Заговоры; Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул

"Религия в известной фазе своего развития... характеризуется верой в возможность навязать свою волю божеству Фаза эта - фетишизм. К этому фетишизму и следует отнести появление заговора" *66. Происхождение веры в возможность навязать свою волю автор ищет в том, как первобытный человек представляет себе "причину". "Для младенческого ума достаточно весьма незначительного основания, чтобы связать две вещи" *67. "Представление о причине первобытный ум отвлекает от явлений, в которых она, так сказать, проявляется самым ярким образом, т.е. от явлений возникновения новых особей от особей им подобных - рождению животных от родителей и растений от семян растений" *68. Таким образом "человек приходит к аксиоме, что следствие должно походить на свою причину" *69. С другой стороны, причинная связь устанавливается на основании последовательности двух явлений. Post hoc - ergo propter hoc. Обоим этим условиям удовлетворяет одно слово. С одной стороны, слово первобытного человека не абстрактный знак. "Его мысль, как и его слово - картина" *70. Следовательно, она может подойти под понятие причины (нечто, похожее на данное явление). Это тем более возможно, что, в глазах первобытного человека, слово - "предмет осязаемый, материальный". Слово могло даже казаться живым существом, как ведаическая Gayatri (Молитва) *71. С другой стороны, "ничто так близко не лежит к явлению, как слово, его обозначающее, его название" *72. Таким образом слово становится в ряд причин. А предметы неодушевленные и даже их состояния (болезнь, напр.) понимаются как живые существа. "Потому упоминание их названий может вызвать их самы " *73. Но есть заговоры, которые не обращаются ни к какому живому существу. Их суть в сравнении. "При рассмотрении такого рода заговоров мы по необходимости должны прийти к заключению, что, по убеждению первобытного человека, не только явление, существующее на самом деле, но и явление, существующее только на словах * 74, должно произвести другое подобное на деле" *75. Это тем более возможно, что слово представляется им настолько же материальным, насколько и другие, действительно материальные предметы. Касаясь вопроса о взаимоотношении слова и сопровождающего его действия, Крушевский высказывает убеждение, что "сущность заговора есть само пожелание. На это указывает и язык: немецкое Wunsch значит и желание, и заклятие" *76. Сопутствующее действие - далеко не существенная его принадлежность *77.
      Таковы общие взгляды Крушевского на заговор. Что же касается толкования содержания заговоров, то оно опять чисто мифологическое. В работе Крушевского мифологическое объяснение пришло, можно сказать, к саморазрушению. Оно рушилось под собственной своей тяжестью. Автор с выдержанною последовательностью свел такую массу различных образов к олицетворению одного физического явления, что сам под конец усумнился: "неужели можно все объяснить одним простым физическим
      Их предлагает А. А. Потебня. Нельзя сказать, что он же их и открывает: они намечались уже раньше. Потебня только определенно останавливается на них и идет далее в этом направлении. Он не посвятил заговорам специальной работы, но неоднократно касался их попутно в своих трудах. Первое определение заговора им дано было совершенно в духе господствовавших в то время понятий о заговоре. "Заговоры, выветрившиеся языческие молитвы, сопровождаются иногда (а прежде, вероятно, всегда) обрядами, согласными с их содержанием, т.е. символически изображающими его обрядами" *79. Но постепенно мнение это было оставлено учеными. Ветухов, ученик Потебни, по лекциям, записанным в 1875 г., восстанавливает переходную ступень к новому взгляду, получившему выражение в ст. "Малорусские народные песни" *80. Положения записок совершенно тождественны с положениями статьи и представляют разницу только в формулировке определения заговора. Она такова: "Заговор - это словесное изображение сравнения данного явления с желанным, сравнение, имеющее целью произвести это желанное явление" *81. Эта формулировка несколько уже изменена в ст. "Мал. нар. песня". В ней Потебня говорит: "Оставаясь при мнении, что заговоры вообще *82 суть обломки языческих молитв, что чем более