Приключения Перигрина Пикля

      Между тем мой муж занимался своими дьявольскими кознями, терзая меня с отвратительной назойливостью. Он убедил герцога Л. оказать на меня влияние и уговорить меня снова жить с ним. При этом он заверил его светлость, что я обещала дать это доказательство своего послушания и что я скорее вернусь домой, если на меня воздействует человек, занимающий такое положение и наделенный такими достоинствами, как его светлость. Поверив этим заявлениям, герцог почтил меня своим посещением; когда он стал меня увещать, я тотчас же поняла, что он введен в заблуждение, после чего послала за мужем и в присутствии герцога уличила его во лжи, сообщив его светлости условия нашего последнего соглашения, которых муж не посмел отрицать. Герцог, будучи выведен из заблуждения, объявил тогда, что он никоим образом не причинил бы мне хлопот и не заставил бы меня оправдываться, если бы его не сбила с толку неискренность моего супруга.
      Потерпев неудачу, муж подговорил мистера X. В., а затем и моего отца помочь ему в этом деле; и хотя я твердо настаивала на прежнем своем решении, он так упорствовал в своих стараниях сделать меня несчастной, что я задумала уехать из Англии. Проведя с ним вечер в Ренлахе, я покинула дом в два часа ночи, расставшись со своей компаньонкой, которой приказала вернуть его лордству дом, обстановку, столовое серебро и все вещи, какие он мне подарил со времени нашего последнего соглашения; и на этот раз, как и всегда, я не желала ничего присваивать из его имущества. Моя приятельница выполнила все мои распоряжения весьма точно; это известно его лордству, который может подтвердить мои слова.
      Итак, я открыла истинную причину моего первого путешествия во Фландрию, а свету угодно было считать, что я последовала за мистером Б. и за армией, посланной туда тем летом. Перед отъездом я отослала также и лорду Б. серебряный туалетный прибор, фарфор и значительную сумму денег, которую он мне великодушно преподнес. Это образец моей добропорядочности, каковая, по моим понятиям, была необходима по отношению к человеку, много для меня сделавшему; хотя мне пришлось дожить до того дня, когда и он и мистер С., отказались ссудить мне ничтожную сумму, я не раскаиваюсь в своем бескорыстии; неприязнь, какую я питаю к этому второму моему любовнику, выражается только в моем желании способствовать его благополучию.
      Теперь я снова поплыла по воле ветра; я вполне заслужила все лишения своим неразумным уходом от лорда Б. и доверием к словам мужа, не подкрепленным никаким обеспечением; но я жестоко поплатилась за свою опрометчивость. Чем лучше узнавала я характер этого человека, тем тверже решала избегать совместной с ним жизни. Ибо я и он по своим склонностям совершенно противоположны друг другу. Прежде всего он является одним из самых неуживчивых людей; когда я веселилась и чувствовала себя счастливой, он всегда бывал в дурном расположении духа; если же ему удавалось омрачить и затуманить мою радость, как бы ни была она невинна, он обнаруживал удовлетворение и удовольствие, так как благодаря своему дурному нраву изгонял всех из дому. Он весьма недалек, хотя отнюдь не лишен лукавства, благодаря чему немало людей было введено в заблуждение, считая его добродушным и тихим созданием и понося меня за то, что я не направляю его на верный путь; однако, познакомившись с ним поближе, они находили его упрямым, как мул, и капризным, как обезьяна. Правда, есть у него и некоторые похвальные качества. Он платит свои долги, щедр, если находится в хорошем расположении духа, и был бы прекрасно воспитанным человеком, не будь он подвержен припадкам рассеянности, когда с ним вовсе нельзя иметь дела. Но он надменен, подозрителен, ревнив, даже если нет поводов к ревности, ни с кем не завязывает дружбы, и ему совсем незнакомо очарование близости. Короче говоря, он распространяет уныние в обществе и по справедливости может быть назван "убийцей радости", каковое прозвище он и в самом деле заслужил. Он удостаивает меня постоянными заверениями в любви, но его поведение столь противоречит моему представлению о ней, что оно-то и явилось главным источником всех моих злоключений и несчастий. И часто я желала стать предметом его ненависти в надежде на перемену в его обхождении, благодаря чему я могла бы только выиграть.
