Пришествие Короля

Ее девичья чистота и искренность, та гвир дейрнас, которая должна быть с королем, когда венчается он с девственной властью в стране, была мне поводырем и защитой. Те, кто хочет выйти невредимым из Лабиринта Аннона, должны отбросить все препятствия земных желаний и мирского богатства, поскольку этот мучительный путь слишком тернист для того, кто тащит на плечах бесполезный груз — будь то книги или желания. Чтобы невредимым выползти из змеиной шкуры, нужно стать змеей, сбрасывающей все старые шкуры, которые есть не что иное, как круги веков мира, поглощенные кромешно-черными водоворотами у берегов моря, не знающего солнца.

Я рассказал тебе больше, чем следовало бы. Давным-давно я ушел в Стеклянный Дом с Тринадцатью Сокровищами Острова Придайн, укрытыми в Пустошах Севера. Не от заемных мыслей или от рассуждений книг лливирион приходит мудрость. Вокруг Острова Придайн, где бесконечно катятся девятые валы, установил я каменные столбы с рунами защиты. И для обмана людей ученых написал я еще и это — Книгу Мирддина.

Но я не хвалюсь и не издеваюсь. Слишком много страданий познал я, и, надеюсь, тебе никогда такого не выпадет. Когда Гвенддидд в последний раз с улыбкой обернулась ко мне, меня охватила тоска более страшная, чем хватка Духа Оленя. Это было желание остаться навсегда в этом мрачном жилище. К чему искать холодного дневного света, когда все, что я там вижу, приведет меня лишь к жгуче-ледяным ветрам Леса Келиддон, если я могу остаться здесь, погрузиться в теплые объятия Гвенддидд? Однажды я уже выскользнул из теплого чрева моей дорогой матери, чтобы обрести дихенидд, который принес мне лишь ненависть злобного короля, жестокие копья его свиты да еще то, что меня пустили носиться по волнам беспредельного моря. Мирддин Виллт, «сумасшедший», так зовут меня люди. И я, безумный, должен искать возрождения, когда я мог бы остаться в тепле чрева моей матери, в крепких объятиях Гвенддидд, в водоеме моего друга трибуна Руфина.

Но на мне лежал дихенидд, столь же сильный, как тот, что открыл мне аббат Мауган в комнате Башни Бели над хлещущими по ней злыми волнами бурного моря Хаврен. Снова спиральные ходы моих ушей заполнил рев наступающего моря. Озера перехлестывали через край, разверзались провалы, потоки вырывались наружу из Океана Преисподней. Знание, которое я на время отсрочил, теперь обрушилось на меня, и возврата не было.

Внизу течет глубокая река,

Но пусть и глубока она, я знаю,

Зачем она, покинув берега,

Зеленые равнины затопляет,

Я знаю счет всем волнам золотым

И что причиной вод оскудеванья.

Я знаю счет всем чудищам морским,

Их имена, их виды и прозванья.

Ливень, волны и рев стремительно обрушились на меня со всей своей тяжеловесной мощью, покрыв с головой и вымочив до костей. Я оглох, что-то подобное я испытал, когда искал ауэн в своем убежище у Водопада Деруэнидд. Пена и брызги окружили меня словно бы друидическим туманом, сокрушительный вес вод выбил из головы все мысли, и нескончаемый грохот изгнал из головы все видения. Мириады образов, которые я мельком увидел в Чертогах Аннона, сбились в смятении в чертогах моего разума, словно выплеснувшись из разбитого Котла Аннона — как будто не раскололся он еще тогда, когда Эвнисиэн маб Эуросвидд ринулся в него при дворе Матолха, короля Иверддон.

Когда звон и тряска улеглись, все на миг затихло. Я открыл глаза и увидел, что в одиночестве лежу на вершине священного холма Динллеу Гуригон. Сердце мое конвульсивно содрогалось, отдаваясь эхом грохота вод, что все стоял у меня в ушах. Постепенно разум мой очистился от безумного смятения. Птицы и звери, эмблемы и символы, что раньше были в сплошной неразберихе, разобрались по порядку, прямо как на краях страниц в богато иллюстрированных книгах, написанных писцами при дворах королей фихти.

