Заговоры; Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул

Щука, напр., из существа, врачующего грыжу, сама сделалась олицетворением грыжи. Отсюда - появление в заговорах таких выражений: "ой еси грыжа, вошла еси ты в р. б. N. в вотчину щукою..." 25. Такова судьба образа щуки в заговорах от грыжи. Но образы слвременной заговорной литературы не отличаются особенной прочностьюю прикрепления к своему рабочему месту. Создавшись на почве определенного обряда, они отрываются потом от него и начинают бл ждать по самым разнообразным областям. То же случилось и с чудесной щукой. Раз создался миф о животном, отгрызающем болезнь, то почему бы ему отгрызать только грыжу. Почему не отгрызать, напр., "конский ноготь"? И чудесная щука действительно является в этой роли 26. Есть еще у щуки и совершенно особая роль: она уносит ключи, которые, по закрепке, бросают в море 27. Но здесь уже образ заговорной щуки сливается с представлением о другой рыбе, какая, по древней легенде, проглатывает ключ или кольцо. И следование этих отношений не входит в рамки настоящей работы.Пока мы занимались мотивом чудесной щуки, изолировавши его от других побочных образов. На самом деле этого в заговорах нет. Образы заговорной литературы вступают, как я уже сказал, в самые различные соединения. То же случилось и со щукой.
      Почти все действия эпических заговоров сосредоточиваются в чистом поле, в океане-море, у латыря-камня. Туда же должна, конечно, попасть и щука. Уже в первом приведенном мною заговоре шаблонное начало Встану благословясь, пойду... в чисто поле." Представление о речке медвяной с золотыми берегами создалось, как кажется, под влиянием все тех же симпатических эпитетов. Сквозные эпитеты проникают не только весь тот образ, при каком они впервые зародились, но и всю обстановку, в какой помещается такой образ. Так в заговорах на остуду ледяным является не только действвующее в заговоре лицо, но и вся обстановка. Наклонность эпитетов щуки "медная" и "золотая" обратиться в сквозные была мною отмечена выше. Здесь мы, как будто, наблюдаем то же самое стремление. В одном случае эпитет ограничивался только образом щуки (золотой), а в другом затронул и обстановку, в какой действует щука. Так получилась, вероятно, река "медна" (медяна) и берега "золотые". Позднее уже, под влиянием другого представления о реках медовых с кисельными берегами, "медяна" заменилась словом "медвяна". Аналогичен этому образу другой - "океан-море железное" 28. - По другой редакции в поле оказывается уже не река, а "окиян-море и есть на окияне-море белый камень, и есть под белым камнем щука...". Далее следует описание щуки и просьба выгрызть грыжу у р. б. Это превая часть заговора. Вторая часть органически не связана с первой. Это новый мотив, развившийся из другого прие а лечения грыжи. Наконец, посмотрим наслоения в самом длинном из сохранившихся заговоров от грыжи. В океане-море, на латыре-камне, уже является чудесный терем; в тереме красна девица; к девице просьба: "дай ты мне р. б. грыжных слов", и следует жалоб на грыжу. "И возговорит красна девица: ой еси грыжа, вошла еси ты в р. б. N. в вотчину щукою, и ты выйди из него окунем, и пойди к белому каменю..." 29. Следует формула ссылания болезни. Таким образом, основная часть, собственно заговор, оказывается вложенной в уста чудесной девицы. По поводу неоднократно встречающегося при разбираемом мотиве ссылания грыжи к"белому" или "серому" камню, замечу, что только в этом отразилось влияние другого мотива, только что упомянутого выше. Второй мотив развился из симпатического обряда, изображавшего переведения грыжи на камень при помощи мочи. Упоминание об этом камне в мотиве щуки, конечно, облегчило до некоторой степени приурочение последней к латырю-камню.