      Впрочем, он был не в состоянии сделать меня более несчастной, чем он сам, так как он из тех, кто мучит себя и получает удовлетворение, лишь нарушая чужой покой; обладая такой натурой (я бы назвала ее дьявольской), он ждал, что я стану лелеять его с нежностью и любовью. После того как он постарался вызвать у меня отвращение, он наказывал за него, измышляя планы, как бы получше смирить меня и загнать в тупик, в чем он нередко и преуспевал, подвергая опасности мою жизнь и здоровье; он доводил меня до болезненных припадков, а затем, нужно сознаться, я убеждалась на опыте в его заботливости и внимании.
      Помимо всех этих странностей, он неумело ведет свои дела, всегда замышляя что-нибудь новое, и расточает свое состояние, выбрасывая десять фунтов, чтобы сберечь шиллинг. Он осведомляется о репутации слуги, прожившего больше двух лет в его семье, а о себе он столь высокого мнения, что, несмотря на мои неоднократные заявления до брака и мое поведение после свадьбы, которое должно было его убедить в моей неприязни к нему, он пребывает в уверенности, будто в глубине души я перед ним преклоняюсь и его приятная особа, а также его таланты вызывают во мне восхищение, в чем я бы непременно ему призналась, если бы его родственники не возбуждали меня против него. Быть может, для них и были выгодны распри между нами, но на деле они нимало не вмешивались в наши отношения и, поскольку я их знаю, прекрасные люди. В общем я могу с полным правом сказать, что мой драгоценный супруг - ничтожное, надоедливое, невыносимое, нелепое существо.
      С незначительной суммой денег, оставшихся у меня из тех, какие дал мне на хозяйство его лордство, я отправилась во Фландрию и прибыла в Гент через несколько дней после расквартирования наших войск в этом городе, который был настолько переполнен новыми гостями, что найти квартиру было бы невозможно, не встреть я там лорда Р. Б., младшего брата герцога Э., который весьма любезно предоставил в мое распоряжение свою собственную. Здесь я увидела своего друга мистера Б., которого мой приезд привел в восторг, хотя и заставил ревновать ко всем его знакомым; он любил меня страстно, я же питала к нему самые теплые, дружеские чувства; из них со временем могла бы вырасти любовь, если бы его жизненный путь не оборвался так рано; однако этому плоду не суждено было созреть.
      Несмотря на его настойчивые уговоры, я провела только неделю в Генте, откуда поехала в Брюссель и поселилась там в отеле "Фландрия", где проживали весьма приятные джентльмены и леди, с которыми я проводила время очень весело. В этом городе находился двор, посещаемый офицерами, получившими на это разрешение; в общем город был веселый и приятный. Я познакомилась с несколькими лучшими семьями, и мне в моем знакомстве повезло, так как леди были учтивы, обаятельны, всегда в прекрасном расположении духа и относились ко мне с большим радушием и уважением. Я подружилась с графиней де С. и ее двумя дочерьми, очень любезными молодыми леди, сблизилась с принцессой С. и графиней В. статс-дамой королевы венгерской, любимицей губернатора мсье де Х., в чьем доме она проживала вместе с его женой, очень милой леди.
      Вскоре после моего приезда в Брюссель общество в нашем отеле увеличилось благодаря появлению трех офицеров, объявивших себя моими поклонниками и прибывших из Гента с намерением добиться моей любви. Этот триумвират состоял из шотландского графа ***, лорда Р. М. и еще одного молодого офицера. Первый был очень хорошо сложен, влюбчив, прекрасно танцевал, всегда бывал в веселом расположении духа, был тщеславен и много мнил о себе. Второй был красив, хотя и неуклюж, очень мил и склонен к чувствительной любви. А третий, мистер В., был высок, худощав, хорошо воспитан, добродушен и жизнерадостен. Эти искатели приключений начали свое ухаживание с обычных приемов галантного обхождения, волочась за некоторыми моими приятельницами, с которыми мы обычно катались для развлечения по городу и в окрестностях, весьма красивых. Когда этим молодым людям показалось, что ими сделаны первые шаги и тем обеспечено мое доброе мнение и уважение, они, не медля, двинулись дальше и согласились меж собой, чтобы лорд Р. М. атаковал мое сердце первым.