Я лежал на спине на голой вершине холма, прикрытый от ночного холода оленьей шкурой. Я съел его плоть и выпил его кровь, его сила и мощь были во мне, и я лежал сонный и отяжелевший, с полным желудком. Глаза мои слипались. В моих ушах еще звучал слабый барабанный бой — звук барабана, обтянутого оленьей кожей.

Я снова закрыл глаза и направил силы своего разума на осознание всего того, что выпало на мою долю за эту долгую вековую ночь. Решителен был натиск девяти волн моих мыслей, и яростно вспенивались они на поверхности океана сознания.

Но хотя и понимал я, что ауэн снизошел на меня после того, как я сразился с Духом Оленя, видения, вызванные им, были по-прежнему буйными, как скакуны Манавиддана маб Ллира, непроницаемыми, как зеленые глубины океана, где плавают слепые морские призраки. Я видел отважных воинов, стоявших на крепостном валу с белыми щитами, выставивших вперед свои четырехгранные копья. Под ними были длинногривые скакуны. Отважно добывали они свою долю медового питья в битве. Яростно бросались они в бой, словно гром грохотали их щиты, как орлиные когти, пронзали врага их копья. Ветер носил крики над полем битвы, крики летели над холмом, над светлым челом короля. Было тут чем попировать ворону и волку, кровь текла со сверкающих мечей. Много будет могил для убитых, что лежали здесь со светом в глазах.

Горьким был смех воинов, славной была доля их меда. Отдать земле кровь, а волку плоть было для них милее, нежели сидеть на свадебном пиру. Радовались барды, поскольку слава бриттских воинов будет жить века на устах людей. Лучше уж длинный ряд могил, лучше гибель князей, лучше уж золотой пьянящий мед в награду, чем старость и кашель, болезни и скорби. Ибо, прежде чем погибнуть, они убивали сами.

Старики живут — но не на устах поэтов, чьи песни доживут до скончания времен. Не хромого изгоя радушно встречают в харчевнях Поуиса, Рая Придайна. Старость — насмешка во всем. Зимние деревья наги, ветер холоден, озеро замерзло. Цветущие девушки смеются у коровника, боевые кони бьют копытами в стойле. Но они не для старика, полного тоски. Ему — долгий труд, и нет избавления.

Я видел схватку на валу и в воротах — воины свершали подвиги, вдовели жены, великое воинство добывало победу. Но когда я спрашивал:

— Каким видишь ты наше воинство? — я получал в ответ только:

— Алое вижу на всех, красное вижу.

— Какой король одержит победу?

— Алое вижу на всех, красное вижу.

— Кто получит власть над Островом Могущества — благородный ллу бриттов или безродная орда Ллоэгра?

— Алое вижу на всех, красное вижу.

Это голос Гвенддидд отвечал мне, дразня мое горячее желание узнать грядущее.

— Нелегко будет гадателям предсказать исход, — ответила она наконец. — Не только на Острове Могущества нынешним летом идет красная война. В Ином Мире тоже усобица и раздор. В Чертогах Аннона воинства Арауна и Хавгана готовятся сразиться за главенство, и может случиться, что и в небе над собой услышишь ты звон оружия, когда госгордд Гвина маб Нудда схватится с воинством Гуитира маб Грайдаула. Тень падет на поле битвы не только от крыльев воронов и соколов, не только барсуки да лисы дерутся во Вратах Аннона под копытами боевых коней. Место Медведя истечет кровью, которую Островной Дракон будет лизать своим жадным языком.

— Но какой это будет Дракон, сестра моя Гвенддидд? — взмолился я. — Красный или Белый?