      Итак, в каком же отношении разобранный мотив стоит к изложенной выше теории? Мы уже видели, что вплоть до появления эпической части соответствие устанавливается на всех ступенях. Началось с чистого действия, потом действие постепенно забывается, смыс его теряется, словом, оно отмирает, в результата чего необходимым образом проявляются словесные формулы. Видели, наконец, как мог попасть в эти формулы образ щуки; видели, как обращался этот образ в фантастический миф. С появлением мифа является и эпическая часть. В развитии эпической части в III гл. также установлено несколько ступеней: !) ссылка на предыдущий аналогичный случай (действительный или мифический), 2) приписывание этому прецеденту божественного характера (действующие лица боги и святые), 3) заговорная формула вкладывается в уста необыкновенного существа (боги, святые, чудесные люди).
      Согласуется ли мотив щуки в своем развитии с этими этапами? Предварительно надо заметить, что мотив щуки является только частным проявлением друго о мотива более широкого, как это видно из предыдущего, мотива "загрызания". Ведь мы видели, что "загрызание" совершалось не только щукой, а еще и человеком и мышью. Поэтому естественно ожидать, что развитие пойдет и в направлении этих образов. Действ тельно, мы видели, что "бабушка Соломонидушка" может с успехом заменять щуку. Образ мыши в эпических заговорах мне не попадался. Если даже допустим, что его нет вообще в записи, то и тогда нельзя еще утверждать, что его не существовало на самом деле. Всегда надо помнить, что в записи попала незначительная часть существоваших заговоров. Однако, мне кажется, что мышь действительно не попала в эпическую часть. Почему - объясню ниже. Сложность мотива "загрызания" отчасти затемняет исследуемый процесс Кроме того a priori предполагающаяся утрата многих редакций и вариантов подтверждается еще тем обстоятельством, что сохранившиеся редакции очень сильно разнятся друг от друга.
      Бесспорно, существовал целый ряд переходных ступеней. Совершенно, напр., невозможно проследить, как щука обратилась в олицетворение грыжи. Теперь посмотрим, отразился ли в сохранившихся редакуциях грыжных слов первый этап развития эпической части, т.е. ссылка на предшествующий факт, которою подкрепляется целесообразность загрызания грыжи щукою. Да, сохранился в рассказе о какой-то щуке, отгрызающей грыжи. Однако, образ щуки в дошедшей редакции уже настолько переработался, что эту редакцию скорей можно отнести ко второй стадии развития, когда авторитет обряда подпирае ся тем, что существование обряда приписывается не простому существу, а божественному или чудесному. Но ярче эту вторую стадию запечатлел мотив загрызания человеком. Эпическая часть рассказывает, как бабушка Соломонидушка у Богородицы грыжу загрызала заговаривала), и тот час же после этого знахарка говорит: "так и я заговариваю" и т.. 30. Эта формула лучше всего показывает, зачем вводились в заговор святые и боги. Они вводились для того, чтобы сослаться на их авторитет в оправдание того приема, какой применяет знахарь. Этот же заговор замечателен еще тем, что, будучи параллелизмом, он не содержит в себе элемента пожелания. Следовательно, параллелизм в заговорах может служить и не для выражения пожелания в более яркой форме, а и еще для чегоо. Для чего - это видели ранее: для пояснения действия и его целесообразности. Но существовали ли эпические заговоры с мотивом загрызания грыжи человеком, относящиеся к той стадии развития, в которой действуют еще не всятые? Мне такой редакции не известно. Возможно даже, что ее и не существовало.