      Он приступил к осаде с таким жаром и усердием, что, мне кажется, и сам обманулся и уверовал в свою любовь, но в глубине души он не испытывал ничего похожего на это святое чувство. Несмотря на то что я обескуражила его всамом начале, он преследовал меня своими домогательствами; он всегда садился за обедом рядом со мной и неустанно нашептывал мне тысячу пустяков, благодаря чему привлекал внимание всего общества; вскоре я начала опасаться, что его поведение вызовет нежелательные для меня толки, и стала избегать его по мере сил. Невзирая на это, он нашел способ пробраться однажды вечером в мою комнату, когда я лежала в постели, а моя горничная, спавшая со мной в комнате, спустилась вниз.
      Я вскочила и предупредила его, что подниму на ноги весь дом, если он ко мне приблизится, - недостатка в смелости и решимости у меня не было. Встретив такой отпор, он упал на колени у кровати, молил сжалиться над его страданиями и поклялся дать мне carte blanche {Полную свободу (франц.).} в распоряжении всем его имуществом. В ответ на это предложение я ограничилась требованием, чтобы он немедленно покинул комнату, в противном случае я не стану никогда с ним разговаривать. Он почел за лучшее ретироваться, и с той поры я не предоставляла ему возможности говорить со мной на эту тему. Через несколько недель он уехал; тем не менее брюссельские дамы считали его моим любовником, так как среди всех офицеров он был их любимцем.
      Когда атака его лордства была, таким образом, отражена, его место занял мистер В. и повел наступление совершенно иным способом. Он говорил, что не умеет ухаживать, но, будучи человеком чести, клянется хранить тайну и пр. и пр. На домогательства этого кавалера я отвечала, что его откровенная декларация не вызывает моего гнева, хотя и могла бы его вызвать, только благодаря собственному его признанию, что он не знает, как должно обходиться с леди. Мое несчастное положение в какой-то мере является оправданием его вольности, о которой он бы и не помышлял, если бы мои злоключения не подстрекнули его самонадеянности. Но я решила обращаться с ним так же, как он обращается со мной, и, отбросив щепетильность, открыто ему заявила, что он не в моем вкусе, и моя неприязнь к нему послужит для меня достаточной причиной отвергнуть его любовь.
      Лорд Р. почувствовал истинную страсть, которую он лелеял бережно и молча, будучи по натуре робким и застенчивым; но те самые средства, которыми он пользовался, чтобы ее скрыть, помогли мне догадаться о состоянии его сердца, и мне не было неприятно наблюдать за развитием его чувства. Он добивался близкого знакомства со мною с большим усердием, сопровождал меня во всех моих поездках и, в частности, во время путешествия в Антверпен, вместе с двумя другими джентльменами, где, находясь в gaite de coeur {Веселое настроение (франц.).}, мы позировали для портрета; на нем один изображен в гусарском мундире, а другой - в форме пехотинца. Об этом я упоминаю, ибо портрет, который находится ныне у меня, породил вздорные толки, получившие широкое распространение.
      Вскоре после этой увеселительной поездки лорд Р. сказал мне о своей страсти, но одновременно поведал о своих сомнениях, которые, по его словам, лишали его надежды; он горевал о том, что, если даже ему выпадет счастье завоевать мою любовь, состояние его недостаточно велико, чтобы защитить нас от преследований моего мужа, если тот попытается помешать нашему блаженству; к тому же он сам должен следовать за армией. Короче, он думал, казалось, о моем благополучии больше, чем о своем собственном, и вел себя с такой деликатностью, что постепенно растрогал мое сердце; поэтому, расставаясь, мы сговорились возобновить наши отношения в Англии. В разгар всех этих приятных развлечений, которым я предавалась в различных городах Фландрии, я случайно попала на один день в Гент; я находилась в большом обществе в одном из отелей, когда у ворот остановилась почтовая карета. Мы подошли к окнам, чтобы удовлетворить любопытство. Кто же вышел из кареты? Мой жалкий муж! Как только я оповестила об этом всю компанию, джентльмены спросили, оставаться ли им для моей защиты, или удалиться; когда же я убедила их в том, что помощь не нужна, они ушли; но лорд Р. спустился вниз в гостиную, решив защищать меня от насилия. Я написала мужу, приглашая его к себе, но, несмотря на то что он явился с целью меня увезти, он не отважился принять мое приглашение и обратился к губернатору, требуя выдачи меня.
      Сей джентльмен, будучи с ним незнаком и ничего о нем не зная, направил его к командующему английскими войсками, человеку весьма честному; в ответ на просьбу его лордства командующий выразил сомнения в его личности, заметив, что, по слухам, лорд *** - веселый, тучный человек. Вместе с тем он дал понять его лордству, что если даже признать в нем лорда ***, то во всяком случае я не подлежу действию военных законов, разве что когда-нибудь состояла на службе его величества, а это именно и должен доказать его лордство.