— Нелегко сказать, — ответил голос с темной вершины. — Вижу предательство, невиданное на Острове Могущества с тех пор, как Иддауг Кордд Придайн привез свое лживое послание от Артура к Медрауду перед побоищем при Камлание. Будут обман и видения непостижимые, как друидический туман, загадочные и сбивающие с толку, как заклятья Мата маб Матонви, Мену маб Тайргваэдда или Колла маб Коллвреви. Понадобится все твое искусство, брат мой, чтобы охранить Монархию Придайна в час беды. И в тот час не будет рядом с тобой сестры твоей Гвенддидд, чтобы размотать клубок и вывести тебя из Лабиринта Аннона.

— Но что я должен делать? — взмолился я. — Помоги мне, сестра моя!

— Тебе защищать королевство, не мне, — ответила Гвенддидд, и ее спокойный голос был как ласковый ветерок над океаном моего отчаянья. — Ты играл с Талиесином в гвиддвилл на горе Меллун, Ястреб Гвалеса бросил твой глаз в Источник Ллеуддиниаун, ты испил крови и вкусил плоти короля Аннона. Мало что может быть неведомо тебе, хотя ты пока еще этого и не понимаешь. Сейчас буду я далеко от тебя, хотя любовь нашу не разделить и океану веков, и связаны мы в жизни и смерти, как два лебедя серебряной цепью.

Морок покинул меня, и я очнулся в окровавленной оленьей шкуре Над плодородными равнинами Поуиса на востоке загорался бледный серый рассвет, а по утренним ее просторам, как спящая серебристая змея, протянулась могучая Хаврен. По берегам ее клубился легкий туман. Приближался рассвет, хотя светильники неба еще ярко горели на его пологе. На востоке тускнел Охотник со своими псами, который поклялся истребить всех диких зверей и скот, что живут на земле. Скорпион уже вцепился в его срамной уд, и Охотник в своем драгоценном поясе угасал среди невысоких холмов, смутно видневшихся на восточном краю окоема, где идет дорога на Каэр Луйтгоэд.

Это был тот недобрый час, не принадлежащий ни ночи, ни дню, ни тьме, ни свету, когда дух человека, его эллил, словно стоит рядом с ним как чужой. Но сейчас я смотрел, как злобный Охотник и пара его лающих псов исчезают в голубой дымке дальних холмов, а на месте их загорается чистая утренняя звезда. Освеженная после купанья в прозрачных хрустальных водах, она несла над просыпающимися лесами и лугами теплое дыхание темно-синего Срединного Моря, дома плещущихся дельфинов и веселых русалок. Она висела высоко, в Доме Тельца, лучистый маяк тверди небесной, алмаз чистейшей воды, моя Ти Гвидр в небесах.

Так восстала ты из своего ночного моря, моя Гвенддидд — Ясная Звезда, — и с восходом твоим воспрянул мой ослабевший дух. Твой радужный свет затмил могучую обитель Тельца, на чью стену ты взошла, и я на своем ложе из оленьей шкуры ощутил, как сила твоего образа заполнила все мое существо. Луч, что падал на меня из ароматной теплоты твоей груди, подушки ночных снов моих, заставил кровь бежать живее в жилах моих, а семя — в чреслах. Зелена была энайд, что ожила с первым слабым золотым проблеском на востоке, побежала по деревьям и цветам, по стеблям травы, вдохновляя их той же страстью, на вершине которой были мы, моя златокудрая Гвенддидд, когда наши руки и губы сливались в восторге. Алмаз чист и прозрачен, но каждая его блистающая грань отражает семь цветов мироздания.

Утром года, утром мая,

В час, увенчанный цветами,

Солнце свет на землю льет.

Пробудившись, дрозд поет,

Но печален у опушки

Зов покинутой кукушки.

Улетает ночь зимы

В царство холода и тьмы.

Утихает ярость бури

В ласке западного ветра,

Океан затих в лазури.

Дол — в душистом белом цвете.

Жарким полднем над лугами

Рой пчелиный ищет мед.

А раскисшими путями

Скот на пастбища бредет.

Звон далекой Арфы Тайрту

Раздается над лесами,

Голубой туман клубится

Над озерами, ручьями

На холмах лиловый вереск

Сенью стал любви утехам.