      Дело в том, что для подтверждения авторитета обряда могли обращаться прямо к формулам второй стадии, т.е. ссылаться на деятельность необыкновенных существ. Такой прием, скачок через одну ступень, особенно мог распространиться в ту эпоху, когда в создании заговоров большую роль стала играть аналогия, т.е. в эпоху, когда слово приобрело уже авторитете самостоятельной магической силы, независимой от обряда. Третья стадия развития эпической части является в результате стремления оправдать авторитет формулы, оторвавшейся от действия и таким образом утратившей свою точку опоры. Достигается это вкладыванием формулы в уста необыкновенного существа. Эту последнюю стадию, как мы видели, представляет моти чудесной щуки. Заговорная формула вкладывается в уста какой-то красной девицы, сидящей на латыре-камне. Образ девицы очень часто появляется в заговорах в роли целительницы человеческих недугов. - Теперь сравним степень развития словесных формул в ра смотренных трех мотивах "загрызания". Результат получается очень интересный. Как я выше сказал, образ мыши вовсе не попал в заговоры. Не только его нет в эпических, но и в первичных пояснительных формулах. Чем это объясняется? Очевидно тем, что поя нения не требовалось. Действие мыши и без того понятно, когда случается, что она даже прогрызает живот пациенту 31. Не было пояснительной формулы, не последовало и дальнейшего развития слова. Слово появляется только тогда, когда авторитет действия нач нает колебаться, и развивается за счет отмирающего действия. Здесь же действие в полной силе, поэтому нет нужды и в слове. Но вот пикусывает человек либо прямо пуп, либо через тряпку, либо просто закусывает щепку. Теперь уже действие не так вразумите ьно, а в последнем случае и вовсе непонятно. и вот в возмещение убыли в выразительности действия, появляется пояснительная формула. А из нее потом развилась и эпическая часть. Характерно то обстоятельство, что в этом случае развитие эпической части н пошло дальше второй стадии (по крайней мере не засвидетельствовано известными мне записями). Почему? Да потому, что третья стадия наступает тогда, когда действие совершенно отмирает, и таким образом формула останется без почвы. В данном же случае де ствие, хотя уже в процессе отмирания, но еще не отмерло. А формула опирается на него. Третий вид загрызания - загрызание щукой - прошел уж все стадии. Действие в нем совершенно отмерло, а вследствие этого наступила и третья стадия развития эпической асти. Таким образом, грыжные слова наглядно иллюстрируют положение, что заговорные формулы органически развиваются за счет отмирающего обряда.
      В заключение обращу внимание на то, что грыжные слова обычно не принимают вида "пожелания в форме сравнения . Объясняется это тем, что первоначальные формулы не имели такого вида. Не появился он поэтому и в дальнейшем развитии. Du Dieb sollst stehen wie ein Stock. Этот мотив пользуется большой популярностью на Западе. Приведу французскую редакцию:
      - "Pierre, Pierre, Pierre, prens (3 tois) la puissance de Dieu sur tout voleur qui desire prendre mon bien ou emporter mes meubles. Je te l'ordonne. Tu les arreteras, les lieras tout court comme un tronc, raides comme un roc, les yeux regardant en l' ir jusqu' a ce que je les aie vus et connus". Saint Pierre annonca a Marie: "Marie (3) o verge qui es accouchee, vois les Juifs qui viennent pour prendre ton cher enfant". - La sainte-Vierge dit: "Saint Pierre, lie!" (3) - Saint Pierre repond a Mapie "Marie (3), j'ai deja lie avec la main de Dieu et avec des cercles de fer". Saint Gabriel dit: "Il faut que le voleur soit attarpe, lie, qu'il soit lie pour etre venu voler les miens. Il s'en ira, s'il peut compter toutes les etoiles qui sont au c el, toutes les gouttes d'eau qui sont dans la mer, tous les grains de sable qui sont sur la terre, toutes les feuilles d'arbres qui sont dans les bois, tous les flocons de neige qui tombent. Toi, voleur ou voleuse, si tu ne peux les compter, il faut ue tu sois lie et marque, vendu comme Judas, qui est dans l'enfer, pour avoirdonne le faux baiser a Dieu, il fait que les membres se tiennent raides comme des arbres et das barres de fer, jusqu' a ce que je t'aie vu et connu de mes propres yeux, parl de ma propre bouche et donne le pouvuir de partir" 32.
