Пришествие Короля

Быстро, как чайка, мчит жеребец по морской волне,

На берегу и на море мало что нужно мне.

Осторожно-осторожно кони Манавиддана маб Ллира несли меня вперед и, подняв меня выше самой высокой корабельной мачты, опустили меня на гладкую вершину скалы Инис Вайр.

Из бездны, что была подо мною, слышал я то, что было стонами Гвайра маб Гериоайдда, одного из Трех Знаменитых Узников Острова Придайн, и скала дрожала подо мной, когда корчился он от боли. Высоко над ним — нас разделяла миля серого камня — лежал я, распластанный, на спине, среди самой холодной в моей жизни ночи, и голубой лед стеной обступал меня.

И вот опустился рядом со мной Ястреб Гвалеса, немного походил туда-сюда по омываемой морем каменной плите. Он уставился в мое просоленное лицо и выклевал мой левый глаз. Боль была страшной, но я не мог пошевелиться и воскликнул:

— Почему ты выклевал мой глаз, о Ястреб? Какой сархад заплатишь ты мне за эту утрату?

Ответил Ястреб:

— Малый сархад положен тебе, о Мирддин сын Морврин! Я бы выклевал и второй глаз из твоего морщинистого лица, поскольку ты стар и тело твое иссохло.

С этими словами он взлетел со скалы и, тяжело хлопая крыльями, полетел прочь, оставив меня одного, прикованного к скале незримыми узами. Одинокий, лишенный глаза, во тьме, терпел я невыносимую боль. Мне казалось, что иногда я засыпал, не в силах переносить страдания истерзанного тела. В болезненном бреду мнилось мне, будто бы Орел Бринаха опустился на Инис Вайр и кривым своим клювом стал рвать мои внутренности. Очнувшись, я увидел желтый клюв Черного Дрозда из Килгури, что готовился выклевать мой оставшийся глаз. И когда я снова уснул, мне показалось, что меня подбрасывают и пронзают разветвленные рога Оленя Рединвре, словно копейщики тешатся со мною жестокой забавой. Так провел я ночь на западной волне, на любимой тюленями Инис Вайр — такой ночи мне не выпадало более пере живать от начала мира до конца его.

На рассвете Ястреб вернулся и сел на каменный столб, глядя на меня блестящим своим глазом. Я повернул к нему свое изможденное, покрытое коркой соли и запекшейся кровью лицо.

— Почему ты вырвал мой глаз, о Ястреб Инис Вайр? Или если ты должен был это сделать, то почему ты не платишь мне сархад? — еле слышно спросил я, так слабо, что ветер сорвал эти слова с моих уст и я даже не слышал их — только стон Океана (или Гвайра в его темнице?) да чудесное пенье тюле ней на камнях внизу. Но я был уверен, что гигантская птица обладала слухом Кораниайд и его блестящий взгляд проникал в мои мысли и читая их так же ясно, как я читал руны, идущие по краю каменного столба, на котором он сидел.

— Я не принес тебе твоего глаза, и сархад тебе пока не положен, — проскрежетал Ястреб. — У тебя остался глаз, которого нет ни у кого на всем Острове Могущества — ни у тех, кто живет, ни у тех, кто жил, ни у тех, кто будет жить. Прошлой ночью я опустил твой глаз в Источник Ллеудднниаун. Лосось из Ллин Ллиу, древнейший и мудрейший изо всех живых тварей, унес его вниз, туда, где будет он покоиться до конца мира.

— И где это? — хрипло и гневно выкрикнул я. Но, прежде чем он заговорил, я уже знал ответ.

— Глаз твой в источнике под корнями Древа, где лежит Утр Бен, и оттуда твое знание и предвиденье. Все это я дарю тебе, и, сдается мне, вряд ли ты вправе требовать сархад в возмещение! Те, кто отправился в Аннон на корабле «Придвен», были славной дружиной, но и им не удалось добыть того дара, который я ныне добровольно отдал тебе. Ты видишь прошлое и будущее, словно бог!

