Приключения Перигрина Пикля

Эта необыкновенная роскошь притягивала взоры и зависть моих соперниц, которые были неукротимы в своей злобе, так как, несмотря на мое замужество, за мной всегда следовала толпа щеголей, твердо уверенных в том, что женщина, лишая мужа своей любви, всегда стремится подарить ее кому-нибудь другому. Я никогда не появлялась без целой свиты поклонников, и в моем поместье всегда толпились веселые молодые люди из высшего света. Среди тех, кто добивался моего расположения с большой ловкостью и настойчивостью, были граф К. и мистер С., брат лорда Ф. Первый из них, ухаживая за мною, задумал развлечь меня пышным празднеством, решив созвать гостей на обед, ужин и бал; по его желанию я пригласила одиннадцать дам, а он пригласил столько же мужчин; таким образом, общество состояло из двадцати четырех человек. Обед был сервирован очень красиво, в великолепном зале; прислуживали только джентльмены, так как к столу не допускалась ливрейная прислуга. Днем мы катались на двух роскошных барках в сопровождении оркестра, помещавшегося на третьей барке, и наслаждались прогулкой по реке, пока не спустились сумерки; тогда мы вернулись и открыли бал, который прошел с отменным весельем. Все были довольны, досаду выражала только физиономия старой девы, впоследствии вышедшей замуж за герцога; хотя эта дева и не отказалась принять участие в столь приятном развлечении, но была недовольна, что мне выпала честь ее пригласить. О пагубная зависть, демон, мучающий сам себя! Ты присутствуешь на всех ассамблеях - от придворного бала до сельской пирушки на празднике урожая! Но удивляться этой низкой страсти не следует, если принять во внимание слабость, гордость и суетность нашего пола. Присутствие одного только любезного нам мужчины может отравить радость всего общества и вызвать самую злобную вражду между близкими подругами.
      Я танцевала с хозяином, пускавшим в ход всю артиллерию своего красноречия, чтобы завоевать мое расположение. Я не обращала внимания на его ухаживанье, так как он был не в моем вкусе, хотя обладал приятной внешностью и сметливостью; но он не имел понятия о том нежном искусстве, с которым меня позже познакомил мистер С. и которое является единственной методой для достижения успеха в обольщении молодой женщины, подобной мне, рожденной с чувством чести и воспитанной в духе религиозном и добродетельном. Сей молодой джентльмен в совершенстве постиг искусство той вкрадчивой лести, которой мало женщин, страстных и чувствительных, могут противостоять, и обладал наружностью, весьма подходящей для извлечения выгоды из своего коварства. Он хорошо знал человеческое сердце, равно как свои силы и способности, и пользовался своими талантами с неутомимым упорством. Он был высок и строен, фигура его мне чрезвычайно нравилась, у него были большие голубые выразительные глаза, прекрасные зубы и ум, направленный на галантные интриги. Его поведение было образцом учтивости, а все его домогательства - в высшей степени почтительны; такая почтительность является наилучшим оружием, какое может обратить против нас мужчина, если только удастся ему убедить нас в том, что она порождена глубокой и нежной страстью. Эта почтительность есть не что иное, как молчаливая похвала, которая постоянно льстит нам и весьма нам любезна, ибо мы почитаем разумным и понятливым того, кто ею вознаграждает нас.
      Прибегнув к таким средствам и к хитрости, этот отменный политик в любви стал мало-помалу рыть подкоп под мою супружескую верность. Он незаметно вкрался в мое доверие и благодаря удобному случаю, которым он прекрасно воспользовался, одержал победу над всеми своими соперниками. Не он один соперничал с графом К. в завоевании моего сердца. С этой знатной особой состязался также лорд К. X. - родственник моего первого мужа, шотландец, с которым я некоторое время кокетничала, предпочитая его большинству соискателей. Но наша любовная игра была прервана его отъездом в Ирландию; тогда, будучи осведомлена о том, что он стеснен в средствах, я презентовала ему золотую табакерку, в которую был вложен банкнот - пустячный знак моего уважения, которое он впоследствии оправдал своей благородной дружбой и милым расположением; мы поддерживали переписку, и я откровенно ему призналась, что мистер С. заступил его место и одержал победу над остальными моими поклонниками.