      Прежде всего надо заметить, что эта редакция создалась благодаря взаимодействию нескольких других. В ней самой замечается шитое белыми нитками соединение двух редакций: первая краткая, до слов Петра, и вторая, пространная, начиная словами Петра. Далее это выяснится. А пока только укажу, что сличение первой части и конца второй говорит за такое предположение. Возьмем еще немецкую редакцию.
      "Da Maria in den Garten trat,
      Begegneten ihr drei Junger zart,
      Der eine hiess Michael,
      Der andere hiess Gabriel,
      Der dritte Daniel.
      Daniel fing an zu lachen.
      Maria sprach: was lachst du?
      Daniel sprach: ich sehe in der Rihnacht einer
      Dieb daher gehen,
      Der will dir dein liebe vertrautes Kindlein stehlen
      Maria srpach: das wurde nicht sein gut,
      Der mir das stehlen thut,
      Der muss gebunden sein
      Petrus bind, Petrus bind
      Petrus sprach: ich habe gebunden
      Mit eisernen Banden
      Mit Gottes Handen
      Das der Dieb muss stille stehen,
      Stehen wie ein Stock,
      Stehen wie ein Bock,
      Stehen wie ein Stein,
      Und zahlen alle Tropflein,
      Die in dem Meere sein,
      Und zahlen alle Sternlein,
      Die am Himmel sein,
      Und zahlen alle Kindlein,
      Die nach Christi Geburt in der Welt gebohren seyn.
      Das gebiette ich dir, es sey Frau oder mann
      Bis ich ihnen mit meinen Augen gesehen
      Und mit meinen Zunge wieder loszahle.
      Dass lege ich dir auf im Namen Gottes" 33.
      Такие заговоры читают ночью, обходя вокруг того, что желают предохранить от воров. Посмотрим, из каких элементов создался заговор. Очевидно, что собствен но заговор вложен в уста Петра. Петр заклинает вора. Предшествующая сцена - это уже придаток. Хотя она очень часто встречается в заговорах, однако может и отсутствовать, а собственно заговорную формулу Петр может произносить и при других обстоятельствах. Следующая редакция представляется уже значительно упрощенной.
      "Petrus ging aus zu besehen seinen Samen,
      Unterdessen kammen
      Die Diebe und stohlen siene kleinen Kinder.
      Da sprach Petrus:
      Du Dieb sollst stehen wie ein Stock
      Und sehen wie ein Bock..." 34.
      Здесь уже суть заговора совершенно ясна. Она заключается в формуле, выражающей пожелание, чтобы вор стал, как палка, и смотрел, как козел. Как возникла такая формула? Предполагает ли она обряд, или сравнение происходит с явлением данным? Мне кажется, что формула родилась из обряда. Есть такой рецепт:
      C. M. H. Rex
      F H E X.
      X. X.
      X.
      "Вышеприведенные знаки пишутся на записке, защемливаются в палку и потом втыкаются в землю так, чтобы земля ее прикрыла. Совершается это утром, до восхода солнца. Это верное средство довести столбняк на того, кто хочет украсть что-нибудь" 35. Объяснить значение абракадабры невозможно. Но, бесспорно, она - позднейший привесок к обряду втыкания палки. В то время как, упоминание палки сохранилось почти во всех вариантах, абракадабра не оказала на них никакого влияния. В латышских заговорах находим полное подтверждение независимости разбираемого мотива от обряда. Здесь известны заговоры от воров и в виде только что приведенных, но есть и более короткие формулы, связанные с обрядом. "Если хочешь, чтобы дух умершего держал вора, то смеряй покойника и отрежь палку, длиной в его рост. Затем, после заката солнца, обойди кругом своего имущества или поля и тащи позади себя упомянутую палку. Дошедши до того места, с которого начал обход, воткни палку в землю приговари ая: кто здесь будет воровать, пусть останется на месте, как эта палка покойника!" "Чтобы отпустить вора, надо вытащить палку, ударить вора палкой по ляшкам и сказать: Уходи злодей" 36
