Пришествие Короля

Велики были гордость, пыл и ярость короля Мэлгона Высокого Гвинеддского, когда смотрел он на строй королей племени Кунедды, поскольку верно говорили, что никогда не бежали они в страхе от меча, копья или стрелы и что Мэлгон никогда не претерпевал сраму в битве, ежели на поле боя видел он их лица. Так прошли они перед ним, словно бурный вал, что заливает берега.

Сидя на холме Динллеу Гуригон, увидел Мэлгон, что приближается к нему войско, похожее на всепобеждающее море, сверкая яростным красным, великое числом, силой как скала, непреклонностью как судьба, гневом словно гром. Впереди него ехал гневный, ужасный, страшный ликом король в полосатом плаще, с огромным копьем с тридцатью заклепками вокруг гнезда его наконечника.

— Кто этот воин, — спросил Мэлгон старца Мэлдафа, — который кажется мне быком сражения и ужасом для бледноликих людей Ллоэгра?

— Нетрудно сказать, — ответил Мэлдаф. — Эго Ддиварх маб Ригенеу, наследник Брихана из Брихайниога, в чьем королевстве стоял тот самый город, что погрузился на дно озера Сиваддон. Это сын Брихана, Раин Красноглазый пытался вытащить упряжью быков со дна чудовищного Адданка, что спит среди развалин города. Но напрасно. Как говорится в энглине:

Ни быку, ни колеснице никогда

Не достать меня со дна пруда.

Тогда Мэлгон поклялся великой клятвой — костями святого Гармауна, что когда-нибудь он попробует это сделать. Но такого не случилось.

После войска Брихайниога прошли еще три больших отряда, числом — как деревья в лесу, силой — как горы, буйством — как реки. В каждом отряде было по двадцати одной сотне.

— Кто эти воины, отважнее которых я не видывал? — спросил Мэлгон.

— Нетрудно сказать. Это воины Гвента из Гливисинга и опоясанного морем Диведа, — ответил старец Мэлдаф. — Их военные вожди — Меуриг маб Карадауг Могучая Рука, Гвинллиу, отец благословенного Кадога, и Педир маб Кингар, внук короля Гвертевура Старого. Они — Три Столпа Битвы. Когда обнажают они мечи, то ножнами им становится кровь.

Именно об этих воинах говорят поэты, когда поют они о «длинноволосых жителях Гвента возле Каэр Гуригон». Потому что локоны воинов короля Меурига Гвентского не знали никогда ни ножа, ни бритвы, ни ножниц, и густые кудри их спадали на широкие спины Как толстый плащ были их покрытые пылью спутанные пряди, которые уже ни промыть, ни обрезать было нельзя, ибо в волосах этих таилась сила и мощь их бога, бессмертного Нудда Серебряная Рука, который взирает из своего храма на богатое рыбой устье Хаврен.

Последним на сбор войск короля Мэлгона в Динллеу Гуригон пришел могучий легион в темно-синих доспехах с белыми, как известь, щитами. Во главе его ехал тот, кто в битве был как бодучий бык, а в совете — как парящий орел.

— Кто это едет так отважно, будто бы он — сам Кунедда Вледиг? — вопросил Мэлгон.

— Нетрудно сказать, — ответил Мэлдаф. — Он истинный жнец битвы, медведь на тропе, сверкающая рука сражения. Золотой рог, что висит у него на шее, тот самый, в который обычно трубил Глеулвид Могучая Хватка у Артуровых врат в Келливиге. Это Герайнт маб Эрбин, а за ним отважные воины из многоложбинного Дивнайнта из-за любимого тюленями моря Хаврен, яростные в битве, как львы с окровавленными лапами[55].

