— Мирддин, — сказал Мэлгон, — не сыграешь ли со мной в гвиддвилл?

— Сыграю, господин, — ответил я.

Тогда юноша из королевских слуг принес нам королевскую игральную доску с золотыми фигурками, и мы начали игру. Мы играли на класс Ллеу, доска лежала в ограде каэра, каэр был окружен стенами мира, и все отражалось на тверди небесной у нас над головами, где тоже шла великая игра. Каждый угол доски озаряло сияние драгоценного камня, обозначавшего один из четырех углов Острова Придайн — Пенрин Блатаон на севере, Пенрин Пенвэд на юге, Кригилл на западе и Руохим на востоке. Мне не понравилось то, что я увидел перед собой, поскольку зловещей показалась мне эта доска и изгнанье сделало на ней свой ход.

— На что мы будем играть? — спросил Мэлгон Гвинедд. — Ведь, когда играют в гвиддвилл, принято делать ставки.

— Мы будем играть на Тринадцать Сокровищ Острова Придайн, — ответил я, — то есть на Мантию Тегау Эурврона, на Дирнвир, меч Риддерха Хэла, на Корзину Гвиддно Гаранхира, на Рог Брана Галеда, на Колесницу Моргана Минваура, на Уздечку Клидно Айдина, Нож Ллаувродедда Мархога, на Котел Дирнаха Гаура, на Оселок Тудвала Гудглида, на Одеяние Падарна Пайсрудда, на Кувшин Ригенидда Священника, на Игральную Доску Гвенддолау маб Кайдио и Мантию Артура из Керниу.

Мэлгон Гвинедд коротко рассмеялся на эти слова.

— Ты странный и дерзкий человек, Мирддин маб Морврин, вот что я тебе скажу. Большая часть Сокровищ находится на севере, а это не слишком удачное место, чтобы ходить туда.

— Верно, о король, — ответил я, — и все же на это должен я играть, к добру или к худу.

— И что же будешь ты делать с Тринадцатью Сокровищами, если тебе повезет выиграть их? — спросил король.

— Я вернусь вместе с ними в Ти Гвидр, где сделал их Гофаннон маб Дон, девять лет трудясь под землей.

— Думаю, это не самое простое на свете дело, но если ты положил такой заклад, то на него мы и будем играть.

И мы с Мэлгоном Высоким начали игру, а вокруг стен Динайрта кипело сражение. Небо потемнело от огромного количества воронов, слетевшихся с карканьем к месту битвы, воздух был полон хлопанья крыльев, а вокруг стен слышатся рев, и пар исходил из глоток людей, рвавших друг друга в клочья. Дивились мы размаху резни, разрушения и смятения, что сотрясали крепость и волнами обступали Колесницу Медведя, в которой ездоком был ныне Мэлгон, а возницей — я. Мы, направлявшие ход древнего колеса, не могли спать, мы должны были смотреть вперед, назад и в грядущее, вправо и влево. Мы смотрели, мы защищали, оберегали, чтобы вращающееся под нами колесо не сломалось от небрежения или по злому умыслу.

И пока мы так играли в гвиддвилл, прибежал к нам юноша с кудрявыми золотыми волосами и синими глазами, а в руке у него был тяжелый меч с синим клинком.

— Государь! — воскликнул он. — Дурные вести от ворот! Мужи стоят там, отбивая нападение, и кровь струится по их лицам!

— Делай свой ход, — сказал мне Мэлгон. — Что за дурная весть?

— Сэсонская ведьма шлет на нас стрелы из каждого своего пальца, и каждая наносит тяжкую рану!

— Воистину, дурная весть, — ответил король. — Сдается мне, день этот добром для нас не кончится.

Мы продолжали играть в гвиддвилл перед королевским шатром, когда другой юноша подбежал к нам. Это был румяный воин с рыжеватыми волосами и недавно подстриженной бородой.

— Государь! — воскликнул он. — Дурные вести из-за стен, где вожди сражаются перед войсками, падая, как тростник под ножом!

— Делай ход, — сказал мне Мэлгон. — Что за дурные вести?

