Волк среди волков

      - Нет, привязать тебя он не может.
      - А если я расскажу ротмистру про письмо?
      - Брось ты наконец трепаться про это дурацкое письмо! Да и нет его больше у тебя! У него оно!
      - Книбуш свидетель...
      - Чушь, Гензекен! Все чушь! Не захочет Книбуш быть свидетелем, если ему против барышни показывать придется!
      Коротышка Мейер молчит, наконец-то он задумался. Потом замечает уже более робко:
      - Но за что ему на меня злиться? Ведь у самого хвост замаран!
      - Вот именно потому, что у него хвост замаран, он и зол на тебя, Гензекен. Он же боится, что ты проболтаешься...
      - Насчет чего же это я проболтаюсь? Да я словечка не пророню про это окаянное письмо...
      - Дело не только в письме, Гензекен! - восклицает она в отчаянии. - Тут еще эта штука, ну, путч этот!..
      - Какой путч? - Он оторопел.
      - Ах, Гензекен, не притворяйся, пожалуйста! Нечего тебе передо мной притворяться! Ну насчет путча, который вы готовите... лейтенант боится, что ты выдашь их!
      - Так я же ничего не знаю об его дурацком путче, Мандекен! - вопит Мейер. - Даю честное слово, Мандекен! Я понятия не имею, что они там затеяли!
      Она задумалась. Она почти верит ему. Но затем чутье подсказывает ей, пусть говорит что хочет, - ему все равно грозит опасность, и он должен сейчас же исчезнуть отсюда.
      - Гензекен, - заявляет она очень строго, - это все одно, - знаешь ты на самом деле что-нибудь или не знаешь. Он-то думает, ты знаешь. И хочешь выдать его. И он бесится на тебя из-за письма. Он над тобой что-то сделать хочет, поверь мне!
      - Ну, а что он может сделать? - спрашивает Мейер оторопев.
      - Ах, Гензекен, да не притворяйся ты! Ты же отлично помнишь, и в газетах про это печатали, и снимки были, - все они в белых капюшонах, чтобы их не узнали, и они судят кого-то, а внизу подписано: суд фемы. Смерть предателям! Так, кажется?
      - Но я же не предатель, - возражает он, только бы сказать что-нибудь, без убежденности.
      А для нее вопрос уже не в этом.
      - Гензекен! - молит она. - Ну почему ты не хочешь уйти отсюда? Он сейчас в деревне, на собрании, а ее я уж спроважу от окна. Сейчас тебе еще можно уйти - почему же ты не хочешь? Я не так уж тебе нужна, чтобы ты из-за этого оставался, ведь ты путался даже с этой Гартиг сегодня (она все-таки не удержалась, заговорила об этом, но тут же пожалела), - и подумай-ка, завтра возвращается ротмистр, а ты столько напакостил тут без него и в трактире нализался в рабочее время - отчего же ты не хочешь уйти по своей воле, ведь он тебя все равно вышвырнет!
      - У меня ни гроша нет, - бурчит он. - Да и куда я пойду?
      - Ну, ты можешь в одной из деревень устроиться, в гостинице, хоть в Грюнове - там есть чистенькая гостиница, я танцевала там. В воскресенье я свободна и приду тебя проведать. У меня есть немного денег, я принесу их тебе. И ты спокойненько будешь подыскивать себе новое место, в газете всегда объявления есть, только подальше отсюда.
      - А я знаю, что в воскресенье кто-то будет сидеть в дураках, возражает он сварливо. - И денег он тоже не дождется!
      - Ах, Гензекен, не будь ослом! Зачем же я стану предлагать тебе деньги, если не собираюсь прийти? Значит, ты уйдешь, да?
      - Что это тебе вдруг приспичило отделаться от меня, кого ты уже себе присмотрела?
      - А ты уж и ревность разыгрываешь - да, разыгрываешь, ведь ты на самом деле меня ни капельки не ревнуешь!
      Он помолчал, затем спросил:
      - Сколько у тебя денег?
      - Да, немного, из-за падения курса. Но я могу и дальше давать тебе, теперь я позабочусь, чтобы барыня мне как следует платила. Говорят, в Бирнбауме уже выдают заработную плату рожью.
