Сентледжи (№2) - Любовное заклятие

Его слова должны были бы успокоить ее. Но вместо этого они заставили Кейт похолодеть. Она приникла к нему, а он еще крепче прижал ее к себе. Где-то вдали гремел гром, сверкали молнии, дождь забарабанил по окнам. Приближалась темная, бурная грозовая ночь. Именно в такие ночи человек и начинает верить в легенды и проклятия, а для Вэла она служила еще одним напоминанием о его даре — проклятом наследстве Сентледжей.

«Как будто мне нужны напоминания! — подумал Вэл мрачно. — Особенно здесь, в этой церкви, где под ногами лежат мои многочисленные предки, нашедшие здесь свой последний приют».

Его взгляд скользнул к выходу из церкви, где, как он знал, покоилась леди Дейдра — вернее, ее сердце, единственное, что осталось от юной женщины, когда злодеи Мортмейны с ней покончили. Вэл всегда чувствовал особое близкое родство именно с этой своей несчастной прародительницей, и сейчас это чувство стало только острее.

И Дейдра, и он были целителями, хотя дар у них был у каждого свой. Они оба влюбились в тех, кто не был выбран Искателем невест — и их обоих погубили Мортмейны. Вэл, конечно, не мог обвинить Рэйфа в том, что тот воткнул в него нож или застрелил из пистолета. Он даже не мог определить, что именно он с ним сделал. Но его не покидало ощущение, что Рэйф все-таки что-то сделал, что какой-то медленный яд был впрыснут в его вены и что это еще только начало, А конец будет ужасен…

Вэл не имел представления, была ли это всего лишь месть Мортмейнов, или же тут не обошлось без проклятия Сентледжей. Он знал одно: что будет защищать Кейт, пока у него самого еще сохраняются остатки здравого смысла. Он слышал, что леди Дейдра смогла-таки спасти своего любимого, однако для этого ей пришлось напоить его особым зельем, чтобы тот забыл ее навсегда. И Вэл вдруг спросил себя, смог бы он решиться дать это зелье, если бы знал, как его приготовить, Кейт? Смог бы он вынести, если бы его дикарочка вот так просто ушла от него, забыв о нем навсегда?

Вэл посмотрел на девушку, так доверчиво прильнувшую к нему, вдохнул нежный, особый аромат ее волос. «Нет, я больше не способен на подобную жертву, — подумал он в отчаянии. — Я просто уже не столь благороден. А может, никогда таким и не был…»

Вэл остро ощутил тот момент, когда день благополучно умер, оставив их в полной тьме, и последние следы его самообладания исчезли без следа. Он наклонился и поцеловал девушку.

— Ох, Кейт, моя Кейт! Ты должна была выполнить свое обещание и держаться от меня подальше…

Ее единственным ответом был поцелуй, еще более пылкий, чем прежний, Вэл окончательно потерялся. В это мгновение все его здравые мысли о чести, о легенде и даже о свадьбе куда-то улетучились. Все, что он сейчас хотел, — это затащить Кейт в ближайшую постель.

Подхватив девушку на руки, он вынес ее из церкви навстречу грозе.

13.

Рэйф пытался идти по узким улочкам как можно быстрее, громыхающие небеса предупреждали его, что дождь вот-вот польется. Однако никакой гром не мог заставить спешить серого мерина, который тащился с таким трудом, словно каждый его шаг был последним. Рэйф давно отбросил мысль ехать верхом на этой несчастной скотине и просто вел его в поводу, ругаясь себе под нос и удивляясь, с чего это он истратил столько времени, разыскивая это проклятое животное, Я зачем заплатил почти двойную цену, когда выкупал его назад.

Торговец лошадьми, которому он поначалу продал мерина, также был очень удивлен.

— Вы хотите выкупить назад этот мешок с костями? — сказал он, усмехаясь. — Боже, сэр, наверное, у вас в голове есть какой-нибудь хитрый трюк!

