Ну а Москва? Может, стоит подумать о ней так: это пир, где много званых, да мало избранных. Или так: это она выбирает, а не ее. И наконец, что за бред, будто город, куда посылают и где выросла, немыслим для жизни? Поезжай в Сибирь, что ли!
      * * *
      Разговаривая с девицей, я страдаю больше, чем она. Ощущение неловкости, глупости, бессмысленности происходящего. Вопросы шестнадцатилетней, может, даже четырнадцатилетней инфанты голубых кровей. Редкостная - но, увы, случившаяся - наивность.
      Искомое - не смысл жизни, не профессия, а Москва.
      Единственное, что утешает, - замуж ради Москвы все же не хочет. Достижение цели любым путем пока неприемлемо.
      Я вздрогнул: а ведь знаю я юных провинциалок, которые ради московской прописки и замуж выскакивают, и по лимиту устраиваются - дворничихами, почтальонами.
      Наивное, возможно, детское - в Москву, в Москву! - сливается с жестоким, прагматичным - любой ценой! Увы, инфантилизм в смеси с прагматизмом - жутковатый коктейль, и следствия опьянения им нами еще до конца не поняты.
      Однако - и вновь увы! - именно такой инфантилизм, на мой взгляд, активно, как грибок какой, поражает наш нынешний молодняк. Детскость и расчет, жизненное неумение и умственная опытность, леность к положительным поступкам и оголтелость желаний, неумение работать, с трудом достигаемый профессионализм и немедленное требование высших благ.
      Фигурально моделируя инфанта наших дней, я бы изобразил его так: в почве, на которой стоит он в крепеньких башмаках, между подошвами его проходит трещина, и трещина эта тем шире, чем больше разница между его возможностями и желаниями.
      Если не постигнет он, если не помогут ему близкие или даже вовсе чужие люди понять, что энергия жизни таится в единстве столь важных категорий - возможностей и желаний, трещина обратится пропастью и он рухнет в нее.
      Рухнет!
      Ибо правая нога должна точно знать, чего жаждет левая.
      Но как возникает незрелость?
      Грамотен ли сам вопрос? Уверен - да.
      К сожалению, незрелость, как и зрелость, образуется определенным образом. Незрелость, на мой взгляд, не отсутствие положительных достоинств, а присутствие отрицательных, тоже, как и зрелость, воспитуемых, создаваемых, порой трудом не менее тяжким и потным, чем тот труд, каким создается зрелость.
      Только одна оговорка. Труд этот, эта работа, как правило, обманчиво искренни, ибо они желают добра ребенку. А потому, как всякий искренний труд, - незаметны.
      К примеру, во многих семьях сегодня резко возросла, если можно так выразиться, человеческая прослойка между жизнью и ребенком. У дитяти есть не только родители, но еще и бабушки, дедушки, прабабушки и прадедушки, дядья и тетки, и все - что любопытно - желают ребенку добра, пекутся о нем, заботятся с энергией - а порой и яростью, - достойной лучшего применения. Ребенок как бы укутан в толстый слой ваты, пробиться сквозь которую к реальной жизни бывает не так-то просто. По крайней мере для этого надобно прилагать усилия. Ближайшие родственники становятся для сегодняшнего дитяти городского происхождения - особо подчеркиваю именно это обстоятельство - своеобразными амортизаторами, смягчающими ушибы. Удается это, конечно, не всегда, не при любых обстоятельствах, но в массе - удается, а потому явление это настала пора и назвать, и типизировать, и подвергнуть пристальному анализу.
      Между инфантом и действительностью - сильно, прямо скажем, полегчавшей - советы и настоятельные рекомендации не только папы с мамой, но и бабушки с дедушкой, часто, кстати, еще работающих и занимающих в семейном укладе позиции более значительные, нежели родительские, а там и многоопытных прабабушки и прадедушки, и обильной родни, и множества знакомых, которые и то-то знают и там-то значат.
      Расшифруем этот тезис. Вначале о жизни.
      Под полегчавшей действительностью я подразумеваю и улучшение условий жизни, и повышение материального благосостояния, и высвобождение времени и ума на другие заботы. Собственно, к этому и стремится наше общество.
      Давайте вспомним ситуацию тридцатилетней - не такой-то и далекой давности. Отдельные квартиры - редкость. Продолжительность рабочего дня куда большая, нежели теперь. Уровень благосостояния - низкий, послевоенный, страна залечивала тяжкие раны. В "детском мире" - немало послевоенного сиротства, хулиганства, причем хулиганства с совершенно очевидным диагнозом: отец погиб на фронте, а мать, выбиваясь из сил, тянет семью, зарабатывает насущный кусок.
      Теперь ситуация совсем иная. Люди живут в отдельных квартирах (подавляющее большинство), во многих семьях происходит накопление материальных средств (я имею в виду не только "среднеинтеллигентную" городскую массу, которую в старые времена, не придавая этому словечку нынешнего обидного смысла, называли обывателями, но и рабочие семьи, заработки, а значит, и достаток которых значительно возросли и продолжают возрастать), у родителей появилось больше свободного времени, семьи стали малодетными, но более многолюдными за счет старших членов семьи, и, таким образом, возник целый пласт, где среднегородской ребенок взят в осаду.
      Его опекают. Над ним шефствуют. Ему внушают.
      Каждый шаг отрока расписан, каждому слову он обучен. Его чистят и драют с утра до вечера, движимые самыми добрыми намерениями: вот мы страдали, лишались того и того, так пусть дитя наше идет не круговым, а прямым путем, спрямляя дорогу к истинной цели.
      При этом цель может избираться и достойная, а может лишь казаться достойной, ибо означение целью труда нефизического, высокооплачиваемого, престижного есть не что иное, как деформация нравственности, надругательство над моральным содержанием юной личности. Но оставим пока эту сторону, скажем пока лишь о самом механизме самостоятельности, точнее, о механизме, при котором самостоятельность эта сдерживается. Обилие родственников, беспардонно вмешивающихся в жизнь ребенка и подростка, вредоносно. Тут не только 17-летняя Жанна д'Арк или 16-летний комполка Аркадий Гайдар немыслимы, тут и в двадцать лет охотно повторят, что руки перед едой нужно помыть с мылом, и расскажут, как это удобней сделать.
      * * *
      Однако главное, что формирует незрелость, - неверно расставленные целевые акценты. Трудно сыскать родителей, которые желали бы дитяти своему худа. И тем не менее стала распространенной драматическая, на мой взгляд, ситуация, когда именно близкие - родители, бабушки и прабабушки, дядья и тетки - умышленно трансформируют мировоззрение ребенка таким образом, что он уже к поре своей ранней юности приходит полностью разочарованным.
      Вот одно письмо, бесспорно, трагическое.
      "Я - единственная в семье. Мои родители работают на высоких должностях. С нами живет бабушка. Мне 19 лет. Я нигде не учусь, не работаю. Почему? Неохота! Мне скучно. Я смотрю на мир с нескрываемой зевотой. Мне скучно, когда я кручу "фирменные" диски, слушаю свой видеомагнитофон, разговариваю с друзьями по телефону, разъезжаю по городу на собственных "Жигулях" (его мне подарили на мое 18-летие). Мне многие завидуют: у меня семь джинсовых костюмов, костюмы из замши, велюра, дубленка, сапоги, туфли... Им завидно, а мне все это надоело. Мне лень жить, лень что-либо сделать. Всю работу по дому делает бабушка. Ей 85 лет. Мне всегда делается страшно, как я подумаю, что она ведь скоро умрет. Но мне ее не столько жалко, сколько я ужасаюсь от мысли, что потом всю работу мне придется делать самой. У меня часто бывают конфликты со своими. Ругают из-за того, что я не учусь, не работаю, но я привыкла их не слышать.
      Посоветуйте мне: как мне быть, как развеять тоску?
      Иродя".
      Более об Ироде ничего не известно. Однако без большого труда можно поставить верный диагноз: "высокодолжностные" ее родители не сумели внушить своей дочери нравственно необходимую жизненную цель.
      Не исключаю такой модели: вначале дочку баловали подарками, именно подарок, вещь, предмет стали формой выражения родительских чувств и приучили девочку к мысли о том, что это какая-то, пусть не конечная, но цель.
      В детском коллективе - детский сад, начальная, а потом и средняя школа, - при попустительстве, а порой и невежестве педагогов, самих склонных к подобным умопостроениям, происходит обнаженное копирование верхушек взрослых взаимоотношений. Причем если в реальных отношениях взрослых важнейшее место занимает работа, то под верхушками этих отношений я подразумеваю результаты труда: плата, деньги, затем уровень благосостояния, подъем которого кое-где превращается в имущественное состязание - у кого что есть, какого качества и происхождения.
      Верхушки эти следует всячески укорачивать. Глупо возражать против роста благосостояния, но еще глупее утрировать престижность вещей, создавать их мнимую престижность. Для детей - все видящих, все слышащих, все понимающих и принимающих как подлинную ценность - такое состязание просто-таки губительно.
      И пусть мать, раздобывшая небывалую кофточку, пусть отец, примеривающий импортный костюм, не забывают ни на секунду значение всякого, походя брошенного ими восхищенного словца. Не только словцо, всякое междометие, каждый вздох при этом имеют педагогическое значение.
      Можно и примерить кофточку, и полюбоваться вещью, дело это житейское, надо только придать новым вещам то значение и смысл, для коего они созданы: "Хорошо, теплая кофточка, надену, когда похолодает", "Новый костюм нужен, потому что старый пообносился", Но если новым покупкам петь аллилуйю, а доставая их, до красного накала доводить телефонный аппарат, если лезть из кожи, повторяя при детях, что вот у Ивановых-то эта вещь давно есть, а я глубоко несчастна (несчастен) оттого, что у меня ее нет, тут конец ребенку.
      Дети одинаковы, точнее - равны. Они равны и одинаковы - перед добрым и перед худым. Дети поначалу походят на промокашки: впитывают в себя все, что грамотно или безобразно написано родителями.
      Так вот Иродя - ну и имечко образовали из обыкновенной Иры! В детском саду, в школе полюбила ложное чувство превосходства, которое якобы дает ей новая импортная вещь, но по неумности ли, темноте ли, черствости родители, словно костерок какой в душе девочки, распалили огонь стяжательства, вздули пламя, веруя, что творят добро, а семь джинсовых костюмов да дубленка, оказывается, не спасают души.
      Для души-то в вещах жизни нет. А коли так - жизнь бесцельна. Мелкие цели в форме дефицитных вещиц большой целью - целью жизни - стать не могут. Иродя это поняла, она в отчаянии, наверняка ее родители хватаются за голову, что делать с девушкой, - а приходит ли в ум: сами виной-то всему, старшие! Родные, самые близкие и самые, без спору, любящие.
      Вообще "материальное соревнование" вредоносно своей косвенной наступательностью. Изобретенное, кстати, не у нас, а в буржуазном государстве, состязание это подкупает очевидной доступностью всем и каждому. В человеке точно пробуждают дьявола, дьявол этот шепчет на ухо: чем ты хуже, вон, у того на голове мохнатая шапка, удобно, тепло, а потом все оборачиваются, проявляют интерес, достань любой ценой, и станут оборачиваться на тебя. Человек лезет из кожи, отказывает в необходимом, достает, и на него действительно оборачиваются. За шапкой приходит очередь дубленки, еще и еще чего-то. Обычная вещь, тряпка, созданная человеком для абсолютно утилитарных целей, начинает оттеснять истинную цель, личность утрачивает духовность, порой способная преступить закон ради престижной шапки - сорвать ее с головы другого или где-то украсть, чтобы "законно" обрести искомое.