      - Платить рожью?.. Да старуха скорей повесится! Ты всегда придумаешь глупости! - Он презрительно смеется, ему необходимо опять почувствовать свое превосходство над ней. - Знаешь что, Мандхен, лучше сбегай за деньгами немедленно. Не могу же я сидеть без денег в гостинице. А Вайо ты сейчас же спровадишь. Мне надо еще уложиться, как тут соберешься в потемках! О господи, - застонал он вдруг, - тащить до Грюнова два чемоданища - такую штуку только ты можешь придумать!
      - Ах, Гензекен! - пытается она его утешить. - Все это не так страшно, лишь бы ты благополучно выбрался! Не забывай этого... А я помогу тебе тащить, сегодня я совсем не лягу. Утром с головы до ног вымоюсь холодной водой и буду свежа, как огурчик, думаешь - нет?
      - Ладно, ладно, - заметил он ворчливо, - тебе бы только быть как огурчик, вот для тебя главное. Ну, ты идешь или не идешь?
      - Да, сейчас иду. Только не сразу все делается, я должна еще барышню увести отсюда. И ты, правда, Гензекен, будешь поторапливаться? Я ведь не знаю, когда вернется лейтенант.
      - Ах, этот! - презрительно бурчит Мейер-губан. - Пусть не задается! Как ты полагаешь, сколько оно длится, такое собрание? Уж, наверно, часа два-три! Особенно скоро крестьянам голову не заморочишь!
      - Значит, торопись, Гензекен! - еще раз предостерегает его Аманда. - Я живо обернусь - целую, Гензекен!
      - Ну уж катись, - отвечает он раздраженно, - тебе бы только лизаться, а у меня тут вопрос жизни и смерти! Все вы, бабы, таковы! Всегда на уме только эта их так называемая любовь! Все в одну точку метят!
      - Эх ты, дурачок, - отвечает она и дергает его за волосы, "на этот раз ласково. - Я же просто рада, что ты уберешься отсюда! Наконец-то можно будет опять спокойно работать!.. Сумасшедшая это штука, но если уж она в тебя засела и нужно вечно смотреть да соображать... А кто ты в конце концов? Мразь и ничтожество. Думаешь, не знаю? Только ничего это не меняет, хоть и знаю, ведь жизнь - балаган, и ты в нем, верно, главная обезьяна...
      Она чмокнула его, хотел он того или нет, и вышла из комнаты почти веселая, почти довольная.
      2. ЛЕЙТЕНАНТ У МЕЙЕРА
      Управляющему Мейеру недолго пришлось ждать, чтобы Аманда увела барышню с ее сторожевого поста. Он только мельком выглянул в окно в лунную ночь и, убедившись, что никого нет, включил свет. Будучи лишен всякой фантазии, он никак не мог представить себе грозившую ему опасность. Ведь до сих пор в его жизни все шло без сучка, без задоринки. Толстокожим легко жить... Все должно хорошо кончиться и теперь.
      В сущности не такая уж плохая перспектива - пожить на чужой счет, а относительно будущего у него вдруг наметились даже кое-какие планы! Такой лейтенант может очень и очень пригодиться!
      Сегодня ночью, до того как отсюда выкатываться, он должен еще кое-что сделать. В самом деле, надо поторапливаться. Но пока что ему еще трудно, голова еще совсем дурная, да и напялить на себя городскую одежду, верхнюю рубашку, воротничок и галстук - тоже не так-то легко. Его трясет озноб. "Верно, от эфира, - решает Мейер. - От вина меня еще никогда не трясло! Вот дерьмо!"
      Вздыхая, принимается он за укладку. Уже одно это - нелегкая задача: надо отыскать в разгромленной, неприбранной комнате все свои пожитки, изгаженные и перемятые, и запихать их в два чемодана. Он их привез с собой, в Нейлоэ он ничем не обзавелся, значит, и сейчас все вещи должны войти. После долгого тисканья, комканья и надавливания ему, наконец, удается запереть чемоданы и затянуть ремни, - его следующей возлюбленной, которая все это потом будет стирать да гладить, не позавидуешь.
      Интересно, сколько денег принесет ему Мандхен? Хорошая девчонка, эта Мандхен, задается немножко, а вообще очень мила! Ну, много она не принесет, много денег теперь на грузовике везти надо. Но в качестве аванса - сойдет и это.