«Никаких трюков, — угрюмо думал Рэйф. — А просто Сентледж». Какое бы безумие ни напустил на него проклятый доктор, именно оно сейчас заставило его спасти эту совершенно никчемную скотину, так же как немногим раньше — позаботиться о бедной вдове и ее мальчишке. Что же это за проклятая магия, которую Вэл Сентледж наложил на него в ночь Хэллоуина?!

Ветер яростно метался между зданиями, скрипел вывесками мастерских и гостиниц, хлопал незакрытыми ставнями. Мужчины глубже надвигали на лоб свои шляпы, женщины кутались в шали, чтобы защититься от пронизывающего ветра. Все они спешили поскорее укрыться от надвигающейся грозы; и даже старый мерин весь дрожал от беспокойства. Он не пытался подняться на дыбы — для этого у него уже не осталось сил, — но ржал и упирался, не желая двигаться дальше, как и подобает упрямому мулу. Рэйф уже собрался отхлестать непокорное животное, но что-то — возможно, ужас в мягких влажных глазах напуганной твари — заставило его остановиться. Он вдруг обнаружил, что гладит мерина по носу и бормочет какие-то утешающие слова.

— Ну ладно, старина, успокойся. Все хорошо… Как там называл Чарли эту старую клячу?

— Все хорошо, Руфус, — проникновенно увещевал он мерина. — Тебе нечего бояться. Этот небольшой шквал ничего тебе не сделает. Видел бы ты, в каких штормах мне пришлось побывать, когда я был капитаном…

Рэйф замолчал. Должно быть, он и в самом деле потерял остатки разума, раз разговаривает с лошадью. И самое удивительное — его речи не остались без ответа! Своими поглаживаниями и уговорами он заставил Руфуса двигаться дальше, и лошадь послушно трусила за ним весь оставшийся путь до гостиницы.

Обычно Рэйф передавал поводья первому же попавшемуся конюху и уходил, даже не взглянув на коня. Но на этот раз он почувствовал необходимость убедиться, что о Руфусе хорошо позаботились. Он пронаблюдал, как его почистили, как дали свежей воды и вдоволь овса. А когда напоследок Рэйф погладил Руфуса по носу и уже развернулся, чтобы уйти, ему показалось, что он заметил благодарность в серых глазах мерина.

Все это вызвало у него какое-то странное стеснение в груди. А ведь он никогда не относил себя к людям, способным заслужить доверия лошади, — не говоря уж об одинокой женщине или маленьком мальчике. И теперь он шел через темный двор, все убыстряя шаги по мере того, как подходил к тому месту, где оставил Корин и Чарли сегодня утром.

Пара скромных комнат на самом верхнем этаже гостиницы. Не самое лучшее место из тех, где приходилось останавливаться Рэйфу в его полной скитаний жизни. Но и не самое худшее. Увидев свет, мерцающий в окнах, он вдруг подумал, что это похоже на маяк, ведущий моряка мимо оскаленных рифов к безопасному покою дома.

Дом… Рэйф нахмурился, изумленный тем, что это слово вообще пришло ему на ум. Никогда еще в его жизни не было такого места, которое он мог бы назвать своим домом, — разве что палубу корабля. Так почему же он назвал так пару маленьких комнат в какой-то захудалой гостинице?…

Рэйф быстро поднялся по лестнице, стараясь объяснить свою торопливость и приподнятое настроение тем, что просто рад избежать надвигающейся грозы. И уж конечно, к этому не имеет никакого отношения радостное выражение на лицах Чарли и Корин, которое появится, как только он скажет им, что вернул назад эту чертову скотину.

Даже не остановившись, чтобы постучать, он ворвался в номер, с опозданием вспомнив, что строго-настрого наказал Корин запереться до его возвращения. Ну, ничего, он отругает ее за это позже, а пока…

Взгляд Рэйфа быстро обежал обшарпанную маленькую гостиную. В очаге уютно горел огонь, наполняя комнату теплом. Корин нигде не было видно, но Чарли свернулся калачиком на одном из кресел возле окна. Рэйф быстро пересек комнату и подошел к нему.

— Чарли, я привел Руфуса, он сейчас в конюшне. Хочешь пойдем и… — Он оборвал себя, только сейчас заметив, что голова мальчика свесилась, а на гладких порозовевших щеках лежат тени от светлых опущенных ресниц. Мальчик спал.

