Япония, японцы и японоведы

Ни один японский государственный деятель, ни один из лидеров японских политических партий не мыслит себе сегодня заключения мирного договора с нашей страной иначе как на условии передачи Японии четырех южнокурильских островов - самых крупных по территории, самых важных в военном отношении и самых удобных для хозяйственного освоения островов Курильского архипелага, к которым прилегают самые доходные на Тихом океане зоны морского промысла. Спешка с подписанием договора понадобилась при таких обстоятельствах, конечно, не российской, а прежде всего японской стороне, жаждущей как можно скорее заполучить Южные Курилы. И Ельцин, судя по всему, пошел в Красноярске навстречу японцам. Не случайно японская пресса в один голос одобрила его намерение подписать мирный договор с Японией к 2000 году. Причем, что весьма характерно, большинство токийских комментаторов увидели в этом молчаливое согласие Ельцина с японскими территориальными домогательствами, его скрытую готовность уступить Японии южные острова Курильской гряды. Поэтому-то и вернулся Хасимото из Красноярска в Токио на белом коне, как герой, добившийся, по утверждениям тамошних журналистов, того, чего не удавалось еще добиться ни одному японскому премьер-министру, а именно определения конкретного срока передачи Японии требуемых ею островов"193.
      Но цель цитируемой статьи заключалась не в том, чтобы порождать у читателей пессимистические настроения, а в том, чтобы побуждать их к отпору политике непротивления японским посягательствам на Курильские острова. В заключение там писалось: "Однако любые секретные обещания, данные Ельциным японскому гостю на прогулках по берегу Енисея,- это еще не окончательное решение судеб Южных Курил. Эти обещания потому и остались не раскрытыми для прессы, что российская общественность наверняка отнеслась бы к ним отрицательно... Вот почему сегодня российской общественности приходится, как никогда прежде, быть начеку. Ибо в итоге Красноярской встречи угроза территориальной целостности нашей страны выросла более, чем когда-либо прежде"194.
      Примечательно, что как до, так и после Красноярской "встречи без галстуков" все российско-японские переговоры о заключении мирного договора проходили в атмосфере строгой секретности. Ни президентская администрация, ни руководство МИД России не считали нужным информировать общественность нашей страны, о чем шла речь во время пребывания в Токио министра иностранных дел России Е. Примакова в ноябре 1997 года, при приезде в Москву министра иностранных дел Японии Обути Кэйдзо в феврале 1998 года, а также на рабочих консультациях российского и японского заместителей министров иностранных дел Г. Б. Карасина и Тамба Минору, состоявшихся в январе и в мае 1998 года. Но вот что коробило меня тогда: секретность эта соблюдалась на деле лишь российской стороной, в то время как японские дипломаты то и дело прибегали к преднамеренным "утечкам" информации, позволяя своей общественности, по крайней мере в общих чертах, быть в курсе того, о чем они говорили с российскими дипломатами.
      Как стало мне вскоре ясно из сообщений японской печати, за этим заговором молчания по отношению к российской общественности скрывалось не просто издавна присущее нашим мидовским чиновникам высокомерное нежелание информировать кого-либо о своих ведомственных делах, но и нечто другое, а именно боязнь привлечь общественное внимание к переговорам с японцами по поводу ущербных для России условий заключения мирного договора между двумя странами и навлечь на себя гнев российских патриотов.
      Интересно, что именно на эту причину указывала в те дни не столько российская, сколько японская печать. Поводом для дискуссий японских газет на эту тему послужило осенью 1997 года заявление министра иностранных дел Е. Примакова на пресс-конференции в Токио, в котором российский министр подтвердил согласие Ельцина на обсуждение в ходе переговоров двух стран о мирном договоре территориальных притязаний Японии и готовность российской стороны искать при этом взаимоприемлемое "решение территориального вопроса". Анализируя те факторы, которые могли бы помешать согласию России на уступки территориальным требованиям Японии, редакция газеты "Асахи" в одной из своих тогдашних статей, озаглавленной "Следующий противник общественное мнение России"195, пришла к выводу, что главными противниками Японии в борьбе за достижение поставленной цели являлись не Ельцин и не руководители МИД России, а рядовые российские граждане-патриоты. Исходя из такой предпосылки газета рекомендовала японским политикам и прессе воздерживаться до поры до времени от публичных заявлений с лобовыми территориальным требованиями к Москве и вести с российской стороной по этому вопросу секретные переговоры. При этом рекомендовалось всемерно акцентировать внимание на желании японской стороны оказывать России "бескорыстную" экономическую помощь. Такая тактика позволяла бы, по мнению газеты, усыпить российское общественное мнение, облегчить тем самым тайный сговор японских и российских дипломатов, а затем внезапно осуществить подписание мирного договора, отвергаемого российскими патриотами, поставив последних перед свершившимся фактом.
      Когда газета "Асахи" с изложенными выше рассуждениями попала мне в руки, я тотчас же подготовил к публикации статью, призванную предупредить читателей "Правды" о коварных замыслах японской стороны и порочной тактике замалчивания нашими мидовскими деятелями сути своих переговоров с японцами - тактике, способствовавшей по сути дела реализации японских планов захвата Южных Курил в итоге внезапного для наших соотечественников подписания мирного договора с Россией. В номере от 11-18 декабря 1997 года эта статья была опубликована под малопонятным для читателей заголовком "Не будите медведя", но с понятным для всех подзаголовком: "Сговор российских и японских дипломатов в ущерб интересам России?"196.
      Приведенные выше рассуждения газеты "Асахи" о необходимости всемерного усыпления бдительности российского общественности вполне соответствовали, как стало вскоре ясно, и новым тактическим установкам японского МИДа, разработанным в преддверии дальнейших российско-японских переговоров на высшем уровне. Эти новые тактические установки уже в январе 1998 года стали реализовываться японской дипломатией в ходе рабочих консультаций заместителей министров иностранных дел России и Японии. Суть их состояла в том, что в отличие от своей предшествовавшей долголетней практики японское правительство в своих заявлениях, обращенных к российской стороне, стало избегать выдвижения жестких лобовых требований передачи Японии четырех южных островов Курильского архипелага. Вместо этого те же самые требования стали облекаться в завуалированные и мягкие по форме предложения о "демаркации" российско-японской границы. Как явствовало из сообщений японской печати, такая замена терминологии представляла собой хитроумный маневр, подсказанный, кстати сказать, японской стороне "японофилами" из российского МИДа и призванный облегчить Ельцину и другим российским руководителям реализацию их курса на уступки японским территориальным требованиям.
      В чем же был смысл этого маневра? Раскрывая его в своей статье, опубликованной в "Правде" от 28 января 1998 года под заголовком "На словах "демаркация", а на деле...", я писал:
      "Во-первых, с помощью облачения японских притязаний на Южные Курилы в такой словесный камуфляж эти притязания становятся, по мнению "премудрых" российских дипломатов, менее заметными и оскорбительными для российской общественности. "Демаркация границы", в итоге которой Южные Курилы окажутся за пределами российской территории, будет выглядеть не так возмутительно и обидно, как откровенная передача этих островов Японии по требованию последней. Формула "демаркация границы" задумана, иначе говоря, ее изобретателями как средство для обезболивания процедуры изъятия у России самых крупных, самых удобных для хозяйственного освоения, самых доходных и самых важных в стратегическом отношении островов Курильской гряды.
      Во-вторых, такой словесный камуфляж весьма удобен для российских сторонников территориальных уступок Японии в юридическом отношении, ибо под соусом "демаркации границы" они рассчитывают избежать обвинений патриотической оппозиции в том, что правительство нарушает Конституцию России, исключающую возможность территориальных уступок. Шаги российского МИДа навстречу японским территориальным домогательствам будут изображаться в таком случае как решения, якобы совместимые с Конституцией страны... Но на каких Иванушек-дурачков рассчитаны подобные хитроумные замыслы? Ведь и ежу ясно, что нынешние границы России с Японией не нуждаются ни в какой "демаркации", хотя бы потому, что это морские, а не сухопутные границы, и проливы, отделяющие наши Курильские острова от японского острова Хоккайдо, образуют предельно четкую пограничную полосу, тем более что в течение пятидесяти с лишним лет эти морские границы были и остаются неизменными. К тому же вполне четко и стабильно определены эти границы и в этническом отношении: на Хоккайдо живут японцы, а на Курильских островах живут русские люди, и никакой путаницы в их местонахождении в минувшие полвека не возникало. Поэтому любая попытка выдать "порося за карася" и изображать территориальные уступки как "демаркацию" не могут ввести в заблуждение ни юристов-международников, ни депутатов Государственной Думы, ни широкую российскую общественность"197.
      Моя статья в линниковской "Правде" с критикой обманной сущности попыток японской стороны придать японо-российскому территориальному спору видимость переговоров о "демаркации" границы была, пожалуй, первой реакцией нашей прессы на новую тактику японских дипломатов. Но, как мне кажется, тогда никто - ни японская сторона, ни наша общественность - не заметил этой статьи: уж очень мал был тираж названной газеты и навряд ли кто-либо просматривал ее в японском посольстве. В расчете на усыпление бдительности нашей общественности японские дипломаты в последующие месяцы положили свою новую доктрину в основу подготовки ко второй "встрече без галстуков" Ельцина с Хасимото, состоявшейся в апреле 1998 года на Японских островах в курортном поселке Кавана.
      Встреча эта породила у сторонников сохранения территориальной целостности России еще больше недоумений и тревог, чем первая, красноярская встреча. Да и было о чем тревожиться! Ведь Ельцин нашу общественность о своих планах не информировал, в то время как Хасимото не скрывал от японской прессы того, что его главной целью в беседах с российским президентом должно быть заполучение еще более четкого, чем в Красноярске, согласия последнего на уступки японским территориальным притязаниям. При этом никто в Японии не сомневался в том, что Хасимото, как и любой из японских государственных деятелей, ни при каких обстоятельства не мог отступиться от требования передачи Японии четырех южных Курильских островов. Такой вариант исключался хотя бы потому, что окружение премьер-министра не позволило бы ему это сделать, ибо в Японии все партии, включая и партии парламентской оппозиции, были тогда и остаются сегодня едиными в этом вопросе, и ни один государственный деятель не мог и не может пойти на отказ от притязаний на четыре острова, не рискуя тотчас же быть "съеденным" своими политическими противниками.
      Иное дело Ельцин, обладавший в отличие от Хасимото беспредельной свободой в принятии решений, не связанный никем и ничем в своих подходах к вопросам внешней политики и способный, как в этом не раз убеждалась и наша, и зарубежная общественность, к самым неожиданным и самым крутым политическим ходам. И вот именно на такую особенность Ельцина как политика, склонного придавать дипломатии личностный характер, и делали ставку японские политические стратеги весной 1998 года. Их цель при подготовке второй "встречи без галстуков" в Каване состояла в том, чтобы очаровать Ельцина показным дружелюбием, искусить его заманчивыми посулами льготных кредитов и финансовой помощи, а затем побудить к ответным "жестам дружбы", а именно к согласию пойти навстречу японским территориальным требованиям. И такая психологическая обработка Ельцина и членов его семьи, прибывших в апреле 1998 года вместе с ним в Японию, не могла не сказаться на исходе переговоров в Каване.
      Пребывая в Каване в качестве "дорогого гостя" премьер-министра этой страны, Ельцин после льстивого обхаживания его японцами дал японской прессе новый повод для публикации радужных прогнозов с предсказаниями близкого согласия Москвы на территориальные уступки Японии. Речь шла, в частности, о том, что перед отъездом из Каваны при встрече с журналистами Ельцин с многозначительной миной на лице сообщил своим слушателям такую новость: японский премьер-министр Хасимото, то бишь его "друг Рю", сделал ему "весьма интересное конфиденциальное предложение". Не раскрывая содержания этого предложения, Ельцин объявил журналистам, что он намерен отнестись к нему с большим вниманием и "тщательно изучить его по приезде в Москву".
      В дальнейшем советская общественность так и не получила каких-либо официальных разъяснений по поводу этой реплики президента. А вот японской общественности вскоре стало известно из публикаций японской печати, что суть упомянутого "интересного предложения" Хасимото сводилась к лукавой идее, которая в январе того же года подверглась критике в упомянутой выше моей статье. Идея эта заключалась в том, чтобы участники российско-японских переговоров при определении позиций в территориальном споре двух стран поменяли бы свои прежние слова и формулировки и вели бы впредь переговоры не об "уступках" России японским притязаниям на Южные Курилы, а о "демаркации границы между двумя странами". Соответственно и передачу Южных Курил под японский контроль следовало бы, согласно предложениям Хасимото, расценивать не как "территориальную уступку", а как всего лишь "более справедливое определение пограничной линии", разделяющей две страны.
      Трудно сказать сегодня, почему тогда в Каване Ельцин так похвально отозвался об этом заведомо шулерском предложении своего "друга Рю". Кто может знать, какая задняя мысль скрывалась тогда в его поврежденной инсультами голове: то ли он поначалу не разобрался до конца в сути коварного замысла Хасимото, направленного на дезориентацию российской общественности, то ли он решил не обижать своего японского "друга" быстрым отказом от его заведомо неприемлемого, по сути дела обманного предложения, то ли и впрямь в этих хитроумных предложениях Хасимото он усмотрел какие-то политические выгоды и для себя самого. Но при всех обстоятельствах было очевидно, что как в Красноярске, так и в Каване японский нажим на Россию с целью склонения ее к уступкам в территориальном споре двух стран не встретил со стороны Ельцина надлежащего твердого отпора.
      Конечно, при сложившейся в нашей стране в те годы раскладке политических сил оценки кратковременного визита президента России в Кавану на "встречу без галстуков" со своим новоявленным "другом Рю" не могли быть однозначными. Кое-кто из политических комментаторов усматривал шаг вперед к российско-японскому добрососедству в том, что Ельцин и Хасимото теперь уже без запинок называли друг друга по имени, а тучный "друг Борис" то и дело сжимал в своих объятиях щуплого "друга Рю". Кого-то умилили совместные выезды двух "друзей" на свадебную церемонию неких безвестных японских молодоженов, на концерт фольклорного барабанного ансамбля, на рыбную ловлю в Тихом океане и в рестораны с изысканными японскими и китайскими блюдами. Однако другие, более взыскательные и независимые от Кремля комментаторы не увидели во всей этой показной суете ничего существенного и обнадеживающего. Достижение нескольких малозначащих договоренностей по отдельным частным вопросам экономического сотрудничества двух стран явно не стоило того, чтобы российский президент в сопровождении семьи и большой свиты своих помощников и журналистов летал бы на два дня на далекие Японские острова.
      В то же время стало очевидным, что японская сторона настороженно, а по сути дела негативно отнеслась к предложению Ельцина о подписании двумя странами Договора о мире, дружбе и сотрудничестве в преддверии заключения мирного договора двух стран. Буквально на следующий день после отъезда Ельцина в Москву японский министр иностранных дел Обути Кэйдзо дал понять журналистам, что подписание предложенного Ельциным документа может состояться лишь после заключения российско-японского мирного договора.
      Негативную оценку итогам второй "встречи без галстуков" руководителей России и Японии дал тогда и я в комментарии, опубликованном 21 апреля 1997 года и озаглавленном "Торг под цветущей сакурой". Отмечая аморфную и непонятную для моих соотечественников позицию Ельцина по главному спорному вопросу российско-японских отношений, я писал:
      "К сожалению, позиция российской стороны в отношении незаконных территориальных притязаний Японии не отличалась на состоявшихся переговорах ни ясностью, ни твердостью. Об этом говорят заявления Р. Хасимото и Б. Ельцина на пресс-конференции, устроенной в Каване на лужайке перед зданием гостиницы. Если Хасимого твердо дал понять, что подписание мирного договора предполагает решение в пользу Японии российско-японского территориального спора по поводу принадлежности Южных Курил, то Ельцин, уклоняясь от прямого ответа на этот вопрос, ограничился лишь неясным для большинства наших соотечественников заявлением о своем намерении придерживаться и впредь так называемой программы пятиэтапного решения территориального спора двух стран, выдвинутой им еще в 1990 году.
