Приключения Перигрина Пикля

      Пока она этим занималась, я вскочила и кое-как оделась, стоя на подушке, чтобы отец, лежавший в комнате под моей спальной, не услышал шагов и не заподозрил моего умысла.
      Одевшись с великой спешкой и как попало, я бросилась вниз по лестнице, ступая как можно тяжелее, чтобы он принял меня за одного из слуг, и, когда моя сообщница открыла дверь, выбежала на улицу, хотя не знала, в какую сторону идти; к несказанному моему огорчению, ни кареты, ни портшеза не оказалось.
      Пройдя пешком немалое расстояние в надежде найти более удобный способ передвижения и не только обманувшись в этом, но и заблудившись в моих странствиях, я стала опасаться встречи с кем-нибудь, кто меня знал; если бы это произошло, мое намерение обнаружилось бы немедленно благодаря всем обстоятельствам, сопровождавшим мое появление в такой час; так как я надела те самые вещи, какие сняла вечером, то мое одеяние было чрезвычайно странным. Туфли на мне были очень тонкие, а на широком обруче я носила розовую атласную стеганую юбку, обшитую серебром, поверх которой надела белое канифасовое платье на четверть ярда короче юбки; косынку и передник я надела второпях и не пришпилила булавками; чепчик не покрывал волос, спадавших в полном беспорядке мне на уши, а мое лицо выражало надежду и страх, радость и стыд.
      Находясь в столь затруднительном положении, я обратилась к почтенному члену общества - чистильщику сапог, которого усердно просила нанять мне карету или портшез, суля ему щедрую награду за хлопоты; но, к несчастью, он был хром и не мог поспеть за мною; по его совету и указаниям я вошла в первую попавшуюся харчевню, где и оставалась некоторое время в великом смущении среди множества бедняков, которым сочла нужным дать денег, чтобы они меня не обидели, опасаясь при этом, как бы они меня не ограбили. Наконец, мой посланец вернулся с портшезом, которым я немедленно завладела; боясь, что в это время моя семья уже забила тревогу и послала прямо на квартиру лорда В-ма, я приказала нести себя туда кружным путем, чтобы остаться незамеченной.
      Эта стратагема увенчалась успехом согласно моим желаниям. В великом смятении я взбежала по лестнице к моему верному возлюбленному, который ждал меня с крайним нетерпением и тревогой. Глаза его загорелись восторгом, он сжал меня в объятиях, как самый дорогой для него дар небес, сообщил, что мой отец уже посылал к нему разыскивать меня; затем, приветствуя мое решение самыми восторженными речами, он приказал нанять карету. Дабы мы не подверглись риску быть разлученными, он проводил меня до церкви, где мы и сочетались законным браком пред лицом неба.
      Тогда опасения его рассеялись, но мои возродились с удвоенной силой; я страшилась увидеть отца и разделяла его печаль, вызванную моей непокорностью; я любила его с самой почтительной нежностью, и мне легче было бы вынести любое огорчение, чем причинить ему малейшую неприятность; но любовь неодолима, если она является полной владычицей; она преодолевает все препятствия и поглощает все прочие соображения. Так было со мной, и теперь, когда я сделала непоправимый шаг, моим первым желанием было избегать отца. Поэтому я просила лорда В-ма позаботиться о каком-нибудь уединенном местечке, куда мы могли бы уехать; он немедленно препроводил меня в Блекхит, где мы были встречены весьма любезно некоей веселой дамой, которая, по-видимому, приняла меня за одну из своих сестер.
      Приметив ее заблуждение, я пожелала, чтобы лорд В-м образумил ее, после чего она была оповещена о нашем положении и привела нас в отдельную комнату, где я потребовала перо и бумагу и написала отцу письмо в защиту своего поступка, противного его воле в столь важном деле.
      Когда это было исполнено, мой муж сказал, что необходимо лечь нам в постель и закрепить наш союз, дабы отец, открыв наше местопребывание, не разлучил нас до завершения брака. Я просила об отсрочке до вечера, полагая неприличным ложиться в постель днем; но он нашел способ уничтожить все мои доводы и убедить меня в том, что теперь мой долг - повиноваться. Не желая навлечь на себя обвинение в упрямстве и строптивости в первый же день моего испытания, я позволила ему отвести меня в комнату, которую погрузили в темноту по моему настоятельному требованию, чтобы я могла скрыть стыдливость и смущение, уступая правам дорогого супруга, любившего меня до безумия.
