Он выразительно кивает.
      ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. ПОСЛЕДНИЙ НЕ ОСТАЕТСЯ В ОДИНОЧЕСТВЕ
      1. ПОЛНОЕ БЕЗДЕНЕЖЬЕ В НЕЙЛОЭ
      Конец ноября, скоро и декабрь; год кончается холодными буранами, мокрым и грязным снегом. Последние рабочие, копавшие картофель, сбежали. Неубранным остался большой участок, десять тысяч центнеров картофеля, если не больше. Сюда Вольфганг Пагель не любит заглядывать, гнев и стыд охватывают его при виде гниющей на поле ботвы, при мысли о гниющих в земле клубнях, а ведь в городе люди пропадают с голоду.
      "Много я наделал ошибок, - думает он. - Но откуда, черт возьми, мог я знать? Никто не говорил мне, а у меня всегда было столько хлопот на сегодняшний день, что я не мог заглядывать в завтрашний. Надо бы отправлять картошку прямо с поля на вокзал, тогда у нас водилось бы немного денег, их нам вечно не хватает. Теперь эти деньги лежат в картофеле, которому угрожают мороз и воры. Продать его можно будет только весной, а кто будет тогда хозяйничать здесь?"
      Молотилка поет и гудит - она слишком шумлива, слишком обращает на себя внимание. Во Франкфурте есть человек, который однажды дал Штудману вперед целую кучу обесцененных денег, на эти деньги был куплен автомобиль теперь купец требует свой товар. Времена меняются, в Берлине, по-видимому, перестал работать печатный станок, марка больше падать не будет: когда курс американского доллара достиг 4200 миллиардов, марка перестала падать. Может быть, она остановится на этом уровне - впрочем, не все ли равно?
      Молотилка гудит и поет - иногда она снабжает рожью франкфуртского купца, иногда купец остается ни с чем - его опережает другой. Тайный советник фон Тешов покинул прекрасный город Ниццу на Лазурном берегу, он живет в приятном городе Дрездене, точнее говоря в Лошвице, в санатории "Белый олень". Может быть, он хочет похудеть, может быть, у него разливается желчь при мысли о Нейлоэ. Или у старой барыни расстроились нервы...
      Однако его посланцы часто посещают Нейлоэ. Это судебные исполнители. Знакомой фигурой стал для Вольфганга и веселый адвокат с красным лицом, изрезанным шрамами, с редкими светлыми волосами. Отец в Дрездене не зевает, у него безошибочный нюх и хороший аппетит. К тому же он заручился судебным решением. О, все в наилучшем порядке! Он снова перехватил триста центнеров ржи, целый вагон, предназначенный для франкфуртского купца...
      Пагель сидит у пишущей машинки, всего только половина девятого утра, он выстукивает письмо, которое надо сейчас же отослать на почту.
      "Уважаемый господин такой-то! К сожалению, должен вам сообщить, что погруженный в ваш адрес вагон ржи (Баден, 326485, 15 тонн) перед отправлением был конфискован на здешней погрузочной станции небезызвестным вам вторым кредитором господина фон Праквица. Прошу вас потерпеть еще несколько дней, я постараюсь возможно скорее отправить вам другой. Тем временем прошу вас подумать, не согласитесь ли вы забирать предназначенный для вас хлеб непосредственно с молотилки грузовиком. Как я уже объяснил вам при личном свидании, что дело тут не в недостатке доброй воли или возможности..."
      А что говорят на это хозяева, владельцы виллы?
      Они ничего не говорят!
      Ротмистр вообще предпочитает не говорить, он тихонько сидит возле жены. А фрау Эва отвечает на его вопросы кивком.
      - Поступайте по своему усмотрению, господин Пагель. Вам дана доверенность...
      - Но ваш отец...
      - Ах, папа! Он не так уж плохо к нам относится. Увидите, когда все вконец запутается, отец приедет, наведет порядок - и будет сиять: вот, мол, какой я умный! Не правда ли, Ахим, папа всегда так делал?
      Ротмистр кивает в знак согласия, он улыбается.
      - Но у меня нет денег, чтобы расплатиться с людьми, - возопил Пагель.