      В чем смысл такого обряда? Обряд в данном случае уже несколько затемнился. Палка обладала магической силой потому, что она раньше приходила в более тесное соприкосновение с покойником. Это объясняют русские чары на воров. Чтобы вор не вышел из круга, сделанного около чего-нибудь, должно взять из савана нитку и смер ть ею длину мертвеца; обойти три раза около дома, кладовой и т. д., потом нитку обернуть около палки, которую воткнуть в середине обойденного пространства, и сказать следующее: "Как сей мертвец, раб Божий (и. р.), не встает и не выходит из могилы, та бы сей заблужденный раб не вышел из сего круга" 37. Палку обматывали ниткой из савана. Очевидно, мы имеем дело с изобразительной чарой. Палка изображала вора, нитка - саван. В эстонском пастушьем обереге палка, с надетой на нее шапкой пастуха, изобр жает самого пастуха 38. Вор спутан саваном; он как бы уже покойник. Ведь вещь, взятая от покойника, способна передать человеку качество покойника, его неподвижность. К заимствованию от покойника нечувствительности и неподвижности очень часто прибегаю в колдовской и знахарской практике. Пользуются этим и латыши. "Чтобы привязать вора к себе или к возу, возьми шнурок, прикинь его ко всем членам покойника и в конце каждого члена завяжи на шнурке по узлу. Такой шнурок имей постоянно при себе или на возу... Как только вор прикоснется рукой к тебе или к возу, он тотчас окоченеет"... 39. Такая чара не сопровождается заговором. Она передает вору свойство покойника и как будто бы обладает избирательным элементом: узлы над членами покойника изображают связывание членов вора. Но есть избирательные чары на воров более яркие. Чтобы остановить вора, надо спутать ножки стола чем-нибудь, имеющим отношение к украденному. Заговор тоже не требуется при этом. Но иногда появляется и заговор. Так, если украдена лошадь, и хотят задержать и вернуть вора, опутывают ножки стола поводьями и приговаривают: "Вяжи, вяжи вора, пусть он приедет назад на лошади" 40 Таким образом, оказывается, что в эпических заговорах от воров не только формула, говорящая о стоянии вора, но и формула, говорящая о связывании фора, обыкновенно влагающаяся в уста Марии, имеют своей основой обряд. Весь же эпический элемент - продукт , очевидно, позднейший и явился в результате стремления оправдать священным авторитетом магический обряд. Собственно, как мы видели, в основе было два магических приема: связывание вора и обращение его как-бы в покойника. Из этих двух обрядов родилис два мотива: "вяжи, вяжи вора" и " стань вор, как палка". В дальнейшем развитии оба эти мотива слились в одном эпическом сюжете. Выше был приведен краткий эпический немецкий заговор, в котором оказывается налицо лишь один второй мотив. Это заставляет предполагать существование самостоятельной эпической обработки этого мотива. Эпического заговора с одним мотивом вязания вора мне не попадалось. Возможно, что этот мотив и не получил самостоятельной эпической обработки, а прямо примкнул к зародившейс эпической части мотива стояния вора. Существующие сейчас эпические формулы и являются продуктом взаимодействия двух этих мотивов. Если мы теперь оглянемся назад, то увидим, что чары на воров пережили все ступени развития, какие проходит заговор. Внизу симпатическое средство; вверху - эпический заговор с отмершим обрядом и вложенной в уста святых главной заклинательной формулой . И слово и обряд получили священное оправдание. После этого момента в заговорах обыкновенно замечается процесс не созидательного, а разрушительного характера. О начавшемся разрушении эпического заговора ясно говорит французская редакция его; стоит т лько сравнить ее с приведенной следом немецкой, чтобы убедиться в этом. Еще несколько слов о развитии основных формул заговоров о воров, независимо от эпической части. Формула стояния вора развилась из обряда, в котором употреблялась палочка или палка. Формула первоначально производила сравнение именно с палкой. Но, когда отмер обряд, образ палки стал разрастаться. Вместо палки появляется чурбан, дерево 41, столб 42 и даже скала 43. Такая эволюция образа явилась в результате применения приема, часто практикующегося в заговорах, приема - симпатической гиперболы. Знахарь, желая как можно ярче выразить на словах желанное явление, начинает первичный обыденный образ, навеянный обрядом, делает все грандиознее и грандиознее, часто переходя при этом границы всякого вероятия.