      В пять часов дня нас пригласили к обеду, который мы заказали к четырем. Но мы забыли о таких пустяках, предаваясь блаженству. Однако мы встали, и, спустившись вниз, я очень смутилась, увидя дневной свет и встречаясь глазами с моим любимым супругом. Я ела мало, говорила еще меньше, чувствовала себя счастливой, хотя пребывала в смущении, и меня обуревали разнообразные чувства, из коих иные причиняли боль, но зато другие были восхитительны и несли усладу; мы были на вершине счастья, удовлетворив наши желания, и переживали все то, что любовь могла подарить, а чувствительность - вкусить.
      Когда стемнело, мы вернулись на городскую квартиру лорда В-ма, где я нашла письмо отца, уведомляющего, что он никогда больше не пожелает меня видеть. Но было одно обстоятельство, показавшееся мне радостным предзнаменованием его прощения. Он начал письмо обычным обращением "дорогая Фанни", которое затем зачеркнул и заменил словом "madame" {Сударыня (франц.).}, но это позволило мне надеяться, что его отцовская любовь не угасла.
      За ужином нас посетила младшая сестра лорда В-ма, которая высмеяла наш безрассудный брак, хотя призналась, что завидует нашему счастью, и предложила мне воспользоваться ее платьями, пока я не получу своих. Она была очень весела, прямодушна, учтива, дружелюбна и весьма благовоспитанна. Подарив нас своим обществом вплоть до наступления ночи, она ушла только тогда, когда мы удалились в спальню.
      Наша квартира не была ни просторной, ни великолепной, и мы решили принимать только немногих; но это решение не привело ни к чему благодаря многочисленным знакомым, лорда В-ма, который принимал у себя полгорода; и так я проводила всю неделю среди остроумцев, которым всегда нравится дразнить молодую знатную особу, если случится ей тайком выйти замуж. Среди тех, кто нас навещал, был младший брат моего супруга, который в то время завоевал расположение одной богатой наследницы, мужеподобной на вид, и воспользовался случаем щегольнуть своим костюмом, в самом деле великолепным, но к нему мы отнеслись равнодушно, так как для нас была богатством наша взаимная любовь.
      Когда выполнена была церемония приема посетителей, мы навестили его мать, герцогиню X., которая, узнав, что я унаследую некоторое состояние, охотно простила сыну женитьбу без разрешения и приняла нас весьма сердечно; в течение нескольких месяцев мы обедали у нее, и, должна сознаться, она всегда была неизменна в своем радушии и учтивости, несмотря на свой характер, надменный и своенравный. Несомненно, она была женщиной высокого ума, но подвержена некоей слабости, которая извращает и искажает все прочие качества.
      Недели через три после нашего бракосочетания я была осчастливлена прощением моего отца, к которому мы отправились засвидетельствовать уважение и покорность. Увидев меня, он заплакал, и я также не могла удержаться от слез. Мое сердце отягощено было нежностью и печалью, так как я обидела столь снисходительного отца; слезы наши смешались, а мой дорогой супруг, чья душа отличалась мягкостью и благородством, умилился при виде этой трогательной сцены.
      Примирившись с отцом, мы поехали вместе с ним в поместье, где нас встретила моя мать, добрая и умная женщина, но не чувствительная к любви и неспособная простить слабость, которая была ей чужда. Таким был и мой дядя, после смерти которого я надеялась получить наследство. Он был человеком добродушным и встретил нас весьма учтиво, хотя его понятия о любви не совпадали с нашими. Но я была столь счастлива в своем выборе, что моя семья не только примирилась с этой партией, но и полюбила лорда В-ма.
      Пробыв недолго в поместье, мы вернулись в Лондон, чтобы представиться ко двору, а затем отправились на север к моему деверю, герцогу X., пригласившему нас к себе в письме к лорду В-му. Отец снабдил нас лошадьми и деньгами, так как наши средства были крайне скудны и состояли только из незначительного годового содержания, назначенного его светлостью, от которого братья всецело зависели после внезапной смерти отца, не успевшего обеспечить прилично своих младших детей.