— Избавь меня от твоего дара, о Ястреб! — взмолился я, приподнимаясь из лужи крови, в которой лежал. — Ты даровал мне силу, которой обладают те, кто прошлой ночью разорвал звездное небо, чтобы посмотреть на меня. Но я смертен, а как смертный может жить с таким знанием? О, Ястреб из холодного Гвалеса! Когда ты вылупился из яйца?

Ястреб перепорхнул ко мне и жестким взглядом уставился в мой здоровый глаз.

— Не раньше и не позже того, как вылупился ты, мой Мирддин, сын нежной Морврин с волнистыми кудрями! Разве ничего ты не помнишь о том, как раскололся Котел Керидвен, и не помнишь хохлатую Черную Курицу, и зерно пшеницы? И то, как мы называли тебя до того, как ты стал Мирддином? — Он разразился каркающим смехом и насмешливо посмотрел мне в лицо, прокричав навстречу порыву бури с Западного Моря, что билась о скалы Инис Вайр:

Черен конь твой, черен твой плащ,

Черна голова твоя, черен ты сам,

Черноголовый, ты ль… Авагдду?

Авагдду! Значит, он знал. Знал все. «Тьма кромешная» — вот кем был я на самом деле. Аббат Мауган понял это, когда увидел мою шерстку в тот день бури и ветра в опоясанной морем Башне Бели. В особые дни тьмы кромешной собирала Керидвен травы земные. В кромешной тьме бросала она их в Котел и поставила Котел на огонь. Год и день в кромешной тьме терпеливо поддерживала она пламя, сидя на костлявых ляжках, так что под конец остались в Котле три капли, которые даруют знание тайных искусств и способность проникать в то, что для остальных людей — тьма кромешная: знание грядущего. Авагдду!

Но сколько бы ни бодрствовала и ни следила Керидвен, в самом конце постигло ее разочарование. Эти три капли упали на моего брата-близнеца, моего ллалогана, когда Котел вскрикнул и раскололся, излив свой яд на левую сторону земли. Он обратился в зайца, когда увидел тот яд в ее проснувшихся глазах. Керидвен бросилась за ним, обернувшись волкодавом. Он бежал своим путем, пока я оставался в кромешной тьме, что висела над впадиной, где лежали осколки разбившегося Котла, и единственным звуком, раздававшимся под покровом беззвездного неба, было шипение пролитого яда, когда он впитывался в пустую землю Керниу.

И с той поры мне выпал путь левой руки, и стал я Авагдду, и достались мне непрошеные дары и муки да блужданье по недобрым Пустошам. Он же, мой ллалоган с сияющим челом, приносит радость и свет всем людям. Он поет перед королем в его зале у очага, в котором с рассвета до заката ярко пылают сосновые поленья, а изукрашенный вход открыт для странника в пурпурной мантии. Мне же — каменистые долины в Лесу Келиддон, снег по бедра и сосульки в волосах. Волки воют на залитом луной склоне горы, но не от них бегу я, покрывшись потом, не за ними с лаем несутся псы короля Риддерха:

В Лесу Келиддон жестоки ночи —

Дождь шалаш мой жалкий мочит.

Ломает с хохотом мокрые ветви

Полный града холодный ветер.

Мой Ястреб с укоризной посмотрел на меня. — Пусть даже все это верно, — убеждал меня он, — разве рядом с тьмой нет света? Разве может быть свет без тьмы или тьма без света? Разве одно не порождает другое? Чем ярче свет, тем чернее тень — там, где видишь мрак, ищи свет! Таков твой дар, Авагдду, и дали его тебе боги как на добро, так и на зло. Посмотри на этот каменный столб — зимой он не отбрасывает тени. Небеса, скалы, море — все едино серое, серое, как тюленья спина. Но вернись сюда в месяце Мехевин, когда берега покрыты желтым, море спокойно и солнце горит, как око Бели Великого, и посмотри, как прекрасно-клювые буревестники высиживают птенцов на теплых выступах этих скал! Подойди к этому камню, когда его ярко освещает солнце, и что ты тогда увидишь? Верной Своей Рукой напишет он тенями тебе имя той, что сыграла немалую роль в создании чудес Острова Могущества. Ибо под этим камнем покоится та, что была супругой Горлойса и матерью Артура, — Эйгир из омываемого морем Керниу.

