Приключения Перигрина Пикля

      Этим разрешением он не преминул воспользоваться; без промедления он уселся за обед и съел его вместе со своими сообщниками, предварительно послав узнать, что прислать мне в комнату. Нимало не желая обедать, я сидела одна на кровати в меланхолическом ожидании; для безопасности я заперла наружную дверь, а у себя в спальне открыла окно, чтобы проветрить комнату, так как было жарко.
      Его лордство, утолив голод, возобновил свои попытки, и вдруг я услышала шорох в соседней комнате. Я вскочила и, сообразив, что он пробрался в переднюю, воспользовавшись скамьей, стоявшей под окном, бросилась к двери моей комнаты, которую поспешно заперла, и, открыв другую дверь, выходившую на лестницу, выбежала из дому, прорвавшись сквозь толпу в сотню человек, привлеченных этим вторжением.
      Соседи меня любили, а слуги мужа относились ко мне с уважением; пройдя среди них в полной безопасности, я нашла убежище в соседнем коттедже. А в это время мой муж кричал, призывая на помощь, так как боялся удалиться тем же путем, каким вошел. Не дожидаясь его освобождения, я обменялась платьем с бедной женщиной, давшей мне приют; в ее синем переднике и соломенной шляпе я вышла в поле, намереваясь искать убежища в доме джентльмена, жившего неподалеку, хотя я не имела понятия, как туда пройти. Однако мне посчастливилось встретить фермера, который взялся меня проводить; в противном случае я заблудилась бы и, по всей вероятности, мне пришлось бы заночевать в поле, так как было уже восемь часов вечера.
      По указанию моего проводника я перелезала через изгороди и перебиралась через канавы (я не рискнула идти по дороге, опасаясь попасть в руки моего преследователя), упала в грязь, - прошла шесть-семь миль только благодаря тому, что бодрость не изменяла мне в подобных случаях, добралась до цели и позвонила в колокольчик у садовой калитки. При виде моего неопрятного, испачканного платья меня отказались впустить, но когда узнали, кто я, дверь распахнулась, и я была принята с великим радушием, причем немало посмеялись над моим одеянием и приключениями.
      На следующий день я вернулась и завладела своим домом, где снова жила весело в течение целого месяца, ожидая безропотно результата моего процесса; но в один прекрасный день меня известил о приближении его лордства один из моих дозорных, которых я всегда нанимала следить за дорогой; столь удачно выбирала я этих лазутчиков, что ни один меня не предал, хотя их часто подкупали.
      Получив это сообщение, я немедленно велела оседлать лошадь и поскакала в направлении, противоположном лондонской дороге. Я мчалась этим путем, пока меня не остановило препятствие - ворота с пятью перекладинами, через которые, после колебания, я решила перескочить (я скакала на старом гунтере), если бы меня преследовали. Но с большими трудностями мне все же удалось их открыть и благополучно добраться до дома моего доброго друга, мистера Д., мирового судьи, обещавшего мне помощь в случае нужды.
      Укрывшись там, я разослала лазутчиков узнать о его лордстве и получила сведения о том, что он поселился в моем доме, прогнал моих слуг и завладел всеми моими вещами, платьями и бумагами. Что касается бумаг, это не имело значения, но платьев у меня было немало. И когда я убедилась, что он не намерен выпустить из рук добычу, я сочла момент подходящим для того, чтобы убраться подальше от его местопребывания. Через два дня после моего бегства в одиннадцать часов вечера я отправилась в карете, запряженной четверкой, которой снабдили меня друзья, в сопровождении лакея, сильного мужчины, хорошо вооруженного. У меня тоже было два пистолета, которые я твердо решила пустить в ход против каждого, кто захотел бы на меня напасть, разве только исключая моего мужа, для которого было бы достаточно и менее смертоносного оружия - например, шила или трутницы.
      Я нимало не намеревалась причинить вред какому-нибудь живому существу и менее всего моему мужу; я хотела защитить себя от жестокости и насилия, а по своему печальному опыту я знала, что такова будет моя участь, если я попаду к нему в руки. Мне кажется, я имела полное право отстаивать свое счастье, как и любой человек имеет право отстаивать жизнь, в особенности против шайки разбойников, нанятых за жалкую мзду для того, чтобы у меня ее отнять.
