Волк среди волков

      Он усаживается в вестибюле. Ему еще надо дождаться тайного советника, чтобы снять с него сапоги. Затем его рабочий день окончен.
      Но ожиданием старик Элиас не тяготится, у него есть занятие. Он вытаскивает из кармана толстый, когда-то коричневый, а теперь ставший почти черным, бумажник и длинный список номеров, фамилий, слов. Из бумажника он извлекает пачку побуревших банкнот, развертывает список и начинает сравнивать, вычеркивать, делать пометки.
      У старой барыни сегодня неприятный вечер, а у лакея Элиаса приятный: ему сегодня удалось купить еще пять старых с красной печатью коричневых кредиток мирного времени, по тысяче марок каждая.
      Подобно множеству немцев, главным образом стариков, на глазах у которых происходят дьявольские чудеса инфляции, не хочет и Элиас верить всеобщему обесцениванию. Ведь что-нибудь же должно остаться человеку, который свыше пятидесяти лет усердно откладывал; не может этого быть, чтобы водоворот поглотил все.
      Самый обыкновенный здравый смысл подсказывает, что "настоящие" деньги довоенного времени так и должны остаться настоящими. Это подтверждает и надпись на кредитном билете, что он-де подлежит обмену на золото в государственном банке. А золото всегда останется настоящим. Ненастоящие деньги - это, конечно, те, которые выпущены во время войны и, уж конечно, после войны. Еще во время войны обман начался с полотняных рубашек из бумаги и кожаной обуви из картона.
      Когда старик Элиас почуял первые признаки инфляции, он начал скупать кредитные билеты в тысячу марок. Всегда найдутся люди, нуждающиеся в деньгах, и банкноты ему перепадали. Всегда найдутся люди, не умеющие так ловко все обмозговать, как старик Элиас. Верно, до Элиаса доходили слухи, будто государственный банк в Берлине уже не обменивает эти банкноты на золото. Но это, конечно, блеф, это для дураков. Просто государственный банк сбивает цену на собственные билеты, чтобы сэкономить золото. Но Элиас не дурак, он не собирается отдавать банку свои кровные денежки по дешевке. Он выждет, ждать он может - и настанет день, когда он все-таки получит за них золото, - в точности как на них напечатано.
      Так старик Элиас начал собирать кредитки - вначале это было просто капиталовложением. Затем оказалось, что и тут - целая наука, и Элиас познал на склоне дней все радости коллекционерства (не подозревая о том).
      Существовало столько разнообразных коричневых банкнот в тысячу марок! Правда, сразу же выяснилось, что годятся только те, на которых красная печать. А все с зеленой - выпущены уже в военное и послевоенное время, их ни в коем случае не следует брать! Но существовали банкноты с одной красной печатью и с двумя красными печатями. Банкноты без полосатых водяных знаков и банкноты с голубой полосой слева и с голубой полосой справа. На одних имелось восемь подписей, на других девять, а на некоторых расписалось даже десять человек! Затем попадались банкноты с буквами A, B, C, D или с семизначными и восьмизначными цифрами. Все тот же банкнот, те же картинка и надпись - и вместе с тем какое бесконечное разнообразие!
      Старик Элиас записывает и сравнивает, он уже давно собирает не просто коричневые банкноты в тысячу марок, он собирает особенности, различия, варианты. Его большая круглая лысая голова багровеет. Он сияет, найдя новую разновидность, которой не имел до сих пор! Он твердо уверен в том, что различия - это тайные приметы, сделанные знатоками для знатоков. Они непременно что-нибудь да означают: кто сумеет их истолковать, загребет кучу золота!
      Пусть старый барин смеется над ним. Как ни хитер его господин, а в этих тайнах он ничего не смыслит! Он верит всему, что ему наплетут чиновники в банке, всему, что напечатано в газете. Старик Элиас не так доверчив - зато он уже сейчас богаче своего хозяина, у него больше ста тысяч марок. Золотом! Деньгами, которые все равно что золото.