      Вдруг Мейер разражается бранью, он замечает, что стоит посреди комнаты в одних носках, а башмаки-то в чемодане. А, сволочь! Он так привык, одеваясь, залезать в высокие сапоги, что совсем забыл о башмаках. Конечно, к городскому костюму он наденет остроносые оранжевые полуботинки-танго. Вот только, в каком они чемодане?! Увидев в первом чемодане сапоги, он на миг предается сомнениям - все-таки до Грюнова не близкий путь, с двумя чемоданами в лапах будет не легко, да и полуботинки-танго ему тесноваты. Но мысль о том, что он предстанет перед грюновскими девушками в городском костюме и сапогах - решает вопрос: нет, надо надеть полуботинки!
      Конечно, полуботинки оказываются только во втором чемодане. Они налезают с некоторым трудом. "Разойдутся на ходу!" - утешает себя Мейер.
      После этого Губан шествует в контору, извлекает из ящиков и папок свои бумаги. На билет страховой кассы он предусмотрительно наклеивает марки за полгода вперед. Марок здесь много, и если они потом потеряют цену, тоже не беда.
      Затем, тщательно обдумав, сочиняет справку для полиции о выезде. В ней значится, что господин Мейер "едет по своим делам". Внизу он ставит печать уполномоченного по имению: так, теперь и это в порядке.
      Поразмыслив, Мейер решает, что двойной шов - крепче, и пишет себе вторую справку. Мейер превращается в Шмидта, - извиняюсь, - в фон Шмидта. Ганс фон Шмидт, администратор, тоже "едет по своим делам". "Так! Ну-ка, олухи, а теперь найдите меня!"
      Мейер осклабился, очень довольный. Приятное сознание своей замечательной хитрости изгоняет из головы тяжесть и боль. Хорошая это штука - быть хитрее других и водить их за нос. Желаю успеха!
      Мейер откидывает крышку пишущей машинки и начинает печатать себе удостоверение на бланке управления Нейлоэ. Конечно, он чудо-управляющий, перл, все знает, все может, все делает - и к тому же - честен, надежен, трудолюбив! Приятно видеть это написанным черным по белому! Из удостоверения возникает образ Мейера, с каким Мейер охотно познакомился бы, каким Мейер охотно был бы, образ безупречного, работящего Мейера, с блестящим, многообещающим будущим, Мейера, прямо созданного для административной деятельности, словом, Мейера из Мейеров!
      Пожалуй, свидетельство он накатал уж слишком хвалебное, - непонятно, как можно было отпустить такого управляющего, его надо было держать у себя до конца своих дней! Однако сметливый, мудрый, хитрый Мейер и тут придумывает выход: "Ввиду истечения срока аренды", - пишет он, - видите, тут не может быть никаких вопросов у нового начальства к старому... Ввиду истечения срока аренды неизвестно, куда он выехал. А теперь надо приложить печать управления и подпись: Иоахим фон Праквиц, ротмистр в отставке и арендатор имения, затем печать уполномоченного, - при удостоверении подписи лишняя печать не повредит. Здорово выглядит - на него попадется самая опытная лисица!
      "А теперь - бумаги в бумажник, запас гербовых марок тоже туда сунем, марки всегда пригодятся - зачем им валяться здесь! Несгораемый шкаф скрипит не очень громко. Как известно, деньжат там не слишком много, но на первое время хватит. Да если Мандхен еще поусердствует и подсыплет, я месяц-два поживу в свое удовольствие! Господи, прямо толстяком стал, справа бумаги, слева деньги - а грудь, грудь колесом, вот что надо иметь, дитя мое! Грудь колесом - новейшая мода, впрочем, вовсе нет! Но на мой взгляд это всегда красиво. Ну, еще несгораемый шкаф запереть, так приличнее будет выглядеть завтра утром..."
      - Нет, не запирайте, дорогой! Всегда оставляйте настежь, молодой человек, так приличнее... И ротмистр прямо с утра будет в курсе... раздается с порога голос лейтенанта.
      На миг лицо Мейера искажается, но действительно только на миг.
      - Как захочу, так и сделаю, - отвечает он дерзко и запирает шкаф. - Да и вам, собственно, незачем шляться сюда ночью. Вы и так уж сперли у меня из комнаты письмо.
