Волк среди волков

      - Лотта, - говорит она, - ступайте сейчас же вниз. Заприте все двери в подвале и в первом этаже. Проследите, чтобы все окна были действительно заперты. Не открывайте никому, не спросив сперва меня.
      Девушка уходит в страхе, смущенная. Фрау Эва садится возле кровати. В половине первого - в час дочь проснется. От этого мгновения зависит все, сказал врач. Надо встретить это мгновение во всеоружии. Ни шага из комнаты!
      Это комната Виолеты. Здесь она жила ребенком, молодой девушкой. Воспоминание о том, чем она была - о, еще так недавно - даст ей силы превозмочь то, чем она стала!
      Мужчины молча возятся с ротмистром. Пагель тщательно моет его, шофер держит ослабевшее тело спящего, которое то и дело валится на бок. Но все же память, по-видимому, возвращается к нему, веки вздрагивают, губы что-то шепчут.
      - Что вам угодно, господин ротмистр?
      - Что-нибудь выпить...
      Да, нечто вроде воспоминания шевелится в оглушенном мозгу этого человека, вновь пробудившееся смутное сознание беды, постигшей его. И он уже жаждет - еще до окончательного пробуждения - нового средства оглушить себя, нового бегства...
      Пагель взглянул на шофера, Фингер отрицательно покачал головой: ведь его уже рвет желчью. Желудок больше ничего не принимает.
      Пагель кивнул.
      Нелегко поднять из ванны безжизненное, мокрое, скользкое тело. Ротмистр сопротивляется, он что-то бормочет.
      - Портвейну! - бормочет он. - Кельнер, еще бутылку...
      - Что такое? - спрашивает фрау Эва, появившись в дверях Виолетиной комнаты.
      - Мы переносим ротмистра на постель, - докладывает Пагель. - Ему хотелось бы выпить.
      - Ничего не давать, - решает она. - Ни глотка алкоголя. Поглядите-ка, господин Пагель, на моем ночном столике должен быть веронал. Дайте ему таблетку.
      Наконец ротмистр лежит в постели, изнуренный, в тревожном полусне. Веронал ему дали, но его тотчас же вырвало.
      - Надо бы укрыть от дождя машину, - нерешительно говорит Фингер. Новенькая машина, жалко.
      - Вашей фирме будет уплачено, - говорит Пагель.
      - Машину вообще жалко, - с досадой отзывается Фингер. - До чего она грязна! А я целый день ничего толком не ел, все время был на улице под дождем и холодом.
      - Я спрошу у фрау Эвы, - с готовностью откликается Пагель. - Останьтесь пока возле ротмистра.
      Он говорит с фрау фон Праквиц, затем отпускает шофера, женщин, даже Лотту. Все поспешно покидают виллу, отмеченную роком.
      Вольфганг Пагель возвращается на свое дежурство, к ротмистру фон Праквицу. Ротмистр очень болен, это нетрудно понять, но не только телом болен, не только отравлен алкоголем, еще сильнее больна его душа. Смертельно ранено его самолюбие. Его преследуют мрачные мысли. Он перебирает все свои ошибки - и ему хочется закрыть глаза.
      Но это не помогает. Ом садится на постели, он пристально смотрит на молодого человека, который сидит в кресле, возле кровати; хотелось бы ему знать, видит ли Пагель, видят ли все, как он жалок, мелок, пуст - и теперь и в будущем...
      Но все опять запуталось, за ним охотятся, лампа горит мутным светом, кругом какие-то картины, тени картин... Почему ночь так тиха? Почему он дышит один, страдает один?
      - Где моя жена? Где Виолета? Никому до меня дела нет! Приходится, видно, умирать одиноким и покинутым! О боже!
      - Час поздний, господин ротмистр, фрау Эва и фройляйн Виолета спят. Постарайтесь и вы отдохнуть немного.
      Больной опять ложится, он как будто задумывается, успокоенный словами Пагеля. Затем снова садится и спрашивает с ноткой хитрости в голосе:
      - Не правда ли, вы ведь Пагель?
      - Да, господин ротмистр.
      - Вы мой служащий?
      - Да, господин ротмистр.
      - И должны делать то, что я приказываю вам?
      - Да, господин ротмистр.