Рэйф вдруг ощутил нелепое чувство растерянности. Он наклонился и легко тронул мальчика за худенькое плечо. Чарли только пробормотал что-то во сне и поерзал в кресле, устраиваясь поудобнее.

Из другого конца гостиной раздался еле слышный смешок. Рэйф обернулся и увидел силуэт Корин в проеме двери, ведущей в соседнюю комнату.

— Боюсь, его теперь и пушкой не разбудишь, — сказала она, улыбаясь. — Он всегда очень крепко спит.

— Вижу, — пробормотал Рэйф, чувствуя смущение и легкую растерянность из-за того, что его застали за попыткой разбудить мальчика.

— Он сидел у окна весь вечер, поджидая вас. Мы с ним очень беспокоились, что вас застанет гроза.

Беспокоились о нем? Рэйф нахмурился. Он должен сказать ей, что он не привык к заботам, а также к тому, чтобы отчитываться перед кем-либо в своих действиях. Но вместо этого он, к своему удивлению, произнес:

— Извините. Дела заняли больше времени, чем я… Слова замерли у него на губах, когда Корин подошла ближе. Она, должно быть, воспользовалась отсутствием Рэйфа, чтобы вымыть волосы, и теперь они густыми волнами лежали у нее на плечах. Некоторые локоны были еще влажными, но основная темно-каштановая масса высохла и блестела в огне очага. До сих пор Корин покрывала волосы чепцом, и Рэйф даже не подозревал, какое богатство она хранила под ним. Однако вскоре он сделал еще одно поразительное открытие. На ее плечи была накинута все та же шерстяная коричневая шаль, но под ней не было ничего, кроме ночной рубашки, так как Корин, видимо, приготовилась лечь спать.

Безусловно, Рэйф видел женщин, одетых гораздо более соблазнительно — не говоря уже о тех, на ком вообще не было одежды. Так почему же вид этой женщины в скромной ночной рубашке так взволновал его?

Он поспешно отвел глаза и пробормотал:

— Если мальчик так измучился, я полагаю его следует уложить в постель.

Корин кивнула и хотела уже взять Чарли на руки, но Рэйф остановил ее. Мальчик был слишком тяжел для нее, и, он решил, что отнесет его сам. Помимо всего прочего, это давало Рэйфу возможность заняться чем-то еще, кроме того, чтобы глазеть на мать малыша.

Он поднял Чарли с кресла, и малыш сразу прижался головой к его плечу. Рэйф почти позавидовал такому полному покою и доверию.

Самому ему никогда не удавалось так спокойно спать — даже в детстве. Он провел слишком много бессонных ночей, прислушиваясь к тому, как его мать развлекала своих друзей-джентльменов почти рядом с его детской кроваткой.

И даже потом, когда Эвелин оставила его одного в монастыре, он не обрел покоя. В свои восемь лет он знал о жизни гораздо больше, чем святые братья, и был лучше их осведомлен о том, что происходит в революционном Париже. В ту ночь, когда в их монастырь ворвались «красные колпаки», размахивая ножами, проснулся только один Рэйф…

Раньше воспоминания об этой ночи наполняли его душу таким ужасом, что он старался поскорее подавить их. Сейчас, думая об этом, он почувствовал лишь глубокую грусть, что мир, в сущности, очень мрачное место, полное зла и ненависти.

Он прижал мальчика к груди в интуитивном стремлении защитить его и отнес в соседнюю комнату. Корин следовала за ним с подсвечником в руке. Рэйф положил малыша на кровать и уже хотел накрыть его одеялом, но Корин вдруг протянула ему детскую ночную рубашку. Рэйф никогда не думал, что ему придется переодевать ребенка, и эта задача показалась ему не менее трудной, чем взобраться на высокую мачту во время штормового ветра. Поэтому он был очень благодарен Корин, когда та, улыбнувшись, принялась за дело сама. Отступив в сторону, он наблюдал, как ловко и нежно она переодела малыша, а потом наклонилась и коснулась губами его лба. Ее темно-каштановые локоны смешались с золотистыми кудряшками мальчика, и было в них — и в матери, и в сыне — столько невинности и беззащитности, что В Рэйфе горячей волной поднялось стремление оградить ИХ от всех бед этого мира.