— Ведьма сэсонов поет свои магические заклинания и бросает их на ветер, так что те ивисы, которых мы убили, возвращаются к жизни и снова идут в бой!

— Воистину, дурная весть. — ответил король. — Сдается мне, день этот добром для нас не кончится.

Мы продолжали игру, как вдруг с вершины насыпи послышался страшный крик. Мы переглянулись. Нам пришло в голову, что наше войске рассеяно заклятьями злобной твари, которая колдовством своим помогала дикарям. Мы опасались, как бы не была то Ведьма из Истивахау, или Ведьма из Чертогов Аварнаха, или одна из Девяти Ведьм с Нагорий Иставнгона. Мы боялись, что на Остров Могущества пришло время Ката Палуга, как и предсказывали преданья нашей земли.

И тут к нам, сидевшим под стягом Красного Дракона, прибежал третий юноша — благородный обликом, румяный, с большими ястребиными глазами. У него было копье с четырехгранным наконечником, на лбу кровоточила глубокая рана.

— Государь! — вскричал он, задыхаясь. — Я принес тебе вести с укреплений!

— Делай ход, — сказал мне Мэлгон. — Думаю, он принес нам дурные вести, Мирддин.

Когда играешь в гвиддвилл, то бывает, везет, а бывает, и нет. Я бросил кости.

— Что за вести? — спросил юношу Мэлгон Гвинедд.

— Вести таковы, государь. Ведьма сэсонов напустила колдовскую бурю на воинов Кимри, так что мы едва видели поле боя, в смятении сражаясь друг с другом, спотыкаясь друг о друга. В слабости своей воины выпадали из щитового строя. А когда мы убивали ивисов, она поднимала их из мертвых, и с новыми силами бросались они на нас. Крик отчаянья поднялся среди воинства, и хотя мы и дрались стойко, как кровожадные псы, мы не могли выстоять против натиска щенков Хенгиста. Наши щиты были разбиты, наши копья не были нам защитой. Три сотни бьются против ста тысяч, кровавя копья на поле боя.

— Воистину, дурная весть, — ответил Мэлгон, передвигая фигурку на доске.

— И дурная, и добрая, государь, — воскликнул юноша. — Тот вождь из народа ривайнир, триффин, которого Герайнт Дивнайнтский привез на сбор войск в Динллеу Гуригон, соорудил из дерева и проволоки страшное чудовище, что сидит на насыпи у ворот крепости. Из брюха своего оно выпускает копья, которые не снести человеку, а летят они быстрее и дальше дротика, брошенного рукой могучего князя. Он зовет эту тварь «Молнией», да и вправду копья ее разят, как стрелы Мабона маб Меллта[199], которые мечет он из-за черных клубящихся облаков, когда гроза собирается на нагорьях Голдеу.

— Он что, выпустил это копье во вражье войско?

— Да! Первое копье пролетело над головами всего войска ивисов, и я слышал, как триффин бранил воина, который помогал ему, на корявом языке своего народа.

— А другое копье он выпустил во врагов? — спросил Мэлгон, встряхивая в ладонях кости.

— Да! — ответил гонец, задыхаясь от усталости.

— Оно тоже пролетело над войском?

— Нет, оно уложило трех вождей ивисов, что стояли у подножия башни, в которой сидит ведьма, насадив их, как куропаток на вертел!

— Добрая весть, — сказал мне Мэлгон, — хотя вряд ли смерть троих из ста тысяч повернет вспять волну битвы. Играй, Мирддин.

— Есть новость и получше, государь, — продолжал юноша, вытирая кровь с глаз.

— Что за новость?

— Вот она — триффин опять рассердился, и крики его были яростнее и пронзительнее, чем вопли вон тех коршунов, что летают вокруг. Собственными руками он подвинул одну из ног чудовища и затем дернул за веревку, которой он направляет его. Вылетело третье копье, так быстро, что я увидел лишь блеск — как от солнца на озерной волне.

— И что, он на сей раз точнее попал? — спросил я, передвигая фигурку на доске и поворачиваясь к воину.