      Второй мотив - вязание вора - также подвергся влиянию этого приема. Орудие связывания становится все сильнее и сильнее. Латышские заговоры знают еще связывание вора лыковой веревкой 44. Но рядом появляется уже и цепь. Польский заговор уже связывает вора веревкой, цепью и словом Божьим 45. В немецких и французских заговорах про веревку уже и помину нет: вора вяжут цепями и рукою Божией. Наконец, появляются такие заговоры, где стараются осмыслить, соответственно новому миросозерцанию, старый образ, возникший из обряда. С исчезновением из об яда орудий связывания, потеряло свой смысл и упоминание этих вещей в заговоре. И вот цепи начинают толковать символически. Вот **саксонский заговор: "Dieb, ich binde dich mit drei Ketten; die erste ist Cottes Wort, das er uns gab auf dem Sinai; die zweite ist Christi Blut, das er vergoss auf Golgatha; die dritte ist der grune Rit (Fieber), das dich schutteln soll, wenn du hercommst..." 46. Приведенный пример наглядно показывает несостоятельность теории, которую предлагает Мансикка. Оказывается, что даже там, где мы бесспорно имеем дело с символами, символы эти явление не изначальное, а позднейшее.
      Только что рассмотренные заговорные формулы отразили на себе длинный путь истории человеческого сознания. Обряды зародились еще на почве анимистического мировоззрения, а формулы, в последней стадии своего развития, говорят о преклонении пред всемогущим христианским Божеством. В конце концов, оказывается даже, что христианизованный заговор сам по себе не достаточен. Для действительности его надо отслужить мессу св. Петру 47. Мотив убывающего счета возник, вероятнее всего, при лечении бородавок. Потом он распространился на лечение ячменя, червей, зубной боли и некоторых других болезней. Вот приемы симпатического лечения бородавок. Завязывают узлы на нитке по числу бородав к и забрасывают ее *48. Бросают в печку столько горошин, сколько бородавок *49. Касаются каждой бородавки гороховым зерном и потом бросают зерна в печь *50. Смысл такого действия сам собой понятен. Так же лечат и ячмень. Трут ячмень ячменным зерном и бросают зерно в чужой колодец *51. На этой почве и возник мотив убывающего счета. Первоначально слово шло параллельно действию. При лечении бородавок счет должен был необходимо появиться. Ведь требовалось соответствие между числом бородавок и числом у лов или зерен. Когда же это средство распространилось на лечение и других болезней, где число не определялось само собой естественным образом, то число стало определяться иначе.
      Из глубокой древности еще идет предание, связывающее особенное таинственное значение с определенными числами. Такой репутацией обладают: 1, 3, 7, 12 и т.д. Вот эти-то числа и стали избираться для заговоров. Таким образом вырабатывается следующий прием. "Считают бородавки у людей или у скота и делают на нитке столько узлов сколько насчитано бородавок. Потом от данного числа считают обратно до 0 и зарывают нитку под желобом. Когда она сгниет, пропадут и бородавки" *52. Число здесь определяется само собой, а убывающий счет изображает постепенное исчезновение бородавок. Иначе обстоит дело при лечении ячменя. Лечение ячменя первоначально обходилось без убывающего счисления. Считать было нечего. Ячмень один, брали и од о зерно, терли о ячмень и бросали к колодец *53. Но когда на этот прием повлиял другой, очень похожий на него, употреблявшийся при лечении бородавок, то число зерен было увеличено. При этом выбиралось одно из таинственных чисел. И вот требуется "взят девять зерен ячменя и считать их на ладони таким образом: не 9, не 8, не 7... не 1. Пересчитанные так зерна бросить в огонь" *54. В таком виде обряд уже не имеет органической связи с какой-либо одной болезнью и свободно переносится на другие случаи, а затем отмирает, оставляя после себя чистую формулу, хотя бы в таком роде:
      Dartres de 9 reduites a 8 Dartres de 8 reduites a 7 . . . Dartre de 1 reduite a point *55.