      - Юноша! - останавливает его лейтенант угрожающим тоном и делает два шага к Мейеру. Даже он растерялся от такого невообразимого нахальства. Юноша, вы видите вот это?
      - Разумеется, я вижу эту штуковину, - заявляет Мейер, и только легкая дрожь в голосе выдает, как ему жутко от лицезрения пистолета. - И я бы мог вооружиться этакой пушкой, их в ящике хоть завались. Да мне всегда кажется - обойдусь и без нее. Я ведь знал, что вы придете! - добавляет он хвастливо.
      - Знали, говорите? - тихо произносит лейтенант и внимательно вглядывается в стоящего перед ним безобразного, наглого коротышку.
      - Заговорщиком заделались?.. Решили путч устроить? - издевается Мейер, он снова уверен в себе и смотрит на лейтенанта свысока. - И вы так и не заметили, что, когда вы в моей комнате рылись, тут, за стенкой, в конторе, все время стояла одна девушка, и она все слышала, о чем вы с Вайо беседовали - да, вы удивлены?
      - Так. - Тон у лейтенанта очень спокойный. - Значит, здесь была спрятана девушка? А где эта девушка сейчас? Опять в комнате рядом?
      - Нет! - бесстрашно отвечает Мейер. - Теперь нет. Мы совсем одни, будьте как дома. Ваша невеста и моя невеста пошли погулять. Но вы, конечно, представляете, - добавляет он предостерегающе в ответ на невольный жест лейтенанта, - что моя девушка завтра будет рассказывать, если со мной случится какая-нибудь неприятность! Или вы собираетесь застрелить нас обоих? - бесстрашно замечает он, радуясь своей дерзости, и смеется.
      Лейтенант с размаху садится в кресло, закидывает ногу на ногу - он в коричневых крагах - и сосредоточенно раскуривает сигарету.
      - Вы, юноша, не дурак, - замечает он. - Вопрос о том, не слишком ли вы уж хитры... Осмелюсь узнать, каковы ваши планы?
      - Это, пожалуйста! - заявляет Мейер с готовностью. Убедив лейтенанта, что умнее с ним не связываться, Мейер желает только одного - мирно с ним расстаться.
      - Я отсюда смываюсь! - заявляет он. - Уже пошабашил - да вы видели только что, перед шкафом... - Он смотрит на лейтенанта, но лицо у того неподвижно.
      - Это мое полное право - взять деньги. Во-первых, мне еще полагается жалованье, а потом, как вы думаете, ведь он же какие-то гроши несчастные мне платит с этим падением курса! Так что, если я себе немного и возьму, это еще далеко не все, что ротмистр украл у меня.
      Он вопросительно смотрит на лейтенанта, словно ища подтверждения.
      Но тот замечает лишь:
      - Это меня не интересует. Куда же вы направляетесь?
      - Куда-нибудь подальше, - смеется Мейер. - По-моему, в этой местности становится неуютно. Ну, скажем, в Силезию или в Мекленбург...
      - Так-так, - бормочет лейтенант. - Очень разумно. Силезия - это неплохо. А куда вы сейчас направляетесь?
      - Сейчас?
      - Ну да. - В голосе лейтенанта слышится нетерпение. - Что вы завтра выедете не из уездного города, где вас всякая собака знает, это же ясно. Так куда вы сейчас направляетесь?
      - Сейчас? Да просто в одну деревню... здесь, поблизости.
      - Так, в одну деревню? В какую же именно?
      - А какое, собственно, вам дело? - возмущается Мейер: это выспрашивание, за которым что-то кроется, его очень нервирует.
      - Ну, немножко это меня все-таки касается, милейший, - холодно отвечает лейтенант.
      - Каким образом?
      - Ну как же?.. Мне важно знать, где находится человек, знающий о моих отношениях с фройляйн фон Праквиц. В Силезии это никого не интересует, но тут, поблизости, ему может прийти в голову подработать на своих познаниях.
      - Ну что вы! Мне бы даже в голову не пришло! - негодует Мейер. - Не такой уж я подлец. Положитесь на меня, господин лейтенант! Я - могила, в таких вещах - я кавалер!