      Итак, мы тронулись в путь; через некоторое время появился мой лакей и сообщил, что за мною следят. Я выглянула из окна и увидела рядом с каретой человека верхом. Тогда я немедленно выхватила пистолет, высунула его в окно и сохраняла оборонительное положение, пока он не счел за лучшее убраться, избавив меня от страха, вызванного его присутствием.
      Я приехала в Лондон и пересела в другой экипаж; несмотря на то, что я почти замерзла, я наняла открытую коляску, в которой отправилась в Рединг, куда прибыла на следующий день в десять часов утра, а отсюда двинулась дальше в провинцию с намерением искать убежища у близкой своей приятельницы - миссис К. Здесь я обрела бы приют, несмотря на то, что мой муж успел восстановить ее против меня, если бы в ее доме не находилось много людей, от которых нельзя было меня спрятать, - в особенности от ее брата, бывшего близким другом моего преследователя.
      При таких обстоятельствах мне пришлось ограничиться только краткой беседой с ней, в продолжение которой на ее лице отражалось искреннее сочувствие моему положению; правда, она не могла оказать мне помощь, на какую я рассчитывала, но зато очень великодушно послала мне вслед небольшую сумму денег, так как знала о моем поспешном бегстве из дому и полагала, что они мне пригодятся в дороге.
      Я оцепенела от холода, устала от поездки, и разочарование меня окончательно измучило. Но не время было падать духом; если никто не мог мне помочь, тем более я должна была полагаться на себя и на свою находчивость. После недолгих размышлений я решила ехать в Лондон, но, не желая возвращаться той же дорогой, какой приехала, и, надеясь сократить путь, я выбрала дорогу на Бегшот и рискнула ехать степью при лунном свете.
      Здесь меня настиг бродяга, вооруженный тесаком, и потребовал денег. У меня было двенадцать гиней; если бы я отдала их все, было бы невозможно скрыть в дороге, кто я такая, и тем самым я рисковала, что мой преследователь нападет на след. Поэтому я дала грабителю три гинеи и немного серебра; он этим не удовлетворился и хотел меня обыскать. Но я крикнула кучеру, чтобы он погонял лошадей, и, по счастью, избежала этой процедуры, хотя мне и грозила опасность получить пулю вдогонку, вследствие чего я должна была сидеть с опущенной головой, подражая некоторым великим людям, которые, по рассказам, точно так же кланялись пулям во время битвы.
      Мои опасения, к счастью, не оправдались. По пути я переночевала в таверне и на следующий день прибыла в город в отчаянном состоянии; мне негде было остановиться, и я лишена была средств к существованию. В таком положении я обратилась к моему адвокату, направившему меня в дом купца в Вестминстер, где я жила и столовалась в кредит с моей верной Эбигейл, которую я отныне буду называть миссис С-р; в течение двух с половиной месяцев я никого не видела и ни разу не выходила из дому.
      Лишенная всех радостей жизни и доведенная до крайней нужды жестокостью моего преследователя, отнявшего у меня даже носильное платье, я покорила сердце лорда Д., ныне покойного, о котором я скажу мало, ибо его нрав хорошо известен. Замечу только, что он вызывал во мне почти такое же отвращение, как и мой тиран. Однако, когда пришлось между ними выбирать, я предпочла принять предложения этого нового любовника, весьма щедрые, и поскольку мне нужен был только приют и ничего больше, согласилась последовать за ним в его поместье, куда послала платья, купленные мною в кредит.
      Однако, по зрелом размышлении я передумала и известила его о своем решении письменно, прося выслать назад мои вещи. В ответ на это послание я ждала, что он явится, взбешенный неудачей, и распорядилась не пускать его в дом. Но, несмотря на эту меру предосторожности, он нашел способ пробраться ко мне. Первое, что я увидела на следующее утро у себя в спальне, был мой любовник с кнутом в руке, против которого, зная мужчин, я не считала себя защищенной. Правда, я не очень испугалась, так как полагала, что превзойду его храбростью, если дело примет плохой оборот. Но, вопреки моим ожиданиям и его обычному обращению с женщинами, он вежливо поздоровался со мной и начал пенять на содержание письма. Я сказала ему напрямик, что опрометчиво согласилась на его предложения только ради своей собственной выгоды, но, поразмыслив над этим, сочла неблагородным жить с ним при таких обстоятельствах; поскольку же он мне не нравится, а притворяться я не могу, наши отношения никогда нас не удовлетворят. Он согласился с тем, что довод справедлив, но был очень огорчен предшествующим моим поведением. Он отказался от притязаний, вернул платья и в дальнейшем никогда не укорял меня; однажды он признался, что все еще любит меня и всегда будет любить, так как я плохо с ним обошлась - заявление, свидетельствующее о странном его нраве. Со своей стороны я сознаюсь, что мое поведение в данном случае можно извинить только печальным моим положением, которое часто бывало отчаянным, и я удивляюсь тому, что удержалась от поступков еще более предосудительных.
