Собрание сочинений (Том 4)

      Вслушайтесь, как торжественно - гимном! - звучат превосходно точные слова Константина Дмитриевича Ушинского:
      "Только тот, кто сохранил в себе возможность во всякую минуту стать лицом к лицу с своей собственной душой, не отделяясь от нее никакими предубеждениями, никакой привычкой, укоренившейся глубоко и потому бессознательной; только тот, кто не торгуется с самим собой и готов всегда, во всей целости своей души, решиться на то или другое, без задних мыслей, без скрытых, не выдавшихся наружу чувств, без обманчивых фраз, только тот способен идти по дороге самоусовершенствования и вести по ней других. Как самовоспитание человека, так и воспитание дитяти - не внешняя полировка, а истинное, проникающее всю душу воспитание, - основываются на этой цельности, полной прозрачности и беззаветной искренности души".
      Сказано век назад, а ведь точно про "классную" Матвея.
      Где уж тут до цельности, полной прозрачности и беззаветной искренности души!
      В письме подростка про это не сказано, но не так уж трудно уловить и задние мысли учительницы, и обманчивые фразы, и торговлю с самой собой...
      Да разве имеет право учитель разделять семьи своих учеников на "нормальные" и "ненормальные", разве перед ним, учителем, не равны все, и разве не ближе, не больнее, не дороже для него те дома, в которых не все в порядке?..
      Кто, какие наставники воспитали в сей "классной" - не правда ли, липкое и точное имя для этой дамы придумал Матвей - такое чистоплюйство, схожее, прямо скажем, с дореволюционным ханжеством сословных воспитателей?
      Нет прощения этой "классной", нет и не может быть оправдания ей. Не учитель она вовсе и пусть не марает это святое имя единственным и достаточно зыбким признаком - тем, что лишь работает в школе...
      Это урок первый.
      Урок второй. Как видимо, как заметно вытекает он естественным следствием из первого урока. Ведь учительнице поверила мать Матвея.
      То ли материнского сердца и чутья ей недостало, то ли просто ума...
      Выгнать из дома Колю, друга сына, который, как выяснилось не без помощи "классной", из "ненормальной" семьи.
      Да, все отступило в матери Матвея, все родительские и человеческие чувства, кроме одного - материнского эгоизма.
      Почудилось ей, что Коля из "ненормальной" семьи - этакий бациллоноситель, что он непременно заразит ее чистенького сына, а на самом-то деле сама заразила Матвея тяжким вирусом бесчестия.
      Можно представить себе, какие чувства владели Матвеем, когда мать выгнала Колю из их дома!
      Сколько стыда перед другом, стыда за мать, за учительницу - сумевшую, смогшую! - разделить, развести двух друзей из одного класса! Сколько ненависти, наконец, сколько нетерпимого, яростного - и праведного - зла вселила мать в доброе, видимо, сердце сына!
      Эта история, урок второй, который преподала Матвею мать с согласия и при поддержке "классной", был, в сущности, актом величайшего недоверия к подростку. Грубейшим педагогическим произволом. Взявшись за руки, мать и учитель преподнесли подростку этот второй урок.
      Вполне допускаю, что вовсе не думали они, какой вывод сделает Матвей из этого урока.
      В ход вступила система, увиденная Сухомлинским.
      Взрослые не заметили привычного для их, в данном случае испорченного, взгляда. Для Матвея же в ряду определений "ненормальных" семей - не только выпивки и гулянки родителей, но и меньшая в сравнении с его домом материальная обеспеченность.
      Вот и вывод. Оказывается, всё в этом мире решают деньги!
      Не дружба, к которой он тянулся.
      Не равенство сверстников независимо от обстоятельств, в которых они оказались.
      Не искренность товарищества.
      А деньги!
      И вот он едет на юг. Не наивный паренек, но человек, одетый в американские - просто так не достанешь! - джинсы, в модную "фирменную" майку. Человек внешне обкатанный, знающий кое-что в жизни. И в то же время наивный и зеленый, как свежие листики березы!