      - Да, знаю, - соглашается лейтенант невозмутимо. - Ну так как же называется деревня?
      - Грюнов, - отвечает с заминкой Мейер: почему бы ему не назвать деревню, раз уж лейтенанту и так все известно.
      - Так, Грюнов. А почему именно Грюнов? Вы имеете, вероятно, в виду Грюнов возле Остаде?
      - Это мне моя девушка предложила. Она хочет ходить туда ко мне в воскресенье на танцы.
      - Вы намерены и танцевать там? Значит, вы собираетесь обосноваться надолго?
      - Всего на несколько дней. В понедельник я смоюсь - выеду через Остаде. Можете не сомневаться, господин лейтенант!
      - Да вот могу ли я? - задумчиво спрашивает лейтенант, встает и направляется к комоду, на который ему перед тем указал Мейер. Он выдвигает ящик и исследует содержимое.
      - Верно. У вас тут неплохой набор пугачей... Знаете что, господин Мейер, я бы все-таки на вашем месте сунул в карман такую штуковину.
      Но тот протестует:
      - На что она мне? Нет уж, покорно благодарю!
      - Вы пойдете лесом, господин Мейер, а сейчас везде бродит всякая сволочь! Я бы взял, господин Мейер, я никогда не хожу без огнестрельного оружия. Так оно верней!
      Этот молодчик-лейтенант даже словоохотливым стал, так он беспокоится за жизнь своего друга Мейера.
      Но тот продолжает протестовать.
      - На меня же никто не нападет, - заявляет он. - Никто меня никогда не трогал: это старая штуковина только карманы порвет.
      - Ну что ж! Делайте как хотите, - вдруг разозлившись, говорит лейтенант и кладет пистолет прямо на комод.
      - До свиданья, - кивает он Мейеру и уходит из конторы, не дав тому ответить.
      "Чудной, - думает Мейер и, выпучив глаза, смотрит на дверь. - Право же чудной какой-то. Ну, - утешает он себя, - все они такие. Сначала задаются, а потом оказывается один пшик".
      Он оборачивается и смотрит на пистолет.
      "Нет, - решает он, - с такими вещами я ничего общего иметь не желаю. Еще возьмет да в кармане и выстрелит. И куда это Мандхен пропала? Взгляну-ка я. Часть пути она отлично может тащить чемодан..."
      Он идет к двери.
      "Нет, сначала надо пистолет положить обратно. А то, что они подумают завтра утром..."
      Он нерешительно держит в руке пистолет и снова колеблется.
      "В сущности он прав, - проносится у него в голове, - иметь при себе оружие никогда не мешает".
      Он идет к двери, выключает свет, выходит из дома. При каждом шаге он чувствует тяжесть пистолета в заднем кармане брюк.
      "Чудно все-таки, каким сильным себя чувствуешь с такой штуковиной", думает он не без удовольствия.
      3. МЕЙЕР СТРЕЛЯЕТ
      Всего несколько шагов делает управляющий Мейер, и вот он видит обеих девушек, они сидят на скамейке. Подле них стоит, что-то говоря им, лейтенант. При звуке его шагов лейтенант поднимает голову и замечает:
      - Да вот и он!
      То, что он стоит совсем рядом с девушками, шушукается с ними и возвещает о его, Мейера, приходе - все злит коротышку Мейера. Подойдя, он говорит раздраженно:
      - Если я мешаю, я могу опять уйти.
      Кажется, будто его никто не слышит, никто ему не отвечает.
      - Видно, у вас втроем какой-то секрет уж больно сладкий? - вызывающе говорит Мейер.
      Опять нет ответа. Но Виолета встает.
      - Вы идете? - спрашивает она лейтенанта.
      - Пожалуйста, можете спокойно говорить ему "ты", - раздраженно заявляет Мейер. - Нам известно в чем дело и еще кое-что известно!
      С удивительным миролюбием лейтенант берет Виолету под руку и молча уходит с ней в парк.
      - Спокойной ночи, господа! - насмешливо кричит им Мейер вслед. Приятных сновидений!
      Лейтенант оборачивается и кричит Аманде:
      - Значит, поговорите с ним! Это всегда полезно!
      Аманда задумчиво кивает.