      Мать и сестра нового моего избранника жили по соседству и постоянно со мной встречались; вследствие такого близкого знакомства он не пропускал дня, чтобы не засвидетельствовать лично свое уважение; столь был он изобретателен в измышлении средств для успешного своего искательства, что всегда присутствовал среди гостей, где бы я ни была - выезжала ли на прогулку, бывала в гостях или оставалась дома; его умысел, казалось, поглощал все его внимание и бдительность. Поэтому он изучил мой нрав и вместе с тем утвердился в моем добром мнении. Он узнал, что мое сердце весьма чувствительно ко всем трогательным впечатлениям, и убедился в том, что я не свободна от тщеславия, свойственного юности; он завоевал мою дружбу и уважение, а отсюда, как он хорошо знал, было недалеко до любви. Он осмотрительно выбирал подходящие моменты и добивался ее, расточая такие патетические клятвы и искусную лесть, что мог пленить любую молодую женщину, столь же неопытную, как я, и бывшую замужем за человеком, которого имела все основания презирать.
      Тем не менее, несмотря на некоторый успех в домогательствах моей любви, он не мог одержать легкой победы над моей добродетелью; я сама не ведала о том, питаю ли к нему большую склонность, пока не убедилась в его успехе благодаря приступу ревности, которую однажды почувствовала, увидев его беседующим с какой-то леди. Я немедленно распознала эту спутницу любви, знакомую мне раньше, и затрепетала, обнаружив свою слабость. Странное волнение и противоречивые чувства овладели мною. Страсть мне была по сердцу, но я стыдилась в ней сознаться даже себе самой. Права моего супруга, хотя они были только номинальными, пришли мне на память, и добродетель, скромность и честь запретили мне лелеять преступную любовь.
      Похвальная совестливость поддерживала меня, и я решила принести в жертву долгу и доброму имени свою любовь, а тем временем мой супруг чуть ли не ежедневно ездил к моему отцу с жалобой на мое поведение, бывшее безупречным; жаловался он на то, что я отказываюсь удовлетворять его желание и не соглашаюсь лежать каждое утро в течение часа с обнаженной грудью, чтобы он мог, созерцая меня, успокоить волнение своей души. По такой просьбе вы можете судить об этом человеке, а также об уважении, которое я должна была питать к его нраву и склонностям.
      В течение всего лета меня осаждал мой ловкий искуситель, а осенью я с супругом отправилась в Бат, где благодаря близости, существовавшей между нашими семьями, мы жили в одном доме с моим возлюбленным и его сестрой, которая сопровождала нас в поездке вместе с другой любезной молодой леди. Мистеру С. удалось исторгнуть у меня признание в ответном чувстве, хотя я и уверяла его, что оно никогда не побудит меня отказаться от драгоценного обладания незапятнанной репутацией и чистой совестью. Я предложила ему любое наслаждение, какое он может извлечь из откровенной близости душ, чуждой чувственных мыслей. Он страстно принял это платоническое предложение, ибо был достаточно умен и предвидел исход столь химерического договора и вдобавок знал меня очень хорошо, а стало быть, понимал, что не достигнет своих целей, если для видимости не согласится на мои условия и не начнет добиваться моей нежности под благовидным предлогом.
      Благодаря такому соглашению мы пользовались каждым удобным случаем, чтобы встречаться наедине; эти свидания сопровождались обоюдными торжественными уверениями в бескорыстной любви. Во время этих опасных встреч я была столь же невинной, сколь любящей; и много счастливых часов провели мы вместе, прежде чем мои чувства раскрылись. В конце концов мой возлюбленныйзаболел, и тогда моя страсть вспыхнула с такой силой, что я не могла ее скрыть; огорчение и беспокойство слишком явственно отразились на моем лице, а мое поведение стало настолько нескромным, что все в доме заметили мое состояние и порицали меня.
      Разумеется, я была крайне неблагоразумна, но тем не менее сохраняла невинность. Все ночи я проводила рядом с моим возлюбленным, который мучил меня, домогаясь того, чего ни я не могла дать, ни он взять; он только и говорил о фатальных обстоятельствах этой несчастной страсти, пока меня не обуял страх. Я поняла тогда, что спасение только в бегстве, и часто решала покинуть навсегда опасного соблазнителя. Но моя решимость всегда ослабевала к утру, и желание видеть его возвращалось неизменно. Столь далека я была от похвальной стойкости, что накануне нашего отъезда из Бата почувствовала острый приступ тоски перед близкой разлукой; так как мы не могли наслаждаться встречами наедине в моем городском доме, я обещала посетить его на его собственной квартире, после того как он поклялся всем святым, что не злоупотребит моей снисходительностью и не воспользуется случаем, который ему представится.