      Боже, как часто и поверхностно несправедливо судим мы ребят, одетых по последнему крику моды, как спешим мы, взрослые, побыстрее осудить их, про себя хотя бы, быстренько, с первого взгляда причислив лохматого да пижонистого в разряд "волосатиков", "отпетых", "шпаны". Как неповоротлив наш ум и стоеросово прямолинейны наши представления - и к кому прежде и охотней всего?
      Да к нашим же собственным детям, к сверстникам их, как две капли похожим на детей наших.
      Сколько раз приходилось мне слышать вдруг непристойную ругань, оскорбления, окрики, которыми то ли старец, то ли средних лет гражданин наделяет ни в чем, кроме своего облика, не выделяющихся подростков. Стучит палкой, так и брызжет слюной, а у самого дома точно такие же внуки или правнуки, которых и любит, и уважает. Атавизм, что ли, это какой, пережиток первобытных черт, когда взрослые не приемлют юных, готовы любую секунду на выпад и особенно охочи к осуждению коллективному, по возможности публичному?
      А он - вот он. Ищет опоры хоть в ком-нибудь. Выводы в нем уже почти готовы - подтолкни легонько, и все. Мать и учительница делят народ на "чистых" и "нечистых", а он вдруг сам на мгновение попадает в разряд "нечистых". Видите ли, попросил сдачу. Получил вместо полтинника два рубля! И катись отсюда, бедный!
      В судьбе Матвея все непросто, все искривлено. Мораль "классной" и матери. Мораль той группы торгашей, с которой столкнулся он на юге. И при всем при этом мальчишка точно воск. Под тяжестью каждого впечатления он готов смяться.
      Как же надо беречь наших ребят в эту пору! Как жалеть, как любить и как понимать! Как много сил мы должны отдавать им - всюду и все. В школе, дома, на улице. Мать, воспитатель, прохожий.
      Ведь дикостью кажется нам, если кто-то вдруг станет вместо тротуара ходить только по клумбам, где растут цветы. А в быту мы очень часто предпочитаем прогуливаться тяжелыми сапогами по хрупким человеческим росточкам.
      Как тот прохожий старик с палкой. Как те, возле кассы, где Матвею не дали сдачу. И вот готов вывод. Теперь уже серьезно опасный.
      Человек без денег - ничто. Деньги любой ценой. "Меня не интересует перспектива жить простым, серым человеком, тонуть в этой массе "я".
      Есть честолюбие, когда личность стремится выделиться среди других первенством в науке, в спорте, в труде. Что ж, это не так и плохо. Есть тщеславие, когда человек выделяется среди других только ради того, чтоб выделиться, и это уже хуже.
      Но когда человек видит способ самоутверждения в обогащении, рано или поздно ему станут безразличны способы этого обогащения.
      Сломанная нравственность ведет к преступлению.
      Мальчик по имени Матвей сигналит людям SOS. В переводе это значит "спасите наши души".
      Он прав. Речь идет о спасении его души. Худо, когда человеку доказали, что "деньги - это друзья, счастье, богатство". Тут следует уже спасать.
      Вот и спрашивается - трудный он или нет? Ответ один. Очень трудный. И очень трудно ему. Прежде всего потому, что он один.
      Рядом родители, школа, друзья. А Матвей один.
      И некому объяснить, что история со сдачей на юге - это не правило, не образец, а преступление и гадость.
      Что Коля, его верный друг и хороший парнишка, должен остаться его другом.
      Что мать и учительница не правы, разделяя семьи его одноклассников.
      Что есть, есть, есть, Матвей, в мире добро, справедливость и честность, и доказательство тому твое собственное письмо - ведь ты споришь с увиденным, не соглашаешься с "правилами", которые тебе навязывают, и не соглашаешься потому, что не можешь, никак не можешь до конца поклониться идолам, выставленным перед тобой, в качестве истинных образцов.