— Весьма точно, Мирддин. Ведьма, которую привезли с собой ивисы, все вопила пронзительным голосом заклятья со своего помоста, когда огромное четырехгранное ясеневое копье вошло прямо в ее щербатую пасть. Оно пронзило ее насквозь, выйдя из зада почти сразу же, как вошло ей в рот, унося на своем жале ее кишки и внутренности куда-то за холм и роняя их по пути. И из выпотрошенного тела ведьмы раздался такой душераздирающий вой, словно Пещера Ифферна распахнулась во всю ширь и все полчища Аннона помчались на крыльях бури вслед за Гвином маб Нуддом. Триффин тоже закричал, но, по-моему, от радости, потому как он хлопал по плечу своих помощников и улыбался им А у него нет привычки улыбаться.

С этими словами вестник ушел, чтобы вернуться в битву.

— Играй, Мирддин, — снова сказал король. — Как ты думаешь — дурная это весть или добрая?

— И добрая, и дурная, государь, — ответил я. — Хорошо, что ведьма убита, но худо, что три сотни бьются против сотни тысяч.

— Тогда будем надеяться, что доброму повезет больше, чем дурному, — согласился король, встряхивая кости в темной пещере своих ладоней.

Все, что там творилось, было за пределами видимости для нас, хотя мы и слышали устрашающие вопли воинов и демонов, которые жили в их оружии и роились в воздухе над полем битвы. Но даже оттуда, где мы с Мэлгоном сидели за игральной доской, видели мы в небе тучу стрел и камней из пращи, что сыпались на стены, как рой жалящих пчел мчится с небес на летний луг. Они носились над надвратной башней, как стаи грачей над зарослями вязов под осень, колотя по крепкому частоколу, как зимний град по кровле королевского чертога.

Теперь, когда буря разразилась по-настоящему, мы с королем склонились над игральной доской, играя в самую трудную партию в гвиддвилл из тех, что когда-либо игрались. Король, что стоял в центре доски, дрожал от ярости, возмущения и жестокости битвы, и казалось, он того гляди сам двинется с места.

— Воины Кимри, дети Придайна маб Аэдда Маура! — громко вскричал король. — Бейтесь с бледноликими сынами Хенгиста, уничтожайте своих врагов, сносите им головы и гоните в отместку за ваших родичей и друзей, что погибли от их рук! И пусть покровительство Неба, желанного края, обители света, пребудет с вами на поле битвы! Да найдете вы там привет среди воинства, да будете вы в мире с Троицей!

Но волосы короля потемнели, и потускнели глаза его, и изменились лицо и образ его. Никто не слышал его молитвы, один я, Мирддин маб Морврин, ибо гнев, и ярость, и кровавое безумие, охватившие воинов, были таковы, что никто среди этой битвы не мог думать более ни о чем, кроме боя и убийства. Безжалостным и страшным был этот бой — герои, жнецы, порей битвы, жадные до трупов, рубились синими мечами, метали друг в друга алые копья с толстыми древками, так что отсеченные руки, головы и ноги отлетали в стороны, а куски мяса летели, как легкие листья на осеннем ветру. Такова была битва между воинами Кимри и полчищами безродных язычников Ллоэгра перед вратами Динайрта.

Мы, игравшие в гвиддвилл перед королевским шатром, слышали только хриплые крики вождей, громкий смех, грохот щитов, подобный грому, под ударами вражеских копий, конский храп, вопли жадных до крови орлов. Небо и земля дрожали, крики и грохот отдавались эхом среди скал, утесов и дальних холмов. Вскоре услышали мы еще и звон мечей у частокола, и удары щитов друг о друга у ворот.

Черные вороны набивали утробу на стенах, рваные, окровавленные клетчатые одежды затаптывали в иссохшую от жажды землю, дерева битвы падали под ноги сражающимся — такова плата за жажду заслужить мед на королевском пиру. Стал светлый мед, выпитый за столом государя, ядом для воинов Кимри. Долгом их было биться так, как они бились, и не могли они избегнуть смерти Хотя и ходили они в церковь и исповедовались в грехах, они шли к неизбежной встрече со смертью. И после воодушевления битвы тишина опустилась на поле и зеленые курганы были мокры от крови.