      - Чего ты еще киваешь этой обезьяне? - раздраженно набрасывается на нее Мейер. - Какие у тебя могут быть разговоры с этим типом?
      - По-твоему, все - обезьяны, только не ты, - спокойно заявляет Аманда.
      - Так! Значит - ты меня считаешь обезьяной?
      - Я этого не говорила.
      - Не виляй! Только что сказала!
      - Нет! - И после долгой паузы добавляет: - Барышня совершенно права.
      - В чем это Вайо права? Нашла кого слушать - сопливую девчонку!
      - Что с таким, как ты, лучше не связываться!
      - Ах, она это сказала? - Мейер чуть не задохся от ярости. Самолюбие его было уязвлено. - А ее хахаль, этот лейтенант - чем он лучше меня? крикнул он в бешенстве. - Ты уж вообразила, что лучше? Такой скот! В моей конторе размахивает у меня перед носом пистолетом. Ну, я его и отделал! Пусть еще раз попадется мне, кот паршивый, теперь у меня тоже есть револьвер! А я... я не только угрожаю, как эта обезьяна, я и выстрелю!
      Он выхватывает из кармана пистолет и размахивает им.
      - Да ты что, спятил? - кричит на него Аманда в бешенстве. - Сейчас же спрячь! Прямо в лицо свою пушку сует, очень приятно! Меня этим не удивишь, так и знай!
      Он сжался под потоком ее гневной и презрительной брани. Несколько растерянный, хотя еще полный упрямства, стоит он перед ней, держа в руке опущенный пистолет.
      Она же приказывает:
      - Ты сию же минуту вернешься в контору и положишь деньги обратно в кассу! Фу, дьявол, я многое могу вынести, я не чистюлька какая-нибудь, но таскать деньги - нет уж, спасибо! Не из таковских! Я не согласна!
      Мейер побагровел - правда, она этого не могла видеть.
      - Так, значит, он насплетничал тебе, этот ферт, этот... - кричит он злобно. - А я тебе вот что скажу: ни ему, ни тебе до этого никакого дела нет! Это наше дело с ротмистром! Я только свое жалованье беру, и ты не суйся, понятно?
      - Ганс! - говорит она мягче. - Положи деньги обратно, иначе между нами все кончено! Я таких штук не терплю.
      - А наплевать мне, кончено между нами или не кончено! Я даже рад, что между нами все кончено! Очень уж ты о себе воображаешь! Больно нужна ты мне! А нынче вечером Гартиг спала со мной, да, да, Гартиг! Что, взяла? Старая баба, восемь ребят - и то она мне в десять раз милее, чем ты!.. Тьфу, проклятая!
      Пощечина была самая настоящая, Аманда ударила его изо всех сил прямо в лицо, так что Мейер покачнулся.
      - А ты скот! Скот! - крикнула она, задыхаясь. - Вот, негодяй!
      - Ты бьешь меня? - спросил он еще беззвучно, обалдев от боли. - Ты бьешь меня? Какая-то поганая птичница бьет меня, управляющего! Ну, теперь ты увидишь...
      Но сам он почти ничего не видит. Все вертится перед его глазами, ее фигура расплывается в лунном свете, затем вдруг возникает снова... Вот теперь он видит ее совершенно отчетливо... И она посмела ударить его!
      Он торопливо поднимает пистолет и дрожащим пальцем нажимает курок...
      Нестерпимо громко отдается выстрел у него в ушах...
      Лицо Аманды надвигается, оно становится все больше, вот оно совсем близко, белое и черное в лунном свете.
      - Ты? - шепчет она. - Ты, Гензекен, выстрелил в меня?
      Оба молчат, каждый слышит только порывистое, судорожное дыхание другого. Долго, долго стоят они так...
      Выстрел давно отзвучал. До их слуха доходят другие, более мягкие звуки... снова слышат они тихий ветер в кронах деревьев... заскрипела цепь в конюшне, медленно скользя через кольцо.
      - Мандхен, - произносит губастый Мейер. - Мандхен... я...
      - Кончено! - заявляет она сурово. - Кончено навсегда.
      Она еще раз смотрит на него.
      "Стреляет в меня, а потом говорит Мандхен... - Эта мысль снова душит ее. - А что бы он сказал, если бы попал?"