      Вся душа твоя противится неверным правилам жизни, к которым тебя подталкивают старшие и близкие. А противится душа потому, что если ты и не знаешь, то очень верно чувствуешь - есть другие, справедливые. Правильные. Человеческие.
      Матвею трудно. Есть такие поговорки, похожие друг на друга. Скажи, какую книгу ты читаешь, и я скажу, кто ты. Скажи, кто твой сын, и я скажу, кто ты. Если связать две эти поговорки, получится новое, в данном случае противоречивое содержание.
      Сын у родителей Матвея был и пока что есть хороший человек, потому что читал хорошие книги, смотрел правильные фильмы, учился в нашей школе. Весь общественный уклад - он ведь велик, просто огромен! - воздействовал на него, и воздействовал правильно. Весь мир и весь строй, а не только мать, "классная" и те торгаши на юге. И это большее, справедливое, верное создали в нем сопротивление неправедности и лжи, фарисейству, лицемерию.
      Но ложные истины тоже обладают своей силой. Будем обманывать себя, если скажем, что сила эта малая. Нет. К примеру, у стяжательства, как и у всяких прочих ложных идей, есть своя, часто привлекательная, власть и сила. Только у зла нет надежд. Нет перспективы. Зло, малое и большое, явное и скрытое, рано или поздно докажет, что оно зло. Ведь не зря же Матвей в истории с французскими духами запомнил главное для себя: гадливость улыбки "классной". Ничего в этом факте, кроме гадливости улыбки, он не заметил. Ничего хорошего.
      А раз не увидел хорошего - уже дал оценку. Уже выработал отношение к этому факту. Он еще не сопротивляется открыто, он еще передает духи от матери учителю - какова мать, какова "классная"! - но ему уже отвратительно это.
      Что ж, настала пора действовать! Если Матвей не загасит в себе чувства отвращения к теориям и практике, которые он встречает, он будет правильным человеком. Только надо действовать. Надо взорваться, когда мать выдворяет из дому близкого друга, потому что он другого "разряда", надо взорваться, когда просят тебя передать собственному учителю французские духи.
      Надо понять, что "захлебываться шампанским, ломать шейк и модно одеваться" - это не жизнь, точнее, не та жизнь, ради которой человек появляется на земле, что есть у нее другой смысл и красота жизни вовсе не в том, чтобы красиво "кинуть на чай" швейцару в ресторане.
      Нет, жизнь совсем другая. Все дело лишь в том, чтобы, усвоив честные правила жизни, сделать в ней максимум полезного для людей. Для людей всегда означает: для себя.
      Вот история Матвея. Нетверды, шатаются, как молочные зубы, правила его жизни. В этом виноват и он, но не только он. Когда я советую ему восстать против матери, я вроде бы становлюсь непедагогичным. Но кто и где сказал, что самые близкие люди - мать и отец - друзья детей, если они преподносят им уроки недобрых чувств, ломают их мораль? Нет, такие родители - враги собственным детям.
      Злые, беспощадные враги.
      Дурно, когда светлым именем матери или отца прикрываются, делая злое дело собственным детям. Тут уж нет детей и родителей. Безоглядного почитания одних другими. Есть позиции. Есть борьба позиций. Конечно, это не радость советовать сыну выступить против матери. Но не выступить значит смириться. Смириться - значит сломать себя, свою судьбу, значит тоже выступить. Только против человеческих правил. Против общества.
      Тяжелый пример Матвея важен тем, что обращен-то он прежде всего к матери. Как, впрочем, к отцу. К "классной" и ей подобным, кто все-таки отвечает в конечном счете за воспитуемых.
      Прежде чем посеять зерно, разглядите его внимательно - злак это или сорняк. Ведь бросаете его не в землю - в душу людскую. А сын ваш или ваша дочь не только ваше собственное продолжение, Они часть сути нашей людской, часть мира, в котором мы живем. А мир должен становиться лучше и лучше.