      Когда я распрощалась со своими родственниками, сказала прости родительскому дому и поняла, что отныне пускаюсь в мир забот и треволнений, - хотя путешествие, в которое я отправилась, было вполне добровольным, а моим спутником являлся человек, любимый мной до безумия, - я опечалилась, но это чувство вскоре уступило место более приятным мыслям. В городе мне сделали визиты почти все светские дамы, и многие из них, как я заметила, завидовали мне, так как я обладала человеком, который произвел столь странные опустошения в их сердцах, а иные из этих леди знали цену его благосклонности. Одна в особенности пыталась завязать со мной дружбу, выказывая необычайные знаки внимания; но я предпочла отвергнуть ее домогательства, оставаясь в границах учтивости; ни одной из леди я не дарила особых симпатий, ибо все свое время посвящала предмету моей любви, который занял все мои помыслы до такой степени, что, не будучи ревнивой, потому что поводов к этому не было, я завидовала счастью каждой женщины, которую ему приходилось иногда подсаживать в карету.
      Герцогиня ***, недавно вышедшая замуж за графа П., приятеля лорда В-ма, повезла меня ко двору и представила королеве, выразившей свое одобрение моей наружности в самых отменных выражениях и, при взгляде на мое сиявшее лицо, пожелавшей, любуясь мною, чтобы ее придворные дамы обратили внимание на то, сколь мало зависит счастье от богатства, так как мое лицо выражало радость больше, чем лица всех придворных, ее окружавших.
      Это замечание вызвало у меня румянец, который ее величество наблюдалане без удовольствия; она несколько раз повторила свои слова и в милостивых выражениях представила меня знатным иностранцам. Она пожелала лорду В-му счастья взамен развлечений и благосклонно обещала позаботиться о своих красивых нищих. В самом деле, мы были богаты только любовью. Однако мы не терпели нужды и провели все лето, развлекаясь и посещая балы, устраиваемые большей частью сестрой лорда В-ма и еще одной леди, бывшей в то время любовницей первого министра. Сестра лорда В-ма была остроумной, но некрасивой женщиной; другая леди - очень красива и обладала мужским умом; их связывала тесная дружба, хотя обе они любили власть и поклонение.
      Эта леди, в чьих руках была большая власть, отличалась элегантностью так же, как и расточительностью в устройстве развлечений, в которых принимали участие и мы, особливо в прогулках по реке. Во время одного из таких увеселений произошел маловажный случай, о котором я расскажу, так как он свидетельствовал о ревнивой чувствительности, отличавшей нрав лорда В-ма. Большое общество, состоявшее из леди и джентльменов, сговорилось обедать в Воксхолле и поужинать в Марблхолле, где предполагалось закончить вечер танцами; одна лодка не могла вместить всех, и компания разделилась по жребию на группы, вследствие чего я и мой супруг вынуждены были разлучиться. Эта разлука была неприятна нам обоим, так как мы были влюблены друг в друга, хотя и связаны узами брака; мое неудовольствие усилилось, когда мне выпало сидеть рядом с сэром В. И., известным волокитой; хотя лорд В-м до женитьбы ухаживал за каждой женщиной, но я хорошо знала, что он не желал, чтобы кто-нибудь волочился за его женой.
      Дабы не вызвать и тени подозрений разговором с этим щеголем, я завела беседу с шотландским аристократом, который слыл в прежнее время одним из моих поклонников. Таким образом, пытаясь избежать одной ошибки, я по неведению совершила еще большую и причинила такое огорчение лорду В-му, что он не скрывал своего гнева; столь глубоко был он оскорблен моим поведением, что вечером, когда начался бал, едва удостоил предложить мне руку во время танцев и метал на меня грозные взгляды, проникавшие до глубины моей души. Мое огорчение увеличивалось еще из-за неведения, в чем я грешна. Меня терзали тысячи беспокойных мыслей; я начала думать, что ошиблась в его нраве и отдала сердце человеку, который уже устал от обладания; однако я решила терпеть, не жалуясь на свою долю, которую сама себе уготовила.
      Я воспользовалась первой возможностью с ним поговорить и открыла причину его гнева; для уговоров не было времени, и он по-прежнему пребывал в заблуждении, выражая свое недовольство в такой мере, что все присутствующие обращались ко мне, любопытствуя о причине его состояния; итак, я была вынуждена удовлетворить их любопытство, говоря, что вчера ему нездоровилось, и его недомогание мешает ему танцевать. Столь был он разгневан этим злосчастным моим поступком, хотя я и не помышляла его огорчить, что задумал отомстить мне за мое безрассудство, и за ужином, случайно заняв место между двумя красивыми леди, одна из которых недавно умерла, а другая ныне живет неподалеку от моего поместья, он притворился веселым и открыто волочился за обеими.