      Потерпев неудачу, мой муж вернулся в гостиницу и осмелился войти в мою столовую, на всякий случай оставив своих слуг у двери. Когда я спросила, чему я обязана его визитом, он объявил, что твердо намерен увезти меня домой. После такого заявления мы приступили к переговорам и, наконец, порешили на том, что в сентябре я вернусь в Англию, но при условии жить отдельно, а он выплатит мне все карманные деньги, которые уже давно не выплачивал. Он согласился на все мои требования и уехал на родину, а мне были выданы деньги, полагающиеся на мое содержание; я же возвратилась вБрюссель и, как обязалась, оставалась там до отъезда в Англию.
      В Лондоне я поселилась на Пел-Мел и, послав за мужем, указала ему на добросовестное выполнение мною нашего договора, а затем напомнила о его обещании. Каково же было мое удивление, когда он сказал, что это обещание являлось только уловкой, чтобы заманить меня домой, и я-де должна жить в его доме как покорная и верная жена! Я слушала его с негодованием, вполне им заслуженным, и возмущалась таким вероломным поступком, который заставил бы меня отказаться от совместной с ним жизни даже в том случае, если бы я раньше этого не решила.
      Нуждаясь в средствах, я поехала в Бат, где вскоре встретилась с мистером Д. и мистером Р. - двумя джентльменами, моими попутчиками во время поездки на яхте из Фландрии, которые относились ко мне очень дружески, не помышляя о любви.
      С этими двумя джентльменами, подобно мне имевшими много досуга, я отправилась на празднества в Престон; в этом городке скопилось немало людей, которые мирились с большими неудобствами, только бы тешить себя увеселениями, оказавшимися плохой подделкой под театральные представления, концерты и маскарады. Если светское общество припишет моей умышленной нескромности поездку с двумя джентльменами, к которым я не питала никакой привязанности, пусть оно также примет в соображение, что я все время страшилась мужа и часто принуждена бывала переезжать с места на место, к тому же средства у меня были весьма скудные и я крайне нуждалась в помощи и покровительстве. Вдобавок я была молода, беспечна и столь простодушна, что полагала, будто присутствие некрасивого мужчины всегда обезопасит меня от подозрений на его счет. Я и не помышляла о домогательствах мужчин, пока они сами не объявляли о своей любви.
      По возвращении моем в Бат я снова подверглась преследованию мужа, приехавшего туда вместе с моим отцом, которого я очень рада была видеть, хотя он настаивал, чтобы я уступила мужу и в будущем считалась с мнением света. Эти постоянные увещания касательно совместной жизни с мужем были единственным проявлением суровости с его стороны. Но все его уговоры не могли поколебать мое решение; спер затянулся до поздней ночи, и я предложила его лордству идти домой, так как не могу оставить его ночевать. Тогда он мне дал понять, что уходить не собирается. Мой отец покинул нас, якобы отправившись искать для себя ночлег.
      Физиономия маленького джентльмена, оставшегося со мной tete-a-tete, выражала страх, но вскоре он собрался с духом, подошел к двери, позвал трех своих слуг, которым приказал караулить на лестнице, и расположился в кресле, задумав провести в нем ночь. Намереваясь лечь спать, я решила обезопасить себя от вторжения его лакеев и с этой целью заперла дверь. Мой муж, услышав, что его запирают, в ужасе вскочил, начал колотить ногами в дверь и орать так, словно на него напали разбойники.
      Мой отец, еще не успевший покинуть дом, услышал эти вопли, поднялся наверх и, пройдя через мою спальню в столовую, нашел меня задыхающейся от смеха, тогда как его доблестный зять таращил глаза, как сумасшедший, и волосы у него встали дыбом.
      Когда отец спросил его о причине этих воплей, муж мой смущенно ответил, что я заперла его неведомо с какою целью. Я разъяснила тайну, сказав, что мне не нравится общество его слуг и я не понимаю причины его испуга - разве только он вообразил, будто я хочу его изнасиловать, а это отнюдь не входило в мои намерения. Отец едва-едва удерживался от смеха при виде его испуга, но, заметив крайнее его смущение, сжалился над ним и увез его с собой, после того как я дала слово, что не сделаю попытки убежать и приму его на следующее утро. Я сдержала обещание, и мне удалось их убедить, чтобы они оставили меня в покое. На следующий день надо мной подшучивали по поводу стратагемы, которую я замыслила, чтобы напугать мужа; тысячи вздорных историй рассказывали об этом происшествии, случившемся точь-в-точь так, как я его описала.