      Сегодня российская общественность, наверное, уже забыла о содержании этой программы, а она с самого начала представляла собой, по сути дела, курс на передачу Японии в рассрочку всех четырех спорных островов Курильского архипелага. Программа эта, кстати сказать, на сегодняшний день уже частично реализована. Так, в соответствии с первым этапом реализации этой программы российская сторона отказалась от курса, проводившегося на протяжении предшествовавших тридцати лет, и признала существование "территориального вопроса" в российско-японских отношениях. Далее, второй этап этой программы предусматривал открытие доступа японских предпринимателей на спорные острова с целью свободного ведения там предпринимательства, и такой доступ практически уже открыт в соответствии с достигнутыми в последнее время договоренностями о японском рыболовном промысле в территориальных водах южных Курильских островов, а также в соответствии с курсом России на поощрение деятельности на спорных островах совместных российско-японских предприятий. Выполнен фактически на сегодня и третий этап этой ельцинской программы, предусматривающий "демилитаризацию" Южных Курил: вот уже три года, как с четырех островов отведены, за исключением малочисленной погранохраны, все армейские формирования, включая авиацию и танки.
      Теперь, если следовать названной программе, остается лишь два этапа: четвертый и пятый. Четвертый этап, по Ельцину,- это подписание обеими странами мирного договора, а вот пятый этап предусматривал три следующие варианта окончательного решения территориального спора двух стран: первый вариант - передача четырех островов под совместный протекторат России и Японии, второй - превращение Южных Курил в некие "свободные острова" и третий - передача островов во владение Японии. Вот с какими "конструктивными" идеями приезжал Б. Ельцин в Японию восемь лет назад. И сегодня, как видно из его заявлений в Каване, он не отказался от этих идей. Скорее наоборот, под давлением японской стороны он готов ускорить реализацию "программы поэтапного решения территориального спора двух стран", хотя в любом из перечисленных выше трех вариантов эта программа противоречит Конституции России, ибо согласно Конституции все Курильские острова, включая и южные, являются неотъемлемой частью российской территории, а потому не могут быть объектом никаких территориальных торгов"198.
      Все эти непонятные для российской общественности "безгалстучные встречи" Ельцина с японским "другом Рю" тревожили многих моих соотечественников, создавая впечатление, что не сегодня так завтра наш непредсказуемый президент может пойти неожиданно на уступки японцам - пойти в призрачной надежде заполучить от Японии в обмен на эти уступки крупную финансовую помощь, способную упрочить его прогнивший режим и продлить его существование.
      Как вели себя и что говорили
      руководители МИД России
      Беда, когда судьбы огромной страны оказываются в руках властолюбивых, но политически беспринципных, да к тому же не любящих свою родину людей. Беззаботное, пренебрежительное отношение Ельцина к территориальной целостности страны, оказавшейся под его самовластным управлением, быстро передалось в 90-х годах и многим из тех чиновников российского министерства иностранных дел, которые выдвинулись на ответственные посты по протекции бывшего министра иностранных дел Козырева и его единомышленников. Бесхребетность и торгашеский подход этих лиц к японским посягательствам на земельные территории и морские пространства России явственно проявились в 1996-1998 годах в ходе переговоров с Японией о заключении между двумя странами межправительственного Соглашения о рыбохозяйственном сотрудничестве двух стран.
      Переговоры эти, как и тогдашние "встречи без галстуков" лидеров обеих стран, велись в закрытом порядке, в результате чего сведения об их содержании доходили до российской общественности лишь окольными путями. Тем не менее уже накануне подписания названного соглашения дальневосточные рыбопромышленники, жители Курильских островов и российская патриотическая общественность, остро ощутив угрозу национальным интересам страны, стали выражать свое несогласие и по ведомственным каналам, и в печати.
      Недоумение и возражения как простых рыбаков, так и ряда экспертов вызывали, во-первых, географические рамки подготовленного МИДом России соглашения. Почему, задавался ими вопрос, в особую зону оказались выделены в соглашении Южные Курилы, то есть те четыре острова Курильского архипелага, на передаче которых во владение Японии настаивало тогда японское правительство? Ведь сам факт выделения в некую особую зону Южных Курил, составляющих и в географическом, и в административном отношениях единое целое со всеми другими Курильскими островами, мог быть истолкован кем угодно как молчаливое согласие российской стороны с лукавыми утверждениями японцев, будто южные Курилы - это нечто иное, чем Курилы северные и будто географически четыре южных острова принадлежат не к Курильскому архипелагу, а к острову Хоккайдо. Ограничение географических рамок соглашения четырьмя островами уже само по себе порождало сомнение: не относились ли наши дипломаты, ответственные за содержание соглашения, к названным четырем островам как к надломленному куску российской территории, которому вскоре суждено было отпасть и перейти в чужие руки? В самих географических рамках соглашения была заложена, следовательно, незримая уступка японским территориальным домогательствам.
      Еще более очевидная уступка давлению японской стороны заключалась в согласии наших мидовских чиновников на допуск японских рыболовецких флотилий в пределы двенадцатимильных российских территориальных вод, омывающих Южные Курилы. По условиям соглашения японским рыбакам разрешалось впредь вести промысел в наших территориальных водах за соответствующую арендную плату. Причем им гарантировались даже некие привилегии: при нарушении японцами условий соглашения во время промысла в наших водах судить их и подвергать наказаниям уполномочивались почему-то не российские, а японские власти. Примечательно, что японская сторона в ходе предшествовавших переговоров не шла и не собиралась впредь идти на допуск наших российских рыбаков в свою двенадцатимильную прибрежную зону. Соглашение давало таким образом японским рыбопромышленникам возможность играть в одни ворота - в ворота российских добрячков-ротозеев.
      В сущности, подготовленное российскими дипломатами соглашение означало прямой шаг к подрыву той системы охраны национальных интересов России в водах Тихого океана, которая неукоснительно соблюдалась на протяжении всех предыдущих послевоенных десятилетий. Ибо впервые за полвека, минувшие со времени военного разгрома милитаристской Японии в 1945 году, с ведома и по решению правительства России японские рыбопромышленники запускались в наши территориальные воды (прежние договоренности о вылове жителями Хоккайдо морской капусты у островка Сигнальный заключались не на правительственном уровне и касались лишь крайне ограниченного по территории участка моря). Тем самым МИД России пошел на возрождение печальной практики 20-х - 30-х годов, когда обессилевшее в годы гражданской войны и иностранной интервенции Советское государство оказалось вынужденным согласиться с ведением в своих морских водах заведомо хищнического японского рыболовного промысла. И при этом никто не подумал о том, сколько тщетных усилий пришлось затрачивать нашей стране потом на протяжении двух последующих десятилетий, чтобы избавить свои воды от настырных японских визитеров, никогда не соблюдавших квот и выгребавших из наших вод все ценные продукты моря.
      Некоторые из ответственных работников МИД России, принадлежащие к группе "японофилов", мотивировали необходимость своего скольжения навстречу японским притязаниям на воды, омывающие Южные Курилы, заботой о сохранении и упрочении "добрососедских отношений с Японией". Но таким объяснениям грош цена и тогда и теперь. Ведь первейшая задача дипломатов любой страны состоит отнюдь не столько в поддержании "дружбы" с соседними государствами, сколько в защите национальных интересов своей страны. Собственных национальных интересов!
      Был, правда, у сторонников допуска японцев в наши территориальные воды и еще один "веский", по их мнению, аргумент: деньги, которые, как предполагалось, будут платить японцы за аренду промысловых участков деньги, которые-де могли бы очень пригодиться нашей оскудевшей за время реформ стране, особенно жителям Курильских островов, оказавшимся в ельцинские времена в небывало бедственном положении. Но сдача за деньги своей территории в пользование соседям - это при всех обстоятельствах дело последнее. Так поступают обычно лишь беспробудные алкоголики: когда все имущество дома пропито, они запускают в свой дом за мизерную плату чужаков. А чем это зачастую кончается, общеизвестно: чужаки завладевают домами непутевых хозяев.