      - Тогда, - он все же запинается, но вдруг говорит повелительным тоном, - тогда достаньте мне немедленно бутылку коньяка!
      Да, Пагель Вольфганг, здесь тебе не поможет приветливость, уступчивость, здесь тебе не отвертеться, ротмистр смотрит на тебя напряженно, с ненавистью. Он хочет коньяка, и, если ты не будешь тверд, он его получит!
      - Вы больны, господин ротмистр, вам нужно заснуть. Завтра утром вам дадут коньяк.
      - А я хочу сейчас же. Я приказываю вам!
      - Это невозможно, господин ротмистр. Фрау фон Праквиц запретила.
      - Жена не имеет права запрещать мне! Принесите коньяк или...
      Они смотрят друг на друга.
      Ах, как обнажился мир, куда девалась мишура вежливых фраз, приятный туман слов! Вот ты проник в жизнь семьи - грим снят и голый череп эгоизма скалит зубы, глядя своими черными глазницами. Пагель внезапно видит себя точно какое-то привидение - лежащим возле Петры, в меблированной комнате мадам Горшок, желтовато-серые занавеси повисли, воздух сперт. Теперь все это кажется ему символом, нет, преддверием к более тяжелым испытаниям. Тогда еще он мог взять свой чемоданчик и трусливо сбежать, здесь уже сбежать нельзя! Исчезла милая ложь, которая нам так сладка, развеялся нежный образ любви - человек против человека, волк среди волков, ты должен принять решение, если хочешь уважать себя!
      - Нет, господин ротмистр. Мне очень жаль, но...
      - Тогда я сам достану коньяк! Вы уволены!
      Ротмистр вскакивает с постели. Никогда бы не подумал Вольф, что этот немощный человек, которого двое с трудом подняли из ванны, способен на такую прыть, такую силу.
      - Господин ротмистр! - просит Вольф.
      - Посмейте только прикоснуться к вашему хозяину! - кричит ротмистр с искаженным лицом и бежит в пижаме к дверям.
      Решительная минута.
      - Посмею! - отвечает Пагель и обхватывает ротмистра.
      - Пустите меня! - кричит ротмистр. Бешенство, никогда не испытанное чувство унижения, жажда алкоголя придают ему силы.
      - Ахим, Ахим! Что там такое? - раздается голос за дверью. Шум борьбы, крики всполошили фрау фон Праквиц, заставили ее отойти от больной дочери, которую она ни на минуту не хочет покидать.
      - Ты! Ты! - с бешенством кричит ротмистр и еще больше напрягает силы, чтобы вырваться из рук Пагеля. - Ты натравила на меня этого мальчишку! Что это значит, почему мне не дают коньяка? Кто здесь хозяин, я или ты? Я...
      Он рвется из рук Пагеля, как бы собираясь наброситься на жену.
      - Уложите его в постель, господин Пагель, - гневно приказывает фрау Эва. - Не стесняйтесь, берите его силой. Ахим! - увещевает она. - Ахим, наверху лежит больная Виолета, возьми себя в руки, будь же наконец мужчиной, она так больна...
      - Иду, - говорит ротмистр неожиданно плаксивым тоном. - Когда я болен, ты и внимания не обращаешь. Я хочу одну рюмку коньяка, одну-единственную рюмочку.
      - Дайте ему еще веронала. Дайте ему две таблетки веронала, чтобы он, наконец, успокоился, господин Пагель, - в отчаянии приказывает фрау Эва. Я должна вернуться к Виолете.
      И, гонимая страхом, она устремляется обратно в комнату дочери. Когда она бежит по коридору, сердце ее неистово стучит - что ждет ее?
      Но - и сердце успокаивается - в комнате все по-старому: дочь спокойно спит в постели, очень бледная, лицо слегка надутое, кажется, что она размышляет.
      Фрау Эва берет ее руку и щупает пульс, он бьется медленно, но сильно. Ничего страшного - Виолета проснется, и мать заговорит с ней. А может быть, и не будет с ней говорить, смотря по обстоятельствам. Виолета выздоровеет, они уедут из Нейлоэ, будут жить в каком-нибудь тихом уголке. С отцом насчет денег столкуются. Нельзя приходить в отчаяние из-за поражения. Не надо отчаиваться и Виолете. Собственно говоря, жизнь, если хорошенько вникнуть, сплошь состоит из поражений. Но человек продолжает жить и радуется жизни, человек - это самое упорное из всех животных, наиболее способное к сопротивлению.
