Япония, японцы и японоведы

При этом кратчайший путь к решению "территориального вопроса" виделся японцам в приезде Горбачева в Японию с "подарком" в виде четырех Курильских островов. Вот почему в 1989-1990 годах центральное место едва ли не на всех советско-японских встречах на уровне министров и заместителей министров иностранных дел стал занимать вопрос о визите Горбачева в Японию.
      Приезды в Японию Ю. Афанасьева, А. Яковлева,
      А. Сахарова, Б. Ельцина и прочих "реформаторов"
      Большие надежды на успех дало японским поборникам территориальных притязаний к СССР появление среди народных депутатов СССР так называемой "межрегиональной группы". Ловко жонглируя горбачевским лозунгом "нового мышления", некоторые из межрегиональщиков стали открыто высказываться за отказ от принципа нерушимости границ Советского Союза, сложившихся в итоге второй мировой войны. Именно этих народных депутатов СССР сразу же заприметили лидеры японского "движения за возвращение северных территорий", увидев в них своих естественных политических союзников. Депутаты эти, а также советские общественные деятели, журналисты и научные работники, проявившие сочувствие к межрегиональной группе, стали рассматриваться японскими консервативными политиками как общественная сила, способная воздействовать на Горбачева и подтолкнуть его на уступки японским территориальным требованиям. Отсюда проистекало отчетливо выявившееся уже во второй половине 1989 года стремление различных японских консервативных организаций, а также средств массовой информации любой ценой затащить этих людей в Японию, чтобы затем заполучить от них публичные заявления, лившие воду на мельницу "движения за возвращение северных территорий". И эти планы стали на моих глазах претворяться в жизнь.
      Первой ласточкой в массовом залете в Японию званых гостей из межрегиональной группы народных депутатов стал ректор Московского историко-архивного института Ю. Н. Афанасьев. О содействии, оказанном этим нечистоплотным политиканом японскому "движению за возвращение северных территорий", я счел нужным написать в газету безотлагательно на следующий же день после его "сенсационного" выступления на одном из "научных" симпозиумов - выступления, получившего широкую огласку и восторженные отклики в японских средствах массовой информации. А заявил Афанасьев в своем выступлении о том, что "перестройка как историческая реальность представляет собой конец последней империи, именуемой "Советский Союз", и что ее целью должна стать ликвидация системы международных отношений, сложившейся в мире на основе Ялтинских соглашений. Но более всего восторги японской прессы вызвало обращение Афанасьева к правительству СССР с призывом пойти навстречу японским территориальным требованиям и безотлагательно "возвратить Японии четыре южных Курильских острова". Это был по тем временам беспрецедентный случай поддержки советским общественным деятелем заведомо незаконных территориальных притязаний Японии к нашей стране. Случай, возмутивший не только меня, но и многих других моих соотечественников, находившихся в те дни в Японии.
      И надо отдать должное руководству редакции "Правды" - моя гневная статья по поводу этой наглой вылазки воинствующего антисоветчика и русофоба была сразу же, и притом целиком, без единой купюры, опубликована в газете111.
      Статья эта явила собой первый отпор, данный нашей прессой непорядочному, по сути дела предательскому поведению за рубежом тех представителей межрегиональной группы, которые считали возможным расплачиваться за японское гостеприимство тем, что им не принадлежало землями нашей страны. И я был рад и доволен, когда в связи с этим выступлением "Правды" в последующие дни по Сахалинской области прокатилась волна негодующих протестов ее жителей против безответственных попыток политиканов, заполучивших поддержку неопытных избирателей, вступить в торги русской землей, угодливо потакая при этом капризам японских политиков. Вот что сообщалось вскоре в "Правде" о реакции населения Сахалинской области на мою публикацию: "В районах проходят митинги и собрания, на которых их участники принимают резолюции протеста, обращаются в Верховный Совет СССР с настоятельным требованием дать должную оценку заявлению народного депутата СССР Ю. Афанасьева. Аналогичное постановление единогласно принял пленум Сахалинского обкома КПСС. В нем говорится: "Освобождение Южного Сахалина и Курильских островов от японских милитаристов явилось актом исторической справедливости, так как первооткрытие и первоосвоение их принадлежит России, русским людям. При освобождении островов в 1945 году была пролита кровь советских воинов. В настоящее время многотысячное население Курильских островов, большинство которого родилось и выросло там, считает их своей родиной, своим родным домом". В том же постановлении обкома КПСС наряду с осуждением Ю. Афанасьева содержится обращение к Верховному совету СССР с просьбой дать принципиальную оценку его выступлению в Японии и проинформировать об этом жителей Сахалинской области"112.