заговор подходит к молитве, тем он первобытнее, мы впадаем в ошибку" *83. Мысль эта собственно уже была высказана О. Миллером. Потебня ее развивает. "В молитве человек обращается к существу, которое, по его мнению, настолько человекообразно, что может исполнить просьбу, или нет, что оно доступно похвале и благодарности или порицанию и мести. Конечно, хотя в заговорах почти нет следов благодарения, но часть их подходит под понятие молитвы в обширном смысле, заключая в себе приветствие (напр. "добрий вечiр тобi мiсяцю, милий князю" ...), изображение могущества божества, упрек, просьбу, угрозу. Тем не менее значительная часть заговоров имеет с молитвою лишь то общее, что вытекает из желания, чтобы нечто совершилось. Нельзя сказать, что они вообще отличаются от языческой молитвы тем, что, "принадлежа к эпохе более грубого представления о божестве, имеют, по мнению говорящего, принудительное влияние" (О.Миллер), ибо, во-первых, в языческой молитве вряд ли можно разграничить принудительность и не принудительность; во-вторых, в заговоре может вовсе не заключаться представление о божестве" *84. Переходя к вопросу о формулировке определения заговора, Потебня не соглашается с определением Крушевского. "Определение заговора, как выраженного словами пожелания, которое непременно должно исполниться - слишком широко. Оно не указывает на исходную точку развития заговоров, как особой формы пожелания *85, присоединяет к ним, напр., простые проклятия и ругательства, под условием веры в то, что они сбы аются, и... существенные элементы причитаний по мертвым. Мне кажется, основную формулу заговора лучше определить так: это - "словесное изображение сравнения данного или нарочно произведенного явления с желанным, имеющим целью произвести это последнее *86. При сравнении этого определения с вышеприведенным, оказывается, что разница между ними заключается только в добавочных словах "или нарочно произведенного". Таким образом выясняется, что Потебня раньше упускал из виду ту органическую связь, кака существует между заговором и сопровождающим его обрядом. Дальнейшее исследование заставило его до некоторой степени поправить эту ошибку. Однако, он и теперь не видит важной разницы между сравнением с данным и нарочно произведенным явлениями. Это будет выяснено другим исследователем. Возникновение заговоров, по мнению Потебни, связано с созданием категории причины из отношений "cum hoc" и "post hoc", в частности из отношений сходства *87. "Вместе с созданием категории причины (propter hoc) из отношений одновременности, последовательности и сходства; вместе с возникновением сознания возможности деятельного участия воли в произведении следствия, заключение от приметы и гаданье может переходить в создание образа... с целью вызвать появление в дей твительности того желанного, что этим образом представлено. При убеждении в возможности тождества отношений причины и следствия с одной стороны и образа и изображаемого с другой, создание образа с упомянутою целью может быть и чарами в тесном смысле. . или созданием поэтическим. Последнее, при упомянутом условии, при вере в непосредственную силу слова, есть или заговор или величанье и его противоположность. Между этими формами могут быть сочетания и посредствующие ступени" *88. "В значительном чи ле наличных заговоров заметно, как в них, с одной стороны, желание, заранее определенное лишь в самом общем, специализуется под влиянием случайных восприятий, с другой - в этих восприятиях усматриваются те или другие стороны под влиянием господствующ го настроения. Напр. прикол *89 не имеет отношения к пчеловодству и в другое время ни его вид, ни имя не возбудили бы в человеке мысли о пчелах; но когда человек, будучи озабочен своей пасекой, находит эту вещь, он говорит: нiгде; так би моi матки не огли вийти (одiйти?) вiд пасiки, вiд мене Р. Б."... Лишь после того, как случайно *90 (хотя быть может не без влияния мифической связи пчелы и быка, коня...) образовалось сочетание мысли о конском прикольне и сиденьи маток на пасеке, появление мысли последнем, как желанном, вызовет в сознании и первое. Но тот раз прикол был на лицо, а теперь его нет; остается поискать нарочно. С течением времени возникает требование: когда хочешь заговаривать маток, чтоб сидели, найди "приколень що коня припина т", выйми его из земли и говори так: " "як тое бидло було припъяте"... Действие, сопровождающее здесь заговор, представляет простейшую форму чар *91. Чары, это первоначально - деятельное умышленное изображение первого члена заранее готовой ассоциац и (именно того, с чем было сравнено желанное), имеющее целью вызвать появление второго члена, т.