      - Да продайте же что-нибудь, продайте коров, продайте лошадей. Зачем нам нужны лошади - теперь, в начале зимы, когда работы кончились?! Не правда ли, Ахим, зимой ведь лошади не нужны?
      Нет. Ротмистр согласен. Зимой лошади не нужны.
      - Арендный договор запрещает продавать живой инвентарь. Живой и мертвый инвентарь, фрау фон Праквиц, принадлежит не вам, он принадлежит господину тайному советнику.
      - Что это вы, уж не Штудманом ли себя воображаете? Вы опять про арендный договор? Дорогой господин Пагель, не создавайте нам трудностей! Для того вам и дана доверенность! Ведь всего-то осталось каких-нибудь несколько дней...
      Пагель вопросительно смотрит на фрау фон Праквиц.
      - Да, - говорит она с внезапной горячностью. - Я убеждена, что скоро наши поездки увенчаются успехом...
      Пагель уходит.
      Пагель добывает деньги и расплачивается с людьми. Пагелю не удается добыть деньги, и тогда он дает людям рожь или картофель, поросенка, масло, гуся...
      Пагель сидит за пишущей машинкой и выстукивает письмо:
      "У нас еще не обмолочено около четырех тысяч центнеров хлеба".
      "Правда это или ложь? - думает Пагель. - Сам не знаю. Уже несколько недель, как я не записываю в книги поступающее зерно, я совсем запутался, потерял всякое представление... - Он вздыхает. - Если кто-нибудь после меня займется этой лавочкой, он сочтет меня преступно легкомысленным. Концы с концами не сходятся... Когда тайный советник увидит... - Пагель вздыхает. - Ах, жизнь не тешит, не радует меня. Даже мысль о Петре не радует. Если я в самом деле когда-нибудь приеду к ней, я уверен, что разревусь, до того у меня сдали нервы. Но нельзя же теперь удрать! Нельзя же их покинуть! Они не достанут даже горючего для этой проклятой машины!"
      Он снова вздыхает.
      - Вы уж третий раз вздыхаете, господин Пагель, - говорит сидящая у окна Аманда Бакс. - А ведь только половина девятого. Как же вы проживете день?
      - Об этом и я себя иной раз спрашиваю, Аманда, - отвечает Вольфганг Пагель, благодарный ей за то, что она отвлекла его от дурных мыслей. - Но обычно день уж сам заботится о том, чтобы его прожили, и большей частью ни один день не был так плох, как я боялся с утра, и ни один - так хорош, как я с утра надеялся...
      Аманда Бакс собирается что-то ответить, она нетерпеливо выглядывает в окно. Не любит она этих мудреных изречений. Но у нее вырывается крик, крик ужаса:
      - Господин Пагель, поглядите!
      Пагель подскакивает к окну и видит...
      Он видит нечто, ползком передвигающееся по лужайке парка, человеко-животное, ползущее на четвереньках... Спереди оно ужасного зловеще-красного цвета, а сзади волочится что-то длинное, коричневое...
      С минуту Пагель стоит в оцепенении.
      - Лесничий! - кричит он. - Убили лесничего! - И выбегает из комнаты.
      2. ТРУС УМИРАЕТ ГЕРОЕМ
      Вольфгангу Пагелю нетрудно было поднять с постели старого лесничего Книбуша после того, как он его уложил. Напрасно доктор беспокоился. Человеку, который всю свою жизнь провел на свежем воздухе, тошно было лежать взаперти: в голове мутилось.
      - Я все боюсь, что стены свалятся мне на голову! - жаловался лесничий Пагелю. - Здесь так тесно, а она не позволяет открывать окно.
      Пожалуй, не теснота, не спертый воздух, не пчелы, о которых необходимо было позаботиться на зиму, и не охотничья собака, которую надо было каждый день кормить, так быстро подняли на ноги лесничего.
      Скорее всего выкурила его "она", жена. Всю жизнь прожили они бок о бок - и опостылели друг другу, так что уж и видеть друг друга не могли! Он не замечал жены, она не замечала мужа, изо дня в день они проходили один мимо другого, не говоря ни слова. Он шел в кухню, варил себе кофе и намазывал хлеб, а когда он уходил из кухни, приходила она и, сопя, варила кофе, и намазывала хлеб.