Ветер буйно ветви треплет,

Май — пора любви и смеха!

Май — пришла пора могучим!

Воины коней седлают,

Солнца луч пронзает тучи,

На клинках огнем играет!

Встало солнце во всем своем блеске и славе, разбросав сияющие лучи по прекраснейшему острову в мире. Моя светлая Гвенддид удалилась, когда золотое сияние, червонное, ослепительное, как ее слегка вьющиеся волосы, заполнило весь край Поуис, Рай Придайна. Я радовался при мысли, что настанет время и под пологом ночи я вернусь в ее податливые объятия, к ее нежным ласкам. Теперь же настало время действовать! Знак Тельца, под которым собрались войска короля Мэлгона Высокого при Каэр Гуригон в Поуисе, красный и оранжевый — цвета крови и огня. Цвета войны, угона скота и разрушений замков.

Вся с грана внизу, подо мной, зашевелилась — послышался звон кузнечных молотков, звяканье оружия, топот копыт. Я встал на содранную шкуру мертвого короля Алнона и увидел, как тень прошла над заросшей ярким кустарником вершиной Динллеу Гуригон. Оглядевшись, я увидел над собой парящего Орла Бринаха. Его оперение горело золотом, как жгучий шар солнца, а размах его могучих крыльев был широк, как самое небо. Орел закричал, и я послушно повернулся, чтобы спуститься со священного холма. Перед тем как стать пророком, я был воином, и я понимал, что мне и людям Острова Могущества предстоит потрудиться мечом и копьем.

В голове моей пронеслись слова, которые я сказал Талиесину, когда мы играли в гвиддвилл на горе Меллун:

Но только лишь Ардеридд стоит того, чтобы жить

И пасть в последней войне в последней из битв.

XII

ПРАЧКА У БРОДА

Приближалось бледное ясное утро, и Заря ласкала нежными своими пальцами росистую вершину Динллеу Гуригон, прославленного превыше всех холмов Острова Придайн. Незаметно перейдя в своем волшебном легком плаще через море Удд, начала она золотить восточный край небес над мрачными холмами и лесами Ллоэгра. Одна за другой гасли свечи небосвода, когда божественный Ллеу пустился на Своем бледно-золотом жеребце в погоню за Своей неверной Блодеуэдд по угасающему сиянию Каэр Гвидион.

Прекрасная, ясная, одетая в белое, встала, улыбаясь, из тьмы розоперстая Заря в сознании своей красоты, как девушка, что выходит после купанья с обнаженной грудью и прохладной кожей на прибрежный луг. Девственная, бесконечно возрождающаяся — как истекает и снова начинает свой путь время, — прекрасна она, дочь небес и родительница дня. Она мать и сестра моей Гвенддидд, Утренней Звезды, и возлюбленная Охотника, звездное скопление которого лежит в восточной ночи, откуда и является ее краса. Сладостно, нежно и тепло было прикосновение ее уст к плодородной равнине и поросшему вереском склону холма, росистой лощине и холодной скале. Ее поцелуи пробуждали к жизни и давали силу травам и деревьям, коровам и оленям, закованным в доспехи пчелам и парящему ястребу-перепелятнику и не в последнюю очередь истерзанному сердцу ее ночного возлюбленного — Мирддина маб Морврин.

Пришло время и мне стать Охотником, поскольку разделил я с возлюбленной моей Зарей долгий и трудный путь, в конце которого были смерть, и ночная тьма, и погружение, и растворение в Стеклянном Доме Океана. Свет проникал сквозь мои веки во внешние чертоги моего разума, затуманивая быстрыми переменчивыми тенями те глубокие пещеры, что разведывал я во время своего ночного странствия. Закрыта была Голова Аннона, и пора было браться за дело! Осторожно перешел я от сна к яви, ибо сон так близок к смерти, что дух неосторожного человека может бессознательно скользить от одного к другому с извилистой легкостью змеи, заползающей в свою трещину.