      Сегодня ему очень повезло. Среди его приобретений - три совсем новеньких банкнота. Один из них - 1876 года. Старик и не подозревал, что существуют такие старые кредитные билеты в тысячу марок, самая старая у него 1884 года. О, надо будет еще очень и очень подумать, стоит ли менять и этот - в тот день, когда Элиас будет менять бумажки на золото! Они так красивы, эти банкноты с величественными фигурами, изображающими, как говорят, Промышленность, Торговлю и Транспорт.
      - Промышленность, Торговля и Транспорт, - шепчет он, взволнованно разглядывая банкноты.
      "Тут все, над чем трудится народ, - соображает он, - только сельского хозяйства нет, это очень жалко!"
      На что ему золото? Ведь сто тысяч золотом нельзя же таскать на себе. Только страху за него натерпишься, а эта бумага так красива!
      И он счастлив, старый лакей! Осторожно складывает он банкнот за банкнотом, прежде чем спрятать их обратно в бумажник. Берлин и его банкнотные станки вгоняют людей в горячку, которая становится все более мучительной, - а ему эти станки дали счастье, большое счастье! Прекрасные банкноты!
      Глинтвейн оказал свое действие. Фрау фон Тешов ожила; она сидела, обложенная подушками.
      - А не почитаешь ли ты мне, Ютта? - сказала она своей подруге.
      - Из Библии? - с готовностью спросила фройляйн фон Кукгоф.
      Однако сегодня вечером предложение это оказалось неуместным. Вечерняя молитва с обращением грешницы не удалась. Поэтому и Библия и ее бог попали в некоторую немилость.
      - Нет, нет, Ютта, - нужно же нам когда-нибудь сдвинуть с мертвой точки нашу работу над Гете!
      - С удовольствием, Белинда, дай, пожалуйста, ключи.
      Фройляйн фон Кукгоф были выданы ключи. На верхней полке гардероба, среди шляп, лежал тщательно запрятанный прекрасный тридцатитомный Гете, переплетенный в полукожу, - подарок фрау фон Тешов ее внучке Виолете фон Праквиц ко дню конфирмации. Конфирмация Виолеты уже давно состоялась, но работы уйма, трудно даже предугадать, когда ей можно будет, наконец, вручить этот подарок.
      Фройляйн фон Кукгоф извлекла из шкафа седьмой том: "Лирика I".
      Он как-то странно распух. Рядом с книгой фройляйн фон Кукгоф положила на стол ножницы и бумагу.
      - Клей, Ютта, - напомнила фрау фон Тешов.
      Подруга поставила на стол и баночку с клеем, открыла книгу и начала читать в указанном месте стихи о "Золотых дел подмастерье".
      После первой же строфы фрау фон Тешов одобрительно закивала головой.
      - На этот раз нам повезло, Ютта!
      - Подожди радоваться, Белинда, - возразила фройляйн фон Кукгоф. Цыплят по осени считают.
      И она прочла вторую строфу.
      - Прекрасно, прекрасно, - снова кивнула фрау фон Тешов; последующие строфы она также нашла достойными похвалы.
      Пока они не дошли до строк:
      Малютка-ножка стук да стук.
      Как мил на ней чулочек!
      Подвязка - из моих же рук
      Подарок, мой дружочек.
      - Постой, Ютта! - воскликнула фрау фон Тешов. - Опять, - жалобно продолжала она. - Как тебе кажется, Ютта?
      - Я же тебе сразу сказала, - заявила фройляйн фон Кукгоф. - Не перестанет кот мышей ловить.
      - И это называется министр! - возмутилась фрау фон Тешов. - Ничем не лучше теперешних! Как ты находишь, Ютта? - Однако она не стала ждать ответа. Приговор был произнесен. - Заклей его, Ютта! Заклей хорошенько вдруг девочка прочтет!
      Фройляйн фон Кукгоф уже начала с помощью бумаги и клея налеплять пластырь на непристойное стихотворение.
      - Немного же от него осталось, Белинда, - сказала она и взвесила том в руке.
      - Какой позор! - возмутилась фрау фон Тешов. - А еще классик! Ах, Ютта, лучше бы я купила девочке Шиллера! Шиллер гораздо возвышеннее, он не такой плотский.
      - Вспомни старинную поговорку, Белинда: нет быка без рогов. И Шиллер не для молодежи. Вспомни-ка "Коварство и любовь", Белинда. И потом эта ужасная женщина, эта Эболи...