Так весь день с раннего утра до заката собирались короли и воины Придайна возле холма Динллеу Гуригон, и всегда были они правой рукой к королю. Все это время, пока они собирались, яблоку было негде упасть. Каждый госгордд был при своем короле, каждый король со всеми своими людьми. Так собиралось величайшее войско Острова Могущества с тех пор, как во времена наших дедов император Артур осаждал Дин Бадон. А число собравшихся перед королем Мэлгоном Высоким Гвинеддским воинов на равнине Поуиса было таково пока не будут сочтены звезды в небе, песчинки в море, снежинки зимой и капли росы на лугу, и градины, и травинки под копытами коней, и кони сына Ллира во время морской бури, пока все это не будет сосчитано, не сосчитать и воинов в том войске.

Тогда Мэлгон, сын Кадваллона Длинная Рука, возгласил:

— Разобьем же наши шатры и палатки, приготовим еду и питье, пусть музыка играет в лагере! Никогда такое воинство не собиралось на Острове Придайн и Трех его Прилегающих Островах, и пусть даже все люди Ллоэгра, и Придина, и Иверддон соберутся вместе в одном лагере и на одном холме и дадут нам сражение, войско это победит и не обратится в бегство!

VIII

СОВЕТ КОРОЛЕЙ

Пока воины весело пировали в лагере вокруг котлов с медом, короли со своими мехдейрнами[56]. и прочими главами их племен до четвертой степени родства с королем отправились по дороге, огибающей гору, в город Каэр Гуригон, что лежит по берегам реки Хаврен чуть ниже того места, где в нее впадает Трен. Город стоит на открытой равнине, замыкающейся с запада стеной гор, над которыми ползла полоса стелющегося дождя. Серая пелена затянула окоем, и это сразу же показалось мне знаком далекой угрозы, нависшей над блистательным войском Мэлгона Гвинедда, собравшимся у Каэр Гуригон.

Великолепен был вид города, к которому мы подъезжали, — высокие каменные стены, парапеты и башни. Черепичные крыши красновато поблескивали в лучах закатного солнца. Город был защищен не земляными насыпями и деревянным частоколом, а бастионами из гладкого, блестящего обработанного камня. Не найти крепости более прекрасной, обыщи хоть весь Остров Придайн от Пенрин Блатаон на Севере до Пенвэда на Юге, — так говорили те, кто ехал рядом со мной.

Когда мы подъехали к воротам, я оглянулся через плечо на холм Динллеу Гуригон, что возвышался на востоке. Лучи заходящего солнца увенчали его вершину золотой короной. Нетрудно было ощутить присутствие бога, да и богини, поскольку у самого луга я мельком увидел круговую волну на серебристой Хаврен.

Я ехал в свите принца Эльфина маб Гвиддно в кавалькаде, что змеей вползала в восточные ворота великого города. Мы, северяне, были ошеломлены его огромностью — он был в два, а то и в три раза больше Каэр Лливелидда, города Уриена Регедского, самого большого из городов Севера. Над нами возвышался мост, проложенный не для людей или коней, а для воды, чтобы она нескончаемым потоком текла в купальни и колодцы города. Мы въехали в город. Миновали большой квадратный каменный храм, лавки и дома богатых горожан, стоявшие по обе стороны шумной улицы, что привела нас на рыночную площадь. Вместе с Калан Май приходят разносчики и торговцы, которые ставят свои лотки и раскладывают товары, расхваливая их нестройными голосами на разных наречиях и языках. Это купцы с нагорий Придина, с зеленого Острова Иверддон и даже темноволосые чужеземцы из-за бурного моря Удд.

Нетрудно понять, что король Брохваэль Поуисский владел богатством большим, чем любой король Острова Могущества, и что были у него кольца и гривны, золотые застежки, плащи пурпурные, в клетку и полосатые, стада овец в полях и лугах, жеребцы на пастбищных землях, лужайках и огороженных выпасах, свиньи в лесах, и долинах, и в дальних ложбинах и стада коров, что сейчас были отогнаны пастись по склонам нагорий, холмов и на мысах.