Я поднялся с травянистого ложа и тотчас ощутил, что жестокие тени прошлой ночи покинули меня. Я омылся росой, в которой купался сейчас весь край Поуис — он лежал у меня под ногами, встававший, словно вновь родившись, из рассеивавшихся туманов того памятного Калан Май. Это был кинтевин, летняя пора, время свежего ветерка, зеленой росистой травы и веселых, громко распевающих птиц. Я взобрался на восточный вал, окружавший гребень Динллеу Гуригон, и воздел руки к светлеющему небу в одиноком приветствии:

Радость, радость по всей земле!

В золоте берег, в золоте волны,

Радостен юный зеленый лес,

Ласточки в небе радости полны.

Нечисти злой разбиты полки!

Яблонным светом сады сияют,

В бороздах нежные дремлют ростки —

Ждите щедрого урожая!

Пчелы над лугом душистым гудят,

Мир наполнен теплом и светом.

Радость и счастье пришли к нам опять —

О, долгожданное, светлое лето!

При этих словах край золотой Колесницы Бели показался над восточным краем окоема, и ее яркое сияние осветило каждую выпуклость и каждую впадину. Я не мог оторвать глаз от прекрасной равнины внизу. Когда золотое сияние Бели падало на молодые ростки ржи и рассыпанные по полям первоцветы, то сердца людей начинали биться горячее и побуждали их к трудам. Из каждого крестьянского двора клубами поднимался дым горящих рябиновых веточек, изгоняя костлявых ведьм, засевших на каждой крыше. Злобные создания не тянули — бежали с воплями в темные провалы и непроглядные пруды высоко среди заснеженных утесов Эрири. Освобожденные от смертоносной стаи небеса остались теперь во власти Орла Бринаха, который величественно парил в вышине, а его медные перья отражали сияние Бели Великого, в честь которого назван этот Остров — прекраснейший в мире. Ликующе звенели голоса петухов с красными гребешками из их твердынь навозных куч. Гортанно мычали коровы, пронзительно кричали пастухи, и звонко трубили их рога, когда выгоняли скот, готовя его к длинному дневному подъему на горные пастбища. Шесть тяжких зимних месяцев изводили их проливные дожди и тяжелые снега. Со дня мрачного праздника Калан Гаэф лишь вепрь да олень паслись на холмах да голодный волк из диких краев искал убежища в покинутом пастушьем хаводе.

Весело пели и прелестные девушки королевства Брохваэля, приветствуя лето. «Весело девушкам, когда приходит к ним Калан Май» — так говорят. И радостно мне было видеть, как они проходят внизу, босые и прекрасные, стройные и страстные, без груза на спине или на сердце, без греха и без печали и чистыми голосами хором поют свое приветствие. Мое сердце устремилось к их щекам, пылающим и розовым, как сама Заря, к золотым прядям, развевающимся на ветру, как ветви ив, и к маленьким рукам и ногам, гибким, как олень, пробирающийся по тропе вниз по холму. Как просто может зло проникнуть в их ясные юные мысли — так ведьма проходит через лабиринт, начертанный на земле перед порогом каждого дома[93]. Ах, если бы и я так же легко мог вновь обрести ту чистоту и невинность, что были во мне перед тем, как раскололся Котел Керидвен!

Лишь на миг прошла надо мной темная тень. Теперь с ветви орешника над моей головой звенела чистая, прозрачная трель дрозда. Я рассмеялся и спрыгнул с вала, чтобы по извилистой тропинке спуститься с крутого холма. Ведь если один рай остался позади, в глубокой ложбине на границе Керниу, где был я зачат, то разве другой рай не лежит в конце всего, за туманным окоемом? И разве даже сейчас я не спускался к радостному воинству короля Мэлгона на великую равнину Поуиса, Рая Придайна?

Итак, мой друг весело пел в вышине, пока я, мурлыкая себе под нос, сбегал с поросшего ярким кустарником холма на ровную зеленую равнину у его подножия. Там собралось величайшее войско Острова Придайн с тех пор, как император Артур отправился к Дин Бадон. На нижнем склоне священного холма я наткнулся на короля Мэлгона маб Кадваллона Ллаухира, наблюдавшего за сбором могучих отрядов вместе со своими друидами и священниками. Великий король стоял на большом камне, по левую его руку был главный друид, по правую — главный священник. Сам он стоял лицом к востоку. Поблизости ожидал Талиесин, князь поэтов. Он улыбнулся и знаком подозвал меня к себе.