      Появление священного числа в заговорах от бородавок обязано тому, что формула оторвалась от обряда, который ранее сам определял это число. С отпадением обряда меняется и предмет счета. Раньше считали узлы и зерна. Во французском заговоре уже считают лишаи (т.е. воплощение болезни) и при том совершенно независимо от того, сколько их на самом деле. Счет может **сделаться и еще отвлеченнее. Neid haut neum - Na, ist nicht wahr, haut nur 7 Neid, - Na ist nicht wahr, haut nur 6 Neid, Na, ist nicht wahr haut nur 5 Neid u. s. w. herab bis... Na, ist nicht wahr, ist nur 1 Neid, - Na ist nicht wahr, ist kein Neid *56. Оригинальное выражение нашел мотив в белорусском заговоре: "Одна баба, одзин дзед, дзьве бабы, двя дзяды..." и т.д. до девяти. Потом на инается обратный счет: "Дзевяць баб, дзевяць дзядов, восем баб, восем дзядов... одна баба, одзин дзед. Нету бабы, нету дзеда, нету раны, нету и чарвей. (И лыко, которое при каждом числе обертывают вокруг указательного перста правой руки, завязать на ею заговариваемой скотины") *57. Присутствие лыка объясняется здесь тем, что оно пришло вместе с мотивом от обряда лечения бородавок, где на нем завязывали узлы. Верчение вокруг пальца - результат забвения первичного смысла обряда. Будем следить дальше за развитием мотива. В Греции обеими руками держат руки больного и, крепко нажимая при произношении каждого числа на пульс, говорят: Il y avait une fois neuf freres et de neuf il en resta huit, de huit il en resta sept... de deux il en resta un et e un aucun *58. Белорусский заговор еще не эпический; греческий уже эпический. И как легок переход от одной формы к другой. И баба с дедом и братья попадают в формулу потому, что исчезло то реальное, что раньше считалось: узлы и зерна. Мы уже видели, что таким же образом в формулу попадает и название болезни (dartres). Но так как болезни часто понимаются как живые существа и притом человекообразные, то рядом с формулой, говорящей, напр., о братьях, может появиться и такая: Mial zolw 9 zon, od 9 d 8... od 1-ej do zadnej *59. "Конь рыжои, а в коня рана, а в ране десять червяков: один другого ест, другой третего... девятый усех поесть" *60! Процесс развития, конечно, **увенчивается привлечением святого. Der h. Petrus liegt im Grabe, 9 Wurmer hat r bei sich, 8 Wurmer... keninen Wurm hat er bei sich *61.
      Число девять получило в мотиве наиболее широкое распространение. Но встречаются и другие. На мотиве счета особенно хорошо видно несовершенство классификации по названиям болезней. Мотив розы особенно распространен в немецких и латышских заговорах от рожи. Почти во всех них рассказывается о том, как кто-нибудь собирал травы, цветы, чаще всего розы.
      **Maria ging wohl uber das Land,
      Drei Rosen trug sie in ihrer Hand,
      Die eine Ros' verwand,
      Die andre Rose verschwand,
      Die dritte Rose verlor sich aus ihrer Hand.
      Und also soll diese Rose auch thun *62.
      Unser Herr Christus ging uber das Land,
      Er hatte eine rothe Rose in der Hand;
      Rose, weich von mir *63
      Christut gung ut Un pluckt Krut:
      Dat brocht hei tau Ros' *64.