      В конце концов все мои надежды на благополучный исход процесса не осуществились; дело было решено в пользу мужа. Но и тогда я отказалась сдаться. Покинув свое убежище, я сняла квартиру на Сафок-стрит и бросила вызов своему тирану. Но, опасаясь доверить охрану моей квартиры чужим людям, я сняла отдельный дом на Кондуит-стрит, и как только появилась в обществе, меня окружили самые разнообразные поклонники. Мне кажется, я получала все знаки внимания, какие только возможны в этом мире, но не находила того, что я почитала самым важным, - человека, способного воспылать любовью и внушить ответное чувство. Но такой человек и неоценим и редко встречается. Я весьма обязана тем, кто добивался моего расположения, хотя они были не очень мне признательны, потому что я никогда не изъяснялась в своих чувствах, если не любила; подобное притворство является рабством, непосильным для честной натуры. Исключая одного достойного юноши, с которым я иногда встречалась, все они были ничтожными людьми. Один был надоедлив, другой до смешного легко воспламенялся, третий вовсе лишен образования, а четвертый оказался ветреником. Короче говоря, я встретила среди мужчин столько же незначительных лиц, сколько и среди женщин. Кое-кому из них я пыталась внушить свои убеждения, в то время как они старались обратить меня в свою веру. Но вскоре обе стороны убедились в тщете своих усилий, и мы мудро предоставили друг другу жить по собственному разумению.
      Наконец, мне посчастливилось познакомиться с одним аристократом - быть может, первым лицом в Англии по своему благородству, уму, чувствам, великодушию и честности. Едва ли я должна упоминать, что это был лорд ***. Этот великий, этот прекрасный человек умеет внушать удивление, любовь и уважение. Обладая такими достоинствами, какие редко выпадают на долю одного человека, он отличается скромностью, которая не может не расположить любое общество в его пользу. Он как будто ничего не замечает и, однако, видит все; его манера рассказывать и придавать прелесть пустякам свойственна ему одному; и хотя у него много странностей, все они способствуют его обаянию. После всего мною сказанного можно предположить, что я была в него влюблена; но это не так; любовь капризна и причудлива; я удивляюсь, чту и уважаю его в высокой степени; и когда я говорю, что он напоминал моего дорогого усопшего друга, мистера Б. - или, вернее, мистер Б., будь он жив, напоминал бы лорда *** - я воздаю высшую хвалу, на какую способна, обоим, как живому, так и мертвому.
      Дружба и беседы лорда *** делали меня счастливой; но в конце концов я снова подверглась неутомимым преследованиям мужа, который в один прекрасный день, когда я находилась в обществе своего благородного друга, появился в карете перед моим домом в сопровождении некоего джентльмена, который с весьма независимым видом потребовал, чтобы его впустили. Преданный лакей, долго у меня служивший, в испуге прибежал наверх и сообщил о том, что происходит внизу.
      Я приказала ему ничего не отвечать н покрепче запереть дверь. Это неожиданное нападение так меня поразило, что, по словам лорда ***, он был несказанно удивлен при виде ужаса, отразившегося на моем лице в тот момент, когда карета остановилась у двери.
      Мой жалкий муж, которого в дом не впустили, удалился, угрожая вернуться с подмогой. Я немедленно поставила солдата охранять дверь с внутренней стороны, чтобы на будущее время обезопасить себя от нападений. Согласно обещанию муж вернулся со своими помощниками, воодушевленный присутствием констебля, и снова потребовал, чтобы его впустили. Солдат приоткрыл по моему приказанию окошко в двери, чтобы ему ответить; как только мой муж увидел красный мундир, на него напал такой страх, что он немедленно обратился в бегство. Рассказывая об этом событии, он, подобно Фальстафу, превратил мою стражу в целую шеренгу мушкетеров. Он пытался также узнать имя джентльмена, который любезно прислал мне солдата из своей роты, и жаловался на него герцогу Н., надеясь, что тот прикажет ему подать в отставку, но ожидания его, к счастью, не оправдались.
