вас ведь на тот момент даже не было в Советском Союзе. И потом, простите... "бывший", священник... Непостижимо!
      - Он с самого начала не хотел это золото только в ведении Берии оставлять. И решил "поделить" его между всеми "силовиками": госбезопасностью, армией и милицией, - пояснил Гурьянов и с нескрываемой гордостью добавил: - А мою кандидатуру ему рекомендовал сам Георгий Константинович Жуков. Потому я и засветился по вашему ведомству, Владимир Сергеевич...
      ... Ричард Кейн положил трубку и задумчиво посмотрел на висевшую на стене картину - великолепную копию "Покорение Сибири Ермаком". Подойдя ближе, принялся рассматривать, но наблюдай за ним человек посторонний, он без труда бы определил, что созерцание картины - лишь канва к его размышлениям, а по выражению глаз - что размышления эти довольно далеки от праздности.
      "Значит, Серж у них, - думал он, анализируя состоявшийся только что по телефону разговор. - Краткий, но исчерпывающий по информации, трехминутный разговор полностью выбил его из колеи. - Говорили на превосходном английском языке... КГБ пытается втянуть меня в свою игру? А смысл? Я, скорее, посредник между бизнесом, официальной властью и спецслужбами. Своего рода, агент по особо деликатным поручениям. Допустим, они узнали, что нас заинтересовал штамм. Возможно, захотят обменять на золото. Но мы уже дали гарантии господину Родионову и его людям. И последняя партия, практически, готова к отправке. Связаться с Оттавой? И что сказать? Нет, решать придется самому, что наиболее важно. Золото - с одной стороны. С другой - возможно Рубецкой, разгадка штамма и в перспективе - Родионов, как "агент влияния", учитывая его связи в Москве. Первое или второе? А есть ли возможность получить все сразу? Надо подумать... Жаль, совершенно нет времени, этот звонок слишком неожиданный. Кого же они пришлют и кто это все-таки будет?.."
      ... Кейн приезжал в Советский Союз не впервые и каждый раз эта страна надолго оставляла зарубку на памяти. Он неизменно поражался и изумлялся, насколько широко и вольно трактуют здесь те или иные слова, выражения, придавая им, подчас, совершенно не укладывающийся в голове смысл.
      Взять, к примеру, ту же охоту. Первый вопрос, заданный Кейну накануне: "Что он будет пить?". Ни какое предпочитает оружие, ни объяснение условий, ни ознакомление с местностью... А что он предпочитает пить? Да еще - "в процессе охоты"! Как вообще можно пить в процессе охоты?! Но распорядитель, помнится, искренне изумился: мол, а что еще делать на охоте? Он широко улыбнулся ртом, наполовину состоящим из золотых зубов и с восторгом заверил: "Вам, господа, обязательно понравится!". Ну, что ты будешь делать с этими русскими!
      Однако, Кейн не забыл и о звонке. Теперь, рассматривая колоритно одетую, гомонящую на нескольких языках, толпу собравшихся, он пытался определить, кто именно из "охотников" выйдет с ним на связь.
      К каждому из одиннадцати иностранных гостей был приставлен свой сопровождающий. Он решил было, что лучшей подводки и не придумать, но внимательно оглядев своего проводника, понял, что тот никак не может быть сотрудником КГБ. Слишком прост, улыбчив, открыт и, по-крестьянски, грубоват. Настоящий сибирский мужик - этакий здоровый, деревенский увалень. Вот только глаза... Временами они и их выражение кого-то неуловимо напоминали Кейну. Он попытался вспомнить, но так и не смог и эта неопределенность почему-то занозой засела в голове.
      Задержав на нем взгляд, Ричард неожиданно проникся к нему симпатией и решил при удачном истечении охоты сделать мужику небольшой, но памятный презент. Кейн невольно улыбнулся, представляя, как тот, получив подарок, с радостью, должно быть, будет показывать его всей своей родне. И Ричард задумался, что именно подарить своему проводнику, но в этот момент объявили начало охоты, все засуетились, рассаживаясь по машинам. Взревели двигатели и, спустя несколько минут, остались далеко позади сказочно великолепные дома элитного пансионата для "особо почетных гостей", а за окнами сплошной стеной замелькали таежные дебри. Сопровождающий Кейна, остальные ехали в следующей машине, уверенно вел по дороге мощный японский джип.
      У каждой группы был свой маршрут. Кейн еще раз оглядел своих спутников: дородные и добродушные немец и финн, которые, к слову, полностью разделяли представление русских об охоте и под стать им американец, так же не чуждый симпатии к Бахусу. Кто-то из них? В конце концов, Кейну надоело решать эту загадку-ребус и он полностью отдался созерцанию проносившегося за окнами пейзажа.
      Вскоре их группа прибыла на место. "Местом" оказался не менее шикарный особняк, чем те, в которых они жили. Подъехавшие следом сопровождающие, открыв вместительный багажник своей машины, к ужасу Кейна и бурной радости остальных гостей, начали ловко и быстро выгружать из него ящики с выпивкой и многочисленные пакеты с закуской.
      - А как же охота? - попытался возмутиться Ричард, на что получил весомый и исчерпывающий ответ своего сопровождающего:
      - В заповеднике, барин, охота запрещена. Так, ить, и без того не заскучаете. Уж больно программа обширная!