Ни один из двадцати восьми городов Острова Придайн не избежал разорения — войны опустошали Остров от берега до берега до тех пор, пока не вернулись Эмрис и Артур, но Каэр Гуригон явно претерпел меньше, чем остальные, — по крайней мере мне так казалось. Верно, что были там здания, полностью или частично разрушенные, с замурованными окнами и проломами в стенах, заваленными камнями или заделанными плетнем из ивняка. Там, где некогда возвышались роскошные дома из тесаного камня, стояли бревенчатые, а вокруг них в развалинах лежали прекрасные дворцы. Дважды проезжали мы места, где дома обрушились прямо на улицу, так что объезжать их приходилось с трудом. Теперь и в этих развалинах устроят себе временное убежище самые жалкие из бедняков. Но много общественных зданий явно использовались и доныне, и сейчас мы входили в самое величественное из них.

Миновав роскошные порталы, мы оказались в огромном зале здания, которое, как я узнал от одного из командиров короля Брохваэля, давным-давно построили люди Ривайна, и называлось это здание на их языке палестр. Это был огромный чертог с каменными колоннами, чудесным мозаичным полом с изображениями морских божеств, нимф и дельфинов, резвящихся среди волн и брызг. Изображения эти были такими живыми, что мы тут же испугались замочить ноги. Зал этот внушал благоговение всем, кто туда входил.

Привыкнув к суровым твердыням нагорий Ардудви или Арллехведда, короли дома Кунедды и союзных племен, онемев, глазели по сторонам. Их восторженный шепот странным эхом отдавался и угасал в дальних углах зала или, сбивая с толку, отражался от высокого сводчатого потолка, куда то и дело невольно обращались взоры. Казалось, он висит в воздухе, как полуденный небосвод, и можно было подумать, что солнечный свет исходит именно оттуда.

Стены были расписаны фресками и узорами — волнистыми или закручивающимися, как бурун, так что невольно казалось, будто бы все покачивается на ласковой морской волне. Были там и картины красоты неописуемой. Одна, что особенно поразила меня, изображала молодого человека в образе божества с крылатыми сандалиями на ногах в то мгновение, когда он взлетал со скалы, к которой была прикована девушка, чья красота пронзила мне сердце. Царственно нагая, она была прикрыта лишь прядями темных своих волос, которые развевал морской ветер. Тело девушки на этой картине казалось столь же мягким, теплым и благоуханным, как и у принцессы, супруги Эльфина, рядом с которой я спал, будучи проказливым ребенком, в ее покоях во Вратах Гвиддно на Севере. А у ног этой божественной четы лежало бесформенное чудовище — Адданк Бездны. Было видно, что красота, любовь и гармония одержали победу над драконом хаоса — как и сейчас в воинственных сердцах собравшихся здесь королей Острова Придайн.

На дальней стороне зала высокие окна выходили на широкий залитый солнцем двор, за которым нам было видно еще одно величественное каменное сооружение. Наш провожатый прошептал нам, что в прежние времена это была огромная купальня, но теперь общее мытье давно вышло из обычаев, так что теперь в ее палатах хранили богатый урожай прекрасного края Поуис.

В радостном удивлении глядя на все это, короли прошли к своим местам, куда провели их управляющий короля Брохваэля и его подручные. Вот как были рассажены короли и знатнейшие из их приближенных. Посреди зала было место верховного короля Мэлгона, Дракона Мона. Вокруг Мэлгона в этом зале была Середина Придайна. Король Поуиса сидел напротив восточной стороны, король Дивнайнга по правую его руку, короли дома Кунедды и подвластные им короли сзади него, принц Эльфин маб Гвиддно по левую его руку. Этим королям и князьям был пожалован равный галанас и равная цена чести. За королями в четырех частях зала сидели владыки из их приближенных.

Перед королями над очагом висел огромный бронзовый котел, в котором варилось сочное мясо свиньи, откормленной плодами бука и дуба в лесах Мехайна. Прежде чем короли принялись пировать, святой епископ Гвиддварх, аббат того самого особого монастыря, что сияет как маяк среди заливных лугов Эвирнви, осенил доброе мясо знаком Креста и благословил словами: Himnum Dicat. Молитва эта освятила пищу и гвир[57] короля Брохваэля был в том котле, так что котел стал как бы ртом бога, превращая пищу так, что мясо стало отборным, как с Блюда Ригенидда Исголхайда, изобильным, как из Корзины Гвиддно Гаранхира, и отвратительным на вкус для труса, как из Котла Диурнаха Гвиддела.