      "Вещизм" опасен тем, что близостью самого труднодоставаемого имущества, возможностью добиться материальной псевдоцели отодвигает на второй, а то и десятый план цели более сложные, достигаемые труднее, а пуще того - цели внешне малозаметные. Стать добрым для такой личности вообще не цель, а глупость и смехота. Такая цель, как высокий профессионализм, может рассматриваться не как важный и в чем-то конечный пункт, а как средство для достижения цели материального порядка.
      Иными словами, в человеке, как несущие балки в здании, изгибаются, деформируются главные нормы человечности и здравого смысла.
      Радость любимого дела? Это что-то неконкретное вообще для такой личности. Вот заработок, сумма, это да. Товарищество - оно не понимается иначе, как круговая порука, как коррупция. Сострадание? Любовь? Даже эти вечные чувства утрачивают свою первичность, если человек воспитан под знаком, простите, шмоток.
      Письмо Ироди - это письмо задумавшегося, пришедшего в тупик человека. А сколько таких, что, находясь в тупике, об этом счастливо не ведают? И сколько таких, кто отвергает любые сомнения, забравшись в этот, внешне уютный, тупик?
      * * *
      Вот еще одно письмо.
      "...У меня был дедушка - я его очень любила, но в то же время он меня ужасно "раздражал". Своими рассказами о войне, о том, что мы обязаны им (старшему поколению) всем, но самое главное - своими нотациями о морали и нравственности. Он считал (в прошлом году он умер), что я веду беспорядочный, вульгарный образ жизни, что я гублю себя, свои "выдающиеся" способности к точным наукам. А я так не считала и не считаю! Чтобы было понятно, поясню.
      С младших классов у меня были довольно большие способности к математике, а затем и к физике (это не мое мнение, это мнение учителей и моих родителей). Но в классе 7 - 8-м я поняла, что учеба не главное в жизни. И к этому времени, как говорится (без ложного стеснения), я пышно "разневестилась". Учить уроки я постепенно перестала, у меня появились новые друзья и подруги, совершенно иного склада, чем те, с которыми я училась в классе, хоть я и кончила 10-й класс в ранге одной из лучших учениц (по успеваемости). И моих "выдающихся" (это всегда говорили моя учительница математики и дедушка) способностей хватило, чтобы поступить в университет, куда, кстати, я совершенно не хотела поступать. Просто я уступила настояниям мамы, которая мнит увидеть меня в будущем научным работником. Ну, это небольшое отступление.
      Так вот, с новыми друзьями я стала весело проводить время. Научилась курить, пить, одеваюсь, безусловно, высший класс, учусь в университете лишь бы как, мобилизуюсь лишь во время сессии, чтобы сдать экзамены на стипендию. Но я стараюсь сдать более-менее прилично вовсе не из-за стипендии как таковой (карманных денег у меня всегда достаточно), а просто из-за престижа. Конечно, уровень людей, с которыми я общаюсь, чрезвычайно низкий. Интересы ограничиваются новыми модными дисками и количеством американских джинсов. Но, разумеется, встречаются в нашем кругу и люди с высокими духовными потребностями. Но они либо постепенно деградируют, либо "откалываются" от нас.
      И мой дедушка страшно переживал за меня. Что я так неразборчива в друзьях, особенно парнях, с которыми часто запираюсь у себя в комнате (по самым скромным приблизительным данным их у меня перебывало не меньше двадцати), что почти не читаю книг из нашей домашней библиотеки (несколько тысяч книг), а ношу домой всякую "пошлятину", что не питаю никаких абсолютно родственных чувств к своему шестилетнему братику, что не слушаю родителей, а только тяну с них деньги... Но если мне так хочется жить! Если только так я представляю себе свое существование! Ведь я поступила в университет, чего вам еще надо, я выполнила вашу просьбу, теперь оставьте меня в покое, как хочу, так и провожу свое свободное время.