      Он сдержал свое слово, так как видел, что я верила ему со страхом и трепетом, и понимал, что мои опасения, не были притворными, но объяснялись естественной тревогой молодой женщины, метавшейся между любовью и долгом, которую он бы не увидел больше у себя, если бы внушил ей страх. Отказавшись от домогательств в пользу своей любви, он был почтителен и вежлив более, чем всегда. Тогда и я отказалась от сдержанности, вела беседу, сокращала или учащала визиты по собственному желанию и, наконец, так привыкла к этим встречам, что дом его стал для меня таким же родным, как и мой собственный.
      Укрепив, таким образом, мое доверие, возлюбленный мой снова заговорил о любви и, распалив мое воображение постоянными упоминаниями об этом предмете, заставил мое сердце страстно ее желать. Заметив мое состояние, он воспользовался удобным случаем и пустил в ход все свое красноречие и хитрость. Мне удалось противостоять его натиску и избежать искушения лишь после того, как я обещала, что в следующую встречу он сорвет плоды своих длительных упований. На этих условиях я могла удалиться, благодаря небо за свое спасение и твердо решив не покидать стези добродетели и задушить страсть, которая угрожала моему покою и доброму имени. Но любовь к нему, владевшая моим сердцем, скоро опрокинула все благоразумные решения.
      Я снова с ним встретилась; он напомнил о моем обещании, но от исполнения я попыталась уклониться с притворной шутливостью; в ответ на это он выразил крайнее недовольство и огорчение, пролил крокодиловы слезы и обвинил меня в ветрености и равнодушии. Он заявил, что в течение десяти долгих месяцев непрерывно добивался моей благосклонности, полагая мою неуступчивость следствием добродетели; но теперь он ясно видит, что его неудача объясняется отсутствием любви к нему, и все мои уверения были неискренни. Короче сказать, он убедил меня в том, что все его упреки справедливы и разумны. Я не могла видеть страдания человека, мною любимого, так как исцеление было в моей власти; и, стремясь доказать ему мою искренность и любовь, я уступила его желанию. Теперь сердце мое трепещет при воспоминании об этой милой, хотя и фатальной, неосмотрительности; однако думаю я о ней без сожаления и вспоминаю не без удовольствия.
      Если бы свет осудил меня, я решила отнестись к этому осуждению спокойно. В самом деле, моя вина была очень невелика, если можно назвать это виной. Я считала себя свободной от супружеских уз благодаря ничтожеству лорда, который был в сущности, пустое место, хотя и считался моим мужем. Поэтому я заключила с моим возлюбленным новое соглашение, которого придерживалась с предельной щепетильностью, нимало не желая повредить моему мужу или его родственникам; в том случае, если бы наша страсть возымела явные последствия, я немедленно покинула бы навсегда моего мужа, чтобы плод моей любви к мистеру С. не мог наследовать в ущерб законным наследникам. Таково было мое решение, которое я полагала правильным, если не благоразумным, за что и заслужила обвинение в глупости со стороны мудрых и достойных людей, благодаря советам и урокам коих я с того времени стала более благоразумной, хотя и сохранила твердое желание вернуться к своему прежнему простодушному образу мыслей.
      Когда я, принеся жертву, покинула мистера С. и вернулась в свою постель, нетрудно, пожалуй, догадаться, что я спала мало. И в самом деле, радостное нетерпение вновь увидеть возлюбленного мешало мне заснуть. Я пользовалась каждым удобным случаем, чтобы спешить в его объятия. Когда лорд*** был в поместье, мы непрерывно наслаждались обществом друг друга; когда же он возвращался в Лондон, приходилось довольствоваться тайными свиданиями, которые были несказанно приятны, так как во время этих встреч царила подлинная любовь.
      Я столь была счастлива в пору наших отношений, что до сего дня вспоминаю о них с удовольствием, хотя в дальнейшем они стоили мне дорого, да и тогда за них было недешево заплачено: отдавшись целиком своему возлюбленному, жаждавшему поглотить весь мой досуг и все мои мысли, я была обвинена моими знакомыми, весьма многочисленными, в небрежении к ним и вызвала с их стороны охлаждение. Но я полагала "все для любви, или пусть мир погибнет". Представься мне снова такой случай - и я снова вела бы себя точно так же.
      Быть может, станут недоумевать, каким образом могла я дважды любить с такой силой. Но все эти недоумения свидетельствуют лишь о незнании человеческого сердца. Мое сердце от природы было способно на нежную страсть и оказалось столь счастливым и столь лелеемым в своих первых порывах, что с радостью почувствовало воскрешение прежних чувств, когда на него снова воздействовали такие же, как и раньше, очаровательные качества. Одно несомненно: я любила вторично так же сильно, как и в первый раз, и сильнее любить было невозможно. Я всем пожертвовала ради обоих: богатством и расположением моего отца ради одного, репутацией, друзьями и богатством ради другого. Однако я не сразу отказалась от света, несмотря на эту связь. Я продолжала появляться при дворе, танцевала с принцем У. - обстоятельство, столь взволновавшее присутствовавшего на балу мистера С., что он выбрал своей дамой самую уродливую женщину, чтобы показать свое недовольство; как только я заметила его тревогу, я отказалась от танцев для его успокоения.
      Не стоит останавливаться на подробностях; достаточно сказать, что наша страсть была точным подобием той, какая связывала меня с дорогим лордом В-мом. Она была ревнивой, трогательной и нежной и сопровождалась маленькими событиями, предназначенными оживлять и поддерживать, первый пыл любви. Когда мой возлюбленный заболел, я неутомимо и заботливо ухаживала за ним; выполняя эту приятную обязанность, я почувствовала недомогание, и он ответил мне той же заботой со всем жаром любви.
      Врачи признали необходимым для моего здоровья пользование водами Бата, и я уехала туда, радуясь разлуке с лордом ***, с которым была очень несчастлива. Через девять месяцев после нашей свадьбы он пожелал, чтобы мы спали отдельно друг от друга, и привел весьма причудливые основания для своего предложения. Он заявил, что необъятность его любви ко мне лишает его возможности ее удовлетворить и что общение с какой-нибудь особой, к которой не расположено его сердце, ослабит восторг его души, укрепит его нервы и позволит ему насладиться счастьем, ниспосланным судьбой.
      Разумеется, я не возражала против этого плана, который немедленно был приведен в исполнение. Он стал ухаживать за нимфой из Друри-Лейна; имя ее, как он мне сказал, было миссис Рок. Она применяла немало уловок, дабы вытянуть деньги из больного, обратившегося к ней за помощью. Но ее искусство оказалось бессильным перед его немощью, хотя она и посеяла раздор между нами. Я поделилась своим подозрением с герцогом X., который решил поговоритьс ней об этом предмете. Но она проведала о его намерении и избавила его от забот стремительным отступлением.
      После моего возвращения из Бата, где мы счастливо жили с мистером С., пока не приехал туда мой муж, его лордство снова выразил желание разделять со мной ложе. На это я ответила отказом. Я первая не решилась бы на предложение предоставить друг другу свободу, что бывает нередко в других странах, но не принято в Англии, ибо не желала давать повод для осуждения, поскольку моя репутация оставалась до той поры незапятнанной. Но раз предложение о возобновлении супружеских отношений исходило от него, я считала себя вправе этому воспротивиться.
      Это сопротивление повело к ссоре, перешедшей в состояние постоянной вражды. Мы заговорили о том, не лучше ли нам жить врозь. Мой муж одобрил план, согласившись прибавить триста фунтов в год на мелкие мои расходы, но эти деньги, кстати сказать, я так и не получила. Я отказалась от пышности и великолепия, чтобы жить в маленьком домике, нанятом в Каршелтоне, где я провела два месяца в очаровательном уединении вместе с дорогим моим возлюбленным. Но по истечении этого срока появился мой муж, который измучил меня посещениями и мольбами о возвращении, утверждая, что он передумал, и настаивая на том, чтобы я уступила его желанию.
      Я исчерпала всю свою изобретательность, чтобы уклониться от исполнения его просьбы, но он преследовал меня без устали, и в конце концов я уступила, при том условии, что мы немедленно едем во Францию и он не должен приближаться к моей постели, пока мы не приедем в Кале. Итак, мы отправились в эту страну; не делая попыток нарушить последний пункт нашего договора, его лордство не настаивал на своих правах до прибытия в столицу Франции.
      Между тем я почувствовала, что нахожусь в интересном положении, и сообщила о своей беременности виновнику ее, который не мог покинуть меня в таком состоянии, но воспользовался первой возможностью, чтобы сопровождать нас в поездке по Франции.
      По дороге в Париж мы остановились для осмотра Шантийи, величественного замка, принадлежащего принцу Конде, и там случайно встретились с несколькими знатными англичанами, которые меня знали. Принц вместе со своими сестрами очень любезно пригласил меня в галерею, где они находились. Все они лестно отозвались о моей наружности, и, по-видимому, им очень понравился мой туалет; такого им не приходилось видеть - синий английский костюм для верховой езды, отделанный золотом, и шляпа с пером. Восхищались они также моими волосами, ниспадавшими до талии, и очень уговаривали меня погостить у них две недели; на это приглашение я вынуждена была ответить отказом, потому что мой муж не знал французского языка. Я была очарована и местом и обществом, любезностью дам и учтивостью мужчин. Мое имя и история моей жизни были им известны. Когда мистер С. заехал туда несколько дней спустя, они дразнили его мною.
      По приезде в Париж я первым делом позаботилась о том, чтобы превратиться во француженку. Я остригла волосы, скрыла свой прекрасный цвет лица под румянами, примирилась с пудрой, которую никогда доселе не употребляла, надела платье с фижмами и появилась в Тюильри, оживленная и взволнованная. Я была здорова, молода, красива, любима, тщеславна, богата, и вот я предалась развлечениям новым, веселым и приятным.
      Мое появление вызвало внимание всего общества, которое признало во мне незнакомку, но не чужестранку, так тщательно была я одета по французской моде; узнав, кто я такая, все выразили самое восторженное одобрение, столь соответствующее их прославленной любезности.
      Когда я объездила в Париже все увеселительные места, меня ввела в общество некая английская семья, жившая в этом городе. Я познакомилась с одной французской леди, очарование которой поистине было замечательным. Герцог К. был ее поклонником; но она заботилась о своей репутации и жила с матерью и очень милой сестрой, возлюбленным которой был принц С. (почти у каждой женщины во Франции есть amant {Возлюбленный (франц.).}).
      С этой очаровательной женщиной - ее звали мадам де ла Т. - я часто совершала прогулки. Герцог, мистер С., она и я обычно встречались в Булонском лесу - прекрасном лесу неподалеку от Парижа, который великосветское общество посещает летом, чтобы подышать свежим воздухом; насладившись прогулкой в роще, мы усаживались в коляску его светлости, очень элегантную, в которую была впряжена шестерка великолепных длиннохвостых серых коней, украшенных лентами по французской моде. И оттуда мы ехали в небольшой очарованный или во всяком случае очаровательный герцогский замок в предместье города. Мебель в нижнем этаже, предназначенном для меня, была желтая с серебром, вокруг кровати стояли зеркала, а дверь вела в сад, где на каждом шагу видны были газоны и клумбы с розами. В верхнем этаже моя приятельница занимала комнату, отделанную ситцем. Мы ужинали все вместе в зале, небольшой, но очень изящной. Все мы были в прекрасном расположении духа, оживленная беседа текла очень свободно, и это развлечение, несмотря на то, что повторялось не раз, было восхитительным. Другие вечера я и мистер С. проводили во дворце принца К., предоставленном его высочеством в наше распоряжение. Помещение, обращенное к Люксембургскому саду, по своему великолепию было достойно владельца. Обычно я ездила туда в прекрасной коляске, якобы с визитом, и проводила часть вечера с тем, кто был мне дороже всех принцев на свете.
      В то время как я предавалась этим восхитительным увеселениям, мой муж изо всех сил старался восстановить свое здоровье разными укрепляющими лекарствами и не ведаю чем еще; тем не менее он жаловался на расслабляющие последствия своей страсти и сетовал на то, что любит меня, как ангела, а не как женщину, хотя пытается управлять своими чувствами согласно учению христианской церкви, подобно тому, как в своей жизни он руководствовался правилами Карла XII шведского. Смысл этого заявления я никогда не могла понять; впрочем, я частенько думала, что в нем вовсе не было смысла.
      При всем том я обнаружила, что стан мой заметно располнел, а положение мое весьма ухудшилось вследствие постоянных ссор между нами, происходивших благодаря его настояниям снова спать со мной, после того как мы вторично решили спать врозь; чтобы не подвергаться больше столь неприятным преследованиям, я решила уйти от него, даже если бы это грозило мне смертью.
      Приняв такое решение, я в наемной карете отправилась к британскому посланнику; чтобы скрыть свою молодость, из-за которой он мог бы не доверять моей рассудительности, я надела черный капор; этот капор, по его словам, придал моему лицу не серьезность, но пугливость, что отнюдь не было неприятно. В юности посланник был весьма галантен и даже теперь, несмотря на свой преклонный возраст, не оставался нечувствительным к красоте. Быть может, благодаря этому обстоятельству он отнесся более благосклонно к моим доводам, хотя поначалу посоветовал мне вернуться к мужу. Но, увидев, что я непреклонна, он обещал мне помочь и исхлопотал покровительство французского короля, которое позволило мне жить в Париже, не опасаясь преследования со стороны моего супруга. Однако он дал мне совет, раз уж я решила покинуть мужа, спешить в Англию и просить о разводе.
      Мне понравился его совет, и я скрывалась в Париже три дня, чтобы раздобыть у друзей немного белья; из моего дома ничего нельзя было унести, не вызвав подозрений, а у меня не было ни платьев, ни прислуги.
      В одиночестве я поехала во Фландрию; но предварительно направила моего мужа на ложный след, написав ему письмо, якобы из города Кале, и путешествовала по незнакомой стране с одним только спутником - форейтором, вынужденная подчиниться французским законам, которые в иных случаях столь жестоки: каждый, кто был бы арестован вместе со мной, подлежал смерти за побег с замужней женщиной; и в то же время любой человек мог спать с этой женщиной, не боясь подвергнуться наказанию.
      Я ехала день и ночь без остановок, чтобы поскорее добраться до Фландрии, где мне не грозила бы опасность. Ночи были очень холодные, и я с радостью куталась во фланель, которую захватила с собой, так как у меня не было теплых вещей и путешествовала я в открытом экипаже. Когда мы проезжали дремучими лесами, удаленными от людского жилья, я боялась, как бы меня не ограбил и не убил форейтор; по всей вероятности, своим спасением я была обязана тому, что мой внешний вид свидетельствовал о бедности, и это спасло меня также и в двух жалких деревнях, где я должна была остановиться, прежде чем покинуть пределы Франции. Я не могла приближаться к большим городам, чтобы там отдохнуть, а потому мне приходилось останавливаться в маленьких, скверных лачугах, где можно было найти только кислый хлеб из непросеянной муки и еще более кислый сыр и где каждая вещь служила как бы приметой логовища убийц.
      Однако я довольствовалась этой жалкой пищей и уповала, что бедность послужит залогом безопасности; прибыв, наконец, в Брюссель, я остановилась в Hotel de Flandre, хорошо известном англичанам, где почувствовала себя бесконечно счастливой, радуясь удачному побегу.
      Я не пробыла там и двух дней, как появился мой возлюбленный, который летел за мной на крыльях любви, следуя плану, задуманному нами перед моим отъездом из Парижа. Здесь мы сговорились о том, как ехать в Англию. Я взяла в услужение высокую, красивую уроженку Льежа и отправилась в Остенде; мы сели там на корабль, на котором мистер С. заказал для нас места.
      Наше путешествие было коротким и благополучным; время я провела в обществе моего дорогого возлюбленного - самого очаровательного человека, в чем, полагаю я, убедилась впоследствии и леди О.
      Я назвалась вымышленным именем, сняла квартиру на Поленд-стрит, наняла адвокатов и начала процесс о разводе. Причины моего бегства я сообщила отцу, который был потрясен моим поведением и осудил его с негодованием и печалью. Но шаг был сделан; я не раскаивалась в том, что совершила, и сокрушалась только об отце.
      Наутро после моего прибытия в Лондон, я явилась к лорду главному судье, которому принесла жалобу на обхождение со мной моего мужа, человека назойливого, раздражительного и невыносимо капризного. В самом деле, его поведение можно было определить как сочетание безумия с глупостью, приправленное крупицей рассудка. А потому чудо, что я, горячая и стремительная, страдала от преследования этого порочного чудака, который всегда меня запугивал, ночи напролет ругал меня, то и дело встряхивал мою подушку, мешая спать и мучая меня укорами. Часто я бывала страшно испугана, видя его извивающимся от какой-то чудовищной страсти, и возмущена до отвращения, убеждаясь, сколь нелеп его нрав, потому что для его удовлетворения, равно как для неудовольствия, никогда не бывало разумных причин, наоборот, имея все основания быть довольным, он всегда был чрезвычайно раздражен и часто приходил в хорошее расположение духа, когда было достаточно поводов для огорчения.
      Пока я жила на Поленд-стрит, немало времени у меня отнимали переговоры с адвокатами; к тому же часто посещал меня мой отец, почему я и не могла, как раньше, уделять все свое время возлюбленному; вдобавок было бы неприлично, если бы его видели вместе со мной; поэтому он снял маленький домик в Кемберуэле, куда я приходила, как только представлялся удобный случай, и с таким пылом отдавалась любви, что, будучи на шестом месяце беременности, нередко отправлялась к нему на квартиру в одиннадцать часов вечера, а возвращалась в шесть часов утра, чтобы лечь в постель к приходу моего отца, от которого я скрывала свое увлечение и его последствия.
      Только страстная любовь могла поддержать мой дух, изнемогавший от усталости, или помочь моему возлюбленному проводить целые дни в полном уединении.
      Между тем мой муж прибыл в Англию и стал меня разыскивать; я жила в постоянной тревоге и имела наготове у кровати рупор, чтобы немедленно позвать на помощь, если мой преследователь попытается ворваться ко мне.
      Положение мое было весьма неприятным, и я, едва успев начать процесс против мужа, прибегла к защите мистера С., который поместил меня у своего друга, жившего в поместье, где я могла не опасаться преследований мужа.
      Теперь свет меня отверг, а я без борьбы отреклась от света. Я взвесила в сердце своем то, что утрачивала с точки зрения репутации, и то, что приходилось мне терпеть в доме мужа, и нашла, что моя репутация может быть сохранена только ценою моего спокойствия, так как его лордство не склонен был оставить меня в покое, как бы скромно я себя ни держала. Поэтому я решила пожертвовать некоторыми знакомствами и суетными развлечениями ради более насущных радостей жизни.
      Время мы проводили весьма приятно, в различных увеселениях с упомянутым другом мистера С., пока не приблизился день моего разрешения от бремени. Я возвратилась в Лондон и поселилась на Саутхемптон-стрит, где стала готовиться к надвигавшемуся событию. Я решила здесь жить, приняв все меры предосторожности. Свое имя я скрыла, ни с кем не встречалась, кроме моего адвоката и возлюбленного, и никогда не подходила к окну из опасения, что меня случайно увидят.
      Несмотря на эти предосторожности, мою горничную-француженку, которую я посылала за платьями, выследили на обратном пути, и на следующее утро муж взял приступом мое убежище. Попытайся он пойти на штурм самолично, я не сомневаюсь, что он получил бы весьма ощутительный отпор от моей уроженки Льежа, которая оказала сопротивление, на какое была способна, но уступила превосходным силам.
      В это время я лежала в постели и, услышав необычайный шум внизу, позвонила в колокольчик, чтобы узнать причину тревоги. В то же время я отдернула занавеску, и кого же я увидела у себя в спальне? Его лордство в сопровождении констебля и ливрейного лакея, который открыл мое убежище!
      Столь неожиданное посещение привело меня в ужас и изумление. Однако я призвала на помощь всю силу духа и, заметив, что слуги собираются открыть ставни, попросила, чтобы их господин немедленно отправил их вниз. Он охотно исполнил мою просьбу и, усевшись у моей постели, с торжеством заявил, что все-таки меня отыскал; в ответ на это я искренно призналась, что крайне огорчена его успехом.
      Вместо того чтобы упрекать за побег, он стал занимать меня разговором о городских новостях и сообщил мне подробнейшим образом обо всем, что случилось с ним со дня моего отъезда; и между прочим дал мне понять, что он вызвал на дуэль мистера С., который отказался драться и поэтому впал в немилость у принца У.
      Но тут его лордство уклонился от истины. В самом деле, перед нашим отъездом из Англии он отправился к моему возлюбленному и настаивал на том, чтобы драться в Хайд-парке спустя два дня, в три часа пополудни.