      Фрау Эва фон Праквиц, урожденная Тешов, поднимает глаза: уже пять минут первого. Решающий, роковой час наступил.
      Ее знобит, хотя в комнате душно. Она открывает окно, тихо дует ветер во мраке ночи, тихо падают капли с деревьев. Она высовывается наружу, но не различает ничего, только тени и тени. И из этого мира теней придет опасность, угрожающая миру ее близких?
      Ее все знобит. "Что я делаю, - думает она с испугом. - Мерзну - и открываю окно? Совсем свихнулась! Слишком много для одного человека..."
      И она тщательно закрепляет крючками створки окон, чтобы они не хлопали от ветра.
      В это мгновение внизу громко звонит электрический звонок.
      10. ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ВИОЛЕТЫ
      Фрау фон Праквиц и Пагель, каждый, стоя в дверях своей комнаты, смотрят друг на друга через коридор. Молодой человек не понимает, почему лицо фрау Эвы побелело от страха...
      - Звонок, - шепчет она...
      - Может быть, шофер? - отвечает он успокоительно. - Он, должно быть, где-нибудь в деревне поужинал и теперь хочет...
      - Нет! Нет! - в страхе кричит она.
      Опять звонит звонок.
      - Не открывайте! - просит фрау Эва. - Пожалуйста, господин Пагель, может случиться несчастье.
      - А не Лотта ли это? - снова делает он попытку успокоить ее. - Лотта ведь тоже ушла. Нельзя же оставить ее за дверью. Господин ротмистр успокоился, разрешите мне открыть...
      - Прошу вас, не надо, господин Пагель, - умоляет она, точно ребенок. Как будто можно запереться от несчастья - расплаты за неправильно прожитую жизнь.
      Но он уже бежит вниз по лестнице, он бежит легко и быстро, его голова мыслит ясно, тело готово к любой опасности. Глупо, но какая-то радость наполняет его; он недаром живет на свете, он выполняет задачу, пусть самую маленькую - доказать женщине, стоящей там, наверху, что ее страхи напрасны. Впервые он понял всем своим существом, телом и душой, что жизнь приносит радость только тому, кто выполняет задачу неуклонно, малую или большую, что полнота жизни исходит только из собственного "я", а не из окружающего мира, не из какого-нибудь выигрыша в азартной игре...
      Звонок прозвонил в третий раз.
      Фрау Эва наверху кричала что-то непонятное.
      Пробегая мимо, Пагель увидел в сенях толстую дубовую палку, которую ротмистр имел обыкновение брать с собой, отправляясь в лес. Он схватил ее, взмахнул ею, чуть не разбил висячую лампу и с дубинкой в руках, готовый к бою, открыл дверь как раз в ту минуту, когда звонок прозвенел в четвертый раз.
      За дверью стоял господин фон Штудман, красный и сердитый, с тяжелым чемоданом в руке.
      - Вы, господин фон Штудман! - воскликнул ошеломленный Пагель. Ему стало стыдно, и он выпустил из рук свое смехотворное оружие.
      - Да, я! - сказал Штудман мало свойственным ему раздраженным тоном. Не понимаю, что сегодня творится в Нейлоэ! Я думал, - продолжал он обиженно, - что меня будут ждать бог весть с каким нетерпением, ведь я привез немалую сумму денег, - и что же? На вокзале я не застал экипажа, в конторе темно и заперто, в замке нет света, там какая-то кутерьма, будто идет пир горой, однако никто не открывает... А здесь я десять минут стою под дождем и звоню.
      В голосе Штудмана - горький упрек, словно ему только сейчас, после этого перечня, стало ясно, какой крестный путь он проделал по вине других.
      - Послушайте, Штудман, - быстро прошептал Пагель, втаскивая изумленного друга в коридор и тщательно запирая за ним дверь. - Здесь или скорее, в Остаде, по-видимому, произошло несчастье. Фройляйн Виолета вернулась из Остаде тяжелобольная, а ротмистр - пьяный в дым! Подробностей я не знаю. Главное, фрау Эва сама не своя, она, как видно, страшится еще нового несчастья, понятия не имею какого... Я с ними один-одинешенек. Да, забыл, здесь была контрольная комиссия, она увезла из лесу склад оружия. Вы о нем знали?