      - Верно, Ютта. Мужчины все такие. Ты не представляешь, как я намучилась с Хорст-Гейнцем.
      - Да, да, - сказала Кукгоф. - Свинья любит свою лужу. Ну, читаю дальше.
      Слава богу, следующим шло стихотворение о спасительнице Иоганне Зебус. Все это, конечно, было очень возвышенно. Но совершенно непонятно, почему поэт все время называет Иоганну "прелесть".
      - Не хватало, чтобы он еще написал "красотка Ганхен", не правда ли, Хорст-Гейнц?
      Тайный советник только что вошел. Весело ухмыляясь, смотрел он на работу этих двух сухоньких старушек.
      - "Ганна" - вероятно, показалось ему слишком банальным, - заметил, подумав, тайный советник. Он ходил по комнате в носках и в жилете, держа в руках книгу.
      - Но отчего же "прелесть"?
      - Я думаю, Белинда, это вроде уменьшительного - вам не кажется, Ютта? Лицо тайного советника было совершенно серьезно, и только морщинки в уголках глаз вздрагивали. - Перси-Персик-Прелесть - тоже не совсем пристойно, а?
      - Заклеивай, Ютта, заклеивай! Что, если у девочки появятся такие мысли! - взволнованно воскликнула фрау фон Тешов. - Ах, от стихов совсем ничего не остается! Ноги этой Бакс не должно быть в моем доме, Хорст-Гейнц. Выгони ее немедленно!
      - Единственно, что я сделаю, так это немедленно лягу в постель. И кроме того...
      - Я ухожу, - пробурчала Кукгоф. - Дайте мне только запереть Гете.
      - Кроме того, ноги Бакс уже нет в доме. Я видел эту девицу недавно в парке.
      - Ты отлично знаешь, что я имею в виду, Хорст-Гейнц.
      - А если я знаю, что ты имеешь в виду, так тебе незачем мне это повторять, Белинда. - И продолжал с угрожающим покашливанием: - Фройляйн фон Кукгоф, обращаю ваше внимание на то, что я сейчас снимаю брюки.
      - Не торопи ее, Хорст-Гейнц, должна же она мне пожелать спокойной ночи!
      - Я уже иду. Спокойной ночи, Белинда, и не думай больше о сегодняшней молитве! Спи спокойно. Подушки удобно лежат? Грелки?..
      - Фройляйн фон Кукгоф! Очередь за кальсонами, а затем я предстану перед вами в одной рубашке! Вы же не захотите, чтобы прусский тайный советник в одной рубашке...
      - Хорст-Гейнц!
      - Сейчас ухожу! Спи крепко, Белинда, спокойной ночи, а порошки...
      - Перси-Персик-Прелесть! - завопил тайный советник. Он был уже в рубашке, но не решался сбросить этот последний покров... - Каждый вечер та же комедия с этими старыми наседками! О женщины! - воскликнул он.
      - Желаю вам спокойной ночи, - с достоинством процедила фройляйн фон Кукгоф. - И подумать только, что господь бог создал людей по образу своему и подобию... давно это было!
      - Ютта! - нерешительно запротестовала фрау фон Тешов против такой клеветы на ее Хорст-Гейнца, но дверь за подругой уже захлопнулась, и как раз вовремя.
      - А что же произошло на молитве? - спросил тайный советник, нырнув в ночную сорочку.
      - Пожалуйста, не уклоняйся, Хорст-Гейнц, рассчитай эту Бакс завтра же.
      Кровать мощно вздохнула под тайным советником.
      - Это твоя птичница, а не моя, - заметил он. - Ты скоро потушишь свет? Я спать хочу.
      - Ты знаешь, что мне нельзя волноваться, а когда такая особа начинает нахальничать... Мог бы, кажется, хоть раз исполнить мою просьбу...
      - Она стала нахальничать на вечерней молитве? - осведомился тайный советник.
      - Она развратная, - заявила фрау фон Тешов в бешенстве. - Вечно лазит к управляющему в окно.
      - Мне кажется, и сейчас она тоже лазила, - заметил тайный советник. Вероятно, твоя вечерняя молитва еще не успела подействовать, Белинда.
      - Ее нужно прогнать. Бакс неисправима.