е. сравниваемого и желанного. Достигаемое этим более живое представление желаемого *92, при бедности содержания мысли и ее бессилия отличить субъективное от объективного, принимая за меру, необходимую для появления желаемого в действительности, за мистическое осуществление желаемого" *93. Чары могут не иметь отношения к небесным и мировым явлениям. Таким образом Потебня выясняет роль обряда при заговоре. За ним остается роль второстепенная. Вся сила в самом пожелании, том самом Wunsch, о каком говорил Крушевский. Вера в силу слова есть частный случай бессилия мысли разграничить толкование восприятия, его понимание с одной стороны и самое восприяти с другой стороны. Такое бессилие есть основное, исходное для человечества состояние мысли" *94. В связи с убеждением во второстепенности обряда стоит и постоянно подчеркиваемая автором яко бы случайность его происхождения. "Способ заключения", какой делается при заговорах и чарах, по мнению Потебни, "мифический; но он не предполагает каких либо развитых представлений о божестве, а напротив предполагается ими" *95. "Пусть будет дан миф: "любовь... есть огонь". Если бы можно было зажечь в любимо женщине огонь, то тем самым бы в ней загорелась и взаимная любовь. Зажечь в ней самой огня нельзя, но можно подвергнуть действию огня нечто, имеющее к ней отношение... И вот, сопровождая чары заговором, человек разжигает ее следы" *96. В заключение адо сказать, что Потебня, в связи с другими продуктами народного творчества, и заговоры с чарами старается привлечь к объяснению способов мышления. Процесс мысли, напр., один и тот же в поэтическом образе, берущем часть вместо целого, и в чарах над в щью вместо целого *97. Метафорический образ превращается в причину. Среди примеров опять являются заговоры и чары *98.
      Плодом непосредственного влияния Потебни является работа Ф. Зелинского "О заговорах". Исследователь отправляется прямо с того места, где остановился первый. Он принимает данное Потебней определение заговора, но вносит в него существенную поправку, им нно: откидывает сравнение с данным явлением. Остается только сравнение с явлением, нарочно произведенным *99. Эта поправка делается на том основании, что исследователь пришел к убеждению, что формула сравнения родилась из действия. Первоначально были чары действием; потом к ним психологически необходимо присоединилась формула. Вот как автор описывает этот процесс. "Для произведения желаемого явления производится чара, т.е. явление, сходное с желаемым и ассоциированное с ним. Положим, что у живот ого завелись черви в какой-нибудь части тела, напр., в ухе. Желательно, чтобы животное выздоровело; а это по народному понятию, возможно тогда, когда черви выпадут из раны - "высыплются". Это явление ассоциируется по сходству с явлением высыпания зем и из горсти сквозь пальцы. Отсюда возникает чара: "Если заведутся черви у скотины, то нужно взять горсть земли и высыпать ее сквозь пальцы; тогда черви высыплются из раны". Постараемся выразить словами ту мысль, которая видна в этой чаре, выразить то что думает человек, совершающий эту чару. Очевидно он думает, что делает это для того, чтобы "подобно тому, как земля высыпается из руки, так бы и черви высыпались из раны" *100. Мы выразили на словах чару и ее цель и получили формулу заговора" *101
      Таким образом, начавши согласием с Потебней, Зелинский под конец приходит к выводу, неожиданному для Потебни. Здесь уже нет изначальной веры в магическую силу слова. Коротенькая формула, родившаяся на почве чары, начинает развиваться. Из нее произош и все виды известных теперь заговоров. Самый сложный вид содержит в себе пять формул: "обращение, введение, два члена сравнения и закрепление" *102. Но "все заговоры восходят к той основной формуле, которая установлена Потебней" *103. Насколько это с раведливо, мы увидим далее.