      Уехав из Бата, я поселилась в маленьком домике близ Линкольна, который мне сдал внаем герцог Э., так как жизнь за городом больше отвечала моим средствам, не превышавшим четырехсот фунтов в год, которые к тому же выплачивались неаккуратно. Несколько месяцев я провела в этом уединенном местечке и не встречалась ни с кем, кроме лорда Р. М., который жил по соседству и посетил меня дважды. Наконец, почувствовав себя нездоровой, я вынуждена была возвратиться в Лондон и снять квартиру на Медокс-стрит, где моя крепость была атакована мужем и его управителем, которых сопровождал мистер Л. В. (как сказал мне муж, он получил двадцать пять фунтов, прежде чем начать кампанию) и два отважных лакея. Этот грозный отряд ворвался в мою квартиру, схватил меня, стащил вниз без плаща и перчаток, впихнул в карету стоявшую у двери, и препроводил в дом мужа на Глостер-стрит.
      Когда меня похищали, его лордство геройски обнажил шпагу, угрожая моей горничной, которая, пыталась защитить меня от оскорблений и, по всей вероятности, испугала его. Ибо он побледнел от ужаса, колени у него задрожали, ноздри раздулись и он тяжело дышал, словно увидел привидение. Но в него вдохнул храбрость продажный его сообщник, который за двадцать пять фунтов помогал ему в сей беспокойный день и вдохновлял его на это храброе предприятие.
      В результате такого подвига меня заточили в жалкое помещение на Глостер-стрит, где я находилась под присмотром его лордства, а также достойного его управителя, мистера X., и нескольких слуг, подчиненных этому человеку, которого побаивался даже мой муж; мне казалось, будто я нахожусь в Ньюгете среди воров и грабителей. Страх мой возрос до такой степени, что я опасалась отравления и принимала пищу только из рук безобидного на вид слуги, иностранца, камердинера моего мужа. Я не утверждаю, что мои опасения были справедливы; но я не сомневалась в том, что X. уберет меня с дороги, если, по его мнению, моя жизнь помешает его интересам.
      На второй день моего заключения меня посетил герцог Л., друг моего мужа, который нашел меня сидящей на сундуке в маленькой жалкой столовой, загроможденной всяким хламом и освещаемой двумя огарками, оставшимися с вечера. Мое лицо выражало бешенство, негодование, страх и отчаяние. Он посочувствовал моим страданиям, но мог облегчить их только ходатайством перед моим тираном, которого просил не притеснять меня. Тем не менее я оставалась одиннадцать дней в таком неутешительном положении. Днем меня стерегли, как преступницу, а ночью один из слуг шагал по комнатам, словно часовой, в то время как мой муж, расположившийся в комнате надо мною, вскакивал с кровати и подбегал к окну всякий раз, когда по улице проезжала карета. X., изощрившийся в искусстве низкопоклонничать, стал искать моего расположения, выражая соболезнования по поводу моих страданий и убеждая меня, что единственный способ получить свободу - это с радостью уступить склонности моего мужа. Я была вполне убеждена в справедливости этого утверждения, и хотя по своему характеру питала отвращение к притворству, однако попыталась казаться безмятежной и спокойной. Но оказалось, что эта личина не отвечает моим целям. Тогда я прибегла к помощи моей горничной, которой разрешили прислуживать мне в моем тюремном заключении. С ней я часто обсуждала способы бегства. В результате наших совещаний она распорядилась, чтобы карета, запряженная шестеркой лошадей, ждала в заранее намеченном месте три дня; в течение этого срока я намеревалась осуществить план бегства.
      Эти предварительные меры были приняты по моему желанию; затем необходимо было обмануть бдительность стражи. Вот каким образом я попыталась достичь цели: чтобы я могла дышать свежим воздухом, мне разрешали кататься в сопровождении двух лакеев, получивших приказ следить за каждым моим шагом, и однажды утром, когда мой муж ждал к обеду гостей, я приказала кучеру ехать к дому человека, который писал, держа перо во рту; я собиралась бежать под предлогом, будто хочу посмотреть такую диковинку. Но они были слишком ревностны в исполнении долга, чтобы дать себя обмануть, и вместе со мной вошли к нему в комнату.