      - Я? - с возмущением воскликнул Штудман и тяжело опустил на землю свой чемодан. - Я знал?..
      - Да, - крикнул Пагель наверх фрау Эве, - все в полном порядке. Здесь господин фон Штудман. Можно ему подняться к вам?
      - Господин фон Штудман! - воскликнула фрау Эва. - Да, конечно. Сейчас же, немедленно! Слава богу, господин фон Штудман, что вы здесь, мне так нужна помощь... Я не могу уйти отсюда.
      Пагель тихонько вернулся в комнату, к ротмистру. Его хозяин как будто спал, на этот раз его не вырвало после веронала. Две таблетки. Но верить ему нельзя. Он лежал с закрытыми глазами, спокойно дыша, но и не спящий может лежать с закрытыми глазами, спокойно дыша. У Пагеля было впечатление, что не все благополучно. Ему казалось также, что ротмистр за время его отсутствия поднимался с постели. Доказательства не было, но такое у него впечатление. Он нашел также, что у ротмистра злое, ожесточенное выражение лица, и решил быть начеку. По-видимому, наставления старшего надзирателя Марофке не пропали даром...
      Тем временем Пагель прислушивался к голосам из комнаты Виолеты. Слов он не мог расслышать, но голоса различал хорошо, ведь и здесь и там двери в коридор были полуоткрыты. Можно было разобрать, что голос Штудмана звучал несколько обиженно, и ничего удивительного тут не было. Он мчался сломя голову и не жалел трудов, он из кожи лез вон и своего добился, он привез кучу денег - столь желанных, столь необходимых денег, но на станцию не выслали лошадей, никто его не встретил, деньгами никто не интересуется, все, что он сделал, ни к чему! Мы тем временем заболели, мы заняты другим - несчастьем, уже случившимся и ожидаемым, - более важными делами...
      Бедный Штудман! Пагель ясно видит, как он стоит у неосвещенной конторы, с увесистым саквояжем, который он ни на минуту не выпускает из рук. Это добрая нянька, переживающая вечное разочарование всех нянек: она достала столь желанную игрушку, а ребенок на нее и не смотрит, он давно уже занят чем-то другим!
      Пагель, у которого слипаются глаза, - ведь он с половины пятого на ногах, - постигает в этот тихий ночной час, почему любезный, дельный, отзывчивый Штудман остался пожилым, одиноким как перст, бездомным холостяком. Люди не любят своих спасителей - когда опасность миновала, они тяготятся их превосходством.
      Голоса наверху продолжают звучать, то повышаясь, то понижаясь. Пагель смотрит на свои ручные часы, уже почти половина первого. "Собственно, я не прочь, бы лечь в постель, - думает он в полусне. - Хочется спать, ротмистр последние четверть часа не шевелится, он тоже спит. Но я не могу покинуть женщин, Штудман пробудет там недолго, голос фрау фон Праквиц звучит все более раздраженно. Ах, чашечку бы кофе, хорошего, густого, черного, крепкого кофе!"
      И ему мерещится, что он сходит вниз, в кухню... Там у них кипятильник, он заметил его сегодня утром, это дело двух минут. Он намелет себе хорошую порцию кофе, всыплет в чашку, зальет кипятком, даст ему три минуты настояться и, сбрызнув холодной водой, выпьет эту штуку, с пылу горячую, вместе с гущей. "Ах, я сразу повеселею, как рыба в воде!"
      Но ему нельзя отлучиться, он не может выпить чашку бодрящего кофе, такого, какой иногда варила Петер, прежде чем он отправлялся играть; надо ведь сидеть здесь, у пьяного ротмистра, который наверняка не спит. Почему он держит руки под одеялом? В том полузабытье, в каком теперь находится Вольфганг, он даже допускает, что ротмистр запасся ножом, когда вставал с постели. Но действительно ли он вставал с постели?..