      - А тогда начнется опять история с твоей птицей. Ты же знаешь, как обстоит дело, Белинда. Ни у одной еще не было так мало убыли в цыплятах, и столько яиц мы тоже не получали. И корма она изводит меньше, чем все другие.
      - Оттого, что у нее шуры-муры с управляющим!
      - Верно, совершенно верно, Белинда!
      - Просто она получает гораздо больше корма, чем показывает!
      - А нам это только на руку, ведь это же зерно нашего зятя! Нет, нет, Белинда, она отличная работница, и у нее легкая рука. Я бы не стал рассчитывать ее. Какое нам дело, чем она занимается ночью!
      - Но в доме не должно быть греха, Хорст-Гейнц!
      - Она же к нему ходит, в контору, а не он к ней в людскую!
      - Хорст-Гейнц!
      - Ну как же, Белинда, ведь правда же!
      - Ты отлично знаешь, что я имею в виду, Хорст-Гейнц! Она такая развратная...
      - Верно, - согласился тайный советник, зевая. - В сущности так всегда бывает. Дельные люди хотят жить по-своему. Этого прохвоста Мейера, ее дружка, можешь часами пинать в задницу, он становится от этого только вежливее...
      Грубых слов в устах своего мужа фрау фон Тешов старалась не замечать. Она сделала вид, что не слышит слова "задница".
      - Скажи Ахиму, чтобы он его выгнал. Тогда я могу оставить Бакс.
      - Если я скажу господину зятю, чтобы он выгнал своего служащего, задумчиво проговорил старик, - так он наверняка не расстанется с ним до конца своей жизни. Но утешься, Белинда, мне кажется, дружок Аманды завтра и так вылетит... А если нет, я его немножко похвалю, и ему тут же придется укладывать чемоданы.
      - Сделай это, Хорст-Гейнц!
      3. УПРАВЛЯЮЩИЙ МЕЙЕР НАПИВАЕТСЯ
      Большинство людей имеет склонность приписывать собственные ошибки другим: в рассказе о страусе, от страха прячущем голову в песок, вероятно, нет ни слова правды, однако, истинная правда то, что многие люди, перед лицом приближающейся опасности, закрывают глаза, а затем утверждают, что ее не существует.
      Управляющий Мейер, после ухода фрау Гартиг, лишь потому зажег свет, что ему хотелось чего-нибудь выпить. Отчаянная головная боль после пьянства, неудачный разговор с тайным советником, на чье расположение он всегда мог рассчитывать, приближение мстительницы Аманды - все это не пробудило в нем ничего, кроме желания пропустить стаканчик. Он жаждал "выкинуть все это дерьмо из головы".
      Оградив окна от вторжения Аманды, он, ища сорочку, постоял некоторое время среди хаоса своей захламленной комнаты с развороченной постелью и раскиданной повсюду одеждой. Такой же хаос царил у него и в голове, к тому же лоб изнутри колола резкая боль. Какие-то обрывки мыслей выступали из мрака и уносились раньше, чем он успевал схватить их. Он знал, что дома у него выпить нечего - ни коньяку, ни водки, ни даже бутылки пива - но, когда у человека такое самочувствие, всегда должно найтись что-нибудь, надо только мозгами пораскинуть.
      Нахмурив лоб, он усиленно размышлял, но единственное, что пришло ему в голову, это еще раз пойти в трактир и принести бутылку водки. Однако Мейер тут же с досадой покачал головой. Ведь он уже давно решил не показываться там из-за грозного счета. Кроме того, он нагишом - и хитрый старый хрыч тайный советник, заметил это. Другие тоже заметят, если он в таком виде отправится в трактир!
      Мейер оглядел себя и горько усмехнулся. Хорош мальчик! Этакое тело прямо для адских вил!
      - Сорочка не прикроет срама, - произносит он вслух поговорку, которую однажды услышал и запомнил, так как ему казалось, что она оправдывает любое бесстыдство.
      Но все-таки искать рубашку надо было, и он принялся расшвыривать ногами валявшееся на полу платье, в надежде, что рубашка найдется. Она так и не нашлась, а он всадил себе занозу в пятку.