      Интересные соображения относительно заговоров разбросаны А.Веселовским в различных его работах. Языческий заговор он определяет, "как усилие повторить на земле, в пределах практической деятельности человека, тот процесс, который, по понятиям язычник , совершается на небе неземными силами. В этом смысле заговор есть только сокращение, приложение мифа" *104. В христианскую эпоху могут складываться заговоры, очень похожие на древние языческие заклятия, "не потому, что повторяют их в новой форме, а следствие самостоятельного воспроизведения мифического процесса на христианской почве" *105. "Основная форма заговора была такая же двучленная, стихотворная или смешанная с прозаическими партиями... призывалось божество, демоническая сила, на помощь еловеку; когда то это божество или демон совершили чудесное исцеление, спасли или оградили; какое-нибудь их действие напоминалось типически... - а во втором члене параллели являлся человек, жаждущий такого же чуда" *106. В связи с теорией, которой держался Веселовский при объяснении произведений народного творчества, он дает объяснение некоторым образам, встречающимся и в заговорах. Таковы "чудесное древо" и "латырь-камень". Ученый их возводит к христианским символам. Чудесное древо - крест Госпо ень; латырь - олтарь. В "Разысканиях в области русского духовного стиха" он касается "Молитвы Сисиния" и возводит заговоры от трясавиц к греческому первоисточнику, к сказанию о демоническом существе Гилло *107.
      Продолжил исследование Сисиниевых молитв М. Соколов. В первой своей статье о змеевиках *108 он соглашается с мнением Мансветова, возводящим заклинания против демонов болезней к халдейским источникам и ставящим их в связь с астральным культом *109. Во второй статье о тех же амулетах *110, особенно интересной для изучающих заговоры, он снова повторяет то же мнение и приводит ряд ценных параллелей между заговорами русскими и греческими заклинаниями, устанавливая между ними связь *111. Вывод, к котор му приходит исследователь, следующий. "Славянские тексты заклинаний и молитв восходят к греческим оригиналам; такие народные молитвенники и требники; в которых встречаются интересующие нас заклинания, существуют как у славян, так и у греков, и от пос едних через переводы перешли к первым. В свою очередь для самих греческих текстов заклинаний в молитвенниках и требниках находятся прототипы или параллели в египетских магических папирусах эпохи синкретизма, когда не только в религиозных и философски системах, но и в суевериях происходило соединение языческих - греко-римских, египетских и восточных с иудейскими и христианскими" *112. Новый вклад в изучение заклинаний по пути, намеченному Мансветовым, Веселовским и Соколовым, делает Алмазов своим исследованием о врачебных молитвах *113. Он также разыскивает греческие источники для русских заклинаний и молитв-заговоров, помещавшихс в требниках. Таким образом определенно намечается новый путь исследования заговоров - исследование их в связи с церковной книжностью, а вместе с тем явилась и потребность искать их родины на юге. В последнее время появилась работа Мансикка того же н правления. Серьезное сравнительное исследование памятников начинает разрушать воздушные замки "археологических романтиков" и в этой области, как уже разрушило в других.
      Последним отголоском мифологизма является статья Барсова. Барсов, считая заклинания вышедшими "из самого, так сказать, нутра русского духа", продуктом вполне самобытным, ищет в них отражения народного миросозерцания *115. С одной стороны, он, как мифолог, находит в заговорах мифологические существа ("царь О инило", "Сини", сын бабы-Яги), с другой - отражение взглядов русского человека на западную культуру *116. В связи любовных заговоров с "синим морем" и островом "Буяном" он видит указание на то, что русские в любовных своих идеалах тяготели к Западу, рочь от Домостроя к Бокаччо *117. Самый остров "Буян" - остров свободных любовных похождений. Название его стоит в связи с выражением "страсть обуяла", "обуяла похоть" *118.
      Вскоре после статьи Барсова появилась работа Вс. Миллера *119. Автор снова подымает вопрос о связи современных заговоров с древними ассирийскими. Он проводит ряд параллелей между ними. Указывает их в магических приемах, в магических числах, времени с вершения заклятий, в самих формулах заклинаний. Но решительного мнения о сродстве не высказывает. Может быть, говорит он, все это сходство объясняется одинаковыми для всех психологическими законами. Однако в некоторых случаях наличие такого сродства, по его мнению, несомненна *120.