Я стоял и дивился на великое войско, которое собралось здесь по призыву великого короля Мэлгона Высокого и приказу подчиненных ему королей. Слышались крики вестников, посолонь обходивших лагерь. Затем воины бриттов встали как один, совершенно нагие, если не считать оружия у них в руках. И каждый воин, выход из шатра которого был обращен к встающему солнцу, прорезал себе путь в западной кожаной стенке шатра, считая опозданием и позором обходить его вокруг.

— Ну, как бритты готовы к битве? — крикнул Мэлгон Гвинедд старцу Мэлдафу.

— Они отважны, — ответил Мэлдаф. — Все совершенно нагие. Каждый, чей шатер открывается к востоку, прорвался на западную сторону сквозь шатер, считая, что обходить его кругом слишком долго.

— Это хорошо и достойно великого воинства, — довольно сказал Мэлгон Высокий.

Затем король повернулся к своим вестникам, Маугану и Арианбаду, и сказал им слова, которые они должны были передать королям войска бриттов.

— Идите же, мои вестники, — громко крикнул он, — и усмирите людей Придайна. Не позволяйте им идти в поход, покуда знамения и гадания не будут благоприятны и пока солнце не поднимется на свод небесный, залив светом долины и склоны, холмы и горы, эльфийские холмы и курганы героев края Придайн.

И Мауган с Арианбадом разнесли слова короля по всему войску, и воины не двигались с места, пока друиды и гадатели не обсудили знамения. Долго смотрели они на очертания летящих облаков и еще дольше размышляли над значением птичьих криков в зеленом лесу и на буром склоне холма. К ним из рощи взывал глухарь, а эхо от его голоса звенело, как блюда, которые расставляли в хорошо освещенном зале, как пробка, с хлопаньем выходящая из глиняной бутыли, как крепкое питье, льющееся из узкого горлышка кувшина, стоящего перед подвыпившей компанией воинов, — а за ним следовал мрачный звук клинка, которым водят по точильному камню.

Между сосущим звуком, гортанным бульканьем текущего хмельного и скребущим звуком клинка был перерыв, и в это время друиды и мудрецы толковали их смысл. То, что птицы замолкли, показалось мне недобрым знаком, и недобрым был задумчивый вид королевских друидов.

Тем не менее в конце концов птичий говор был объявлен добрым знаком, и солнце, пробившись сквозь летящие облака, залило светом долины, склоны, вершины холмов и курганов прекрасного края Поуис с востока до запада и с севера до» юга. И король Мэлгон потребовал, чтобы глава его друидов предсказал, что произойдет во время его летнего похода на юг.

— Многие из собравшихся здесь сегодня разлучаются с женами и братьями, любимыми и друзьями, — сказал он, — с королевствами и владениями своими, с отцами и матерями. И если не все они вернутся невредимыми, то я должен сделать так, чтобы их проклятья и сетования не были тяжкими. Но кто нам дороже нас самих? И потому я спрашиваю тебя: вернемся ли мы или нет?

Верховный друид некоторое время стоял в глубокой задумчивости, пока в роще под нами снова не заговорил глухарь. Тогда он задумчиво сказал:

— Если кто-то и уйдет безвозвратно, то сам ты вернешься.

Тогда король и его спутники возрадовались и в ликовании стали размахивать копьями над головой. Ведь говорят, что «нет пользы продолжать сражение, если князь погиб» — значит, если король останется в живых, то победа будет за ним.

Я же тем не менее надвинул капюшон на голову и погрузился в размышления. В том, что друид правильно истолковал пенье птиц и что король действительно вернется живым, я не сомневался. Но то, о чем умолчали друиды, как раз все больше всего и хотели узнать. Вернется ли Мэлгон, торжествуя, во главе своего воинства или под конец летнего похода во врата Деганнви в Росе внесут на плетеных носилках его окровавленное тело? Я содрогнулся — мне показалось, будто я снова услышал хохот Гвина маб Нудда в темной комнате Каэр Гуригон, — и вспомнил о подмененной фигурке на доске для гвиддвилла.

— Кровь будет течь из тел мужей и слезы из глаз женщин, — прошептал я. — Долго будут помнить эту войну и рассказывать о ее деяниях при дворах королей. Будут отрубленные руки и ноги, порубленные тела, великий пир будет коршунам и воронам, долго и горько будут плакать жены воинов. Псы войны нажрутся досыта.

— Таково твое видение, о Мирддин маб Морврин? — прошептал Талиесин, внезапно оказавшийся рядом со мной. — К счастью это или к несчастью? Ведь знамения, как ты слышал, благоприятны. Короли бриттов — порей битвы, медведи на тропе, да и войско Придайна собралось на битву с трусливыми щенками ивисов числом в сто тысяч. Вряд ли сейчас время прятать взгляд и бормотать о дурных предзнаменованиях, друг мой. Лучше будь осторожней, потому как сердце короля воодушевлено и крепок щит у храброго воина Он косо посмотрит на твои недобрые речи, если они дойдут до его ушей.

Искоса глянув на своего товарища, я увидел, что он загадочно улыбается мне и его ясное чело сияет в утренних лучах. Мои губы едва шевелились, и мне пришло в голову, что он, наверное, обладает слухом Мата маб Матонви. Я согласно кивнул и пожал ему руку. Но мои мысли тут же наполнились мрачным предчувствием. Слава поэта может быть столь же ослепительной, как и ею награда — сложи он плач в день Калан Гаэф или хвалебную песнь в честь победы. На мне лежала более тяжкая ответственность — тингед пришел ко мне в день моего рождения, и от него избавления не было. Люди зовут этот остров «пределом Мирддина», и мой долг сделать так, чтобы враг не пересек его границ

По всему лагерю затрубили рога, и, словно пчелы из улья, короли, дружины и племена Острова Придайн слетелись и собрались вокруг Мэлгона Высокого, сына Кадваллона Длинная Рука, и криком приветствовали короля Не счесть было воинов, что явились в этот день сверкающим воинством в светлых кольчугах, с ясеневыми копьями, голубыми мечами и белыми щитами. Ведь король — оплот и защита своего народа, держатель мира в стране, древо, под сенью которого процветают племена. Вскормленная его золотым медом хвала несравненна ни с чьей другой, и славить его будут до тех пор, пока есть поэты в Придайне.

Старец Мэлдаф обратился к людям Придайна. Он напомнил о гостеприимстве двора Деганнви в зимнюю пору, о том, как в благодарность многие давали клятвы и предлагали, похваляясь, свою службу Теперь пришло время отслужить свой мед и посчитаться с языческими ордами ивисов.

— В старину так говорили о королях бриттов: «он судил Придайн и Три Близлежащих его Острова», и, венчаясь на власть, он становился единым с этой землей. Но ныне наша прародительница Бранвен[94] унижена, и Остров Могущества терзают чужие — ведь даже Гвенхвивар, жена Артура, была похищена со своего трона в Келливиге и изнасилована предателем Медраудом. Страна оказалась неверной своему супругу, и теперь должно вернуть Придайн законному владыке!

Короли, князья и воины одобрительно потрясали копьями и щитами и кричали. Затем королевский советник продолжил:

— Вы хорошо знаете, о народы и племена бриттов, что, пока супруга короля верна ему и не обесчещена, Правда Королевства нерушима. Вы знаете также и Закон Дивнаола Моэлмуда, который гласит: «Кто бы ни совершил насилие над женщиной, должен заплатить выкуп за честь ее господину. Но если вор отрицает свое преступление, то пусть женщина возьмет его срамной уд в свою левую руку и поклянется в том, что он совершил над нею насилие, и таким образом она не утратит ничего из своих прав».