      Так что, отвечая за сев, отвечаем мы перед миром. А мир, он и судит.
      ИСПОВЕДЬ ПЯТАЯ. ВАСИЛИЙ
      Я из "подворотни". Причем очень оригинально я здесь нахожусь. Сам весь в "подворотне", а голова наружу. Другими словами, рад бы вырваться, да не могу. Слишком плотно я прослоился этой "подворотней". Да и куда пойдешь? Вроде как некуда. Впрочем, есть куда идти. Клубы, кружки, секции. Но все разно ведь ночевать домой придешь. А здесь "подворотня".
      Нет, я не жалуюсь. Я отлично понимаю, что мы хотя и говорим, будто судьба виновата, а судьбу-то все-таки сами делаем. В компании со случайностями. Но и случайность в конце концов мы обязаны поворачивать так, как нам это нужно. Дело, собственно, не в этом.
      Я студент пединститута. Учусь на художественно-графическом факультете. Сам я не здешний, жил до института в стареньком захолустном городишке. Городок наш славен разве что тем, что, продолжая купеческое прошлое, разогнал на полную мощность два "пьяных" завода: пивной и ликеро-водочный. Так что смею вас уверить, "подворотня" у нас ничем не хуже городской.
      Мне очень понравились ваши слова о "гадком утенке". Сам я хорошо понял, что значит быть "гадким утенком". Тем самым "гадким", которого с наслаждением клюет весь птичий двор. И только за то, что он маленький, слабый и плаксивый. Естественный отбор? Нет, скорее его переложение на человеческий лад. "Закон курятника". Впрочем, возможно, все было бы не так, если бы мой отец не расколол семью. Мне был год. Мать - геолог. В силу этого она не была со мною в те самые важные годы, когда просто обязана была быть со мною. От года до пяти. А потом, на шестом году жизни, у меня появились сразу и мать, и новый отец. И брат, к которому я, естествено, ревновал. Да, кроме того, надо было и к матери привыкнуть, и отца признать.
      Одним словом, жил я волчонком. Не понимали меня родители. А нужно сказать, что оба они люди очень хорошие. Но, к сожалению, это беда многих, когда люди хорошие, уважаемые, а детей понимать не умеют. И что самое неудобное - причины у них на это разные.
      Как там мусор стал мусором, в конце концов неважно. По весне все равно в канаву скатится. Или дождем в овраг загонит. А оттуда ой как трудно выбраться. Разве что к сапогу чьему-нибудь прилипнешь. Вот и сиди, жди, когда кто-то подставит тебе свой сапог. А канава не ждет, тащит. А выплеснет мусор в чистую реку, и рыба гибнет, и люди эту реку стороной обходят. Нос зажимают. А прилипнешь к сапогу, оторвут да еще и закинут подальше.
      С детства я сторонился "подворотни". Попадало мне от нее. Но сторонись, не сторонись, а жить-то надо. Хоть и стал я необщительным ершишкой, но хамелеонничать все же научился. Противно было, не хотелось, но я шел к "ним". Курил, хулиганил, потом пить начал.
      Помню, в детстве было у нас одно интересное занятие. Когда уходило половодье, в пойме Урала оставалось множество луж и маленьких озер, наполненных рыбой. Мы ползали по этим лужам и ловили рыбку майками. Однажды мы до такой степени перемутили всю лужу, что пескари были уже не в состоянии дышать грязью и повысовывали головки из воды. Меня это так сильно поразило, что я начал ловить их и выбрасывать в реку. Потом долго не мог есть рыбу. Все мне виделись мордочки этих несчастных пескарей. Что они о нас думали? А вдруг думали?
      У нас в городке тоже были мальчишки, которые, подобно тем пескарям, бились, рвались из "подворотни", не в силах работать жабрами, давно и плотно забитыми грязью. Только их присутствие, их дружба меня и спасали. А иначе бы я давно уже стал социально опасным человеком. Или тунеядцем. Или алкоголиком. Не знаю, что хуже, но одно не лучше другого. Что станет с человеком, если из него вынуть позвоночник? Так вот, у многих мальчишек и девчонок его как раз и нет. Есть только хорда с весьма сомнительными установками. Хорда, ничем никому не обязанная, слабая, часто понимающая собственную слабость, а потому злая и обидчивая. Болезненно обидчивая.
      Так уже получилось, что все мое детство, раннее особенно, прошло на подоконнике с карандашом в руке. Может, поэтому все и думали, что я непременно стану художником. Я и сам так думал, вплоть до первого курса худграфа. Потом я разочаровался в своих возможностях и понял, что художником не стану. Меня захватила педагогика. Может быть, лектор этому помог, может, еще что, но я с радостью стал сознавать, что все чаще и чаще нахожу авторитетные ответы на вопросы, с детства мучившие меня. С детства я очень много думал, часто страдал недельными головными болями, делал наивные мальчишеские выводы. Теперь я понимаю, что тогда, в детстве, я просто все подогнал к ответу. Отсюда идут многие нелепости. А что мне оставалось делать, если мои родители старались "не забивать" мою голову тем, что мне "рано знать". Они боялись, что в школе мне будет неинтересно. Отсюда и пошла моя привычка вариться в собственном соку.
      Мне очень нужно найти ответы на мучающие меня вопросы, понять, убедиться, что все не так плохо, как мне кажется, успокоиться, встать на ноги, начать наконец-то дело, о котором давно думаю. Видите ли, все это я уже делаю. И по отношению к себе, и по отношению к другим парням и девчонкам. Но неуверенность меня с ног сшибает. Вот тут-то и нужен мне "твердый глагол", душевное, всепонимающее и в то же время по-мужски твердое и именно авторитетное слово. Это, знаете, примерно как в драке, если чувствуешь, что за спиной спина друга, то и сила есть, и страха нет. А как стеганет мыслишка, что все, один ты, - тут и конец! Хоть ты боксер, хоть штангист. Неуверенность в победе, мысль о том, что тебя бросили, забыли, не нужен ты никому, - все это опустит твои руки, и скажешь ты: "Делайте что хотите. Ваша взяла..." А уж они-то знают, что делают. Мои пионеры в лагере говорили, что в таких случаях "против лома нет приема". Пионеры пионерами, а сам-то я далеко ли ушел от этих пионеров? И стыдно перед ними, и обязан как учитель, но не знаю... не могу... Типичная, одним словом, история. Нетипично только то, что я, обиженный "подворотней", связанный ею, обворованный, не проклял ее, не отворачиваюсь от нее, а хочу помочь ей. Если бы знали, до каких нелепостей я доходил, как глупо я "помогал", как жестоко меня встречали. У В. Шукшина есть такой рассказ: "Непротивленец Макар Жеребцов". Что-то похожее было и у меня. Но "они" меня "научили". Теперь я не лезу беспардонно в чужую жизнь. Да так и не поможешь. Одного тебя на всех не хватит. Вот тут-то и нужна помощь. И не случайно то, что я обратился именно к вам, а не к знатному шахтеру или маститому юристу.
      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      ...Я очень люблю театр. И очень хочу, чтобы его полюбили все те, кто обходит его стороной. Я очень хочу, чтобы кино из развлечения превратилось в нечто большее. Но оно, к сожалению, из нечто большего для многих неуклонно скатывается к рядовому развлечению. Совсем недавно я научился понимать фильмы, спектакли, симфоническую музыку, картины художников, скульптуру, даже архитектурные ценности. Но многие этому так и не научились. А я боюсь, что они так и не научатся. Ведь с ними нужно говорить не только в школе, на классном часе, дома с ремнем в руках, но с киноэкрана, со сцены театра, со страниц книги. А как заманить их в театр, как посадить за книгу? А если в кино слишком долго "капают на мораль", то они и сами не пойдут, и другим посоветуют не ходить. Не любят они, когда их учат, не терпят насилия по отношению к себе. Здесь надо как-то по-другому. А вот как? Это мне и хотелось бы узнать. Как помочь им оглянуться на собственную жизнь? Как научить их быть людьми? И не просто людьми, а Людьми! И не просто жить, а Жить! Как?.. Не люблю я людей, прямо вам скажу. Не то чтобы не люблю, а не нравятся они мне. И все-таки жалко мне их. Хотя кто я такой, чтобы их жалеть. Тем более учить. Пуп Земли, что ли? Меня один раз так и назвали. Обидно было, но что поделаешь, сам виноват.
      И все-таки мне искренне жаль их всех. Раньше издевался над людьми, находил в этом наслаждение. А сейчас вот размяк. Глупо, но нет больше сил злиться. Да это и не выход, а примитивная самооборона. Собака клыки показывает, а человек грубостью отгоняет. А зачем, спрашивается? Чтобы душу лишний разок не задели. Кому охота корчиться потом.
      Одним словом, когда варишься в собственном соку, все почему-то очень запутывается и не хватает головы и рук, чтобы все это поставить на место. Да тут еще и место знать надо.
      Я в черных очках. Разбейте их мне. Я буду вам очень признателен.
      Ну а дальше я как-нибудь сам пойду.
      КРУТОЙ ПОВОРОТ
      Исповедь из "подворотни" неожиданна и... прекрасна.
      По крайней мере, на мой взгляд.
      Прекрасна и неожиданна крутым поворотом, который произошел в душе человека.
      Вспомните: письмо Лены рассказывало о том, как ей удалось вырваться из дурной компании, исповедь Семена из заключения - о том, как не удалось...
      И в том и в другом варианте дурная компания, "подвал", "подворотня" действует как некая постоянная величина.
      Постоянная, неизменная, прочная.
      И вот новая постановка вопроса. Человек из "подворотни", хлебнувший всех ее "прелестей", приходит к выводу, что он не уйдет из "подворотни". Напротив, вернется в нее, чтобы наставить на путь истинный запутавшихся мальков.
      Интересное, доброе сравнение: мальки мечутся в мутной луже, хотят вырваться из нее и не могут - им не видно, куда плыть, из-за этой грязной мути, дышать нечем...
      Как и почему пришел Василий к этой здравой мысли - не бежать из "подворотни", а повернуть ее на новый лад?..
      Тут, конечно же, сразу надо трезво сказать - по силам это не сверстникам "мальков", но человеку, который старше.
      Пусть ненамного, но все-таки старше.
      Групповые законы таковы, что подчинить компанию каким бы то ни было идеям может лишь тот, кто хоть чем-то лучше.
      Возраст - достоинство явное и неоспоримое.
      Но оставим возраст пока в стороне. Поищем причины такого решения. Где они, в чем?
      Обстановка: старый маленький городишко с двумя "пьяными" заводами.
      Обстоятельства: детство без отца и матери.
      Не так уж мало для горестной завязки.
      Мы тут немало говорили о семейных обстоятельствах, о том, что значат мать и отец для растущего человека.
      Но разве не играет роли сама обстановка?
      Городок, где наверняка пара клубов да кинотеатр, зато достаточно ларьков, где торгуют свежим пивом.
      Городок, где немалое число отцов свободное время проводят, потребляя основную промышленную продукцию...
      Мне приходилось бывать в таких городках, и всякий раз диву даешься: почему так часто именно в маленьких районных городках размещаются эти "пьяные" заводики?
      Разве не заметно невооруженным взглядом: разрушающая власть их продукции здесь сильнее, значительнее, и часто нечего противопоставить ей из добрых начал.
      В большом городе от горького пристрастия человека и театр оторвать может, искусство.