      Самым крупным из русских исследований заговоров является труд Ветухова *121. Но он не вносит ничего нового в освещение и разъяснение интересующего нас вопроса и в значительной степени представляет компиляцию. Автор сам заявляет, что цель его работы - "лишь попытка добытые... предшественниками результаты исследований перевести на язык современной научной мысли" *122, и обещает при этом держаться главным образом направления, представленного Потебней *123. По его мнению, при исследовании заговоров, надо искать не эпоху, когда они народились, а определить те условия, при которых они вообще легко создаются и живут привольно" *124. Корень происхождения заговора исследователь видит в анимизме *125. Все одушевлено. Каждая вещь и даже отдельная часть человека ведут свою особую жизнь *126. Отсюда - вера в двойников и такие сопоставления: я и моя голова; я и моя слюна; я и моя доля; и позднее, я и мое слово *127. Болезнь понимается, как вселившийся злой дух *128. Вот почва для пользования заговором *129. "Стоя твердо на изложенной выше теории, по которой весь мир имеет своего духа, своего двойника, что болезнь есть следствие воздействий злого духа, - естественнее всего было решить, что голос, речь, эхо - это все проявления того же духа... Отсюд становится понятным, в какую могучую силу должно было разрастись слово, как орудие влияния злых духов на людей: если уже слово человека оказывало удивительное влияние на окружающих, какая же мощь предполагалась в звуках, в голосе духа!" *130. Слово атериально. "Этот предмет, эта вещь - слово - получило в ряду... наблюдений, рассказов и преданий значение чего-то отдельно существующего" *131. Далее Ветухов обращает внимание на значение гипнотизма, внушения, при заговорах. Мысль, также высказанная за несколько десятилетий до него. "Самые приемы для достижения гипноза", говорит он, "очень близки, в основе почти тождественны с теми, что употребляются при заговорах" *132. Таковы "те благоприятные условия, та почва уготованная, на которой ему (заг вору) расти привольно" *133. Переходя к формальной стороне заговора, автор признает установившееся мнение о том, что главная и первоначальная формула - двучленное сравнение. Эта часть труда уже сплошная компиляция и состоит из длинного ряда выписок и статьи Веселовского "Психологический параллелизм", которые он заканчивает следующими словами: "Этой стороной жизни параллелизма в значительной мере раскрывается и жизнь, хронологический, последовательный рост заговора, во многих случаях - разновидно ти параллелизма" *134. Главную заслугу исследователя приходится видеть в объединении в одном сборнике громадного материала текстов, рассеянных в русской литературе. Но и здесь возникает вопрос: зачем перепечатывались заговоры из таких крупных и общеи вестных сборников, как, напр. - Майкова, Романова и Ефименко? Если автор хотел создать что-то вроде всеобъемлющей энциклопедии заговоров, то он этого не достиг. Если же у него не было этой цели, то не было и надобности делать бесконечные перепечатки з сборников, по богатству и расположению материала стоящих вовсе не ниже нового сборника. Такой прием только замедляет работу исследователя, которому приходится просматривать по нескольку раз одно и то же. Кроме того, такое ограничение материала сбор ика, на которое указывает самое его название "Заговоры... основанные на вере в силу слова", делает пользование им до некоторой степени неудобным. При заговорах должны приводиться и сопровождающие их обряды. Еще Крушевский отметил, что "в большей част случаев действия вместе с некоторыми словами заговора составляют сущность последнего и потому не могут быть рассматриваемы отдельно от заговора" *135. А, следовательно, и обратно. Как важно знание этих приемов для правильного понимания заговоров, мы еще увидим. Рассеянные тут и там по сборнику замечания автора показывают, что он искал в современных заговорах более древней, дохристианской основы. По его мнению, ранее должна была существовать форма, которая потом восприняла христианское содержание так, напр., он смотрит на заговоры от лихорадки, от шалу.