      Убедившись в том, что в Англии я никогда не обрету покоя и не избавлюсь от постоянных волнений, уже отразившихся на моем здоровье и расположении духа, я решила снова уехать во Францию - лучшее убежище от преследования моего тирана. Но, прежде чем предпринять этот шаг, я попыталась скрыться в окрестностях Виндзора, где скоро была обнаружена мужем и вынуждена оттуда бежать. Я переехала в Челси, где в силу своего положения жила в великой тревоге; мое спокойствие непрестанно нарушалось человеком, который всегда был недоволен мною и тем не менее не мог без меня жить.
      Невзирая на недомогание, я отправилась во Францию через Гаагу - война закрыла все другие пути - в сопровождении моей горничной С-р; она очень боялась моря, к тому же готовилась вступить в брак, но тем не менее не хотела покинуть меня одну в беде, пока ко мне не присоединились мой лакей и другая горничная, которым я приказала ехать вслед за мной с вещами. Передотъездом я письменно потребовала от мужа возврата моих платьев, захваченных им в Эссексе, и после его отказа вынуждена была обновить свой гардероб в кредит.
      На дорогу меня снабдил деньгами мой добрый друг Л., и после приятного путешествия я прибыла в Гаагу, где провела два месяца, расставшись с С-р и назначив ей двадцать пять фунтов в год из тех денег, которые должна была получать на свое содержание от мужа. Такое же жалование я убедила лорда Б. платить другой горничной, служившей у меня, пока я жила в его доме.
      Мне не очень понравились жители Голландии, так как они были целиком поглощены заботами о наживе и не имели вкуса к развлечениям и галантному обхождению - черты характера, не слишком приятные для меня, которая всегда презирала деньги, отличалась безграничной щедростью и превыше всего любила развлечения. Когда я говорю - "развлечения", я не разумею под этим "плотских наслаждений", доставляющих величайшее счастье лишь тем, кто лишен чувствительности и воображения. Тем не менее меня учтиво встретили в этом городе; между прочим распространился слух, будто министр короля ***, ветреный молодой человек, стал моим любовником; он часто был моим гостем, что и послужило поводом для обвинения меня в любовной интриге; нередко и без всяких оснований я бывала жертвой таких обвинений.
      Расставшись с моими друзьями-голландцами, я покинула Гаагу вместе с одной англичанкой, выбранной мною в попутчицы, и прибыла в Антверпен, подвергаясь в пути большой опасности, так как дороги кишели разбойниками. Отдохнув несколько дней в этом городе, я наняла карету и отправилась с компаньонкой в Брюссель. Но неподалеку от Мехлина наша карета была атакована двумя гусарами; обнажив сабли, они заставили кучера погнать лошадей в лес, находившийся неподалеку от проезжей дороги.
      Сперва я решила, что они пожелали проверить наши паспорта, но скоро поняла их намерения; хотя я и была очень перепугана этим открытием, но постаралась скрыть волнение, дабы не пугать еще больше молодую женщину, которая была чуть жива от страха; я даже слегка подбодрила ее и, обратившись к разбойникам по-французски, умоляла их пощадить нашу жизнь; в ответ на это один из них, тот, кто был помоложе, заявил, что мы можем быть уверены в своей безопасности.
      Когда карета проехала по лесу три четверти мили, грабители забрались в нее и, взяв у меня ключи, которые я уже приготовила, открыли три больших сундука с моим имуществом и, опорожнив их, оставили только мои фижмы и несколько книг, а всю остальную добычу увязали в кусок материи; затем они отняли все мои деньги и драгоценности вплоть до пряжек на туфлях и пуговиц с платья, отобрали у моего лакея шляпу с галунами и отдали ее крестьянину, появившемуся из чащи леса, в благодарность за то, что он помогал им увязывать узлы.
      Быстро справившись со своим делом, они приказали нам вернуться на проезжую дорогу другим путем и, вскочив на коней, ускакали с награбленным добром, но не раньше, чем молодой грабитель, менее страшный на вид, пожал мне руку, пожелав доброго пути, - на что я отозвалась с восторгом, радуясь избавлению от таких спутников, задержавших нас не менее чем на полчаса; вопреки заверению одного из них, я опасалась, как бы не убили всех нас; полагаю, что они принадлежали к той шайке, которая не так давно убила французского офицера и жестоко обошлась с леди, обобрав ее дочиста.
      После такого ограбления едва ли можно предполагать, что я предавалась приятным размышлениям, если принять во внимание то отчаянное положение, в каком мы очутились в чужой стране. И все же, хотя я одна потерпела убытки, из всей компании никто, кроме меня, не сохранил присутствия духа. Кучер и лакей окаменели от ужаса; мне нужно было дважды сказать первому из них, чтобы он ехал дальше вглубь леса, а затем повернул вправо и выбрался на дорогу, согласно приказу разбойников, которому я не могла не повиноваться.
      Это бедствие обрушилось на меня благодаря ложным сведениям, полученным мною в Антверпене, где я могла бы взять с собой охрану, если бы не уверили меня в том, что нет никакой необходимости идти на такие значительные издержки. Оказалось, что в распоряжении грабителей было всего лишь полчаса для ограбления: как только мы снова выехали на проезжую дорогу, нам повстречалась французская артиллерия из Брюсселя, сопровождавшая нас до конца путешествия. В маленькой деревне нам сообщили, что многочисленная шайка дезертиров скрывается в лесу, откуда делает вылазки в окрестности и держит в страхе крестьян.
      Проехав немного дальше, мы были задержаны артиллерией, двигающейся по мосту; артиллерийский обоз был очень длинным, и мы замешкались бы до вечера, если бы какой-то солдат не посоветовал мне выйти из кареты и просить командующего, чтобы он отдал приказ остановиться и нас пропустить. Я последовала его совету, и с большим трудом он провел меня сквозь толпу к группе офицеров, едва ли достойных нести это звание, потому что, когда я изложила свою просьбу, они не встали и не попросили меня сесть; развалившись в креслах и закинув ногу на ногу, они спросили непочтительно и насмешливо, куда я направляюсь, а когда я ответила: "В Париж" - пожелали узнать, что я намерена там делать.
      Вежливая по натуре, когда со мной обходятся вежливо, и дерзкая, если обращаются со мной неуважительно, я была возмущена их наглым поведением и начала отвечать очень резко на их нахальные вопросы; диалог мог бы стать весьма колким, если бы разговор не был прерван высоким, стройным, элегантным французским аристократом, армейским офицером, который, случайно войдя, спросил весьма учтиво, что мне угодно.
      Я повторила просьбу и предъявила бумаги, из которых он узнал, кто я такая. Он немедленно отдал распоряжение пропустить мою карету, а впоследствии посетил меня в Париже, получив предварительно мое разрешение ивзяв мой адрес. Остальные офицеры, узнав мое имя и звание, просили извинить невежливое обращение, которым, по их словам, я была обязана солдату, доложившему, будто я - бродячая актриса.
      Я не могла удержаться от смеха, услышав об этой ошибке, которая могла произойти благодаря моему виду; мой лакей вынужден был обменяться шляпой с крестьянином, у меня на туфлях не было пряжек, с дорожного платья сорваны были пуговицы, а на лице еще сохранились следы испуга и потрясения, мною испытанного. Солдат, возможно, был шутником и хотел позабавиться на мой счет.
      День уже клонился к вечеру, и потому мне пришлось остановиться в Мехлине, где я обратилась к интенданту, рассказала ему о постигшем меня несчастье и попросила кредита в гостинице, так как у нас не нашлось бы и шести пенсов. Сей джентльмен был любезен по-провинциальному и не только удовлетворил мою просьбу, но предложил остановиться в его доме. Я согласилась с ним отужинать, но ночевать у него отказалась, так как он был, как говорят французы, un vieux debauche {Старый распутник (франц.).}.
      Наутро он послал вестового к генералу с отчетом о моей беде в надежде на то, что вещи будут найдены. Но, невзирая на усердные розыски, мне пришлось примириться с потерей платья, белья, кружев и разных мелочей на сумму в семьсот фунтов; однако эта потеря ни на миг не лишила меня покоя. Хотя я остановилась в жалкой гостинице и спала на отвратительной кровати, но спала так крепко, словно ничего не случилось; предварительно я послала в Лондон и Париж распоряжение приостановить уплату по моим долговым обязательствам. Только два несчастья могли бы привести меня в уныние: потеря здоровья и потеря друзей; все остальное можно предотвратить или вынести. Сожалела я главным образом о пропаже портрета лорда В-ма и нескольких дорогих мне писем мистера Б.
      Из Мехлина я двинулась в Брюссель, где меня знали, предоставили мне кредит и ссудили двадцать гиней на поездку в Париж. Посоветовавшись с друзьями о наиболее безопасном способе передвижения по Фландрии, я решила взять места в пассажирской карете и выехала не без опасений, что эта часть страны окажется наводненной разбойниками так же, как и другая. Этих опасений нимало не рассеял разговор моих спутников, людей простого звания, любящих преувеличивать опасности; все время они занимали меня рассказами о грабежах и убийствах, происшедших на этой дороге, приукрашивая рассказы подробностями собственного измышления. Я провела два дня в этой компании, слушая неутешительные истории, - положение мое было не из приятных, - и по прибытии в Лилль решила, что опасности остались позади, а потому наняла почтовую карету и еще через два дня доехала без приключений до Парижа.
      По приезде в столицу меня немедленно навестили старые знакомые; прослышав о моем несчастье, они предлагали мне свои платья, настаивая, чтобы я их носила, пока не добуду новых. Они приглашали меня на все увеселительные вечера, для того чтобы я рассеялась и не предавалась меланхолии, размышляя о своей потере. Свыше сорока раз они просили меня повторить рассказ о происшествии со всеми подробностями, выражая большое удивление, что нас не убили или не изнасиловали. Что касается последнего, то эти опасения никогда не приходили мне в голову, ибо в противном случае я была бы потрясена гораздо сильнее. Но, кажется, моя компаньонка больше всего боялась именно этого; замечу мимоходом, что некрасивая женщина обычно опасается изнасилования больше, чем та, чья наружность в самом деле подвергает ее серьезной опасности. Теперь я поняла, что риск, которому я подвергалась, был значительно больше, чем я воображала, так как эти разбойники не только убивали, но и насиловали.
      Вскоре после моего прибытия в Париж за мной стали ухаживать несколько французских кавалеров; но я никогда не питала склонности к иностранцам, а также к подобным интригам, кроме тех, которые обещают стать прочными и завязываются на основе более приятной, чем обычная галантность. Когда я изменяла этим правилам, то делала это по принуждению, и мне всегда бывало тяжело; я должна была выбирать из двух зол меньшее, подобно человеку, который с палубы горящего корабля бросается в море.
      Я отвергла их любовь, но не отказывалась от встреч и бесед; мое здоровье пострадало от потрясения, которое оказалось сильнее, чем я в первое время воображала, и окончательно расстроило здоровье моей компаньонки, оправившейся только после возвращения в Англию; некоторое время я хворала, но тем не менее наслаждалась покоем в течение десяти месяцев, и посещали меня англичане, шотландцы и французы всех партий и убеждений. Ибо удовольствия - вне всяких партий, а к ним-то я главным образом и стремилась. Я не была настолько тщеславна, чтобы стать политиком и посвящать свое время и размышления предметам, которых не понимала. У меня были самые разнообразные поклонники, и я проводила бы время вполне по своему вкусу, если бы мои средства не таяли весьма ощутимо, а пополнения их не предвиделось. Большую часть денег, отпущенных мне на жизнь, я должна была потратить на то, чтобы снабдить мою компаньонку, слугу и себя самыми необходимыми вещами взамен тех, какие мы потеряли.
      Памятуя о надвигающейся опасности остаться в чужом городе без денег, я в конце концов решила, что необходимо вернуться в Англию, где я могла легче достать деньги, чем в чужой стране. С этой целью я написала агентам мужа о своем желании расплатиться с долгами в Париже из отпускаемых мне денег. Начались переговоры, и его лордство обещал выслать деньги для уплаты моих парижских долгов, достигших суммы в четыреста фунтов. Но к этой сумме он не прибавил ни фартинга, хотя я известила его, что благодаря его проволочкам мой долг неизбежно возрастет и что меня задержат за долг в двадцать фунтов так же легко, как и за долг в тысячу. Несмотря на все мои доводы, он не уделил мне ни единого шиллинга сверх той суммы, какая ранее была мною указана. Итак, все мои попытки оказались тщетными, и я убедилась в том, сколь неосуществимы все мои добрые намерения по отношению к нему.
      Таким образом, из-за пустяков он поставил в затруднительное положение женщину, которой изъяснялся в безграничной любви, притворяясь, будто питает благоговение к ее принципам. Правда, его вера в мою бескорыстность была не лишена оснований; многие жены, имей они вдвое меньше поводов для раздражения, чем я, несомненно разорили бы его, тогда как, несмотря на мои чрезвычайные расходы, к каковым меня вынуждало его вечное преследование, он не выдал мне ни одного шиллинга, если не считать тысячи фунтов и маленького содержания, которое мне причиталось.
      Одним словом, так много времени прошло, прежде чем его лордство убедился в необходимости уплатить четыреста фунтов, что я вновь попала в затруднительное положение, из которого было невозможно выпутаться. И хотя я написала письмо моему благодетелю, лорду ***, выражая благодарность за помощь в прошлом, однако не рискнула снова обращаться с просьбой, даже после того, как получила любезный ответ с уверениями, что прекрасные качества моего ума и сердца связывают его со мной узами вечной дружбы.
      Пока я размышляла о незавидном своем положении, не позволявшем мне ни вернуться в Англию, ни остаться там, где я была, в Париж, проездом из Италии, прибыл молодой, очень богатый англичанин в сопровождении очень милого шотландца, рассудительного и жизнерадостного. К счастью моему или к несчастью, я познакомилась с этими джентльменами, увидевшими меня в опере и пожелавшими мне представиться; однажды они удостоили меня визитом, причем веселый шотландец завладел разговором, а другой держался неуверенно, даже застенчиво, но, несмотря на это, я могла в нем распознать деликатную чувствительность и недюжинный ум.
      В его лице (очень миловидном), как и во всем его поведении, было что-то наивное и вместе с тем приятное; с первого взгляда мы друг другу понравились, установилась какая-то близость, укрепившаяся во время увеселительных поездок, когда я убедилась в том, что он исполнен нежности и чувствительности, благодаря которым его сердце сделалось восприимчивым к самой деликатной любви. Такой нрав немедленно привлек мое расположение, а в его сердце загорелась сильнейшая страсть, я и не воображала, что наши отношения могут ее вызвать.
      Однако я не была недовольна своей победой, так как его наружность и душевные качества, так же как и манера ухаживания, мне очень нравились и в высшей степени располагали меня к нему. Но он завладел моим сердцем сильнее, чем я сама подозревала; в наших душах было что-то родственное, что связало нас, неведомо для нас самих, дружбой, а затем привело к самой страстной любви.
      Я слушала его признания, и мы поистине были счастливы. Преданность его выражалась в величайшей нежности и искренности, а великодушие не знало границ. Не довольствуясь уплатой в течение двух недель тысячи двухсот фунтов по моим счетам, он осыпал бы меня подарками, если бы я не отказалась наотрез принимать эти знаки его расточительной щедрости. Меня огорчало даже то, что мое положение все же заставляет меня прибегать к его помощи, так как, незнакомый с моим нравом, он мог заподозрить меня в корыстной любви и судить о моем поведении по злоязычной молве, которая, как он потом признавался, действительно восстановила его против меня, почему он и не верил в продолжительность нашей взаимной привязанности. Но скоро он был выведен из заблуждения.
      Его сердце, хотя и расположенное от природы к нежной страсти, до сей поры не смогли задеть женщины Франции и Италии; тем глубже запечатлелось в нем первое чувство. Его неопытность в галантном обращении и светской лжи и поразительное его простодушие не могли не привлечь ту, кто знала вероломство света и презирала легкомыслие и напыщенность любезных заверений, которые всегда оставались для меня показными фальшивыми фразами, а отнюдь не искренним языком любви. Помимо этого, немалую роль играла благодарность, способствуя усилению моей привязанности, проявлявшейся столь тепло, сердечно и простодушно, что уважение его ко мне возрастало, а страсть укреплялась. Ибо ему нетрудно было понять по всему моему поведению, что моему сердцу чужды хитрость и притворство; правда, сперва я опасалась связать себя с ним, так как он был моложе меня и потому более склонен к измене, а злоязычное общество могло заподозрить, будто я пользуюсь его неопытностью; но, уверенная в своем бескорыстии, я пренебрегла злословием, полагаясь на собственное свое поведение, и, зная его природную честность, верила в длительность его любви. Хотя мы не жили в одном доме, но большую часть времени проводили вместе; мы вместе обедали и ужинали, посещали общественные места, ездили за город и расставались вечером только на несколько часов, которые проходили в нетерпеливом ожидании встречи.