      Да, я знаю, что "человек - сам кузнец своего счастья", как говорит, по-моему, Горький, человек должен сам заниматься своим воспитанием, и все-таки мне нравится моя беспорядочная жизнь! В глубине души я хочу, конечно, встретить человека или какое-либо обстоятельство, которое круто изменило бы мою жизнь...
      Иногда меня грызет совесть. Вот мать с отцом работают с утра до ночи, в сущности, на меня и братишку, а я, что я даю взамен? Только и знаю, что в ателье, потом на маникюр и на вечеринки. Одежда требует столько денег, что я даже иногда поражаюсь, где мама берет мне две сторублевые бумажки каждый месяц? Может, я никогда не работала в жизни и поэтому не ценю их труд?
      Наверное, я элементарная эгоистка. Почти всегда дома меня все раздражают: братик - своими капризами, дед выводил меня из себя своими замечаниями, которые не смели делать мне родители, а мать с отцом - своим размеренным, тихим образом жизни.
      Теперь некому делать мне замечания, и я не знаю, будет ли перелом в моей жизни. Иногда я ненавижу себя за отвратительный образ жизни, но чаще я бездумно предаюсь всей этой мещанской среде, в которой я обитаю, и это мне нравится.
      Мне нравится, что меня считают "своей среди своих", что я пользуюсь успехом у молодых людей, что я не знаю стеснения ни во времени, ни в деньгах... но боже мой, как все надоело!
      Помогите мне разобраться в себе и в людях.
      Я писала предельно искренне, извините, если есть стилистические и орфографические ошибки.
      Память дедушки для меня сейчас, конечно, свята, он окончил войну в ранге капитана и имел много наград. Я чувствую, что во многом он прав, но никогда, по-моему, не изменю своего образа жизни.
      С уважением А. В. С., Караганда".
      Бедная Вера Павловна эпохи Чернышевского! Даже в самом жутком сне не могли ей присниться подобные последствия женской эмансипации! Но что это иное, как не инфантилизм, как не человеческая несостоятельность в самом хронически запущенном состоянии?
      Уцеплюсь за одну немаловажную деталь: А. В. С. раздражает размеренный, тихий образ жизни родителей, не смеющих сделать ей даже замечание. "Видите! - воскликнет человек, ищущий здесь рецептов. - Плохо, когда родители опекают, но плохо и когда молчат!"
      Бесспорно! Потакание - какое точное русское слово! - так вот, потакание худо в любом своем проявлении, и тихое потакание ничуть не лучше потакания громкого, осмысленного, громогласно декларирующего свои псевдоцели. Дома распущенной и распустившейся А. В. С., как называет она себя, сопротивление ее нравам оказывал один-единственный, ныне покойный, дед, и он же - заметьте! - вызывает у внучки самое глубокое уважение. Она поминает войну и ордена, это справедливо, потому что борьба деда с собственной внучкой за нее же самое, слившись с прошлым человека, которого нет, рождает в А. В. С. естественную тоску по самому главному, чего у нее-то как раз и нет: тоску по настоящей цели, по идее, по идейности - и в высоком, и в практическом, земном смысле. Дед жил богаче; даже в борьбе деда за нее она если и не видит, то чувствует осмысленность и выражение идеи.
      Дай-то бог, чтобы через осмысление собственных поступков пришла наша юная беспутница к смыслу жизни, к цели.
      Много хлопот несет с собою инфантилизм. Однако чего-чего, но вот безысходность не ведущее его свойство. Думаю, относиться к инфантилизму следует без излишнего испуга и всевозможных перегибов. Мыслящее существо все-таки отыскивает выход - к делу, к поступку.
      Но перед поступком есть важный этап - очень важный применительно к инфантилизму, - то, что я называю осмысленностью, осознанием невозможности подобного существования.