Затем пир пошел как обычно. Каждый из королей взял причитающуюся ему долю свинины из котла деревянной спицей согласно старшинству. И чудо — на этом огромном совете-пиру не было ни кровопролития, ни единой кровавой усобицы, ни споров среди пятнадцати могучих королей, что собрались там. Все было так мирно и в таком порядке, словно как в ту пору, когда Артур сидел во главе стола при своем дворе в Келливиге в Керниу.

Пока в зале Брохваэля Клыкастого шел пир, искусные рассказчики повествовали о битвах и победах бриттов над безродными полчищами дикарей Кайнта и Ллоэгра со времен Гвертевура Благословенного до Артура. Собравшиеся короли вволю пили сладкий желтый мед, смеялись, вспоминая победы предков., и говорили о богатой добыче, которую возьмут они в домах королей ивисов. Сияя, сидели князья Острова Могущества на этом пиру, вместе ели из котла Брохваэля, протягивая руки за вином, медом и пивом.

Затем рассказчики разошлись, и настал черед Талиесину, главе бардов, спеть перед собранием. По пене на его губах и сиянию его чела легко было понять, что на него снизошел ауэн, и все замолчали. Тишина была такая, что упади с потолка на пол иголка, и то слышно было бы. Поначалу негромко, но живо запел он хвалебную песнь в честь нашего щедрого хозяина, Брохваэля Поуисского. Начал он с того, что напомнил, как в прежние времена был он сам придворным бардом Брохваэля, который любил его ауэн, и как он пел ему на зеленых берегах в лугах у извилистой Хаврен. Служил он этому могучему потомку Каделла Сверкающая Рукоять Меча, непоколебимому в битве, расширителю границ, славе войска, пламя которого распространялось могучим пожаром. Слава Брохваэля Клыкастого никогда не умрет, поскольку щедрость его к поэтам стала поговоркой на Острове Могущества от Пенрин Блатаон на Севере до Пенвэда на Юге. Разве сам Талиесин не получил от него сотню лошадей в серебряной чеканной сбруе, сто пурпурных плащей, и сто браслетов, и пятьдесят застежек, и прекрасный меч с желтой рукоятью в усыпанных дорогими каменьями ножнах?

Здесь замолчал он, чтобы выпить желтого меда, в то время как домашние рабы короля Брохваэля подтащили к его ногам сундуки, наполненные отборными дарами их благодарного хозяина. С презрением глянув на богатства, которые высыпались из шкатулок, — богатства, которые в грядущие века станут добычей мышей, моли и пыли, — встал он, чтобы продолжить то, что не умрет никогда, — бессмертную песнь, в которой слова поэта — лишь голос божественности, хлынувший через край поток из Котла Поэзии. Откинув свой расшитый плащ Талиесин закатил глаза, лоб его сиял, и все поняли, что он собирается запеть волшебную песнь Острова Могущества — «Монархия Придайна».

Никогда не забуду, как он пел ее — величайшую песнь, исполненную величайшим поэтом, хотя я живу век за веком и буду жить до того дня, как море хлынет на зеленую землю и небо обрушится на нас. Мы были уже не в огромном зале Брохваэля, в палестре Каэр Гуригон у серебряной Хаврен — нет, на крыльях мечты летели мы туда, куда несли нас медовые слова Талиесина.

Это была та поэзия, что создала этот прекраснейший остров в мире. Поначалу назывался он Предел Мирддина, поскольку именно Мирддин в старину изрек колдовские стихи, которые призвали к жизни Остров Придайн, его плодоносные сады, леса, полные дичи, и реки, полные рыбы, усыпанные цветами луга и высокие горы, где пасутся бурые олени. Как струны разной длины и по-разному натянутые звучат согласным хором, когда касается их рука искусного арфиста, так и голос Мирддина соединил беспорядочные скалы, пустоши и болота в единое целое — с залитыми солнцем цветами, пеньем птиц и ласковыми ветерками.