      Свое решительное несогласие с невыгодным для нашей страны содержанием рыболовного соглашения высказали весной 1998 года наши видные специалисты-рыбники. С одним из них, профессором Зилановым Вячеславом Константиновичем - бывшим заместителем председателя Государственного комитета по рыболовству, я не раз консультировался по этому вопросу, и наши взгляды целиком совпадали в том, что российские разработчики соглашения шли на поводу у японцев и предавали по сути дела национальные интересы страны. Накануне подписания соглашения официальными представителями обеих сторон (Соглашение было подписано 21 февраля 1998 года с японской стороны министром иностранных дел Обути Кэйдзо, а с нашей - заместителем премьер-министра России Борисом Немцовым) и Зиланов, и я выступили в московской печати с критическими статьями, в которых подвергли осуждению и само соглашение, и его разработчиков. В частности, моя статья на эту тему, озаглавленная "Не торопитесь, господа дипломаты: тише едете - дальше будете", была опубликована в линниковской "Правде" 10 февраля. Но в ельцинские времена демонстративное игнорирование критических выступлений прессы стало обычным, нормальным поведением правительственных учреждений.
      Политические противники соглашения не сложили, правда, руки. В последующие месяцы 1998 года они выступили с требованиями вынесения этого документа на обсуждение и утверждение Государственной Думы. Не раз с резкой критикой Рыболовного соглашения выступал на заседаниях Комитета защиты Курил один из руководителей этого комитета - кандидат исторических наук А. Ю. Плотников. Его сообщение на эту тему было заслушано осенью 1998 года и в одной из думских комиссий. Но на этом интерес оппозиционных думских политиков к данной теме, видимо, остыл в связи с переключением их внимания на проблему импичмента президента и прочие злободневные темы.
      Мое недолгое по времени сотрудничество с редакцией линниковской "Правды" включало и полемические статьи, направленные на разоблачение предательских выступлений в московской печати японских агентов влияния, внушавших нашей общественности ложные представления о мнимой правомерности притязаний Японии на Южные Курилы. Так, в комментарии "По японской шпаргалке", опубликованном в названной газете 15 апреля 1998 года, я подверг резкому осуждению попытки одного из таких агентов японского влияния - научного сотрудника ИМЭМО РАН Б. Славинского внушить московским читателям порочную идею о "необходимости" безоговорочного признания правительством России суверенитета Японии над Южными Курилами и безотлагательного подписания двумя странами "мирного договора" с целью скорейшей передачи этих островов Японии. Появление статьи Б. Славинского в московской печати в преддверии апрельского визита Б. Ельцина в Японию на "встречу без галстуков" с японским премьер-министром было явно инспирировано как японским посольством, так и тем "прояпонским лобби", активисты которого, включая и автора упомянутой статьи, прочно обосновались в ряде исследовательских институтов Российской Академии наук. Мой комментарий был резким по форме, но не содержал ничего нового по сравнению с тем, что мною писалось ранее. И я бы, наверное, не стал о нем упоминать, если бы не одно примечательное обстоятельство. То ли в день его публикации, то ли на следующий день мне на дом лично позвонил заместитель министра иностранных дел Григорий Борисович Карасин. К моему удивлению, как оказалось, он был знаком с моими газетными статьями в линниковской "Правде", и в частности с последним комментарием, и положительно отозвался о нем. В том же телефонном разговоре он изъявил желание встретиться со мной на следующий день в его рабочем кабинете в высотном здании МИДа на Смоленской площади. Встреча эта состоялась и продолжалась около часа, и надо сказать, что Григорий Борисович несколько поколебал мою убежденность в том, что среди высокопоставленных чиновников МИДа, ответственных за отношения с Японией, со времен Козырева уже не было людей, готовых твердо отстаивать национальные интересы России как в территориальном споре с японцами, так и по другим конфликтным вопросам российско-японских отношений.