      Засыпающий мозг Вольфганга решительно отказывается уделить какое бы то ни было внимание этому вопросу. Зато чашка кофе снова всплывает в воображении молодого человека, он буквально видит ее перед собой, она дымится, и на ее тусклой коричнево-серебристой поверхности видна тонкая пленка разбухшего в кипятке кофе.
      Ах, незаменимая это штука в минуту усталости! И Вольфганг Пагель вдруг с глубоким чувством облегчения вспоминает, что ему даже не придется спускать вниз и кипятить кофе, Лотта еще придет сюда. Шофер тоже придет, но прежде явится Лотта, которая сварит ему кофе. Куда она девалась? Ведь скоро половина первого... Все равно она сварит ему кофе...
      Тут Пагель сразу очнулся от своей дремоты. Не шорох ли одеяла разбудил его, хотя ротмистр лежит сейчас тихо - не показалось ли ему, что босая нога коснулась пола?..
      Нет, ротмистр лежит совершенно спокойно. Замолкли голоса наверху. Да, правильно, что же это сказал Штудман? В замке темно, но какая-то кутерьма, и никто не открывает... Прежде он пропустил эти слова мимо ушей, но они застряли у него в мозгу и теперь пробудили его от дремоты. Лотты все еще нет, а в замке темно и кутерьма...
      Пустяки, на старика Элиаса можно положиться - человек надежный, а мыши всегда пируют, когда кошка уходит из дома. Все-таки надо будет порасспросить Штудмана! У Пагеля осталось неприятное чувство; случай с Марофке сделал его более осторожным, он уже не бродит по земле с прежней беспечностью, он чувствует свою ответственность. Ответственность за что? Ответственность за то, что он делает! Перед самим собой! Нет, он не забудет расспросить Штудмана.
      Через три минуты пришел и Штудман. Теперь - без двадцати час - Штудман показался в дверях и говорит коротко:
      - Выпустите, меня, Пагель. Дайте мне ключ от конторы. Вы еще, должно быть, останетесь здесь?
      Пагель, покосившись на своего пациента, спрашивает шепотом:
      - Как вам кажется, спит ротмистр? Крепко спит?
      Штудман бросает короткий, очень неприязненный взгляд на ротмистра и сердито замечает:
      - Конечно спит. А что?
      - Сдается мне, что он только прикидывается спящим, - шепчет Пагель.
      Штудман окидывает Пагеля недоуменным взглядом.
      - Послушайте, Пагель, сговорились вы с фрау Эвой, что ли? Не понимаю!
      - То есть как это - сговорились?
      - Да ведь фрау фон Праквиц по крайней мере раз десять спросила меня, уверен ли я, что фройляйн Вайо действительно спит? Ей все мерещится, будто девушка давно уже проснулась и только прикидывается... Точь-в-точь как вы сейчас...
      Оба с минуту пристально смотрят друг на друга.
      - Ну, пойдемте вниз, Штудман, - говорит Пагель, неожиданно улыбнувшись своей доброй, приветливой улыбкой. - Вы переутомлены, и я представляю себе, что вас плохо отблагодарили за ваш тяжелый труд.
      Лицо Штудмана словно застыло, но именно поэтому Пагель продевает свою руку под руку Штудмана.
      - Идемте, Штудман, я вас выпущу. Вам действительно надо в постель.
      Он медленно идет с ним вниз по лестнице.
      - Уверяю вас, это чистая случайность, что фрау Эва и я предложили вам один и тот же вопрос. Честное слово, Штудман... Тут в доме какая-то странная атмосфера: дочь немного больна, да ведь дочери обычно болеют; а отец пропустил лишний глоток, ну, отцы тоже иногда имеют такое обыкновение. Таким образом, ничего необычайного, но атмосфера такая, как будто на дом напали все духи мрака...
      - Вы что-нибудь понимаете, Пагель? - с внезапным оживлением восклицает Штудман. Он стоит против Пагеля, он уже не сердится, но он растерян. - Мне обрадовались как спасителю, но до того, что я сделал (а уж как это было трудно!), никому дела нет. Я спрашиваю, что случилось, узнаю обо всем и не вижу в этом ничего страшного. Я говорю несколько успокоительных слов и встречаю холодный отпор. Ничего не понимаю... А вы? Вы что-нибудь знаете?
      - Ничего не понимаю и ничего не знаю, - говорит Пагель с улыбкой. - Так как это, по-видимому, успокаивает фрау Эву, я сижу у постели ротмистра и стараюсь не заснуть. Вот и все.
      Штудман серьезно взглядывает на него, но в глазах улыбающегося Пагеля нет и тени лукавства.
      - Ну, в таком случае, спокойной ночи, Пагель, - говорит Штудман, может быть, завтра утром все выяснится...
      - Спокойной ночи, Штудман, - машинально отвечает Пагель, он знает, что надо сказать еще что-то, он задумчиво смотрит вслед уходящему в ночь человеку, несущему тяжелый чемодан. И вдруг вспоминает.
      - Господин фон Штудман, минуточку, будьте добры! - кричит он.
      - Да? - спрашивает Штудман и еще раз оборачивается.
      Оба идут навстречу друг другу, шагах в десяти от входных дверей они встречаются.
      - Что еще? - чуть-чуть сердито спрашивает Штудман.
      - Да, мне пришло еще в голову... - отвечает Пагель рассеянно. Скажите, господин фон Штудман: вы очень устали? Вам хочется сейчас же лечь?
      - Если я могу быть вам полезен, - отвечает Штудман, снова готовый к услугам.
      - У меня из головы не выходит то, что вы сказали мне, когда пришли. Помните? "Замок не освещен, но там какая-то кутерьма" - ведь так вы сказали, не правда ли? - И после маленькой паузы Пагель прибавляет: - Ведь вам известно, что тайный советник уехал?
      - В самом деле! - говорит озадаченный Штудман. - Об этом я и не подумал.
      - Вероятно, тут нет ничего особенного, - успокоительно продолжает Пагель. - Должно быть, пирушка у слуг, уж старик Элиас позаботится, чтобы дело не зашло слишком далеко: но я бы все-таки проверил, Штудман... Конечно, если вы не слишком устали...
      - Да что вы, ни намека на усталость! - воодушевляется Штудман, радуясь, что видит перед собой новую задачу. - Конечно, придется сначала положить деньги в несгораемый шкаф...
      - Я бы не стал звонить, - задумчиво предлагает Пагель, - я никого бы не позвал, так мне думается, Штудман. - И, к удивлению своему, Пагель вспоминает, что он действительно думал об этом, сам того не ведая. - Ведь под вашим окном черепичная крыша, а с крыши вы без труда попадете на веранду замка. По ней можно обойти почти весь замок на высоте первого этажа и заглянуть во все окна, оставаясь невидимкой - да, я бы так и сделал, - заканчивает Пагель с некоторым ударением.
      Штудман удивленно смотрит на него.
      - Но зачем, скажите ради бога? - спрашивает он. - Чего вы ждете от этого? Что, вы думаете, я увижу?..
      - Послушайте, Штудман, - с внезапной серьезностью отвечает Пагель. Ничего я не знаю и ничего не понимаю, но я сделал бы именно так.
      - Но... - протестует Штудман. - Такое подглядывание ночью...
      - Помните вы ту ночь, когда мы встретились у "Лютера и Вегнера"? быстро спрашивает Пагель. - Тогда мне тоже чудилось, что это особая ночь, отмеченная роком, если можно так выразиться. Почему бы в конце концов этому не быть - такой ночи, когда все решается? Теперь у меня опять то же чувство. Тяжелая ночь, недобрая...
      Он вглядывается в темноту, будто может увидеть лицо ночи, злое, что-то затаившее. Но ничего не видно. Он ощущает только насыщенную ветром и влагой тьму.
      - Вот оно как, Штудман, - вдруг говорит Пагель. - Ну, счастливо. Мне надо вернуться к ротмистру. Спокойной ночи.
      - Спокойной ночи, Пагель, - отвечает Штудман, с удивлением глядя вслед Пагелю, ибо подобные мистические наития ему мало понятны. Он слышит, как захлопывается и запирается входная дверь, фонарь гаснет, и он остается в темноте. С легким вздохом поднимает он свой тяжелый саквояж и уходит по дороге, ведущей в контору. Надо хорошенько посмотреть и послушать, что делается вокруг замка, прежде чем последовать совету Пагеля. Вломиться ночью в чужие владения - кажется ему шагом весьма сомнительным.
      Пагель стоит в вестибюле виллы и вслушивается в тишину.
      Странное настроение, охватившее юношу, когда он дремал у постели больного, не покидает его. Взглянув на часы, он видит, что не пробыл с Штудманом и пяти минут. Теперь ровно без четверти час. Ничего не могло случиться, он глаз не спускал с парадной двери, он стоял вблизи нее: никто не мог прокрасться. В доме тишина.
      И все же внутреннее чутье говорит ему: что-то случилось.
      Медленно, беззвучно - так медленно и беззвучно, как иногда движешься во сне - поднимается он по лестнице. Из дверей комнаты Виолеты выглядывает бледное, испуганное лицо фрау Эвы. Он кивает ей, он тихо говорит:
      - Все в порядке!
      Идет в комнату ротмистра.
      И с первого взгляда видит: постель пуста. Постель пуста!
      Он стоит неподвижно, он обводит глазами комнату, - никого. Окна закрыты. "Что сделал бы Марофке?" - думает он и все еще не двигается с места. Но на этот вопрос можно дать лишь отрицательный ответ: Марофке не сделал бы ничего слишком поспешного.
      В поле его зрения попадает дверь в ванную. Он раскрывает ее, зажигает свет: пусто и в ванной. Пагель снова возвращается, он выходит в коридор.
      Дверь в спальню Виолеты теперь широко открыта, фрау Эва непрерывно ходит по комнате взад и вперед. Она тотчас же его замечает. Она подходит к нему. Она извелась от лихорадочной тревоги.
      - Что случилось, Пагель? Что-то случилось, я вижу по вас!
      - Я хочу вскипятить себе кофе, фрау фон Праквиц, - лжет Пагель, - я смертельно устал.
      - А муж?
      - Все в порядке, фрау фон Праквиц.
      - Я так боюсь, - говорит она лихорадочно. - Голубчик Пагель, судя по тому, что сказал доктор, ей бы надо уже проснуться, и она, я чувствую, проснулась, но не шевелится, не отвечает на мои слова. Она притворяется, что спит. О господин Пагель, что же делать? Мне так страшно! Никогда мне не было так страшно...
      Она говорит с лихорадочным возбуждением, ее бледное лицо подергивается, она ухватилась за его руку и сжимает ее, не чувствуя этого. Она просит:
      - Взгляните на Виолету, господин Пагель! Поговорите с ней. Может быть, Вайо вас послушает...
      Пагеля бросает в жар и в холод. Ведь ему надо искать ротмистра. Чего только не может наделать ротмистр за это время! Но он послушно идет к постели. Неуверенно смотрит на спящее, спокойное лицо, неуверенно говорит:
      - Кажется, спит...
      - Вы ошибаетесь! Я уверена, что ошибаетесь, скажите ей что-нибудь. Виолета, Вайо, милочка, господин Пагель здесь, хотел бы с тобой поздороваться... Смотрите, у нее дрогнули веки!
      И Пагелю так показалось. Вдруг ему приходит в голову мысль крикнуть девушке, которая притворяется спящей: "Лейтенант здесь!"
      Эта мысль только мелькнула, он тотчас же ее отверг, разве делают такие вещи? Разве делают такие вещи на глазах у матери? И почему бы наконец не оставить ее в покое, если она во что бы то ни стало хочет покоя? Надо же искать ротмистра.
      - Нет, конечно, спит, - повторяет он успокоительно, - и я дал бы ей отоспаться. А теперь я сварю для нас с вами кофе...
      Он еще раз улыбается фрау фон Праквиц ободряющей улыбкой, он играет постыдную комедию; еще раз заглядывает, на глазах у неотрывно следящей за ним женщины, в пустую спальню ротмистра. И выходит, кивая: "Все в порядке". Затем медленно, неторопливо, преследуемый ее взглядом, спускается по лестнице в первый этаж.
      Инстинкт ведет его правильно. Из шести дверей, выходящих в сени, он выбирает дверь в курительную, так как сегодня во время уборки заметил, что здесь как раз стоят две единственные вещи, которые могут интересовать ротмистра в его теперешнем состоянии: шкаф с ружьями и шкаф с ликерами.
      Услышав шум открываемой двери, ротмистр шарахнулся, как пойманный вор. Он прислоняется к столу, одной рукой держась за спинку большого кожаного кресла, в другой зажав вожделенную бутылку.
      Пагель тихонько притворяет за собою дверь. Так как это только бутылка водки, а не револьвер, он позволяет себе говорить шутливо.
      - Алло, господин ротмистр! - весело кричит он. - Оставьте что-нибудь и для меня! Я устал как пес и тоже не прочь освежиться!
      Но веселый тон не возымел действия. Ротмистр, как это часто бывает с пьяными, хорошо понимающими, что их поведение позорно, ротмистр сейчас особенно дорожит своим достоинством. Он замечает лишь дерзкую фамильярность в тоне своего служащего, этого мальчишки. Он гневно кричит:
      - Что вам здесь надо? Что вы за мной ходите по пятам? Я запрещаю вам! Сейчас же убирайтесь!
      Он кричит очень громко, но очень неясно. Почти парализованный алкоголем и вероналом язык отказывается отчетливо произносить слова, ротмистр еле ворочает им, его голос звучит будто сквозь платок. Это только разжигает его гнев, лицо беспокойно дергается, с ненавистью смотрит он воспаленными глазами на своего мучителя, этого молокососа, которого он подобрал в грязном болоте большого города и который теперь хочет им командовать.
      Пагель не знает, до какой степени опасен его противник, он не замечает, что имеет дело с полусумасшедшим, от которого можно ожидать всего. Беззаботно подходит он к ротмистру и дружески говорит:
      - Идемте, господин ротмистр, вам надо опять лечь. Вы же знаете, ваша жена не хочет, чтобы вы пили. Ну, пожалуйста, отдайте мне бутылку.
      Слова, которых ротмистр отнюдь не желает слышать, которые смертельно оскорбляют его.
      Ротмистр, колеблясь, протягивает бутылку бывшему юнкеру... Но в ту минуту, когда Пагель собирается взять ее, бутылка поднимается и обрушивается на его череп с таким грохотом, будто распадается на части весь мир.
      - Вот тебе, молодчик! - с торжеством кричит ротмистр. - Я научу тебя подчиняться!
      Пагель, схватившись руками за голову, отступает. Несмотря на оглушительную, всепоглощающую боль, ему лишь сейчас становится ясна вся громадность несчастья, свалившегося на этот дом. Становится ясно то, что уже несколько часов назад поняла фрау Эва: не пьяный перед ним сумасшедший... А что касается молодой девушки...
      - Станьте как полагается, юнкер! - приказывает ротмистр. - Не стойте так небрежно перед начальником!
      Не обращая внимания на отчаянную боль, на то, что он едва может согнуть шею в затылке, Пагель заставляет себя стать прямо, руки по швам. Боже мой! Нельзя тревожить фрау Эву! Ведь все это дело двух-трех минут, водка и веронал окажут свое действие. Он успокоится, нельзя доводить до драки. Пагель все еще дрожит, ведь подымется шум...
      - Смирно! - кричит ротмистр.
      Еще раз вспыхивает в нем воля к жизни, еще раз позволяет он себе командовать, быть самим собой. В уста его вложено слово, слово непререкаемой власти, требующей полного повиновения. Сильнее, чем вино, опьяняет его в последний раз ощущение власти.
      - Смирно, юнкер Пагель! Два шага вперед! Равняйсь! Смирно! Смирно, говорю я! Почему вы шатаетесь?
      - Что это? - спрашивает голос стоящей в дверях фрау Эвы. - Ахим, ты не можешь дать мне минуты покоя, зачем ты меня мучаешь?..
      Ротмистр с быстротой молнии оборачивается.
      - Я тебя мучаю? - кричит он. - Это вы меня мучаете! Оставьте меня! Дайте мне околеть, дайте мне напиться, ведь это же единственное, на что я годен! - И вдруг неожиданно мягким тоном: - Вольно, юнкер Пагель. Надеюсь, я не слишком сильно ударил вас, это не входило в мои намерения.
      И снова бессвязнее:
      - Не знаю, что со мной, почему я это делаю. Что-то такое есть во мне, оно всегда было во мне, я подавлял его, а теперь оно рвется наружу. Никто не может его удержать, оно рвется наружу. Но если напиться, оно стихнет, оно заснет...