      Однако Верховный Совет СССР не дал внятного ответа на это обращение. Как видно, уже в то время у Горбачева и близких к нему лиц в правительственных и депутатских кругах не было желания ломать копья по данному вопросу с депутатами, примыкавшими к межрегиональной группе. История с Афанасьевым показала, что в лице ему подобных политиков японские поборники территориальных притязаний к нашей стране обрели "пятую колонну", способную ослаблять отпор советской общественности их незаконным домогательствам.
      Вскоре после визита Ю. Афанасьева в Токио по приглашению японской стороны прибыли народный депутат академик А. Д. Сахаров и его супруга Е. Г. Боннер. Учитывая протестный резонанс, вызванный в нашей стране прояпонскими выступлениями Ю. Афанасьева, Сахаров и Боннер при встречах с японцами предпочли избегать прямых заявлений в поддержку японских притязаний на Курилы, ссылаясь на то, что проживание на этих островах большого числа советских граждан затрудняет безотлагательное решение этого вопроса. Однако некоторые из их реплик шли явно навстречу японским территориальным домогательствам. Так на лекции в университете Кэйо Сахаров заявил: "Проблема Курильских островов - это очень острая и сложная проблема. Я знаю, какое огромное значение для Японии имеет эта проблема. Я понимаю, что для Японии с ее очень высокой плотностью населения и не очень богатой, по сравнению с СССР, природными ресурсами, каждый квадратный километр имеет огромное значение, и я знаю, какой большой вклад в развитие этих районов внесли японцы в период до второй мировой войны. Я считаю, что вообще правильным принципом было бы сохранение тех границ, которые существовали до второй мировой войны, потому что война не должна служить источником расширения территории..."113 Отметив далее стратегическую важность Курил для Советского Союза, Сахаров заявил, что для решения спора двух стран необходима их обоюдная готовность идти на какие-то "компромиссы". Судя по всему, идейный наставник "межрегиональщиков" не отдавал себе ясного отчета в том, что любой "компромисс" означал бы для Советского Союза лишь односторонние территориальные уступки, а для Японии - односторонние земельные приобретения. А его прекраснодушные рассуждения о справедливости возвращения всех стран к "довоенным границам", в сущности, наталкивали японцев лишь на требования о передаче им не только всех Курил, но и Южного Сахалина. Да, большие ученые нередко бывают наивными младенцами в делах, не связанных с их профессией.
      При неоднократных выступлениях Сахарова по японскому телевидению раздражала меня, кстати сказать, Е. Боннер. Эта шустрая усатая старушка стремилась все время вместе с супругом попасть в экран и ввязаться в его беседы с журналистами, хотя лично ей никто из японцев вопросов не задавал.
      Кстати сказать, в числе наивных "гениев", уверовавших в свою способность с ходу решать не только собственные профессиональные проблемы, но и проблемы, связанные с советско-японским территориальным спором, оказался в те дни и всем известный шахматный чемпион Гарри Каспаров. Находясь в Москве, в интервью, данном в те дни журналу "Плейбой" и получившим в Японии широкую огласку, он заявил следующее: "Как-то я подумал: а почему бы нам не продать Курилы Японии? Откровенно говоря, я не уверен в том, что эти острова принадлежат нам. А ведь требующие их японцы могли бы заплатить нам за них миллиарды!"114 И не пришло тогда в голову этому Гарри с его торгашеским складом ума, что не все на Руси продается и покупается!