Затем Мирддин защитил Остров в его Середине, где совершил он обряд и возвел Придайна, сына Аэдда Великого, в короли: посадил он там роскошный дуб, что отделяет небо от земли, воплощение Ллеу Верной Руки, супруга богини Дон. Потому королевская власть была на Острове изначала, и именно она поддерживает Остров с его Тремя Близлежащими Островами, Тремя Главными Устьями, Двадцатью Восьмью Городами и Тринадцатью Сокровищами. Драконы Нудда Серебряная Рука заперты в каменном ларце в Центре Острова, голова Брана Благословенного погребена в Белом Холме, а кости Гвертевура Благословенного хранятся в главных портах Острова, и, пока никто не потревожит их, никакая напасть не обрушится на Остров Могущества.

Но Драконы были откопаны по приказу Гуртейрна Немощного, лживого короля, который привел в страну бледноликих чужаков — Хорсу и Хенгиста, захватчиков из-за моря, которые разорили земли бриттов, этих коронованных мужланов, и напасть эта была великой! Ложью и обманом завладели они островом Руохим, и с него жестоко правили они князьями бриттов. Они попирали права церкви и разрушали палаты королей. И кто же они? Где их дом? Откуда пришли они, кому они родня?

Велика была эта напасть. Но ауэн поэта, что восстановил гармонию, которую в похотливости и опьянении своем разрушил изменой своей Гуртейрн[58], предсказывает, что настанет пробуждение, что во тьме загорится свеча. И Мирддин, и друиды предрекают, что соберется войско бриттов, соберутся племена Кунедды и Каделла и обрушатся, как горные медведи, на чужаков. Будут пронзать копья и рубить мечи, будут течь мозги и вдоветь жены, и ивисы, как овцы, побегут к своим кораблям. Побегут пред Мэлгоном Высоким — не лжет пророчество Мирддина — море и якорь будут им советниками, кровь и смерть — их спутниками! Пешими убегут они через леса, поскольку они вероломные лисы, и отлив слизнет их в море. С ними уйдет война, и мир воцарится на Острове Придайн.

Тишина стояла во дворце Брохваэля, когда закончил Талиесин петь. Все молчали, покуда не затих последний звук гордой песни, отдавшись в каждом княжеском сердце чистым, ясным звоном, подобным звону колокола отшельника в лесной долине. Затем в один голос все радостно закричали о победе и отмщении, и крик эхом прокатился под сводами зала с колоннами. Шум не смолкал, пока Мэлгон не поднялся во весь свой огромный рост и не поднял руку, призывая к молчанию.

— Пророчество не может лгать, — воскликнул он, — и, конечно же, наше войско сокрушит орду безродных людей Ллоэгра. И тот, кто примет участие в этом побоище, будет славен до конца мира и получит благословение Христа и ангелов его, что взирают на наше войско!

Мэлгон замолк, чтобы дать утихнуть новому радостному воплю. Затем он серьезно и уверенно продолжил речь:

— И теперь пришло время посоветоваться друг с другом и найти лучший путь, чтобы провести наши войска на юг в Ллоэгр. Бог на нашей стороне, в этом мы можем быть уверены, но лучше бы увериться еще и в том, что наши планы задуманы искусно и прозорливо. Здесь, среди людей Гвинедда, есть человек, который подаст нам добрый совет, а я советую, чтобы вы внимательно выслушали его слова.

С этими словами король снова сел, и из-за его кресла выступил какой-то человек, чтобы обратиться к собравшимся. Был это Мэлдаф, человек великого богатства в краю Гвинедд. Хотя был он средних лет, борода его была седой, и он немного сутулился. Но взгляд его оставался острым и проницательным, и, как мудрый советник, славился он даже за горами Эрири. Он выступил вперед, сложив руки, укрытые в рукавах туники, словно скрывая в сердце какую-то тайну.