Это не было для меня новостью, что прекрасно знал и Ястреб, и мы стали говорить об Острове Придайн, его разрушениях, угонах стад, клятвах, битвах, ужасах, странствиях, повестях о смерти, пирах, осадах, приключениях, побегах влюбленных и разорениях. Каждый из нас в свой черед рассказывал предания о захватах Острова Придайн со времен потопа, пока все не сложилось в стихи, перечисляющие королей, что владели Островом со дней Придайна, сына Аэдда Великого, до дней Эмриса и Артура.

Теперь сердце колотилось в моей груди так же сильно, как молот Гофаннона бьет по его кривой наковальне. Ибо Ястреб заговорил о королях наших дней, о Мэлгоне Гвинедцском и Уриене Регедском, и ждал, что я продолжу его рассказ. Заплетающимся языком рассказал я о Моргане маб Садурнине, о Риддерхе Щедром и Гвенддолау маб Кайдиау — о королях, которым еще предстоит править. Я видел их тем оком, которое Ястреб вырвал из моей глазницы, — и видел я то, за что и последний глаз отдал бы, только бы не видеть. Я почувствовал, как кровь забила из пустой глазницы, как туман сгустился надо мной — кровавый туман битвы при Ардеридде! Там лежит господин мой Гвенддолау, безжизненный, пронзенный копьями врагов, и черный ворон сидит на белой его груди, и куча трупов под ним. На поле том лежали обезглавленные, окровавленные тела, головы без тел, изрубленные, иссеченные руки и ноги, грудами, словно лососи в неводе. Лежали они нагие, как бледные личинки, и куча эта шевелилась и стонала, проклинала и содрогалась.

Хотя отрубленные руки и сжимали блестящие мечи и губы отсеченных голов шевелились, ни жизни, ни смысла не осталось на поле Ардериддском в тот день. Тени погибших улетели, крича, как летучие мыши, в темные рощи Келиддона, по левую сторону Стены, что разделяет мертвых и живых. Все рассыпалось на части. Адданк Бездны содрогался в корчах в своем ущелье, бешено бился в бездонных глубинах. Воды Океана высвободились, море гигантской волной хлынуло на сушу, солнце почернело и застыло в небесах. Огромные языки пламени вырывались из-под северных льдов и лизали небо. Адданк разинул свою зубастую пасть от неба до земли, и черный диск, что раньше был солнцем, покатился в нее, и все страшное это видение и меня самого затянул кровавый туман битвы при Ардеридде.

Не было ни верха, ни низа, ни правой, ни левой стороны, ни образа, ни формы Я лежал мертвым в моем горседде на горе Невайс. Больше не было ни Острова Могущества, ни его королей. Да и никогда не было. Источник знания иссяк — без поэтов и поэзии короли и их родословные были забыты, двенадцать битв Артура значили теперь не более, чем двенадцать борозд, что пропахал какой-нибудь крестьянин, величие Уриена Регедского, и Кинана Гаруйна, и Миниддауга из Айдирна погибло вместе с хвалебными поэмами Талиесина и Анайрина.

Волшебные стихи, которые создавали рыб в ручьях, плоды на деревьях, водопады и леса у подножья гор, разделяя Инис Придайн на четыре части и Середину. — ныне они рассыпались, перемешались, все шло то туда, то обратно, как в магическом квадрате «Ротас — Сатор», или рассыпалось, как мозаичный узор на полу разрушенных дворцов, что как головоломка для мудрого — вот здесь глаз, здесь кусочек развевающегося платья, там — кусочек дельфиньего хвоста.

Волшебный жезл Гвидиона сломался, и все предметы сотворенного мира, более не связанного пространством и временем, плавали в бессмысленном беспорядке. Не было более поколений, чтобы их считать, не было расстояний, и, раз некому было наблюдать прошлое, прошлого тоже больше не было — ибо что такое прошлое, как не то, что видит поэт своим внутренним взором?

Я громко вскрикнул и прекратил свой небезопасный разговор с Ястребом Гвалеса. Он улетел, и все чайки, что парили над морем Хаврен, эхом откликнулись на мои вопли. Море внизу было ровным и спокойным, как доска для игры, и сверкало, как Серебряная Рука Нудда, а тюлени на краях скалы пели приятным хором, успокаивая мой растревоженный дух. Я осознал тогда, что дар, доставшийся мне, обоюдоострый. У него есть правая и левая сторона. Я слишком много выпил из Источника Чудесной Головы и на своем опыте понял, что чрезмерное знание без связи с видениями в конце концов есть конец концов.

Такова была беседа Мирддина и Ястреба Гвалеса.

Спустившись по черной скале к краю воды, я увидел ожидавшего меня одноглазого Лосося из Ллин Ллиу. По волнам наступающего прилива отнес он меня на своей спине к Каэр Ллив, Сияющей Крепости. Там Мабон маб Модрон заживил мою кровоточащую глазницу — уродства он не излечил, но боль ушла. Могучее море Хаврен шаловливо и царственно плескало волной на берега. По правую руку от меня я увидел хрупкие коракли, весело сновавшие вдоль берегов под круглыми холмами Дивнайнта, соленый ветер доносил до нас далекие крики рыбаков, звавших мальчишек, что собирали водоросли на широкой ровной отмели. Дивнайнт — красивый край лесистых ложбин, солнечных склонов и пестрых пастбищ. Но имя его — глубина, дивн, и глубоко темное море, что плещет на его берега.

Прекрасным показалось мне море, дом кораблей, над которым парили чайки. Прекрасны и сильны были белогривые кони Манавиддана, что неслись рядом с нами. Теперь, имея такой глаз, мог я думать о прекрасном, сотворенном Гвидионом, ибо эго был глаз поэта, Талиесина с сияющим челом. Все это — смеющийся океан, пенный, неуемный, океан с белыми чайками, с летящими тенями облаков — все это может охватить ауэн поэта. Куда унесет ветер дыхание поэта? Умирают ли его слова, когда замолкает он среди шумных одобрительных возгласов королей и князей? Нет, они живут вечно в пенье ветра, доносящего сюда отдаленную музыку небесных сфер, и в выложенных драгоценными камнями письменах свода небесного.

Некогда проходил я зеленым лугом в долине Ллойвенидд.

Для меня он был таким же, как и любой другой в этом плодородном краю, но случай заставил меня обернуться, и я увидел, что полчища искусных пауков заткали легкой паутинкой все травинки. Луг, покрытый легчайшей вуалью, весь серебрился, и была эта паутина так замысловата и прекрасна, что вряд ли такое мог бы сделать даже Дивный Народ, тки они хоть целый год и один день в своих зеленых холмах. И все же я никогда не увидел бы такого чуда, если бы не случайный луч золотого солнца, всевидящего ока Бели маб Бенлли, который выхватывает то, что скрыто от взгляда. Золотой взгляд у Талиесина, и бессмертны его видения!

Но где сам Талиесин? Конечно же, вот он скачет рядом со мной, кивает и улыбается, подпевая детской песенке Эльфина:

Так беги скорей, зверье!

Папа вышел на охоту —

Прячься в чаще и болотах!

Несколько мгновений я в замешательстве оглядывался по сторонам — на Эльфина и Рина, что рысили впереди нас, на хвост отважного отряда, что змеей вился по мощеной дороге, идущей через Регед на юг. При первом взгляде на них я с ужасом подумал, что все они мертвы и идут в мрачные Чертоги Аннона, с бледными, закинутыми вверх лицами, в одеждах, залитых кровью, с открытыми в безмолвном крике ртами и мотающимися окоченевшими руками. Но затем я вдруг осознал, что просто они все слишком развеселились от этой дурацкой песенки Эльфина и закидывают головы в мощном хоре, с пылающими лицами размахивая в такт кулаками.

Обернувшись к Талиесину, я перехватил его не то любопытный, не то оценивающий взгляд — и не поймешь, какой именно. Заметив, что я смотрю на него, он усмехнулся и пожал плечами. Я же украдкой надвинул на глаза капюшон моего плаща, чтобы скрыть окровавленную глазницу, из которой Ястреб Гвалеса вырвал глаз. Талиесин испытующе взглянул на меня, и я тотчас понял, что нечего дурить, думая, что я смогу скрыть от него свою тайну. Но веселое журчание ручейка У дороги и печальный зов кукушки на теплом солнце укрепили мой упавший дух. Тень облака прошла по мне, но я снова стал прежним веселым самим собой. Я пропустил слова детской песенки Диногада (поскольку блуждал в своих мечтаниях), но довольно живо мычал немного глуповатые стишки, которые одна из служанок принцессы, супруги Эльфина, часто напевала мне, пока я играл на полу в ее жилище во дворце Гвиддно.

Так мы ехали всю следующую неделю или около того. Днем мы старались проехать как можно дальше, по ночам спали под кожаными шатрами, которые ставили рабы, что шли пешком в хвосте отряда вместе с нашим обозом. Удивительно, как быстро люди Регеда расчистили и привели в порядок дорогу после зимних бурь. Отряды бритых рабов все время трудились, убирая с пути поваленные зимними бурями деревья, засыпая песком лужи и рытвины, прокладывая гати по вспухшим болотам, где вешние потоки затопили широкие сельские дороги.

Только раз и затем еще в южных болотах владений Уриена увидели мы разрушенный мост. Это было у крепости под названием Бревуин, где стражи уведомили нас о том, что река (название которой означало «ревущая») или богиня, в ней живущая, три недели назад в приступе гнева сломала все рыбачьи запруды и снесла мост. Тем не менее, будучи предупреждены о нашем приезде, солдаты вбили в дно ряд крепких кольев, с помощью которых мы смогли пересечь реку, которая к тому времени уже сильно спала. Так мы продолжали наш путь.

VII

СБОР ВОЙСК КОРОЛЯ МЭЛГОНА ГВИНЕДДСКОГО

Вышло так, что в королевство Поуис, где Мэлгон Гвинедд назначил сбор войск Придайна, мы приехали в последний день месяца Эбрилл. Покинув край Регед, мы миновали серое море Тервин, миновали город легионов, Каэр Ллеон[47], и присоединились к нашему отважному воинству Севера на назначенном месте.

Должен теперь поведать тебе о том, как проходил сбор войска, и о великих замыслах Мэлгона и дружественных ему королей — мечом и огнем хотели они пройти по краю Ллоэгр. Так должно было свершиться Пророчество Белого и Красного Драконов, в предшествующее столетие провозглашенное пред лицом короля-предателя Гуртейрна Гуртенеу, как об этом можно прочесть в книге благословенного Гармауна.

Всю прошлую зиму от двора Мэлгона в Деганнви отправлялись вестники ко всем королям южного Придайна. Громко пели рога пред вратами каждого из королей, призывая князей на Калан Май собраться у Динллеу Гуригон в королевстве Поуис. Тем, чьи королевства лежали вдалеке, или на дальних берегах огромных озер, или у приливных вод, было милостиво разрешено подойти через две недели, а тем, кто жил в соседних кантрефах, было дано три дня. В начале года Мэлгон Высокий собрал воинства Гвинедда и Мона в Деганнви и стал ждать боевых дружин своих царственных двоюродных братьев, князей из дома Кунедды.

Не лгут, когда рассказывают, будто Мэлгон Высокий был крепче сложен, чем прочие короли, богаче и щедрее на дары искусным поэтам, чьи песни об этом рассказывают. В юности он отнял трон Гвинедда у своего дяди, но не подлым образом, а в честной войне — копьем, огнем и мечом. Затем мудро очистил он себя от скверны пролитой крови родича, облачившись в монашескую рясу. Год прожил он смиренно и набожно под попечительством благословенного Иллтуда[48], самого лучшего наставника почти во всем Придание.

Затем в его келью в Лланиллтуд Ваур однажды пришел из Гвинедда Мэлдаф, владыка Пенардда. Хитроумными словами Мэлдаф открыл Мэлгону ту опасность, которая нависла над ним. Дело в том, что его родичи из дома Кунедды (так объяснил мудрый советник) собираются разделить его наследные владения в Гвинедде и выбрать из своего числа кого-нибудь в короли всего племени Мэлгон внимательно слушал, показав тем блаженному Иллтуду, что горит желанием оставить корону праведности ради преходящей мирской власти.

— Несчастен тот, — возгласил он, роняя слезы сожаления, — кто оставляет монастырь ради жизни мирской, кто забывает о любви к Господу ради того, чтобы стать королем среди мирян. Жалок тот, кто поднимает оружие в мире сем, разве что не пройдет он сурового покаяния. Лучше бы ему изучать белые книги, чтобы читать молитвы Святой Церкви. Хотя воинское искусство и достойно, но это великий труд ради малой выгоды — скудна жизнь воина, и награда ему — ад. Несчастен тот, кто Царству Небесному, где обитают святые, предпочитает Ад проклятых, кто оставляет Великого Владыку, о Христос, Тебя, о повелитель сражений!

Услышав такие набожные речи, блаженный Иллтуд тоже чуть было не расплакался. Обняв короля Мэлгона, он благословил его и превознес его в молитве horum atque harum, именуя его блистающим пламенем на искрящейся волне, великим поборником Христа и крещения святого Деви.

Тем не менее король Мэлгон Высокий из Гвинедда не видел никаких оснований к тому, чтобы его племянник отнял у него то, что он сам отвоевал у своего дяди, и спешно возвратился в Гвинедд. Затем, все время следуя советам Мэлдафа, прозванного за мудрость старцем, он созвал на встречу вождей племени Кунедды в Майрионидде, в том месте, которое люди и доныне называют Берегом Мэлгона, — там, где река Диви впадает в море Иверддонское. Говорят, что именно там причалил прапрадед Мэлгона Кунедда, приплывший с севера вместе со своим племенем, чтобы изгнать из Эрири гвиддельских захватчиков и вместо них посадить королями своих сыновей.

Там, на желтых песках, возле трех сотен сетей на лосося громогласной волнистой Диви, воссел Мэлгон на своем золотом троне с занавесями вощеной ткани и вновь принял ореховый жезл королевской власти. Его двоюродные братья из племени Кунедды, правящие над обширными землями Кередигиона, Майрионидда, Осваэлинга, Рувониойга, Дунодинга, Авлогиона, Догвэлинга и Эдейрниона, пришли к королю Мэлгону на омываемый морем берег, с некоторым страхом припадали, как должно, к его груди, прижимали руки к его щекам[49] и приносили дары в знак верности. Каждому старец Мэлдаф, в свою очередь, шептал на ухо злые слова — обещания или предостережения, чтобы поняли они, что Дракон Мона воистину вернулся в свое логово. И каждый в ответ всячески заверял, что никогда не будет оспаривать королевской власти у него или у его потомков.

С тех пор, как я уж сказал, Мэлгоново воинство огнем и мечом прошло вплоть до Гливисинга и Диведа, и флот его пересек даже море Хаврен, получив дань и заложников от королей окруженного морем Керниу, которое называют Рогом Придайна. После этого великого похода по всему Острову Придайн и Трем Близлежащим Островам было слышно, как демон испустил три крика разорения — свист, визг и стон. Затем Мэлгон Высокий совершил великий килх по Острову Могущества, двигаясь посолонь от королевства к королевству, пока снова не вернулся он в свою крепость Деганнви в Росе. В каждом кантрефе и королевстве, в которые приезжал король Мэлгон, князья и благородные люди приходили омыть копыта его коня, клянясь на хлебе и вине в верности ему. Все они также дали Мэлгону Гвинеддскому заложников, чтобы он мог держать их в цепях в темницах Деганнви, ибо говорят, что король без заложников все равно что эль в худом бочонке.