      - Свинство! Сволочь! - громко выругался он; однако свинство напомнило ему о свиньях, свиньи - о ветеринарной аптечке, находившейся в конторе. Аптечка навела его сначала на мысль о гофманских каплях, но их слишком мало, чтобы они возымели действие, да, кроме того, их, вероятно, в аптечке нет.
      Гофманские капли - с каких это пор свиньям дают гофманские капли? На кусочке сахару, да? Он невольно расхохотался от этой дурацкой мысли, вот уж действительно дурацкая мысль!
      Мейер круто обернулся, на лице его отразились недоверие и страх. Кто вздумал смеяться над ним? Он же отчетливо слышал, как кто-то засмеялся! Да и один ли он в комнате? Ушла жена кучера? Может быть, пришла Аманда, или она еще должна прийти? Выпучив глаза, он медленно огляделся, но осмыслить увиденное так трудно! Долго приходилось ему созерцать какой-нибудь предмет, пока мозг, наконец, не возвещал: "Шкаф!" или "Штора!" "Постель, и в ней никого!" А потом: "И под ней никого!"
      Медленным, мучительным путем пришел он, наконец, к выводу: в комнате действительно никого нет. Ну, а как насчет конторы? Может быть, там кто-то есть и смотрит на него? Дверь в контору открыта, темная комната залегла, словно подстерегающее его чудовище... Да и заперта ли еще входная дверь в контору? О господи, господи! Сколько еще нужно дел переделать, сколько всего убрать, а рубашку он до сих пор не нашел. Когда же он наконец ляжет?
      Торопливо, спотыкаясь, идет Мейер-губан нагишом в контору, дергает дверь. Дверь заперта, он же знает, и занавески задернуты. Кто это плетет такой вздор? Он включил свет и враждебно взглянул на занавески - конечно, они задернуты - все наглое вранье! Только чтобы его разыграть. Занавески задернуты и задернутыми останутся - пусть только придет кто-нибудь и посмеет притронуться к его занавескам! Это ведь его занавески, его! Он как хочет ими распорядится, захочет сорвать и сорвет, это его дело!
      В величайшем волнении он сделал несколько шагов к несчастным занавескам - и в поле его зрения попала ветеринарная аптечка - коричневый еловый шкафчик.
      - Алло! Вот ты где! Наконец-то! - Мейер-губан радостно захихикал. Ключ торчал в замке, дверца привыкла к послушанию, она открылась при первом нажиме: вот, на двух, битком набитых, полках и вся музыка. Совсем спереди стоит большая коричневая бутыль, что-то написано на сигнатурке - но кто станет разбирать аптечные каракули? Нет, тут что-то напечатано, ну все равно.
      Мейер берет бутыль, вытаскивает пробку и нюхает.
      Затем нюхает еще раз. Глубоко втягивает он носом пары эфира и вот стоит недвижно перед аптечкой, только тело тихонько начинает дрожать. Неземная ясность охватывает его мозг, мудрость и проникновенность, каких он никогда не ведал, наполняют его - он нюхает и нюхает, - какое блаженство!
      Его черты становятся все резче, нос острее. Глубокие морщины бороздят лицо. Тело дрожит. Но он шепчет:
      - О, я все понимаю! Все! Понимаю весь мир... Ясность... Счастье... Голубое небо...
      Бутылка с эфиром выпадает из его дрожащих рук, гулко стукается об пол и разбивается. Он смотрит на нее, выпучив глаза, еще опьяненный. Затем быстро подходит к выключателю, гасит свет, возвращается в свою комнату, гасит свет и там, ощупью добирается до кровати и валится на нее.
      Он лежит неподвижно, закрыв глаза, поглощенный созерцанием воздушных образов, проплывающих через его сознание. Образы блекнут, их окутывает серый туман. От границ сознания надвигается темнота, она становится все чернее и чернее - и вдруг все сплошь черно: Мейер-губан спит.
      4. ЛЕЙТЕНАНТ ЛЕЗЕТ В ДОМ, НО АМАНДА НАЧЕКУ
      - Вы же должны знать, у кого ключи от дома, - сердится лейтенант.
      Они стоят втроем перед конторой, лакей Редер нажал дверную ручку, но дверь заперта.