      Чувство страшной опасности, которая только что ей грозила, сменилось неизъяснимым ощущением, что она спасена, и оно охватывает ее с такой силой, что Аманда начинает тихо и жалобно плакать. И плача, вздернув плечи, она убегает от него.
      Он видит, как под светлой полоской юбки ее крепкие ноги мелькают все быстрее - Аманда бежит, она мчится, она спешит прочь... Сворачивает на дорогу к замку, и он уже не слышит ее бега, а только плач, подавленное, жалобное всхлипывание, потом и оно стихает...
      Еще мгновение Мейер стоит неподвижно и, выпучив глаза, смотрит ей вслед. Затем поднимает пистолет, все еще оттягивающий ему руку, и рассматривает его. Он ставит его на предохранитель - так... теперь все в порядке, эта штуковина никакой пакости ему не устроит.
      Досадливо пожав плечами, засовывает он оружие в карман брюк и поспешно идет в контору за своими чемоданами.
      4. ЛЕЙТЕНАНТ СПЕШИТ
      Лейтенант и Вайо сидят на скамейке в парке. Они сидят не как влюбленная парочка, - а если и как парочка, то поссорившаяся, то есть далеко друг от друга, молча.
      - Позволить этому трусу так с тобой разговаривать! - сказала она в заключение их спора. - Не понимаю тебя!
      - Конечно, ты не понимаешь меня, дурочка, - ответил он очень свысока. Это и хорошо. Значит, он тоже меня не понимает.
      - Удрать от такого прохвоста - что он теперь вообразит! Да я запаха его не переношу!
      - Не подпускай его к себе слишком близко! - заметил он со скукой. Тогда и запах не будет раздражать тебя.
      - Скажи, пожалуйста, Фриц, когда это я его к себе подпускала?! - с возмущением воскликнула она. - Фриц, это просто гадко с твоей стороны!..
      Но Фриц ничего не ответил.
      Выстрел нарушил раздраженное молчание. Лейтенант вздрогнул, очнувшись от своих мыслей.
      - Пальнул-таки! - крикнул он и побежал куда-то.
      - Кто? - спросила она и, не получив ответа, побежала следом.
      Они бежали по залитым лунным светом парковым лужайкам, и ее чулки намокли от высокой влажной травы; затем сквозь кустарник, наперерез дорожкам, через клумбы! Им приходится продираться через буксовые кусты, растущие вдоль дорожек; Вайо задыхается, ей хочется окликнуть его, но она не может, так как надо бежать дальше.
      Наконец лейтенант останавливается и делает ей знак не шуметь. Через его плечо она заглядывает в просвет между сиренью и бульденэжами. И видит, что птичница, плача, исчезает за поворотом дороги в замок, а управляющий Мейер стоит неподвижно перед конторой.
      - Не попал, слава богу! - шепчет лейтенант.
      - Почему же она ревет?
      - От испуга.
      - Этого типа надо в тюрьму засадить! - говорит Вайо значительно.
      - Не будь дурой, Вайо! Чего он только не наболтает, а? Думаешь, тебе приятно будет?
      - Ну, а сейчас?
      - А сейчас посмотрим, что он сделает.
      Темная коренастая фигурка поспешно устремляется в контору, даже до них явственно доносится стук сердито захлопнутой двери. Управляющий Мейер ушел.
      - Вот он и ушел, - сердито заявляет фройляйн фон Праквиц, - а я должна быть с ним теперь особенно вежлива, чтобы он не наболтал папе.
      - Потерпи немного, Виолета, - только и отвечает лейтенант.
      Долго ждать им не приходится. Всего три-четыре минуты. Дверь конторы снова распахивается, и выходит коротышка Мейер, в правой руке чемодан, в левой руке чемодан. Выйдя, он даже не закрывает дверь, и она зияет черным пятном; Мейер же направляется, правда, несколько стесненным, но бодрым шагом через двор и в широкий мир - прочь отсюда.
      - Смылся! - шепчет лейтенант.
      - Слава богу! - Она облегченно вздыхает.
      - Больше ты его не увидишь... - Лейтенант смолкает так внезапно, словно он рассердился на себя, что даже это сказал.
      - Будем надеяться, - отвечает она.
      - Виолета! - обращается к ней лейтенант через минуту.