— Благодарю тебя, великий король, — начал Мэлдаф так тихо, что люди боялись пошевелиться на своих сиденьях, чтобы не упустить ни слова из того, что он скажет — Благодарю и вас, благородные князья бриттов, за то, что вы слушаете мой ничтожный совет, в котором, конечно же, будет мало толку сейчас, когда столько мудрых собрались под крышей щедрого правителя Поуиса, Брохваэля, сына Кингена Прославленного.

Король Брохваэль любезно улыбнулся. В зале засмеялись — все, как и Мэлдаф, знали, что он мудр, как сам король Селив, что в старину правил Израилем, и что среди присутствующих никто не мог равняться мудростью с ним, разве что Талиесин, чье вдохновенное знание было другого рода. (О себе ничего не говорю, поскольку бритты не знали пока, кто я такой, только слышали мое имя, но не знали еще, что это и есть я.)

Мэлдаф позволил себе тихонько усмехнуться и подождал, пока затихнет раскатистый смех королей.

— Благодарю вас, благородные князья. А теперь послушайте меня. Никогда со времен Артура не бывало такого войска — сотня тысяч храбрейших среди бриттов собрались отомстить Ллоэгру и навсегда изгнать королей ивисов с нашей земли. Мы вполне можем ожидать победы, предсказанной нам Талиесином, главой бардов. Воистину мы имеем право на победу.

Послышался одобрительный шепот, затем на миг воцарилась тишина, когда собравшиеся замолкли, чтобы хлебнуть меда или пива.

— Однако, — резко продолжал Мэлдаф, — люди не всегда получают то, чего заслуживают Поговорка гласит: «Сердце сильнее сотни советов». Но хотя сердца бриттов всегда были отважны, следует сказать, что не всегда они приносили победу правому. Разве Нойтон маб Катен не был одним из величайших наших королей, происхождения куда более славного, чем многие? И все же во времена наших дедов он и пять тысяч его людей — людей отважных в битве, могучих в обороне погибли от рук этих язычников ивисов. А ведь они участвовали в точно таком же походе, в какой мы сейчас собираемся. Более того, они сражались в земле, которая принадлежала в незапамятные времена их праотцам. Они знали потайные тропы через леса и болота, и все же коварные ивисы устроили им в зарослях ловушку. Не храбростью одержали они победу, а хитростью и предательством!

Люди согласно закивали, не выпуская рогов с медом. Сердца их горячо бились в высокой гордости, и все же они прекрасно понимали, что вероломные ивисы давно были бы изгнаны с их земель, не будь они искушены в воинской хитрости.

— Мы должны быть такими же коварными, как и они! — с внезапной силой воскликнул Мэлдаф. — Мы должны опережать их замыслы, и теперь им не миновать нашей ловушки! Только что я привел вам одну поговорку, но припомните еще одну, всем нам известную: «Всякий замысел пуст, если не можешь осуществить его». Но больше не стану подготавливать ваш слух к тому, что я собираюсь сказать. Вижу, все вы согласны, потому перейду к делу.

Мэлдаф коротко и ясно обрисовал, что сейчас творится между крещеными и язычниками на Острове Могущества. Четыре года на границах был мир. Кроме угонов стад, что присуще владыкам, хранящим границы, никаких других стычек на границах не было ни с той, ни с другой стороны. Бриттам хватало своих волнений. Король Кустеннин Горнеу погиб странной смертью от собственной руки (как говорили), и Мэлгон Высокий с усердием принялся подчинять себе меньших королей. Все это время Ллоэгр вел себя тихо — так тихо, что стали поговаривать, будто бы короля ивисов Кинурига, сына Кередига, уже нет на свете и что его двоюродный брат король Кайнта взял себе его землю. Затем прошлым летом пришли слухи, что Кинуриг на самом-то деле жив, но что он уплыл за море с большей частью своих воинов, чтобы служить королю фрайнков Говорили, что вокруг Срединного Моря кипят великие войны и что Кинуриг, как и любой ивисский пес, попался на приманку большой добычи.

— Пока все ладно. Но что, если слухи лгут? Что, если Кинуриг вернулся еще до зимы, чтобы сберечь награбленное добро? А вдруг сам Кинуриг распространяет слухи о своем отсутствии, чтобы заманить бриттов в западню, как охотник ловит дикого быка сетью? Верно сказано. «Пусть хитрец вынашивает замыслы». Но разве не говорим мы и так: «Злобный не обманет правого»? Поскольку, — продолжал Мэлдаф с неожиданной усмешкой злого торжества, — «человеческий разум — яркая свеча», и все замыслы наших врагов, как я сейчас вам покажу, стали мне ведомы. Выйди вперед, Само-фрайнк, и поведай нам свою весть!

Среди людей Гвинедда произошло какое-то движение, и вперед вышел человек. Был он средних лет, склонен к полноте, одет просто. Но о нем говорили, будто бы он владеет огромным богатством, любит роскошь и искусен в спорах. И тех немногих, кто тянул шеи, чтобы хоть мельком увидеть чужеземца, действительно удивляло, что этот самый Само был богатым купцом из страны фрайнков и что он привык равно вести торговлю как с язычниками, так и с христианами, если они хорошо платили.

Купец осмотрелся, подобострастно улыбаясь, уверенный в том, что собравшиеся здесь знатные люди примут его дружелюбно. Многие из князей действительно хорошо его знали, поскольку он каждый год привозил к их дворам вино, зерно и масло из-за моря в обмен на золото, рабов и бриттских волкодавов. Особенно хорошо он был знаком Мэлдафу, поскольку тот был человеком богатым, и богатство его сильно умножилось от торговли с Само и другими чужестранцами.

— Великий король и все князья, привет вам и поклон! — воскликнул купец. Он хорошо говорил по-бриттски, хотя и коверкал произношение, как это свойственно варварам. — Господин мой Мэлдаф попросил меня рассказать вам о том, что узнал я о саксах, когда проезжал через их земли по пути сюда. Я торговал в их дворцах и много знаю об их делах. И я могу сказать вам, что то, о чем догадываются люди, верно — их король Кинрик и десять тысяч его храбрейших танов уже более года как покинули свою страну. Они уплыли из Кердикес Ора, чтобы присоединиться к войску, которое бывший король моей страны, Теодебальд, отрядил в Италию на помощь готам.

Само замолк, дав собравшимся обсудить добрую весть. Затем продолжил.

— О том, что с ними произошло, говорят разное. Некоторые говорят, будто бы они понесли страшные потери, когда имперский полководец разбил войско готов при Капуе. Другие, напротив, считают, что наши люди наголову разбили этого евнуха Нарсеса и сейчас захватили остров Сицилия. Если это и так, то правда в том, что саксонское войско не вернулось, и все, что от него видели, так это богатый груз добра, что год назад или более пришел из Италии. Я сам купил некоторые из лучших товаров — посуду из тонкого стекла, шелковые одежды, затейливые застежки тонкой работы — и буду рад показать все это щедрым князьям, когда совет закончится.

Когда Само замолчат, чтобы придать пущего блеска своим словам, в разговор вмешался один из благородных гостей, что стояли за его спиной. Вперед вышел воин. Был он не из народа бриттов. Зим пятидесяти на вид, был он не слишком приятен лицом — красноносый и лысоватый. На нем была потрепанная белая туника с широкой пурпурной каймой под красивой лорикой, украшенной на груди девятью чеканными дисками[59]. Несмотря на простецкий вид и отрывистую речь, говорил он властно и казался человеком влиятельным. Говорил он на лладине, языке церковников и людей Ривайна, который, к счастью, знали король Мэлгон и некоторые из присутствующих.

— Знайте, о короли, что этот торгаш не во всем честен, — начал чужеземец с презрительной резкостью. — Он заявляет, что варвары завоевали Сицилию. А я знаю, что это вранье, потому как у меня есть хорошие основания верить тому, что имперский флот, который вывез часть наших войск из Бетики, провел эту зиму в Сицилии. А если уж он в этом наврал, то можно ли ему верить в остальном? Может, лучше было бы порасспрошать его покрепче да сверить его ответы с тем, что вы знаете от других. Люди вроде него привычны говорить красивые слова и служить как варварам, так и римлянам!

Короли удивленно переглядывались. К вмешательствам такого рода они не привыкли. Их королевские советы проходили так: в присутствии великого короля вроде Мэлгона, которого все боялись, каждый должен был высказаться сам и выслушать своего товарища. Если короли были равны, если им был положен одинаковый галанас и цена чести, они могли ожесточенно спорить, не обращая внимания друг на друга. Но кто же был этот чужеземец, который вел себя так, словно считал, будто бы достоин говорить князьям, что им делать, а что нет?

Все выжидательно смотрели на верховного короля, Дракона Острова. Мэлгон Высокий, однако, вроде бы вовсе и не был раздражен. Он благосклонно кивнул нарушителю спокойствия и знаком приказал Само продолжать.

— Может, этот господин и прав, — уступил купец, любезно кивнув своему противнику, который с недовольным видом вернулся к своим товарищам. — Я не говорил, что точно знаю, что фрайнки сейчас на Сицилии, просто такие вести достигли слуха короля Теодебальда в Париже, когда тот был еще жив. Я сам слышал это от Приска-еврея, чьи перекупщики закупают африканское зерно на рынках Массилии[60]. Капитаны кораблей говорят, что сейчас они опасаются заходить в порты Панорма или Неаполя, боясь, что их грузы захватят фрайнки или готы. Мне, как торговцу, это кажется достаточно убедительным, но ручаться не стану.

Чужеземец, чье вмешательство вызвало это отступление от сути разговора, покачал головой — не то не доверял Само, не то сомневался в важности его вестей Купец, ремесло которого сделало его привычным ко всякого рода спорам, не обиделся и продолжал:

— Из того, что я сам видел и слышал, могу я сказать, о великие короли и советники, что Кинрик и большая часть его воинов сейчас далеко от берегов этого Острова. Победили они в Италии или, наоборот, разбиты — не знаю. Возможно, этот человек знает об этом больше меня. Но, как вы сами увидите, посетив рынок завтрашним утром, я не нашел покупателей своим товарам среди саксов, в чьих домах почти не осталось богатых мужей. Я не воин, но то, ч го я увидел своими собственными глазами, позволяет мне поручиться за то, что сегодня у саксов мало воинов и земли их беззащитны. По | крайней мере мне так кажется, о король.

Мэлгон Гвинедд одобрительно кивнул и знаком приказал Само немного помолчать, пока короли все это обсудят. Поднялся гвалт, мнения были самые разные. Были те, кто досадовал на то, что мы не сможем раздавить в их змеином логове сразу все отродье сэсонов или ивисов, как мы обычно называем их. В то же время другие говорили, что и с оставшимися будет где разгуляться копью и мечу. Среди последних особо выделялся Рин маб Мэлгон, принц, жадный до вражьей крови, равно как до вина и меда. Он настаивал на быстром и немедленном походе на вражьи твердыни, сколь бы крепкими они ни были.

— Предадим весь их край огню и мечу! — восклицал он. — Вернем кости Гвертевура Благословенного в каждый порт и позаботимся, чтобы Остров Могущества был очищен от заразы этих язычников на веки вечные!

Наконец Мэлгон кивнул старцу Мэлдафу, и тот поднял руку, призывая к молчанию.

— Конечно же, мы должны быть осторожны в наших советах, — произнес он ровно и властно, — хотя я трудностей не вижу. «Зло себя не прячет», и, уж конечно, не лжецу быть таким совершенным в речах. Не вижу оснований сомневаться в рассказе этого человека — он осторожен и хитер, и нет противоречий в том, что он поведал нам. Он еще кое-что должен сказать нам, и, если только я не ошибаюсь, это куда важнее всего того, что мы уже слышали.