      Это наказание не было единственным, какое он наложил на свою невинную жену. В тот вечер мы занялись незатейливой игрой, кончающейся тем, что джентльмены приветствуют леди поцелуем; и вот лорд В-м, выполняя это повеление, неучтиво мною пренебрег, когда очередь дошла до меня; мне пришлось, несмотря на всю мою гордость, скрыть от присутствующих мучения, вызванные этим знаком безразличия и неуважения. Но я одержала над собой победу и притворилась, будто посмеиваюсь над его поведением, столь свойственным мужьям, тогда как слезы стояли у меня на глазах, а сердце билось, грозя разорваться.
      Мы разошлись около пяти часов утра, и этот вечер был самым тягостным из всех, какие я помню; оскорбленный возлюбленный удалился спать в хмуром молчании и раздражении. Как ни хотелось мне объясниться с ним, я чувствовала себя столь обиженной его непонятным подозрением, что решила потребовать у него объяснений, лишь после того, как он задремал; тогда моя гордость уступила место нежности, и я обняла его, хотя он пытался отклонить эти знаки моей любви. Я спросила его, как может он быть столь несправедливым, чтобы негодовать на мое учтивое обращение с тем, кому я отказала ради него, о чем он хорошо знает. Я пожурила его за жестокие попытки возбудить мою ревность и привела такие неотразимые доводы в свою защиту, что он убедился в моей невинности, закрепил мое оправдание ласковым объятием, и мы насладились восторгами нежного примирения.
      Не могло быть страсти более горячей, нежной и искренней, чем та, что пылала в нас. Мы не могли насытиться взаимным обладанием, и наслаждение наше с течением времени только усиливалось. Когда обстоятельства разлучали нас, хотя бы на несколько часов, мы были несчастны во время этой краткой разлуки и встречались снова, как любовники, для которых единственной радостью является присутствие любимого существа. Как много упоительных вечеров мы провели в нашей маленькой квартире, когда мы приказывали унести свечи, чтобы можно было насладиться мягким лунным светом в прекрасные летние вечера! Столь пленительная и торжественная картина натурально располагала душу к покою и умилению; коль скоро присовокуплялась к этому беседа с любимым человеком, какой неизреченной сладости исполнялось воображение! О себе скажу: мое сердце было так поглощено моим супругом, что я не находила удовольствия в увеселениях, если он не принимал в них участия; и не была я повинна ни в одной мысли, противной моему долгу и моей любви.
      Осенью мы отправились на север и встречены были в пути герцогом и двадцатью джентльменами, которые сопровождали нас до X., где мы зажили в роскоши. Его светлость имел в то время сотню слуг, оркестр, всегда игравший за обедом, держал открытый стол и принимал у себя большое общество. Надзирала за хозяйством его старшая сестра, красивая молодая леди с приятным нравом, и с ней я завязала тесную дружбу. Она подсмеивалась вместе с герцогом над моей любовью к лорду В-му, который был причудником и, когда нападала на него блажь, мог оставить общество и уйти спать в семь часов вечера. В таких случаях я также уходила, помышляя только о том, чтобы угодить моему супругу, и не обращала внимания на насмешки его родственников, порицавших меня за то, что я его балую, потакая ему во всем. Но могла ли почитаться чрезмерной моя нежность и снисходительность к тому, кто любил меня столь горячо, что, вынужденный иногда отлучаться по делам, стремился при первой возможности вернуться и нередко, случалось, мчался, невзирая на темноту, ненастье и бурю, в мои объятия?
      Пробыв семь месяцев в этом городе, я убедилась, что готовлюсь стать матерью; я предпочитала, будучи в интересном положении, поехать к моим родным, и потому вместе с моим дорогим супругом мы отбыли из X. с большою неохотою, так как в общем мне нравились шотландцы, принимавшие меня с большим радушием и уважением; и до сего времени они оказывают мне честь, считая меня одной из самых лучших жен в этой стране, что поистине является торжеством для честной женщины.
