Что бы ни говорила и ни делала эта стройная женщина с тонкими чертами лица, было видно, что она говорит и делает это с искренним увлечением. Джереми подумал, что она куда симпатичнее остальных ученых.

Подошел официант и принял у них заказ. Гвинн поудобнее пристроила свое массивное тело на сиденье из искусственной кожи.

— И давно вы здесь сидите, Джереми? Странно, вы как будто совсем не окосели.

— Это первый, — показал Джереми на свой бокал.

— Ах, вот как? Тогда странно, что официант до сих пор вас отсюда не выставил.

— Да нет, я знаю великую тайну. Просто нужно каждые полчаса или около этого не скупясь давать ему на чай. Тогда он не пристает, и можно спокойно заниматься. Шум меня не отвлекает — вы себе не представляете, в каких шумных местах мне приходилось проводить ревизии. А здесь я чувствую себя не таким… ну, изолированным от мира, что ли, как у себя дома.

«Не говоря уж о том, — добавил он про себя, — что в последнее время приходится думать, чем можно заниматься дома, а чем — не стоит». Гвинн посоветовала ему не трогать подслушивающее устройство в телефоне, но не говорить дома вслух ничего такого, что могло бы кого-то заинтересовать. Если вынуть «жучок», это только насторожит тех, кто его установил.

Официант принес женщинам напитки.

— Ну и что же вы выяснили про Бокля? — спросила Куик. У нее в бокале было что-то розовое и пенистое, с огромным количеством фруктов, — Джереми не мог понять, как можно такое пить.

— Ну, он был безусловно оригинал, — ответил он. — В детстве много болел, получил домашнее образование под присмотром матери, а потом, когда уже стал взрослым, не расставался с ней пятнадцать лет, разъезжая в ее обществе по всему континенту. В наши дни ему порекомендовали бы обратиться к психоаналитику.

— Все это время он писал свой труд, — сказала Гвинн, постучав пальцем по книге, лежавшей на столе. — «История цивилизации в Англии». Издана… кажется, в 1857-м. — Она заглянула на титульную страницу. — Правильно, в 57-м. Бокль — типичный историк девятнадцатого столетия. Он видел в истории непрерывный прогресс — от первобытных времен до самых вершин цивилизации, то есть, конечно, до Англии девятнадцатого века. Как большинство людей викторианской эпохи, он свято верил в Прогресс.

Гуинн и Куик обменялись понимающими улыбками.

«Конечно, в наши дни это считается наивностью, — подумал Джереми. — Сейчас больше никто не верит в прогресс. Во всяком случае, в Прогресс с большой буквы. Куда чаще его ругают почем зря. Интересно, стали люди за эти годы умнее или просто разочаровались? Почему вообще цинизм надо предпочитать оптимизму? То же самое и в литературе: если вещь недостаточно „иронична“, это не „литература“. По этому поводу в „Нью-Йорк Ревью оф Букс“ то и дело начинаются перепалки, но общепринятое мнение по-прежнему не сдает своих позиций. Реализм? Пусть так, но ведь иногда герой все-таки выходит победителем!»

— Может быть, вы тогда знаете про него и еще кое-что? — спросил он язвительно. — Что Бокль, кроме всего прочего, был твердо убежден: историю можно превратить в точную науку.

Он открыл одну из папок и достал оттуда фотокопию страницы из книги.

— Послушайте, что он писал в 1856 году: «Что касается природы, то здесь события, на первый взгляд самые неожиданные и причудливые, нашли себе объяснение, и было доказано, что они соответствуют неким вполне определенным общим законам. Это произошло благодаря тому, что люди талантливые и, что еще важнее, терпеливо и неустанно работающие тщательно изучали эти события в природе, пытаясь найти такое объяснение. Если подойти с тех же позиций к событиям истории человечества, то и здесь есть все основания ожидать таких же результатов».

Он поднял глаза на женщин, чтобы посмотреть, как они к этому отнеслись, но увидел лишь вежливый интерес. Наверное, видно было, как он разочарован, потому что Гвинн, потянувшись к нему, сжала ему руку выше локтя.

— Ну, не огорчайтесь, Джереми. Просто мы эту цитату не в первый раз слышим. Может быть, Бокль и вышел из моды, но он не совсем еще забыт.

— И кроме того, — добавила Куик, — он ведь ошибался. Разве вы не видите? В истории не может быть таких «законов», как в физике. История — процесс эволюционный, как биология. Каждое событие в ней зависит от того, что ему предшествовало.

— В биологии тоже есть законы, — возразил Джереми.

— Да, конечно, но это другие законы. Конечно, существует теория эволюции; однако она не такая, как теория тяготения. Астрономы могут на основании своей теории рассчитать будущее положение планет, но биологи не могут вычислить, какие новые виды появятся в будущем.

«По крайней мере, пока не могут», — сделал про себя оговорку Джереми. Профессиональный бухгалтер, он всегда старался не делать категорических выводов, пока у него в руках не окажутся все данные. И уж во всяком случае, не собирался дать Пенни перевести разговор в такую область, где оба они одинаково невежественны. Впрочем, однажды кто-то говорил ему… Когда это было? А, в прошлом году, когда они с Деннисом были у кого-то в гостях. Что-то насчет создания полной генетической карты каждого вида. Кажется, это называется «Проект Пан-Геном». «Когда мы будем знать, что делает каждый ген, — говорил тот молодой человек, — мы сможем предвидеть, что произойдет, если в нем случится мутация».

— Значит, вы считаете, что я зря потратил время? — спросил он, глядя по очереди то на Гвинн, то на Пенни. — Что незачем было копаться в этой напыщенной писанине… — он приподнял книгу и снова бросил ее на стол, — и вместо этого я мог просто спросить вас, и вы объяснили бы, что имел в виду Херкимер?

Куик протянула руку и дотронулась до его локтя.

— Нет, нет, Джерри. Я считаю, вы поступили совершенно правильно. В конце концов, это и есть суть обучения — все нужно выяснять самостоятельно. Во что превратился бы мир, если б каждый сидел и ждал, когда ему все объяснят?

— В нашем управляемом обществе слишком многие так и делают, — сказала Гвинн.

Джереми отстранил свою руку и покраснел. Конечно, она права. Тем не менее он чувствовал некоторую обиду — оказывается, то, что он открыл для себя, всем давно известно. Словно он взобрался на Эверест и обнаружил там киоск с лимонадом. Что бы они сейчас ни говорили, они наверняка считают, что он занимался чепухой.

— Не унывайте, Джереми, — сказала Гуинн. — Кроме специалистов, о Бокле вообще мало кто даже слышал.

— Просто мы давно отказались от этого наивного представления об истории, — добавила Куик и улыбнулась ему. — Наверное, это и можно считать Прогрессом.

— Погодите, — не унимался он. — Я знаю, что Херкимер все это отметает — он говорит, что история не часовой механизм. Но разве не на этом постулате было построено все Общество Бэббиджа? Он не может нас не интересовать. Независимо от того, верен он или нет.

Последнюю фразу он добавил только потому, что иначе это сказали бы за него Гвинн или Пенни. Сам он не мог бы сказать, верит ли он, что историю можно превратить в точную науку. Это не слишком его касалось. Но его близко касалось другое. Люди из Общества Бэббиджа в это верили, и это они похитили Денниса, чтобы он не раскрыл их тайну. Вот что самое главное — Деннис. А все остальное — ученая схоластика.

Он показал на книгу.

— Ну хорошо, но Бокль имел по этому поводу свое мнение, а он когда-то был авторитетным историком. Вы считаете себя современными учеными и посмеиваетесь над викторианским оптимизмом, но ведь не исключено, что когда-нибудь другие будут посмеиваться над вашим пессимизмом. Кроме того, не один только Бокль верил, что можно создать подлинную науку об обществе. Был еще Адольф Кетле.

На этот раз они только посмотрели на него в недоумении.

— Кто?

Джереми порадовался про себя, что ему все-таки удалось узнать что-то им неизвестное. Он постарался сдержать улыбку.

— Адольф Кетле — был такой довольно известный бельгийский астроном, — сообщил он. — Современник Бокля.

— Астроном? — переспросила Гвинн.

— Ах, астроном… — сказала Куик.

— Да, астроном. В те времена интеллектуалы не так строго делились на категории. Может быть, этому нам стоило бы и поучиться у викторианцев. Кетле и Бокль вели между собой обширную переписку.

Куик взглянула на Гвинн.

— Я об этом никогда не слышала. Правда, Бокль — не моя специальность.

— Я читал собрание писем Бокля, — сказал Джерри. — Оно есть в коллекции редких книг университета.

Это был тронутый плесенью, истрепанный том с треснувшим корешком и изорванными по краям страницами, издававший острый сухой запах. Ему разрешили читать эту книгу только в специальной комнате с искусственным климатом, под непрерывным строгим присмотром архивиста из отдела редких книг. Из-за всего этого Джереми чувствовал себя настоящим ученым-исследователем. Архивист держался так, будто оскорблен тем, что кто-то осмелился дотронуться до драгоценного тома.

— В нескольких письмах Бокль мельком упоминает о «моей переписке с месье Кетле».

Гвинн переглянулась с Пенни и вынула изо рта трубку.

— Зачем Генри Томасу Боклю вздумалось переписываться с каким-то астрономом?

— Готова спорить, что он переписывался и с Дарвином, — сказала Куик. — Он был, по-моему, только чуть-чуть его моложе. — Она повернулась к Джереми. — Я права? Ну конечно! Готова спорить, что Бокль всерьез интересовался эволюционными теориями Дарвина. Тогда они были в большой моде. — Она наклонилась к нему через стол. — Это становится любопытно. Расскажите нам еще. Я даже не знала, что переписка Бокля издана.

Джереми вдруг пришло в голову, что Пенни Куик делает ему авансы. Она словно вывесила плакат: «Я не прочь, чтобы вы произвели на меня впечатление». На мгновение он растерялся. Он никогда не знал, как вести себя в таких ситуациях. Объяснить, что ее старания бессмысленны? Но это только поставит всех в неловкое положение. Не обращать внимания? Это будет равносильно грубому отказу. Она, наверное, и в самом деле мила. По крайней мере, по меркам бульварной прессы, у нее есть все, что требуется от женщины, чтобы считаться привлекательной. Правда, Джереми все это не интересовало. Не то чтобы Пенни ему не нравилась — просто он был к ней совершенно равнодушен. Но она неплохой человек, он не хотел ее обидеть.

— Ну, я тоже заинтересовался, — продолжал он. — Потому что в этом собрании не оказалось ни одного письма к Кегле. В примечании редактора говорилось, что ни у того, ни у другого в бумагах эти письма не обнаружены.

Ему вдруг пришло в голову, что он делает как раз то, что делал Деннис перед тем, как его похитили: занимается историей. Тогда он заметил Деннису, что такой внезапный интерес к истории выглядит странно. Теперь он понял, что это снисходительное замечание, высказанное без всякой задней мысли, могло показаться Деннису обидным. И теперь, когда он сам занялся тем же самым, Деннис стал ему еще ближе, хоть и неизвестно, где он, а может, и вовсе мертв.

Мертв. Теперь Джереми мог думать об этом спокойно. Сумасшедшее напряжение тех дней, паническое ощущение, что нужно немедленно что-то делать, остались в прошлом, хотя временами ему даже хотелось их вернуть. До сих пор группе Ллуэлин так и не удалось установить ничего нового в деле Денниса, и он ощущал что-то вроде стыда при мысли, что смирился с таким положением. Но что было делать — залезть на крышу и кричать на весь Денвер? Обшаривать все углы и закоулки? Кое-кто из друзей говорил, что он «легко возбудимая натура». Может быть, и так. Может быть, он всегда реагировал на события немного преувеличенно и слишком эмоционально. Может быть, только теперь он учится в критические моменты вести себя иначе. Огромное сдерживающее влияние на него оказывала Гвинн с ее спокойным, уравновешенным отношением к жизни. Может быть, она могла бы подсказать ему, как обращаться с Пенни?

Он перебрал надписанные аккуратным почерком папки, лежавшие на столе, и вытащил ту, на которой стояло «Кетле». Открыв ее, он начал перелистывать копии журнальных публикаций, газетных заметок и статей из энциклопедий. Их было не так уж много: имя Кетле не пользовалось шумной известностью. Он отыскал статью из «Нью-Йорк Ревью оф Букс» и протянул ее Пенни.

— Это статья не столько о самом Кегле, сколько об истории статистики, — сказал он. — Но я подчеркнул те места, которые нужны.

Пенни кивнула и провела пальцем по странице в поисках упоминания об астрономе.

Она подняла глаза от страницы.

— Это поразительно! Мне всегда было интересно, кто виноват в том, что статистика внедрилась в социологию. Но кто эти… — она еще раз заглянула в статью, — Максвелл и Больцман?

— Я и их разыскал. Эти ученые ввели представления Кегле о статистических законах в физику. Но читайте дальше.

Он чуть не ерзал на стуле от нетерпения. Улыбнувшись ему, Пенни прочитала еще абзац.

Джереми развел руками.

— Вот. Видите, в те дни было не так уж мало людей, которые задумывались над тем, нельзя ли создать науку об обществе. По словам «Британской Энциклопедии», Кетле изучал «количественные законы произвольных действий». Например, преступлений. — Он показал им копию статьи из энциклопедии. — Это вызвало к жизни множество исследований, посвященных тому, что тогда называли «нравственной статистикой», и широкую дискуссию о свободе воли, с одной стороны, и социальном детерминизме человеческого поведения, с другой.

Гвинн вынула изо рта трубку.

— Могу себе представить, — сказала она.

— Кегле даже написал книгу на эту тему — «Социальная физика», она вышла в 1835 году. Неудивительно, что он поддерживал с Боклем такую активную переписку. Они оказались единомышленниками. Очень жаль, что их письма не сохранились. Нашу группу они могли бы очень заинтересовать.

— Заинтересовать — не то слово, — заметила Гвинн, взглянула на Куик и хитро усмехнулась. — Давайте расскажем обо всем этом Херкимеру на следующем заседании.

— Нет уж, дорогая Гвинн, рассказывай сама. Я лучше спрячусь под стол, — отозвалась Пенни.

Только поздно вечером, когда Джереми собирался ложиться спать, ему пришла в голову мысль, от которой у него по спине побежали мурашки.

Было ли исчезновение переписки Бокля с Кетле всего лишь несчастной случайностью — или за этим стоит что-то большее? Он застыл на месте, просунув ногу в штанину пижамы. Ему представилась некая таинственная туманная фигура, которая одну за другой берет аккуратно перевязанные пачки писем, рвет их на мелкие клочки и швыряет в огонь. Он вспомнил, как неожиданно умер в Дамаске Бокль. Конечно, у него всегда было слабое здоровье, но не могло ли быть?..

Джереми снова вспомнил подброшенное в воздух тело Денниса. А кто-то стрелял в Бомонт, и того репортера — как его фамилия? — тоже убили… И еще этот Брейди Куинн, о котором он читал в бомонтовской распечатке. Общество Бэббиджа убивало всех, кто близко подходил к его тайне. Бокль был современником Куинна, только немного его моложе, — ведь так? Может быть, Бокля отравили?

Он швырнул пижамную куртку на кровать и большими шагами прошел в гостиную, где оставил свои материалы. Повозившись с замками кейса, он достал составленный Генри Бэндмейстером перечень людей, мест и предметов, которые упоминались в бомонтовской распечатке. Он присел на диван, держа перечень на коленях, и принялся листать его — сначала на букву «Б», потом на «К». В конце концов он перевел дух и опустил перечень на колени.

Нет, конечно, это была глупость. Случайное совпадение. Ни Бокль, ни Кегле в бомонтовской распечатке не упоминались. Ничего удивительного — в те дни Америка и Европа были как отдельные миры. Бокль, правда, много путешествовал с матерью, но только по Европе и Ближнему Востоку. Не было никаких намеков на то, что он мог быть как-то связан с Обществом Бэббиджа, и даже на то, что Общество могло что-то знать о нем. Или о Кегле. Нет, просто мысль о возможности создать «науку об обществе» в середине девятнадцатого века висела в воздухе. Неудивительно, что на эту тему размышляли несколько ученых.

И все-таки ему по-прежнему было не по себе.