      В последние годы появились статьи о заговорах Е. Елеонской. Одна статья посвящена заговорам и колдовству на Руси в XVII и XVIII столетиях и написана на основании данных Московского Архива М. Юстиции *136. Сообщаются интересные исторические данные, но к сожалению, довольно скудные. "Судить о точном содержании заговоров по судебным бумагам трудно, так как подлинники в большинстве случаев сжигались, и сохранялось лишь краткое изложение или обозначение, сделанное дьяками" *137. Все-таки автор находит, что сохранившиеся в судебных бумагах письменные заговоры, по сравнению с устными заговорами, отличаются сложностью и носят явные следы обработки и книжного влияния *138. Другая статья касается конструкции заговоров *139. Основною заговорной формулой Е. Елеонская считает приказание, которое "осложняется с внешней, так сказать, стилистической стороны, указаниями на существа сильнейшие. Появление таких осложнений можно бъяснить желанием усилить даваемое приказание" *140. Автор находит сходство в типичных комбинациях плана сказок и плана заговоров. По его мнению, заговоры белорусские "представляют собою не что иное, как вынутые из сказки эпизоды, к последним и прикр плен тот или другой заговор" *141. Причины подобного совпадения лежат не в воздействии сказки на заговор, а "должны быть усматриваемы в том поэтическом мышлении, которое под влиянием известного мировоззрения, ассоциируя разнообразные впечатления и пр дставления, создает эпические картины вообще и затем, по мере надобности, размещает их в различных произведениях поэтического творчества" *142.
      Из сделанного обзора видно, как русские ученые в своих исследованиях тесно примыкали друг к другу. Такую связь с предшественниками с первого взгляда не так легко определить у Мансикка, автора последнего крупного исследования русских заговоров. Отчасти это объясняется тем, что он имел за собою другую традицию исследования, традицию зап.-европейскую. Поэтому, чтобы яснее определилось место его труда, среди других исследований, я постараюсь рассмотреть, насколько это для меня сейчас возможно, опыты изучения заговоров на Западе, главным образом в Германии. За цельный и систематический обзор я не берусь и предлагаю только часть того, что мне случайно попалось под руки во время работы. Но, судя уже по этим отрывочным сведениям, можно заключить, что заговорная литература там разработана слабее, чем у нас *143. Да это и вполне понятно. У нас собрано громадное количество заговоров. Этим, конечно, объясняется то внимание, какое им было уделено учеными, и плодотворность их исследований. По количеству собранного материала ближе других подходят к нам немцы. Но и они далеко отстают. Хотя русские ученые, при исследовании заговора, и начали с пересаживания на русскую почву мифологических взглядов Гримма, Шварца, Куна, но уже довольно скоро в лице Потебни они с ними порвали. В немецкой же литературе отголоски их доходят до наших дней через Вуттке, Аммана, Эбермана. И только в самое последнее время Мансикка решительно порывает с ними.
      Началом изучения немецких заговоров, кажется, надо считать открытие знаменитых Мерзебургских заговоров в 1842-м году. Так как честь их открытия принадлежала мифологической школе, то понятно, какое толкование должны были они получить, а затем и все вообще заговоры. Ярким представителем мифологического взгляда на заговоры является Вутке. Он также, как и наши мифологи, приписывает заговорам дохристианское происхождение и христианский элемент в них считает позднейшим наслоением *144. Всю массу заговоров он разделяет на два вида: один имеет форму приказания, другой - форму повествования *145. Под второй группой он разумеет заговоры с эпической частью и усматривает в них параллелизм мышления (Parallelismus der Gedanken). Сравнивая параллелистические формулы с симпатическими средствами, Вутке говорит: "Чем является в вещественной чаре симпатическое средство, тем в идеальной сфере - формула-параллелизм" *146. Эти-то формулы-параллелизмы (Parallelformeln) он и считает древнейшими и первоначальными у немецкого народа, потому что они гораздо более отвечают простоду ному, остроумному и мистическому характеру немецкого народа; они невиннее и скромнее, чем другие, которые в гораздо большей степени носят на себе печать мага, гордого своим знанием и искусством" *147. Такую же древность, как и Вутке, приписывает заговорам, много лет спустя, и Амман. Он возводит их к языческой молитве. Вот что находим в его предисловии к сборнику заговоров, вышедшему в 1891 г. "Древнейшие, прекраснейшие заговоры у всех народов пере одят в молитвы, которые произносились при жертвоприношениях. Древнейшие заговоры немецкого народа по крайней мере восходят к тем временам, когда народ еще верил в свою первобытную религию и самодельных богов. Может быть, древние заговоры часто являют я ни чем иным, как омертвевшими формулами молитв времен язычества. Потом, во времена христианства, вместо языческих божеств, выступают Бог, Христос, Мария, апостолы и святые" *148.