Хотя наши перебили в семь раз больше коварных людей Ллоэгра, жизнь их была коротка, а горе по ним будет долгим среди родичей. Много жен стали вдовами, у многих матерей слезы выступили на глазах — удары воинов отдавались эхом в душах женщин. Вся земля перед укреплениями была захвачена и вытоптана нахлынувшей толпой язычников Как сокрушительный высокий прилив был натиск врага. Теперь стал Динайрт одинок, как скала среди наступающих волн, как каменная плита среди расчищенного поля, как одинокий холм на границе Придайна.

С надвратной башни к нам спешил испуганный гонец.

— Что за вести? — спросил Мэлгон, не отрывая взгляда от доски.

— Плохие вести, государь, — закричал гонец. — Говорят, что перед наступающими полчищами Кинурига появился огромный медведь, и он всегда там, где их король. Он убивает своими железными когтями больше людей, чем целых пять королевских поединщиков, и среди твоего госгордда нет никого, кто мог бы противостоять ему. Ни удары, ни стрелы, ни дротики не страшны ему, он топчет и коней, и воинов Кимри и рвет зубами все, что попадается ему. Хватка его сильнее, чем хватка тридцати воинов, и любого воина Кимри, что попадается ему, давит он лапами своими так, что человек превращается в кровавое месиво. Таковы его сила и ярость, что ропот ужаса идет по нашему воинству. Люди охвачены страхом и растеряны, поскольку он идет к воротам, и я не думаю, что засовы и болты смогут противостоять его силе.

— Воистину, дурные новости, — простонал Мэлгон. — Будешь ли делать ход, Мирддин?

Это была минута отчаяния, когда кольчужное воинство врагов серой тучей роилось вокруг нас, и вот тогда-то я познал все благородство трибуна Руфина. Он был воистину несокрушимыми вратами, неприступной твердыней. Он был спокоен и вежлив с теми, кто сгрудился вокруг него, он был опорой воинства, которое верило ему, — никто не звал его, но он был здесь. Как пел Талиесин, был он.

Волком жадным с угрюмым взглядом.

Змеиным глазом, змеиным ядом.

Я увидел, как он быстро спустился с насыпи, сразу же, как только у ворот послышался зловещий треск Перехватив мой взгляд, он весело окликнул меня:

— Становится жарковато, Мердинус! Я не бывал в такой крутой заварушке с тех пор, как Тотила взял Рим и загнал нас в мавзолей Адриана! Мы сидели в окружении, подыхая с голоду — есть было нечего, кроме наших лошадей. Не, несмотря на это, наш командир отказался сдаться — и вот я здесь и рассказываю тебе об этом! Мы еще прорвемся, помяни мое слово!

Я не мог разделить его уверенности, нет, я чувствовал, что и сам-то он не верит собственным словам. Но его быстрый взгляд и спокойствие приободряли юношей Эльфинова госгордда, жаждавших одного — чтобы потом о них говорили:

Прежде чем быть убитыми, они убивали.

Теперь Руфин созвал к себе отряд, который должен был охранять короля, что до сих пор оставался у своего шатра, обеспокоенный битвой. Вместе с ним воины пошли в хижину, где я бывал с ним прежде, и вытащили маленькие военные устройства, которые с такой гордостью мне показывал трибун. Едва успели они это сделать, как послышался треск, словно яростная буря выворотила могучий дуб, и ворота Динайрта рухнули. Болты, засовы, широкие дубовые доски разлетелись в щепы, когда их проломили огромным камнем, большим, чем могут поднять два могучих воина.

Все взгляды в крепости устремились к черному провалу ворот, все на миг затихло, и показалось, будто бы само время остановилось в нас. Один Руфин занимался делом, руководя своими людьми. Все было сделано быстро. Он резко повернулся на месте и вернулся туда, где мы с королем склонились над доской.