      Разочаровавшись в своих ожиданиях, я придумала другой план, увенчавшийся успехом. Я купила маслин в лавке и, приказав слугам ехать к воротам Сент-Джеймского парка и затем завернуть в парк, разбила одну из бутылок с маслинами, посетовала на неприятность и выразила желание, чтобы карету привели в порядок к моему возвращению. Пока моя стража занималась этим делом, я быстро пересекла площадь по направлению к казармам конной гвардии и неожиданно наткнулась в парке на знакомого, который заметил, что, судя по моему виду, я куда-то спешу. Я подтвердила его догадку и, не имея времени дать ему объяснения, ускорила шаги, подозвала наемную карету и в ней доехала до стоянки той кареты, которая меня ждала.
      В то время как я приводила в исполнение свой план, дома все были в полном замешательстве; обед отложили до шести часов; мой муж объездил полгорода в поисках своей кареты, которая в конце концов вернулась, и слуги сообщили о моем бегстве. Призвали к ответу мою горничную и запугивали ее страшными угрозами, но она, как и все служившие у меня горничные, осталась мне верна. Тем временем я ехала без передышки по направлению к моему убежищу в Линкольншире, о котором его лордство еще ничего не знал, а так как мой кучер был неопытен, я вынуждена была всю дорогу давать ему указания и не только не спала, но даже и не отдыхала, пока мы не достигли места назначения. Здесь я жила мирно и спокойно в течение шести недель, как вдруг однажды появился в этих краях один из наемников мужа, который стал бахвалиться и клясться, что увезет меня живой или мертвой.
      Не думайте, что его заявление меня не испугало, так как со мной были только две женщины и лакей. Тем не менее я призвала все свое мужество, которое часто меня выручало и никогда не изменяло мне в минуту опасности, и послала ему предупреждение о том, что, если он приблизится к моему дому, я прикажу его пристрелить без всяких церемоний. Он не решился возбудить против меня дело и вернулся в город, не выполнив поручения. Но поскольку мое местопребывание стало известно, у меня были основания ждать посещения мужа. Поэтому я расставила людей по дороге, обещав награду тому, кто первый мне сообщит о приближении его лордства.
      Действительно, в одно прекрасное утро меня известили о его приезде, и, не теряя времени, я вскочила на коня и в сопровождении горничной и лакея помчалась верхом, невзирая на зимнюю пору. За два дня я оставила позади Линкольншир и сотни миль Эссекса, переправилась через реку у Тилбери, к завтраку была в Четеме, с помощью проводника в тот же вечер достигла Дувра и села на корабль, идущий в Кале, куда прибыла на следующий день в два часа пополудни; устав от дороги, я решила передохнуть.
      Моя горничная, неспособная путешествовать с такой быстротой, следовала за мной, делая частые передышки, а лакей столь был удивлен моей выносливостью, что спросил, чувствую ли я когда-нибудь усталость. Сказать правду, только моя решимость помогла мне вынести невероятное утомление. Из Кале я направилась в Брюссель, где остановилась на частной квартире и вновь встречена была очень радушно светским обществом; при помощи друзей я заручилась покровительством королевы венгерской на время моего пребывания в Австрийских Нидерландах.
      Я жила в безопасности, вращаясь в английском обществе, весьма многочисленном, но большую часть времени проводила очень приятно у графини Калемберг, в чьем доме я часто обедала и ужинала. Я сблизилась также с принцессой Чемей, которую очень любила мадам д'Аррак, супруга губернатора.
      Но кратковременно было мое счастье: появился мой муж, который потребовал у губернатора моей выдачи; убедившись, что я вне его власти, он отправился в Вену, и в результате его ходатайств, подкрепленных родством с герцогом Н., я лишилась покровительства. Но еще до этого он проехал в лагерь, где обратился к лорду Стэру, моему другу еще со времен первого моего замужества, с просьбой, чтобы тот принудил меня вернуться домой.
      Его лордство заявил, что я ему не подчинена, но пригласил его к обеду с целью посмеяться со своей компанией над гостем. Вечером мой муж осушил слишком много бокалов за мое здоровье, охмелел, начал буянить, добивался увидеть лорда Стара, ушедшего отдохнуть, и поссорился с лордом Д. - высоким, крепким мужчиной, который мог справиться с ним шутя. Но он решил рискнуть и вызвать лорда Д. на дуэль в надежде, что генерал посадит того под арест. Но он ошибся в своих расчетах. Лорд Стэр узнал о его намерении и, желая его наказать, решил смотреть сквозь пальцы на дуэль. Мой муж, убедившись в своей ошибке, поднялся рано утром и удрал в почтовой карете в Вену. Тогда лорд Стэр поручил одному джентльмену посетить меня и сообщить о поведении мужа.
      Лишившись покровительства и денег, которые мой великодушный муж перестал мне выплачивать, я очутилась в очень затруднительном положении. Графиня д'Аремберг, лорд Д. и много других высоких особ ходатайствовали обо мне перед его величеством, находившимся в то время за границей, но он отказался вмешиваться в отношения между супругами. Графиня Калемберг послала моему отцу письмо, в коем описывала мое затруднительное положение и брала на себя ответственность за мое поведение в том случае, если он будет высылать мне ежегодно маленькую сумму денег, каковая позволила бы мне не зависеть от моего мужа, который, по общему мнению, является негодяем и не доставит мне ни счастья, ни покоя; в противном случае она первая посоветовала бы мне прийти к соглашению. Она дала ему понять, что пользуется незапятнанной репутацией и, не будь мое поведение безупречным, не взяла бы меня под свое покровительство; так как я предполагаю поселиться в монастыре, мне было бы достаточно небольшой суммы, но если в ней будет отказано, я должна буду наняться служанкой или решиться на какой-нибудь отчаянный шаг, чтобы не жить с человеком который мне столь мерзок и отвратителен.
      В ответ на это милое предстательство отец ответил, что его средства не позволяют ему прийти мне на помощь; у него подрастают дети, и я во всяком случае должна вернуться к мужу. В ту пору столь безнадежным было мое положение, что я заложила свои платья и безделушки и унизилась даже до просьбы к мистеру С. ссудить мне пятьдесят фунтов, в чем он отказал.
      Когда меня постигло несчастье, двое людей, для которых во дни моего благополучия мой кошелек был всегда открыт, покинули меня. Ничто так не укрощает духа, непривычного к мольбам, как нужда. Получив отказ, я обратилась за помощью к лорду Б., который также, по-видимому, не имел возможности облегчить мою участь. Это оскорбление я от него заслужила; но было время, когда он предоставлял мне возможность занять положение, избавляющее от необходимости прибегать к унизительным просьбам. Я не была бы вынуждена беспокоить моих друзей, если бы не отказалась от того, что он раньше мне предлагал. Касательно же другого джентльмена, к которому я обратилась, мне кажется, он мог бы более внимательно отнестись к моему положению не только по причинам, упомянутым выше, но и потому, что он знал меня слишком хорошо, чтобы не понимать, как я страдаю, снисходя до таких просьб.
      Несколько офицеров, догадывавшихся о моей беде, великодушно предлагали мне деньги. Но я не могла злоупотреблять их дружескими чувствами или поведать о моем несчастье кому бы то ни было, кроме одного человека, у которого взяла в долг небольшую сумму. В довершение всех моих напастей я серьезно занемогла в то самое время, когда не было иного способа избежать когтей моего преследователя, кроме быстрых переездов с места на место. Находясь в такой крайности, я обратилась к одному достойному брюссельскому джентльмену, моему большому другу, но не любовнику. Я говорю "не любовнику", ибо каждый, кто оказывает поддержку молодой женщине, находящейся в затруднительном положении, почитается ее любовником.
      Этот великодушный фламандец выехал со мной из Брюсселя и сопровождал меня до французской границы. Будучи больной в ту пору, когда мне пришлось предпринять это путешествие, я, по всей вероятности, не вынесла бы утомления, вызванного поездкой, если бы мою бодрость не поддерживала беседамоего спутника; это был влиятельный деловой человек, который взялся вести мои дела таким образом, чтобы я имела возможность вновь вернуться в город, мною оставляемый. Он был молод, расторопен, относился ко мне очень заботливо и делал все возможное, чтобы мне было удобно и спокойно. Думаю, что к его дружбе со мной примешивалось и другое чувство; но он был женат и жил в ладу с женой, с которой я была дружна; поэтому он знал, что я никогда не согласилась бы вступить с ним в любовную связь.