      - Ключ, конечно, у господина Мейера, - заявляет лакей.
      - Должен же быть еще ключ, - настаивает лейтенант. - Фройляйн Виолета, вы не знаете, у кого второй ключ?
      Хотя ситуация совершенно ясна, лейтенант продолжает звать Виолету "фройляйн".
      - Второй ключ, наверно, у папы.
      - А где ваш отец держит ключ?
      - В Берлине! - И в ответ на гневный жест лейтенанта Вайо поясняет: Папа же в Берлине, Фриц!
      - Не потащит он ключ от этого сарая в Берлин!.. А я тороплюсь на собрание!
      - Мы можем прийти позднее!
      - А тем временем он побежит дальше с письмом! Да и там ли он еще?
      - Я же не знаю! - обиженно отвечает лакей Губерт. - Я с господином Мейером не имею ничего общего, господин лейтенант!
      Лейтенант кипит яростью, досадой, нетерпением. И вечно встревают эти проклятые бабы! В таком деле бабы только помеха! Вот и Вайо - стоит и смотрит. Пользы от нее не больше, чем от этого идиота лакея! Все самому делать приходится! Что ей опять нужно?
      Вайо замечает:
      - Наверху открыто окно, Фриц.
      Он смотрит кверху. В самом деле, на чердаке открыто одно из окон.
      - Великолепно, фройляйн! Сейчас мы нанесем этому господину визитец! Ну-ка, молодой человек, я посажу вас на каштан, а с ветки вы легко перелезете в окно.
      Однако лакей Редер отступает на шаг.
      - Пусть барышня извинит меня, но я предпочел бы уйти домой.
      Лейтенант в ярости:
      - Не будьте же таким идиотом, - ведь это с разрешения барышни!
      - Я охотно служил вам, барышня, - с несокрушимой твердостью заявляет лакей Редер, он знать не знает никакого лейтенанта, - и я надеюсь, вы не забудете этого. А теперь мне, право, пора спать...
      - Ах, Губерт, - молит Вайо, - не отказывайтесь, пожалуйста! Как только вы отопрете нам дверь, можете сейчас же уходить домой. Ведь это одна секунда!
      - Извиняюсь, но тут до известной степени наказуемое деяние, барышня, скромно вставляет лакей. - А у навозной кучи только что стояли две женщины. Право же, я предпочел бы пойти спать.
      - Да оставь ты этого болвана, Виолета, пусть идет! - кричит взбешенный лейтенант. - Он наложил в штаны от страха. Катитесь, юноша, и не вздумайте в кустах подслушивать!
      - Премного благодарен, барышня, - говорит лакей Редер с непреклонной вежливостью. - Пожелаю затем спокойной ночи.
      И твердым, несокрушимым шагом (он знать не знает никакого лейтенанта) скрывается лакей за углом дома.
      - Вот олух! - бранится лейтенант. - Много о себе воображает... Ну-ка, помоги мне влезть на дерево. Не будь ствол таким чертовски скользким от росы, я бы и сам справился. Но думаю, то, что может этот идиот, смогу и я...
      В то время как Вайо помогает своему лейтенанту взобраться на дерево, лакей Редер, засунув руки в карманы пиджака, шествует, тихонько насвистывая, по двору имения. У него зоркий глаз, поэтому он отлично видит фигуру, старающуюся проскользнуть мимо него в тени конюшни.
      - Добрый вечер, фройляйн Бакс, - здоровается он очень вежливо. - Так поздно прогуливаетесь?
      - Ведь вы тоже прогуливаетесь, господин Редер! - воинственно отвечает девушка и останавливается.
      - Да, я тоже! - ответствует лакей. - Но я нахожу, что время ложиться спать. Вы утром когда встаете?
      Но Аманда Бакс словно не слышит этого вопроса.
      - А куда же, господин Редер, пошли барышня и тот господин? - спрашивает она с любопытством.
      - Не все сразу, - назидательно заявляет Губерт нетерпеливой девушке. Я спросил вас, фройляйн Бакс, когда вы утром встаете?
      Не будь Аманда настоящей женщиной, она бы ответила "в пять" и потребовала бы ответа на свой вопрос. Но она говорит:
      - Вам это совершенно неинтересно, когда я встаю, господин Редер! - И начинаются бесконечные препирательства.
      Однако после долгих разговоров господин Редер узнает в конце концов, что Аманда встает вместе с солнышком, так как куры просыпаются на заре. И он узнает, что сейчас, в июле, солнце восходит часа в четыре и что Аманда должна быть на работе самое позднее в пять.
      Он находит, что это довольно рано, сам он встает только в шесть, а иногда и позже.
      - Ну да, вы... - замечает Аманда довольно презрительно, так как, говоря по правде, мужчина, прибирающий комнаты, заслуживает презрения. И он еще посылает ее спать!
      - А куда же все-таки барышня с тем господином пошла так поздно? спрашивает Аманда весьма ядовито. - Ей-то ведь только пятнадцать и давно пора быть в постели!
      - Ну, я не в курсе, когда барышня ложится, - говорит Редер. - Когда как.
      Однако Аманда не отступает.
      - А кто он, господин Редер? Я его что-то не помню.
      Но лакей Редер решил, что свой долг он выполнил. Барышня с лейтенантом, наверное, теперь уже в доме. Большего он сделать не в состоянии, чтобы защитить, их от соглядатаев.
      - Возможно, что и не помните, - соглашается он. - Ведь у нас бывает очень много господ. Ну, спокойной ночи!
      И, не дав Аманде задать больше ни одного вопроса, он шествует дальше. Она долго смотрит с досадой ему вслед и только потом решает пойти домой. Хоть он и очень хитер, этот молодчик Редер, а все же она поняла, что он ее провел. И так как он невесть что о себе воображает и обычно никогда с ней не разговаривает, то уж, наверное, не зря водил он ее за нос! Нет, это неспроста!
      Задумчиво идет Аманда дальше. Двор уже позади, она огибает угол неосвещенной конторы и в нерешительности останавливается под окнами своего дружка.
      Сперва окна были распахнуты, потом он закрыл их. Затем, когда она бросила беглый взгляд на ту сторону двора, в окне горел свет, а теперь там темно. Аманда уверяет себя, что все в порядке, что ее Гензекен спит, что пьяному надо дать выспаться - а тем более после ее объяснения с Гартиг. Действительно, смысла нет снова подымать историю - да ей совсем и неохота. Больше Гартиг с Гензекеном не спутается - в этом Аманда твердо уверена.
      Значит, можно дать ему выспаться, можно лечь и самой - ей сон тоже не повредит, очень даже не повредит. Но в пальцах у нее точно зуд какой-то, она чувствует себя так чудно, и постель еще совсем не манит, даром что ей хочется спать. Аманда всегда знает, чего ей хочется, но сейчас, хоть она и не намерена ему мешать, ее так и тянет постучать пальцем в стекло, только чтобы услышать его злой, заспанный голос и знать, что там все в порядке... Она решает то так, то этак...
      - Подумаешь! Возьму да и постучу, - наконец говорит себе Аманда и вдруг видит в комнате Гензекена маленький белый круг света, как от карманного фонаря. Невольно отступает она в сторону, хотя успела заметить, что занавески задернуты. Точь-в-точь такой круг света был направлен на нее, когда они с Гартиг стояли возле навозной кучи, ну точь-в-точь.
      Растерянно стоит она и ломает голову, стараясь понять, зачем барышня и незнакомый барин так поздно тайком забрались к ее Гензекену и что они там ищут с электрическим фонарем. Она видит, как луч света бродит, гаснет, снова вспыхивает, снова бродит...
      Но не такой она человек, чтобы долго торчать без дела под окном да раздумывать. Быстро идет она к входной двери, осторожно пытается открыть ее. Когда она нажимает на дверь плечом, та поддается.
      Тихонько входит Аманда в темные сени и снова закрывает за собою дверь.
      5. ЛЕЙТЕНАНТ НАХОДИТ ПИСЬМО
      Через чердак и чердачную лестницу лейтенант проник в темные сени конторы. Вспышка карманного фонаря показала ему, что ключ, слава богу, торчит в замке входной двери, - он отпер, и Вайо впорхнула к нему.
      Правда, дверь в контору была заперта, но уж тут Виолета ориентировалась: ключ с двойной бородкой лежал в жестяном почтовом ящике, висевшем на двери конторы, и она этим ключом легко открывалась - очень удобный для Мейера порядок, так как ему не надо было утром вставать, когда конюх приходил за ключами от конюшни.
      Вайо и лейтенант вошли в контору. Запах стоял здесь удушающий лейтенант осветил осколки бутылки и сказал:
      - Хлороформ или алкоголь - надеюсь, он ничего над собой не сотворил, этот прохвост? Осторожно, Виолета, стекло, не наступи!
      Нет, он ничего над собой не сотворил. Достаточно было прислушаться, чтобы в этом убедиться по доносившимся из спальни звукам. Мейер-губан храпел и сопел так, что просто жуть брала. Виолета взяла своего друга под руку и почувствовала себя здесь, посреди этой разгромленной, вонючей, душной комнаты, в полной безопасности.
      Больше того: она находила эту ночную вылазку, эти волнения из-за ее письма "чертовски интересными", а своего Фрица "удивительным молодцом"! Ей было пятнадцать лет, ее аппетит к жизни был очень велик, а в Нейлоэ жилось невероятно скучно. Этот лейтенант, о существовании которого ее родители даже не подозревали (она сама знала его только по имени), встреченный ею во время прогулок по лесу, причем он с первого же взгляда ей понравился, этот вечно торопящийся, иногда непонятно рассеянный, а чаще всего холодный и дерзкий человек, из холодности которого время от времени словно вырывалось пожирающее пламя, казался ей воплощением мужественности и безмолвного героизма...
      Он представлялся ей совсем другим, чем остальные знакомые мужчины. Хоть он и был офицером, но ничем не напоминал тех офицеров рейхсвера, которые приглашали ее танцевать на балах в Остаде и во Франкфурте. Они обращались с ней безукоризненно вежливо, и всегда она была для них "фройляйн", с которой они добродетельно и скучно рассуждали об охоте, лошадях и непременно - об урожае.
      Лейтенант Фриц не обнаруживал по отношению к ней и следа этой вежливости. Он шатался с ней по лесу, болтал, словно она первая попавшаяся девчонка; однажды схватил ее за локоть, взял под руку, потом снова отпустил, словно это с ее стороны никакая не милость. Протянул ей покоробленный портсигар с таким равнодушным "пожалуйста", точно строго запрещенное курение само собой разумелось, а затем, когда она закуривала, сжал ладонями ее голову и расцеловал... как будто так и надо...
      - Да не притворяйся же! - засмеялся он. - Девчонки, которые притворяются, мне просто противны!
      А она не желала, чтобы он считал ее "просто противной".
      Можно предостерегать молодое существо от опасностей, может быть даже уберечь его. Но как быть с опасностями, которые кажутся чем-то самым обыкновенным, чем-то само собой разумеющимся, ничуть не похожим на опасности? В отношении лейтенанта Фрица у Виолеты никогда не было ощущения, что она совершает что-то запретное, что ей грозит опасность. А когда это случилось, и в ней все же проснулось чувство какого-то ужаса, инстинктивное желание защититься, он сказал с таким искренним возмущением:
      - Прошу тебя, Виолета, не ломайся! Я не выношу это нелепое дурацкое притворство! Ты думаешь, не со всеми девушками так бывает? Ведь ты для этого и создана! Ну, так, пожалуйста...
      "Я для этого создана?" - чуть не спросила она, но тут же поняла, что она просто дура. Ей было бы стыдно не сделать того, чего он хотел. Именно потому, что он ни во что ее не ставил, что его посещения были так случайны и кратки, а все обещания так ненадежны ("Я в пятницу хотел быть? Не говори глупостей, Виолета, право же, у меня, кроме тебя, есть заботы"), потому что он никогда не был с ней вежлив, - именно поэтому она отдалась ему, почти не сопротивляясь.
      Он ведь был так непохож на всех! От него веяло тайной и приключениями. Все его недостатки становились в ее глазах достоинствами, оттого что у других этих недостатков не было. Его холодность, его внезапная страсть, столь же быстро угасавшая, его развязность и презрение к условностям, отсутствие уважения к чему бы то ни было, все это представлялось ей деловитостью, безумной любовью, мужественностью!