      Вот, на мой взгляд, яркий документ этого важного этапа:
      "Я принадлежу к "некоторой части" нашей молодежи, пораженной микробом этой болезни. Инфантильность - это почти всеобщее бедствие. Истоки ее, на мой взгляд, кроются в непреодолимости "искуса благополучием". Почему некоторые молодые люди не любят говорить о войне? О стройках? Это, так сказать, срабатывает система торможения - то есть мы чувствуем, что, если сопоставлять поколения, это сопоставление будет выглядеть явно не в пользу нашего. Что же это? Вечный конфликт отцов и детей? По-моему, это гораздо серьезнее, т. е. все перевернулось с ног на голову - "ретрограды", "устаревшие" родители оказываются на деле куда прогрессивнее своих деток.
      Мы ощущаем свою непрочность, мы не приучены к работе, и, верьте, мы несчастливы. Помните, у Блока:
      Верь, несчастней моих молодых поколений
      Нет в обширной стране...
      И у нас почти то же самое.
      Спрашивается: где выход? Выход есть, это уже система. (Может быть, многие будут не согласны с моими наблюдениями, но исключения только подтверждают правило, моя система - это сама жизнь.) Выход - это потрясение. Все равно какое. Но сильное, чтобы его следствием была неизбежная переоценка ценностей. Многие из нас прошли через это (исключение - единицы). Если же его нет - люди пополняют собой галерею "лишних людей" в современном варианте.
      С уважением, Виктор С.".
      Итак, потрясение как выход. Что ж, максималистский, но не чуждый здравого смысла путь.
      Однако пойдем от противного. Немало славных и чистых ребят встречаю я в жизни - поездках, на пленумах комсомольского ЦК, - тех, кто нашел себя без долгих словопрений, живет идеей, хорошей высокой целью. Что ж, все прошли через потрясение? Кому-то оно потребуется, еще как, но великое множество людское, вырастая в простых обстоятельствах, умеет сохранить себя, остается собою, сызмала избрав прямой и открытый путь. Нравственное здоровье близких не может освободить ребенка от инфантильности возраста, но может охранить от хронического течения этой болезни.
      Ведь еще великий Маркс сказал: бытие определяет сознание.
      Бытие помельчавших мечтаний, узколичностных интересов, подешевевших иллюзий, решений, сильно отцензурованных старшими членами семьи, определяет затяжной характер инфантильности и трансформацию снов и сновидений Верочки восьмидесятых годов двадцатого века, называющей сегодня себя А. В. С.
      Не надо бранить ее слишком уж громко. Большой процент ответственности за ее мечтания и поступки лежит на взрослых, отнимающих у нее право собственного решения. Тургеневский конфликт отцов и детей, по моему разумению, обретает в этом смысле новое, порой внешне абсолютно бесконфликтное дыхание.
      В сущности, настает пора поддержать стремление детей к самостоятельности в новых социальных условиях. Настает пора обратить на это самое серьезное внимание родителей, если они хотят своим детям подлинного, а не фальшивого добра.
      * * *
      Я думаю, каждое новое явление в жизни требует длительного наблюдения над его результатами.
      Тех, кто родился перед войной, во время войны, сразу после войны, нельзя назвать безоблачными поколениями - они хватили лиха, кто прямо, кто косвенно, и, пожалуй, безоблачным поколением возможно признать уже их детей - родившихся годах в пятидесятых-шестидесятых. Собственно, и об инфантилизме-то мы заговорили применительно к "пятидесятникам" и еще более - к "шестидесятникам".
      Запоздалая зрелость при условии сильной опеки, растущего материального благополучия, расцвете "вещизма" в обстоятельствах созерцательной духовности я всего лишь сопереживаемой действенности - об этих ребятах идет речь. Пока - о молодежи, о более или менее молодых.
      Но ведь результат будет наблюдаем - в полном его объеме - лет через тридцать-сорок, когда инфанты, рожденные ростом благосостояния и благополучия, сами станут дедушками.
      Давайте смоделируем, хотя бы мысленно, а? Может, появятся дедушки, так и не нашедшие себя в своей долгой жизни? Бабушки, привыкшие к опеке, бесконечным советам и пожеланиям, - бабушки, ждущие советов на сей раз от внучек? Старики, не уверенные в себе, подверженные колебаниям, неустойчивые, комплексующие. И новый, уже тамошний, тогдашний, из двадцать первого века молодняк, инфанты тех, будущих, дней усмехаются над стариками, не ищут в них опоры, осуждают их моральную слабость.
      Может ли это быть? Представить себе страшно, печально, даже, если хотите, отвратительно. Но возможно. По крайней мере не исключено. Полагаю, что семена инфантилизма могут прорастать до глубокой старости и дать плоды - такой горечи и послевкусия, что мы сегодня и вообразить не можем.
      Мне могут возразить, что это крайности, такое прогнозирование недоказуемо, оно не в природе гибкой человеческой натуры, что жизнь сильнее нас, укатают любого сивку крутые горки и к зрелости человек даже самого избалованного воспитания придет иным, изменившимся в своей сути, и инфантильных стариков быть не может.
      Однако я располагаю важным документом - человеческим письмом, подтверждающим, допустим, и единичную, но ужасную возможность. Честно говоря, лучше бы приводить иные документы, подтверждающие иные, более оптимистичные гипотезы. Но объективность размышления не вправе отвергать и такое:
      "Мне 30 лет, я шесть лет замужем и вот решила написать про свою великую тягость - про своего инфантильного мужа. Правда, мой муж работает, но как убог, безделен его досуг! Неумение и, главное, нежелание трудиться, жажда вечного праздника - откуда в нем, сыне простой, рабочей семьи, это барство? Отец - каменщик, мать - заводская работница, а вот работать сына не научили. Читать не приучен, каких только книг я ему не предлагала, дома у меня неплохая библиотека, собираю книги с 10 лет, - бесполезно. Чем ни пытаюсь заинтересовать - ничего не получается. Увидел у знакомых фотоальбомы - "Вот здорово!". Купили фотоаппарат, думаю, все интерес к чему-то будет, пощелкал, проявлять и печатать - занятие более скучное, в результате - я полностью освоила фотодело. Заинтересовался аквариумом завели рыб, и опять то же. Цветет вода, дохнут рыбы. Загорелся и потух.
      Поженились, родители предложили купить кооператив. Отказались. Когда добиваешься сам - оно ведь дороже, все это. Живем на частной квартире, топлю печь, ношу воду. Углем и дровами обеспечивает отец. Решила заставить мужа хотя бы немного позаботиться о доме - запастись на зиму топливом. Куда там! Ноябрь, морозы, а в сарае ни угля, ни дров. "Выписал". "Некогда в управление сходить". "Уже все разобрали". Получили квартиру. Гвозди не вбиты, ковры рулонами у стены: "Не могу пистолет достать". - "А ты на деревянных пробках сделай". - "Ты что, это неделю долбить надо".
      Не хочу противопоставлять наши семьи, но так уж получилось. Я выросла в интеллигентной семье, отец - зам. директора предприятия, мама - директор школы, а я ведь все умею, всему научили. Даже утюг отремонтирую, не дождавшись помощи своего "мужчины", не говоря уже о сугубо женских делах шить, вязать, готовить и прочее. Смотрю на него и думаю: чем бы еще его занять? "Давай дачу возьмем, ты ведь умираешь от безделья!" - "С ума сошла, взять и убивать на нее каждое лето!" Растет у меня дочь, маленькая еще совсем, но помогает чем может, и пол подотрет, и посуду вымоет, и куклины платья постирает. "Ты ребенка детства лишаешь", - говорит мне муж. "Нет, я просто не хочу растить белоручку". И ведь он очень неплохой человек, мой муж. Добр, терпелив, не пьет, не курит и прочее "не". Одно тяжело - работа для него обязанность, ноша непосильная. Отсидит в кабинете восемь часов, отсидит дома и спать ляжет. И все ему скучно, все ему неинтересно. В отпуск надо каждый год ездить, каждую субботу в гости ходить. Не знаю, зачем пишу все это. Хорошо было бы, если бы вы напечатали мое письмо, может быть, узнает в нем себя, что-то по-другому станет в нашем доме? Устала я быть "мужчиной" в квартире нашей.
      С уважением, Л. С.".
      Вот так-то!
      Эвон куда укатил пресловутый инфантилизм - во взрослую, ответственную, серьезную, связанную не только собственными желаниями, но и обязательствами перед другими жизнь.
      А если мужья такие толпами пойдут? Если они дедами станут? Если их много взойдет, этаких недозревших стариков, что станет с детьми, их внуками, которые хоть какое-то право имеют на эту детскую болезнь?
      Так что, гипетрофированно представив возможную жуткую перспективу, попробуем поразмышлять, как же вылечить-то эту болезнь с испанским именем - инфантилизм?
      * * *
      Василий Александрович Сухомлинский написал когда-то, что нужно отказаться от намерений найти какое-то универсальное средство, когда речь идет о такой широкой педагогической задаче, как обучение подростка самоутверждению. Думаю, такой подход важно учесть и при лечении инфантилизма. Одного лекарства тут нет и быть не может. И лечить одного лишь инфанта - тоже неверно.
      Совет старшего - кто-то может поставить над этим знак сомнения, знак вопроса, - но совет, а не опека, не навязывание мнения и уж ни в коем разе не отъятие, не отъем этого мнения.
      Мне кажется, любой человек в каких-то сферах жизни всякий раз должен пройти уже пройденное предшественниками. Вроде бы с точки зрения чистого рацио глупо. Послушай совета старших, сократи тяжкий путь познания, обойди камни и порожки на своем пути - куда как быстрей и точней выйдет. Но в этом рацио нет жизни. По уму - да, по жизни - нет. И не надо, нет, не надо нам уговаривать наших инфантов обходить камушки и порожки, выбирать тропку поровнее да глаже. Всю их дорогу нам с ними рядом не пройти, настанет, непременно настанет миг, когда им оставаться одним на большаке жизни, а там невидимая нам дорога может уготовить такие ухабы да рытвины, что предшествующая гладкая тропка в тягость покажется: не подготовила ни к чему, ничему не научила. Когда в синяках ребенок, отрок, - я разумею синяки да шишки самостоятельных шагов - это понятно, простимо, вызывает сочувствие и понимание, но коли в синяках взрослый, не изготовленный к жизни человек, - это к печалям ведет куда как серьезным. И жизнь сломать способно.
      Так что опека, сильная, волевая со стороны старших - я такую видел, знаю, что способна сделать она, сколько натворить бед, разочарований, тоски - это не забота о растущих, о наследниках, нет, а тяжкий и потный труд вопреки им и их счастью.
      * * *
      Навязывание самостоятельности и протест против опеки могут показаться тем самым единственным универсальным лекарством, которого в то же самое время нет.
      Сколько судеб - столько историй, но даже в одной судьбе средства должны соединяться разные.
      Начинающего, скажем, в труде, на заводе начинающим могут оставлять долгое время обстоятельства, от него вроде не зависящие - не спрашивают его, не зовут, сдерживают. А где обманывают, где еще что. Страшный и коварный друг инфантилизма - недоверие к человеку молодому, так сказать, невостребованность его гражданственности, его деятельных, хороших качеств. Разговор этот сложный, неоднозначный, состоящий из многих проблем, и далеко не педагогических.
      И тут, в поисках все же универсализма, я бы сказал - универсализма педагогической (а значит, родительской, общественной) нравственности, хочу напомнить историю, а главное, отношение к ней, происшедшую в практике все того же прекрасного, незабываемого Василия Александровича Сухомлинского.