      - Да, Фриц?
      - Постой тут минутку, хорошо? Мне надо кое-что посмотреть в конторе.
      - Что посмотреть?
      - Да так просто... Ну как там после него.
      - Зачем? Разве нам не все равно?
      - Ну отпусти же меня! Извини... значит, ты подождешь здесь?
      Лейтенант поспешно идет к конторе. Войдя, он ощупью пробирается через темные сени, зажигает электричество. Он недолго озирается - и прямо подходит к комоду с оружием. Ящик полуоткрыт, но этого лейтенанту недостаточно. Он совсем выдвигает его и внимательно рассматривает содержимое.
      Да, девятимиллиметрового маузера нет. Он снова задвигает ящик. Задумчиво гасит свет и снова выходит через темные сени в лунную ночь, к ней.
      - Ну, как там выглядит? - спрашивает Виолета довольно язвительно. - Он, верно, еще наспех прибрал?
      - А как там должно выглядеть? Ах, да, конечно. Хлев, по-прежнему свиной хлев, вот как там выглядит, дурочка моя.
      Лейтенант как-то странно повеселел.
      Она сейчас же этим пользуется:
      - Послушай-ка, Фриц...
      - Ну что, Виолета?
      - А помнишь, ты сегодня хотел?..
      - Что я хотел? Поцеловать тебя? Ну, поди сюда!
      Он сжимает ладонями ее голову; некоторое время оба очень заняты; наконец она, совсем задохнувшись, прижимается к его груди.
      - Так, - говорит лейтенант, - а теперь мне срочно надо в Остаде!
      - В Остаде? Ох, Фриц, ты же хотел зайти ко мне посмотреть, не веду ли я дневник!
      - Но, дурочка, не сегодня же! Мне в самом деле надо мчаться во весь дух - в шесть утра я должен быть в Остаде!
      - Фриц!
      - Ну что?
      - Разве ты никак...
      - Нет, сегодня ни в коем случае! Но я буду у тебя непременно послезавтра, может быть, даже завтра.
      - Ах, ты всегда так говоришь! И сегодня ты не сказал, что тебе сейчас же придется поехать в Остаде!
      - Это необходимо, право же необходимо... Пойдем, Вайо, проводи меня до моего велосипеда. Прошу тебя, очень прошу, не поднимай сейчас никакой истории.
      - Ах, Фриц, ты... что ты со мною делаешь!
      5. ФРАУ КРУПАС ИЗЛАГАЕТ СВОИ ВЗГЛЯДЫ
      Долго, долго сидела Петра, словно окаменев.
      Долго лежала, не двигаясь, и больная ненавистница Петры, а затем ею овладел новый приступ бешенства. Все ругательства, какие ей только были известны, швырнула она Петре в лицо; плюясь и ругаясь, она вдруг с воплем торжества вспомнила, как однажды вытащила Петру из такси.
      - И пришлось тебе с твоим шикарным хахалем расстаться, да еще зонтик поломала, сволочь!
      Машинально сделала Петра все, что можно было сделать: дала ей попить, положила компресс на лоб и полотенце на губы, которое та то и дело сбрасывала. Но как Стервятница ни бесилась, как ни усердствовала в своих насмешках и оскорблениях, Петру это уже не задевало, так же как не трогали затихавшие после полуночи шумы города. И город за стеной и враг здесь, внутри, больше ее не трогали.
      На нее повеяло своим ледяным дыханием ощущение, что она всеми покинута, и все в ней оцепенело. В конце концов каждый существует сам по себе, а то, что делают, говорят, чем живут другие, все это ничто. Только по отдельности, каждого в одиночку, мчит человека на себе земля через вечность времени и пространства, только по отдельности, только в одиночку!
      Так сидит Петра, так размышляет и грезит Петра, незамужняя Петра Ледиг. Она доказывает своему сердцу, что больше не увидит Вольфа, что это неизбежно и надо с этим примириться. Еще не раз в ближайшие недели и месяцы будет она сидеть и думать, грезить и убеждать себя. И хотя любви, которая тоскует, ничего не докажешь, все же какая-то тень утешения, какое-то далекое воспоминание о счастье есть в том, что она может вот так сидеть, думать, грезить и убеждать себя.