      Ходят, срывают цветы и Петр с Пилатом *65. Пилат, очевидно, попал на место Павла. Но не обязательно ходят святые. Читающий заговор иногда говорит о себе:
      **Ik gung oewer ne Brugg,
      Dor stunnen twei Rosen,
      Een witt un een rod':
      De rod' verswann,
      De witt gewann *66.
      Все заговоры согласно указывают на какое-то хождение и срывание розы (цветов, травы), а если не срывание, то исчезновение цветка. Но есть указание и на нечто другое
      **Unser Herr Christus ging uber Berg und Land.
      Was fand er? eine Rose.
      Damit stille ich dir die Rose *67.
      Здесь как будто бы намек на какое-то врачебное применение розы. В народе широко распространено пользование всевозможными целебными травами. Существует вера и в такие травы, без которых и заговоры не действительны. Так Амман передает поверие, по котор му знахарь, чтобы обеспечить себе силу заговоров, должен весной отыскать у ручья цветы желтой повилицы (caltha palustris). Эти цветы срываются, и ими потом натирают скот и людей, которых хотят предохранить от зла *68. Caltha palustris в простонародье у нас называют "курослепом". В глазах народа он является воплощением болезни куриной слепоты. Поэтому, если у немцев он и является обладателем какой-то таинственной силы, которой можно воспользоваться во благо, то у нас, он, напротив, является носите ем зла. Болезнь и цветок отождествляются. То же самое произошло у немцев с Rose. Одно слово и для цветка и для болезни. Вместе с этим - смешение самих понятий и явлений, от каких они отвлекаются. Цветок Rose является символом, вернее воплощением, бол зни Rose. А известно, как народ поступает, когда находит носителя болезни. Он его просто-на-просто уничтожает или удаляет. Выше мы видели, что с этою специально целью болезнь переводится на различные предметы и на животных. Существует болезнь "ячмень . Существует и растение "ячмень". И вот, чтобы уничтожить болезнь, срезают растение *69. Здесь растение в силу сходства названий рассматривается, как естественный носитель болезни. Но можно и искусственным путем перевести болезнь в растение для того, чтобы потом их уничтожить. Так, больной носит зерна в рукавице на руке и потом сеет их. А когда они взойдут, то он растаптывает их *70. На связь между болезнью и цветком Rose указывает окончание одного заговора против флюса. Очевидно, в силу некоторо о сходства болезней флюса и рожи - заговор построен на том же самом мотиве - Rose. Вернее, заговор от рожи применен к лечению флюса. Заговор кончается следующими стихами:
      **die dritte (Rose) roth,
      dies war des Flusses Tod *71.
      Понятно, если цветок - носитель болезни, то он же носитель и ее смерти. Раз Rose является воплощением болезни, то естественнее всего уничтожить цветок, чтобы избавиться от рожи. Наверно и ходили отыскивать такой цветок, какой по известным признакам являлся воплощением зла. На эти-то поиски и указывают постоянно упоминающ еся в заговорах хождения святых. Первоначально ходил знахарь. Потом он уже только говорил о себе:
      **Ich ging uber das Wasser,
      Da fand ich drei Rosen:
      Die eine bluht weiss,
      Die andre bluht roth... *72.
      Вполне возможно, что требовались именно такие розы и найти. Постоянное указывание на срывание или исчезновение розы свидетельствует о том, что она некогда уничтожалась. Знахарь находил определенную розу и уничтожал ее. На этой почве мог родиться следующий заговор: Rose, du bist von Erde und sollst zu Erde werden, wovon du genommen bist *73. Эта формула сначала обращалась не к Rose-болезни, а к Rose-цветку, которая в глазах знахаря отождествлялась с болезнью. Роза выросла из земли, а знахарь ее, н верно, опять зарывал в землю или втаптывал, как втаптывают взошедшие семена, воплощение болезни. Латышские заговоры также постоянно говорят об уничтожении рожи-розы (ruze значит и то и другое).