      - Программа? - удивился Кейн, нахмурясь и боясь, что чего-то не понял, хотя и владел русским языком в достаточной степени.
      - Она самая! - широко улыбнулся тот ему в ответ.
      Ричарду Кейну ничего не оставалось, как смириться с неизбежным...
      ... "Охота" была в самом разгаре. Обескураженный в первые часы, Кейн еще пытался держать марку, но потом махнул рукой и принял участие в "процессе". К удивлению присутствующих, он, хотя и выпил достаточно, но оставался, пожалуй, самым трезвым в компании. Сказывались годы службы на флоте, но об этом мало кто знал.
      Он спустился по ступенькам, держась за резные, широкие перила и намереваясь прогуляться. Расправил плечи, выпятил грудь и, закрыв глаза, с удовольствием вдохнул полной грудью смолянистый и чистый лесной воздух. Сделав несколько резких движений, размялся и чтобы почувствоввать себя окончательно в форме, энергично потел ладонями уши. Сзади послышались шаги. Кейн повернулся, радостно и счастливо улыбаясь, но улыбка медленно начала сползать с его лица, когда он увидел направленный на него пристальный взгляд черных, непроницаемых, как тьма, глаз. В них не было угрозы, они не таили опасность, но именно сквозившие в них мудрость и ее неизменная спутница - печаль, потрясли Ричарда больше всего. Он узнал и эти глаза, и их выражение... Но этого просто не могло быть, потому что того человека уже много лет не было в живых. Человека, когда-то женатого на одной дальней его, Ричарда Кейна, родственнице, красавице Элеоноре.
      Он воззрился на стоящего перед ним человека, отдавая должное его способности трансформироваться и перевоплощаться. И еще до того, как тот произнес первую фразу, он понял, кто именно стоит перед ним.
      - Господин Кейн, - на великолепном английском произнес "простой, сибирский, деревенский мужик", - здесь неподалеку есть небольшая сторожка. Если вам угодно, мы могли бы поговорить там.
      Кейн лишь молча кивнул и проследовал за своим "сопровождающим". Через метров двести показалось скрытое деревьями строение, куда они и прошли. В просторной комнате все так же молча сели за стол на удобные скамьи друг против друга и несколько мгновений заново изучали.
      - Примите мои поздравления, господин Гурьянов, - улыбнулся Кейн. Именно на вас я подумал бы в последнюю очередь.
      Ерофей улыбнулся в ответ:
      - А вы примите мои извинения по поводу несостоявшейся охоты.
      Таким образом, необходимый этикет был соблюден, обмен любезностями закончился.
      - Господин Кейн, - начал Ерофей, глядя тому прямо в лицо, - у меня есть к вам предложение. Мне известно, что на борту самолета, доставившего в Забайкалье из Канады гуманитарный груз для пострадавших от эпидемии чумы, в настоящий момент находится груз золота, весом в семь тонн, семьдесят два килограмма, сорок восемь граммов и шестнадцать миллиграммов. Однако, до этого в Канаду уже было вывезено ровно шесть тонн золота и помещено в одном из банков Торонто. Вам назвать банк и владельца золота?
      При этих словах Кейну стоило немалых усилий сохранить выдержку и самообладание. Гурьянов, между тем, продолжал:
      - Мне также известно, каким образом данное золото попало на борт вашего самолета. Господин Кейн, я не сомневаюсь, что вы проверили золото и убедились, что оно не зараженное. Оно действительно напрямую не соприкасалось со штаммом "Джума". Но характерной чертой именно данного штамма, прямой контакт как раз и не является обязательным условием. Надеюсь, вы меня правильно поняли?
      - Иными словами, вы предлагаете нам золото вернуть?
      - Я предлагаю купить его у вас.
      - Могу я узнать ваши полномочия и от имени кого или чего вы ведете переговоры?
      - Пожалуйста, - Ерофей Данилович протянул ему через стол несколько бумаг.
      Ричард Кейн с минуту бегло их просматривал, затем, даже не пытаясь скрыть изумление, возрился на Гурьянова. Впрочем, в его взгляде немало было и неприкрытого уважения и восхищения.
      - И все эти годы вы... - он не договорил и лишь покачал головой, возвращая бумаги. - Я удовлетворен, но вы должны понять, что вопрос о возвращении части золото я не могу решить здесь и сейчас. То есть, я не могу вам дать никаких гарантий.
      - Я уполномочен заявить, что это золото мы согласны компенсировать. В данном случае, вам будут предоставлены материалы по штамму "Джума" и... Гурьянов поднялся, жестом приглашая Ричарда следовать за собой: - Прошу вас, господин Кейн. Я хочу предствить вам одного вашего хорошего знакомого.
      Тот неуверенно двинулся следом. Они миновали широкий коридор, упиравшийся в резную дверь. Гурьянов открыл ее, пропуская Кейна вперед. Ричард шагнул и замер около порога. Следом вошел Ерофей Данилович.
      - Что с ним? - потрясенно, дрогнувшим голосом, спросил Кейн.
      - Значит, вы его узнали.
      - Кто вы? - спросил Кейн, шагнув поднявшейся навстречу ему женщине.
      - Медсестра, которая за ним ухаживает. Меня зовут Лариса, - ответила она и отвела глаза.
      Кейн заметил выступившие в ее глазах слезы и, сочувственно взглянув, проговорил с болью в голосе:
      - Серж, Серж... Это начиналось, как безумие. И этим же закончилось...
      - Он называет себя Лейтенантом, - перебил его Гурьянов. - Кроме того, есть еще одна сложность. Он объявлен во всесоюзный розыск, как наемный, профессиональный убийца. И последнее - ему необходимо долгое и длительное лечение.
      - Да, да, конечно. А это...? - Ричард кивнул в сторону безучастно сидящего Рубецкого.
      - Вы имеете в виду котенка? - вздохнул напряженно Ерофей. - Он не желает с ним расставаться ни при каких условиях. Стоит его отнять, как он впадает в ярость, а потом на долгие часы - в состояние полной прострации.
      - Когда я смогу забрать его? - немного придя в себя, спросил Ричард Кейн.
      - Как только вернете золото и будете готовы к вылету, - заверил его Ерофей. - Пока он будет жить на этой заимке. Здесь есть все необходимое.
      Кивнув Ларисе, Гурьянов направился к выходу. Кейн, сказав несколько ободряющих и благодарственных слов, поспешил за ним.
      Эту "охоту" в Забайкалье, Ричард Кейн запомнил на всю оставшуюся жизнь. И каждый раз испытывал ледящий, пронизывающий ужас, вспоминая остекленевшие, безжизненые глаза Сержа Рубецкого...
      ... Когда все формальности были улажены, он в нерешительности взглянул на стоящего перед ним человека, одновременно желая и боясь задать ему вопрос. Тот глянул искоса и вдруг, приветливо и широко улыбнувшись, проговорил:
      - Пройдите, пожалуйста, в соседнее помещение. Вас там ждут.
      Он вошел и вновь увидел сначала глаза, все это время не дававшие ему покоя. Они стояли и смотрели друг на друга. И каждый из них, наверное, впервые в жизни не знал, как поступить. У обоих в руках были небольшие пакеты. Они шагнули навстречу друг другу и обменялись ими.
      - Кленовый сироп, - сказал Кейн.
      - Таежная настойка, - эхом ответил ему Гурьянов.
      И Ричард Кейн решился:
      - Ответьте мне, зачем вы это сделали? Это же ваш единственный сын! Ведь так... Мишель?
      - Как вы догадались, Ричард?
      - Глаза, Мишель. Можно изменить имя, лицо, но невозможно изменить душу, глядящую на мир глазами человека. Душа - это область Божественной хирургии.
      Мишель Рубецкой отвернулся, глядя на залитое дождем летное поле.
      - Вы спросили, Ричард, зачем я расстаюсь со своим единственным сыном? - Он резко развернулся и с невыносимой, щемяще-пронзительной тоской посмотрел на Кейна: - Мой отец родился в России, но большую часть жизни прожил в Канаде. Я родился во Франции, но большую часть жизни прожил в России. Серж родился в Канаде и я просто возвращаю ему Родину... потому что слишком хорошо знаю, что такое быть "лицом другой национальности". Этот мир далек от совершенства и мы еще не скоро поймем, что главное в нем - ни золото, ни идея, ни высшая власть. Все гораздо проще, Ричард: есть мужчина и женщина, их любовь и их дети, их Дом. И все это - на единой планете Земля...
      Кейн стоял молча, пытаясь понять этого человека. И напоследок спросил:
      - Мишель, что стало с Элеонорой? Она... погибла в той катастрофе?
      - Ее переправили вместе со мной. Она умерла четырнадцать лет тому назад. - И тихо добавил: Это нельзя назвать болезнью, она просто угасла... от тоски и одиночества. - Он взглянул на часы: - Вам пора, Ричард.
      Прощание получилось сухим и натянутым, даже несколько протокольным и официальным. Но в дверях Кейн все-таки обернулся:
      - Мишель, вас завербовали во время войны? Это была многоходовая комбинация?
      - Меня не надо было вербовать, Ричард: я всегда был русским.
      - А как же те, кто погиб в катастрофе? Это были... ваши люди?
      - Ричард, вы ведь тоже ходили во время войны в составе конвоев. И знаете, что кто-то всегда оставался и погибал, чтобы караван смог идти дальше.
      - Я понял вас, - кивнул Кейн и виновато взглянул на своего визави: Вы позволите последний вопрос?
      - Это почти интервью, - улыбнувшись уголками губ, иронично заметил князь Мишель Рубецкой. - Спрашивайте.
      - Ваш отец, князь Рубецкой, знал правду о вас?
      - Слава Богу, нет. Он бы проклял меня, - глядя в упор на Ричарда, жестко произнес Мишель. - Князь Сергей Михайлович Рубецкой считал, что присягу мужчина дает только раз в своей жизни. Я давал ее дважды.
      - Кажется, я понял почему вы хотите, чтобы Серж вернулся в Канаду... задумчиво проговорил Кейн.
      - Прощайте, Ричард, - голос Мишеля слегка дрогнул и он поспешно отвернулся к окну.
      "Он - сильный и мужественный человек, - подумал Кейн, выходя, - но такие люди, как правило, и самые несчастные на земле. Они многое в этой жизни поняли, но сами вряд ли способны обрести понимание со стороны других людей..."
      Глава двадцать четвертая
      Он отпустил водителя и, не дожидаясь лифта, чуть ли не бегом поднялся к себе на этаж. Быстро открыл квартиру, вошел, захлопнул дверь и только тогда позволил себе расслабиться. Впрочем, до полного расслабления было еще бесконечно далеко... Удар, который он получил на днях, нельзя было компенсировать ничем. С его точки зрения, невольно напрашивался и подходил лишь один вариант - тот, единственный и беспроигрышный, который он не раз уже с успехом использовал: МЕСТЬ.
      - Такое... -проговорил он, крепко закрыв глаза и со свистом пропуская сквозь зубы воздух и слова, - ... Такое смывается только кровью... твари! Вы слышите, твари, я не успокоюсь, пока вы все дышите со мной одним воздухом, ходите по одной земле, смотрите на этот белый свет. Кровью, только кровью... - шептал в исступлении Борис Николаевич Родионов.
      Он разделся, прошел в кухню, открыл холодильник, забитый всевозможными деликатесами и, расшвыривая их, достал презентованную кем-то литровую бутылку "кедрача". Взял стакан, налил половину, выпил одним махом и с лицом, перекошенным ненавистью и гневом, с силой запустил опорожненным стаканом в стену. Брызнувшие во все стороны хрустальные капли, как крошкой льда запорошили пространство кухни, игриво переливаясь в лучах солнца и своими радужными, яркими бликами весело насмехаясь над Борисом Николаевичем.
      Он, уже чуть успокоившись, достал второй стакан, наполнил содержимым на треть, приготовил чисто символическую закуску и лишь тогда степенно сел за стол, облокотившись спиной о стену и положив на соседнюю табуретку ноги. Он мечтал сегодня напиться. Страшно, жутко - до умопомрачения и до состояния невесомости, если подобное, конечно, возможно. Он знал, что возможно.
      Родионов два часа назад вернулся из Москвы. Всю обратную дорогу он ждал, когда, кто и как его ликвидируют. Он настолько свыкся с этой мыслью, что в какой-то момент уже перестал вдрагивать от каждого шороха и бояться каждого скрипа. Им овладело то странное состояние, которое человек, порой, испытывает у порога зубодробильно кабинета. Оболочка уже давно под прессом страха и ужаса превратилась в рыхлую, желеобразную массу, но внутренне, напротив, все закаменело и затвердело, как смола за миллионы лет.
      А потом он понял, что кому-то еще нужен. Что кто-то не поторопился сфокусировать на нем перекрестье оптического прицела, лишь переставив фигурки на шахматной доске, задвинул его в резерв, за более подходящие и выигрышные. Он понял, что "его час" еще вполне может состояться, когда "подходящие и выигрышные" исчерпают свой ресурс, измотаются и измочалятся. Его задвинули пока за самый крайний занавес сцены...
      "Но, может, это и хорошо? - рассуждал Борис Николаевич. - Страна вот-вот развалится, как старый глиняный горшок. Золото, конечно, жаль. И даже определение "безумно жаль" выглядит слишком слабо и пошло. Кто не держал в своих руках почти пятнадцать тонн золота, тот никогда не поймет, что значит его потерять. От этого можно запросто заболеть и умереть. От этого ничего не стоит сойти с ума...
      Что же у меня осталось? Из того, что есть уже сегодня, это, безусловно, слишком мало для мечты, но в самый раз для надежды. У меня остались месть и чума. Первое - для души, второе - для существования. Хватить пересидеть? Хватит! За это надо выпить!..
      А теперь в качестве "рабочего бреда" возьмем за основу такую мысль: "Чем я хуже тех, кто устроил мне вчера в Москве "полный разгуляй"? Ни-чем! Тогда почему не я двигаю фигурки по доске, а двигают мной? Потому что позволяю. А если... - ему стало страшно при мысли, что произойдет, если он решит играть свою игру - "не благодаря", а "вопреки". - Поддержат ли меня оттуда? А куда им деваться? За это надо выпить! За занавес меня решили, в резерв списали, твари?!! Ну я вам устрою... дружескую пирушку во время чумы!.."
      1991 год. Канада, провинция Квебек
      ... Он впервые вышел в парк самостоятельно. Слегка кружилась голова, подрагивали от напряжения ноги. Он опирался на массивную трость, ставя ее на землю осторожно и боясь ненароком ударить бегущего рядом, путающегося в ногах, непрестанно оглашающего тишину криком и нетерпеливо заглядывающего в глаза, здоровущего, пушистого и откормленного кота.
      Кроме него, его сопровождал подтянутый, элегантно одетый, мужчина. Они неторопливо шли по аллее парка, наслаждаясь легким ветерком, по-сентябрьски, теплым солнцем, радостным птичьим гомоном.
      - Чарльз, - срывающимся голосом произнес Серж Рубецкой, - я бесконечно благодарен тебе... и вообще... всем вам за участие и заботу. Если бы не вы...
      - Бросьте, Серж, - нетерпеливо прервал его Стоун и чтобы отвлечь собеседника, проговорил: - Серж, я должен сообщить тебе одну приятную новость, но даже не представляю, как ты ее воспримишь...
      Они уселись на стоящую поблизости скамью.
      - Чарльз, - невольно засмеялся Рубецкой, - ты говоришь это таким торжественным тоном, будто меня выбрали генерал-губернатором Канады.
      - Тебя ждет гораздо большая радость, поверь, - продолжал загадочно улыбаться Стоун. - В последние дни ты часто повторял, какое это счастье осознавать разумом, что находишься среди близких, родных и дорогих тебе людей. Что есть возможность узнавать заново дом, где ты родился и вырос...
      - Это действительно счастье, Чарльз: вернуться домой и узнать, что все это время тебя здесь ждали, за тебя волновались и переживали. Никакие деньги или иное другое богатство, никакая власть не могут сравниться с человеком, обладающим сокровищем по имени - родной дом.
      - А дом немыслим без семьи, - заметил Чарльз.
      - Если ты сейчас скажешь, что решил меня усыновить, я этого не выдержу, - продолжал иронично забавляться Рубецкой.
      - Серж, но тебе действительно пора подумать о семье, - осторожно заметил Стоун, следя за реакцией собеседника.
      Но тот в ответ лишь весело и от души расхохотался:
      - Чарльз, ты зря после отставки занялся научной деятельностью. Тебе надо было организовать брачное агентство. Из тебя бы получилась изумительная - очень деликатная , но и убедительная сваха. Так уж и быть, говори, кого ты присмотрел мне в жены, - и он, лукаво прищурившись, взглянул на Стоуна.
      Тот невольно смутился и, в свою очередь, посмотрел на часы.
      - Уж полдень близится, а все невесты нету, - префразировав русскую классику, продекламировал Серж, явно забавляясь реакцией Стоуна.
      - Есть! - вскричал Чарльз взволнованно, поднимаясь и указывая рукой в направлении подъездной, широкой аллеи у парадного входа в имение Рубецких. Серж, побледнев, вопросительно посмотрел на Стоуна:
      - Чарльз, ты, что, в самом деле, решил меня представить сегодня даме?! В компании с этим чертовым костылем?! Ну, спасибо...
      - Погоди, - усадил его Стоун. - Я сейчас... - И он быстрым шагом направился к дому. Серж, не желая оставаться, слегка прихрамывая, поплелся следом, по дороге беззлобно кляня Стоуна сквозь зубы.
      К счастью для Сержа и к досаде Стоуна, предполагаемая "невеста" задерживалась и обещала быть не раньше четырех часов пополудни.
      - Ну, слава Богу, - свободно вздохнул Серж, узнав эту новость. - Да, кстати, Чарльз, а почему ты спросил у водителя, "когда она прилетает"? Она, что, на метле? Было бы очень мило и забавно.
      - Серж... - вдруг став серьезным, повернулся к нему Стоун.
      - Ой, Чарльз, не надо делать такое страшное лицо, - не унимался Рубецкой, перебив его. - Иначе я решу, что она уже трижды молодая вдова, которая очень любит собирать и готовить грибы, но есть их заставляет исключительно своих мужей.
      - Она не вдова, Серж.
      - О! Значит, у нее пять детей, огромная бородавка на носу и муж-алкоголик, но она до сих пор ждет принца на белом коне. Увы, Чарльз, в моем положении, я не только на коня, на кровать с трудом взбираюсь.
      - Ты дашь мне хоть слово вставить! - не выдержал Стоун. - Серж, ты помнишь... Ларису? Медсестру из России, которая ухаживала за тобой?
      Рубецкой мгновенно стал серьезным и подозрительно уставился на Чарльза:
      - Если ты мне сейчас скажешь, что сегодня прилетает Лариса, я... я... - Он побледнел: - Это, действительно, она? Ну, что ты молчишь, Чарльз?!!
      - Да, - кивнул тот, расплываясь в довольной и счастливой улыбке. - Но она, Серж, прилетает не одна...
      - С мужем? - со страхом спросил Рубецкой.
      - Нет. Однако, Лариса очень просила, чтобы мы не говорили тебе. Она сама хотела бы представить этого человека.
      - Извини, Чарльз, но я должен это переварить. Один.
      - Я понимаю тебя, - согласился тот.
      - Пойду схожу к деду, - отчего-то грустно произнес Серж и, кликнув крутившегося неподалеку кота, зашагал по аллее в глубину парка, где огороженные литой, ажурной оградкой, находились могилы деда, Маруси и Рогдая.
      Он открыл калитку, вошел и с волнением осмотрелся. С благодарностью в душе отметил, что за время его отсутствия за могилами ухаживали. Серж сделал несколько шагов и, прислонив трость к столику, оперся двумя руками о крепкие стволы березы и клена. Постояв несколько мгновений, Рубецкой опустился на траву и, запрокинув голову в яркое, голубое, в крапинку мелких облаков, небо, закрыл глаза и... беззвучно заплакал.
      "Здравствуй, дед... Маруся и Рогдай...Я вернулся.
      И пришел, как обещал, чтобы рассказать о России. Мы думали, нас будет только трое: ты, Маруся и я. А, видишь, дед, сколько народу... Вот уже и Рогдай. А со мною, знаешь, кто? Его зовут Василий. Врачи говорят, что если бы не он, мои дела были бы совсем плохи. Вот и выходит, что тебя Маруся спасла, а меня Василий...
      Что же рассказать тебе, дед, о России?.. Я почти ее не помню, извини... Мне кажется, она ничуть не изменилась с тех самых пор, как ты уехал оттуда. Россия, как всегда, воюет. И, как всегда, ее главный враг она сама...
      Вот русские повсюду кричат, что они любят Россиию, что они патриоты. Но почему тогда она такая нищая и убогая. Родина-мать, как они говорят... Но разве возможно у собственной матери воровать? А гадить? А убить собственную мать можно?
      Прости, дед, я так и не понял, за что ты ее любил... Это странная страна... Она питается трагедиями своего народа. Как вампир. Она лишила тебя всего. Ты понимаешь, что я имею в виду не поместья, богатство и все остальное. Она отняла, но ведь ничего и не обрела. Странная страна... Она все время теряет и отрекается, теряет и отрекается, теряет и отрекается... Ответь мне, дед, за что ты ее так любил?!!
      Я смотрел новости из России. Там хотели сделать переворот. Хотели и не смогли. Там не осталось решительных и мужественных людей. Это был закат, как у Римской империи. А потом пришли "победители". Ты бы видел их лица... Самых главных победителей. Запад, конечно, ликовал! Он пока не понял, что ничего не изменилось: просто усовершенствовались методы подавления и убийства. Был броневик - стал танк, но психология того, кто на них взбирается, не меняется. Психология "помрачителей". Есть покорители. Они взбираются на горные вершины и уходят в одиночку в океан. А есть помрачители. Эти изо всех сил карабкаются на танки и трибуны, чтобы до умопомрачения вдалбливать в головы людей свои бредовые идеи. Зовут на баррикады, в окопы, на поля сражений, сами при этом комфортно и вольготно чувствуя себя во дворцах, где еще совсем недавно они пребывали в качестве холопов и слуг.
      Дед, ты должен был счастлив, что не можешь увидеть нынешнюю Россию. Это ты ее любил и боготворил. Она никогда не нуждалась в любви. Это миф, придуманный вами и поколением ваших детей. Она всегда была жестокой и безжалостной, живя не ради людей, а ради идей.
      Прости меня, дед, но я видел распятый на кресте войны Герат. А такого боги не прощают. За что умирали там русские мальчики?!! И сколько их умрет еще в страшном противостоянии Востока и Запада? Ибо Герат - это было только начало...
      Дед, я никогда не забуду этот страшный бой... Меня забрасывали в Россию через Афганистан. Операция готовилась несколько месяцев и была тщательно спланирована. Я должен был заменить человека по имени Сергей Астахов. То ли ирония судьбы, то ли странное стечение обстоятельств, но мы были поразительно похожи друг на друга... И это сходство должно было стоить жизни не только ему, но и целому каравану. Так и случилось... Только в живых остались мы вдвоем. Я не знаю, где он теперь и что с ним? Но тот караван, все до единого его убитые - на моей совести, дед... Потому что убивали их ради меня одного. И я это знал. Теперь мне с этим жить...
      Скажи мне, дед, зачем вообще нам, людям, нужны границы, государства, правители и армии? Что охраняют они друг от друга? Свои народы? Но неужели мы так ненавидим друг друга, что нашу ненависть обязательно надо сдерживать с помощью границ и вооруженных сил? Кому это надо, дед?.. Кому надо, чтобы русские ненавидели кавказцев, американцы - вьетнамцев или корейцев, израильтяне - палестинцев, французы - алжирцев, а прибалты - русских?
      Дед, я хочу, чтобы на любой параллели, на любом меридиане я смог бы построить дом, разбить сад, пригласить в гости соседей. И мне будет глубоко при этом наплевать, какой у них цвет кожи, форма носа и на каком языке они говорят. Нам достаточно будет просто сидеть друг против друга и видеть глаза, в которых не будет ненависти, а только понимание и уважение.
      ... Дед, а еще ты, как всегда, оказался прав... Этот штамм. Мы называли его
      "G-33", русские - "Джума", японцы - "Наму амида". Но именно ты впервые предположил, что у человека и микроорганизмов существует некое общее, информационное поле. Когда мы "засоряем" его ненавистью, алчностью, ложью, стяжательством и еще Бог весть какими пороками, природа начинает "задыхаться" и на свой лад учить нас, людей, уму-разуму, через горе и страдания, боль и муки.
      Хочешь знать, что произошло в лаборатории? Нам мало оказалось собственных вооруженных сил, мы решили "поставить под ружье" еще и другие биологические виды. Не спрашивая их согласия. Ведь они - всего лишь какие-то маленькие букашки, которые и разглядеть-то можно только под микроскопом. Мы так преуспели в собственном самомнении и исключительности, что в какой-то момент забыли прописную истину: все, что есть живое на этой планете, имеет право на собственную жизнь. Понимаешь, мы думали, если мы люди, самые высокоорганизованные существа, значит, нам все дозволено. Но ведь разум на то и дан, чтобы быть сильными мудростью, а не глупостью.
      Одним словом, штамм "разозлился" на людей и начал косить всех направо и налево. Почему не умер я? Дед, ты не поверишь, но я все время вспоминал, как ты разговаривал с вирусами и микробами. С самого начала я просто не воспринимал этот штамм, как врага. Я ему сочувствовал, потому что самое, наверное, страшное в нашей жизни - это убивать кого-то. Иногда у меня даже возникало ощущение, что между нами установилась некая невидимая связь. Мы вышли на один уровень общения...
      Вот и вся моя "одиссея", дед... Хотел рассказать тебе о России, но кажется, только расстроил. Возможно, ты бы ее увидел иной. Пойми, я не никогда в жизни не отрекусь от своих корней, но, дед... Ты не представляешь, какое это счастье - после всего, что произошло, сидеть сейчас под кроной клена! Сидеть с закрытыми глазами и знать наверняка, что стоит их открыть и она, по-прежнему, будет шелестеть над головой. И в этот момент я, кажется, начинаю понимать, за что ты любил Россию и почему ты всю жизнь так рвался увидеть ее еще раз, зная, что не пустит, не простит. А если и пустит, приблизит, то лишь для того, чтобы поставить "по-над яром..."
      Сержу вдруг пришли на память строки старого романса, когда-то написанного дедом:
      "Уплывали, подавляя жалость, со слезами ярости в глазах.
      Золоченное оружие "За храбрость" в побелевших плавилось руках.
      Увозили раненую память, взорванную болью на года,
      Знали: будущее бросит и обманет. Знали, что проиграна судьба.
      Что уже вовек не прикоснуться на заре к березовым стволам,
      Звонниц не увидеть, не вернуться к растворенным в небо куполам.
      И уже потом чужое небо об одном молить, одно хотеть:
      - Господи, не дай мне больше хлеба. Дай хоть раз взглянуть и... умереть!
      Дай мне напоследок прикоснуться на заре к березовым стволам,
      Звонницы увидеть и вернуться к растворенным в небо куполам.
      ... По-над яром, у черты забвенья, куст черемухи осыпался, согнулся...
      - Дай мне, Господи, еще мгновенье - прошептать: "Россия, я вернулся..."
      (Стихи Л. Затяминой)
      Серж вздрогнул и, еще пребывая во власти воспоминаний и размышлений, не сразу сообразил, что где-то настойчиво и требовательно сигналит автомобильный гудок.
      - Лариса... - прошептал он и начал неловко, суетливо подниматься с земли. - Лариса...
      Это женщина, однажды в далеком-далеком теперь прошлом, о котором он не хотел и боялся вспоминать, согрела его неповторимой - темной, беспроглядной, но удивительно чистой и теплой, ночью. Ночью, после которой он, пусть на короткое мгновение, но обрел память, вспомнив кто он, откуда и как попал в Белоярске. Она подарила ему ночь, в которую его, без памяти, без имени, не имеющего, казалось, вообще никакого права на существовование - отвергнутого, скрывающегося, уставшего бежать бесконечными милями хаоса, страданий и боли, его впервые после всех кошмаров, ЛЮБИЛИ! И именно в ту ночь он понял, какое это невыразимое счастье, нежданный, великий дар, какое это наслаждение и неисчерпаемое богатство, когда тебя кто-то любит. Тебя, от которого, казалось, отрекся не только Господь Бог, но и даже дьявол.
      - Лариса... Лариса... - Рубецкой встал и, пошатываясь от слабости, опираясь на палку, насколько мог быстро, заторопился к парадному входу.
      В какой-то момент он обернулся, глядя виновато на оставшиеся за спиной могилки и, чувствуя, как глаза немилосердно и жгуче застилает слезами, сглотнув мучительный, жесткий ком в горле, прошептал:
      - Дед, ты прости... Я наговорил тебе лишнего. Я - дурак, дед. Ты не верь мне, слышишь?!! Россия стоит того, чтобы к ней вернуться! Даже если и потом будет Яр. Черный ЯР...
      Он увидел, как из широкой аллеи показалась черная, сверкающая машина. Сделав круг, она остановилась рядом с парадным входом. Водитель, выйдя первым, торжественно открыл правую боковую дверцу. Выжидающе заствыв около нее, протянул руку. Сначала из машины показалась рука, несомненно, принадлежащая женщине, и вот уже появилась она вся. Следом за ней, на посыпанную гравием дорожку, ступил очаровательный, светловолосый малыш.
      "Так вот с кем она приехала! - пронеслось в голове Рубецкого. Он с минуту стоял с удивленным и сосредоточенным выражением на лице. - ... Бог мой! Да ведь это... мой ребенок! МОЙ!" - заклокотало у него все внутри.
      Внутренне ликуя, он, тем не менее, не мог заставить себя сделать хотя бы шаг. Просто стоял и со счастливым выражением на лице наблюдал за женщиной и ребенком. Они нетерпеливо оглядывались.
      Он сделал им шаг навстречу, одновременно внезапно ощутив в сердце кинжальный, несперпимый холод. Серж недоуменно оглянулся. Словно хотел понять, что именно было его причиной.
      Взгляд выхватил запорошенный снегом, вытянувший в небо оголенные ветви, клен. "Откуда здесь снег? Ведь теперь август..." - успел подумать он, прежде чем его стало затягивать в бешенно вращающуюся воронку, непроглядную, как тьма и опасную, как крутой яр. Он попытался стремительным рывком выскочить из нее. На миг вынырнув, словно со стороны увидел, как к нему, отчего-то лежащему навзничь под кленом цвета зимы, не помня себя, с лицом, перекошенным страхом, бежит Его Женщина. А где-то далеко позади нее сиротливо и одиноко стоит очаровательный, светловолосый малыш. Он сделал попытку улыбнуться ей, силясь успокоить, как совсем рядом услышал ее, полный отчаяния и ужаса, крик:
      - Се-ре-е-ежа-а-а!!!
      А потом все звуки и цвета разом померкли и осталась лишь бесконечная, снежная равнина, по которой, мощно выбрасывая в прыжке тела, ему навстречу наслась волчья стая. Ближе, ближе, ближе... И вот он уже смог различить вожака. Это был Рогдай... Серж улыбнулся и прошептал:
      - Волки, братья, родные бродяги...
      Я всего натерпелся, поверь! Как затравленный, загнанный зверь,
      Рыскать в поисках крова и мира Больше я, наконец, не могу
      И один, задыхаясь, бегу Под ударами целого мира.
      Зависть, Ненависть, Деньги, Нужда - Неотступных ищеек вражда
      Окружает, теснит меня; стерла Дни и месяцы, дни и года
      Это мука. Обед мой - беда, Ужин - ужас, и сыт я по горло!
      Но средь ужаса гулких лесов Вот и гончая злей этих псов,
      Это смерть! О, проклятая сука! Я смертельно устал; и на грудь
      Смерть мне лапу кладет, - не вздохнуть, Смерть грызет меня, - смертная мука.
      И, терзаясь, шатаясь в бреду, Окровавленный, еле бреду
      К целомудренной чаше и влаге. Так спасите от псов, от людей,
      Дайте мне умереть поскорей, Волки, братья, родные бродяги!
      ЭПИЛОГ
      ... Он вышел на улицу, осторожно держа за руку двухгодовалую дочку. День был пасмурный, но еще, по-сентябрьски, теплый и тихий.
      - Ну-ка, Полинка, пошли поглядим, кто там у Амура и Уды на сей раз народился.
      Анна из окна, со счастливой улыбкой на лице, наблюдала за дочкой и мужем. Они, не торопясь, пересекали широкий двор, направляясь в сторону сарая, где у Уды вчера родилось двое потешных и забавных щенков.
      Она отошла к столу, продолжая прерванную стряпню и поэтому не увидела, как вдруг покачнулся Ерофей, жадно глотая ртом воздух. Лицо его побледнело и он, превозмогая сдавившую грудь и сердце боль, тем не менее, крепче сжал руку дочери, закрывая глаза и безвучно шепча молитву.
      Дочка, остановившись, неперпеливо дергала его за руку, но он ни в силах был сделать хотя бы шаг. Его парализовало и сковало летящее в мыслях странное и непонятное видение: по снежной, бескрайней равнине, мощными прыжками пожирая расстояние, стремительно неслась волчья стая, с крупным, сильным вожаком во главе. А навстречу ей, обессиленный, спотыкаясь и падая, брел уставший, ни в силах уже противостоять ледяным, резким порывам ветра, человек.
      Ерофей, задыхаясь от острой, кинжальной боли, мысленно постарался сосредоточиться на этом видении. Но когда, наконец, он смог разглядеть человека, силы окончательно покинули его и он почувствовал, что сейчас рухнет замертво.
      - Нет... - шептал Мишель Рубецкой, пытаясь вздохнуть глубже. Сынок... вставай! Ну же... Сережа! Господи! - взмолился он в отчаянии, медленно оседая на землю и судорожно сжимая маленькую ручку дочурки : Господи! Пусть лучше я! Волею своей, Всемогущий и Всепрощающий, оставь детей! Не карай, Господи... Прошу тебя...
      - Папа, - смеясь, дергала его за руку Полина, думая, что отец придумал какую-то новую с ней игру, - нешто ночь на дворе? Пошто разлегся-то? Гляди-ка, хмарь расходится, солнышко показалось...
      ... В это время, в старой обители на Оленгуе, по потемневшему лику Богородицы "Одигитрии" покатились чистые, прозрачные капли слез...
      ... И в это же время, в далеком Квебеке, на подворье Русской Православной Зарубежной Церкви в Монреале, чистыми, прозрачно-светлыми каплями оросился лик чудотворной иконы Божией Матери "Иверская Монреальская"...
      ... Вначале камера бесстрастно фиксировала фрагменты тела лежащего на койке человека... Он тяжело дышал. Чувствовалось, любое движение причиняет ему невыносимую боль и вызывает приступы мучительного кашля. Несмотря на ужасное свое состояние, человек был в сознании. И он... заговорил:
      - Стив, я знаю, ты видишь и слышииь меня. Я скоро умру. Прошу тебя, поверь всему, что я скажу... В результате последних экспериментов, мы получили атипичный штамм - совершенно уникальную, неизвестную форму. Поверь, он имеет разум! Стив, я понял: мы стали опасны для всего живого на планете... у природы иссякло терпение и она решила защищаться от нас, людей... Посмотри на меня, Стив... Это начало войны...
      ... Борис Николаевич сделал многозначительную паузу и выдал на одном дыхании: - А передал он мне, Миша, дневник атамана Семенова. И цену тетрадочкам назвал...
      Михаил Спиридонович откинулся на спинку кресла и шумно выдохнул, ошеломленно глядя на Родионова:
      - Борис, ты хоть понимаешь, что сейчас рассказал?!!
      - Миша, цена этого дневника... 500 миллионов долларов, - в волнении, шепотом проговорил Борис Николаевич.
      ... Было 5часов 40 минут 17 секунд. Черный яр накрыла невидимая, но страшная взрывная волна человеческих страстей.
      - Ослепи их!!! - приказала Золоту Джума. - У слепых только одна дорога - НА ПИР ЧУМЫ. Добро пожаловать!!!
      Крым, Керчь. Январь-июль 2002 года.