— Ну, как игра, Мердинус? Я сам никогда таким не увлекался, хотя давным-давно в Александрии я видел, как мой друг Аполлос проиграл всю ночь. Наверное, мне мозгов на это не хватало, кроме того, мне всегда не нравилось полагаться на случай, «Lacta alea est, Жребий брошен», — сказал Цезарь, прежде чем перейти Рубикон, это верно. Однако, насколько я помню, он позаботился о том, чтобы перед этим у него за спиной оказался Тринадцатый легион!

— Славно сказано, дружище! — ответил я, подняв на него взгляд и встряхнув кости. — Я уверен, что ты сделаешь все, что можно сделать. Но необходимо учитывать и случай. Посмотри на доску, что лежит между мной и Мэлгоном. Я сделал искусный ход после долгого раздумья, король ответил другим. Наши разумы сейчас схватились друг с другом, и тот, чей разум острее, кто смотрит так и эдак, словно орел с вершины, перехитрит другого, вялого мыслью, или того, кто слишком уверен или не уверен.

Кажется, что все дело в умении, — но приходит время бросать кости, когда случай может опрокинуть все самые ловкие ходы. Потому необходимо, насколько это возможно, оставлять место для вмешательства случая, равно как и для обоснованного действия твоего противника. Ведь именно посредством случая вмешиваются боги в наши дела — этот мир и все, что лежит под лазурной аркой небес, управляется и направляется сличаем.

— Опять философствуешь, старина? Даже когда варвары ломятся в ворота, ты раздумываешь над такими вопросами, мудрый Мердинус! Ладно, каждому свое — будь уверен, я здесь места случаю не оставлю!

Трибун мрачно хохотнул, окинув все вокруг острым взглядом. Я был уверен, что даже сейчас он прикидывает, какое влияние его хладнокровие окажет на дух солдат, следивших за каждым его движением.

— Ты же видишь, Мердинус, в такие минуты, как эта, мысли всех солдат направлены на решительные действия и мало остается места выбору или случаю — это для размышлений на досуге.

— Верно, — ответил я, бросая кости. — Но чем решительнее действия собравшихся в одном месте людей, стремящихся к разным целям, тем яростнее они противоречат друг другу А исходом всех этих противоречивых действий становится скопище всего, что и есть случай, как я уже сказал. Тебя завело сюда, так далеко от дома, не какое-то одно звено в цепи событий, а последовательность бесчисленного множества различных решений, принятых тобой и прочими. Но разве ты или кто-нибудь из них когда-нибудь думал о том, что тебе придется уплыть из Африки в Придайн? Думаю, нет, хотя некогда, скажу тебе, я и подумывал, что ты прибыл сюда с целью иной, нежели ты говорил.

С этими словами я бросил кости. Число было плохое. Бросок неудачный.

— Видишь? — спросил я, убирая основного защитника короля — Случай привел к этой неудаче, хотя все фигурки были расставлены умело. И все же с той самой минуты, как мы с королем сели играть, мы знаем, что игра пойдет именно так, а не иначе. И кто, по-твоему, тут принимает решение? Не я, не Мэлгон, а кое-кто повыше нас.

— Намек понял, — учтиво ответил Руфин. — А теперь, с вашего позволения, я вернусь к унылой рутине приказов и вынужденных решений Ведь, если я не ошибаюсь, близится мгновение, которое зовется переломом битвы.

От западных ворот Динайрта послышался крик. Из тени под надвратной башней возник огромный боец варваров, с которым я так неосмотрительно обменивался насмешками, когда враг еще не был так близко Теперь его кольчуга была разорвана, вся в присохших клочьях мяса и в потеках крови. В его огромных руках не было ни меча, ни беленого щита, ни копья с древком из падуба, но с ногтей его капала кровь, и кровь медленно текла с его огромных острых зубов Все его лицо до самых кроваво-красных глаз заросло седой бородой, и словно клочковатая шерсть были волосы на его руках и могучем столпе его груди, так что он воистину казался медведем на тропе.

— Чего нужно тебе в королевской крепости? — крикнул наконец владыка Кимри.