При этих словах Мэлгон одобрительно кивнул — разве сам он не изнасиловал и не взял в жены молодую супругу своего племянника? Она ведь тоже держала в руках его уд — Древо Острова Придайна, хотя нельзя было сказать, что это было знаком бесчестия.

— Таков Закон Дивнаола Моэлмуда, — заключил Мэлдаф, — который должен поддерживать Правду Земли.

Тут король поднял руку, чтобы все слушали, и произнес такие слова:

— Вы слышали слово старца Мэлдафа, о князья. В этот Калан Гаэф поклялся я на алтаре святого Киби, что лежит в своей церкви под святой горой у Западного Моря В присутствии людей Господа, Христа и Его святых я поклялся луной и солнцем, росой и светом, всем зримым и незримым и каждым составляющим неба и земли, что нынешним летом я верну Остров Могущества законному супругу. Кроме того, я поклялся, что осквернитель Острова, морской грабитель Кинуриг, будет вынужден заплатить цену чести за свое насилие и что сделает он это, возложив руки на камень, что стоит в Центре Острова Могущества и зовется Удом Придайна.

Это было подобающей вирой, и по всему лагерю люди стали клясться, что последуют обету короля — как говорится, клятва грудью и щекой, землей и небом, росой и каплей, морем и землей. Когда все утихло, старец Мэлдаф заявил перед всеми собравшимися, что если Кинуриг не исполнит того, что приказал Мэлгон, то будет он наказан безо всякой жалости так, как предписывает закон Дивнаола Моэлмуда:

— Если преступник не может заплатить, да будет он оскоплен.

При этих словах все войско разразилось хохотом. Смех прокатился от крыла к крылу, словно пенная волна хлынула на золотые берега Западного Моря из морского тумана. Холодная дрожь, что пробрала воинов при обсуждении знаний, быстро улетучилась от взрыва веселого смеха.

Великий король Мэлгон Высокий, возвышавшийся среди своих воинов, как бык среди телок, приказан своим вестникам успокоить толпу, чтобы он мог сказать слова прощания: — Мудро сказано, что король не может считаться истинным королем, ежели не ходит каждый год походом на соседей. И разве может представиться нам лучший случай, чем изгнание с наших рубежей нечестивых ивисов, щенков лживого Хенгиса и брата его Хорса? Еще до конца лета выпадут им смерть и горести бессчетные. Мы сожжем их дома и возьмем заложников. Никогда на Острове Могущества не собиралось такого воинства со времен императора Артура, когда отправился он к холму Бадон, — воинства в сотню тысяч, воинства племен Эдейрна, Коэла и Каделла, королей Дивнайнта и Диведа, Гвинедда и Гвента и благородной военной дружины Эльфина маб Гвиддно с Севера. Более не будут враждовать друг с другом короли бриттов, но все соберутся воедино, чтобы навсегда разгромить врага!

Мэлгон Гвинеддский замолк, обвел взглядом войско бриттов. Солнечные лучи перебегали с одного копейного острия к другому, сверкая на доспехах воинов, как будто играя, на мелкой ряби горного озера. Или можно было уподобить их пчелиному воинству, собравшемуся на поле ноготков. И так закончил речь король Мэлгон:

— Должно восстановить Монархию Придайна, и мы, говорящие на чистом бриттском языке, должны стать как братья, живущие в одних границах. Для этого заявляю я сегодня стоя на священном холме Динллеу Гуригон, что мы, люди этой земли, с этой минуты будем зваться Кимри, «сородичи», и Кимри Острова Могущества достанется победа в нынешнем летнем походе!

Такой крик поднялся в лагере, что огромные стаи птиц взлетели из соседних рощиц и лесов, затмив солнце, словно сейчас была ночь. Птицы с криком полетели к югу, куда готово было направиться походом войско Кимри. И королевские гадатели объявили это добрым знаком.

Когда все стоявшие на равнине Поуиса на миг замолкли, какой-то шут залез на дерево рядом с лагерем и громким голосом крикнул оттуда: