XI

УТРЕННЯЯ ЗВЕЗДА

Я стоял в лабиринте, не зная, где я и что со мной. Связь веков и очертания земли спиралью ушли из бытия, и мысли вихрем кружились в моей голове. Я шел по переходам, у которых не было ни начала, ни конца, в глазах у меня плыло, меня шатало как пьяного. Не спастись из Чертогов Аннона, если нет спасительной нити, но она выпала из моих рук, когда я схватился с Духом Оленя.

Шкура убитого быка раскинулась перед моим взором, как пустошь, безжизненная после того, как по ней прошли Три Красных Разорителя Острова Придайн, под ногами которых ни травинки, ни былинки не осталось и не вырастет ни через год, ни через семь лет. Эти пустоши населены — напастями, не менее жестокими, чем Кораниайд, гвиддил фихти[90] и сэсоны.

Но теперь я увидел, как они покрылись зеленью, столь же пышной, как луга Поуиса и Гвента в Калан Май, когда дрозд-деряба и желтоклювый черный дрозд громко распевают на деревьях и в кустах, чайки слетаются на распаханные борозды, а солнце бросает ласковые лучи на яркие холмы, долины и морские острова. Эта пора — мать поэтов и влюбленных, кинтевин, а я всегда был поэтом и влюбленным. Девятью семь раз сердце мое бешено билось от любовной тоски и страсти при виде этого преображения, при виде зеленых побегов орешника, от звонкого зова кукушки на высоких ветвях, чей тоскливый плач пробуждает дорогие и мучительные воспоминания о любви и юности.

Я поднял взгляд, чтобы посмотреть, что вызвало такое преображение, и узрел перед собой — тебя, с веретеном в руке, золотую, как лютик в ясном свете дня. Гвенддидд, золотая дева моя! Твои очи не уступают блеском солнцу на веселых волнах морских, и твои уста не уступят им улыбкой своей, а зубы белизной не уступят летящим облакам и чистому небу. И самые бесстыдные страсти вызывает во мне изгиб твоей нежной щеки. Зеленым было твое платье, золотая гривна была на нежной шее твоей, и пряди волос твоих были легче, чем бабочка, садящаяся на сладостный бутон яблоневого цвета.

Зелень и золото была ты, милая моя, и иссохшая земля не могла не возродиться под твоими стопами, зеленые побеги повсюду пробивались сквозь грубую корку зимнего покрова. Но искала ты — меня, измученного душой и телом. Ко мне шла ты, пока не оказалась так близко, что я ощутил тепло груди твоей над своим колотящимся сердцем. Твое прекрасное лицо смотрело на меня, и никогда не видел и не увижу я более взгляда, полного такой любви, дружбы и сочувствия, как тот, что вспыхивая в твоих теплых карих глазах, сковывая мое сердце и разум цепью более крепкой, чем хватка Духа Оленя.

О, сестра моя Гвенддидд! И хотя я не знал тебя доныне, мы двинулись навстречу друг другу, словно прошли рука об руку по мириадам поворотов того пути, который познал я со времени моего спуска в Иной Мир. Ты пришла ко мне, встала, ожидая, передо мной, и прекрасные твои карие глаза смотрели на мое измученное лицо с таким доверием и любовью, что сердце мое ослабло, и я чуть не упал без чувств.

Я видел прекрасных женщин при дворах и в замках королей бриттов и в местах еще более высоких. Я видел Крайруи, дочь Керидвен, Арианрод, дочь Дон, и Гвен, дочь Киурида, сына Кридона. Они прекрасны, прекраснейшие изо всех дев Острова Придайн. С наслаждением взирал я на их красоту, поскольку я — поэт и влюбленный, влюбленный во все прекраснейшие создания. Я спал в постели юной жены Эльфина маб Гвиддно и знал истому и соблазн — и ласки тоже, — которые наполняли меня такой всепожирающей страстью, о которой я не скоро забуду.

И несмотря на жестокую мощь этого знания, которое сжигает и пожирает, как огонь, пред которым все сущее распадается на элементы, я ведал и силу любви. Но любовь та была как гора для озера или волна для берега. Это была встреча, не единение.

Но теперь, моя Гвенддидд (ты возвращаешься ко мне, даже когда я всего лишь произношу имя твое — Гвенддидд, Гвенддидд!), твои карие глаза, и ласковая улыбка, и твои щеки с ямочками завели меня в темный коридор, которому нет ни конца, ни начала. Во все мое «я» вкралась любовь — сильнее той, что испытывал Кинон маб Клиддно к Морвидд, дочери Уриена, Касваллаун — к Флур, дочери Угнаха, и даже Друстан к Эссилт[91] среди стона волн на скалистом берегу Керниу. И я видел в твоих карих глазах, что и тебя с ног до головы переполняет такая же любовь. Я не ощущал ни боли, ни желания, которые чувствует мужчина, приближаясь к своей возлюбленной, просто нас обоих обволокло тепло, обернуло нас единым сияющим одеянием. Мы были едины плотью и духом — моя сестра Гвенддидд и я.

Так это было — помнишь ли, моя Гвенддидд, и будешь ли помнить? — как я привлек тебя к себе и поцеловал, а ты обнимала меня и целовала, и поцелуи твои были слаще сока яблок из садов Поуиса и теплее, чем лучи летнего солнца в зените, ласкающие их круглые розовые бока. И дерзко прошептал я в лабиринте Аннона в извилистую спираль твоего уха:

— Будем ли мы спать нынче ночью вместе, золотая моя?

Я не был так дерзок, как можно было бы судить по вопросу, поскольку я чувствовал, что ответ в нас обоих, стоявших, прижавшись друг к другу — двое в одиночестве бездны. Из далеких чертогов послышался шепот тех, кто живет в Анноне, но мы были только вдвоем, и ничто не могло потревожить нас. Ты не покраснела и не опустила взгляд, моя Гвенддидд, улыбнулась мне тепло и разумно и приподнялась на цыпочках, чтобы еще раз поцеловать меня.

— Почему я? — спросила ты сначала. А затем счастливо прошептала: — Да.

Затем — не то с укором, не то поддразнивая, посмотрела на меня так, что у меня дыхание перехватило, и добавила:

— Ты обещаешь не торопиться уйти от меня на рассвете?

Я прижал ее к себе и снова поцеловал. Трудно ли дать такое обещание!

— Я останусь с тобой и до зари, и после, милая моя. Я всю ночь напролет буду держать тебя в объятиях, и, думаю, ты первая устанешь от поцелуев. Я люблю тебя, Гвенддидд, арав эурвин.

— Ты не должен так говорить! — с упреком прошептала она. — Ты еще не знаешь меня. Но ты будешь спать со мной. Готовься же и приходи ко мне на ложе.

Я не ощущал ни тени стыда, ни страха того, что может принести нам утро, хотя такое часто чувствуют мужчины в ночи даже в головокружительный момент наивысшей страсти. Post coitum omnia animalia tristia sunt. После соития все живые существа печальны. Кто знает это лучше меня? Знание — моя дичь, но как часто в мгновения наивысшей истины похотливые образы и горячее желание врывались в мое сердце, с презрительной легкостью стирая всю мою драгоценную мудрость. Скажу тебе, что к стыду и, признаться, к тоске моей, я обнаружил, что все знания о звездах, и ручьях, и ветрах внезапно улетучились как раз тогда, когда я меньше всего этого ожидал или хотел. Все помыслы мои были только о ложе и спальне, вся мудрость моя была направлена на ласковую льстивую речь, из-за чего мое имя вошло в гнусную поговорку, и я летел с колотящимся сердцем быстро, как стрела Гвиауна Ллигада Ката, к нашему уютному гнездышку под желтым ракитником.

Затем (если я буду продолжать, то я забуду, о чем говорил) игриво и горячо задергалось распутство в моих штанах. И было ночное долгое странствие по гладким мягким равнинам, по двум округлым холмам с белыми склонами, и наконец невероятная теплая, влажная пещера с поросшим папоротником входом, ожидавшая ласкового прибытия тупоголовой крепкой змеи. Помнишь ли ты, что было потом, моя Ангхарат златокудрая, помнишь ли тот вечер, когда наши пальцы случайно встретились на кубке на пиру короля Риддерха? Долгие века земные пролегли между нами с той ночи, но мне не забыть ни единого движения, ни единого стона, ни шепота нашей краткой встречи.

Белые змеи сплетались в ночном уединении! Иногда это только один врезавшийся в память нежный изгиб тела или радостный шепот, от которого дыхание останавливается, а по сравнению с этим мои мысли — всего лишь дрожание змеиного язычка. Дородная Аван с блестящими волосами, племянница Брохваэля, — о, как ты посмотрела на меня, когда плащ соскользнул с твоих белых плеч! Ты стояла прямо, как копье у умирающего очага в приюте Майгена. Что подумали бы добрые монахи, увидев, что мы с тобой делаем? И Перуир, дочь друга моего Рина маб Мэлгона — о! Видно, от своего похотливого отца унаследовала ты бесстыжие выходки и скачки, и доброе это наследство оставил он тебе и мне на нашем утреннем ложе. Запахи твоих укромных мест чую я и доныне. Была ты бесстыдна, как Гвенхвивар, жена Артура, и не я, а ты каждую ночь исходила желанием и страстью, объятиями и ласками.

Теперь, в моем безнадежном изгнании, в снегу по бедра, с сосульками в волосах, чего бы не отдал я за одно-единственное такое чародейство, более губительное для моих чувств даже при мысли об этом, чем любое, что своим искусством вызвал Мену маб Таргваэдд? И все же — когда я сам мог продлить колдовство свадьбы или незаконной любви — что сделал я? Когда я проснулся рядом с тобой — теплой, сонной, услышал страстный полушепот из уст, с которых я без конца срывал поцелуи всего лишь три часа назад, увидел белую грудь, выскользнувшую из-под нашего смятого одеяла, о чем я думал? Я думал о книгах и учении, спорах друидов и советах королей. Я думал о том, что излилось из Котла Поэзии. Холодная и жестокая ясность ума заставила меня на бледном рассвете бежать с твоего ложа, трусливо заменив пламя, что всего несколько часов назад освещало наши утехи под покровом тьмы, жалкими огарками вины и жалости.

Может быть, это непрошеное озарение есть всего лишь одна из мук, которые терзают того, кто идет по трудному пути, что ведет через мысль и учение к освобождению духа из уз плоти, к достижению пророческого видения и ауэну темного бодрствования поэта Нет у него своего собственного мгновения, но у него должна быть видимость самопознания: полного ненависти, разрушительного и прожорливого, как Кат Палуг.

Но почему говорю я теперь обо всем этом? Не одну ночь провел я в любви со своей сестрой Гвенддидд, и восторги нашей встречи в тайном чертоге Аннона были отнюдь не мимолетны. Ни сам Талиесин, ни Талхайарн, отец размышлений, не смогут описать словами той любви, обожания и единства тел, сердец и разумов, которые мы пережили в ту ночь. Но я должен описать все словами как могу, чтобы ты, слушающий меня, понял, что я, Мирддин маб Морврин, знал радости мира земного и подземного — но счастье этих радостей смертные познают лишь мельком, как отражение в спокойных водах озера, тенью ястреба в лучах солнца, прежде чем приходят они к стеклянным вратам Каэр Сиди.

Ты смеешься сейчас, король, над моим изнуренным старым телом, над моей жалкой бороденкой, над моей пустой сморщившейся глазницей. Я обречен скитаться под голыми ветвями Леса Келиддон среди заснеженной пустыни времени: ветер холоден, и темное небо низко нависает над болотами, тростники высохли, и сломанные их стебли торчат из замерзшего озера, холодно ложе рыб под ледяным щитом. Меня преследует злоба Риддерха Хэла, меня травят, как волка в горах, всадники Гвасауга, гнетет меня горе оттого, что виновен я в смерти сына Гвенддидд. Страстное сердце ведет к страданиям.

Смейся, ежели тебе угодно, дураки любят смеяться — некогда я носил золотую гривну и пурпурный плащ, и меня чтили превыше всех поэтов при дворе Гвенддолау, сына Кайдиау И больше, больше, чем когда-либо за все то время, когда я еще был в здравом уме, лежал я под нежной моей яблонькой в алом цвету, что растет на речном берегу в зеленой долине Арклуйд. А рядом со мной была прекраснейшая из девушек, нежная, царственная и шаловливая. Была она для меня прекраснее, чем очаровательная Бранвен, дочь Ллира, которую приплыл в Аберврау вымаливать Матолх во главе всех воинов Иверддон, краше прекрасной Эссилт, по которой тосковал и ради которой умер Друстан за далеким бурным морем Удд. Ныне не любит и не привечает меня Гвенддидд, как прежде, когда поднимала она ко мне лицо для поцелуя в тени нежной яблоньки. И первоцветы, что были у нее под головой, под золотисто-каштановыми кудрями, не так сверкали, как ее глаза, смотревшие в мои.

В Чертогах Аннона встретились и поцеловались мы. И с мгновения первого нашего поцелуя понял я, что любовь, которую мы с Гвенддидд испытываем друг к другу, так же глубока, как хмельной напиток, что течет из Рога Брана Галеда, изобильна, как богатства Корзины Гвиддно Гаранхира, и неистощима, как еда на Блюде Ригеннидда Священника. Через все мои жизни во все времена — прошедшее, настоящее и грядущее — пронес я первый глоток весны — слаще белого вина, живительнее Источника Каэр Сиди. Из глубин моего существа бил этот темный, глубокий, зеленый, волнующийся океан чувств, отпечатком которых был наш первый нечаянный поцелуй. И этот поцелуй во тьме был для меня дороже всех Тринадцати Сокровищ Острова Придайн, о моя Гвенддидд!

Моя Гвенддидд пошла к своему ложу, и, когда я разделся и пришел к ней, я увидел, что она лежит в рубашке под одеялом. Ее прохладные руки тотчас обвились вокруг меня, и я увидел, как слезы набежали ей на глаза, когда ощутила она рваные раны, уродовавшие мое истерзанное тело, кости, обнаженные, как ребра верши для раков. Как мать, приподнялась она на локте, лаская мое изломанное тело, целуя каждую открытую рану и ласково шепча нежнейшие заклинания. Я чувствовал, как зарастают под ее мягкими прикосновениями раны, и, покрытый ее поцелуями от макушки до пят, я исцелился, ощутил, что снова становлюсь юным и здоровым, как в те дни, когда я блистал в золоте и пурпуре при дворе господина моего короля Гвенддолау.

Жизнь снова заструилась в моих жилах, как весенняя талая вода. Теперь я приподнялся рядом с Гвенддидд и, взяв в руки ее кудрявую голову, осторожно уложил ее на подушки. Невозможно рассказать о длинной, как столетие, ночи, полной поцелуев и ласк, и о ленивом сером рассвете. И все же у меня есть привилегия поэта заключать такие мгновения в вечности строф, летящих на крыльях звездного ветра, связывающих нас через века, как двух лебедей, скованных серебряной цепью.

И когда наступил миг единения, наши тела стали единым телом, слитые в тепле и влаге, одно семя было внутри нас, равно как и сами мы возникли из единого семени и были вскормлены единой грудью. Как наши нагие теплые тела сплелись воедино в смятении сладостных чувств, так и наши сознания слились в одно. Как будто земля и небо снова стали одним целым, как в прежние времена, до того, как человеческая самоуверенность привела к их разделению. Мы растворились во времени, у которого не было ни конца, ни начала, ни матери, ни отца, ни сестры, ни брата, ни пола, ни рода, ни девяти форм элементов. Мирддин больше не был мужчиной, а моя Гвенддидд больше не была девушкой, мы были мужчино-женщиной, элементом девяти форм элементов были мы.

Длинные змеи сплетались и извивались, неотделимые друг от друга, как те, что на моем посохе. Долгой была борьба, то Красный Дракон оказывался вверху, то Белый, покуда Красный не одолел Белого, исполнив Пророчество Придайна, родившееся из этого союза. Вставало красное солнце, и бледная луна в нежной своей красоте уступала жаркой мощи рассвета, бросая бледный луч на копну красно-золотых волос моей возлюбленной.

Нисхождение в мировую пещеру и соединение с Гвенддидд вернуло меня в пучину хаоса, который существовал до того, как был сотворен мир, в хаос утробы моей матери, и все сущее на некоторое время вернулось к своему началу. Мы были наги и свободны, и в нашем любовном шепоте рушились все законы. Мы были близки к тому, чтобы раствориться в смерти, — и все равно это был миг возрождения и творения. Так и будет, когда в конце наших жизненных трудов мы подойдем к вечному пристанищу Каэр Сиди. Там, как говорят, есть дом, в котором прислуживают женщины редкой красоты, где готово ложе для каждой четы, даже трижды девять лож.

Минул долгий миг бреда. Мы лежали на боку, с глубочайшей нежностью глядя в глаза друг другу. Теперь земля и небо разделились, хотя и оставались неразделимо связаны Древом, что растет от Земли до Небес. Идя путем этого Древа, достиг я озарения. Кончилось мое единение в запахе и чувствах со зверьми, среди которых я плясал и рычал в нашем ритмическом прохождении по лабиринту. Я стоял прямо и твердо, подняв голову навстречу свету. В тебе, бесценная моя Гвенддидд, я искал и нашел обретение и понимание. Я обрел ясность видения, холодную, как водопад, парящую, как ястреб-перепелятник, широкую, как полуденный свод небес. Ты дала мне все это, возлюбленная сестра моя, ты вывела меня из Бездны Аннона, в которую я свалился и чуть было не погиб там. Все воды Океана не смогут вымыть из памяти моей ни единого слова, ни единого движения. Ах, как же это мучительно сейчас!

Теперь сестра моя Гвенддидд вывела меня невредимым из логова Духа Оленя. Я единственный изо всех людей проник в Чертоги Аннона и снова вышел на свет. Но без помощи Гвенддидд, чистой моей светлой звезды, я целую вечность проблуждал бы в его извилистых туннелях, запутался бы в его паутине, где в самом ее сердце сидит кровожадный паук. Первый раз она склонилась поцеловать подушку, на которой еще оставались вмятины от наших голов — мы пролежали всю эту долгую, как жизнь, ночь уста к устам. Затем она взяла мою руку и, приложив палец к губам и с улыбкой глядя в мои глаза, повела меня к двери нашего чертога.

Я уже говорил, что, когда сестра моя впервые подошла ко мне по шкуре убитого Духа Оленя, она несла в белой своей руке веретено, на которое был намотан клубок белого льна. Льняная нить лежала на каменном полу, уходя прямо во тьму. Так пошли мы по извилистым коридорам и крутым лестницам. Мне показалось, что, пока мы шли, мы не замечали времени, поскольку я то и дело видел какие-то мрачные каменные скелеты, вросшие в стены, или нарисованные на камне изображения, которые мы уже точно проходили.

Но я верил моей Гвенддидд, и вместе с ней я не мог заблудиться никогда Пожатие ее руки, казалось, говорило мне, что она понимает мои мысли и просит меня успокоиться. И пока мы шли, клубок льна вертелся на веретене, свивая нить в запутанные узлы, замысловатые, как лабиринт, по которому мы брели. Мне пришло в голову, что по узлам можно запоминать повороты, которые мы прошли, и предугадывать, что впереди. Я глянул на свою милую златокудрую деву, чтобы посмотреть, так ли это, и она ответила мне лучистым взглядом, давая мне то знание, которого я искал.

Веретено Гвенддидд сияло во тьме, как серебряная тропа Гвидиона, и по этой тропе мы шли вдвоем. Сколько веков или лет шли мы по этой тропе — трудно сказать. Тяжек был путь, и мы с моей сестрой устали. Но с болью в сердце своем смотрю я в прошлое, на нее. Между мной и Гвенддидд ныне пропасть. Пропасть между нами пролегла после того, как убил я Гвасауга, и один скитаюсь я в засыпанном снегом лесу среди волков. Что бы я не отдал теперь, чтобы вернуться туда, танцевать рядом с тобой, держать в руке твою податливую руку, прижимаясь к твоему округлому боку, глядя в твои ясные глаза! Но между нами океан времени, и пересечь его я не в силах. Как и забыть.

Мы понимали, что путь наш близится к концу, поскольку мы прошли все Двенадцать владений Аннона и лен размотался до конца. По числу узлов и сплетений можно было понять, что длина нити соответствовала числу, содержащемуся в квадрате РОТАС — САТОР, и если просчитать его до конца, клубок тоже смотается полностью. Тогда, подумал я, он снова начал бы разматываться — за такое же время и так далее, покуда клубок будет вращаться на веретене.

Холодно, холодно было в коридорах Чертогов Аннона, но я завернулся в вонючую шкуру убитого чудовища, и еще теплее — гораздо теплее — был жар любви моей сестры Гвенддидд Ах, рассказывай я об этом сотни раз, я не смог бы поведать о всей моей любви к тебе! Все заклятья друидов и чары не смогут изгнать ее, даже колдовство плаща самого Манавиддана маб Ллира[92].

Вокруг нас в извилистом туннеле звучали смех и пение, сладкое, как звук зачарованных струн Арфы Тайрту. Обернувшись, я увидел в темноте череду веселых гуляк, следующих за нами, весело скачущих, как обезьяны, легких, как серебристые змейки, что скользили между ними. Там были барсуки, лисы и шелковистые куницы, что живут в священном кургане Динллеу Гуригон. Среди извивавшейся толпы скакали чудесные звери бездны — ящерицы с острыми когтями, толстобрюхие драконы, златощетинистые вепри и прочие странные твари, слишком многообразные, чтобы их описывать.

Этими тварями повелевала гармония танца. Мы все — змеи, звери или люди — были пьяны, безудержны и веселы. Мне казалось, что множество бешено веселившихся тварей были людьми, надевшими личины, и даже я, Мирддин маб Морврин, был в оленьей шкуре и носил на голове рога. Одна лишь Гвенддидд, прекрасная и улыбающаяся, что шла впереди нашей приплясывающей толпы, принадлежала к роду людскому, богами порожденному потомству Дон. Я весело смеялся, и в ее прекрасных глазах, как в глубоких и спокойных карих озерах, смотрящих из-под навеса скал на летящее небо и рваные облака, отражался мой безудержный смех.

Мы спаслись из гибельного места, из закрытого лабиринта Духа Оленя, из извивов которого нет спасения, в котором все время возвращаешься к тому месту, из которого начал путь. Hie inclusis vitam perdit. Мудрое водительство нити Гвенддидд указывало нам путь наверх, к ясному свету. Это любовь, ослепительно белая звезда, вела меня извилистым путем вверх по спиральной лестнице. Извивы зачарованной спирали проводили нас через все сущее, через бытие, которое поддерживаешь Ты Своей Верной и Твердой Рукой, о светлый владыка искусств и ремесел.

Путь вился по змеиным изгибам ракушек, искривленным волокнам деревьев, жилкам насекомых. С неуклонностью обрядового хода путь проходит по тончайшим клеткам живого праха, живым частичкам, мечущимся в первозданных водах, поднимался по бугристым мускулам человека, окружающим каждый орган защитой крепче стен королевской твердыни. Нескончаемы повороты этой реки, что огибает королевские замки, поток океана, омывающего края Каэр Сиди. Вечная стремнина несет в своем семени энайд, которым передается по череде рождений и возрождений человеческий разум.

Время все меняет, а разве волнистая шелковистая нить Гвенддидд не есть путь времени? Время само по себе не в силах разомкнуть вечный круг нашего бытия, но, будучи важным элементом среди девяти, оно изменяет криволинейный ход творения. Таким образом, оно не пожирает собственный хвост, как разрушитель Адданк, опоясывающий землю, а идет по спирали вроде тех, что начертаны на гигантских монолитах гробниц наших праотцов у Западного Моря, или как золотисто-рыжие кудри за белым ушком Гвенддидд.

Но тем, в ком живет благословенный дар ауэна, тем, кто жует сырую свинину для вдохновения, тем дано видеть, что этот туннель, пусть и бесконечный, проходит по спирали вокруг себя самого. Восхождение к Середине тяжко, но не так долго для того, кто находит путь. Преграды между чередой поворотов прозрачны для тех, кто видит, для тех, кто спит на шкуре желтого теленка. Перенесенные их ауэном в Середину, они наблюдают бесконечную череду событий, что развертывается перед ними так же ясно, как в стеклянном сосуде провидца.

Людей удивляет, что я, Мирддин маб Морврин, тот, что выступил против Гуртейрна Немощного перед Драконьим Прудом, во времена внуков Гуртейрна творил чары для императора Артура и что три долгих царствования спустя после Камланна я все еще пел пред королем Гвенддолау при его дворе на Севере. Но я видел больше, куда больше, чем это, — я тот, кто был в Каэр Невенхир, когда вели жестокую войну травы и деревья, тот, кто был заточен в крепости вместе с Диланом Аил Тон, тот, кто был тяжко ранен Горонви из Долеу Эдриви.

Но если бы они видели то, что видел я, они перестали бы дивиться. Есть длинная дорога, и дорога эта — все дороги, по которым они проходят. Это прямая и пыльная дорога, по которой друг мой Руфин марширует со всеми своими легионами — от основания Города до рождения Христа-Мабона, через коронации консулов и императоров. Это и дорога ненавидящих меня черных монахов Майвода с их хрониками, простирающимися на сорок лет и сорок и четыре.

При дворе короля Риддерха, у пылающего его очага издеваются они надо мной, бездомным странником Леса Келиддон, спутники которому только дикие олени да волки Пустошей Годдеу. И все же что есть их путь? Одна лишь линия без конца и без начала, а впереди — окоем, до которого не дойти. Наша с Гвенддидд спиральная лестница — вращающееся веретено, что проходит по всем изгибам. Она соединяет блистающий Гвоздь Небес с Головой Брана, что зарыта в Пупке Острова Могущества. Это Древо, чьи корни распростерлись по земле, а ветви закрывают небо.

Козы обгладывают кору с его подножья, и рога их растут кольцо за кольцом год от года. Говоришь, как даты в календаре носящих рясы? Ага! Действительно, они нарастают год за годом, и кольца отмечают каждый прошедший год. Но внутри рога есть спираль, и есть еще внешняя образующая спираль, более крупная, и большая является совершенным отражением меньшей.

Посмотри на раскидистые рога оленей, что горделиво ревут на вершинах горы Невайс, вознесшей свои острые пики к небесам. Что ты увидишь? Истерзанные ветви нагого вяза на ветру? Идем со мной, где в холодном Лесу Келиддон я объедаю вместе с моим стадом лишайники с засыпанных снегом валунов. Присмотрись — извилистые отростки на рогах оленя растут не просто так — в их изгибистых объятиях лежит совершенство сферы.

Так спиральная лестница объемлет все сущее в девяти формах элементов. Вокруг Древа, что связывает нас в пустоте времени и пространства, поднимаются по теплому пути правой руки солнца жимолость и хмель, полевой вьюнок ползет по темному колдовскому пути левой руки, а жесткие стебли красавки вьются то в одну, то в другую сторону. Возможно, в этом лежит не единственное понимание всего этого, ибо и оно имеет разную природу — то левой руки, то правой.

Не важно! Хотя мы в дороге ни разу не глянули друг на друга, спиральный путь бежал параллельными нитями с веретена Гвенддидд, и не Привратнику было смотреть на их цвет. Мы шли вокруг ее светящегося веретена, пока клубок не размотался и снова не начал сматываться. Теперь ты знаешь достаточно и даже более чем достаточно о том, что я видел, пребывая на голой вершине горы. Нетрудно догадаться, что веретено Гвенддидд есть то же самое, что и великий Путь Гвидиона, звездный венец небес. По его усыпанному драгоценными камнями поясу катится золотая Колесница Бели, величественного косматого льва небес, а светильники неба пляшут блистающими спиральными кругами в чертогах пустоты. И когда Колесница Бели завершит свой круг по Пути Гвидиона, окончится год мироздания.

Извивающийся ход нашего танца подходил к концу. Мы, погружавшиеся в глубокие подземные реки смерти, ныне вышли на свет, что озарял вершины гор. Опасливо оглянувшись через плечо, я увидел, что теперь за Гвенддидд следовал я один. Пестрая толпа, что согласно кружилась вокруг нас, отстала один за другим на этом мучительном подъеме. Их личины остались на лестнице, они снова обрели звериный вид, обросли космами и чешуей, которые пытались сбросить. Остальные, менее удачливые, сползли назад в бездну, порхая, как летучие мыши, что верещат под крышами залов мертвых.

Я один остался в живых. И не благодаря своему мастерству или знаниям, а благодаря спасительной руке девы, которая жила в самых темных закоулках Бездны Аннона. Это она дала мне сил победить ужасного Духа Оленя, это она вывела меня извилистым путем в верхний мир.