      Лорд В-м, проводив меня до родительского дома, должен был ехать обратно в Шотландию для подготовки своих выборов в парламент; итак, он меня покинул с твердым намерением вернуться до моих родов; единственной утехой в его отсутствие было чтение его писем, исправно получаемых вместе с письмами его сестры, которая заверяла меня в его преданности. Эти свидетельства были необходимы для женщины с таким нравом, как у меня: я была не из тех, что довольствуются неполным обладанием. Я не могла бы уступить ни одного ласкового его взгляда другой женщине, но требовала от него безраздельной любви. Если бы я ошиблась в своих ожиданиях, я могла бы или взбунтоваться, хотя и была его женой, или умереть.
      Тем временем мои родители ухаживали за мной с великой заботливостью, предполагая, что лорд В-м, получив мое приданое, поселится в своем доме и оправдаются возлагаемые им пылкие надежды на королеву; неожиданно мне стало плохо, и я разрешилась от бремени мертвым младенцем - событие, которое меня глубоко потрясло. Когда я поняла, сколь это ужасно, сердце у меня забилось с такой силой, что грудь, казалось, вот-вот разорвется; горе, которое еще усилилось вследствие разлуки с моим супругом, вызвало опасную лихорадку; уведомленный письмом, он тотчас же приехал на почтовых из Шотландии, но к его приезду я уже начала выздоравливать.
      В течение этой поездки он терзался страшными опасениями, обычно рождающимися в умах тех, кому угрожает опасность потерять самое для них дорогое; войдя в дом, он был в такой тревоге, что не решался справиться о моем здоровье.
      Что касается меня, то я не смыкала глаз с того дня, как стала его поджидать; заслышав его голос, я раздвинула занавески и уселась в кровати, чтобы встретить его, хотя бы это грозило мне смертью. Он подбежал ко мне со всем пылом страсти и заключил меня в объятия; потом он опустился на колени у моего изголовья, целовал мне тысячу раз руки и плакал от любви и радости. Эта встреча была слишком трогательной; она оказалась мне не по силам, и мы были разлучены людьми более мудрыми, чем мы, понимающими, что нам более всего необходим короткий отдых.
      Как мне перейти от рассказа о счастье, вызывающем зависть, к тяжелому горю, которое мне пришлось испытать! Не прошло месяца с начала моей болезни, как заболел мой дорогой супруг; может быть, утомление телесное, так же как и душевное, которое он вынес из-за меня, вызвало роковое брожение в крови, и его здоровье было принесено в жертву любви. Из Лондона пригласили врачей; но, увы, они не подали надежды на выздоровление. По их совету, необходимо было его перевезти в город, чтобы лучше пользовать. Каждая секунда была дорога; его немедленно внесли в карету, хотя день был на исходе, и я, все еще очень слабая, сопровождала его в этой поездке, которая происходила при свете факелов, и несказанно была потрясена ужасными опасениями потерять его в любой момент.
      Наконец, мы прибыли на нашу квартиру на Пел-Мел, где я легла на полу подле его кровати и в тоске и отчаянии следила за развитием его недуга. Вскоре его болезнь бросилась на мозг, и в бреду он испускал страшные вопли, которые могли разбить самое жестокое сердце. Какое же действие они производили на мое сердце, преисполненное самой нежной любовью! Это была не обычная тоска, овладевающая душой; я чувствовала всю тяжесть непоправимого несчастья. Иногда в припадке безумия я выбегала на улицу, я посылала за докторами ежеминутно, я докучала небу молитвами. Даже теперь сердце у меня ноет при воспоминании о том, как я страдала, и я не могу без трепета продолжать эту горестную повесть.
      Пролежав несколько дней без памяти, он обрел дар речи и назвал меня по имени, которое он повторял тысячекратно, когда был лишен рассудка. Надежд на его выздоровление не было, и я подошла к его изголовью принять последнее прости, заставляя себя призвать всю твердость и скрыть скорбь, чтобы не причинить ему вреда своим волнением. Я напрягала все силы, чтобы вынести эту мучительную сцену. Мой дорогой супруг умирал. Все очарование молодости исчезло; но потускневшие глаза все же оставались неизъяснимо ласковыми и выразительными. Он почувствовал приближение конца, протянул руку и, смотря на меня глазами, полными любви, произнес такие нежные слова - о небеса, чем заслужила я такое великое горе! - что и посейчас воспоминание о них вызывает у меня слезы. Человеческая натура не может вынести без жестоких страданий того, что выпало мне на долю. Я обняла его и целовала несчетное число раз, испытывая самую глубокую скорбь. Но меня вырвали из его объятий, и скоро я потеряла его навеки.
      В это роковое утро, положившее предел его жизни, герцогиня Л. приблизилась к моей постели, и по ее виду я поняла, что его уже нет в живых; я просила ее не укреплять страшного предчувствия вестью о его смерти; и она сохранила торжественное молчание. Я встала и, так как его комната находилась этажом ниже, старалась ступать бесшумно, словно боялась потревожить его покой. Увы, больше ничто не могло его нарушить! Я оцепенела от горя. Я открыла окно, и мне почудилось, что солнце светит тускло; все казалось печальным, угрюмым, все наводило ужас.
      В таком состоянии меня отвезли, по указанию моего друга, к ней домой, где все мое существо было настолько подавлено тяжким горем, что я не знаю, как протекали первые дни моего несчастного вдовства; знаю только одно: милая герцогиня ухаживала за мной с бесконечной заботливостью и состраданием и отвезла меня к себе в поместье, где я провела несколько месяцев, в течение которых она старалась услаждать меня всеми забавами, какие могла придумать, и оказала мне такие услуги, которые никогда не изгладятся из моей памяти. Однако, несмотря на всю ее заботу и участие, большое горе привело меня к изнуряющей болезни, от которой мои врачи посоветовали мне пить воды Бата.
      Подчиняясь этому предписанию, я отправилась туда в конце лета и получила некоторое облегчение, послушавшись их советов. Хотя я редко выходила из дому, если не считать визитов к моей невестке, которая была там вместе с принцессой, но тем не менее я притягивала внимание общества, пораженного видом столь молодой женщины в трауре. Не обошлось без того, чтобы мне не докучали щеголи, единственным занятием которых было галантное ухаживанье, но, бесчувственная к радостям, я была глуха к голосу лести.
      Перед рождеством я вернулась в дом отца, где мое горе воскресало при виде каждого предмета, напоминавшего о моем дорогом усопшем супруге. Но с этими печальными мыслями я была вынуждена свыкнуться, ибо у меня не было другого пристанища, и, оставшись бедной вдовой, я всецело зависела от расположения моей семьи.
      В течение этой зимы к отцу являлось немало искателей моей руки; но мое сердце еще не было свободно от первой страсти, и я не могла думать о новом властелине. Среди охотников на мою руку был некий молодой аристократ, который, узнав о смерти лорда В-ма, тотчас примчался на почтовых из Парижа, чтобы объявить мне о своей страсти. В первый раз он появился в наемной карете, запряженной шестеркой, в сопровождении рослого, дородного человека, коего (как я узнала впоследствии) он пригласил, чтобы тот его восхвалял, посуля ему за это тысячу фунтов, вместо которых заплатил сорок. То ли для защиты от холода, то ли для удобства, на случай, если карета опрокинется и на него упадет грузный его спутник, карета была так набита сеном, что, когда он приехал, слуги долго ворошили и вытаскивали сено, прежде чем добрались до своего хозяина и помогли ему вылезти. Когда его извлекли из экипажа, забавная фигура предстала взорам. Это было тонкое, худощавое, трясущееся существо низенького роста, с маленькими черными глазками, длинным носом, с желтым, рябым лицом; одет он был в светлокоричневый фризовый кафтан, подбитый розовым плисом, и щеголял чудовищным солитером, кошельком и, если память мне не изменяет, преогромными ботфортами. Короче говоря, его внешность столь мало располагала к любви, что, встретившись с ним однажды в Оксфорде, я признала его последним человеком, за которого могла бы выйти замуж; мне остается добавить, что он был полной противоположностью моему покойному мужу.
      Так как отца не было дома, он остался на один вечер, чтобы переговорить с матерью, которой был столь же неприятен, как и мне; итак, его предложение было отвергнуто, и я ничего о нем не слышала целых три месяца, по истечении которых вернулась в город, где снова появилась эта устрашающая фигура и возобновила свое искательство, предлагая столь выгодные условия брачного договора, что моему отцу начала нравиться эта партия, и он рекомендовал мне о ней подумать.
      Родственники лорда В-ма советовали мне воспользоваться случаем и стать независимой. Все мои знакомые приводили доводы с той же целью. Дома мне жилось плохо, и я была равнодушна ко всему роду человеческому. Тогда я взвесила доводы за и против этого брака и неохотно уступила докучливым уговорам друзей.
      Вследствие моего решения маленький джентльмен получил позволение меня посетить; его обращение не изменило моего суждения о его нраве и понятиях. Меня возмущала мысль о союзе с человеком, которого я не могу любить; для успокоения совести я воспользовалась случаем и однажды вечером, когда мы сидели друг против друга, сказала, что не в моих силах управлять чувством, и поэтому он не должен питать надежду на обладание моим сердцем, так как лорд В-м своим обхождением избаловал меня как жену; однако я постараюсь заключить с ним дружбу, которая будет зависеть единственно от его поведения.
      В ответ на такие слова он сказал, к моему великому изумлению, что не домогается моей любви - дружба его удовлетворит; на следующий день он повторил свое скромное заявление в письме, которое я показала сестре, и она очень смеялась над его содержанием и убеждала меня, что, раз я не могу никого любить, этот человек является самым подходящим для меня мужем.
      Итак, приготовлены были свадебные наряды и карета, и в назначенный день - роковой день - я поутру приехала к моему деверю, герцогу X., нежно меня любившему, и попрощалась с семейством, о котором я всегда вспоминаю с любовью, уважением и признательностью. Его светлость принял меня чрезвычайно благосклонно и на прощание сказал: "Леди В., если он будет с вами обходиться дурно, я приму вас в свой дом".
      Мы встретились с женихом в Оксфордской часовне, где церемонию совершал епископ В. в присутствии матери лорда, моего отца и одной леди. Когда брачный узел был завязан, мы отправились в поместье отца и проехали не менее двадцати миль, прежде чем мой супруг проронил хотя бы одно слово, а мысли мои были все это время заняты чем-то совершенно не относящимся к моему новому положению, так как в ту пору я была безрассудной восемнадцатилетней женщиной. Наконец, мой отец прервал молчание и, похлопав его лордство по плечу, сказал, что он - весьма скучный молодожен, на что мой муж ответил, что он в дурном расположении духа. Он оставался унылым весь день, несмотря на отдых за изобильным обедом, которым он подкрепился в пути; и вечером мы прибыли к месту назначения, где моя мать встретила нас радушно, хотя она и не сочувствовала нашему браку; а после ужина мы удалились в свою комнату.
      Здесь я имела возможность заметить крайне неприятный контраст между новым моим мужем и первым супругом. Вместо того чтобы броситься в мои объятия со всем пылом любви и восхищения, сей достойный мужчина хмуро сидел в утолку, как преступник в день казни, и признался мне, что ему стыдно лечь спать с женщиной, чьей руки он едва успел коснуться.
      Я была поражена таким малодушным поведением. Наблюдая этого человека, я вспомнила лорда В-ма, и такое сравнение вызвало у меня ужас и отвращение. Мое нерасположение к нему достигло такой степени, что меня бросило в пот при одной мысли разделить с ним наслаждение; когда же после долгих колебаний он приблизился ко мне, я дрожала так, словно меня ждали объятия гремучей змеи. Его любовные усилия не уменьшили моей антипатии. Попытки его походили на ласки чертенка, посланного из ада терзать какую-нибудь бедную грешницу, подобно тому как это представляют в пьесах, которые я не могу смотреть, не вспомнив моей первой брачной ночи. Такое бесцельное, бессмысленное и раздражающее обхождение со мной мучило меня и лишало ночного покоя; я встала рано утром с великим презрением к тому, кто разделял со мной ложе, а он нежился в постели до одиннадцати часов.
      Проведя несколько дней в поместье, мы вернулись с ним в Лондон в его дом в Туикенхеме и вскоре были представлены ко двору, причем королеве угодно было сказать матери моего мужа, что, вне сомнения, мы будем счастливой четой, так как я была хорошей женой моему первому супругу.
      На какие бы недостатки моего мужа я ни жаловалась, но его нельзя было упрекнуть в скаредности. Он мне подарил прекрасную карету с серебряными гвоздями и столь много драгоценностей, что, по остроумному замечанию моих знакомых, я была раньше королевой сердец, а теперь превратилась в королеву алмазов. Теперь я имела также возможность, которой и воспользовалась, уплатить из собственного кошелька долги лорда В-ма, за что получила благодарность его старшего брата, который, хотя и взял на себя их выплату, откладывал выполнение своего намерения дольше, чем, по моему мнению, следовало.