      В большом городе просто времени у человека меньше на то, чтобы тратить на пустое; хотя, признаться, конечно, большой город сам по себе для грехов еще не помеха...
      Но маленький городок, райцентр, где уж, почитай, вообще ничего нет, что может он, чем может помочь человеку? Ну, трезвому водка не мешает, но тому, кого таким словом не назовешь?
      Вот и выходит невеселая обстановка. Маленький городок, гонят свою продукцию два завода, бродят сумеречными улицами нетвердые тени, а ребята, о которых мы столько печалимся, обстановку сию восприемлют как должное, как норму, предоставленные в свободное время отцов не отцам, а каким бог пошлет поветриям, делам и нравам...
      Добавим к этому: у Василия поначалу не было родителей.
      Когда появились, занялись собой: родился новый ребенок.
      Старший рос, как он пишет, "волчонком".
      Николай Иванович Пирогов, великий русский хирург и прекрасный педагог, замечал: "Чтобы судить о ребенке справедливо и верно, нам нужно не переносить его из его сферы в нашу, а самим переселяться в его духовный мир".
      Простая, но не сознаваемая многими матерями и отцами истина.
      В духовный мир Василия родители проникнуть не попытались.
      Это и есть непонимание детей...
      В исповеди Василия есть сентенции откровенные, злые, скажем прямо, без особого вкуса, но они не вычеркнуты, оставлены на месте, потому что некоторые из них требуют обсуждения.
      Вроде такой: "Как там мусор стал мусором, в конце концов неважно".
      Оставим терминологию на совести автора, у него, по чести, такое право есть. А вот диалектику развития поисследуем. Впрочем, говоря о том, что это неважно, Василий все же о неважном рассказывает.
      Вот "подворотня".
      Лена, исповедуясь, не назвала этого слова. Василий называет научился х а м е л е о н н и ч а т ь. Думается, точное словечко. А главное, выражает суть подростка, попавшего в "подворотню".
      Тут вообще следует сказать, что мысль Василия Александровича Сухомлинского об уникальности видения мира у подростка, когда он точно замечает то, что еще не видит ребенок и уже не замечает взрослый, применима и к "подворотне", к тому негативному, что дает неуправляемая компания отроков.
      Взгляд этот - чаще всего пронзительно честный - не все и не сразу принимает к "подворотне".
      Больше того, многое и не приемлет.
      Вот тут-то и начинается раздвоенность подростка - раздвоенность его мыслей и поступков.
      В душе он, может быть, против, например, хулиганского поступка. А действует как все. Забавный признак этого - слезы. Приведут такого пацана в милицию - видит, дело пахнет серьезным, и в слезы, точно ребенок.
      Поступок не детский, а слезы вполне детские.
      Слезы раскаяния.
      Бывает, такая ситуация испугает, оттолкнет от "подворотни". А бывает, выйдет из милиции, встретит дружков - и в смех.
      У самого кошки на сердце скребут, а он смеется.
      Снова ведь раздвоение.
      Уже перед товарищами.
      Так что приспосабливаемость, "хамелеонничание", как пишет Василий, не его лишь личное качество в пору отрочества, а черта поведения типичная.
      Хочу добавить: в этом слове - хамелеонничание - не вижу дурного смысла.
      Напротив.
      Ведь приспосабливаются к дурному ребята не зря.
      К дурному приспосабливаются, видно, уходя от хорошего, от верного...
      Есть смысл подчеркнуть еще раз: точно с материнским молоком впитывают в себя наши дети гуманные правила общества. Слушая бабушкину сказку, читая первую книжку. Разговоры взрослых, радио, телевизор, газеты, школа, книги, фильмы - все, весь воздух, окружающий человека с ранних пор, внушают ему правила жизни.
      Я бы даже сказал, это показательно и примечательно, что подросток, сталкиваясь с дурным, приспосабливается, "хамелеонничает", меняет цвет кожи.
      Путь от хорошего и правильного к плохому печален и драматичен, об этом весь разговор. Но, замечу в скобках, впитавшего правильные нормы жизни и упавшего затем в болото обратно на берег вытащить все-таки легче, а главное, естественней, чем наоборот.
      Поэтому "хамелеонничание" не только реальное и типичное свойство подростков.
      В приспособленчестве к дурному надо увидеть хорошую основу и за нее цеплять крюк подъемного крана, точно зная, что иной даже главарь "подворотни" может от чистого сердца ненавидеть ее.
      Василий верно пишет о "мальках", которые, как он, рвались из "подворотни": "Только их присутствие, их дружба меня и спасали".
      Это не просто меткое замечание.
      Это доказательство психологической неоднородности, неровности "подворотни".
      Свидетельство того, что умелый педагог, да еще педагог, вышедший из этой самой среды, сумеет при желании раздробить компанию, оторвать "мальков" от остальных.
      Я воспринимаю мысль Василия не как абстрактную идею, но как конкретную ступеньку, которую он, будущий педагог, обозначил для себя...
      Ступенька пока одна, не знаю, первая ли, вполне возможно, она и обозначена интуитивно, но тем не менее высказана, намечена, определена и, на мой взгляд, соответствует психологическому портрету "подворотни".
      "Что станет с человеком, если из него вынуть позвоночник?" Ответ Василия справедлив. Собственно, вопрос воспитания подростка и есть вопрос формирования у него "позвоночника". Нет его, и перед нами безвольная личность, человек, охотно подчиняющийся другому, более сильному и, к сожалению, не всегда доброму.
      Чаще как раз напротив.
      Василий пришел к важному человеческому выводу. К сожалению, не всегда судьба личности - логическое продолжение ее развития. Ведь бывает, что иногда человек устраивается в жизни, а не устраивает ее. Под словом "устраивает" я подразумеваю деятельное, активное, осознанное жизнетворчество.
      Судьба Василия мне представляется прекрасным образцом "овеществленных идей".
      Увиденное, прожитое, осознанное этот человек отлил в формы не стенаний, не разговоров, не размахиваний руками, а в формы собственных поступков.
      Его выводы не сулят ему легкой жизни.
      Он полон сомнений, размышлений.
      Но не отчаяния! Этот человек, может, не всегда знает, с какого края подступиться, но убежден - подступиться надо, надо сделать. Да что там уже делает.
      Странные камуфлеты предлагает нам жизнь. Вот было у человека нелегкое детство, непонимание родителей, "подворотня". Но ведь именно потому, что было нелегкое детство, стал Василий таким, каков есть.
      Память собственного детства помогает ему посвятить себя тому, чтобы другие ребята, пусть чужие ему по крови, не родные, не знали такого детства.
      Память о родительской отчужденности научила Василия тому, про что писал Николай Иванович Пирогов и чего начисто лишены были родители Василия, - желанию и умению переселяться в духовный мир ребенка, чтобы по-настоящему понять его.
      И наконец, "подворотня", ее уроки привели его к главному выводу: человек не из железа, бывает, ломается, особенно если вместо позвоночника слабая хорда, и главное в жизни не дать сломаться его душе на пороге между детством и взрослостью - на трудном перекрестке, с которого начинается настоящая судьба.
      Быть на посту возле этого перекрестка тоже судьба. Нелегкая, часто неблагодарная. Но всегда счастливая!
      Как писал Сухомлинский, "человечество любить легче, чем по-настоящему любить одного человека. Труднее помочь ближнему, чем твердить: "Я люблю людей".
      Василий пишет: "Я в черных очках. Разбейте их мне... Ну а дальше я как-нибудь сам пойду"... Он вообще очень противоречив, этот молодой учитель. Говорит: "я в черных очках", а сам все прекрасно видит. Пишет: "не люблю людей", а любит их, очень любит. Варится в собственном соку, но если даже это и так, пришел к верным, более того, благородным выводам.