      Шенбах в своей работе *149 дает краткий свод результатов многолетних занятий заговорами. Он делит все заговоры на 4 главные группы. "Первая группа обнимает рассказы о событии, окончание которых образует заговор или заклинание, которое тогда подейство ало желанным образом... Целебная сила здесь заключается в рассказе и преимущественно в значении личностей, принимающих участие в событии... Поэтому едва ли правильно поступают, когда различают в этих заговорах "вступление" и "формулу" *150. Группа эта содержит некоторое число заговоров языческо-германского происхождения. Но громадное большинство составляют христианские подражания *151. Шенбах отвергает прежнее мнение (которое раньше и сам разделял), будто бы христианские заговоры образовались из зыческих через простую подстановку имен. Он обращает внимание на то, что Христос, апостолы, Мария и т. д. выставляются в заговорах в положениях, вполне им соответствующих, что, при простой замене имен, было бы не возможно *152. "Ко второй группе отно ятся формулы, имеющие вид сравнения: как тогда Мария..., так бы и теперь... Здесь целебная сила отчасти еще лежит в авторитете действующих лиц... но отчасти - уже в самих словах" *153. Эти формулы, по мнению автора, часто являются простым сокращением эпических заговоров первой группы и представляют собою вообще явление более позднее *154. "В третьей группе действует только произнесенное или написанное слово, введение или рамки вообще отсутствуют, обычно присоединяется лишь способ употребления" *155. Часто "целебная или вообще магически действующая сила греческого происхождения; особенно часто принадлежат они восточным (семитическим) языкам. Эти формулы... вообще являются древнейшими, потому что их родословная уходит далеко за пределы греко-римской культуры в (седую) древность Востока" *156. "Четвертую группу составляют формулы, которые примыкают по форме к церковным молитвам, даже иногда просто таковые, переведенные на немецкий язык" *157. Среди них различаются: Beschworungen (exorcismi), Segnungen (benidictiones) und Weihungen (consecrationes). Складывались они на латинском языке; позднее, около XIII века, переводились и на немецкий *158. Особенно автор подчеркивает роль духовенства в создании и распространении заговоров. "Не только ереписка, а и создание и применение формул должны быть отнесены до некоторой степени на счет духовенства" *159. Деятельность духовенства начинается в XIII веке и достигает расцвета в XIV *160. Поэтому Шенбах советует особенную осторожность тем, кто и ет в заговорах остатков языческих верований *161.
      Труд, посвященный специально исследованию заговоров, появился в 1903-м году и принадлежит Эберману *162. Автор задался целью привести в систему открытый до сих пор заговорный материал, главным образом немецкий. Это предисловие, необходимое для даль ейшей плодотворной работы. Автор избрал одну только область - заговоры от крови и ран. Научное значение сборника оправдалось уже тем, что он, бесспорно, был одной из причин появления другой крупной монографии (Мансикка), посвященной тому же вопросу. Эберман оглядывается на Атхарваведу и находит такое близкое сходство между ее изречениями и немецкими заговорами, что считает первые прямыми предтечами последних *163. Взгляд этот уже нам известен по работам русских мифологов. Далее автор упоминает о существовании заговоров в классическом мире и у ветхозаветных евреев и утверждает, что формулы первых веков христианства произросли на еврейском и египетском основаниях *164. Историю собственно германских формул он разделяет на три эпохи: германскую-дох истианскую, учено-христианскую, и третью - народную *165. В большинстве дохристианских заклинаний собственно заговору, по его наблюдению, предпосылается эпическое введение, в котором рассказывается подходящее событие из мира богов. Словом, сюда относ тся те самые заговоры, которые считал древнейшими и Вутке, как более подходящие к духу немецкого народа (повествовательные). По поводу разделения в заговорных формулах эпического вступления и собственно заговора, ядра, Эберман вступает в спор с Шенба ом, отвергающим такое деление. Для дохристианской эпохи, соглашается он, это деление не важно; но потом, с течением времени, разделение их все обостряется, ядро делается самостоятельной частью и вступает в соединения с другими эпическими введениями. одобный же взгляд мы находим у Буслаева. Целебная сила зависит от главного содержания формул.