Это чувство было настолько тревожащим и незнакомым для него, словно одежда с чужого плеча. Рэйф повернулся и направился к двери, но Корин остановила его:

— Мистер Мори, я знаю, вам это покажется глупым, но Чарли очень надеялся, что вы сами уложите его и поправите одеяло.

— Но мальчик спит глубоким сном. Откуда же он узнает?

— Он, скорее всего, спросит меня завтра утром, и я не смогу ему солгать.

Ну конечно, она не сможет! Рэйф вообще сомневался, что Корин Брюэр хотя бы раз солгала кому-нибудь за всю свою жизнь. Заглянув в ее доверчивые, полные надежды глаза, он вдруг подумал, что такие глаза способны заставить большинство совершенно нормальных мужчин делать любые идиотские вещи, о которых она попросит. Понимая это, Рэйф тем не менее был совершенно потрясен тем, что и на него эти глаза оказывали точно такое же действие.

Он неохотно подошел к Кровати и, чувствуя себя страшно неловко, как-то неуклюже натянул одеяло мальчику до подбородка, а затем подоткнул его со всех сторон с аккуратностью, к которой привык на флоте. И хотя он был не совсем уверен, но ему показалось, что Корин при этом подавила едва заметную улыбку.

Рэйф смотрел на головку мальчика, уткнувшегося в подушку. Он, собственно, никогда не любил детей — особенно таких мальчишек, как Чарли, маленьких и слабых. Впрочем, в этом пареньке он почувствовал какую-то странную тихую силу — высокий дух, гордую уверенность в том, что он сможет позаботиться о своей мамочке. Чарли был очень чутким ребенком, который обещал вырасти в сильного мужчину, благородного и доброго.

Такого, например, как Вэл Сентледж…

Рэйф так и не понял, с чего это в его голову вдруг закрались мысли о Вэле да еще вызывали в нем непонятное чувство вины. Он задумчиво гладил по-детски мягкие золотистые кудри мальчика, пока не обнаружил, что за ним внимательно наблюдают добрые глаза Корин. Очевидно, она смотрела на него достаточно долго. Внезапно смутившись, Рэйф развернулся и вышел из комнаты.

В маленькой гостиной он подошел к окну. Дождь чертил темные линии на стекле, яркие вспышки молнии освещали расположенный внизу конюшенный двор и клонящиеся от ветра деревья.

Рэйф всегда любил штормовое море, ему нравилось ощущать под ногами вздымающуюся палубу, чувствовать разгул стихии, которой он, капитан корабля, мог бросить вызов. Однако на берегу все было иначе. Нескончаемый дождь всегда действовал на него угнетающе, заставляя предаваться размышлениям о прошлом. Слишком много печальных воспоминаний, слишком много ночных кошмаров…

Странно, но этой ночью он не чувствовал ничего подобного. Он был полностью захвачен ощущением тепла — от горящего за его спиной очага, от неслышного присутствия женщины и мальчика в соседней комнате. Рэйф вглядывался в грозовую ночь, ожидая привычного беспокойства, горечи, которые всегда охватывали его в такие минуты, но на душе по-прежнему было спокойно и мирно. И он знал, кого следует благодарить за это. Вэла Сентледжа и то странное лечение, которому он подверг его в ночь Хэллоуина! Взяв его за руку, он сделал гораздо больше, чем просто спас ему жизнь. Можно было бы сказать, что он спас саму его душу…

Но кто, черт побери, вообще просил его об этом?! Рэйф хотел бы рассердиться, потому что это было чертовски неприятно — тревожиться о ком-то, а особенно о человеке, который долгое время был твоим врагом. И все же он ничего не мог с собой поделать. Он беспокоился о Вэле и сожалел, что оставил ему этот проклятый кусок кристалла.

Рэйф пытался успокоить себя, уговорить, что все будет хорошо. Ведь хранил же он этот осколок в своем сундуке несколько лет, даже надевал его на шею — и никакого особенного вреда от кристалла не ощутил. До того самого дня, когда понял, что опустился на самое дно своей жизни…

В то время отчаянная безысходность и ощущение полного провала заставили его стать пиратом у берегов Мексики. Память о тех днях теперь наполняла Рэйфа стыдом и отвращением к самому себе. Он был моряком с шестнадцати лет и хорошо знал, как тяжела эта жизнь и без набегов тех мерзавцев, которые беззастенчиво грабили их корабли. И вот одним из тех самых подонков он однажды позволил себе стать!

Это было как раз в те мрачные дни, когда он постоянно носил кристалл на себе. Теперь ему казалось, что этот камень десятикратно усиливал горечь обид и злые помыслы. Однако у такого святого человека, каким был Вэл Сентледж, не должно возникнуть подобных проблем. Ведь у него нет злых мыслей, он должен устоять перед дьявольской силой кристалла… А даже если и нет, ему-то, Рэйфу, какое до этого дело?

Но ему было дело! До такой степени, что он даже готов был рискнуть своей головой и вернуться в Торрекомб, чтобы предупредить доктора. Словно каким-то странным образом к нему перешла часть благородства Вэла, его бескорыстной души…

— Мистер Мори?

Тихий голос Корин отвлек Вэла от его нелегких размышлений. Он обернулся. Женщина в нерешительности стояла перед ним. С тех пор, как он снял для них это жилье, она всегда на ночь уходила в комнату, где спал Чарли, оставляя в его распоряжение гостиную. И теперь его смущало, что она стоит так близко в своей ночной рубашке, с распущенными волосами и этим свежим, дразнящим запахом женщины.

— Уже поздно, — неловко сказал он. — Вам лучше идти спать.

— Знаю, но я просто не могла уйти, не поблагодарив вас. Рэйф вздохнул. Он никак не мог привыкнуть ко всем этим благодарностям.

— Поблагодарить меня? За что, черт возьми, на этот раз?

— За то, что вернули нам Руфуса. Рэйф пожал плечами.

— Мне нужна лошадь, и я…

— Но вам вовсе не нужна именно эта лошадь, — прервала его Корин. — И потом, мистер Мори, вы ведь даже не любите лошадей.

Рэйф молча смотрел на нее, недоумевая, как она об этом узнала. Вообще за время их короткого знакомства эта женщина поняла о нем слишком многое. Эти ее ласковые, всевидящие глаза, казалось, проникали в самую душу! Только вот Рэйф был теперь не совсем уверен, чью же душу она там видит…

— Я знаю, зачем вы привели назад Руфуса, — просто сказала Корин. — Вы сделали это для Чарли.

Рэйф уже открыл было рот, чтобы возразить, но только пожал плечами.

— Мне было совсем не трудно выкупить его назад, а ваш сын, видимо, очень привязан к этой чертовой скотине.

— Надеюсь, Чарли не приставал к вам с Руфусом? Или…

— Нет-нет, — поспешил заверить ее Рэйф. — Он ничего такого не делал. Он… он очень славный парень, — добавил он грубовато.

— А вы — очень хороший человек.

— Во мне нет абсолютно ничего хорошего, моя дорогая. Не воображайте, что я похож на героя, только потому, что мне вдруг пришла в голову эта блажь помочь вам, и вашему сыну. Если вы смогли разглядеть во мне что-то хорошее, то это только потому, что… потому…

«Потому, что нам с Вэлом каким-то чудом удалось обменяться частичками своих душ», — закончил он про себя. Но как можно было объяснить Корин все эти чудеса, связанные с Сентледжами? Да никак. Поэтому он просто прикусил язык и отошел от нее, желая лишь одного — чтобы она наконец ушла спать и оставила его.

Но Корин, как назло, продолжала настаивать:

— Вы на самом деле замечательный человек, мистер Мори. Очень немногие джентльмены стали бы проявлять заботу о женщине с ребенком, с которыми едва знакомы.

— Я же сказал вам, почему это сделал! — теряя терпение, резко бросил Рэйф.

— Потому, что мать не должна никогда бросать своего сына. — Корин чуть поколебалась, но все же спросила: — А сколько лет было вам, когда ваша мать вас оставила?

Рэйф напрягся. Впрочем, его вовсе не удивило то, что Корин смогла догадаться об этой мрачной части его прошлого. Эта женщина слишком чувствительна, черт бы ее побрал!

Он предпочитал никогда ни с кем не говорить об Эвелин Мортмейн. Но, к своему удивлению, ответил:

— Мне было примерно столько же лет, сколько Чарли, когда она оставила меня в монастыре в Париже. Она умерла и не смогла вернуться за мной.

— О, мне так жаль! — тихо сказала Корин. — Но ваша мама, видимо, надеялась, что однажды вы примете священный обет?

Рэйф едва не усмехнулся, услышав такое нелепое предположение.

— Нет, — сказал он сухо. — Члены моей семьи никогда не отличались благочестием, особенно моя мать. А кто был мой отец, я так никогда и не узнал. Теперь я подозреваю, что это мог быть один из монахов той святой обители. Моя мать относилась к тому сорту женщин, которым доставляло наибольшее удовольствие совращать именно безгрешных.

Он надеялся, что эти горькие слова оттолкнут Корин и она прекратит свои расспросы. Напрасная надежда. Она была скорее опечалена, чем шокирована его ответом.

— Так этот монастырь в Париже… Именно там вы и выросли?

— Возможно, так и было бы, если бы не революция. Религиозные убеждения были не слишком популярны во Франции в то время. Однажды ночью толпа ворвалась в монастырь и сожгла его дотла.

Рэйф невольно передернулся и почувствовал тошноту, так ярки были воспоминания о той ночи, которые до сих пор преследовали его — огонь, кровь, смерть — весь этот ад, из которого он едва выбрался живым.

Видимо, что-то из преследующих его старых ужасов все же отразилось на его лице, как ни старался он это скрыть. Корин ничего не сказала, но вдруг провела рукой по его волосам — тем самым невероятно нежным жестом, который он так часто видел, когда она ласкала своего сына.

Рэйф не мог припомнить, чтобы какая-нибудь еще женщина в его жизни касалась его так! Его мать никогда не была нежна с ним, и сам он всегда держался с женщинами холодно и отстраненно, так что ни одна из них просто не могла отважиться на подобное проявление чувств.

Рука Корин была шершавой от работы, но удивительно теплой и нежной. Рэйф застыл, чувствуя настороженность и напряжение, как какое-нибудь дикое животное, которое позволило человеку подойти к себе слишком близко. «А она ведь почти хорошенькая», — понял он вдруг, с удивлением изучая лицо Корин. Возможно, все дело было в ее глазах, больших, сияющих в теплом свете очага. Или в этих роскошных золотисто-каштановых волосах. Он с трудом сдерживался, чтобы не запустить пальцы в эти шелковистые длинные пряди. Ее близость возбуждала в нем чувство, очень похожее на вожделение.

«Вожделение к Корин Брюэр?! Какая нелепость!» — подумал Рэйф. Но, когда ее пальцы скользнули по его жесткой скуле, он едва не задохнулся и грубо оттолкнул ее руку.

— Не надо!

Этот резкий приказ заставил Корин вздрогнуть, а он вовсе не хотел обидеть ее или оскорбить ее чувства. Ведь она только пыталась быть доброй к нему. Но, черт побери, эта женщина достаточно взрослая, чтобы соображать, что она делает!

— Я только что пытался доказать вам, что вовсе не добрый и не особенно благородный человек, — почти прорычал он. — И вам лучше не оставаться со мной наедине, в одной этой тоненькой рубашке, да еще прикасаться ко мне, искушать меня…

Он оборвал свою яростную речь, заметив густой румянец вдруг покрывший ее щеки, и расширенные от изумления глаза. Очевидно, этой женщине даже не приходило в голову, что он может найти ее желанной. Впрочем, Рэйфу это тоже не приходило в голову. До сих пор.

— Вы хотите сказать, что я… я… — начала она, запинаясь.

— Возбуждаете меня? Да!

Он почти выплюнул эти слова, уверенный, что она тут же убежит в другую комнату и запрется там или даже забаррикадируется. Но Корин продолжала стоять, теребя концы шали и опустив голову так, что волосы почти закрыли ее пылающее лицо.

— Мистер Мори, вы были так невероятно добры к Чарли и ко мне…

— А это, черт возьми, тут еще при чем?!

— Просто я не знаю, как отплатить вам за все. И если только вы хотите… то есть я могла бы…

Она бормотала что-то еще, но слова терялись в густой роскоши ее волос, так что Рэйф сначала даже не понял, что она хочет ему сказать. А затем его вдруг словно ударило.

Корин предлагала ему себя в качестве оплаты за помощь! Он мог бы рассмеяться, мог бы решить, что все это чертовски забавно… Но отчего-то ему было не до смеха.

Рэйф уже готов был сурово приказать ей отправляться спать, когда Корин неожиданно уронила на пол свою шаль и откинула назад голову.

У Рэйфа вдруг пересохло во рту. Ее ночная сорочка была чертовски тонкой, старенькой и ветхой от частых стирок. Огонь очага просвечивал сквозь ткань, обрисовывая контуры ее женственной фигуры. Корин была далеко не худенькой, с пышными округлыми бедрами и полной грудью, ее соски большими темными дисками виднелись сквозь ткань рубашки.

Рэйф тяжело сглотнул и попытался отвести взгляд, но Корин не собиралась смягчать неловкость ситуации. Она подошла к нему совсем близко, заставив его испытать мучительный соблазн — ощутить тепло и нежность ее роскошного тела, — и стыдливо обняла его руками за шею.

Он долго обходился без женщины. Слишком долго. И сейчас его пронзило острое возбуждение, отозвавшееся напряжением в чреслах. Он относился к тем мужчинам, которые никогда не отказываются от женщины, если та имела глупость себя предложить. Поэтому, когда Корин приникла к нему, он прижал ее к себе еще крепче и накрыл ее большой мягкий рот своими губами.

Ветер и дождь рвались в оконные стекла Дома на берегу. И хотя толстые стены приглушали раскаты грома, Кейт казалось, что Вэл принес ее в самое сердце бури.

Откинув капюшон плаща, она подождала, когда ее глаза привыкнут к темноте, и огляделась. Здесь все было ей незнакомо — очертания мебели, тяжелые занавеси на окнах. Яркая вспышка молнии высветила небольшой альков с кроватью, и Кейт стало вдруг не по себе.

Она еще никогда не была в его спальне. Прежний Вэл ни за что бы этого не допустил. Но тот Вэл, которого она когда-то знала, с опасной скоростью исчезал прямо у нее на глазах;

Она молча наблюдала за тем, как он прошел в глубь комнаты. Сначала это был едва различимый в темноте мужской силуэт, но потом он зажег свечку, и слабый огонек осветил его черты. Мокрые черные волосы, откинутые назад, упрямая прядь, постоянно падающая ему на лоб, и лицо — бледное, словно кусок льда. На этом холодном лице выделялись горящие странным, почти дьявольским светом глаза.

Поставив подсвечник на бюро, Вэл стащил с себя плащ и отбросил его в сторону. За плащом последовал жилет. Мокрая рубашка облепила его тело, обрисовывая рельефы мышц на груди и плечах. Он казался ей почти незнакомым, этот мужчина, который посадил ее на лошадь и увез в грозовую ночь. Опасный, обольстительный незнакомец…

Взгляд Кейт, не отрываясь, следовал за его передвижениями по комнате. Даже на расстоянии она ощущала жар и силу его желания и понимала, что Вэл собирается заняться с ней любовью. Только на этот раз он уж точно не откажется от своего намерения.

Наступил момент, которого Кейт ждала всю жизнь, и все же, когда Вэл направился прямо к ней, она отвернулась, почувствовав внезапную неуверенность. Ей было все труднее не замечать странности в его поведении, эти разрушительные изменения его личности.

Вэл подошел совсем близко и положил ей сзади руки на плечи. Его дыхание согревало ей затылок.

— Нам надо избавить тебя от этой мокрой одежды, — прошептал он.

Кейт промолчала. Ее сердце колотилось как сумасшедшее, ей было трудно дышать, не то что говорить. А он обхватил ее сзади руками, расстегнул плащ, снял с плеч и уронил на пол. Его ладони легко скользнули вниз по ее рукам, вызвав легкое покалывание в коже. Жар его прикосновений проник сквозь тонкую ткань рукавов, зажигая в ней ответный жар.

Вэл обхватил ее за талию, привлек к себе и, откинув густую гриву ее мокрых волос, прижался к шее горячими шершавыми губами. Волна дрожи прошла по телу Кейт, но что-то мешало ей расплавиться в его объятиях. Все еще дрожа, она вырвалась из его рук и подошла к кровати. Вэл последовал за ней и, взяв за плечи, с силой развернул лицом к себе.

— Что случилось, Кейт? Уж не боишься ли ты меня?

Бояться его? Кейт потрясла головой, пораженная очевидной глупостью этого вопроса. Но как она могла объяснить ему, что боится не его, а того, что сама же сделала с ним из-за своего эгоизма. Ведь именно из-за ее колдовства он изменился почти до неузнаваемости!

Когда Вэл потянулся к ней и пропустил ее волосы сквозь пальцы, она почувствовала, как дрожит его рука, всегда такая сильная, надежная. И несмотря на обуревающие его темные эмоции, которые она читала в его глазах, Кейт все-таки смогла различить истинного Вэла Сентледжа, потерявшегося где-то в безумии заклятия, которым она оплела его разум.

— Ты еще можешь уйти, Кейт, — хрипло сказал он. — Беги вниз, к Джиму. Он найдет способ, как… уберечь тебя от меня сегодня ночью. Он защитит тебя.

— Ох, Вэл, милый, мне не нужно защищаться от тебя. — Она коснулась его щеки. — Ведь я люблю тебя.

Он взял ее руку и обжег поцелуем ладонь, а потом засмеялся странным, печальным смехом.

— Любишь меня, Кейт? Думаю, ты даже не знаешь, кто я на самом деле. Ты ведь веришь, что я… некая смесь из сэра Галахада и добренького святого. Но я больше не такой. Да никогда таким и не был. Я просто мужчина, который… который…

— Который — что? — подтолкнула его Кейт.

— Который жаждет обладать тобой вопреки здравому смыслу, зная, что это безумие, — закончил Вэл хрипло, с силой притягивая ее к себе.

Кейт чувствовала, как напряжено его тело, охваченное жаром, как бешено бьется сердце, не попадая в такт с ее сердцем. Он захватил в плен ее губы долгим медленным поцелуем, зажегшим в ней такое же ответное желание и наполнившим ее сердце отчаянием.

Безумие! Что ж, это именно то, что она сделала с Вэлом своим неумелым колдовством — с этим сильным, благородным человеком, которого знала и обожала всю свою жизнь. И сделала она это с ним, возжелав получить его для себя вопреки его собственной воле и разуму, и теперь это грозило разорвать его душу на части…

Пока поцелуй окончательно не лишил ее остатков разума, Кейт попыталась отстраниться и встревоженно взглянула на него.

— Но, Вэл, что, если… легенда права? Что, если ты не должен любить меня? Что, если я и впрямь недостаточно хороша для тебя?

— Недостаточно хороша для меня? Кейт, да ты всегда была моим добрым ангелом! Разве ты не помнишь те ночи, когда я не мог спать из-за сильной боли в ноге? И ты всегда приходила ко мне в библиотеку, чтобы утешить меня, разделить со мной мою боль.

— Да, — Кейт попыталась улыбнуться. — Я помню, как ты хмурился и ругал меня за то, что я пришла к тебе в такой поздний час, вместо того чтобы спать.

— Да правда, но ты даже не догадывалась, как я рад был тебя видеть. Все дни я проводил, помогая больным, облегчая их муки, но только ты одна могла заставить меня забыть о моей собственной боли. Ты как-то всегда узнавала, когда особенно была нужна мне. Как ты догадывалась об этом, Кейт?