      Можно же так безнадежно, так отчаянно осточертеть друг другу. Они давно уже вышли из стадии вражды, ненависти, отвращения, теперь они вообще друг для друга не существовали. Давно уже! Еще прежде, чем он открывал рот, она уже знала, что он скажет, и он знал о ней решительно все, - что горох ей вреден, что при южном ветре она не слышит на левое ухо и что минога с лавровым листом кажется ей гораздо вкуснее, чем минога без лаврового листа.
      - Переезжайте в другую комнату, - продолжил Пагель. - В доме достаточно комнат.
      - Но ведь моя кровать всегда стояла здесь! Не могу же я на старости лет поставить ее в другое место. Да я ни за что не засну!
      - Тогда идите погулять, - ответил Пагель. - Доктор сказал, что свежий воздух и немножко движения могут только принести вам пользу.
      - Да, он так сказал? - боязливо спросил лесничий. - Значит, так и сделаю.
      Он был готов выполнить все предписания врача. Врач дал ему много хорошего: отдых от труда, деньги из больничной кассы, замечательное лекарство, дарящее беззаботный сон. И он сулил еще и многое другое: конец инфляции, пенсию, спокойный закат жизни.
      Итак, лесничий стал выходить на прогулку. Но и это оказалось сложным делом. В лесу, который тянулся за домом, лесничий Книбуш ни за что не хотел гулять. Достаточно он насмотрелся на лес в своей жизни, слишком даже довольно. Он и вправду из-за деревьев леса не видел. Видел только деревья, дававшие столько-то и столько-то кубометров дров, шпалы, дышла, колья... А когда он уж забредал в лес, ему казалось, что он вовсе не болен, что он на службе. Это все равно что отправить больного бухгалтера для поправки здоровья в его контору.
      Но в сторону деревни лесничий тоже не хотел идти. Люди всю жизнь корили его, он, мол, попросту бездельник, только и делает, что гуляет. И теперь он не желал прогуливаться у них на глазах, еще скажут, что они в самом деле были правы!
      Оставалась одна дорога - от лесничества мимо картофельных буртов почти прямиком в имение Нейлоэ, к усадьбе и конторе. Этой единственной дорогой и пользовался лесничий для своих прогулок; он проходил по ней регулярно, несколько раз в день, и с особенной регулярностью, несколько раз в день, навещал он в конце своего пути контору.
      Оказывается, что лесничий на склоне дней обрел настоящего друга - и эту веру Пагель не хотел разрушать. Порой он вздыхал, видя, что лесничий явился снова, а между тем старик, сопя, садился на стул и целых полчаса не сводил глаз с молодого человека. Не то чтобы он мешал, если Пагель был занят, он не говорил ни слова, только позволял себе разок-другой восторженное восклицание. Видя, например, Пагеля за пишущей машинкой, он выкрикивал что-нибудь вроде: "Нет, каково! Точно из пулемета! Ведь надо же!"
      Нет, он не мешал, но было тягостно чувствовать на себе взгляд этих круглых выцветших тюленьих глаз, полных беспредельной преданности, восторженной дружбы. Тягостно потому, что Пагель не мог ответить на это чувство. Нет, он не особенно любил лесничего, этого старого труса - и что он в конце концов сделал, чтобы заслужить такую дружбу? Почти ничего: телефонный звонок врачу, жалкий паек, два-три коротких посещения...
      Когда это становилось невыносимо, Пагель прерывал свою работу:
      - Идемте, господин Книбуш, надо поглядеть, нет ли новых мышиных нор в картофельных буртах, я немного провожу вас.
      И лесничий всегда с готовностью вставал и отправлялся с Пагелем. Ему и в голову не приходило, что друг его выпроваживает, хочет сплавить. Но после того, как они два-три раза проделали это путешествие, старому Книбушу пришло на ум, что он мог бы избавить своего друга хотя бы от этой работы. С этих пор, совершая свою утреннюю прогулку, по пути к конторе он осматривал картофельные бурты. И докладывал: в шестом, седьмом, одиннадцатом есть ямы. На северном конце, в середине, на южном конце...
      Он очень старался.
      - Да, вы вздыхаете, господин Пагель, - зло сказала ему Аманда. - А могли бы с спокойной совестью сказать Книбушу, что вам мешает это вечное сиденье и гляденье! Ведь старик не церемонился с людьми, и если вы не хотите сказать, то скажу я!
      - Нет, не скажете, Аманда! - ответил Пагель и так выразительно, что Аманда действительно ничего не сказала Книбушу.
      Сеял тонкий дождик, при полном отсутствии ветра, когда лесничий в этот день вышел из дому. Было не светло и не темно, даже не сумрачно, был один из тех скучных, тоскливых осенних дней, которые своей мертвенной бледностью как кошмар ложатся на сердце молодого человека. Но старого лесничего радовала погода, он был уверен, что застанет в конторе своего молодого друга. По такой плохой погоде тот не выйдет в поле, а займется письменной работой. Лесничий нахлобучил старую фетровую шляпу, накинул дождевик и отправился в путь.
      Он шел, сложив на животе руки, которым было тепло и сухо под плащом, медленным, шаркающим шагом брел он по направлению к усадьбе. Если подумать, никогда еще не жилось ему так хорошо, а от хорошей жизни и на душе было легко. Ему даже не приходилось бояться возвращения тайного советника. По почину Пагеля доктор написал господину фон Тешову, и старый хозяин ответил своему старому лесничему не в сердитом, а в самом дружеском тоне: пусть Книбуш постарается стать на ноги, чтобы обучить своего преемника всему, что он знал о повадках дичи, уловках лесного управления и плутнях местных жителей, а о службе пусть больше не тревожится!
      Ничего-то старый барин не знал! Лесничий вообще ни о чем больше не тревожился. А тем более о лесе; но, может быть, он досадовал хоть немножко, находя ямы в картофельных буртах? Ведь они причиняли столько забот и хлопот его лучшему, единственному другу Пагелю! Да, конечно; но лесничего Книбуша радовали эти ямы, ибо если есть ямы, значит есть о чем доложить другу, можно быть ему полезным!
      Весьма довольный, старик обходил картофельные бурты сначала с одной стороны, а потом с другой. Но, к сожалению, он, как и ожидал, ничего не нашел: в эту чертову погоду у людей нет охоты даже воровать. Одежды нет с самой войны, и мужчинам не хочется промочить единственный серый китель, привезенный с фронта.
      По-видимому, сегодня не о чем будет докладывать Пагелю, и это досадно. Наконец Книбуш дошел до седьмого, последнего бурта. И на другой стороне его, обращенной к лесу, отыскал-таки желанную нору, и еще какую, здесь выгребли по меньшей мере шесть или восемь центнеров картофеля!
      Лесничий мог бы этому порадоваться и пойти с докладом к Пагелю, но вместо этого он стал задумчиво оглядывать протоптанную дорожку, которая вела от ямы к картофельной куче прямо в сосновый заказник. Земля размокла от дождя, и ясно видно было, что картофель не свален в ручную тележку и не отвезен по шоссе в деревню. Свежие следы говорили, что картофель сложен в заказнике, и, должно быть, все еще лежит там.
      Лесничего мучило старческое, зудящее, как чесотка, любопытство; лесничего подгоняло чутье охотника; если всю свою жизнь выслеживаешь дичь, то на старости лет не пройдешь равнодушно мимо следа. Лесничего разбирала охота доложить своему другу Пагелю нечто из ряда вон выходящее.
      Ни на минуту не приходила ему в голову мысль, что идти по этому следу опасно для жизни. Те, кто ворует картофель, безобидные люди. Такие хищения караются штрафом, который взимается обесцененными бумажными деньгами. Пойманный вор не очень-то беспокоится о суде. Если лесничий колебался, то лишь памятуя свое твердое решение ни о чем больше не хлопотать, не тревожиться. Но ему хотелось оказать услугу Пагелю, и лесничий крадущимся шагом пошел навстречу своей судьбе.
      Нечего было опасаться и того, что сквозь сосновую чащу придется пролезать с трудом, с шумом и треском. За эти годы люди порядочно здесь похозяйничали. Они наворовали столько хворосту и дров, что заказник основательно поредел, и в нем можно было разгуливать так же беспрепятственно, как в просторном строевом лесу.
      И лесничий очень быстро пришел на то место, где возвышался маленький холмик картофеля. "Профессор Вольтман", - установил он сорт картофеля. Хочет, должно быть, откормить им своих свиней!"
      Тут лесничий что-то почувствовал. Почувствовал, что он здесь не один, почувствовал на себе чей-то взгляд. Он поднял глаза и увидел под соснами человека, который сидел, расстегнув брюки, на корточках, спокойно смотрел на лесничего и справлял свою надобность.
      - Вот так так! Что вы тут делаете? - удивился лесничий.
      - Оправляюсь, - ответил человек с любезной ухмылкой.
      - Вижу, - весело отозвался лесничий. Э, будет что порассказать Пагелю! - Так это вы украли картошку?
      - Конечно, - заявил человек, неторопливо делая свое дело.
      - Но кто же вы такой? Что-то я вас не помню! - недоумевал лесничий. Ему казалось, что он знает наперечет все население на двадцать километров вокруг, но этого он безусловно еще не видел.
      - Посмотрите на меня хорошенько, - сказал тот. Он встал и начал спокойно застегивать штаны. - Уж вы меня узнаете.
      Весь разговор велся в таком добродушном тоне, так весело - да ведь кража картофеля и в самом деле не была каким-нибудь серьезным преступлением, - что лесничий рассматривал незнакомца в полном спокойствии. Он все еще стоял, пряча руки под плащом, сложив их на животе, и смотрел, как приближается к нему незнакомец. В нем не шевельнулось ни малейшего чувства тревоги. Зато он все сильнее удивлялся. Этот модный костюм с гольфами, серый в серую полоску, был ему прекрасно знаком!
      - Да ведь на вас костюм ротмистра! - крикнул ошеломленный Книбуш.
      - Все-то вы замечаете, господин лесничий, - ухмыляясь, сказал незнакомец. - Не правда ли, он очень мне идет?
      Человек стоял теперь прямо перед лесничим и смеялся.
      Но что-то в этом смехе, в тоне слов, в близости человека не понравилось лесничему.
      - А теперь скажите, кто вы такой? - приказал он строже. - Я вас не знаю.
      - Так узнаете! - воскликнул другой.
      С быстротой молнии ухмылка на его лице сменилась выражением ненависти, с быстротой молнии он обхватил лесничего, и тот не мог даже шевельнуть руками под плащом.
      - Что же это такое? - беспомощно крикнул лесничий, все еще не понимая и лишь слабо сопротивляясь.
      - Кланяться вам велел ваш друг Беймер! - крикнул человек прямо в лицо лесничему.
      В ту же минуту лесничий услышал ужасный треск. Трещало у него в черепе. Что-то ослепительно блеснуло...
      "Должно быть, их двое, один ударил меня по голове сзади!" - успел еще подумать лесничий...
      Затем все сделалось красным, красное постепенно сделалось черным - он почувствовал, что падает - и все было кончено!
      Медленно приходил в себя лесничий. Медленно возвращалась к нему память. Она зацепилась за последнюю мысль, мелькнувшую в голове.
      "Их было двое, - думает лесничий. - Одного я не знаю, но тот, кто сзади хватил меня по черепу, должно быть, Беймер".
      "И совсем это не страшно быть убитым, - думает он. - Этого я тоже боялся всю жизнь, а совсем не страшно..."
      Ни на одну минуту лесничий не думает, что он уцелеет. Ведь он слышал треск - этот негодяй Беймер, вероятно, раскроил ему череп. Все-таки настиг его... Болит не очень, скорее давит... И мешает что-то теплое, бегущее по лицу. Кровь, должно быть. Он видит ее, вот от этого он и становится таким легким, ничего тут нет неприятного...
      "Ушли они по крайней мере?" - только теперь подумал лесничий.
      Он прислушивается, но ничего не слышит. Полная тишина, ни шороха; ни один сучок не затрещит.
      С трудом двигает он головой вправо и влево. Он не может двигать глазами, приходится поворачивать всю голову, но никого не видно, они ушли. "Решили, что мне капут, - думает лесничий. - Да не так-то скоро дело делается!"
      Старому лесничему Книбушу в сущности не плохо лежать, ему в жизни бывало и похуже. И тяжело и легко: руки и ноги отяжелели, но голова становится все легче, и с груди точно бремя спало. Он размышляет, надо ли что-нибудь сделать, и что именно... Но зачем ему в сущности что-нибудь делать?
      Холод усиливается, - ледяной холод, он поднимается от конечностей, - но это можно вынести, ведь сюда, к картофельным буртам, еще до обеда придут люди. Это недалеко, достаточно окликнуть их, они найдут его, понесут домой, уложат в постель - он всегда хотел умереть в постели.
      Старый лесничий, у которого медленно, капля по капле, уходят из зияющей раны в голове последние силы, подкладывает руку под голову, ему почти удобно лежать. "Не так уж это страшно, - еще раз подумал он. - Кабы знать, что даже самое страшное не так уж страшно, то вообще ничего в жизни не пришлось бы бояться!"
      Он пытается высчитать, когда же сюда придут люди; ведь надо набрать картофеля для свинарни. Самое большее через два часа, столько-то он еще потерпит, а затем сможет умереть у себя в постели...
      "А как же Пагель? - вдруг приходит на ум лесничему. - Мой друг Пагель будет меня ждать! Я всегда приходил к нему рано утром и докладывал о норах в картофеле, а сегодня не приду! Пагель будет меня ждать!"
      Он закрывает глаза, сладкое это чувство для старого изношенного человека - кто-то будет его ждать. Он слышит, как Пагель спрашивает Бакс, в ушах явственно раздается звук неизменно приветливого молодого голоса: "Где это пропадает сегодня наш старый Книбуш? Ведь он еще не явился ко мне с докладом. Подумайте, Аманда!"
      Книбуш улыбнулся.
      Но затем он весь напрягся. Что-то кольнуло его. Он не явится с докладом! Сегодня ему есть о чем доложить, а он не явится!
      "Да ведь меня уже скоро найдут! - утешает он себя. Но это не помогает. - Я все слабею, - думает он. - Все холодею. Пожалуй, не смогу позвать, не смогу говорить - будет слишком поздно".
      Он пытается сдвинуть голову с места. Хорошо бы по количеству вытекшей крови определить, сколько еще осталось ему жить, - но он не может. Это слишком трудно.
      В душе его начинается жестокая борьба. Умирающему хочется спокойно лежать, чувствовать, как потихоньку уходит жизнь, хочется покоя... Но человек и друг в нем говорят, что он должен пойти и доложить. Здесь снова объявился Беймер - и с ним другой, незнакомец - два опасных человека, два хищных волка!
      - Да не могу же я! - стонет он. - Не могу я идти!
      "Не можешь идти, так ползи!" - приказывает беспощадный голос.
      - Всю жизнь я не знал покоя, дай мне хоть спокойно умереть! - молит он.
      "В могиле отдохнешь, а теперь ступай доложи!" - беспощадно требует голос.
      Старик, этот конченый человек, этот трус, этот ничтожный болтун переворачивается на живот, выгибает спину, подтягивает ледяные конечности. Воля, безжалостная воля к исполнению долга, всегда, вопреки всей его природе, держала его в узде, не позволяла распускаться. Она еще раз толкает его на последнее, крайнее напряжение: старый лесничий Книбуш ползет на всех четырех по лесной тропе и когда доползает до брошенного на землю мешка, он прихватывает его и тащит за собой со смутной мыслью, что у него в руках улика.
      Как ужасная зеленая улитка с пурпурно-красной головой ползет он по лесу. Доползает до поляны, где картофель. С надеждой подымает голову. Но никого не видать.
      - О боже, боже! - стонет он. - Неужто мне никто не поможет?
      И продолжает ползти. Он пробирается с поляны на дорогу и, ползком продвигаясь вдоль парка, видит в заборе незамеченную прежде дыру - ее видно только снизу, и он протискивается в эту дыру, чтобы сократить дорогу.
      Книбуш делает все правильно и точно, как если бы мозг его еще работал. Но мысль только смутно брезжит в нем, все, что может дать тело и дух, подчинено непреклонной воле, которая заставляет его ползти все дальше и дальше. Он уже не думает о Пагеле, о Беймере, о ледяном холоде, о своей ране. Не думает о мешке, который он ценою таких мук все еще тащит за собой - он думает только о том, что должен ползти. Ползти, ползти, ползти... пока не погибнет. И он падает без сил в тот момент, когда Пагель кричит ему:
      - Боже мой, Книбуш, дорогой Книбуш, что же с вами сделали?!
      В эту минуту, при звуке знакомого дружеского голоса, воля выключается, тело обмякает, он перестает ползти...
      Общими усилиями Аманда и Пагель втаскивают лесничего в комнату Вольфганга. Они кладут его на постель Вольфганга. Но мешка они не могут у него вырвать, пальцы будто вросли в ткань.
      3. ПАГЕЛЬ ПОНЯЛ СЛИШКОМ ПОЗДНО
      Было бы горчайшей иронией, если бы лесничий Книбуш умер в чужой постели, не принеся другу известия, ради которого он так героически страдал. Но ангел смерти пожалел его. Книбуш был еще в силах поднять веки, близко над ним склонилось бледное лицо друга с большими приветливыми глазами. Книбушу посчастливилось еще раз услышать добрый голос:
      - Ах, старина Книбуш, и нагнали вы на нас страху! Подождите, сейчас придет доктор, он вас починит! Очень болит?
      Но лесничий лишь сердито покачал головой. Доктор и боли - это его уже не касалось. Он погрузился в темноту и вынырнул из нее еще раз с единственной целью: выполнить свой долг - сообщить Пагелю.
      И он прошептал свое сообщение прерывающимся голосом - на ухо Пагелю. И Пагель все кивал ему, приговаривая:
      - Хорошо, хорошо, Книбуш. Тише - не напрягайтесь, я все понимаю.
      Лесничий продолжал шептать, каждое слово причиняло ему боль. Но каждое слово необходимо и, значит, должно быть сказано. Когда же он наконец кончил, он посмотрел на Пагеля такими алчущими глазами, что даже и тупица понял бы настойчивый вопрос, таившийся в этом взгляде. А Вольфганг отнюдь не был тупицей!
      - Вы молодчина! - сказал Пагель и тихо пожал руку лесничему. Настоящий молодчина!
      И лесничий улыбнулся с чувством радостного освобождения, как, может быть, в жизни не улыбался. И словно бы заснул, а Пагель все сидел возле него. Он держал бессильную старческую руку и обдумывал то, что слышал, а это было очень немного: одного из двух лесничий не видел, а тот, кого он видел, не был ему знаком.
      Но вот печальный взгляд Пагеля, сидевшего возле Книбуша, упал на старый испачканный мешок от картофеля, лежавший у его ног. Ибо рука умирающего выпустила его, чтобы ухватиться за руку друга. Он придвинул мешок ногой, стал поворачивать его то так, то этак, и ему показалось, что под всей налипшей на него грязью просвечивает черная надпись, вроде фамилии, так люди обычно метят свои пайковые мешки.
      Пагель нагнулся и свободной рукой схватил мешок. Он положил его к себе на колени и, не выпуская руки умирающего, стал отчищать от грязи. Постепенно, буква за буквой, проступила надпись, ее уже можно было разобрать, хотя и с трудом. Оказалось, что мешок помечен фамилией "Ковалевский".
      Вольфганг Пагель уныло уставился на эти буквы, все снова смешалось ничего не понять. Что общего могло быть у старого честного Ковалевского с картофельными ворами и убийцами? Конечно, мешок краденый.
      В эту минуту дверь в контору открылась и вошла Аманда Бакс, звонившая тем временем по телефону. Она доложила, что доктор будет здесь через четверть часа, а полиция, пожалуй, через полчаса...
      Пагель вместо ответа поднял мешок и показал ей метку.
      - Они придут слишком поздно, Книбуш так и не видел своего убийцы, а тот, кто его держал, ему незнаком. Не поможет нам и эта надпись на мешке.
      Тут Аманда побледнела как смерть. Она испуганно взглянула на Пагеля и вся затряслась.
      - Что с вами? - спросил Пагель. - Вы знаете, как попало имя Ковалевского на картофельный мешок?
      Аманда молчала, она схватилась за грудь и молча смотрела то на умирающего, то на мешок, то на Пагеля.
      - Да говорите же, Аманда! - торопил ее Пагель. - Что вам известно?
      - Мне известно, - чуть слышно прошептала Аманда Бакс, - что Зофи Ковалевская прятала у себя сбежавшего каторжника...
      Пагель поднял голову, он весь побледнел и с ужасом уставился на дрожащую Аманду.
      - А еще мне известно, - продолжала она быстрее, - что Либшнер спелся с Беймером, и они вместе воровали; один-то из них, видно, держал лесничего, а другой ударил...
      - Аманда! - вскрикнул Пагель.
      - Да, Аманда, - повторила она, и слезы брызнули у нее из глаз. - И вот я стала пособницей убийц, а сама-то думала, что уже выбралась из грязи!
      С минуту в комнате царило молчание, в молчании прислушивался Пагель к плачу девушки. Наконец он поднял голову и негромко спросил:
      - Что же вы не рассказали мне, Аманда?
      - Да! - с отчаянием воскликнула она. - Теперь я и сама знаю, что надо было рассказать, но тогда она говорила со мной так душевно. А я все время думала о своем Гензекене, об управляющем Мейере, господин Пагель, и что было бы со мной, если бы кто-нибудь донес на него и выдал полиции. Ведь это я помогла ему удрать отсюда, уже после того как он в меня стрелял! Нельзя же покидать друга в беде! Она - Зофи - сказала мне, что он очень ласков с ней, что они уедут, как только соберут деньги на дорогу, то есть накрадут, и что он очень ласков с ней! И вот потому, что он с ней ласков, потому-то я и держала язык за зубами - мой Гензекен не был со мной ласков.
      - Вы должны были почувствовать, Аманда, - настаивал Пагель, - что нельзя молчать!
      - Да, это вы сейчас говорите! - горько выкрикнула она. - У меня прямо сердце изболелось, особенно когда подлюга Зофи сделала вид, будто вы хотите ее изнасильничать. И кто его знает, что хорошо и что плохо на свете! Вы всегда говорите мне: Аманда, так не годится! Аманда, этого лучше не делать! А уж если вы наморщите нос и молчите, это всего хуже! И ведь вы не особенно любите, когда я хочу рассказать что-нибудь про других. Я и решила: лучше держи язык за зубами, ведь он единственный к тебе относится по-человечески, вот и он тоже думает: донос это донос, не надо доносить и на каторжника! Запуталась я во всем этом...
      Она посмотрела на него плачущими глазами.
      - Мне очень жаль, Аманда, - сказал Пагель. - Да, вы правы, надо было мне иначе с вами говорить. И прежде всего не надо было затыкать вам рот. Главная вина на мне. А теперь я должен идти! Сядьте, возьмите его за руку. Он не заметит обмана, а если очнется, скажите, что я не хотел дожидаться жандармов. Может, мне еще удастся накрыть негодяев...
      И Пагель побежал во двор и созвал несколько человек, какие посильнее. Тихонько проникли они в дом Ковалевского и наверху захватили Беймера и Либшнера, которые как раз укладывались в дорогу. Они считали, что им некуда торопиться, так как были твердо убеждены, что прикончили лесничего и что его найдут не скоро.
      Они были схвачены, повалены наземь, связаны и переданы полиции; прокурор потребовал для них смертной казни. Их приговорили к пожизненной каторге, ибо не было у них никакой возможности сослаться на непреднамеренное убийство.