— Может быть, — буркнул Тейсман, скользнув по госсекретарю неприязненным взглядом. — Но тон тоном, а лично меня в их ноте поразил один принципиальный пункт.
— Вопрос о Звезде Тревора? — спросила Причарт.
— Именно, — кивнул Тейсман. — Они сочли необходимым уточнить, включаем ли мы Звезду Тревора в число оккупированных систем, в отношении которых мы требуем принципиального признания нашего суверенитета. Для меня совершенно очевидно, что не включаем, но сейчас, вспоминая текст нашей ноты, мне кажется, что я понимаю, как могло получиться, что наша формулировка была истолкована неверно. Если они восприняли неточность как требование возврата системы, официально включенной в состав Звездного Королевства, то подобное непонимание — зловещий симптом.
— Вообще-то, — указала Причарт, — это лишь один из пунктов, которые меня беспокоят. Будь у них желание сесть за стол переговоров с позиции доброй воли, любые недоразумения мы бы сумели урегулировать за считанные дни. Хотя, конечно, ваша озабоченность мне понятна.
— Но у этого есть и оборотная сторона. — Генеральный прокурор Деннис Ле Пик похлопал по лежавшему перед ним бумажному экземпляру ноты Декруа. — Они просят разъяснений. Мне кажется, это важно. Особенно в сочетании с последними словами о необходимости “выйти из тупика взаимно антагонистических позиций”.
— Ну, это как раз обычное словоблудие! — возразил Тони Несбит. — Звучит хорошо, возможно они ожидают, что это хорошо воспримут газеты и общественное мнение, но за такими фразами ничего на самом деле
не стоит. Иначе они сделали бы в ответ на последнюю нашу ноту хотя бы символическую уступку.
— Не исключено, что вы правы, — сказал Ле Пик, хотя, судя по тону, придерживался иного мнения. — С другой стороны, просьба о разъяснении может быть косвенным способом дать понять, что их тоже беспокоит этот вопрос и что здесь есть некий простор для маневра. Будь их единственной целью подготовка общественного мнения к неизбежности возобновления военных действий, они не стали бы требовать разъяснений. Они бы просто сделали вывод, что мы требуем возвращения Звезды Тревора, и с негодованием отвергли наши “необоснованные претензии”.
— Это вполне возможно, — задумчиво согласилась Причарт.
— Ну,
всёвозможно, — уступил Несбит. — Просто мне кажется, что некоторые варианты более вероятны.
— Мы все это прекрасно знаем, — парировал Ле Пик. Несбит сердито посмотрел на него, но под суровым взглядом Причарт на большее не решился.
— Довольно, — сказала президент, — мы можем до хрипоты спорить о том, как следует понимать те или иные слова манти, но пользы от этого мало. Думаю, с тем, что такой ответ Мантикоры никого из нас не устраивает, согласны все?
Она обвела взглядом стол. Участники заседания были единодушны. На самом деле те министры, которые наиболее последовательно поддерживали президента в её противостоянии с Джанколой, выглядели даже более разгневанными, чем сторонники госсекретаря. Ей было бы интересно знать, насколько такая реакция объясняется искренним раздражением поведением манти, и насколько тем, что предсказания Джанколы относительно неуступчивости Звездного Королевства оправдываются.
Причарт заставила себя затянуть паузу, сознавая опасность сильного, туманящего голову гнева. Поддавшись гневу, люди слишком часто принимают поспешные решения.
— С другой стороны, — заставила себя сказать она, — Том и Деннис, указывая на то, что вопрос о Звезде Тревора потенциально создает пространство для дипломатического маневра, тоже правы. Поэтому я предлагаю направить им ответ, содержащий недвусмысленное признание их суверенитета над этой системой.
Кое-кто из давних сторонников Джанколы явно хотел возразить, но госсекретарь первый выразил одобрение услышанному энергичным кивком.
— А как насчет заключительного раздела? — спросил Ле Пик. — Примем его к сведению и также выразим желание “выйти из тупика”?
— Я бы не советовал, — задумчиво сказал Джанкола и в ответ на подозрительный взгляд Ле Пика пожал плечами. — Не стану утверждать, Деннис, будто это плохая идея, просто не уверен, что она такая уж хорошая. Мы затратили определенные усилия, чтобы показать наше недовольство тем, как они долго от нас отмахиваются. Если мы направим им короткую ноту — возможно, касающуюся только одного конкретного вопроса, — и будет понятно, что мы стараемся учитывать их законные интересы — их
законныеинтересы, Деннис, — но не собираемся вдаваться в то, что Тони назвал “словоблудием”, они поймут главное. Мы готовы проявлять здравый смысл, но не собираемся отступать от требования серьезности переговоров. По существу, чем короче будет нота, тем доходчивее передаст она эти наши соображения, особенно после многословия наших последних посланий.
Причарт уставилась на него с тщательно скрываемым удивлением. С каким бы недоверием ни относилась она к его конечным целям, оспорить логику этого суждения было трудно.
— А по-моему, как-то отреагировать на этот пассаж все же стоит, — не согласился Ле Пик. — Я не вижу вреда в указании на наличие связи между нашей позицией по Звезде Тревора и выраженным ими желанием найти выход из тупика.
— Ваша позиция мне понятна, Деннис, — заверил его Джанкола. — Возможно, вы даже правы. Просто, по моему мнению, в общении с этими людьми мы уже использовали столько слов, что, наверное, пора прибегнуть к брутальной лаконичности. Особенно в сочетании с нашей готовностью пойти
имнавстречу в важном вопросе. По меньшей мере смена ритма внесет в переговоры какое-то свежее веяние.
— Мне кажется, Деннис, что Арнольд прав, — сказала Причарт.
Ле Пик посмотрел на неё и пожал плечами.
— Может быть, — сказал генеральный прокурор. — Возможно, сказывается мой многолетний опыт сражений с кодексами законов и слушаний дел в суде. Там нельзя допускать риск возможной двусмысленности, так что все растолковывается по два-три раза.
— Значит, решили, — сказала Причарт. — Давайте посмотрим, насколько кратко и точно — и при этом, разумеется, вежливо — мы умеем выражать свои мысли.
* * *
Откинувшись в удобном кресле, Арнольд Джанкола смотрел на дисплей, на “кратко и точно” выраженные в тексте послания мысли и ощущал непривычный холодок, чересчур похожий на страх.
Он внес в документ лишь одно-единственное изменение — вычеркнул слово из двух букв, — но в первый раз почувствовал неуверенность в себе. С того самого момента, как он начал готовить крах внешней политики Причарт, он знал, что такой момент непременно наступит, ибо он играет с огнем. И вот решающий миг настал: передав этот текст Гросклоду, он скомпрометирует себя окончательно и бесповоротно. Изъяв из текста всего одно слово, он исказил его смысл до такой степени, что отговориться стремлением что-то уточнить или подчеркнуть будет уже невозможно. Если факт намеренного изменения текста президентского послания когда-нибудь всплывет, его политическая карьера закончится навсегда.
“Странно, — подумал Арнольд, — а ведь даже приблизившись вплотную к этой грани, я, по существу, не нарушил никаких законов”. Наверное, должен был существовать особый закон, запрещающий государственному секретарю вносить поправки в уже согласованный текст дипломатической переписки. Но его не было. Джанкола тайно, но тщательно ознакомился с юридической стороной проблемы. Его действия нарушали добрый десяток инструкций и правил ведения дипломатической документации, но любой толковый адвокат возразит, что это лишь инструкции, что они не прошли утверждения Конгрессом и что государственный секретарь вправе изменять инструкции своего собственного департамента. Конечно, в суде такая трактовка могла пройти лишь при особо снисходительном судье, но Арнольд как раз знал, где такого найти.
Другое дело, что формальности не будут иметь никакого существенного значения для его будущей судьбы, если маневр закончится поражением. Ярость Причарт перехлестнет любые границы, а его предательство — наедине с собой Джанкола признавал, что совершает именно предательство, — поднимет в Конгрессе волну поддержки, и президент беспрепятственно отправит его в отставку. Даже бывшие единомышленники набросятся на него, как голодные волки.
Однако Арнольд знал, что никакие сомнения, никакие опасения не заставят его отступить от задуманного. Поздно. Он зашел слишком далеко, слишком много поставил на карту. Кроме того, что бы там ни думала Причарт, правительство Высокого Хребта никогда не согласится на переговоры с позиции доброй воли. Он сделал все, что мог, убеждая в этом кабинет, а главное — тут Арнольд мрачно усмехнулся — стараясь убедить в этом Причарт. Но в полной мере эту истину они не усвоили.
Нет. Нужен еще один урок. Еще одна мантикорская провокация. Анрио, Ле Пик, Грегори и Тейсман все еще верили, что каким-либо образом можно достигнуть соглашения, что Республике надо только хорошенько подумать, подождать ещё, набраться терпения. Остальные члены кабинета уже приняли точку зрения Джанколы... да и сама Причарт, насколько он может судить, склоняется к этому. Другое дело, что её нынешнее раздражение не заменит силы воли, требующейся, чтобы с вызовом посмотреть в глаза Мантикоре, со всем её Королевским Флотом, да так, чтобы Высокий Хребет содрогнулся. Элоиза в любой момент может отступить, дать слабину, начать искать не столь радикальное решение. И вот для того, чтобы обнаружить перед всеми её беспомощность и добиться сплочения кабинета вокруг
своейпозиции, ему нужен еще один толчок. Тогда возникнет ощущение настоящего, глубокого кризиса.
Ещё раз взглянув на текст ноты, Джанкола глубоко вздохнул и нажатием клавиши отправил документ послу Гросклоду.
Глава 48
— Прошу прощения, сэр.
Сэр Эдвард Яначек поднял глаза с видом крайнего раздражения. В дверном проеме обнаружился его личный секретарь. Лицо Первого Лорда Адмиралтейства приобрело выражение, близкое к грозовому. Этот человек служил у него достаточно долго, чтобы знать: входить в служебный кабинет без разрешения нельзя. Особенно когда хозяин кабинета разбирается с документом вроде последнего донесения этой психопатки Харрингтон.
— Что такое? — рявкнул раздраженный Яначек, но секретарь, вопреки ожиданиям, не исчез, и брови Яначека сошлись, как два грозовых облака.
— Прошу прощения за вторжение, сэр, — быстро заговорил секретарь, но... там... то есть я хотел сказать, к вам посетитель, сэр!
— Ради всего святого, что ты там бормочешь? — в бешенстве спросил Первый Лорд.
В его сегодняшнем расписании значилась единственная встреча, назначенная на четыре часа, с Саймоном Чакрабарти, и секретарь об этом знал — именно этот неуклюжий идиот отвечал за расписание Первого Лорда!
— Сэр, к вам граф Белой Гавани, — в отчаянии выпалил секретарь и исчез в дверях, словно юркнувший в норку сфинксианский бурундук, за которым по пятам гонится древесный кот.
У Яначека от изумления отвисла челюсть. Он успел лишь опереться руками о стол и начать приподниматься, как дверь кабинета снова отворилась и на пороге появился рослый голубоглазый мужчина в усыпанном лентами наград парадно-выходном мундире.
Отвисшая челюсть Яначека защелкнулась, словно медвежий капкан, растерянность в его глазах сменилась злобным огнем. Граф Белой Гавани имел полное право явиться в Адмиралтейство при полном параде, а четыре золотые звезды на воротнике и переливающееся скопление лент на груди вполне объясняли неспособность секретаря попросту завернуть незваного гостя. Как бы ни хотелось Первому Лорду, он не мог винить подчиненного, он чувствовал, что этот мундир воздействует и на него самого. Правда, ощущение было несколько иное: будь он сам в форме, его воротник украшали бы три звезды, а не четыре, причем на действительной службе сэр Эдвард заслужил только две.
Но в этом кабинете вес имеет не звание, а должность, напомнил себе Первый Лорд и, вместо того чтобы подняться на ноги, рухнул обратно в кресло. Это был демонстративный и грубый отказ приветствовать графа Белой Гавани, и Яначек почувствовал прилив удовлетворения, увидев, как в этих холодно-голубых глазах промелькнули искорки гнева.
— Что вам нужно? — резко спросил он.
— Вижу, Эдвард, вы, как и прежде, не блещете учтивостью по отношению к своим гостям, — усмехнулся граф.
— Гости, рассчитывающие на учтивость, предварительно договариваются о визите через моего секретаря, — ответил Яначек тем же резким тоном.
— Который, без сомнения, изыскал бы бездну причин, по которым вы не смогли выделить у себя в расписании время, чтобы встретиться со мной.
— Не исключено, — проворчал Яначек. — Но если вы считаете, что я не желаю встречаться с вами, почему бы вам, черт побери, не оставить меня в покое?
На языке Хэмиша уже вертелась хлесткая отповедь, но вместо этого он сделал глубокий вдох и постарался успокоиться. Интересно, подумал он, понимает ли Яначек, что ведет сейчас себя как капризный ребенок. Впрочем, между ними всегда были такие отношения, и не стоило притворяться, что поведение Первого Лорда было неожиданным. Если честно, Яначек всегда при встрече проявлял себя с худшей стороны. Казалось, будто само присутствие извечного противника заставляло обоих немедленно лезть в драку, словно мальчишек на школьном дворе.
Но Белая Гавань, по крайней мере, отдавал себе отчет в происходящем. Это накладывало на него определенную ответственность, и он обязан был хотя бы попытаться вести себя как взрослый человек. И пусть он был уверен, что рациональной дискуссии по вопросу, который привел его сюда, не получится, но он был слишком важен, чтобы граф позволил вспыльчивому характеру Яначека спровоцировать на такую же вспыльчивость его самого.
— Послушайте, — сказал он размеренным тоном, — мы оба друг друга не любим, никогда не любили и впредь не будем. Не вижу смысла притворяться, тем более в отсутствие свидетелей. — Граф слегка улыбнулся. — Но, уверяю вас, мне бы и в голову не пришло бы явиться сюда, не будь мое дело настолько важным, чтобы это перевешивало скандал, которым обычно заканчивается каждая наша встреча.
— Ничуть не сомневаюсь в том, что человек ваших всем известных способностей и блестящего интеллекта весьма занят делами чрезвычайной важности, — саркастически ответил Яначек. — Что же могло сделать
моюперсону настолько важной, чтобы вы тратили свое драгоценное время в моем кабинете?
Белая Гавань едва не вспылил, но снова совладал с собой.
— Да, у меня есть дела, которыми я мог бы заняться вместо этого, — подтвердил он. — Но ни одно из них не дотягивает по важности до причины, приведшей меня сюда. Если вы уделите мне десять минут — так, чтобы мы при этом не задирались, как два забияки на детской площадке, — то нам, возможно, удастся разобраться с этой проблемой, и я избавлю вас от своего присутствия.
— Я, безусловно, приветствую всё, что приведет к данному результату, — фыркнул Яначек и качнулся в кресле, демонстративно не предлагая “гостю” сесть. — И что у вас на уме, милорд?
— Силезия, — кратко ответил Белая Гавань, внутренне кипевший оттого, что Яначек заставил его стоять, словно зеленого энсина, вызванного “на ковер”. Граф даже подумал, не сесть ли ему без приглашения — пусть Яначек взбесится! — но потом напомнил себе, что хотя бы один из них должен оставаться взрослым.
— Ах да, Силезия, — улыбнулся Яначек мерзкой улыбкой. — Где командует адмирал Харрингтон.
Намек был кристально ясен, и граф ощутил приступ раскаленной ярости. Придушить его оказалось труднее, но он справился — с огромным трудом — и несколько секунд молча буравил Первого Лорда холодным взглядом.
— Ну, — заговорил наконец Яначек раздраженным тоном, чувствуя себя неуютно под знаменитым ледяным взором Александера, — так что там с Силезией?
— Меня волнует то, что затевает там Республика, — рубанул Белая Гавань.
Лицо Яначека побагровело от гнева.
— А что, позвольте спросить, навело вас на мысль, что Республика вообще
что-либозатевает в Силезии? — проскрежетал Первый Лорд.
— Личная переписка, — лаконично ответил Белая Гавань.
— С адмиралом Харрингтон, надо полагать. — Взгляд Яначека стал жестким, как кремень. — Переписка, разглашающая секретную информацию офицеру, который не только не должен её знать, но даже не состоит на действительной службе!
— При чем тут секретность! — воскликнул граф. — Информация, которой поделилась со мной герцогиня Харрингтон, никогда не была засекречена, а даже если и была, вам должно быть известно, что все мои допуски к секретной информации сохраняют силу. И что я, как член Комитета по делам Флота Палаты Лордов должен знать всё, что касается флота её величества.
— Не надо вдаваться в мелочи, милорд!
— Я и не вдаюсь. Мы оба прекрасно понимаем, что в данный момент абсолютно не важно, нарушила ли герцогиня Харрингтон режим секретности. Если вы считаете, что нарушила, вы вправе инициировать расследование. Я бы это не рекомендовал, поскольку чем оно кончится, мы оба знаем. Но решать вам. В данный момент значение имеет только то, какой ответ вы намерены ей дать.
— Это не ваше дело, милорд.
— Ошибаетесь, — невозмутимо произнес граф Белой Гавани. — Я понимаю, что вы находитесь в подчинении непосредственно у премьера, а не у королевы, но её величество также располагает этой информацией.
Глаза Яначека расширились, а граф продолжил тем же невозмутимым, почти механическим тоном:
— Я нахожусь здесь не только по своей инициативе, но и по её повелению. Если сомневаетесь, милорд, предлагаю вам связаться с королевским дворцом и спросить её величество лично.
— Да как вы смеете? — Яначек наконец поднялся упершись сжатыми кулаками в стол, и перегнулся через него. — Как вы
смеетеменя шантажировать?!
— И в мыслях не было, — спокойно возразил Белая Гавань. — Я лишь проинформировал вас о желании её величества узнать, каковы планы Адмиралтейства относительно ситуации в Силезии.
— Если она хочет это знать, существуют подобающие каналы, по которым она может запросить информацию, — отрезал Яначек. — И вы к их числу не относитесь!
— К сожалению, — холодно произнес Белая Гавань, — “подобающие каналы” в последнее время несколько... засорились. — Он снова улыбнулся, но глаза его остались холодными. — Представьте ситуацию как гордиев узел, а меня в качестве нового Александра.
— Мать твою! — рявкнул Яначек. — Не смей больше являться в
мойкабинет и требовать от меня информации! Ты, может, и считаешь себя даром Божьим для долбанного флота, но для меня ты — всего лишь вышвырнутый за штат адмирал!
— Ваш взгляд на мою скромную персону меня совершенно не интересует, — презрительно произнес Белая Гавань. — Я жду ответа, который я мог бы передать королеве.
— Пошёл к чёрту, — рявкнул Яначек.
— Прекрасно, — резюмировал Белая Гавань с ледяной невозмутимостью, — если это ваши последние слова, они будут в точности переданы её величеству. Не сомневаюсь, что она немедленно созовет пресс-конференцию и не преминет рассказать средствам массовой информации о вежливости Первого Лорда Адмиралтейства. Мне почему-то не кажется, сэр, — улыбка графа Белой Гавани стала еще холоднее, — что премьер-министр будет вам за это благодарен.
Он повернулся к выходу. Яначек ощутил укол паники. Слишком слабый, чтобы одолеть его ярость, но достаточно острый, чтобы проникнуть сквозь неё.
— Постойте, — неохотно произнес он и, когда Белая Гавань вновь повернулся к нему, продолжил: — Вы не имеете никаких прав требовать от меня отчета, а её величество прекрасно осведомлена о конституционных каналах получения
еюлюбых сведений. Однако в силу вашего очевидного намерения, вопреки военным и дипломатическим интересам Звездного Королевства, слить средствам массовой информации важные данные, мне, видимо, не остается ничего другого, кроме как ответить на ваши вопросы.
— Относительно последствий обращения к средствам массовой информации мы с вами расходимся, — холодно заметил граф, — но в остальном, как ни странно, наши мнения совпадают, милорд.
— Что конкретно вы хотите знать? — процедил Яначек.
— Её величество, — с нажимом произнес Белая Гавань, — хотела бы знать об официальной реакции Адмиралтейства на донесение герцогини Харрингтон о действиях хевенитов в Силезии.
— На данный момент официальная реакция Адмиралтейства такова: донесение командующей станцией “Сайдмор” содержит слишком мало фактов, чтобы на их основании можно было прийти к каким-либо выводам;
— Прошу прощения? — поднял брови граф Белой Гавани.
— Единственный известный нам — и адмиралу Харрингтон — факт, — ответил Яначек, — сводится к тому, что один республиканский эсминец завязал бой — или был втянут в бой — с вспомогательным судном Флота Конфедерации, командовал которым мантикорский офицер, по заслугам переведенный на половинное жалованье более сорока стандартных лет назад. Почти вся команда эсминца погибла, а капитан вспомогательного судна передал фрагментарные сведения, изъятые, по его утверждению, из компьютеров уничтоженного эсминца.
Белая Гавань вытаращился на собеседника, на мгновение лишившись дара речи.
— Вы хотите сказать, что адмирал Бахфиш сфабриковал эти сведения в силу какого-то необъяснимого коварства? — спросил он.
— Я лишь хочу сказать, что на данный момент мы ничего не знаем наверняка, — парировал Яначек. — Да, ни одной причины, по которой Бахфиш мог бы сфальсифицировать подобные сведения, мне в голову не приходит, но из этого не следует, что такую вероятность и вовсе можно отбросить. Этот человек не носит мантикорский мундир уже сорок лет, и со службы он ушел не совсем добровольно, не так ли? Когда он служил её величеству, он обделался по полной программе — заметьте, при удивительно сходных обстоятельствах, — и я не вижу причины, почему бы и сейчас ему не сделать нечто подобное. А даже если нет, он, несомненно, затаил злобу из-за загубленной карьеры. Что делает из него идеальный источник, если кто-то хотел преднамеренно слить нам дезинформацию.
— Что за вздор! — фыркнул Белая Гавань. — Даже если бы Бахфиш сделал нечто подобное — и при этом позволил отстрелить себе обе ноги, лишь бы придать достоверности задуманной дезинформации, — герцогиня Харрингтон и её штаб подвергли проверке все записи и независимо опросили уцелевших членов экипажа.
— Да, и выделили оперативную группу для проверки системы, где должен был базироваться гипотетический “Второй флот”, — хмыкнул Яначек. — Только, насколько я помню, там ничего не нашли. Верно?
— Что абсолютно ничего не доказывает, — указал Белая Гавань. — Есть много причин, по которым флот, получивший приказ сохранять свое месторасположение в тайне, мог сменить дислокацию.
— Разумеется. Именно к такому выводу и подталкивает нас Тейсман.
— Тейсман? Теперь вы хотите сказать, что военный министр Республики пожертвовал эсминцем и всем его экипажем, чтобы убедить нас в своих воинственных намерениях?
— Разумеется нет! — отрезал Яначек. — Он не собирался ничем жертвовать. Он рассчитывал лишь на то, что его эсминец засекут и станут за ним следить. На кой еще черт он мог приказать двум военным кораблям открыто торчать на орбите единственной планеты сектора, на которой находится дипломатическая миссия Хевена? В звездной системе, регулярно посещаемой нашими патрулями! — Первый Лорд ехидно усмехнулся. — Ничего себе способ сохранить “тайну”. Вам не кажется, что для этой цели можно было бы светиться поменьше?
— Ну а зачем ему потребовалось, чтобы его эсминец в чем-то заподозрили и начали за ним следить? — вопреки собственному желанию и вопреки клокотавшему гневу, зачарованно спросил Белая Гавань.
— Да затем, чтобы мы поверили в то, во что поверила адмирал Харрингтон, — ответил Яначек терпеливым тоном человека, разговаривающего с маленьким ребенком. — Наши отношения с Республикой — вам это известно не хуже, чем мне, — неуклонно ухудшаются, а Тейсман, несмотря на все их публичные заявления, вовсе не уверен в их способности помериться с нами силами. Вот он и послал в Силезию два эсминца с заданием создать у нас впечатление, будто Новый Париж направляет туда экспедиционный корпус, который создаст угрозу Сайдмору. И в надежде, что это заставит нас перебросить в Силезию подкрепления, а результатом станет ослабление наших сил в решающий момент, когда перемирие прекратится.
— Понятно. — Несколько секунд Белая Гавань молча разглядывал Первого Лорда, потом покачал головой. — И каким же образом Тейсман собирался создать у нас такое впечатление с помощью своих эсминцев?
Тем самым, каким и создал. Без сомнения, предполагалось, что один из эсминцев — как это и произошло с “Гекатой” — будет замечен и сделается объектом слежки со стороны нашего военного корабля. Эсминец должен был взять курс на заранее намеченную звездную систему, а потом, якобы “внезапно” обнаружив, что его преследуют, резко уклониться в сторону от звезды, к которой так старательно привлекал наше внимание, а затем оторваться и вернуться в систему Гора “за новыми указаниями”. В любом случае, об инциденте должны были доложить на Сайдмор, и адмирал Харрингтон с её штабом наверняка сделала бы нужные выводы. Но вышло так, что за “Гекатой” увязался корабль, похожий на обычное силезское торговое судно, и республиканцы решили, что это даже лучший способ подсунуть нам дезинформацию. Надо думать, они собирались послать на борт “Смерти” команду, произвести досмотр, походя бросив пару намеков, и отпустить судно восвояси, со строгим приказом не приближаться к системе Марш. Естественно, любой силезский торговец тут же поспешил бы продать нам эти ценные сведения и попал бы прямо к адмиралу Харрингтон!
— А как быть с содержимым их компьютеров? — осведомился Белая Гавань.
— Это подстраховка, — уверенно заявил Яначек. — Разумеется, никто не строил расчета на то, что “Геката” будет захвачена или уничтожена, однако они учли возможность того, что их корабль может, на свою беду, привлечь внимание тяжелого или даже линейного крейсера. С учетом преимущества наших компенсаторов “Геката” не могла быть уверена, что сумеет скрыться, и на случай задержания эсминец снабдили легендой. Экипаж проинструктировали, а в компьютеры внесли неясные ссылки на “Второй флот”. Причем обрывочные, чтобы создалось впечатление, будто экипаж произвел попытку уничтожения баз данных, но не успел довести дело до конца. Они просчитались, приняв корабль Бахфиша за обычного торговца, но кто-то успел перед смертью осуществить страховочный вариант.
— Вы и вправду в это верите? — задушевно спросил Белая Гавань.
Яначек вскипел.
— Конечно верю! Разумеется, в каких-то деталях я могу и ошибаться, но никак, никоим образом нельзя представить себе, чтобы Тейсман мог хотя бы задуматься над идеей отослать так далеко от возможного театра боевых действий настолько мощную группировку, какой, по мнению Харрингтон, является этот “Второй флот”! Не сомневаюсь, что это ошибка оперативного планирования. И, разумеется, я не думаю, что Тейсман намеренно пожертвовал экипажем целого эсминца ради убедительности дезинформации, — операция наверняка задумывалась как тонкий отвлекающий маневр.
— На который вы не поддадитесь, не правда ли?
— Нет, милорд, не поддамся, — невозмутимо ответил Яначек, твердо глядя графу Белой Гавани в глаза.
— Милорд, — тихо произнес граф, — а вам не приходило в голову рассмотреть некоторые следствия того, что вы назвали отвлекающим маневром?
— Какие еще “следствия”?
— Если предположение герцогини Харрингтон об отправке в Силезию внушительных сил хевов все же верно, они могли оказаться там только с одной целью: для нападения на базу “Сайдмор” и уничтожения сайдморской группировки. Это очевидный акт возобновления военных действий, и наша реакция должна быть повсеместной. Не только в Силезии. Иными словами, если они готовы произвести атаку в столь далеком от наших стратегических центров регионе, как Силезия, то готовы и к возобновлению войны и в других местах, гораздо ближе к дому. Даже если предположить, что это была всего лишь попытка заставить нас распылить силы, это наводит на мысль о том, что
где-тоони планируют напасть. С помощью дезинформации можно добиться лишь временного эффекта: если за несколько недель — пусть даже месяцев — безрезультатных поисков “Второго флота” мы не найдем никаких его следов, высланные подкрепления мы начнем отзывать домой. После этого баланс сил вернется к изначальному, и Тейсман понимает это не хуже нас. Поверьте мне, он прекрасный стратег. Таким образом, я спрашиваю себя: если Тейсман добивается разделения наших сил, сознавая, что оно будет лишь временным, зачем оно ему понадобилось? Ответ напрашивается один: он планирует воспользоваться этим временным интервалом для нанесения удара здесь.
— Вам бы, милорд, не помешало сначала самому разобраться в своих гипотезах, — усмехнулся Яначек. — Вы явились сюда потребовать отправки подкреплений на Сайдмор, а теперь говорите, что, поступив так, мы сыграем на руку Тейсману.
— Я говорю вовсе не это, — огрызнулся Белая Гавань. — Я говорю, что, если вы в своих предположениях правы — во что я не верю, — это лишь подчеркивает реальность угрозы нападения. Если же правы не вы, а герцогиня Харрингтон, это уже не подчеркивает опасность, это её прямое подтверждение!
— Напряженность действительно велика, — сказал Яначек, произнося каждое слово так, словно откусывал кусок железного прута. — Опасность возобновления военных действий сейчас наиболее высока. Если вы хотите, чтобы я признал ошибочность решения о сокращении расходов на флот, то — не для протокола — я это признаю. Однако никакие материалы, предоставленные разведкой, не убеждают меня, что Флот Республики способен успешно вести против нас боевые действия.
— А если Флот Республики не согласен с вашим анализом?
— Тем хуже для них. Самоуверенность и глупость им дорого обойдутся.
— Может быть, вы хотя бы прикажете привести пикеты и базы в состояние повышенной готовности и усилите оборону Звезды Тревора?
— Наши пикеты и базы всегда находятся в состоянии высокой готовности, — отрезал Яначек. — Что до обороны Звезды Тревора, то, как вам хорошо известно, её обеспечивает одна из самых сильных группировок нашего флота, а форты терминала полностью введены в строй и имеют полный боезапас. Дальнейшее увеличение ударной мощи Третьего флота в настоящий момент смысла не имеет и может только обострить и без того натянутые отношения между республикой и Звездным Королевством.