      В середине ноября 1989 года в Японию прибыла делегация Верховного Совета СССР во главе с членом Политбюро ЦК КПСС Александром Николаевичем Яковлевым. В Японии Яковлев слыл тогда чуть ли не главным архитектором горбачевской "перестройки". Японская печать склонна была считать его вторым по своему политическому весу советским руководителем, способным оказывать на Горбачева большое влияние. Поэтому принимали японцы именитого советского гостя "по высшему разряду". Беседы с ним вели и премьер- министр Кайфу Тосики, и генеральный секретарь правящей либерально-демократической партии Одзава Итиро, и министр иностранных дел Накаяма Таро, и председатели обеих палат парламента, и лидеры делового мира страны.
      Японская сторона предполагала, что в своих беседах советский гость в преддверии визита Горбачева в Японию будет искать практические подходы к достижению взаимоприемлемой договоренности по советско-японскому территориальному спору. И надо сказать, что "архитектор перестройки" в своих заявлениях, сделанных в ходе первых бесед с японскими лидерами, вроде бы намекал на наличие у него неких новых идей по поводу достижения взаимоприемлемой договоренности двух стран. Не раз он многозначительно заявлял, что советская сторона намерена изыскать в территориальном споре с Японией некий "третий путь" решения этого спора. Но что он имел в виду под "третьим путем", никто из его японских собеседников так и не смог понять. Неясна оказалась идея поиска "третьего пути" и для советских журналистов. Пробовал разобраться в ней и автор этих строк в ходе интервью, которое я брал в те дни у Яковлева по просьбе редакции. Но ничего внятного, кроме общих рассуждений о необходимости "спокойного конструктивного диалога двух стран", я от него не добился. А вообще Яковлев произвел на меня впечатление скользкого, неискреннего и неприятного хитрована-царедворца худшего пошиба, готового в любую минуту предать и продать каждого, кто окажется на его пути.
      Странное впечатление осталось у меня и от самого влиятельного члена яковлевской делегации Верховного Совета СССР - Валерия Ивановича Болдина, который в то время заведовал Общим отделом ЦК КПСС и руководил аппаратом Президента СССР. Именно его потом в августе 1991 года пресса называла "серым кардиналом" горбачевского окружения. Когда из редакции "Правды" позвонили мне в Токио и поручили взять интервью у Яковлева, то рекомендовали сначала переговорить об этом с Болдиным, который, дескать, в прошлом работал в "Правде", а потому с пониманием отнесется к этому заказу редакции и уговорит Яковлева дать интервью. Работая вдалеке от Москвы, я мало интересовался расстановкой сил в аппарате ЦК КПСС, а потому ни имя, ни должность Болдина мне до того времени не были известны. В первые же часы после приезда делегации в Токио я прибыл в гостиницу "Ройял", где остановилась делегация, и, миновав плотную охрану полицейских, одетых в штатские костюмы, направился в номер Болдина. Видимо, он спал, так как открыл мне дверь будучи в майке и трусах. Потом, узнав о поручении, направленном мне из редакции, он сходил за Яковлевым, чей номер был где-то рядом, привел его в свой номер, где я и договорился о месте и времени встречи с главой делегации. Поскольку я не имел никакого представления о том, кто такой Болдин, то с удивлением наблюдал, что с Яковлевым он говорил на равных, а не как с главой делегации, да и у Яковлева в общении с Болдиным не проскользнуло ни одной начальственной нотки. Будучи благодарен Болдину за посредничество в выполнении заказа газеты, я предложил ему прогулку по вечернему Токио, в котором он, как выяснилось, никогда не бывал. Болдин согласился, и мы вдвоем поехали в вечерний квартал Синдзюку, а потом на Гиндзу. Но что меня тогда удивило - так это реакция моего гостя на незнакомую ему экзотическую Страну восходящего солнца. На протяжении всей нашей поездки мой спутник молчал и не задал мне ни одного вопроса ни о стране, куда он приехал впервые, ни о жизни и обычаях японцев. На мои же вопросы о том, чем он занимается в ЦК (я действительно не знал ничего о нем) он отвечал скупо и неохотно. Теперь я понимаю, что эти вопросы могли его раздражать и обижать (важные персоны уверены, что все должны все знать о них). Прогулка по Токио прошла поэтому у нас довольно скучно. На ночную жизнь японской столицы он смотрел без малейшего интереса в глазах: ни бешеные пляски огней рекламы вечерней Гиндзы, ни редкое по красоте скопище новеньких, элегантных небоскребов в районе Синдзюку, ни шумные толпы подвыпивших японцев, вываливавшихся из баров, ночных клубов и кабаре увеселительных кварталов столицы,- ничто не вызвало у него никаких эмоцией. На все это он смотрел так, будто ему нечто подобное приходилось ежедневно видеть в Москве. Не задавал он мне и вопросов ни о политической жизни Японии, ни о советско-японских отношениях, и даже мой рассказ о японских территориальных домогательствах слушал как-то отрешенно и рассеянно. После этой совместной прогулки по ночному Токио я утратил к Болдину всякий интерес.
      Поэтому, честно говоря, я был удивлен, когда спустя полтора года во время августовских событий в Форосе и в Москве я узнал из сообщений прессы о том, что именно Болдин был тем человеком, который, переметнувшись на сторону ГКЧП, пытался безуспешно склонить Горбачева к уходу в отставку. Странно, что такие осторожные, молчаливые, безликие люди могли браться за столь ответственные политические дела.
      Кстати сказать, осенью 1990 года я встретился в Токио и еще с одним будущим лидером ГКЧП - Геннадием Ивановичем Янаевым, с которым я был знаком ранее по совместным делам в ССОДе (Янаев был там заместителем председателя ССОДа, а я был вице-президентом общества "СССР - Япония"). Тогда Янаев, будучи уже членом Политбюро и секретарем ЦК КПСС, прибыл в Токио в связи с подготовкой к предстоявшему визиту в Японию М. С. Горбачева. Поводом для встречи с ним стало его интервью для "Правды". Собственно интервью как такового не было - он дал мне текст одного из своих выступлений, заготовленных для него, по-видимому, его референтами, и попросил меня "по-дружески" сделать из этого выступления "интервью". Перед его отъездом я приехал к нему в гостиницу, чтобы дать ему на просмотр подготовленный мною текст. Встретились мы с ним в его номере. По старой привычке разговор у нас с ним шел на "ты". Я спросил его, что он, Гена, думает по поводу развития политической ситуации в Советском Союзе, которая казалась мне крайне нестабильной и чреватой крутыми переменами. Гена подтвердил мои опасения. "Будет еще хуже",- сказал он тогда многозначительно. Но расшифровывать эту мысль не стал.
      Больше с тех пор мне не доводилось с Янаевым встречаться. Доброжелательного отношения к нему после ГКЧП я не изменил. Янаев остается в моей памяти как общительный, простоватый партработник-профессионал, беда которого состояла лишь в том, что по прихоти Горбачева он оказался на слишком высоком государственном посту в слишком сложный момент, требовавший от тех, кто занимал такой пост, большей решительности, большего властолюбия, большей дальновидности и большей готовности рисковать жизнью во имя поставленных целей. Такими качествами обыкновенный аппаратный функционер Геннадий Янаев - увы! - не обладал.
      Зато решительностью, амбициозностью и властолюбием прямо-таки разило от другого советского гостя, прибывшего в Японию по приглашению японской стороны еще в самом начале 1990 года. Я имею в виду тогдашнего кандидата в президенты России Бориса Николаевича Ельцина, ставшего в то время в нашей стране признанным лидером всех тех, кто именовал себя "демократами". Его приглашение в Японию было, разумеется, не только проявлением любопытства к новому политическому лидеру Советского Союза, сумевшему на волне горбачевской "перестройки" обеспечить себе поддержку широких кругов общественности и открыто вступить в борьбу за власть. Главная цель японцев состояла в том, чтобы выявить отношение Ельцина к территориальному спору Советского Союза с Японией. В выступлениях Ельцина они надеялись получить подтверждение тем предположениям, которые возникли и укрепились у них в связи с выступлениями Афанасьева и Сахарова, а именно - предположениям о готовности оппозиционных Горбачеву кругов пойти навстречу японским территориальным требованиям и безотлагательно начать обсуждение условий передачи Японии южных Курильских островов. Этим объяснялся тот большой интерес, который проявили японские средства массовой информации к выступлению Ельцина в Токийском пресс-клубе, состоявшемуся 16 января 1990 года.
      Я присутствовал на этой пресс-конференции и записал на магнитофон все выступление Ельцина, значительную часть которого заняла резкая критика политики Горбачева и его непоследовательности в проведении "перестройки". Писать об этой критике здесь нет необходимости. В то же время считаю необходимым дословно воспроизвести ту часть выступления, в которой будущий президент России изложил свою программу "пятиэтапного решения территориального спора с Японией". Вот что сказал тогда Б. Ельцин по поводу так называемого "территориального вопроса" в советско-японских отношениях:
      "Конечно, перед тем как ехать сюда, наша делегация и я лично изучили всю историю этого вопроса, начиная с прошлого века - с 1854 года. Надо сразу себе уяснить, что лобовое решение этого вопроса невозможно. Есть общественное мнение в Японии, есть сейчас уже общественное мнение и в СССР. Начиная с 1945 года все эти годы говорилось, что этой проблемы не существует. Общественное мнение нашей страны сформировалось и исходит из того, что проблемы этой нет. И если бы руководство приняло лобовое решение (давайте отдадим четыре острова Японии), то такое руководство перестало бы существовать. Народ нашей страны убрал бы его. И хотелось бы, чтобы японцы это понимали.
      Но проведение твердолобой политики в данном вопросе тоже не годится. Ведь мы представляем собой две из нескольких крупнейших держав мира. Ведь за нами колоссальный интеллектуальный и технический потенциал Японии и практически неограниченный рынок Российской Федерации. Поэтому - здесь я высказывают свое личное мнение, это не мнение официального руководства или части его - мне вырисовывается вот такая поэтапность решения этой проблемы.
      Прежде всего необходимо признать, что территориальная проблема существует. В этом направлении и надо формировать общественное мнение. Объявить же об этом можно уже в этом году, если ситуация будет нормальная. Или же это сделает Горбачев в 1991 году.
      Второй этап - через 3-5 лет следует объявить острова территориями свободного для Японии предпринимательства или, если пользоваться американской терминологией, "зоной наибольшего благоприятствования японской экономике".
      Третий этап - демилитаризация островов. Это надо сделать потому, что сегодня острова эти принадлежат скорее не государству, а военным. На это потребуется 5-7 лет, ибо это не простой вопрос.
      И вот далее, на четвертом этапе, японской стороне тоже следовало бы сделать полшага навстречу. Вы говорите, что мирный договор можно подписать только при условии передачи всех четырех островов Японии. В моем же варианте мирный договор подписывается как бы на середине пути - на четвертом этапе: тогда он тоже способствовал бы дальнейшему улучшению взаимоотношений и пониманию конечной развязки этой проблемы.
      В общей сложности четыре этапа займут 15-20 лет.
      А вот что касается пятого этапа, то я предпочел бы точку над "i" не ставить. Потому что вместо всех нас и в Японии, и в нашей стране придет на этом этапе новое поколение. Изменится обстановке на островах, наладится взаимопонимание и в советско-японских отношениях. Придут люди незацикленные, и они найдут какое-то нестандартное окончательное решение. Чтобы не ставить в жесткие рамки это будущее поколение руководителей, можно было бы сегодня спрогнозировать несколько вариантов этого решения. Первый вариант: острова будут находиться под общим протекторатом нашей страны и Японии. Второй вариант: им дается статус свободных островов. Не исключаю и третий вариант, а именно передачу островов Японии в зависимости от того, как затем сложится обстановка на островах и в наших отношениях.
      Принятие такого плана развязало бы сейчас нам руки, для того чтобы уже сегодня началось бурное развитие наших отношений, что привело бы к улучшению доверия друг к другу.
      Кстати сказать, в рамках третьего этапа я считал бы возможным подписание мирного договора Японии с Российской Федерацией. Такова моя позиция. И ее я буду излагать и в нашей стране точно так же, как излагаю ее здесь"115.
      Программа Ельцина получила в те дни подробное освещение в японской печати, чего нельзя сказать о нашей прессе, игнорировавшей как поездку лидера оппозиции в Японию, так и его "пятиэтапный план решения территориального вопроса". Однако реакция на нее японского политического мира оказалась весьма и весьма сдержанной. В откликах на эту программу преобладали не столько приветственные, сколько критические оценки. Объяснялось это рядом обстоятельств. Во-первых, в момент публикации программы стратегические планы японских политиков, касавшиеся территориального спора с СССР, были ориентированы на предстоявший визит в Японию Горбачева, от которого ожидались не какие-то отдаленные по времени, а безотлагательные уступки японским требованиям. Иллюзии эти подогревались в тот момент и различными домыслами японских политических комментаторов, предрекавших близкий отказ Советского Союза от прежней неуступчивой позиции в связи с его заинтересованностью в японской экономической помощи.
      Способствовали подобным домыслам и туманные намеки на готовность к "компромиссам" советского руководства, сделанные Яковлевым, а также открытая поддержка японских притязаний со стороны таких политических деятелей как Ю. Афанасьев, заявление которого в пользу передачи Японии Южных Курил показалось многим свидетельством поворота в настроениях всей советской общественности. Между тем программа Ельцина предполагала отсрочку окончательного решения советско-японского территориального спора как минимум на пятнадцать лет, что с точки зрения японских комментаторов казалось недопустимой затяжкой.
      Во-вторых, власть Горбачева считалась тогда японскими экспертами вполне прочной, а приход к власти Ельцина в ближайшее время казался маловероятным. Поэтому государственные деятели Японии не поддавались искушению идти на сближение с лидером оппозиции в тот момент, когда на горизонте уже маячил визит Горбачева в Японию, чреватый, как полагали токийские эксперты, быстрым решением территориального спора.
      Холодно встретило программу Ельцина и руководство японского министерства иностранных дел. Газета "Майнити" писала об этом следующее: "Что касается отношения к программе Ельцина министерства иностранных дел, то оно расценивает ее так: "По сравнению с различными планами, выдвигавшимися ранее, эта программа не содержит чего-либо нового и представляет собой на деле попытку отложить на будущее решение вопроса, чем и производит разочаровывающее впечатление"116.
      Холодность японского МИД не означала, конечно, что выдвинутая Ельциным программа была полностью сброшена со счетов японскими дипломатами и политиками. Идеологи и руководители "движения за возвращение северных территорий" приняли ее во внимание как еще одно важное свидетельство появления в политических кругах Советского Союза готовности идти на уступки японскому нажиму. Для такого вывода у них были достаточные основания. Ведь в сущности программа Ельцина не очень-то отличалась от призывов Афанасьева к уступкам Японии четырех Курильских островов. Ее единственное существенное отличие от высказываний Афанасьева состояло в том, что последний предлагал отдать японцам четыре острова без промедления, в то время как Ельцин высказывался за растяжку процесса передачи островов во владение японцев на пятнадцатилетний период. Но в основе обоих предложений лежала одна и та же порочная исходная предпосылка, а именно - ничем не оправданные суждения, будто территориальные притязания Японии на Южные Курилы имеют под собой некие веские исторические и правовые основания.
      Именно от такой исходной предпосылки и отталкивался Ельцин как в своем выступлении в пресс-клубе, так и в своем интервью газете "Майнити", которое было 18 января 1990 года опубликовано целиком на страницах упомянутой газеты. В этом интервью лидер советских "реформаторов" сетовал не на настырность японских поборников территориальных притязаний к Советскому Союзу, а на мнимый недостаток "политической зрелости" советских людей, якобы не способных на "справедливый подход" к японским территориальным притязаниям в силу своей низкой "политической культуры"117. Жаль, что тогда редакция "Правды" почему-то не решилась опубликовать мои корреспонденции с изложением упомянутых выше выступлений Ельцина в Японии и с резкой критикой этих выступлений. В тот момент новое руководство редакции (в октябре 1989 года вместо В. Г. Афанасьева главным редакторов газеты стал И. Т. Фролов) явно недооценивало ту угрозу, которую создавали внешнеполитическим позициям Советского Союза выезды Ельцина и его единомышленников за рубеж и их выступления, направленные на дискредитацию всей прежней внешней политики нашей страны.
      Спрашивается, чем же объяснялась готовность Ельцина идти на уступки японским территориальным домогательствам? Отчасти стремлением заполучить симпатии и поддержку правящих кругов Японии, как и правящих кругов США, в своей борьбе против Горбачева за власть над страной. Но это лишь частичное объяснение той заведомо порочной политической игры в поддавки, которую затеял Ельцин с японскими поборниками территориальных притязаний к нашей стране. Беда его, как и беда других наших государственных деятелей, включая Горбачева, состояла еще в том, что в своих взглядах на советско-японские отношения он прислушивался к советам тех горе-знатоков Японии, которые, находясь за кулисами, внушали нашим высшим инстанциям примитивные и в то же время порочные в своей основе представления, будто стоит нам уступить Японии четыре Курильских острова, как японская сторона тотчас же бросится одаривать нас своими кредитами, инвестициями и технологическими знаниями. Заблуждение это, навязанное долгими стараниями японской пропаганды, а также советами некоторых наших публицистов и "ученых мужей", крепко гнездилось тогда и в голове Горбачева, и в голове его политического противника Ельцина.
      Автор этих строк, наверное, не стал бы так определенно писать об этом, если бы не прослушал в те дни в стенах посольства СССР в Токио выступление Ельцина перед коллективом советской колонии. Примечательно это выступление было тем, что лидер демократической оппозиции с присущим ему апломбом пытался убедить слушателей в искренности намерений Японии осчастливить нашу страну экономической и технологической помощью в случае приемлемого для нее решения "территориального вопроса". Веских доказательств такому суждению он, правда, не привел. Зато сидевшие в зале люди, имевшие достаточно ясное представление об обстановке в Японии и нравах японских политиков, весело переглядывались, не удерживая на своих лицах скептические улыбки.
      Появление "японского лобби"
      в академических и журналистских кругах Москвы
      Поведение и Ельцина, и Горбачева в вопросах, связанных с советско-японскими отношениями, напомнило мне в 1990-1991 годах некое странное соревнование в том, кто из них дальше и быстрее пойдет на уступки японцам. Похоже было, что и тот и другой ориентировались в своих подходах к Японии на схожие по своим взглядам и устремлениям группы политических советников из числа научных работников академических институтов, мидовских чиновников, а также некоторых журналистов и работников Международного отдела ЦК КПСС, склонных к забвению национальных интересов страны ради личных карьеристских соображений. Прикрываясь разговорами о "новом мышлении" и японо-советском добрососедстве, эти мнимые знатоки Японии стали исподволь расшатывать ту твердую и ясную позицию, которую занимал Советский Союз в отношении японских территориальных притязаний на протяжении минувших тридцати лет. Активное содействие в этом деле им оказывали японские научные и политические круги, приглашавшие в Японию многих из упомянутой прояпонски настроенной публики либо для участия в различных японо-советских симпозиумах, либо для чтения лекций с оплатой авиабилетов и гостиниц. В 1989-1991 годах эти лица образовали в Москве нечто подобное "японскому лобби". Именно они стали тогда хором ратовать за скорейший визит в Японию Горбачева с целью "радикального" решения территориального спора двух стран.
      В августе 1989 года в кремлевских верхах было принято решение о визите Горбачева в Японию в 1991 году. Это решение побудило ближайших горбачевских советников вплотную заняться тем, как обеспечить этому визиту "впечатляющий успех" и "всемирный резонанс". Ведь поездка в Страну восходящего солнца и задумана была как большое пропагандистское шоу, как наглядная демонстрация торжества "нового мышления", а поэтому завершиться она должна была не иначе как триумфальным "историческим прорывом" в советско-японских отношениях.
      Только вот как осуществить "исторический прорыв"? Это стало все больше озадачивать "мудрецов" из горбачевского окружения, хорошо понимавших, что "прорыв" этот мог быть куплен у японцев лишь ценой уступок японским территориальным притязаниям. Понимали это и А. Яковлев, и Е. Примаков, и Г. Шахназаров, и Г. Арбатов, неоднократно бывавшие в Японии и знавшие упорство японских государственных деятелей. Но в умах этих царедворцев, привыкших эксплуатировать ненасытное честолюбие Горбачева, стремление обеспечить визиту "блистательный успех" преобладало над всеми прочими соображениями.
      Вот почему в ходе подготовки к неизбежному территориальному торгу с японцами группа горбачевских советников сделала ставку на достижение в споре с японцами некого "справедливого компромисса", а следовательно, на уступки японцам какой-то части Южных Курил.