В каждом королевстве и кантрефе король спешил также зажечь перед каждым священным тисом костер из рябиновых веток, и дым от них, поднимаясь к небу, собирался воедино и окутывал весь Остров Придайн с его Тремя Близлежащими Островами. Все было затянуто дымом, кроме одного места — кельи святого Гильдаса[50] Мудрого. Блаженный Гильдас все записывал в огромную книгу неисчислимые грехи короля Мэлгона Высокого, писал о его отступничестве, блудодействах и убийствах. Книга эта вызвала неудовольствие короля. Когда Мэлгон увидел, что дым его власти не накрывает кельи святого, он пришел в гнев и в ярости поскакал вместе со своей свитой к порогу кельи святого Гильдаса. День и ночь мчался он туда.

— Дурно ты поступил, — воскликнул Мэлгон, — отвергая так мою власть! И вот что скажу я тебе: пусть твоя келья станет первым, что будет разрушено на Острове Придайн, и пусть монахи твои покинут тебя!

На это ответил святой:

— Да падет твое королевство еще скорее!

Мэлгон:

— Опустеет твоя епархия, и свиньи будут рыться во дворе твоей церкви!

Гильдас:

— Опустеет Деганнви, и обрушатся камни его жилищ!

Мэлгон:

— Да изведаешь ты отвращение других и позорное уродство!

Гильдас:

— Пусть тело твое искалечат враги, а руки и ноги твои пусть разбросают так далеко, что никто никогда не соберет их вместе!

Мэлгон:

— Пусть дикий вепрь придет и разроет курган, в котором ты будешь похоронен, и разбросает мощи твои! Пусть также в каждый час вечери волки воют на церковном дворе, чтобы ни ты, ни монахи твои никакого удовольствия от службы не получили!

Гильдас:

— Да покроется тело твое гнойниками и язвами, чтобы яд сочился изо всех твоих пор!

И это одно из Трех Величайших Проклятий Острова Придайн.

После этого Мэлгон Гвинеддский вернулся во гневе к своему двору в Деганнви в Росе. Страшась, что проклятия святого Гильдаса могут навлечь на него вечные мучения в аду, король Мэлгон приказал, чтобы целый год каждый день одного из его узников в темнице набожно бичевали за грехи короля.

Потому, когда рога вестников короля Гвинедда протрубили перед каждым королем в каждом кантрефе Придайна, войска не замедлили собраться. Но самое большое войско по праву было у самого короля Мэлгона. Ведь он был владыкой земли Брана: Брана, бессмертного сына Ллира, в бедре которого засело красное Копье и чья Голова была привезена домой его спутниками с зеленого Острова Иверддон для защиты Острова Могущества. И это было одно из Трех Скрытых Сокровищ Острова Придайн. Когда Мэлгон, сын Кадваллона Длинная Рука, взошел на свой трон слоновой кости в Деганнви, свет его чела и власть его распространились по всему богатому зерном Мону и Арвону зеленых пастбищ. Ему принадлежали богатства тучных нив, плодородных долин и озер, изобилующих рыбой. Среди снежных гор Эрири орлы кричали над долинами, полными жирных коров и овец, и проплывали над дубовыми лесами, по которым бегали олени с раскидистыми рогами и стада кабанов.

На западных берегах королевства Мэлгона все еще жили потомки заморских захватчиков-гвидделов — каждый в своей крепости, зная своих соседей. Это были те из гвидделов, кого не выгнал Кунедда при возвращении бриттов и кто потом в знак верности припал к груди и прикоснулся к щекам отца Мэлгона, короля Кадваллона Длинная Рука. Бабка Мэлгона сама была из гвидделов, он говорил на их языке, и они считали это знаком его особой благосклонности. Отделенные от владык бриттов языком и происхождением, они поклонялись своим собственным богам и потому были особо верны лично королю. А иметь поддержку бешеных копейщиков Ллайна и лучников Мона — дело немалое, если люди твоего собственного племени перестанут тебя почитать и поднимут мятеж.

Слава Мэлгона Высокого ведома всем, и мне остается только напомнить тебе об этом, дабы величие его осталось у тебя в памяти и чтобы ты понял то, почему его люди верили, что тем летом соберется величайшее войско с тех пор, как император Артур сражался с подлыми ордами Ллоэгра при Дин Бадон. В Нос Калан Гаэф Мэлгон советовался со своими друидами и гадателями, которые сказали ему, что воистину настало время исполнить Пророчество Драконов.

Как набожный сын Святой Церкви, король поговорил и с благословенным святым Киби, которому он подарил крепость Каэр Киби. Человек Божий простил гордому королю обиду, что была между ними из-за похищенной козы, и заговорил так, предвещая воинам Христовым великую победу над дикарями.

Они сожгли огнем убежище Твое в этой стране,

Они осквернили храм имени Твоего, —

вскричал он и еще сказал о том, что на сей раз пришло время ниспровергнуть сынов Анака. Король Мэлгон улыбнулся святому Киби и даровал отныне и до Судного Дня монастырю святого Киби земли, приносящие в год шесть бочек пива, хлеб и мясо. И кто будет соблюдать этот договор, того охранит Господь, а кто нарушит его, да проклянет того Господь. Аминь. Так записано в книге благословенного Киби.

Всю долгую зиму воины Гвинедда — и гвидделы, и бритты — пили свой мед в прекрасной крепости Деганнви в Росе. Громким было пированье. Громко возглашали барды здравицы над полными хмельного меда рогами, веселились свободнорожденные. За стенами прекрасной крепости волны набегали на широкий берет, рассыпаясь летучими каплями. Снежно-белые чайки с хриплыми криками взлетали к вершинам утесов на широких своих крыльях. Но пирующие у щедрого владыки, отважные и сильные, пили из хрустальных кубков мед и вино, оставив племя фихти скитаться по волнам серо-зеленого океана.

Затем, за две недели до Калан Май, Мэлгон Гвинеддский и люди его госгордда отправились к месту сбора войск у Динллеу Гуригон, где предстояло ему встретиться с сыном его Рином и вассальными королями Придайна. Этот памятный год был, как говорили, по счету триста тридцать вторым с тех пор, как Кунедда и его сыновья приплыли из Манау Гододдин на Севере, чтобы изгнать гвидделов из Гвинедда. Как записано в Хронике Гильдаса Мудрого, это был девяносто девятый год цикла Виктория Аквитанского, или, как говорят другие, тридцать первый год по Дионисиеву летоисчислению. Надо сказать, что было это пять тысяч триста шестьдесят семь лет от сотворения земли. Так считают ученые люди в монастырях, что тщательно записывают годы в таблицах, по которым вычисляют срок празднования Пасхи.

Такие люди знают все, что можно знать, уж в этом мы можем быть уверены. Они мало ценят бред тех, кто жует сырую свинину и лежит на шкуре желтого теленка. Что может знать Мирддин маб Морврин о семи словах, что были сказаны при сотворении земли и звездного полога над нею, или о ходе времени, или о поколениях королей? Ныне вся мудрость принадлежит бритоголовым монахам с их кривыми посохами и плащами с дырками для головы. Разве не так, о король? Уж, конечно, не для того, чтобы узнать мудрость Острова Могущества, пришел ты сюда и поднял меня из моего горседда, о король Кенеу Красная Шея? Впрочем, я ведь давно уже ушел из мира живых.

Но вернусь к моему рассказу, раз уж ты просишь. Даже если бы ты и не просил, все равно ты должен слушать, если ты разумен, о сын Пасгена! Мэлгон и домочадцы его ехали по прибрежной дороге через Тегайнгл к окруженному стенами Городу Легионов, что стоит на реке Диврдуи. Оттуда они отправились на юг, остановившись на три дня, чтобы покаяться в монастыре в Бангор Искоэд. Так доехали они до богатого края Поуис, что зовется Раем Придайна.

Тем временем остальные спутники Мэлгона ехали по дорогам предгорий, построенным Хелен Воинств во времена Максена Вледига[51], что вели через горы в земли Придери у Западного Моря. Там потребовали они, чтобы король Гвертевур Диведский отдал им один из священных камней, что лежат на вершине горы Пресселеу — дар земли Придери земле Брана. Старый король дал согласие, и вопящий камень увезли в крытой повозке, чтобы он мог сопровождать Дракона Осгрова в его походе против ивисов.