Некоторое время дикарь ничего не говорил, лишь озирался по сторонам, присев на ноги, так что его шлем царапал по балке ворот. Красные глаза его пылали, он рычал и всхрапывал, выискивая жертву, на которой он мог бы сорвать бешеную ярость своей силы. Было видно, что на нем ангерд, боевое безумие. Он вцепился зубами в сломанный косяк ворот, оставив на нем следы клыков и кровавую слизь.

— Я Беовульф, сын Эггтеова, владыка ведеров и князь геатов! — взревел он. — Стойкий шлемоносец, чья слава ведома во многих краях! Ястребы и вороны следуют за мной, серый бродяга болот обжирается до отвала там, где я прохожу! Я пришел требовать дани с грязных бриттов от имени короля моего, потомка Водена, Кинрика, сына Кердика, повелителя гевиссов! Я пришел обратить в рабство ваших людей, связать их жилами и отправить за море на невольничьи рынки фресна-кинн! Ежели вы согласитесь на это, мы уйдем и оставим вас в покое. Ибо только одного из вас в этой крепости мы намерены убить!

Поначалу никто не ответил на требования этого дикаря, ибо страшно было смотреть на него — он казался скорее тварью Аннона, а не воином из племени людского. Ответил ему трибун, как только ему передали, что сказал этот воин. Он спокойно ответил.

— Перебьешься, варвар! Никто не даст дани таким, как ты или твой король, никто в рабство продан не будет. Я капитан этой крепости, которую держу от имени великого короля, которого ты тут видишь. Она принадлежит ему, тому, чьи предки получили ее в древние времена из рук императора римлян. У тебя нет на нее прав, и отвечу я тебе так же, как некогда ответил великий господин мой Велизарий посланцам Витигиса в самом сенате Рима: настанет время, когда вы будете рады спрятать свои головы в терновнике, да не сможете. Пока я жив, крепость я не сдам!

Великан в воротах обратил свои налитые кровью глаза на военачальника, и мне не хотелось бы встретиться с таким взглядом. Но Руфин с виду был совершенно спокоен Он отдал какую-то команду воинам, стоявшим впереди него.

— Ты храбро говоришь, старик, — презрительно прорычал вражеский боец, — и скоро мы увидим, таковы ли твои дела! Однако это не мое дело. Еще раньше я обниму вот этими руками вашего короля, что именует себя Драконом Острова, и не девичьи будут эти объятия, будь уверен! Я убивал морских чудовищ и болотных жителей, равно как и людей убил без числа, и худо будет мне, если не померяюсь я силами с этим Драконом!

Грядет последний час, вороны вопят, серый волк воет, копье звенит, щит отвечает копейному древку. Скоро, скоро свершатся дела столь страшные, что будут под стать даже смертоносной стреле взгляда Кинрика змеиноглазого!

Что же до тебя, дерзкоречивый вождь румвалов, то я уверен, что ты последний раз видишь эту землю, хотя, как вижу я, ты увечный и не таким могучим бойцам, как я, мериться с тобой силами.

Потому я ухожу, хотя, может быть, и ненадолго. Скоро в этих стенах будет раздаваться эхом треск королевских ребер, скоро кровь брызнет из его жил, скоро глаза Дракона вылезут из глазниц и остекленеют в смертном ужасе!

Боец ушел. Мне было страшно жаль, что рядом с Мэлгоном не было ни его сына Рина, ни другого героя Кимри, чтобы ответить на насмешки чужака. Ведь сам король не может с ним сражаться в битве — его дело совершать обряды и играть в гвиддвилл в Середине.

— Ну, были бы слова стрелами, мы бы все уже померли! — весело воскликнул Руфин. — По местам, ребята! Варвары всегда пыжатся перед битвой. Я в свое время видывал спины и лучших бойцов, чем этот неуклюжий хмырь, да и опять скоро увижу. А, так я и думал!

Восклицание трибуна относилось к появлению в воротах каких-то темных фигур. Если могучий боец вселил невольный ужас в сердца многих, то те, что пришли ему на смену, казались не менее устрашающими. Укрывшись за деревянной стеной у входа за остатками ворот, я увидел десятка два головорезов дикого вида, прятавшихся в тени у входа в Динайрт. Я сразу же узнал в них фрайнков, тех, кого показывал мне с башни Руфин.

Как боец ивисов казался косматым зверем из Запредельного Мира, так эти были похожи на демонов из Бездны Аннона. Голые до пояса, в одних кожаных штанах, с окрашенными в красный цвет волосами, жесткими и острыми прядями зачесанными наверх, с застывшими холодными и пронзительными змеиными глазами, твердыми жилистыми телами. У каждого в руке был двулезвийиый топор на короткой рукояти. Мое сердце на несколько мгновений остановилось, когда я припомнил, что мне рассказывал Руфин: эти люди обычно без страха устремляются на врагов, бросая в них свои топоры (которые они называют Францисками) с такой смертоносной силой и точностью, что они прорубают щиты и нагрудники.

Но что меня больше всего напугало, так это то, что их глаза были прикованы к Руфину, стоявшему среди своих воинов в полете стрелы от них. Их темные фигуры мелькали в тени, появляясь и исчезая, но каждый раз я видел, что они смотрели на свою цель. Нетрудно было понять, что каждому по очереди показывали трибуна.

В обычае королей держать на порубежье отряды юношей, которых называют Сынами Смерти или вроде того. Они не знают закона ни людского, ни Божьего, нет у них ничего — разве только то, что найдут в лесах или горах. От четырнадцати до двадцати лет живут они розно с родней, оборвав все узы с племенем, полные желания и упрямства. Живут они, как волки, беззаконными налетами на богатых людей, бесчестят женщин и сражаются с такими же шайками соперников. На лбу у каждого такого молодца метка демона, чтобы друзья его шайки могли его узнать, а враги боялись.

Временами короли находят дело для Сынов Смерти, натравливая их на врагов в своем племени или вне его, которых они в открытую убить не могут. Тогда Сыны Смерти дают злую клятву убить или искалечить того, на кого укажет перстом своим король. Нет такого королевства, что не держало бы на своих рубежах Сынов Смерти, но из всех племен земных именно среди фрайнков больше всего таких безземельных волков, идущих на службу к чужим королям так же охотно, как к своему собственному.

Я сидел, держа над доской фигурку, не в силах от страха разжать пальцев. Руфин расхаживал взад-вперед, спокойно наставляя своих воинов и работников. Мне так хотелось крикнуть, предостеречь его, но слова застыли на моих губах. Невозможно было поверить в то, что трибун не осознает опасности, угрожавшей ему из черной пасти врат, но крик может ускорить то, что отступило на какое-то мгновение.

Остальные вокруг меня поняли опасность, но, как и я, замерли на месте там, где стояли на валах и в крепости. Один Руфин спокойно ходил и разговаривал в тишине, словно мы были единственными живыми душами среди мертвецов. Действительно, на какое-то мгновение мне показалось, что он последний живой человек на земле и что наступило то страшное мгновение, когда суетная жизнь человеческая будет уничтожена беззаконным вторжением Кораниайд и живой мир навсегда погрузится в тишину среди пустынных ледяных просторов Ифферна. Хотя был он не из Кимри, а чужак, аллтуд, но от этого видение стало для меня лишь более мучительным и страшным. Ведь это был человек, которому не было опоры ни в родне, ни в законе, ни в обычаях племени в час встречи с роком. Так и нам всем придется встретить свой конец, когда внезапно настанет время одиноко брести в обитель ветров, Чертоги Аннона.

Затем вдруг после целой вечности молчания из мрака послышался хриплый вопль, вопль Аннона, крик, который подхватили вороны, важно расхаживавшие по стенам и сидевшие на каждой балке. Это был крик вождя Сынов Смерти, и как волки эти люди рванулись в ворота, подняв для броска свои топоры. Бритты сразу же подняли копья, но сверкающие волчьи глаза были устремлены лишь на одного человека, о чьей голове дали они свою злую клятву.

Как падение сокола был гибкий скачок фрайнкских волков, занесших свои топоры для броска, как скрежещущий вопль крылатого хищника был их кровожадный голодный крик И показался мне в этот миг трибун беззащитной цаплей, широкими шагами пересекающей поток навстречу смертельному удару.

— Давай, пока они не вышли из ворот! — резко крикнул Руфин. Это зрелище врезалось в мое ошеломленное сознание и доныне встает передо мной даже сейчас, когда я рассказываю тебе об этом, о король. Руфин стоит, подбоченясь, спиной ко мне, а там, изогнувшись луком, устремляются вперед его убийцы.

И тут все изменилось, словно по мановению волшебного жезла, — мне показалось, что одно видение просто вдруг сменилось другим. Сразу за криком Руфина послышатся резкий ритмический стук — так на гумне рабы цепами по очереди молотят ячмень, причем первый начинает заново, как только последний заканчивает.

В груди переднего фрайнка вдруг появилось короткое древко не более локтя длиной. Его серые змеиные глаза расширились — он не мог поверить (у меня, честно говоря, глаза тоже на лоб полезли), так и застыл на середине движения, а затем, как показалось мне, медленно — хотя не медленнее, чем я подсекаю своим посохом вот эту траву, — в его груди возникла вторая стрела, затем еще одна. Я услышал, как с глухим стуком они входили в его тело, застревая в ребрах, увидел, как там, где они вонзались, появлялась темная кровь. Фрайнк споткнулся и, отброшенный вонзавшимися одна за другой стрелами, тяжело рухнул на спину.

Показалось, что зрелище повторяется, поскольку обнаженные по пояс дикари, что были позади убитого, стали, в свою очередь, поворачиваться и падать, когда стрела за стрелой с жужжанием глубоко входила в их мягкую плоть. Они лежали кучей, без стона, без движения, но стрелы все летели, не теряя скорости, над их мертвыми телами в беспорядочную толпу их соратников, сбившихся в кучу за воротами. Их ярость и одержимость в мгновение ока улетучились, они, обезумев, толкали друг друга в попытке убежать. Но даже когда они бросились прочь, стрелы настигали их. Раз! Раз! Я слышал, как стрелы входили в тела, одна за другой, с поразительно точной очередностью. Поворачиваясь, враги умирали, прежде чем успевали упасть. Стрелы точно по порядку вонзались в бока и спины нападавших, снова и снова поражая цель в одной и той же точке, вонзаясь во все, что попадалось на пути их безжалостного потока.

Застывшее видение поплыло у меня перед глазами. В первое мгновение несостоявшиеся убийцы появились в воротах с поднятыми для броска топорами, а в следующее они уже лежали кучей перед нами, а стрелы все летели над ними во тьму, поражая незримые вопящие жертвы, столпившиеся за ними. Они все летели и летели, пока более резкий стук не сказал мне, что на пути у них больше не оставалось никого и смертоносные удары теперь пришлись по бревенчатым стенам у входа в лагерь. Все вдруг затихло, лишь в куче бледных тел конвульсивно подрагивали конечности.

Эта рваная плоть, сваленная в одну кучу без жизни и образа, напомнила мне пойманную в сети дичь, которую видел я в конце дня охоты вместе с принцем Эльфином в нагорьях Кантрер Гвэлод. Сходство было разительным, поскольку вдоль спины у каждого убитого фрайнка шел жесткий серо-бурый гребень кабаньей щетины.

— Стоп! — крикнул трибун своим людям. — Кончай палить! Теперь вы перекройте ворота щитами, пока остальные набросают завал!

Его воины, явно хорошо натасканные, бросились вперед, оставив трибуна в одиночестве. Словно почувствовав, что мы как сумасшедшие пялимся на него, он обернулся посмотреть на нас с Мэлгоном. Я увидел, что лицо его немного напряжено и на нем видна усталость, хотя и не настолько явная, чтобы это заметил кто-нибудь, кроме меня. Он похлопал рукой по одному из двух устройств, что стояли рядом с ним, и весело крикнул мне: