В стране слепых

— Девятнадцатую? — Он погладил свой двойной подбородок и почесал в затылке. — Погодите, это не вы приятельница Реда Мелоуна? Того самого, которого только что отправили на переделку?

«Отправили на переделку»? Что ж, можно назвать это и так».

— Да, это я.

Человек усмехнулся, как будто вспомнил что-то смешное.

— Тогда девятнадцатая статья вас и вправду касается.

— Вы мне скажете, как ее найти, или нет?

— Не сердитесь. Она в томе первом.

Он сделал неопределенное движение рукой в сторону стеллажа за ее спиной.

«Ну, естественно». Сара почувствовала, что у нее горят уши. Там, рядом с этой книжицей, стояло еще несколько таких же тощих. Она начала вынимать их одну за другой в поисках первого тома. «ПИСЬМА ДЖЕДЕДАИ КРОУФОРДА, ДОКТОРА ФИЛОСОФИИ». «ПРЕДЛОЖЕНИЯ ПО ПРОЕКТИРОВАНИЮ И ПРОИЗВОДСТВУ АНАЛИТИЧЕСКИХ МАШИН БЭББИДЖА». «КОНСТИТУЦИЯ И УСТАВ АНАЛИТИЧЕСКОГО ОБЩЕСТВА БЭББИДЖА».

Ну да, конечно. Положив начало своей отколовшейся группе, Куинн, наверное, оставил в силе большую часть первоначальных правил. А во второй том вошли только новые.

Она раскрыла книжицу и принялась ее листать. Эта книжка явно намного старше, текст в ней был написан от руки изящным почерком с завитушками, похожим на готический. В те времена каллиграфия еще почиталась искусством, и «отменный почерк» свидетельствовал о принадлежности к хорошему обществу. Чернила были совсем бурые, хрупкая бумага потрескалась по краям, и пахло от нее столетней пылью. На титульном листе стояли подписи Дж.Кроуфорда, А.Шелтона и Ф.Хэммондтона. Основатели. Интересно, что это были за люди?

Она перелистала несколько страниц и нашла статью 4 — ту, что была отменена статьей 24.

Статья 4. Бескорыстие и общее благо должны быть главным побуждением каждого из Братьев.

Статья запрещала членам Общества пользоваться результатами своих исследований в целях личной наживы. Сара вспомнила, как Ред говорил, что эта статья была первой и главной ошибкой Общества. Что она противоречит природе человека.

(«Но корыстолюбие — тоже не главное в природе человека», — пыталась она возразить. «Нет, — ответил он с усмешкой, которая всегда так ее раздражала. — Главное — это личная заинтересованность».)

Она подумала о том, почему Ред ни разу не зашел к ней, пока она поправлялась. Она ждала его прихода, ждала каждый день, но он так и не появился. Может быть, он там, снаружи, на какой-нибудь операции? Она вообще не видела его с того дня, как вернулась с гор и сказала ему, что собирается вступить в Ассоциацию. На следующий день она легла в лазарет, не успев передумать, и с тех пор больше его не видела. Не означало ли это, что, как только она приняла решение, его задача была выполнена? Может быть, то, что происходит с ней, — всего лишь часть задуманной операции?

Она тряхнула головой и решительно углубилась в книжку.

Все трое Основателей были искренни в своем альтруизме. Однако вновь вступавшие члены Общества уже не разделяли его в полной мере, а до тех, кого вербовали они, он доходил в еще более разбавленном виде. К 70-м годам XIX века Общество состояло по преимуществу из людей, для которых их собственные личные интересы были по меньшей мере так же важны, как интересы Основателей. И статье 4 пришел конец.

Так где же статья 19? Если Куинн начал со статьи 21, то она должна быть где-то в самом конце книжки. Сара осторожно перевернула еще несколько ломких страниц. Да, вот она.

Статья 19. Дабы обеспечить нашим Братьям законные права на долю в имеющем наступить всеобщем благосостоянии, необходимо, чтобы каждый из Братьев вступил в брак и произвел на свет детей, за чье благополучие и содержание Общество принимает на себя всю полноту ответственности.

Сара захлопнула книжку. Услышав позади себя какой-то непонятный звук, она обернулась и увидела, что библиотекарь старается скрыть улыбку. Щеки ее загорелись, но она с каменным лицом пристально смотрела на него, пока он, смущенно кашлянув, не углубился в свои каталоги.

Она снова раскрыла книжку и перечитала статью 19. «Вот сукин сын! Неудивительно, что эти подонки чуть не лопнули со смеху. Я и Ред? Что за чепуха! Это же нелепость!»

Она осторожно закрыла книжку и поставила ее на место, потом вернулась к столу, собрала вещи и вышла. Библиотекарь проводил ее взглядом, все еще ухмыляясь, но стараясь, чтобы это было не слишком заметно.

— Желаю счастья, — сказал он ей вслед.

Она не ответила. Ей очень хотелось изо всех сил хлопнуть дверью, но дверь была устроена так, что открывалась в любую сторону, и из этого мог получиться только порыв ветра.

Она зашагала по коридору. Все они, до единого, заражены мужским шовинизмом. Даже Джейни Хэч и остальные женщины, которых она видела на том заседании. Наверное, на Реда нажимают, чтобы он выполнил статью 19. Одна из поправок к ней предусматривала определенный срок, и для него этот срок, наверное, близится к концу. Но это не дает им никакого права говорить о ней так, словно она какая-нибудь яловая телка! А о Реде — как о быке-производителе!

Черт бы их всех взял!

Выйдя из библиотеки, она свернула не в ту сторону и теперь оказалась в незнакомой ей части подземного убежища. Стены здесь были покрашены в мягкий розовый цвет с крупными зелеными абстрактно-геометрическими узорами. Кое-где стояли цветы, — искусственные, правда, но благодаря им коридор казался просторнее. По обе стороны шли двери — одни комнаты пустовали, в других сидели люди, занятые чем-то непонятным. Дальше по коридору располагалась столовая, где три человека сидели за столом и пили кофе.

Обычная контора, точь-в-точь такая же, как в тысячах деловых корпораций по всей стране, только подземная. Ну и что, ведь управление миром — тоже разновидность большого бизнеса, ведь так?

Сара решила пройти еще немного дальше. Рано или поздно где-нибудь попадется лифт, и она сможет вернуться на свой этаж. А пока ей хотелось посмотреть, что тут еще есть.

Коридор упирался в другой, шедший под прямым углом. Она наугад свернула налево и оказалась в комнате для игр с шахматными столиками и досками для го. Кое-где партии были не закончены, а над одним шахматным столиком висела табличка: «Ход черных, кто хочет, может играть». Сара заглянула на обратную сторону таблички и обнаружила, что там предлагалось делать ход белыми. Присмотревшись, она увидела, что черные разыгрывают классическую защиту Филидора, и позиция у них оставляет желать лучшего. Что ж, тем интереснее. Она протянула руку и сделала ход, потом перевернула табличку обратной стороной. За соседним столиком две женщины были погружены в какой-то сложный гамбит. Одна из них улыбалась, другая сидела нахмурившись. Они увидели Сару, и та, что улыбалась, рассеянно помахала ей рукой. Ее противница что-то недовольно проворчала.

Сара вышла в коридор и двинулась дальше. Она знала, что Убежище вовсе не так велико, как представляется. Но в нем было столько этажей, коридоров и переходов, что изнутри оно казалось громадным. Так и было задумано с самого начала. В этом Убежище и в четырех других, разбросанных по стране, должна была проходить вся деятельность Ассоциации. Работы хватало — даже тайные общества должны где-то хранить бумаги и заниматься перепиской, — но выполняться все это должно в строгом секрете. Сара знала, что кое-что делается в безымянных конторах, расположенных в административных небоскребах каждого большого города, — нередко на закрытых этажах, попасть на которые можно только на специальном лифте, куда посторонних не пускали. Вот почему во многих таких зданиях нет этажей под тринадцатым номером. Однако самая секретная работа шла в тайных Убежищах. Людям приходилось жить там месяцами, и нужно было создать для них ощущение простора.

Впереди, на очередном пересечении коридоров, она увидела лифт и поспешила к нему. Из одного коридора доносилась какая-то музыка — слабый, высокий звук кларнета. Она остановилась и вслушалась. Это была та самая вещь, которую она слышала месяц назад во время занятия, — соло из «Хай Сосайети». Кто бы ни был этот таинственный музыкант, он наконец научился справляться с синкопами и теперь играл бегло и ритмично.

Она определила, что звуки несутся из комнаты, которая находится метрах в десяти дальше по коридору. Дверь была приоткрыта, она заглянула и увидела, что в маленькой комнатке, почти спиной к двери, сидит на металлическом складном стуле человек в джинсах и майке темно-красного цвета с какой-то надписью на спине. Человек был темноволосый, с длинным носом и короткими пальцами, крепко сложенный. А лицо его…

Его лицо! Она шагнула в комнату.

— Никогда не сиди спиной к двери, — сказала она. — Как раз так прикончили Хикока.

Человек вздрогнул и обернулся. Она посмотрела прямо ему в глаза и неуверенно спросила:

— Ред? Ты же Ред Мелоун, да?

— Я мог бы, конечно, сказать, что я теперь Джимми Кальдеро, только какой смысл?

— Ты же Ред! Что ты с собой сделал?

— Уж ты-то могла бы сразу догадаться. Эй, присядь-ка, а то упадешь!

Она опустилась на такой же складной стул. В комнате стояло множество складных стульев и пюпитров для нот. Она почувствовала спиной холод металла. Ред, чуть склонив голову набок, всмотрелся в ее лицо, как будто прочел в нем что-то, отвернулся и принялся перебирать клапаны кларнета.

А Сара не могла оторвать взгляда от его лица. Оно чем-то отличалось от того, какое она помнила. Немного изменилась форма носа, другими стали очертания подбородка и ушных раковин. Но она видела, что это все тот же Ред, — его глаза смотрели на нее, как смотрят заключенные из-за тюремной решетки.

— Ред, зачем ты это сделал?

Вопрос был глупый, она это понимала, но у нее появилось такое чувство, словно она лишилась старого друга. Всегда так получается: только узнаешь человека поближе и тут же его теряешь. Или он умирает, или исчезает куда-то, или превращается в кого-нибудь совсем другого.

— Зачем? А как ты думаешь, зачем? Затем же, зачем и ты. И еще человек двадцать из Ассоциации. Или, по-твоему, тебе одной понадобилось изменить внешность?

— Ты ничего об этом не говорил.

— У тебя хватало собственных забот.

Сара сообразила, что об этой стороне дела в самом деле почти не задумывалась. Поглощенная своими переживаниями, она совсем забыла, что и с другими может происходить то же самое.

— Это разные вещи, — сказала она. — Для тебя это дело привычное.

Ред потер рукой нос и подбородок.

— Ну, только не это. Все лицо болит не меньше, чем у тебя. Конечно, имя и биографию мне изменять приходилось. А кому не приходилось? Но собственную физиономию мне до сих пор удавалось сохранить. — Он повернулся в профиль. — Как ты думаешь, я стал красивее? Мне-то всегда казалось, что тут улучшать нечего.

— Ред, прости меня. Это я виновата.

Ред пожал плечами.

— А, брось. Надо — значит, надо. Я только рад, что у нас система оказалась лучше защищена, чем у них. Почти вся твоя распечатка шла из файлов Общества. Со стороны Кеннисона это непростительная халатность. Если бы он работал у меня, я бы его уволил. Ты даже и близко не подошла к моей собственной… — Он внезапно умолк. — Ну, ты знаешь, о чем я говорю.

Сара поняла, что речь идет о тайной базе данных, которую создал Ред со своей группой заговорщиков. Он уже говорил ей, что, когда работал ее вирус, эта база данных была отключена от системы. Случайность, но она их спасла. Сара подумала, что сделал бы Кэм Бетанкур, если бы увидел среди распечаток тайные файлы Реда. Как поступает Ассоциация с изменниками?

— Ну и что ты делаешь сейчас?

— До нас дошло, что мое прежнее начальство…

— ЦРУ?

— Да нет, — недовольно ответил он. — Не пытайся делать вид, будто ты все на свете знаешь. На самом деле я работал в ОРУ. В Оборонном разведывательном управлении. Не под именем Реда Мелоуна, конечно. Меня звали… Впрочем, сейчас это уже неважно.

Он снова провел рукой по лицу.

— Так получилось, что в пресловутой «бомонтовской распечатке» кому-то в Управлении попалась на глаза моя «крыша». От одного из тех, кто там еще работает, до нас дошло, что Управление начало расследование. Они взялись за мою «крышу» и раскололи ее. — Он опустил глаза и снова принялся перебирать клапаны кларнета. — Знала бы ты, как трудно было вообще проникнуть к этим сукиным детям под липовым именем. — Он пожал плечами. — В общем, с этим теперь покончено. Мое лицо было им известно, вот и пришлось его изменить. А отпечатки пальцев поменять нельзя — во всяком случае, настолько, чтобы эти черти не догадались. И вот я тут. — Он сыграл короткую гамму. — В отпуске.

— Значит, не все думают, что распечатка была розыгрышем?

— Нет, не все. Кое-кто там считает своим долгом рассматривать всерьез любую версию. Может быть, там таких даже слишком много.

— Ты как будто не слишком огорчен.

— Огорчен? Нет. Я получаю пособие по безработице. И не забудь, я богат. Нет, пойми меня правильно, работать в Управлении было интересно. И важно. Нам нужен доступ во все эти закрытые базы данных, и мне нравилось то, чем я там занимался. А то, что я угодил бы в военную тюрьму Ливенуорт, если бы попался, только добавляло остроты. — Он приложил мундштук к губам и смочил его слюной. — Я там пристрастился к картам, этого мне будет не хватать. И все-таки… — Он пожал плечами. — То, что я с этим покончил, тоже хорошо. Можно будет попробовать что-нибудь новенькое. Может быть, снова пойти в корректировщики.

Он сыграл до-мажорную гамму.

— Или обзавестись семьей? — спросила Сара.

Кларнет издал пронзительное верхнее «фа». Ред опустил инструмент и принялся разглядывать мундштук.

— Значит, ты про это знаешь.

Это был не вопрос, а констатация факта.

— Статья девятнадцатая, — сказала она.

— Ну да, — проворчал он.

— И как ты собираешься… ну, ее исполнить?

— Я же тебе говорил — я строптив и непокорен. Не люблю чувствовать себя связанным.

Он покосился на потолок.

— Интересно было бы знать, нет ли у меня где-нибудь незаконных детишек. Может, это их удовлетворит.

Он посмотрел на нее.

— Между прочим, статья девятнадцатая относится и к тебе. Ты теперь одна из наших Сестер.

— Угу. Босоногая и вечно беременная. Всю жизнь только об этом и мечтала. Машина по производству детишек для Утопии.

— Да перестань, что за цинизм? — Он помолчал, потом начал совсем другим тоном: — Скажи мне вот что. Представь себе, что ты взялась организовать группу для конструирования будущего. Как бы ты добивалась, чтобы все действовали осторожно и ответственно?

— Ну, я вербовала бы только таких, у кого есть чувство ответственности перед обществом.

Ред покачал головой.

— Нет, не проходит. Как это измерить? Как твои вербовщики смогут таких людей отбирать? Как обеспечить, чтобы это передавалось из поколения в поколение? Нет, тут должен быть какой-то простой механизм — надежный и действующий автоматически. Что-нибудь такое, что само собой заставляет чувствовать ответственность.

— «У каждого Брата и у каждой Сестры должен быть некто, кого они любят, чтобы он стал заложником будущего», — процитировала она.

Ред криво улыбнулся.

— Вот именно. Эта статья — не о том, чтобы рожать детей. Она о том, чтобы брать на себя ответственность и обеспечить неизменность цели. Для этого Куинн и Карсон и встроили в систему личную заинтересованность. Не альтруизм. На альтруиста нельзя положиться, он в любой момент продаст тебя в рабство, если того потребует высшая справедливость. Чувство ответственности будет работать само по себе только тогда, когда есть отрицательная обратная связь. Это то же самое, что обязать домовладельцев жить в тех самых домах, которые они сдают в наем, или директоров заводов — устраивать водозаборы ниже по течению, чем их же сточные трубы, или авиамехаников — летать на тех самых самолетах, которые они чинили. Понимаешь? Во всех таких случаях добиться выполнения правил очень легко, а это и будет означать, что домовладелец, или директор завода, или авиамеханик будет чувствовать свою ответственность. Не может быть прав помимо ответственности. А ключ ко всему — личная заинтересованность, Альтруизм — это как плотина, он не может действовать вечно. Рано или поздно река истории прорвет плотину, и это кончится катастрофой. А личная заинтересованность как будто плывет по течению, но в то же время направляет его, заставляет его производить работу. Основатели полагали, что самый лучший способ не допустить безответственного вмешательства в будущее — сделать так, чтобы те, кто будет в него вмешиваться, были заинтересованы в результатах. Тогда они будут тщательнее продумывать свои планы.

— В теории это очень хорошо, — сказала Сара. — Но я вижу тут два слабых места.

— Только два? — проворчал Ред.

— Как добиться того, чтобы члены Общества не ограничивались одной видимостью действий? Можно родить ребенка, заплатить за его содержание, но совершенно о нем не думать. Я знаю множество родителей, которые ни на что иное не способны. А если они о нем и будут думать, то для кого они будут строить лучшее будущее — для всех или только для собственных детей?

— Не спорю, система не идеальная. Идеала вообще не существует.

Его самоуверенность начала ее раздражать. Как будто говоришь с чужим человеком.

— Существует, — возразила она.

— Да? Например?

— Трио из «Мэйпл-Лиф Рэг».

Он озадаченно взглянул на нее, потом засмеялся.

— Ну, ладно.

Кивнув на пианино, стоявшее у стены, он сказал:

— Попробуй, докажи.

— Что?..

— Или тебя заставить насильно? Давай, давай.

Он встал и потянул ее за руку.

Очевидно, Ред был согласен говорить о чем угодно, но только не о статье девятнадцатой применительно к собственной персоне. Сара позволила ему усадить себя за старенькое пианино. Сыграв на пробу несколько пассажей, она почувствовала, что пальцы у нее стали какими-то толстыми и неуклюжими.

— Я очень давно не играла, — возразила она. — В последнее время как-то не до того было.

Ред мотнул головой.

— Нужно, чтобы всегда было до того.

Она сыграла первую фразу, ошиблась и начала снова. Сначала она играла осторожно и неуверенно, но потом взяла нужный темп. Рэгтайм никогда не надо играть слишком быстро, говорил Джоплин[41]. Левой рукой она поддерживала четкий ритм в басах, а правой вела синкопированную мелодию. Классический рэг пишется по строгой схеме — «ля-ля-си-си-ля-до-до-ре», но она не стала повторять первые две темы, чтобы поскорее добраться до трио. Струны легко звучали под ее пальцами, порхавшими по всей клавиатуре. В музыке Джоплина всегда слышатся сладостная горечь и торжество, что-то грустное и то же время величественное — как будто это гимн по случаю некоей одержанной втайне победы. А «Мэйпл-Лиф» — вершина его музыки, не зря эту вещь называли «королем рэгтаймов». Каждая нота в ней звучит в точности так, как надо.

Кончив играть, она почувствовала, что настроение у нее почему-то улучшилось — давно уже ей не было так хорошо. Как будто тяжкий груз свалился с плеч. Пальцы ее сами собой начали наигрывать еще какой-то рэг — ей вспомнились мелодии, составлявшие музыкальное сопровождение ее детских лет.

— Хочешь, попробуем вместе? — спросила она Реда. Он покачал головой.

— Мне так не суметь.

— «Хай Сосайети» у тебя получалось неплохо. Я слышала из коридора. Соло, которое ты играл, — пробный камень для всех джазовых кларнетистов.

— Не в том дело, — ответил он. — Не в технике. Дело… в слухе, наверное. Я не могу играть со слуха, мне нужно видеть перед собой ноты. И выучить их. — К ее большому удивлению, он покраснел и смущенно отвел глаза. — Я играю ноты, а не музыку.

— Ты сказал это таким тоном, будто сознался в гомосексуализме.

— Поиграй еще, а? Знаешь, я люблю эти старинные мелодии.

Она сыграла «Панаму», потом «Оклахома Рэг». Этот рэг был написан белым — одним из тех немногих, кто по-настоящему понимал такую музыку. Сара чувствовала, что Ред не сводит с нее глаз. Такое сосредоточенное внимание как будто должно было ей мешать, но почему-то казалось вполне естественным. Она закрыла глаза и позволила музыке увлечь себя куда-то далеко-далеко. Пальцы сами находили нужные клавиши, нужно было только о них не думать. Это все равно что езда на велосипеде — раз уж научился, никогда не забудешь.

Но когда она снова открыла глаза и взглянула на него, то увидела, что он смотрит вовсе не на ее руки. Она потупилась и опустила глаза на клавиатуру.

— Я не в форме, — снова сказала она.

— Пожалуйста, не извиняйся. У тебя очень здорово получалось. Знаешь, тут есть небольшая джазовая группа. Я с ними несколько раз играл, когда приезжал сюда. Чикагский стиль и немного дикси. Может быть, тебе тоже с ними поиграть? По-моему, это было бы хорошо.

Она обернулась и посмотрела ему прямо в лицо. В новое, незнакомое лицо. На нем она уже ничего не могла прочитать. А раньше могла? Она внезапно поняла, что почти ничего не знает о том, что за человек Ред Мелоун.

— Я хочу сказать, хорошо для группы. У них нет постоянного пианиста.

Она покачала головой.

— Я не могу играть в группе. Я играю только для себя.

— А ты попробуй. В самом деле, попробуй. Когда играешь в группе, в этом что-то есть. — Он снова сел и смочил слюной мундштук. — Не могу описать что. Когда все играют в лад и рождается гармония, появляется такое ощущение… Помню, как-то однажды, — давным-давно, еще в колледже — наш оркестр репетировал в перерыве между лекциями. Играли самую обычную вещь, ее всегда играют такие оркестры, — попурри из Чайковского. И вот мы пиликаем кто во что горазд, и вдруг, совсем неожиданно, все сложилось как надо. Ноты, тембр, фразировка. Все-все в точности как надо. Чувство было такое, будто все мы превратились в один инструмент и кто-то на нем играет. У меня даже мурашки по спине побежали. Мы сыграли тему из «Славянского марша» — ту, где такие раскатистые басы, — а потом перешли на куикстеп из «Увертюры 1812 года», и ни единого такта не смазали. Мистер Прайс, наш дирижер, махал палочкой, как сумасшедший. Как-раз в это время студенты шли на занятия. Они остановились послушать и стояли целой толпой в коридоре. А когда мы закончили, все начали кричать и хлопать. — Он покачал головой. — Видно было, что это не просто вежливые аплодисменты, как бывает на концертах, а настоящая овация. Потому что они тоже это почувствовали.

Сара подумала, что Ред действительно рожден играть в ансамбле, а не соло. И в то же время ей еще не встречался человек с такой яркой индивидуальностью. Еще одно противоречие, вдобавок ко всем остальным.

— Ну что ж, — сказал Ред, — наверное, пора собираться.

И он совсем не склонен откровенничать. Как флэшер[42] в каком-нибудь переулке — на мгновение скинет одежду, тут же застегнется наглухо, и нет его.

— Да. Пианино закрыть?

— Что? Да нет, не стоит. Сюда постоянно кто-нибудь заходит отдохнуть и поразвлечься.

— Ну конечно. — Она встала и взяла свои книги. — Думаю, что найду дорогу к себе.

Она постояла в нерешительности, ожидая, не пойдет ли он ее проводить.

— Я загляну к тебе завтра, — сказал он, вертя в руках футляр от кларнета.

— А, ну конечно. Увидимся.

Выйдя из комнаты, она не сразу пошла к лифту, а остановилась в коридоре за дверью, прислонившись к стене. Через некоторое время она услышала, что он снова заиграл. На этот раз не «Хай Сосайети», а первую часть моцартовского концерта для кларнета. Гортанные звуки нижнего регистра и яркие, хрустальные ноты верхнего лились одинаково свободно и непринужденно, изящно и четко. Она закрыла глаза и погрузилась в музыку. Моцарт — это тоже совершенство. Как и Джоплин.

Звякнул звонок, двери лифта раскрылись, и из него вышли два человека. Не дав им времени удивиться, увидев ее стоящей в коридоре у музыкальной комнаты, она проскочила в кабину, двери за ней закрылись, и наступила тишина.

Кеннисон частенько засиживался на работе допоздна, когда все уже расходились по домам. Всегда оставалось множество мелких дел, которые никак не успеваешь сделать за день. Большинство служащих уходило домой в пять, кое-кто начинал собираться уже в полпятого. Что поделаешь — наемная рабочая сила… Кеннисон не мог понять, как можно работать, то и дело поглядывая на часы — не пора ли кончать. Если есть дело, нельзя уходить, пока его не сделал, вот и все. А эту новую породу служащих он никогда не понимал, и они, по его мнению, заслуживали только презрения.

Ему было не легче от сознания того, что часть вины лежит на Обществе. Конечно, такими технорабами легче манипулировать; зато им не хватает преданности делу, которую Кеннисон считал абсолютно необходимой. Впрочем, вся идея и состояла в том, чтобы вывести новую породу людей — ручных, домашних, с простыми запросами, реакцию которых на любые внешние раздражители всегда, можно предвидеть.

Вот и оказалось, что люди этой породы уходят с работы ровно в пять часов, а то и раньше; Кеннисон скорчил гримасу. «Кто посеял ветер…» — подумал он с горечью. Те, кого приучили ворчать: «А это-то нам зачем знать?», чтобы добиться от них слепого подчинения, непременно станут негодовать, если попробовать задержать их на работе. «Интересно, нельзя ли придумать такой способ их приручить, чтобы при этом они не впадали в апатию? — подумал Кеннисон. — Любопытная тема для исследований — и теоретических, и прикладных».

Он потянулся за чашкой кофе и обнаружил, что она пуста. Ничего не поделаешь, теперь, когда Ночная Смена практически вся распущена в бессрочный отпуск, некому даже позаботиться о человеке после конца рабочего дня. Может быть, позвать Карин? Он устало поднялся из-за стола и подошел к двери кабинета. В рабочем зале стоял полумрак, горело лишь несколько дежурных лампочек. Ярко освещен был только один отсек — там сидел приставленный к Кеннисону полицейский и читал журнал. Какой журнал, Кеннисон разглядеть не мог. Кажется, что-то из этих популярных изданий для умелых рук. «Как построить межпланетный корабль у себя в подвале».

Полицейский был совсем молодой — вообще говоря, в этом возрасте ему следовало бы иметь куда более ограниченные интересы. Музыка, женщины, автомобили, спорт — вот комплекс мемов, который Общество насаждало среди молодежи мужского пола. Вполне безопасный комплекс; музыка в нем создавала некое внешнее подобие свободы и служила предохранительным клапаном на случай недовольства. А технический журнал свидетельствовал об излишней любознательности, о стремлении понять, как что устроено. Впрочем, полное единообразие — вещь недостижимая. Всегда неизбежны отклонения и в ту, и в другую сторону. В прирученном обществе обязательно найдутся и прирученные техники-любители.

— Не хотите еще чашку кофе, Билл? — спросил он. Всегда полезно показывать массам, что у тебя есть с ними что-то общее. Проявляй щедрость в мелочах, и будешь вознагражден сторицей.

— Нет, спасибо, сэр, — ответил полицейский.

Кеннисон кивнул ему и подошел к кофейному автомату. Тот уже не работал, и пришлось налить растворимого. Отхлебнув кофе, Кеннисон взглянул на стенные часы. Наверное, полицейскому давно уже надоело сидеть тут без всякого толка. Можно ему посочувствовать. Таскаться повсюду за Кеннисоном — занятие совсем не увлекательное. Местные репортеры от него уже отстали — он не делал ничего такого, что интересно было бы снять или записать на пленку. Они сообщили своим слушателям, что все это была ложная тревога, и переключились на более важные события вроде пожаров и автомобильных аварий.

Гибель Бентона и Вейл и исчезновение Бенедикта Руиса возымели нужное действие. Местные власти повсюду с радостью предоставили богатым и влиятельным гражданам необходимую охрану. Неважно, что об этом их просило множество людей, не имевших никакого отношения к Обществу. Разъяренные толпы не слишком склонны разбираться в тонкостях, слухи ходили самые разнообразные, немало группировок решило воспользоваться ситуацией для достижения своих целей, и угрозы прозвучали в адрес многих, что отвлекало внимание от Общества. Это тоже придумал Торино. Где лучше всего спрятать лист? В лесу. Умница этот Торино. Надо за ним как следует присматривать. Кеннисон решил, что теперь не будет спускать с него глаз, хоть он и человек Ульмана. Особенно потому, что он человек Ульмана.

А тем временем вот сидит одна из овец и стережет одного из волков. Эта мысль позабавила Кеннисона.

— Я уже закончила, мистер Кеннисон. Вы сами все запрете на ночь?

Не успев поднести чашку к губам, он обернулся. Это была Пруденс Бейкер, вице-президент компании «Кеннисон Демографикс» и старшая по Ночной Смене — невысокого роста, круглолицая, с гладкой прической на старинный манер, прихваченной пластиковой заколкой.

— Да, мисс Бейкер, можете идти. — Вполголоса он добавил: — Сегодня увидимся?

— Внизу, — шепнула она. — Через пятнадцать минут.

— Заблудившаяся девочка?

Она кивнула и посмотрела на него широко раскрытыми глазами, сделавшись похожей на кролика из детской книжки.

— Все материалы здесь, — сказала она громко, похлопав по портфелю, который держала в руках.

— Очень хорошо, мисс Бейкер, — сказал он обычным голосом. — Мы вернемся к этому вопросу в понедельник.

Кеннисон проводил ее до двери. Полицейский бросил к них взгляд, в котором чувствовался не только профессиональный, но и мужской интерес. Кеннисону это показалось забавным. Ведь Пруденс намного старше этого полицейского. Правда, одевается она не по годам и вполне могла бы сойти за студентку. Это в ней и было самое соблазнительное и возбуждало Кеннисона. Он часто рисовал в своем воображении разнообразные ситуации, в которых они могли бы с ней оказаться.

Некоторое время Кеннисон занимался перекладыванием бумаг на своем столе. Когда пятнадцать минут прошли, он высунулся из кабинета и сказал полицейскому, что ненадолго заглянет в туалетную комнату. Тот кивнул и снова углубился в журнал.

Туалетная комната для руководства компании «Кеннисон Демографикс» располагала самыми разнообразными удобствами. Но самым полезным из них была одна маленькая душевая кабинка. Кеннисон запер за собой дверь, вошел в нее, задвинул стеклянную перегородку и повернул в нужной последовательности несколько рукояток. Раздался щелчок, зашипел сжатый воздух, и пол кабинки начал медленно опускаться. Кеннисон стоял, напевая что-то про себя.